Сакральные места Памира.

«Экспедиция закончилась, а я все еще вижу необозримые пески Такла-Макана и снежные вершины Тянь-Шаня, дикие просторы Джунгарии и каменную твердь Куньлуня. Вижу, как в лёссовой дымке возникают и исчезают контуры боль­ших и малых гор, окаймляющих обширные впадины Цент­ральной Азии. Чувствую иссушающий зной горячего ветра пустыни и пронизывающий холод высокогорий. Позади оста­лись пустыни и горы, но навсегда сохранятся в памяти их бесконечные синие дали, розовые закаты, мои друзья - спутники по экспедиции»

Э.М. Мурзаев.

Священные места Памира.

X. По лесам Тарима. Курля. Кара-шар.

19 февраля. После двухчасового пути по барханам снова завидели на севере кое-какую растительность. Оказалось, что она состояла главным образом из столь известного в закаспийской области саксаула, на кашгарском наречии "сак-сака", на хотанском "курука", а по-латыни Anabasis ammodendron.
Саксаул, по-видимому, вытеснил тамариск, так как последнего не было видно. Вдруг послышался крик Ислам-бая, который шел впереди: "Су, су!" ("Вода, вода!") Действительно, в глубокой, извилистой борозде находился настоящий пруд, затянутый толстым льдом.
Мы прибавили шагу, и, когда добрались до места, люди немедленно прорубили прорубь, припали к воде и стали пить. Тут же, в роще из старых великолепных тополей, разбили лагерь. Люди устроили два больших костра, которые и осветили весь лес.
Теперь все опять было хорошо, но еще лучше стало, когда мы расслышали вдали лай собак. Ахмет и Касим поспешили в ту сторону. Возвратились они не скоро, но зато с тремя людьми. На следующий день мы продолжали путь с проводником к северо-востоку и перешли около Тереса через Яркенд-дарью (Тарим), имевшую здесь 156 метров ширины.
Лед был довольно крепок, но под тяжестью верблюдов поддавался и трещал. Их переводили поэтому поодиночке, и видно было, что они сами опасались провалиться и выкупаться. Чтобы распределить тяжесть на большую поверхность, они инстинктивно вытягивали ноги как можно дальше, а голову пригибали к самому льду, чтобы не разбиться об лед, если б случилось провалиться. В селении Чимен мы снова нашли кров в примитивной лачужке.
Ахмет и Касим были вознаграждены за свои большие услуги мне и должны были вернуться отсюда по руслу Хотан-дарьи в Тавек-кэль. Я привязался к этим славным охотникам, и мне тяжело было расстаться с ними.
Кроме платы китайским серебром, я отдал им обоих ослов и дал продовольствие на весь обратный путь до Тавек-кэля. Я поручил им также доставить в Хотан шкуру дикого верблюда, и они честно исполнили поручение.
Вступив 23 февраля в Шах-яр, мы закончили 41-дневный переход через пустыню Такла-макан, во время которого сделано было много неожиданных открытий. Я до малейших деталей занес на карту течение Керии-дарьи, установил факт существования диких верблюдов в пустыне к северу от Керии-дарьи, нашел полудикое пастушье племя и открыл развалины двух древних городов. Если первое мое странствование по пустыне Такла-макан было несчастливо, то второе представляло целый ряд удач.
В первое путешествие мы напрасно искали какие-либо следы древней культуры, зато во второе мы убедились, что бесчисленные предания о погребенных в пустыне сокровищах и городах не совсем пустые басни.
В Шах-яре мне пришел в голову смелый план: отправиться прямо на Лобнор вместо того, чтобы возвращаться по знакомой уже нам Хотан-дарье, и, таким образом, сразу же выполнить одну из главнейших задач моей программы.
Разумеется, осуществлению этого плана мешало многое. Снаряжение нашей экспедиции было рассчитано только на 50-дневную экскурсию. Хуже же всего было то, что я не догадался захватить с собой ни одной карты Лоб-нора и оставил свой китайский паспорт в Хотане. К счастью, амбань хотанский выдал мне местный паспорт, действительный в Хотанской области. Намереваясь только пересечь пустыню, я считал этот клочок бумаги бесполезным, но впоследствии он мне очень и очень пригодился.
В сравнении с этими важными пробелами недохватки по части одежды и обуви - у нас была взята с собой лишь зимняя, да валенки, - письменных принадлежностей, чаю и табаку можно было считать пустяками.
Но нужда научит извернуться! Я знал наизусть карту Лоб-нора, составленную Пржевальским. Решил я также избегать всяких сношений с китайскими мандаринами, которым могло прийти в голову докучливое желание спросить у меня паспорт. Летнее платье мы могли сшить себе сами в Курле и там же на базаре купить себе кожаную обувь. Бумагу оказалось возможным приобрести в Шах-яре, правда дрянную, но набросанные на ней заметки и эскизы не потеряли от этого своего значения.
Кок-чай, или зеленый чай, тоже нетрудно было достать здесь, а в нужде можно было обойтись и китайским табаком, стертым со зловонным маслом и глиной из какой-то горы в Китае, ради придачи табаку особого привкуса.
Ислам купил пшеничной муки, рису, хлеба, яиц и сахару и возобновил вьючные седла верблюдов. Отдохнув два дня в Шах-яре, мы готовы были снова выступить в поход. Но сначала несколько слов о Шах-яре.
Маленький городок этот орошается водами, текущими с гор Тянь-Шаня. Муз-арт-дарья (Ледяного перевала река), текущая оттуда к юго-востоку, делится несколько севернее города на два рукава; один из них направляется в Пяснын-куль (Низменной области озеро), другой течет чуть севернее города, который и орошается выведенными из этого рукава арыками.
Около места разделения реки на рукава находится плотина, которая летом принуждает полую воду направляться в озеро, чем и предупреждается наводнение; зато когда вода в реке спадает до минимума, затворы открывают, и вода из озера течет к городу на пользу окрестным селениям и полям.
Шах-яр (Царская терраса) управляется беком, двумя мин-баши и несколькими юз-баши. Первый из названных, Темир-бек - "железный предводитель", заговорил со мной свысока, так как у меня не было паспорта, пытался помешать мне продолжать путь и запретил подвластным ему жителям служить мне проводниками. Мы, однако, перехитрили его благодаря магической силе китайского серебра.
26-го караван наш из трех верблюдов и четырех людей оставил Шах-яр. Когда возделанные окрестности города остались позади нас, мы вступили в обширную степную полосу, где в изобилии попадались стада с пастухами. Сначала мы направились к юго-востоку и достигли Тарима, называемого здесь Уген-дарьей. 27 февраля мы шли то лесом, то открытыми луговинами, покрытыми пастушьими стойбищами, направляясь к лесной области Иолбарсбаши (Начало местопребывания тигров).
Здесь мы заночевали около пастушьей "сатмы". Один из пастухов сообщил нам, что далеко в глубине пустыни находятся развалины города, которого никто не видал, но о котором ходят рассказы. Называется он Шар-и-кётек, т.е. "Город в мертвом лесу".
28 февраля. Мы ежедневно видели множество диких гусей, но около места дневной нашей стоянки на лесной поляне мы наблюдали их в необычайном количестве. Чуть не каждую минуту над нашими головами пролетала по направлению к востоку, должно быть на Лобнор, стая в тридцать - пятьдесят гусей.
Временами пролетали и небольшие стаи из четырех-пяти гусей - вероятно, отставшие. Пока солнце стояло высоко, птицы летели так высоко, что в небе виднелись лишь маленькие черные точки, но после заката они большей частью летели на высоте всего нескольких десятков метров, часто кружились около вершин тополей и иногда тихонько перекрикивались, словно совещаясь насчет удобного ночлега. Некоторые стаи, впрочем, и ночью держались на значительной высоте.
Летевшие низко, видно, сделали более продолжительный перелет, чем другие, и намеревались усесться на ночной отдых. Чутье местности развито у диких гусей прямо поразительно. Без сомнения, они руководятся в пути бесчисленными приметами и задолго перед тем, как сесть, начинают уже спускаться с высоты, чуя близость отдыха. Раз в год они совершают перелет из Индии в Сибирь и обратно; такой путь взял бы у человека целый год и стоил бы больших трудов.
5 марта мы остановились в лесу Чон-тукай (Большой лес), чтобы дать отдых верблюдам, купить барана и произвести астрономические наблюдения. 6 марта мы направили путь к северо-востоку в сопровождении одного пастуха из Чон-тукая. Лес поредел и перешел в редкий кустарник; кусты тамариска и саксаула росли на буграх, остовом которым служат корни растений. Там и сям выступали маленькие барханы, и еще до конца дневного перехода мы опять очутились среди песчаной пустыни.
Здесь, как нам говорили, находятся развалины древних городов, но указания были, по обыкновению, очень неопределенны, и все наши находки свелись к лезвию каменного ножа да черепкам обожженной глиняной посуды.
Мы набрали в толум воды и разбили стоянку в старом, высохшем речном русле, по берегам которого высились барханы в 6 - 8 метров высоты. Это русло с его поперечными извилинами, направлявшимися главным образом к востоку, служило некогда истоком некоторых из рек, оставленных нами теперь позади, и представляло новое доказательство сильной изменчивости течения вод в этих равнинах.
На следующий день мы вступили опять в частый тополевый лес. Здесь нам предстояло перейти через рукав Чарчак, шириной в девять метров. Через него был переброшен мост из колеблющихся бревен. Два больших верблюда перешли, как всегда, спокойно и уверенно, хотя мост так и плясал под ними. Но самый молодой, который вообще доставлял немало хлопот, ни за что не хотел вступить на мост.
Уперся, как столб, и ни дерганье веревки, продетой в нос, ни палки, обрабатывавшие его бока, не могли заставить его сдвинуться с места. Пришлось пуститься с ним в обход и перейти через реку по более надежному мосту, через который упрямый верблюд и перебрался в два неуклюжих прыжка.
10 марта мы наконец прибыли в Курлю. Наши три верблюда, привыкшие к безмолвию и тишине пустынных областей, были просто перепуганы шумом и гамом, наполнявшим узкие улицы. Целая толпа мальчишек с криком и хохотом следовала за нами по пятам и, по-видимому, очень забавлялась, глядя на меня. Я торчал на спине высокого верблюда и, без сомнения, представлял довольно комичную фигуру.
На базаре нашлось-таки несколько купцов из русского Туркестана. Аксакал их, Куль-Магомет из Маргелана, принял меня с изысканной учтивостью и предоставил в мое распоряжение два больших помещения, которые, однако, пришлось делить с полчищем крыс, топавших по ночам вокруг моего ложа.
Китайцы не удостаивают Курлю назначением особого амбаня, и она подчинена в административном отношении Кара-шару; здесь стоит только лянцза (гарнизон в 250 человек) под начальством Ли-далоя. Даже новая телеграфная линия из Пекина в Кашгар (через Лян-чжо-фу, Урумчи, Кара-шар и Ак-су) минует городок.
Зато Курля лежит на большом торговом и караванном тракте, связывающем Пекин с западными провинциями, и видит проездом много знатных, богатых китайцев. Для меня интерес города сосредоточивался на том обстоятельстве, что он расположен на реке Конче- или Курля-дарье, вытекающей из самого большого озера внутренней Азии, Баграш-куля, в сравнении с которым Лобнор лишь затхлое болото
Сообщу один эпизод из пребывания в этой области. Со слугой моим Ислам-баем случилось следующее. Сидел он в одной лавке на базаре и разговаривал с андижанским купцом, как вдруг на улице показались верхом пять солдат-китайцев, и старший держал древко с эмблемой власти и могущества императора. По китайским законам при виде этого значка все должны отдавать ему честь: сидящие вставать, а всадники слезать с коней и тем свидетельствовать свои верноподданнические чувства.
Но Ислам-бай, в качестве русского подданного, не счел нужным подчиниться этому правилу и остался сидеть. Солдаты остановились, соскочили с лошадей, схватили его, стащили с него чапан, и в то время, как четверо держали его, пятый отстегал до крови. Частью для того, чтобы доставить удовлетворение моему верному слуге, частью для того, чтобы поддержать престиж европейца, я тотчас же написал начальнику солдат Ли-далою такое письмо:
"Во время моего отсутствия ваши солдаты избили моего слугу, русского подданного. Если вы мне предъявите соглашение между Россией и Китаем, предоставляющее китайским солдатам такое право, я оставлю это дело, если же нет, я требую, чтобы вы подвергли насильников аресту и публичному наказанию на площади. Если же вы этого не сделаете, я телеграфирую из Кара-шара об этом случае русскому консулу в Урумчи, а также и Фу-таю (генерал-губернатору Восточного Туркестана, проживающему в Урумчи)".
Эффект от письма получился мгновенный и поразительный. Ли-далой явился сам и смиренно, со слезами в голосе, стал уверять, что исполнит все мои требования. Затем он исчез, но скоро вернулся с сообщением, что не мог найти виновных и что никто даже не слыхал об этом происшествии. Тогда Ислам показал свою спину и заявил, что полосовавший его кнутом солдат имел глубокий шрам на левой щеке.
По моему требованию вся "лянцза" была прислана на двор караван-сарая, где мы остановились. "Вот он!" - закричал Ислам, когда мимо нас прошел солдат со шрамом, схватил его за шиворот и подтащил к Ли-далою. Тут последний проявил необычайное рвение и молниеносную распорядительность. Последовавшей затем сцены жители Курли, я думаю, долго не забудут. Они битком набили весь двор и заняли даже все соседние крыши.
Виновного растянули на земле, двое из его товарищей держали его за руки, двое за ноги, а пятый освободил нижнюю часть его тела от прикрытия, после чего солдат получил воздаяние той же монетой, какой он наградил Ислама. Через несколько минут я объявил, что теперь довольно и что мы удовлетворены.
Сцена эта, разумеется, была далеко не из приятных. Я вообще люблю действовать добром, но нельзя же было оставить безнаказанным избиение моего ни в чем не повинного слуги. В тот же день я отправился к Ли-далою поблагодарить его за его распорядительность и был по дороге предметом особого внимания и почтения: все прохожие сторонились, давая мне дорогу, и мальчишки больше не осмеливались насмехаться надо мной.
Сидя у Ли-далоя, я все время думал об одном обстоятельстве. Будь он похитрее, он бы, в ответ на мои требования, потребовал от меня паспорта и удостоверения, что Ислам-бай действительно русский подданный; что бы я стал делать? Пришлось бы тогда мне сократиться. Но, к счастью, Ли-далой не подумал о паспорте.
Аксакал андижанских купцов Куль-Магомет вел в Курле торговлю уже много лет и находился здесь во время смерти Якуб-бека. Рассказ аксакала об убийстве Якуб-бека значительно отличается от других рассказов об этом убийстве. Завоеватель пил вечером чай у своего наперсника, могущественного бека хотанского Ниаз-Хаким-бека. Ниаз-бек, соперничавший со своим повелителем, влил ему в чай яду, и яд быстро подействовал.
Курля и 55 окрестных селений отправляют в Ак-су и Дурал шерсть, овечьи и лисьи шкуры, хлопок, шелк и рис, а также пшеницу, маис, ячмень, гранаты и множество других плодов. Желтые сладкие местные груши, тающие на языке и называемые "нэсбет", славятся по всему Восточному Туркестану. Пшеницу сеют обыкновенно в марте; вызревает она в течение четырех месяцев. В селениях же с плохим орошением ее сеют осенью.
Рис сеют в апреле, и вызревает он в течение двух месяцев. По величине город принадлежит к одному разряду с Марал-баши, Янги-гиссаром, Гумой и Шах-яром; здешний базар не особенно богат продуктами, но самое расположение города на берегу хрустально-прозрачной реки, бегущей под небольшими мостами, можно назвать счастливым.
Ради сбережения места в городе многие жилища воздвигнуты на сваях у самой реки. Некоторые из них имеют очень живописный вид. Сквозь щели пола виднеется темно-голубая вода, текущая тихо и плавно, словно масло.

XI. Древний Лобнор.

В Курле мы прибавили к нашему каравану двух людей, возобновили запас продовольствия и наняли двух отличных проводников, которые проводили нас до Тык-келика, небольшого селения, расположенного на нижнем течении Конче-дарьи в том месте, где в нее впадают два разветвленных рукава Тарима.
Ведут туда три дороги: одна вдоль Конче-дарьи, другая вдоль подошвы хребта Курук-таг (Сухие горы) и третья, между двумя первыми, по песчано-каменистой пустыне. Я выбрал последнюю из названных дорог и открыл во время следования по ней две древние, но хорошо сохранившиеся китайские крепости и целый ряд так называемых "потаев", высоких усеченных пирамид из дерева и глины, отмечающих расстояния, измеряемые китайской мерой "ли".
Это открытие представляло большой интерес, так как доказывало, что тут в древности пролегал важный проезжий тракт. Только что упомянутый тракт, без сомнения, и вел к древнему Лобнору, а когда озеро по причинам, которые укажу ниже, высохло, тракт этот был заброшен. О прежнем его немаловажном значении свидетельствуют "потаи"; китайцы и в нынешние времена утруждают себя возведением этих путевых знаков только на важнейших трактах.
Пржевальский первый из европейцев отправился на розыски Лобнора и нашел, что озеро лежит на целый градус южнее, нежели показывают китайские карты, и что вода в нем пресная, а не соленая. Вследствие этого между Пржевальским и немецким географом Рихтгофеном завязалась полемика. Рихтгофен доказывал, что такое внутреннее озеро, как Лобнор, не имеющее стока в океан, должно быть соленоводным.
И раз открытое Пржевальским озеро оказалось пресноводным, а китайские топографы, никогда не заносящие на свои карты того, чего не видели своими глазами, поместили свой Лобнор на целый градус к северу от найденного Пржевальским, то Рихтгофен считал, что последнее новейшего происхождения, т.е. образовалось уже после того, как китайцы занесли на карту древний Лобнор. Пржевальский, отправляясь на Лобнор, следовал по большой дороге между низовьем Тарима и Конче-дарьей и, таким образом, не мог убедиться - находится ли дальше на восток какое-нибудь озеро или хоть остатки озера, или нет.
Чтобы решить этот вопрос, необходимо было следовать по восточной стороне Конче-дарьи, от которой, может быть, отделялся рукав, впадавший в древний Лобнор. В полемике, которую вели два великих путешественника, оба они, как я постараюсь доказать, были правы.
Европейцы, побывавшие на Лобноре после Пржевальского - Кэри и Дальглейш, принц Орлеанский и Бонва-ло, Певцов, его двое помощников Роборовский и Козлов, геолог Богданович и, наконец, Литледэль с супругой, - все шли по следам русского генерала. За исключением Певцова, они и не могли поэтому прибавить каких-либо ценных добавлений к добросовестному и мастерскому описанию этих трактов, составленному Пржевальским.
Если я теперь, отправляясь на Лобнор, желал видеть и узнать что-нибудь новое, что помогло бы мне решить спорный вопрос, я прежде всего должен был избегать пути, по которому прошли уже мои предшественники.
Наоборот, мне следовало отыскать те области, где должно было, по свидетельству китайских авторитетов и согласно Рихтгофену, находиться древнее озеро Лобнор. Со свежими силами и надеждой на успех оставил я 31 марта селение Тыккелик и направился прямо к востоку. Сопровождали меня Ислам-бай, Керим-Джан и двое людей, хорошо знакомых с местными путями. Они еще в Тыккелике сообщили мне, что далеко к востоку находится целая цепь озер.
Уже в начале пути мы увидели, что Конче-дарья к северу от Тыккелика впадает в озеро-болото Малтык-куль. Большая часть вод Конче-дарьи затем снова вытекает из этого озера, кунчикан-бек соединяется с двумя рукавами
Тарима и течет уже под именем Кунчекиш-тарима (Восточного потока) частью в Чивилик-куль, а оттуда обратно в Тарим, частью прямо в Тарим, в который впадает, уже потеряв, вследствие испарения, большую часть своих вод, около переправы Арган, или Айрылган, как называет Пржевальский. Остальная часть вод Конче-дарьи впадает - согласно показаниям китайцев и Рихтгофена - в длинное озеро, по восточной береговой линии которого мы и следовали в течение трех дней.
В настоящее время озеро почти заросло камышом, но всего несколько лет тому назад местные жители еще ловили здесь рыбу. Это длинное озеро представляет, без сомнения, остатки древнего Лобнора. Пржевальский, оспаривая, по возвращении из второго своего путешествия на Лобнор в 1885 г., существование какого-либо озера к востоку от Тарима, был случайным образом прав, так как сухие русла вновь наполнились водой лишь три года спустя.
Но Рихтгофен был еще более прав, подозревая в этой области существование озера; оно действительно существовало, хотя в то время и находилось в периоде пересыханья. Найдя, что остатки бассейна древнего Лобнора в течение последних девяти лет вновь наполнились водой, тогда как новый Лобнор в течение последних двенадцати лет превратился в ряд болот, мы не только вправе, но в силу данных обстоятельств прямо принуждены утверждать, что оба водных бассейна находятся в чрезвычайно тесной зависимости друг от друга, иными словами, что в то время как Северный Лобнор увеличивается, Южный, напротив, уменьшается.
Не могу не привести еще нескольких доказательств в подтверждение той теории, что Южный Лобнор, открытый Пржевальским, самого новейшего, с точки зрения геологов, образования. По берегам всех рек Восточного Туркестана растут густые тополевые леса.
Даже на Керии-дарье, которая теперь уже отрезана от речной системы Тарима песками, мы местами нашли непроходимые леса. Ввиду того что лес начинается всегда там, где притоки Тарима выходят на ровную местность, лес принадлежит одному и тому же климатическому поясу. И так как река является одним из вернейших проводников растительности, то можно было бы с полным основанием ожидать, что около пункта слияния всех рек в одну растительность окажется особенно густой и мощной.
Вместо этого мы находим, что лес вдруг прерывается около этого пункта. Озеро лежит среди совершенной пустыни. Около Северного Лобнора я, напротив, нашел и мертвый и живой лес. За объяснением этого бросающегося в глаза распределения лесной растительности не далеко ходить: Южный Лобнор столь недавнего происхождения, что лес еще не успел дойти до его берегов. К этому чисто физико-географическому доказательству присоединяется еще несколько исторических. 625 лет тому назад Марко Поло посетил "город Лоб".
Если бы в те времена там находилось какое-нибудь озеро, знаменитый венецианец навряд ли не заметил бы его. Правда, он не упоминает также о Яркенд-, Хотан- и Черчен-дарье, хотя все эти реки и лежали на его пути. Но во всяком случае, то обстоятельство, что Марко Поло ни словом не обмолвился об озере, а, напротив, подробно описал пустыню Лоб, которая "так велика, что для перехода через нее нужен целый год", - не лишено значения.
Старый бек Кунчикан, проживавший в Абдале, большой приятель Пржевальского, а также мой, которому самому уже больше 80 лет, рассказывал мне, что дед его Нумет-бек жил около большого озера к северу от нынешнего Лобноpa; на месте же последнего тогда была одна песчаная пустыня.
Южный Лобнор начал образовываться, когда Нумету было около 25 лет от роду. Река Тарим отыскала себе тогда новое русло, и северное озеро, на берегах которого Нумет провел свою молодость и в котором его предки ловили рыбу, стало высыхать.
Нумет-бек тогда и основал селение Абдал, где теперь живут его потомки. Случилось же это, по моим расчетам, около 1720 г. К. Козлов, участник нескольких экспедиций Пржевальского и Певцова, выступил из Тыккелика вдоль левого берега Кунчекиш-Тарима и открыл озеро Чивилик-куль. Как исследования Козлова, так и мои значительно увеличили сведения относительно области Лобнор. Теперь имеется уже довольно точная карта ее, так как наши открытия дополнили сделанные Пржевальским.
Исследуя берега перемещающегося озера, мы узнали, что гигантская водная система, питающая весь центральный бассейн Внутренней Азии, недостаточно обильна для образования постоянного озера в сердце Азии.
Для этого оказывается недостаточно соединенных вод реки Кызыл-су, вытекающей из вечных снегов Терек-давана, реки Раскем-дарьи, которую питают ледники Восточного Памира, Гиндукуша и Северо-западного Тибета и реки Хотан-дарьи, прорезывающей всю пустыню Такла-макан и с непреодолимой силой прорывающейся под песчаными барханами.
Названные реки не в состоянии образовать такого озера даже в соединении с Ак-су и Таушкан-дарьей, через которую мы за год до этого в то же время года еле переправились верхом с помощью 10 сучи, с Черчен-дарьей, несущей в долины часть снеговых вод Северного Тибета и так разливающейся летом, что она иногда прямо прерывает сообщение между Хотаном и Лобнором, и, наконец, с Конче-дарьей.
Большая часть вод Конче-дарьи идет на наполнение северной группы озер, где она и испаряется. Песок пустыни словно губка всасывает в себя другую часть, да и жаждущая атмосфера, относительная влажность которой в этих областях так ничтожна, вбирает в себя неимоверное количество воды.
Все эти факторы, словно жадные волки, оспаривают друг у друга воду. Около рыбачьего селения Кум-чапкан, так сказать, могила Тарима. Здесь мощная пустыня, в которой гибнут и люди и воды, произносит свой неумолимый приговор: "Здесь успокоятся твои гордые волны!"

XII. Экскурсия на челноке по Илеку, Тариму и Южному Лобнору.

4 апреля мы открыли ту часть древнего Лобнора, которая по имени одного туземца называется Авулу-куль, и в течение трех дней следовали вдоль восточного берега этого озера. Местами, где песок несколько отступал от воды, по берегу рос тополевый лес, а где барханы были низкие, показывались кусты тамариска, возвышающиеся на вершинах бугров, остовом которых служили корни самых растений.
Эти тамарисковые бугры иногда были расположены так часто, что мы оказывались в настоящем лабиринте и нередко даже предпочитали делать небольшие обходы по пустыне. Лишь с вершин высоких барханов можно было видеть открытую воду в самой середине.
Мы несколько раз и пробовали в тех местах, где вода была мелкая или совсем высохла, продираться сквозь тростник, хотя он вдвое превышал рост верблюдов и образовывал чащи, вроде стен туземных жилищ. Один из наших проводников шел вперед и высматривал дорогу.
За ним люди вели верблюдов, которые своими мощными громоздкими туловищами раздвигали тростник и приминали его ногами, так что кругом стоял треск и хруст. Идешь за ними по образовавшемуся тесному коридору и ждешь не дождешься, когда наконец опять выйдешь на простор.
Верблюды были так изнурены этим продиранием сквозь чащи тростника, что пришлось им дать день отдыха 6 апреля. Мы разбили стоянку, по обыкновению, под открытым небом, на высоком бархане, под тенью старых тополей, недавно одевшихся свежей зеленью.
Отсюда нам открывался обширный вид на Кара-куль, а вдали на западе виднелась чаща тростника, окружавшая, как стеной, озеро Чивилик-куль. Жара уже стояла удушливая, в воздухе не шелохнулось, что бывает здесь редко в это время года. Особенно донимали нас в эту тихую погоду комары.
Во время перехода эти ненавистные насекомые вились около нас тучами, а когда мы располагались на привал, они набрасывались на нас миллиардами с такой бесцеремонностью, точно мы только для этого и явились в эти страны, чтобы предложить им ужин.
Удобно ли, спрашивается, писать, когда в одну руку тебе впиваются тысячи жал, а другая должна безостановочно махать во все стороны тряпкой? И мало удовольствия окружать в такую жару свой лагерь цепью горящих костров и задыхаться от дыму!
Около Кара-куля мы, однако, додумались до утонченного способа разделаться с комарами. На закате мы подожгли сухой прошлогодний тростник; огонь разросся в настоящий степной пожар, охватив большую часть озера, а дым легким облаком стлался над нашим лагерем.
Я до полуночи лежал с открытыми глазами, любуясь великолепным зрелищем и наслаждаясь злорадной мыслью, что дым гонит сонмы комаров, словно шелуху, на край света. Вообще же мне по ночам приходилось, ради целости моей бедной кожи, прибегать к неприятному средству: я натирал руки и лицо табачным соком.
По поводу пожара в тростнике проводники мои рассказали, что раз тоже подожгли таким образом тростник на Кара-куле в ветреную погоду и пожар свирепствовал три лета и три зимы. Разумеется, рассказ этот был не более как басней, сочинять которые азиатские народы, как известно, горазды, но вообще-то действительно нелегко потушить огонь, разгулявшийся в сухом тростнике. Огонь пожирает его до самой поверхности воды, и тростник трещит, стреляет и разбрасывает искры, а длинные хвосты из дыма и сажи так и вьются по воздуху.
В течение недели мы не видали ни души человеческой. 9 апреля мы разбили лагерь около Кум-чеке, где на берегу Илека проживали три рыбацких семьи. Хрустально-прозрачная, темно-синяя река, воды которой прошли сквозь фильтр камышей, струилась по глубокому руслу по направлению к югу, чтобы затем снова слиться с Таримом в двух днях пути отсюда, образовав по пути еще цепь мелких озер.
Отсюда я послал Ислам-бая с караваном вперед к месту слияния рек, а сам с двумя гребцами отправился по реке в челноке и в восемь дней, не считая дней отдыха, добрался до самого конца нового Лобнора, или Кара-кошуна.
Прогулка вышла чудесная. Никогда ни одно судно не носило на себе более благодарного пассажира. Что за отдых, что за спокойствие после тяжелого, трудного душного перехода по песку! Туземцы, проживающие около нового Лобнора, как и проживающие около старого, называют себя лоплыками, а челноки свои кеми; слово это означает и лодку, и паром, и вообще судно.
Челноки, разумеется, бывают различной величины.
Самый большой из виденных мной имел почти 8 метров в длину и 3,4 метра в поперечнике. Челнок, в котором я совершил свою экскурсию, имел два 6 метров длины и не более 1,2 метра в поперечнике.
Выдолбить годный для плавания челнок из хорошего, свежего, не дуплистого тополевого ствола могут при усердии трое людей в пять дней. Парусов туземцы никогда не употребляют, но ловко управляются одним веслом. Последнее имеет тонкую, широкую лопасть и называется "гиджак" (то же слово обозначает несколько схожую с ним формой скрипку).
Плывя по открытой воде, гребец стоит обыкновенно в челноке на коленях, но, попадая в тростниковую заросль, он выпрямляется во весь рост, чтобы лучше различать фарватер, поворачивается лицом к носу судна и держит весло в воде вертикально.
На каждом челноке бывает обыкновенно по двое гребцов, и находящийся на корме стоит, так как иначе передний мешал бы ему править. Сделав в день отдыха несколько пробных экскурсий на челноке, чтобы узнать среднюю его скорость, другими словами, найти единицу времени для определения проходимого пространства, мы отправились в путь 11 апреля. Один из гребцов занял место на носу, другой на корме, а я посреди челнока, где расположился на своих подушках и войлоках.
Дневник, компас и перо были у меня под руками, а во все свободные уголки челнока насованы разные приборы, линь для промера глубины и продовольствие дня на два. Приятным товарищем в пути оказался для меня Джолдаш No 3, щенок китайской породы, ярко-рыжего цвета, взятый мной из Курли. Он не мог угнаться за караваном во время долгих утомительных переходов, и поэтому его сажали в особую корзину, подвешенную к верблюду.
В первые дни пути щенок страдал от морской болезни, потом привык. Устав бежать вприпрыжку, он преспокойно садился около какой-нибудь кочки, дожидаясь, пока кто-нибудь из людей не вернется за ним и не отнесет его в корзину. Эта собака составляла мне самую приятную компанию в течение всего остального путешествия по Азии и не разлучалась со мной почти никогда. И теперь она плыла со мной в челноке, по-видимому очень довольная новым удобным способом передвижения.
Потом Джолдаш совершил со мной длинный путь обратно в Хотан, затем по Тибету, Цайдаму, Китаю, Монголии и Сибири. Большую часть этого огромного пути он проделал вприпрыжку и тем не менее в здравии прибыл в Петербург.
К сожалению, законом воспрещено ввозить в Швецию собак из России, и мне в самую последнюю минуту пришлось покинуть моего верного спутника. Но столь много путешествовавший пес здравствует и сейчас, найдя счастливый приют у директора Пулковской обсерватории г. Баклунда. Там Джолдаша скоро отучили от его азиатских повадок, и он с нетерпением дожидается следующего путешествия по бесконечным пустыням.
Когда все было в порядке, гребцы погрузили весла в воду, и челнок легко и быстро, точно угорь, заскользил по извивающейся темно-синей реке. Но тут тихой погоде настал конец. Как раз в эту ночь поднялась с востока "черная буря", заволокшая все небо и заставившая старые величественные тополи смиренно поникнуть головами. Пока мы плыли по реке, мы были в безопасности, так как ее глубоко врезавшееся в почву русло ограждено от ветра и песку стеной камыша.
По реке, однако, нам предстояло плыть всего несколько часов, а затем тянулись почти до самого конца открытые озера. Их-то и боялись мои гребцы, и мне, стоило больших трудов убедить их в том, что бояться нечего. Впрочем, мы все трое умели плавать, и Джолдаш также.
Итак, мы быстро подвигались по торной речной дороге. Тростник окаймляет реку узкой, но густой зарослью, и река часто становится похожей на пустынную улицу-канал в Венеции. В некоторых местах мы останавливались, чтобы сделать промер глубины. Раз гребцы остановились, не дожидаясь моего приказа, и сообщили, что "как раз тут" в то время, когда река и озера были еще сухи, "находилась соленая лужа".
Один из моих гребцов, охотник Курбан, который бродил в этих местах в течение пятидесяти лет, т.е. и тогда, когда здесь еще была пустыня, и тогда, когда, девять лет тому назад, сюда вновь прибыла вода, рассказал мне, что Пржевальский посылал в эти места его и еще нескольких охотников из Абдала, чтобы добыть шкуры диких верблюдов.
Они застрелили одного и за его шкуру получили богатые подарки и деньгами и кожами и пр. С тех же пор, как сюда вместе с водой вернулись и люди, дикие верблюды исчезли бесследно, найдя себе более безопасные убежища в глубине пустыни к востоку отсюда.
Между тем мы уже скользили по первым озерам, пенящиеся волны которых катились к западу. Тут гребцам надо было глядеть в оба за вертлявым челноком, так как озера очень мелководны, а если бы челнок ткнулся о голое песчаное дно, он непременно перевернулся бы под напором бури и волн. Мы поэтому старались держаться по возможности поближе к восточному берегу - с той стороны мы были защищены от ветра высокими барханами.
Мало-помалу мы счастливо добрались до безымянного селения у начала Садак-куля, где проживало в камышовых хижинах несколько семейств. Они приняли меня с безыскусным радушием, приготовили для меня свежую рыбу и угостили утиными яйцами, нежными молодыми побегами тростника и хлебом.
Когда я принялся за этот простой, но в высшей степени вкусный ужин, меня окружила целая толпа веселых, болтливых лоплыков разного пола и возраста. Даже молодые девушки, не стесняясь, показывали свои цветущие, но далеко не красивые лица.
Это необычайное отсутствие всякого страха и застенчивости объяснялось очень просто. Они никогда не видали европейца и представляли его себе совсем иным, наслушавшись рассказов о Чон-тюре - Большом господине, т.е. Пржевальском, который явился к их южным родичам в сопровождении двадцати вооруженных с головы до ног казаков, длинного каравана верблюдов и вообще в полном блеске европейского престижа.
А тут вдруг они увидали меня одного, как перст, без слуг, без каравана, прибывшего на челноке с двумя из их родичей; я говорил на их языке, ел их пищу и казался почти таким же неимущим, как и они. Они, верно, нашли, что разница между лоплыком и европейцем на самом деле не так уж велика!
12 апреля буря так свирепствовала, что мы не могли отправиться в путь. Но день спустя она немного поутихла, так что мы могли спустить челнок на воду. По окончании плаванья челнок обыкновенно вытаскивают на берег и опрокидывают кверху дном; время от времени его поливают водой, чтобы он не дал трещин.
Больше десяти лет челнок редко может прослужить. Водная поверхность сильно волновалась. Волны так и кипели вокруг челнока и обдавали нас брызгами и клоками пены. Надо было глядеть в оба. Мы поснимали с себя лишнюю одежду, чтобы, в случае нужды, было легче плыть. Приходилось также сильно балансировать всем телом и веслами, чтобы сохранить равновесие челнока среди этих волн, и зорко следить за тем, не стережет ли нас где предательская мель.
Пока, однако, все обходилось благополучно. Мы проплывали один залив за другим. Только посреди большого озера Нияз-куль пришлось нам с час стоять на месте, держась в защите небольшого песчаного островка. Но затем озера стали уменьшаться, и наконец мы опять очутились на реке Илек. По ее спокойным водам мы плыли до селения Ширга-чапкан, где уже с нетерпением и тревогой ожидал нас Ислам-бай с караваном.
После двухдневного отдыха караван продолжал путь посуху, а я на лодке по реке. Чон-Тарим все время делает самые причудливые завороты и извилины, иногда описывая чуть ли не полный круг, так что курс приходилось держать попеременно на все четыре стороны света. Буря свирепствовала с удвоенной яростью, и мои гребцы, отправляясь в путь, приняли меру предосторожности, связав вместе два челнока.
оследние были поставлены бок о бок, но с расстоянием в один фут, и с борта одного перекинули на борт другого два шеста, которые затем прикрепили к самым бортам. Такой парный челнок, называющийся кош-кеми, требовал уже четырех гребцов, которым и приходилось в бурю напрягать все свои силы, так как судно на заворотах реки к западу, подхватываемое ветром, летело мимо берегов с головокружительной быстротой.
Проведя ночь в селении Чай, мы проплыли в течение следующего дня при чудной погоде 60 километров (по прямой линии всего 39,8 километра) по Тариму, который к востоку становится все уже и глубже; пустынные берега его были почти совсем лишены растительности. Вечером, когда мы достигли Абдала, на берегу собралось все население. Я, выходя на берег, указал на маленького старичка, которого видел в первый раз, и воскликнул:
"А вот и Кунчикан-бек!" - чем привел всех в немалое изумление. Но его характерные черты нетрудно было узнать по портрету, помещенному в описании четвертого путешествия Пржевальского. Кунчикан-бек со своей стороны встретил меня, как старого знакомого и повел в прибранный "покой" в своей просторной камышовой хижине.
Кунчикан-бек был поистине славный старик. Он говорил без умолку и сообщил много интересных сведений. Пржевальский подарил ему свой портрет и несколько фотографий, изображавших сцены из морского быта, а также рыбачьи сети, котел и много других полезных вещей. И старик хранил все эти драгоценности в песчаном бархане к северу от Абдала; там они были в безопасности от пожара и от грабителей-дунган.
Когда я стал описывать ему наши лодки и наш способ грести, он отмахнулся рукой и воскликнул самым уверенным тоном: "Да я давно уже знаю все это. Чон-тюря уж рассказывал мне. Я отлично знаю, как у вас там на родине; я сам стал чуть ли не таким же русским, как вы!"
21 апреля мы сделали экскурсию по реке до довольно большого селения Кум-чапкан, причем старик Кунчикан-бек -- "вождь восходящего солнца" сам действовал одним веслом с такой же силой и ловкостью, с какой, вероятно, действовал и 65 лет тому назад...
Я мог всласть нежиться на своих коврах и подушках, прислушиваясь к шепоту тростника, плеску воды о борта челнока и любуясь переливами прозрачной воды, отливавшей в глубоких местах цветом морской воды, а в мелких, вследствие рефлексов от желтого камыша, цветом желе из рейнвейна.

Источник и фотографии:
Свен Гедиин (Хедин). «Памир - Тибет - Восточный Туркестан». Путешествие в 1893 - 1897 годах. (En färd genom Asien). Перевод со шведского Анны Ганзен и Петра Ганзена.