Села Южного Казахстана.

«Бедняк и заплате рад».

Каракалпакская поговорка.

Письмо VI.

Окрестности Манкента.

Селение Черная Речка отделяется от своего соседа, селения Белые Воды, небольшой, но весьма шаловливой рекою Аксу. Как все горные речки, она капризна и непостоянна, подобно «ветерку полей», и эти два ее качества приносят огромный вред окрестным жителям.
Пригреет ли жаркое туркестанское солнышко снежные гребни гор, пронесется ли по ущельям седых великанов ливень, Аксу вздуется, широко разольется по всем своим многочисленным рукавам, потащит крупную гальку и разом изменить фарватер, прекратив при этом всякое сообщение между берегами.
Где вчера еще можно было ехать вброд, сегодня вырыта глубокая яма, и все дно реки усеялось крупными, круглыми, подвижными камнями, скользящими под ногами лошади, которая, беспрестанно спотыкаясь, нагоняет страх на всадника, так как угрожает ежеминутно вместе с ним окунуться в воду и завертеться в стремительном потоке неудержимо рвущейся вдаль реки. Движение по тракту замедляется.
Ночью староста почтовой станции задерживает проезжающих, а наутро каждый переправляемый через Аксу экипаж сопровождается джигитами-проводниками, тщательно изучающими путь и указывающими его почтовой тройке.
Крестьяне, извозчики и арбакеши совершают переправу на собственный страх и риск и нередко купаются в быстроструйном Аксу, а весною часто бывают случаи с трагическим финалом. Подобные затруднения на оживленном почтовом тракте вызвали понятное стремление администрации соединить берега Аксу каменным мостом.
Осенью 1892 года уже были сделаны соответствующие изыскания, и в настоящее время все заинтересованные в этом сооружении с нетерпением ждут воплощения идеи на бумаге в каменную твердыню, которая наложит, наконец, узду на своеволие капризной реки.
Климатические и почвенные условия селения Белые Воды весьма благоприятны. Крестьянские усадьбы расположены на хрящеватом грунте, и через них проходит арык, выведенный из Аксу и несущий вместе с водою плодоносный ил. Подобное самоудобрение почвы несколько схоже с условиями культуры в Ходжентском уезде.
Сады беловодцев по этой причине растут весьма успешно и побуждают крестьян сажать все, начиная с винограда, который они берут в соседнем кишлаке Манкент, и кончая персиками, которые разводят от косточек, привозимых из Ташкента.
Полевые наделы отличаются теми же качествами, и беловодцы не знают урожая ниже сам-15. До настоящего года они ощущали недостаток в пахотной земле, но с восстановлением Боз-арыка земледельческих угодий у крестьян более чем достаточно.
Судьба восстановленного арыка довольно интересна. Когда русское оружие усмирило степь и киргиз не мог уже безнаказанно тревожить сарта, последний, преодолев страх, вышел из городов и стал самовольно колонизировать степь, занимая в ней лучшие места.
Без сомнения, вторгавшийся во владения киргиза не имел определенного плана, но само вторжение велось весьма тактично. В один прекрасный день где-нибудь на бойкой торговой дороге, у маленького ключа, вырастал караван-сарай.
Появление столь полезного учреждения нисколько не пугало киргиза, - он даже был рад этой торгашеской предприимчивости, которая в непогоду защищала его, вольного сына степей, от опасностей бурана и давала корм его верблюдам и лошадям.
На следующий год сарт обсаживал свою саклюшку деревьями, а позади сарая воздвигал дувал, приготовлял поле под клевер или под ячмень и, сделав посев, начинал пользоваться водою ключа совместно с киргизами данной местности.
Киргиз считал это вполне естественным: для караван-сарая нужен клевер, а чтоб его посеять, необходима земля и вода. На следующий год хозяин караван-сарая расширял свои владения далее. К прежним посевам он прибавлял пшеницу и танап бахчи.
«Хорошо в летнюю пору на перепутье освежить себя сочною, сладкою дыней после утомительного пути на горбе верблюда, а еще лучше съесть дыню с мягкою, свежеиспеченною лепешкою», - думает киргиз и благодарит сарта за то, что тот неутомимо работает для его, киргиза, пользы.
Проходит еще несколько лет. Около прежде одинокого караван-сарая прилепилось еще несколько других караван-сараев, а за ними, как грибы после дождя, полезли сакли, и вот появился целый кишлак.
В одно прекрасное утро ближайший аул, проснувшись, был немало удивлен, не найдя в арыке своем ни капли воды, и обитатели обиженного аула, возмущенные самоуправством сартов, отправились в кишлак с законным требованием отдать им их воду.
Но здесь, как дважды два четыре, сарты доказали им, что земля, занятая кишлаком, принадлежит им по давности владения, а, значит, и вода, ибо где же видано, чтобы право на землю отделялось от права на воду.
После этого киргизам оставалось только откочевать вглубь степи, что они и делали, а сарты спокойно и уже окончательно устраивались на новом месте. Так выросла целая масса кишлаков в той самой киргизской степи, которой еще не так давно сарт боялся пуще огня. Все это произошло так быстро, что к тому времени, когда началась русская колонизация, многие хорошие места уже были заняты сартовскими оседлостями.
Вслед за караван-сараями перебрались в степь лавки с ситцами и базары, и киргизская матрона, вместе с своим простодушным супругом, не успела опомниться, как очутилась в цепких лапах торгаша-сарта.
А этот последний, угождая вкусу степняка, твердо держит в памяти бывшее преобладание киргиза и старается наверстать все то, что деды и прадеды его отдали в уплату за удаль и храбрость киргизских батыров.
Такова история и кишлака Манкент, с маленькой вариацией, а именно: самоседы-манкентцы завладели не ключом - даром Божиим, а арыком, сооруженным кровавым потом киргизов. Последние, уступая натиску сартов, отдали им один арык, сохранив за собою право на другой - Боз-арык.
Но сартам показалось этого мало; они старались овладеть и Бозом. Началась тяжба. Много было написано «арзов» (прошений), много было испорчено крови, много перебрано «биев» (судей), а толку не выходило никакого.
Пока шло сутяжничество, арык не чистился, и в бассейне его ни одна из сторон не позволяла другой делать посевы, пока, наконец, арык пришел в негодность и обе стороны от него отказались. Тогда уездная администрация решила его восстановить для русских переселенцев, исхлопотав им пособие в триста рублей на прокормление рабочих, пока они будут копать арык.
Весною текущего года в бассейне Боза уже посеяна крестьянская пшеница. Ровные, хорошие всходы радовали сердца «хлiборобов», как вдруг на посевах появился какой-то червь и стал немилосердно истреблять их.
Не зная как помочь горю, крестьяне наугад залили поля водою, благо реставрированный Боз давал возможность устроить потоп. Средство оказалось удачным: червь исчез, а всходы погнали уже стрелку и обещают обильную жатву.
Посредине селения возвышается прекрасное здание сельской школы, которая, вместе с тем, служит молитвенным домом, где в предпраздничные и праздничные дни грамотным крестьянином читаются часы и им же обученным хором исполняется церковное пение.
Красный угол школы заставлен иконами и разукрашен местным любителем свободного искусства с возможною роскошью. Несколько спускающихся лампад снабжены шелковыми юбочками, кругом венки и кресты из полевых иммортелей, а в самом углу стоит аналой в парчовом одеянии, сшитом из старых эпитрахилей, собранных заботами и настойчивостью Н. И. Гродекова по монастырям внутренних губерний России.
Подобного рода пожертвованиями пополнены ризницы всех уже выстроенных сельских церквей и снабжены молитвенные дома во всех селениях Чимкентского и, частью, Аулие-Атинского уездов. Учительницею в школе состоит жена крестьянина из тех же Белых Вод, имеющая соответственный диплом.
Сплошная аллея улицы в некоторых местах неожиданно прерывается пустырями: то усадьбы нескольких мордовских семейств, являющихся больным местом селения. Они прибыли еще при самом основании Белых Вод, но до сих пор еще не устроились, несмотря на более чем трехлетний срок пребывания в пределах области.
С самого начала своего водворения они внесли раздоры в крестьянскую общину Белых Вод, заводили ссоры с киргизами и манкентскими сартами из-за потрав и, наконец, дошли до геркулесовых столбов кляузничества, подав просьбу о воспрещении туземцам прогонять скот через селение, так как он, проходя по улице, поднимает пыль и вредит древесным насаждениям.
Обладая, что называется, «луженым горлом», они вначале брали перевес на сходках, а затем, когда общество сжилось и хохлы, осмотревшись на новом месте, выползли из своей скорлупы и положили конец легкой наживе на уловлении чужого скота, лучшее из мордвинов смирились и занялись делом, и остальные бросили наделы и отправились в Ташкент, не построив изб и не обработав наделов.
Осенью и весною во время земельных переделов они появляются в селении в надежде сдать свои участки в аренду неприписанным еще новоселам, а затем опять исчезают. Такому чисто цыганскому шатанию решено положить предел предложением либо окончательно водвориться в селении, либо «для таких прогулок подальше выбрать закоулок».
Помимо того, что в настоящее время слишком ценно каждое свободное место в селении и что бессмысленное шатание в течение трех лет из угла в уголь далеко не похвально, отсутствие зачисленных крестьян вредно отражается на экономической жизни постоянно живущих в селении.
Уличные арыки, идущие мимо незастроенных усадеб, должны содержаться в порядка соседями, а иногда этим последним приходится и канализировать пустопорожнюю усадьбу отсутствующего соседа, так как иначе поливная вода не может попасть к ним на огороды.
То же самое приходится сказать и о полевых наделах с тою лишь разницею, что забота о полевых арыках гораздо сложнее и труднее, так как протяженность полевых наделов гораздо больше, нежели протяженность усадебных мест.
Получив надел, эти шатуны сейчас же после передела скрываются из села под предлогом закупки семян. Постоянные жители начинают пахать и сеять, а шатунов все нет. Наконец приближается время полива, когда необходимо приниматься за чистку арыков.
Крестьяне выходят в поле, и начинается работа. Главный арык ведется артелью, а побочные хозяевами, которые в нем заинтересованы. И вот тут появляется на сцену излишняя работа. Незасеянные и необработанные наделы отсутствующих лежат между запаханными землями и через них приходится вести канал, удлиняя его непроизводительно и увеличивая совершенно напрасно площадь испарения поливной влаги.
Из 97 дворов селения Белых Вод таких шатунов имеется четыре семейства, и это единственное селение Чимкентского уезда, где наблюдается подобное явление. Очевидно, что эти вечно отсутствующие домохозяева никаких сельских повинностей не несут и не участвуют в расходах - например, на содержание писаря, между тем как своею неисправностью они-то именно и дают больше всего работы этому последнему.
Заговорив о писаре, нельзя не остановиться на личности беловодского Николая. Вообще, надо заметить, что наш сельский писарь Сырдарьинской русской деревни ничего общего не имеет с своим российским собратом, вершителем волостных дел, зачастую пособником, а подчас и руководителем продувного старшины.
Это - скромный труженик, исполняющий волю «мира» и начальства; никакой самостоятельности и силы он не имеет. В большинстве случаев здесь писарем бывает грамотей из тех же крестьян, прерывающий свои полевые работы для написания рапорта или справки.
Николай в этом случае является исключением: писарство - его профессия. Появился он в степи лет 18 тому назад в качестве почтальона. Под ударами судьбы-мачехи он прошел много мытарств и, наконец, водворился, как сам говорит, на постоянное жительство в Белых Водах.
- Николай у нас первый человек, - говорят крестьяне, - уж чего-то он не знает! Одно слово, мудрец на все руки!
Как доказательство, сейчас же представляются его изделия. На крашенной коробке сделан «туалет»: две длинные красные лапы кулика заменяют ножки, а между ними вертится зеркальце. При общих похвалах сам мастер оживляется и, спотыкаясь на каждом слове, начинает рассказывать скороговоркою пьяниц:
- Тоже по художеству понятие имею на счет скатерти, значит. Хозяйка свою истрепала, всю испачкала - хоть сейчас брось, а я ее под кисть! Грунт наложил, ландшафт вывел - как есть, клеенчатая вышла!
Иконы вот еще мужичкам пишу, ничего, одобряют. Насчет вознаграждения не то, чтобы очень… да где им, сами еще бедняк. Так ли Господь одарил, или потому, что в жиле у меня кровь чистая, а только действительно могу.
Все рукомесла чистые в моих руках - живопись, вывески тоже, обойное дело… и почерк твердый имею.
- Ну, це як Бог даст, инколы рука трусится, - перебил один из слушателей.
- Что ж, я не скрываю! Кто Богу не грешен, Царю не виноват: в день ангела своего на вешнего Николу испиваю, эго точно, потому никаких сродственников не имею нигде, ни в каких то есть странах - один, как перст! Печали и грусти бываю подвержен, но этим никому ущерба не причиняю и завсегда на своем месте.
- Нечего Бога-то гневить, Николай - душа добрая, никому обиды не делает, чего зря языком болтать! - подняли ропот крестьяне, возмущенные непрошенным вмешательством хохла, и тут же полились рассказы о доброте и самоотвержении Николая, исполняющего зачастую обязанности сиделки около больных и помогающего своим грошовым жалованьем беднейшим из крестьян.
Честь и хвала тебе, простая, добрая русская душа, что, истрепанная судьбою, осиротевшая в далеком краю и выброшенная из жизненного пира счастливцев, ты не упала духом, не пошла заливать свое горе в портерную большого города, а понесла свои скромные силы на службу серой сермяге, которая, оценив тебя, пригрела и приютила у себя, успокоила твои печали и обеспечит твое существование до гробовой доски! 

Письмо VII.

Антоновка и Корниловка - это два старейших селения Чимкентского уезда. Оба они основаны в 1887 году и получили свои названия по именам крестьян, поселившихся там первыми. Антоновка была устроена из 17 дворов, но в настоящее время она разрослась до 25.
Население ее состоит из выходцев земли Войска Донского, причем почта все крестьяне - бывшие крепостные дворовые. Живут зажиточно, сеют много хлеба и ведут хозяйство на русский лад. Вначале увлеченные легкостью сартовского способа вспашки полей, антоновцы вооружались омачами, но через год настало полное разочарование, и они принялись за свои плужки, сделанные на манер саковских.
С тех пор, по их словам, урожаи не спускаются ниже сам-10. Хороши также у антоновцев сенокосные угодья, а потому сена они накашивают много и бойко торгуют им во время зимнего движения извозчиков с верненскими и ташкентскими товарами.
Самое селение приютилось в живописном уголке. Чтобы попасть в него из Чимкента, надо проехать длинный и крутой спуск. Здесь дорога разработана в конгломерате, громадные глыбы которого, точно часовые, стоят по сторонам.
В конце спуска к горе прилепилось, в живописном беспорядке, несколько сартовских саклюшек, вытянувшихся до самой речки Машат в узкую, кривую улицу. В обыкновенное время года речка эта мало чем отличается от ручья; в половодье же сильно вздувается и капризничает, как все горные реки.
За Машатом, вправо от дороги, стоять развалины старой почтовой станции и ожидают аукциона, подобно всем казенным зданиям, пришедшим в ветхость. Рядом со станцией угрюмо смотрит своими решетчатыми окнами этапный дом, кругом обсаженный молодою порослью тополя и тута.
атем еще один рукав реки Машат, маленький подъем на гору, и экипаж въезжает в широкую аллею тополей и талов, сквозь чащу которых еле заметны выбеленные стены хохлацких изб. Над всем ландшафтом господствует довольно высокая гора с голой скалистой вершиной.
После утомительного однообразия степного пути тенистые уголки убогих машатских заводей, зеленый ковер, точно шахматных клеточек, клеверных полей и вдали нависший утес горной вершины производят выгодное впечатление, и вид селения Антоновки надолго остается в памяти путника.
Даже от печального по своему назначению этапного здания не веет холодом «мертвого дома», в особенности для того, кто знает, какую роль играли в нашей колонизации эти обители печали и слез. Пользуясь тем, что каждое подобное здание должно иметь сторожа, у которого, по роду службы, должно быть много свободного времени, крестьянский печальник, незабвенный Н. И. Гродеков, обязал сторожей этапных домов, где только позволяли условия, заложить питомники тополей или какого-нибудь другого строевого леса.
Благодатный климат и почва облегчили задачу, и вскоре многие этапные дома имели вокруг себя тысячи корней различных деревьев, которые раздавались бесплатно всем крестьянам вновь устраивающихся селений.
С упразднением движения арестантов в Сибирь через г. Верный, многие этапные дома закрываются, а вместе с ними закроются и питомники. Некоторые здания, очутившиеся в настоящее время в черте селений, предположено переделать в сельские школы и общественные хлебные магазины, чему как нельзя лучше соответствует их прочная конструкция и обширные размеры.
Все они сделаны из жженого кирпича, имеют большие окна и железные крыши. Чтобы стереть из памяти их бывшее назначение, они будут переделаны следующим образом: здание предполагается разрезать на две неравные половины; в большей поместится школа, а в меньшей, отделенной от первой небольшим проулком, - общественный хлебный магазин.
Так, по крайней мере, проектировал губернатор во время последнего объезда области осенью 1892 года.
Чаща древесных насаждений на улице невольно рождает вопрос: к чему антоновцы так старательно прячутся с своими избами от проезжающих, и так как хохлацкая хата выбеленными стенами, незатейливою живописью вокруг оконных косяков и соломенною стрехою всегда радует русское сердце, то даже досадной становится излишняя скромность обитателей этого селения.
Однако при ближайшем знакомстве с местного жизнью оказывается, что и для самих крестьян густые уличные насаждения нежелательны и делают они их поневоле - с исключительною целью защитить крыши изб и надворных построек от сильных порывов ветра, бушующего здесь осенью и зимою.
- Пока не обсадили хат, - говорят крестьяне, - каждый год приходилось раза по два перекрывать избы. Теперь только избавились от лишней работы. А вот поедете в селение Высокое - там крестьяне до сих пор маются с крышами и будут маяться, покуда не поднимутся тополя.
Бабам особенно неприятны эти густые насаждения: они мешают их праздничным сборищам на завалинках у соседок, и они в резких выражениях отмечают это тяжелое для них лишение.
- Що ж, што тут хлiб роде гарно, а жить тут скушно: нима нi церкви, нi призьбы (завалинка). Дома, було, у недiлю пiдешь до сусiдiв на призьби посидить або в головi пошукать([«искать в голове» (вшей, конечно) - это услуга, которую охотно оказывают хохлушки друг другу в часы досугов), а тут и пiдти нiкуда! Ходишь по улицi - и присiсты нiде! 
Такое легкомыслие «прекрасных половин» шокирует серьезных мужиков, и они пытаются укротить словоохотливость баб, но те, расхрабрившись и чувствуя, что их слушают с интересом, выбалтывают, между прочим, и тайные думы своих супругов.
- А що ж, хiба не правда? Мы тiльки, бабы, дурнiшi од вас, мужикiв, говоримо у се, що думаем, а вы панiв боiйтесь, тай мовчiте, а як панiв нема, то и самi жалуетесь, що нема прiзоб.
В селении пока нет правительственной школы, но крестьяне учат детей, нанимая в учителя какого-нибудь отставного солдата.
Детишки очень бойкие и любознательные. Предложив нам свои услуги, они все время несут части фотографического аппарата и без умолку болтают, выхваляя достоинства каждой избы, чтобы заставить нас сделать побольше снимков.
Идущие сзади высказывают надежду получить картинки, а другие, более серьезные, стараются объяснить самый процесс фотографирования.
- У тiй скрыньцi [в этом сундучке] все дочиста видно - як у райку, що батько росказували, як на ярмарках в Россiи показують.
дин из малышей, самый бойкий, с апломбом объясняет:
- Там, у серединi, малесеньке колещатко (маленькое колесо), воно швыдко (быстро) крутытся тай наводе.
- Що ж воно наводе? - спрашивает другой, неудовлетворенный таким загадочным объяснением.
Это вызывает понятный гнев у сконфуженного оратора, он не уступает, и недостаток знания спешит пополнить избытком физической силы.
- Мовчi, - говорит он чересчур любознательному собеседнику, - а то зараз такого ляща дам! Тобi яке дiло, што воно наводе?
- Не слухайте его, хлопцi, вiн бреше, от лучше я вам раскажу. Покi вiн не накрывается, нiчого не вiдно. Як накрывсь, так i пiшло все перекидаться до горы ногамi: и дядька Опанаса кобыла, и Мерщiивске порося, и наша хата. От накажи мене Бог! Я сам бачив - вiн менi показував, як вас не було.
В таких беседах мы подходим к концу селения и садимся в ожидающий экипаж. У дороги ходит крестьянское стадо. Скота много и скот рослый. Коровы пасутся отдельно от волов и каждый вечер пригоняются в селение; волы же все лето, и днем и ночью, находятся на пастбище.
Это уже чисто русский способ ухаживать за скотом. И там, на далекой родине, производилось подобное деление стада - волы, после окончания весенних работ, угонялись куда-нибудь на «попас», где непрерывно нагуливали силы для тяжелой осенней работы в плуге, возвращаясь в селение только в августе месяце, когда начинается перевозка хлеба с полей на гумна.
Несколько подальше бродит табун крестьянских лошадей.
Хотя все они куплены у киргизов, но далеко крупнее и сильнее киргизских лошаденок. Да оно и немудрено: мужик не обижает жеребят, как киргиз, отнимающий кобылье молоко для кумыса, отчего молодые животные развиваются при ненормальных условиях, что сказывается впоследствии на их росте и силе; кроме того, крестьянские лошади в течение остальной своей жизни всегда имеют достаточно сена и не бывают вынуждены в студеную зиму добывать себе копытами чахлую сухую траву из-под толстого слоя снега.
Но вот кончились крестьянские наделы, и перед глазами опять развернулась необъятная ширь степи. Только с левой стороны ландшафт разнообразится цепью высоких гор, тянущихся по направлению к Аулие-Ата.
Почти у самого подножия их узкой лентой вьется след старого арыка, некогда орошавшего эту степь водами Кельты-Машата. В настоящее время арык заброшен и, должно быть, не скоро напоит машатская вода эту плодородную землю, обратившуюся в безлюдную степь.
По словам сведущих туземцев, реставрацией арыка возможно было бы призвать к жизни свыше 3000 десятин. Несколько выше арыка, по склонам гор, разбросаны киргизские зимовки. Почти каждая из них имеет свой небольшой, чистый как кристалл, ключ воды, из которого утоляет жажду возвращающийся с летовок киргиз.
Тогда безлюдная степь сразу переменяет свой неприветливый скучный вид. Все ее необъятное пространство оживляется бесчисленным множеством стад. Там пучеглазый верблюд наслаждается колючкой, здесь косяк лошадей отъедается «башкарой» (по наблюдениям киргизов, эта мелкая травка с черной верхушкой составляет лучший корм для лошадей), а вперемежку с ними пасутся бараны, потряхивая своими жирными курдюками, этим естественным ресурсом питания, которым снабдила их природа про черный день в защиту от лени и беспечности хозяина-киргиза.
Его стрекочущая речь оглашает безмолвие предгорий, и из прокопченной юрты взовьется к небу легкий, колеблющийся столб дыма. Так смелыми и твердыми штрихами природа-художник оживляет монотонную картину сухой травы и безоблачного неба, именуемую Киргизской степью.
И дорога она номаду, как родина, как верная стражница дедовских могил и традиций, дорога и старому русскому туркестанцу по воспоминаниям о трудной боевой жизни и радушном гостеприимстве во дни юности.
Версты за 1½ до селения Корниловки приходится переезжать реку. Арысь. Какой жалкий вид имеет здесь эта гроза Чимкентско-Казалинского почтового тракта! Глядя на этот мелководный ручеек, на дне которого можно пересчитать все гальки - так он мелок, чист и прозрачен, - трудно вообразить себе его бурным бешеным потоком, опрокидывающим каждую весну десятки арб у станции Арысь на 28-й версте от Чимкента к Перовску.
А между тем воды его питают поля пяти русских селений, не считая киргизских пашен, также лежащих в бассейне Арыси. Так гений человека борется с дикой силой и порабощает ее, утилизируя избыток для целей культуры.
Кроме того, что в этом месте верховье реки, воды ей уже и здесь разведены по арыкам, и потому она теряет славу той страшной Арыси, которая так памятна старым туркестанским путешественникам, ездившим, до проведения Закаспийской железной дороги, в Россию через Оренбург.
Если колонизация бассейна Арыси не остановится в своем дальнейшем развитии, то нет сомнения, что эта бурная река уменьшит свободную воду еще наполовину. На правом возвышенном берегу Арыси стоит первая изба корниловского крестьянина. Он купил участок земли у туземцев и устроил свои собственный хутор.
Обвал корниловской почтовой станции принес ему существенную пользу: администрации пришлось нанять у него его строение под станцию, впредь до сооружения нового казенного здания; 300 рублей аренды являются для него превосходным доходом, и, без сомнения, этот счастливый хуторянин скоро разбогатеет.
Трудно предсказать, где впоследствии будет он «куражиться» со своим капиталом, но корниловцев ему не стричь: тут все народ зажиточный и в лапы к кулаку не пойдут. Богат корниловец, но и прижимист, - совсем скупой народ.
Несколько лет уже они собираются выстроить часовню и весьма красноречиво об этом повествуют, а как стали приглашать их ванновцы (селение Ванновское отстоит от Корниловки в 14-ти верстах) помочь храм строить, то их отзывчивость на богоугодное дело исчерпалась пожертвованием 30 рублей деньгами и 250 снопов камыша.
Селение состоит из 26 дворов, из которых чуть ли не половина принадлежит к многочисленному потомству Величек. Первым здесь поселился Корнилов. Его не испугала безлюдная степь и соседство киргизов.
Он прекрасно уживался с «ордою», подчас воюя с нею, а подчас и тамырничая, оставаясь с семьею единственным представителем русской народности во всей Яскичинской (прежде селевое Корниловка называлась, по имени урочища, Яскичу) округе.
В 1887 году, из селения Красный Кут Славяносербского уезда Екатеринославской губернии, сюда переселился старый Величко с несколькими взрослыми сыновьями. В 1892 году старик умер от холеры, а многочисленное потомство его твердо основалось в Корниловке и захватило в свои руки все мирские дела.
Куда ни обратишься, везде встречаешься с этой фамилией. Один из Величек состоит сельским учителем и в то же время ветеринарным фельдшером, другой весьма искусным регентом местного хора, третий скрипач, четвертый инструментальных дел мастер, экспонировавший скрипки своего изделия на Туркестанской выставке 1890 года, и, наконец, все вместе они составляют очень недурной квартет, играющий на деревенских свадьбах.
Достаточно послушать хор корниловских ребят, чтобы сказать, что у Величко недюжинное музыкальное ухо. Правда, хор его исполняет по-своему нотные русские мотивы, но в то же время в исполнении слышна стройность голосов и тонкая отделка по-своему переделанных вариаций.
Зато в пении малороссийских песен он неподражаем и мало чем уступает хору крестьян селения Каменки Аулие-Атинского уезда, где регентом состоит бывший певчий Императорской капеллы. Но если вам, любезный читатель, придется когда-нибудь слушать корниловский хор и вы захотите насладиться пением и вынести приличное случаю впечатление, - не смотрите на самого регента, так как его способ управления хором вызывает неудержимый хохот.
Предстаете себе мощную фигуру коренастого мужика со всклокоченной рыжей бородой, в рваном картузе и овчинном тулупе, наброшенном на плечи. Он ни одного мгновения не остается покойным, - он весь как на пружинах.
Двумя пальцами правой руки он отбивает такт и в то же время левая его рука проворно перебирает уши тех певчих, на которых он мало надеется. Эта предварительная цензура звуков производится с неимоверной быстротой, и во все время своих гимнастических упражнений Величко старается скрыть похождения левой руки, с вполне невинным видом поглядывая на слушателей.
Вы только видите, как часть его корпуса беспрестанно движется, и сперва находитесь в совершенном недоумении, что сей сон значит. Но вот один из «дишкантов» соврал, и в тот же момент регент, бросив на виноватого свирепый взгляд, опускает левое плечо, ухо сфальшивившего «дишканта» складывается в трубочку и он втихомолку глотает слезы.
По отношению к басам прием несколько меняется. Уши их вне радиуса движения карающей руки регента, и цензура басового ключа производится через ощупывание ребер дебелым кулаком все того же Велички.
Школу свою корниловцы выстроили сами. Помещается она в большой, светлой избе, крытой высокой двускатной камышевой крышей. Парты устроены по всем правилам педагогических требований и даже выкрашены в обычный черный цвет.
По стенам развешаны картины, а в красном углу помещается целый иконостас, так как в праздничные дни школа обращается в молитвенный дом. Около школы помещается садик, или, вернее сказать, посажено несколько деревьев.
Школою начинается левая сторона ряда изб в селении. Избы не так высоки, как школа, но все, наружным видом своим, заявляют о состоятельности хозяев. На огородах засажены сады, правда, еще молодые, но зато в них можно найти почти все имеющиеся в крае породы фруктовых деревьев, включая сюда виноград и персики.
Рогатый скот по преимуществу астраханской породы. Особых промыслов в селении нет. Крестьяне живут почти исключительно земледелием, если не считать случайных заработков, перепадающих в зимнее время от извозчиков, останавливающихся у крестьян на ночлег.

Письмо VIII.

От села Белые Воды дорога начинает идти в гору, и каждое следующее селение лежит все выше и выше над уровнем моря. По мере возвышения местности, меняется климат, так что последнее селение Чимкентского уезда, Высокое, во многом напоминает российскую деревню с более или менее прохладным летом, суровою, снежною зимою и мятелями.
Селение Ванновское, лежащее между Корниловкой и Высоким, в климатическом отношении составляет как бы переход от зноя среднеазиатской долины к умеренному теплу предгорий. Селение это не только между вновь устроенными (оно основано осенью 1891 года), но даже и между старыми селами Чимкентского уезда, бесспорно, лучшее.
Главным образом зависит это от случайного, но в высшей степени благоприятного подбора крестьян. Оно выросло как-то неожиданно, все выстроились вдруг и, несмотря на четырехверстную длину улицы, в первую же осень почти все дома были готовы и поражали своею внешностью путника, привыкшего видеть в новых селениях какие-то лачуги на курьих лапках, разбросанные на далекое расстояние друга от друга.
Большие, высокие двускатные крыши, хороший скот и русские овцы - все это сразу обращало на себя внимание и невольно внушало веру в быстрое развитие села. Внутренняя жизнь вновь организовавшегося крестьянского общества также заинтересовывала и вызывала сочувствие.
Мир, состоявший из 103 домохозяев, ревниво оберегал свои внутренние распорядки, и ни одна жалоба на киргизов или своих односельчан не обеспокоила уха начальства. А между тем претензии на первых составляют заурядное явление наших русских селений.
Свободный сын степи, киргиз, не в силах усвоить священное значение межи. Его мозг отказывается понять, как неглубокая ямка может стать препятствием для вольной пастьбы скота, и вот он, игнорируя межевые знаки, вторгается в черту крестьянских владений и без зазрения совести выбивает скотом если не посевы, более строго оберегаемые, то сенокосы и толоки.
В данном случае у него есть много общего с хохлом Екатеринославской губернии, обобщающим всех немцев-колонистов и не признающим между ними никакой разницы. Если его обидел какой-нибудь Фридрих и успел после этого благополучно скрыться, обиженный хохол бьет в отместку подвернувшегося ему под руку Вильгельма и потом, отвечая перед мировым судьей за самовольную расправу, искренно удивляется обвинительному приговору, убежденный, что за каждую нанесенную ему колонистом обиду он вправе требовать удовлетворения от любого немца, так как все они одному Богу молятся, одним языком говорят, а главное - все одинаково его враги.
Никакие доводы и доказательства в данном случае не покажутся ему достаточно убедительными, и наказание он принимает как умышленную и лицеприятную несправедливость. Однажды на берегу р. Самари (Екатерин. губ.), в ожидании парома, стоял с своим возом хохол, а за ним, с фургоном на прочных железных осях, два немца.
Пока шел паром, хохол глядел по сторонам, а когда пришло время въезжать на паром, он вспомнил, что надо что-то поправить около колеса. Паром поднимал зараз только одну подводу. Немец, воспользовавшись ротозейством хохла, ударил по лошадям, быстро двинулся к парому и, зацепив воз железною осью фургона, сломал деревянную ось незатейливой мужицкой снасти.
Обиженный малоросс бросился к немцу с кулаками, но паром отвалил от берега и увез обидчика. Находчивый хохол избил оставшегося на берегу другого немца, и на суде, считая себя правым, убеждал судью, что это решительно все равно, так как:
- И то нiмець, и то нiмець… Один утiк, другiй остався, я ёго и побивь. Це усе равно!
Так засядет в сознании человека какая-нибудь мысль, и много нужно времени, чтобы восстановилось правильное мышление и выплыла бы, наконец, истина, которая, несомненно, лежит на дне его души и только благодаря слишком быстрому наплыву новых, разнообразных и чуждых ему фактов заволакивается туманом, делающим неразвитого человека близоруким.
Киргиз привык, что трава, вырастающая в степи, предназначена для корма скота. До настоящего времени корова Ахмет-бая паслась беспрепятственно рядом с верблюдом Рустема, а теперь пришел «мюжик» и требует, чтобы его вол пасся отдельно и от Ахмет-баевой коровы и от Рустемова верблюда. Совсем новый и непонятный порядок!
Примириться с ним не могут столетние киргизские традиции, и вопросы о потравах рождаются ежедневно. Пока подобные обвинения являются на почве действительного вреда, нанесенного киргизским скотом русскому хозяйству, т. е. пока фактами для обвинения служат случаи потравы пшеничных полей, сенокосов, огородов, - крестьянские жалобы заслуживают полного внимания, и, несомненно, необходимы меры, которые бы внушили киргизу уважение к чужой собственности.
Но, к сожалению, крестьянские претензии не всегда справедливы, и косоворотая рубаха не прочь прижать ватный халат с тем, чтобы сорвать с него несколько копеек в свою пользу. Подобные случаи всего чаще наблюдаются осенью. Крестьянские посевы к этому времени все сняты, сено перевезено во дворы и, за исключением озимых полей, все наделы обращаются в пастбища.
Частые дождики и теплая осень быстро возобновляют зеленый ковер степи, сожженный летним зноем, и, казалось бы, этого широкого раздолья степи более чем достаточно, чтобы прокормить в десять раз большее количество скота, чем то, которое там пасется, и ни киргиз, ни русский не могли бы жаловаться на тесноту.
Но не так выходит на деле. Приближение зимы гонит киргиза из гор, и он начинает спускаться в долину. Его на воле взросшие животные привыкли ходить всюду, где растет трава, и сам пастух, не усматривая в этом ничего незаконного, старается только не пускать их в озими. Крестьянин же ревниво оберегает межу и не желает поступиться ни одной былинкой в пользу киргиза, предпочитая бесполезную гибель ее утилизации чужим человеком того добра, которое закон превратил в его частную собственность.
Всего обиднее в данном случае быстрая забывчивость крестьянином точно такой же экономической несообразности, тяготевшей над ним на его родине, а между тем, отвечая на расспросы о причинах переселения, он во главе их ставит тяжесть штрафов за потраву.
- Ушел из дому из-за притеснения, - говорит он, - кругом обрезаны, нельзя выпустить из дому ни лошади, ни курицы, сейчас штраф!
- Ну, и сладко было платить эти штрафы?
- Так сладко, что и не вспоминал бы!
- А как же здесь вы делаете то же самое с киргизами? Ведь тут уж выгон не мерянный, паси, где знаешь, только в хлеб не пускай, да сенокосов не бей.
- Это точно, выгона тут вволю, даже так много, что скот не сбивает земли под пашню, - начинает как будто бы и разумно рассуждать мужик. Если бы у нас скота было побольше, урожаи были бы еще
учше. За лето да за осень скот так сбил бы землю, что ее и назмить не надо, родила бы, как удобренная.
Это что и говорить! Вы радуетесь: вот, кажется, подошли к вопросу с настоящей стороны - сейчас все решится к общему благополучию - и указываете на легкий способ пополнить собственную недостачу скота для удобрения пашни.
Чего бы, кажется, проще: стоит только разрешить киргизу пасти скот на выгоне совместно, тем более что эта пастьба носит временной характер, а перекочевывающий киргиз не может потравить всего корма во время краткосрочной остановки. Но достаточно упомянуть об этом, чтобы на крестьянина сразу нашел какой-то столбняк, - что ему ни говори, он все свое твердит, как говорится, «хоть кол ему на голове теши».
- Да нам что - пусть их пасут, да только чтобы за попас деньги платили. А не хочешь платить - через межу не пускай!
- Но ведь вам от этого никакого убытка нет, есть даже польза: ведь киргизский скот походит по вашей земле - вот вам и удобрение; сами же вы говорите, что кабы у вас скота было больше, то и земля лучше бы родила, и назмить ее не надо!
- Убытка, точно, нет, и удобрение… уж это само собой! а только это непорядок: знай каждый свое! Надо так, чтобы по закону… Межу-то ведь не зря ставили!
- Однако, когда вы идете в извоз, ведь вы пасете же свой скот на киргизской степи и киргизы с вас за это ничего не берут?
- Это точно, киргиз - душа добрая, за попас денег не берет, за это мы ему завсегда благодарны. Ничего, народ хороший, попасом не прижимает.
- Вот и выходит, что «орда некрещеная» добрее и лучше вас.
- Им можно, а нам нельзя, - потому у нас закон: чужого не тронь, своего не давай.
И вот, основываясь на «законе», особенно ревностные охранители прав собственности, осенью и весною, нередко устраивают ночные засады с целью захватить киргизский скот на своем выгоне и взыскать штраф за потраву.
Прижимки со стороны крестьян раздражают киргиза, и он, уплатив несколько штрафов, старается вернуть расходы кражею крестьянских лошадей или коров, и таким образом создаются весьма тяжелые условия между соседями.
К счастью, охотников до взыскания штрафов за пустяшные потравы немного и они действуют не от имени общества, а на собственный риск, пока не окрепнет «мир» и не сознает истины, заключающейся в пословице: «не купи имение, а купи соседа».
В Ванновском сразу установились хорошие отношения с киргизами, и первый сельский староста одинаково строго относился к нарушителям правды без различия национальности нарушителя. Дружный «мир», благодаря удачному выбору старосты, еще более сплотился под его разумным управлением, и в настоящее время эта крепкая крестьянская община может быть поставлена в пример любому селению области.
Весною на сельском сходе основательно изучается положение ирригационной системы и строго определяется число рабочих дней, необходимых для исправления водоприемников и чистки русла арыков, и сообщается соседним аульным обществам, сколько они должны с своей стороны поставить рабочих, чтобы всю работу исполнить «по-Божьему».
При таких условиях соседи довольны друг другом, и вода - главный источник ссор - доходит до всех полей, так что поливка посевов производится в мире и согласии. Ванновцы первые воспользовались близким соседством старого селения Высокого и, купив там семян, засеяли свои пашни «кубанкой» - лучшим сортом пшеницы.
В течение весны 1893 года селение Высокое отпустило свыше 3.000 пудов кубанки на обсеменение полей новоселам Чимкентского уезда и, считая по 1 р. за пуд, на одной пшенице заработало до 4.000 р.
Помимо высоких урожаев, кубанка представляет еще ту выгоду, что является лучшим материалом для изготовления тончайшей белой муки. И вот, когда район возделывания этого злака измеряется уже и теперь сотнями десятин, для энергичного предпринимателя устройство крупчатой мельницы в Чимкентском уезде было бы верным и выгодным помещением капитала.
Но, к сожалению, легкий и быстрый способ наживы в Ташкенте привлекает туда капиталы, и только когда конкуренция заставит капиталистов искать новых предприятий с менее высокими дивидендами, можно рассчитывать на развитие прочных дел с хлебом в том районе, который как бы самою природою предназначен для производства главного предмета питания - хлеба.
До настоящего же времени жители Сыр-Дарьинской области довольствуются дорогой несоответственно качеству мукой аулие-атинских менонитов, а прекрасный дар Божий, кубанка, идет по обыкновенной цене на обыкновенную муку среднего качества, несмотря на все свои высокие достоинства.
В двух верстах от с. Ванновского имеются месторождения прекрасного жернового камня, и крестьяне пользуются им не только для своих мельниц, - в селении их уже три, - но и снабжают им другие селения, до которых успела дойти слава о хороших качествах местного камня. А ташкентские мельники из русских, по всей вероятности, и до сих пор им не пользуются, а, быть может, выписывают жернова из России.
Обходя поля ванновцев, первый раз наталкиваешься на посевы чечевицы и угластого гороха - любимых бобовых растений малоросса. Судя по всходам, оба растения пойдут хорошо, равно как и огородные овощи обещают хорошие урожаи. Бабы старательно работают на огородах, и проповедникам о крестьянской косности было бы весьма поучительно посмотреть на способ обработки земли на этих огородах.
Почти на каждом из них вы видите кучи черной земли и песку. На преобладающем желтом грунте они очень рельефно обрисовываются и невольно рождают вопрос: откуда появился здесь чернозем? Оказывается, что он привезен сюда из развалившихся киргизских зимовок, разбросанных там и сям в степи и отстоящих за несколько верст от селения. Этот перегной старательно смешивается с песком и прибавляется, в зависимости от культивируемого растения, в той или другой пропорции к основному грунту.
При таком рачительном уходе даже весьма плохого качества семена капусты, которыми снабдили крестьян ташкентские семяноторговцы, развили роскошную листву и обещают дать большие вилки.
Кстати, о семяноторговцах. Желая завести хорошие огороды, крестьяне, не смущаясь дальним расстоянием, ездили для покупки семян в Ташкент, и здесь какой-то благодетель продал им залежалый товар.
Посеянная рассада дала едва 10% всхожести, а в селениях Дорофеевке, Чубаровке и Егорьевском в рассадниках, где были засеяны семена капусты, взошла сурепа. Проходя через огороды, можно определить национальность владельца, так что, пародируя известную пословицу, можно здесь сказать: покажи мне твой огород, и я скажу тебе, кто ты таков.
Крестьянин среднерусских губерний заботится главным образом о количестве овощей. У него немного сортов, зато каждого высеяно достаточно. У малоросса же наоборот: рядом с капустой сидит лук, чеснок, красный перец, два–три стебля кукурузы, тут же вьет свои плети огурец, тыква и, кроме того, небольшой уголок отведен под цветник. 
Здесь махровая гвоздика (собственно не гвоздика, а tagetes; названия цветов мы приводим не ботанические, а те, которые приняты у малороссов) прячет свою желтую шапку среди темных цветов василька, там широко растопырил ветки крокус, а у корня его столпились в кучу ноготки, обратив к солнцу свои оранжевые и желтые головки.
Скромный любисток и канупер льют вокруг себя сильный специфический запах, заменяющий чернобровым деревенским красавицам тонкие духи Аткинсона, а над всем этим, как бдительный часовой, высится рослый, широколистый подсолнечник, поворачивая за дневным светилом свой яркий косматый диск.
Заветная мечта всех новых селений - иметь у себя со временем церковь. Каждое из них лелеет эту мысль, и Ванновское в этом случае не составляет исключения. Но не каждое изъявляет такую готовность реализировать подобные мечтания, как то же Ванновское.
Еще в год основания селения крестьяне собрали между собой 25 рублей и купили большой образ в фольговой ризе и деревянном киоте. Для помещения мирской святыни была выбрана лучшая изба, а для временного богослужения сформирован хор под управлением мальчика, кончившего еще на родине курс в сельской школе. Когда же администрация решила выстроить ванновцам школу и отпустила на этот предмет 600 рублей, они тотчас же сами пришли на помощь и приняли участие в постройке личным трудом.
Такое содействие со стороны крестьян дало возможность на скудные средства выстроить очень хорошую школу с большим светлым классом и двумя комнатами для учителя. В школу сейчас же были перенесены общественные образа, и в праздничные дни она обращалась в молитвенный дом.
На средства частного лица для ванновцев был отлит колокол, и надо было быть в селении, чтобы видеть и понять восторг толпы, когда девственный воздух Тюлькидамского урочища в первый раз огласился звуками благовеста.
В тот же день сход постановил уже на собственные средства приобрести еще два колокола, которые в данное время отлиты в Ташкентском арсенале и скоро будут доставлены на место. Все эти общественные затраты понимаются миром как необходимые расходы на требования текущей жизни, а к сооружению церкви общество стало готовиться настоящею весною.
Прежде всего сельский сход постановили взять на себя постройку дома для священника, для чего решил выставить от каждого «венца» (муж и жена) по 200 штук кирпича, а на вклад в церковную сумму произведена общественная запашка и посеяна кубанка.
Раньше было сказано, что хором ванновских певчих управляет мальчик. Ему всего лишь 15 лет и живет он в селении со своим отцом, - другой родни у него здесь нет. Несмотря на молодые годы, он уже стоит на собственных ногах, всю неделю работая в поле, а в праздничные дни, меняя соху или косу на камертон или перо, служит миру и регентом, и сельским писарем.
Мир службы его не забывает, и, кроме 3 рублей месячного жалованья, в большие праздники снабжает его пирогами и яйцами. При посещениях селения начальством, мальчика писаря выдвигают на первый план, и тогда можно видеть, с какою гордостью и любовью покоятся на его лице взоры всех этих высокогрудых загорелых тружеников.
Кустарная промышленность и побочные сельскохозяйственные промыслы в Ванновском пока находятся в зачаточном состоянии: один овчинник, один кузнец, 20 ткацких станков, два-три шерстобита. Из трех мельниц, по устройству, только одна заслуживает внимания. Пчел пока еще совсем нет, хотя условия для их разведения превосходные.
Не надо, однако, забывать, что с. Ванновское переживает еще только вторую весну, - срок слишком недостаточный даже и для того, что оно успело сделать. Что касается до скотоводства, то хотя оно еще и не обширно, но порода скота здесь вся почти российская (астраханская).
Во всем стаде едва насчитывается десяток киргизских коровенок. Овец разводят тоже русских. Это какая-то особенная порода пятирогих, называемая крестьянами «волошскою». Овцы прекрасно выдержали длинный и трудный путь через казалинские и перовские степи и, как видно, вполне акклиматизировались на новой родине.
За Ванновским, по пути в г. Аулие-Ата, расположено последнее селение Чимкентского уезда - Высокое. Межи его наделов соприкасаются с границами Аулме-Атинскаго уезда. Высокое основано в 1889 г., и хотя население его довольно зажиточно, но не сплоченное, что неблагоприятно отражается на всем ходе жизни селения.
Оно состоит из 130 дворов, растянувшихся почти на 4 версты. Часть их, за неудобством местности, выстроилась несколько отдельно, и этот выселок крестьяне окрестили Оторвановкой. В настоящее время в селении строится церковь, а пока молитвенный дом помещается в школе, выстроенной на средства крестьян.
Здание школы со временем будет обращено в помещение для священника, а школу выстроят на правительственный счет. Чтобы составить приблизительное понятие о развитии экономического достатка крестьян, достаточно будет указать на цифры отпуска последнего года.
В течение этого времени из селения вывезено одной пшеницы-кубанки свыше 4.000 пудов, на сумму 3.800 рублей, и доставлено на ташкентский мясной рынок 300 штук откормленного рогатого скота, ценностью свыше 9.000 рублей.
Очевидно, этими данными не исчерпывается доходность крестьянского хозяйства, так как, помимо кубанки, в Высоком сеют и другие хлеба, которые сбываются на чимкентском базаре исподволь, небольшими партиями.
Высокое местоположение селения с сильными буранами весьма неблагоприятно отражается на росте древесных насаждений, и потому крестьянские садики растут очень туго. Тем не менее, крестьяне усердно занимаются садоводством и настойчиво просят популярных руководств для ухода за деревьями.
Как и в остальных селениях, в Высоком имеется собственный недурной хор. Глубокое впечатление производят на путешественника эти деревенские хоры своим стройным пением. Эта Бог весть откуда занесенная молитва, возносясь к безоблачному небу, как-то отрадно согревает душу и вместе с тем внушает русскому человеку гордое сознание торжества мирного завоевания еще так недавно страшной для европейца среднеазиатской пустыни.
Вы, господа пустые фразеры, противники крестьянской колонизации, придите сюда, в эту глушь, и, если в ваших жилах течет русская кровь, вам дорога станет и эта крестьянская изба, затерявшаяся среди киргизских кибиток, и сиволапый мужик, несущий в дикую орду русскую культуру.
Вы поймете тогда, что мощь нашего дорогого отечества в этом далеком краю не в ослепительном свете, льющемся из окон богатых городских магазинов, а в том лапте, который проторил пыльную дорогу от центральных русских губерний до Ташкента и теперь на всем протяжении этого длинного пути мощною грудью восхваляет Бога земли русской!

Источник:
И. И. Гейер. «По русским селениям Сыр-Дарьинской области». (Письма с дороги). Т. I. Чимкентский уезд. - Ташкент, 1893 год.

Продолжение.