Села Туркестанской области.

«Бездомный - всюду чужой.»

Таджикская поговорка.

Письмо IX.

Достопримечательности Шымкента.

Свернув в конце главной улицы Чимкента вправо, выезжаем на бойкую проселочную дорогу, ведущую в сартовский кишлак Сайрам и, вместе с тем, в русское селение Егорьевское. Дорога тянется степью, и только у кишлака начинают попадаться пашни.
Сайрам древнее туземное поселение. Стоит оно на реке Сайрам-су и славится как бойкий торговый пункт Чимкентского уезда. Здесь ведется оживленная торговля скотом и продуктами скотоводства; тут же закупается лес и сбывается достаточное количество хлеба.
В центре кишлака расположена почтенных размеров площадь, которая в базарные дни кишмя кишит народом. Трудно сказать, сколько насчитывается в Сайраме населения, но во всяком случае цифра эта весьма значительна, что, между прочим, свидетельствуется записями сайрамского фельдшера, вечно занятого приемом больных.
Весьма утешительным явлением служат эти наши амбулатории. Заброшенные вглубь туземного населения, со скромными средствами для борьбы с разнообразными бичами человеческой жизни, они на всех пунктах энергически пропагандируют русскую научную медицину и ведут трудную работу по искоренению предрассудков темной, невежественной массы, восстановляемой против русского фельдшера туземными табибами
О деятельности этих почтенных тружеников (фельдшеров) можно составить себе понятие, только посещая медвежьи углы степного захолустья. Цифры их отчетов мало говорят читателю, который и подозревать не может, какого труда требовали они от заведывающего пунктом, собиравшего их по единицам в течение целых дней, почти без перерывов.
В деревнях трудовое утро начинается очень рано, и амбулатории, подчиняясь законам деревенской жизни, открывают свои двери часов с 6-ти. До обеда, т. е. до 12 часов, идет официальный прием больных. В это время, сообразно со степенью популярности фельдшера, его осаждает более или менее значительная толпа туземцев.
Многие из них являются с пузырьками - признак продолжительного посещения амбулатории. Другие пришли еще только в первый раз; в глазах их светится любопытство и сомнение. Вот уже несколько месяцев, как у одного из них стали появляться какие-то прыщи.
Сайрамские табибы (туземные врачи) усердно присыпали их золою и мазали какой-то таинственной мазью, но прыщи, невзирая на все это, упорно держались на теле, а в некоторых местах слились в сплошную рану, день ото дня разъедаемую едкою щелочью золы.
Больной давно хотел обратиться к русскому фельдшеру, но табиб всячески запутывал его, убеждая, между прочим, что болезнь пациента главным образом потому и затянулась, что в душу его запало сомнение в истинности мусульманской науки и он прислушивается к греховному нашептыванию «шайтана», смущающего больного обратиться к русскому фельдшеру, лечащему Бог знает какими средствами.
Но, очевидно, чаша терпения переполнилась, и больной, невзирая на дальнейшие увещания в том же роде, явился в амбулаторию. Однако здесь, в ожидании приема, в душе его продолжается борьба, - а вдруг табиб прав и действительно не кто иной, как «шайтан» привел его к фельдшеру.
Но фантазия его не успевает нарисовать всех ужасов последствий легкомысленного неповиновения табибу, как рана его промыта, обсыпана йодоформом и забинтована гигроскопической ватой. После жгучей боли, частью от едкой золы, а частью просто от грязи, рана вдруг затихла; больной в смущении и не знает, как объяснить полученное облегчение - превосходством ли русского фельдшера над табибом или просто дьявольским наваждением.
Однако беседа с завсегдатаями амбулатории постепенно рассеивает его сомнения, и он покидает фельдшера с глубоким убеждением если не в превосходстве науки «уруса», то, во всяком случае, в клевете табиба.
К 12-ти часам прием несколько ослабевает, и когда двор амбулатории опустеет, в воротах ее вдруг промелькнет фигура в длинном сером халате на голове и с волосяною сеткой на физиономии. То явилась сартянка. У нее на руках ребенок, и собственно для этого последнего она нарушила этикет и заветы старины: дитя что-то стало жаловаться на животик; кроме того, кашляет, и как будто бы у него болят глаза.
Фельдшер осматривает малютку и вскоре убеждается, что глаза его совершенно здоровы, ни один удар по плессиметру не обнаруживает болезни легких, а что касается живота, то ни одно из показаний матери не соответствует симптомам страдания органов пищеварения.
Фельдшер вопросительно посматривает на свою пациентку, и если за ним уже есть доля опытности, то он вскоре соображает, что дело не в ребенке, а в самой матери, и все кончается к общему благополучию.
Больная осматривается, выспрашивается, получает лекарства и уходит, убежденная фельдшером, что он никому не скажет об ее посещении и лечении, а на смену ей является другая сартянка с теми же предосторожностями. После этого фельдшер идет по домам для обхода больных, а вернувшись в амбулаторию, нередко застает в ней новых пациентов, - и так это продолжается до самого вечера.
В базарные дни работы еще больше. Разумеется, не все фельдшера одинаковы. Менее внимательные и усердные при исполнении своих обязанностей имеют больше свободного времени и пользуются меньшим успехом в своем околотке.
Но сайрамский фельдшер недаром любим туземцами: дела у него всегда много, а зато и знают его далеко за пределами кишлака. В Сайраме, как и в других пунктах старой мусульманской оседлости, имеется местная святыня, в виде могилы, и при ней мечеть в честь умершего когда-то праведника. И здесь она также постепенно разрушается на глазах равнодушного к своим памятникам туземца, как и в прочих местах всего Туркестанского края.
Когда посмотришь на подобный индифферентизм мусульманина к его религиозным памятникам и проведешь параллель с педантично точным исполнением пятидневных намазов, то невольно рождается вопрос, действительно ли так велик и глубок фанатизм нашего туземца, каким мы привыкли его считать, и не есть ли это медленное, при общем равнодушии, разрушение святой старины явное свидетельство упадка местного мусульманства, перешедшего в ту стадию своего развития, когда исповедывающие его считают вполне достаточным для совести исполнение одной лишь обрядовой стороны религии.
Нет, кажется, ни одного народа, который не обставлял бы предмет или идею своего культа наивозможным благолепием и не призывал бы своего национального искусства прежде всего на служение исповедуемой религии.
Судя по тем величественным памятникам, которые сохранились, например, в Самарканде, видно, что и здесь пережита была эпоха высшего подъема религиозной идеи, которая, собственно, и в лучшую пору ее поддерживалась деспотизмом главы народа, а затем, когда тот же народ был предоставлен своей собственной воле, религиозное рвенье его потухло настолько, что он даже не считает святотатством торговать обломками святыни (как это практикуется в Самарканде), нисколько не помышляя о необходимости ее поддержки, и допуская в то же время сохранять эти остатки прошлого величия, которые должны бы быть ему дороги, - народу чужой веры и национальности.
Хранители старины и чистоты мусульманства - мутавалии и муллы, казалось бы, должны ревностно оберегать эти памятники, если не силою проповеди, то доходами завещанных зиждителями вакуфов, а между тем много потребовалось усилий, чтобы наложить руку хоть на часть этих доходов, обратив их на ремонт самаркандских мечетей в интересах сохранения последних.
Но насколько индифферентен туземец к сохранению религиозных памятников, требующему от него материальных затрат, настолько свято и ненарушимо хранит он предметы поклоненья, созданные природой.
Почти при каждой мечети, а то и просто в степи, имеется много священных деревьев, ветки которых перевязаны тряпочками всевозможных цветов, оставленными в виде жертвы молящимися правоверными.
В этом обычае нельзя не видеть остатка того языческого культа, когда предметом поклонения была природа, и по силе устойчивости обычая нельзя не заключить о слабом знакомстве серой толпы туземцев с основными положениями мусульманства, не допускающего никаких вещественных олицетворений Высшего Существа.
Взирая на эти священные рощи, невольно переносишься мыслью в ту библейскую эпоху, когда колено Левитово энергично боролось с идолопоклонством и немилосердно уничтожало священные леса Ваала.
На границе полевых наделов егорьевцев имеется два таких дерева, и насколько они священны для туземцев, настолько памятны для егорьевцев: под тенистыми их шапками разрешились дракою натянутые отношения двух национальностей из-за границы земельных владений, причем в драке этой один из борцов был ушиблен насмерть.
Последнее обстоятельство так поразило ссорившихся, что с этого момента, без всякого посторонняя влияния, вражда прекратилась сама собою и неприязнь сменилась дружбою.
Селение Егорьевское состоит из 100 дворов.
При водворении здесь крестьяне получили на все селение казенного пособия 2432 р. Пользуясь на месте собранными статистическими данными, интересно будет проследить, как сумели крестьяне воспользоваться казенною помощью и насколько пошла она им впрок.
В настоящее время, т. е. через год после водворения, крестьяне выстроили 93 избы. Стоимость каждой из них, при самой скромной оценке, которую в данном случае с умыслом допускаю, нельзя считать ниже 50 рублей.
На все село имеется 69 лошадей, 102 вола, 60 коров, 6 верблюдов и 61 голова молодого рогатого скота. Руководствуясь справочными ценами Чимкентского уезда, стоимость каждого рода животных выразится формулами:
Стоимость лошадей = 69 х 35 = 1725 р.
- волов = 102 х 20 = 2040
- коров =  60 х 15 = 900
- верблюдов =   6 х 40 = 240
- мол. рог. скота =  61 х 5 = 305
Итого: 5210 р.
Прибавив к этому числу стоимость изб (4650 р.), получим общую сумму реализации крестьянского имущества, которая выразится числом 9860 рублей. Вычитая отсюда казенное пособие, получаем разницу в 7428 р.
Это - избыток, внесенный в хозяйство селения личным трудом тех самых переселенцев, которых зоилы обвиняют в лености и распущенности. Если принять во внимание, что в общем каждый двор получил казенного пособия всего лишь по 24 р. 32 к. и что все егорьевцы явились к нам в самом печальном виде, - невольно задумаешься над предприимчивостью крестьянина, сумевшего на эту мизерную сумму прокормить себя и так поместить свой капитал, что уже через год с небольшим он дал доход, превысивший оборотный капитал более чем втрое.
Нет сомнения, что вывод этот не дает никаких оснований для расчетов на будущее. Такой доход можно получить только при неимоверном труде, вызванном необходимостью устроить себя на новом месте.
От такой чрезмерной затраты физической силы, в видах простого самосохранения, крестьянин должен отказаться в будущем, но приведенные числа важны в том отношении, что они, так сказать, суммируют ту крестьянскую энергию, которая плывет к нам в виде переселенцев и которая становится основой нашей национальной силы и крепости во вновь завоеванном крае.
Подробные расчеты со столь же благоприятными результатами можно было бы привести по каждому вновь устроенному селению, но, придав своим очеркам полубеллетристический характер, я не решаюсь злоупотреблять вниманием читателя и, насколько это окажется возможным, постараюсь воздерживаться от статистики, отсылая желающих поближе познакомиться с тем, что говорят цифры, к III-му тому «Трудов Сырдарьинского статистического комитета» и к моей статье «Голод и колонизация».
Выведенная выше сумма крестьянского труда в селении Егорьевском полна интереса и заслуживает того, чтобы разобрать, из каких элементов она составилась. Анализируя природу ее слагаемых, становится ясным прежде всего, что главным условием образования их является многочисленность членов крестьянской семьи, дозволяющая главе ее действовать так же, как современному фабриканту-капиталисту, т. е. вводить в процесс накопления богатства принцип разделения труда.
Получив надел и присмотревшись к окружающим условиям, глава семьи соображает, как он должен разделить имеющийся в его распоряжение запас рабочей силы, чтобы, во-первых, прежде всего сделать посев хлеба, во-вторых, выстроить избу и, в-третьих, обзавестись скотом.
Для небольшого на первое время посева вполне достаточно его собственной рабочей силы. Возведение избы требует уже помощи физической для подготовки строительного материала - кирпичей, и денежной для покупки леса и домашней утвари.
Но, кроме этого, необходимы еще средства для прокормления семьи до следующего урожая и специальное лицо, которое бы заведывало продовольствием работающих. Сообразно с перечисленными условиями, глава семьи и распределяет все имеющиеся у него средства. Самое трудное - добыть деньги.
И вот семья выделяет из своего состава часть работников и отправляет их в города. При этом выделении имеется в виду главным образом избавить семью от менее полезных членов, а потому прежде всего продается труд подростков-девочек и мальчиков.
На первых всегда стоит значительный спрос у горожан, нуждающихся в няньках. Если в семье имеется, кроме главы, несколько женатых членов, то вслед за подростками в город отправляются, в качестве взрослых работников, мужья, а дома с отцом остается жена его и невестки.
Первая ведет продовольственную часть хозяйства, а отец и невестки сеют хлеб и строют избу. Продавать труд невесток для семьи невыгодно и неудобно. Имея в большинстве случаев грудных детей, они с трудом отыскивают места, при этом цена на их труд понижается.
Дома же присутствие их незаменимо. Изготовление сырцового кирпича, при удобствах ирригации, разводящей по всем усадьбам любое количество воды, настолько просто и легко, что с этим трудом свободно справляются женщины.
Распределив подобным образом запас рабочей силы семьи, глава ее приступает к посеву, а затем и к постройке избы. Часть казенного пособия идет на покупку хлеба для еды, а на другую часть приобретаются лошади или пара волов, причем в большинстве случаев крестьянин сходится с киргизом и покупает скот на условии срочных уплат.
С момента появления в городе переселенца, продающего свой труд, начинается та рознь и неудовольствие, которые ложатся в основу страстных обличений переселенца во всевозможных отрицательных качествах, которые не скупится ему приписывать городской работодатель.
По близорукости своей, он не видит, что крестьянин принес на рынок свою мускульную силу не как рабочий профессионалист, а с исключительною целью заработать как можно скорее и как можно больше тех самых денег, которых ждет от него семья для устройства хозяйства.
Он нисколько не заинтересован в создании для себя репутации преданного хозяину работника, а тем более ему не приходит в голову заботиться об установлении благоприятного общественного мнения о переселенцах.
Сегодня его наняли за 8 рублей в месяц и он работает скорее и лучше туземца, но лишь до тех пор, пока не услышит о месте с более высоким гонораром. Тогда он оставляет первого хозяина и переходит ко второму, а как только ему из дому напишут, что изба уже готова и надо приступать к обработке поля под озимь, - никакая сила не удержит его в городе, и он спешит к земле, его единственной прочной привязанности, с которой у него установилась связь не внешняя, денежная, а внутренняя, духовная, как у профессора с наукой, у адвоката с судом, у художника с кистью, у музыканта с инструментом.
Частая перемена мест и постоянное, настойчивое стремление переселенца, увлекаемого «властью земли», в деревню, понятно, раздражают работодателя, который, глядя на вещи с эгоистической точки зрения интересов хозяина, игнорирует интересы рабочего и считает себя обиженным, а нанимающегося переселенца распущенным лентяем.
А между тем оба они правы, по пословице: «рыба ищет где глубже, а человек где лучше». Во все время пребывания членов переселенческих семейств в г. Ташкенте ими поддерживаются оживленные сношения с домашними, оставшимися в поселках, и Чимкентская почтово-телеграфная контора бывает в это время обременена мелкою денежной корреспонденцией на имя крестьян окрестных селений от их родственников, зарабатывающих деньги в Ташкенте.
Оставшийся в усадьбе глава семьи и сам не упускает случая заработать копейку. Средством к этому ему служит извозный промысел. В промежутках свободного времени, при кладке избы или при полевых работах, он сейчас же едет в место вечно дешевого хлеба, г. Аулие-Ата, покупает там муку и везет ее в Чимкент, где и продает с выгодою, остающеюся ему в виде вознаграждения за провоз.
Обыкновенно в подобных случаях крестьянин продает только то количество муки, которое возвращает ему затраченный капитал; остальную же часть - свой чистый барыш - он везет в селение для продовольствия собственной семьи.
В текущем году, кроме подобных средств заработка, явился в виде хорошего подспорья заработок от казенного подряда на перевозку телеграфных столбов из Сайрама по станциям почтового тракта в пределах Чимкентского уезда.
Вот в коротких словах тот сложный механизм экономической жизни новосела, который разрешает ему трудную задачу, как встать на собственные ноги в чужом краю на грошовое в сущности казенное пособие.
Таким образом, сумма накопления богатства егорьевских крестьян образуется из трех слагаемых:
1) личный труд на усадьбе и наделе,
2) продажа избытка труда на ташкентском рабочем рынке (говорю «ташкентском», потому что он главный, но в Чимкенте также имеется спрос на крестьянский труд, хотя и в слабой степени) и
3) доход от местных промыслов.
Нелишне будет оговориться, что это - общая только схема устройства хозяйства новосела, а каждая семья на разные лады варьирует мелкие детали выполнения подобного плана. Так, например, в селении Егорьевском есть несколько мордовских семейств, занимающихся вязанием из козьего пуха так называемых оренбургских платков.
Этот кустарный промысел дает новую доходную статью. Платки сбываются в Ташкенте по цене от 4 до 18 рублей за штуку. Кроме платков, здесь занимаются еще вязаньем бумажных скатертей. Пока платковый промысел развивается туго и, главным образом, вследствие необходимости, за неимением собственных коз, покупать пух у киргиза, который, не позволяя вычесывать своих коз, как то обыкновенно принято, продает крестьянам козью шерсть, из которой те уже выбирают пух.
Такой способ получения сырья, кроме кропотливости, дает материал низкого качества, и местные мастерицы с нетерпением ждут того времени, когда будут иметь собственных животных, - и время это не за горами.
Угодья егорьевцев так хороши, что скотоводство, без сомнения, разовьется здесь очень быстро. Селение расположено в предгорьях Алатау, и горная растительность в избытке обеспечивает потребность в корме для скота.
Можно ожидать со временем развития здесь сыроварения. По крайней мере этого настойчиво желаешь, когда пьешь особенно вкусное молоко егорьевских коров, отдающее специфическим приятным запахом горных трав, о которых так восторженно отзываются путешественники по Швейцарии.
Кроме платочниц, в Егорьевском имеется несколько портных и сапожников, которые в зимнее время ходят по селам и работают по найму. Средний заработок в течение трех зимних месяцев колеблется между 25 и 30 рублями.
Работают поштучно; за шитье пары сапог берут 45 - 50 коп., шубы от 1 р. До 1 р. 20 коп., при хозяйских харчах. Каждый из них мечтает со временем заняться изготовлением платья и обуви дома и потом уже вывозить товар на базар, но вряд ли возможно будет осуществить вскоре подобные надежды, так как, во-первых, современный сапожник или портной не имеет средств для ведения дела за свой счет, а во-вторых, в области нет еще сельских ярмарок, а значит, и тех скупщиков, которые в России поддерживают подобных кустарей.
Как известно, в отношении устройства сельскохозяйственного быта наших туркестанских переселенцев проявляется много энергии и заботливости, и в настоящее время, когда земледельческая промышленность крестьян приняла более или менее правильное течение, настала пора, по крайней мере в старых селениях, обратить внимание на развитие кустарной промышленности.
В этой области народного труда открывается широкое поле деятельности для будущего инициатора: нива уготована, ждет сеятеля и обещает богатую жатву.
Верстах в 15 вьючного пути через горы от селения Егорьевского лежит другое пригородное селение Чимкентского уезда, Дорофеевка, отстоящее от уездного города также в 30 верстах и связанное с ним проселочною дорогою.
Оба эти селения основаны одновременно, только в состав 106 дворов Дорофеевки вошло больше перекатной голи, и потому оно менее устроено и крестьяне еще нуждались в казенной помощи зимою текущего года.
В настоящее время (май месяц 1893 г.) численность рогатого скота дорофеевцев определяется цифрами: 168 волов, 66 коров, 53 штуки мелкого скота; кроме того, имеется 41 лошадь и 70 овец, из которых 20 русской породы.
Предпочтение волов лошадям объясняется преобладанием в селении малороссов: на 106 семейств их приходится 72, т. е. 67%. Дорофеевцы для поездок в Ташкент проложили прямую дорогу через горы, выезжая на почтовый тракт близь станции Бекляр-бек. Весь этот путь равняется 85 верстам.
Для всех новоселов, на первое время особенно, тяжелою общественною обязанностью является служба старостою или сотским. Помимо того, что эти должностные лица обязаны безотлучно находиться в деревне, а значит, и лишиться возможности заработка на стороне, разношерстый «мир» доезжает их разными неурядицами и делает службу весьма тяжелою в отношении душевного спокойствия.
Чтобы равномернее разделить подобную тяготу, дорофеевцы избрали только старосту; обязанности же сотского понедельно несут все домохозяева поочередно, и это, кажется, единственное на Руси селение, практикующее подобный способ отправления общественной службы.
Параллельно селению тянется стеною Алатавский хребет. Вычурные вырезы его вершин красиво оттеняются голубым небом. К вечеру на «грудь великанов» сползаются облачка, и тогда золотые лучи заката придают виду картинный характер.
В горных ущельях водятся дикие свиньи и дикобразы, и дорофеевцы в течение всей зимы не дают отдыха казенным винтовкам.

Письмо X.

6 июля 1864 года полковник Черняев для предупреждения дальнейшего движения кокандских скопищ и для прикрытия кочевых, принявших русское подданство, киргиз, решил занять г. Чимкент, для чего и выступил к нему со стороны гор. Аулие-Ата.
Чтобы обеспечить успех своего предприятия, он просил начальника Сырдарьинской линии выслать отряд к тому же пункту из г. Туркестана. Желание Черняева было исполнено, и 13 июля, под начальством капитана Мейера, отряд в 405 человек перешел реку Арысь и направился к г. Чимкенту. 
На втором переходе от реки отряд этот подошел к урочищу Ак-Булак и расположился здесь на ночлег. Позиция выбранного места имела много недостатков. Находясь в котловине, место это подчинялось окружающим его высотам; единственным хорошим качеством его можно было считать изобилие превосходной воды из Ак-Булакского ключа, протекавшего по лагерю нашего отряда.
Надо думать, капитан Мейер не предполагал встретиться здесь с неприятелем, ибо, в противном случае, он не выбрал бы для ночлега своего отряда такой невыгодной позиции.
Между тем, часов в 8 утра следующего дня громадные скопища кокандцев со всех сторон обложили наш отряд и густыми конными и пешими толпами стали спускаться с высот, осыпая горсть наших солдат фальконетным и ружейным огнем.
В отряде стали энергично готовиться к обороне. Из тяжестей и провианта устроили прикрытие, по углам расставили орудия и сейчас же открыли огонь по наступавшему неприятелю. Первый натиск был отбит, но кокандцы, воспользовавшись неровностями местности, залегли в них и наносили отряду значительный урон ожесточенным ружейным огнем.
Команда охотников сделала вылазку и штыками выбила стрелков из занятой позиции. Неприятель отступил, но тотчас же выдвинул на занятые им высоты три орудия и стал обстреливать наш отряд. Начальствовали над кокандцами известные Алимкул и Минбай.
Отряд, не располагая большим запасом снарядов и поставленный условиями позиции в безвыходное положение, принужден был лишь слабо отвечать на неприятельский огонь, сохраняя силы на случай повторения атаки.
К вечеру неприятельские орудия замолкли, а ранним утром 15 июля неприятель повторил атаку. Хотя стремительный натиск кокандцев был вторично отбит на всех пунктах и в руках наших храбрецов, в виде трофея, осталось неприятельское знамя, тем не менее положение отряда ухудшилось: снаряды были на исходе; под влиянием нестерпимой жары неубранные трупы людей и животных, разлагаясь, отравляли атмосферу и, наконец, к увеличению несчастья, попало нечаянно, а может быть, и с умыслом было подложено в русло ключа несколько трупов, и вода стала негодною для питья.
Тогда командир отряда вступил в переговоры с Алимкулом, и в ночь с 15 на 16 июля начал отступление. Чтобы составить себе приблизительное понятие об этом бое, достаточно сказать, что, при всей экономии, наш отряд выпустил 210 артиллерийских снарядов и 25.000 ружейных патронов (донесение капитана Мейера 17 июля 1864 года № 60).
В то же самое время полковник Черняев, двигаясь к Чимкенту по Аулие-Атинской дороге, подошел к урочищу Яскичу (ныне селение Корниловка) и, только теперь узнав о мизерной численности отряда Мейера, не смущаясь июльской жарой, форсированным маршем двинулся для соединения с последним.
В ночь на 15-е июля аулие-атинский отряд узнал о тяжелом положении Мейера, и полковник Черняев приказал сейчас же сотне Катанаева идти на рысях выручать погибающих товарищей. Близь нынешней почтовой станции Бурджар Катанаев был атакован неприятелем; тем не менее последний начал отступление к Чимкенту, заслышав о появлении в степи полковника Черняева.
Капитан же Мейер, пользуясь замешательством в полчищах кокандцев (по донесению Мейера, их было 10.000 человек, а по свидетельству Алимкула 12.000), вернулся на прежнюю позицию и, соединившись с сотником Катанаевым, пошел навстречу Черняеву, потеряв за три дня боя 202 человека.
Вот тут-то, в 20-ти верстах от Чимкента, где нашли себе могилу 202 храбреца славных туркестанских войск, в виде живого памятника их геройскому подвигу, устроено теперь русское селение Вревское.
Усадьбы его, числом 28 дворов, разбиты весною 1893 года и населены почти исключительно крестьянами Харьковской губернии (Из 28 дворов 20 харьковцев). Мотив их переселения - неудачное отыскание своих прав на полевые наделы в родном селе.
Последнее некогда составляло собственность помещика и после целого ряда переуступок попало, наконец, в руки одного из представителей нового типа землевладельцев, господ Подугольниковых (см. соч. С. Атавы «Оскудение») который, воспользовавшись какой-то бумажной недомолвкой, захватил крестьянский надел и объявил себя его собственником.
Крестьяне возбудили судебный иск, и началось долголетнее странствование ходоков из деревни в губернию и обратно. Неразборчивый на средства и в то же время припертый к стене одним присяжным поверенным, Подугольников обвинил ходоков в принадлежности к какой-то новой секте, «нашедшей нового бога».
Введенная в заблуждение наветами Подугольникова местная власть заключила крестьян под стражу, и только благодаря вмешательству в эту гнусную историю светлой личности харьковского губернатора Искуль фон Гильдебрандта восторжествовала истина и дело с Подугольниковым получило правильное течение.
Однако утомленные долгими перипетиями интриги крестьяне не дождались окончания иска и в числе 20-ти дворов пошли искать счастья в Сыр-Дарьинскую область, о которой им много писали их односельцы, еще раньше переселившиеся в Туркестанский край.
При водворении в селении Вревском, крестьяне имели 27 лошадей, 8 пар быков и 5 коров и, в виде пособия, получили 200 пудов семян кубанки для посева. На денежное же пособие обзавелись плугами, предложенными на льготных условиях фирмою «Работник».
Здесь кстати будет сказать, что почти все сельскохозяйственные орудия, приобретенные у «Работника», обладают весьма плохим качеством деревянных частей, что способствует их скорому изнашиванию. Так, например, те же крестьяне селения Вревского через месяц работы плугами «Работника» принуждены были во всех плугах заменить чапыги (ручки плуга) новыми, а в некоторых случаях и градили.
По внимательном осмотре изношенных чапыг, оказалось, что они были сделаны из сучковатой сосны. При этом многие сучки вывалились, а оставленные ими дыры заполнены шпаклевкой и сверху тщательным образом закрашены краской.
Очевидно, что при первом нажиме такие ручки должны сломаться. Градили хотя и сделаны из лучшего дерева, но в той части их, которая находится над лемехом, очень тонки, между тем как именно здесь градиль имеет несколько сквозных отверстий для резака (чересло), столпы и цимиря.
Поэтому эта часть плуга также не выдерживает сопротивления и так же часто ломается. Крестьяне селения Вревского, получив усадьбы, не получили строго обмежеванных наделов. Эта работа была оставлена до лета, когда должен был начать работы в уезде землемер.
Чтобы избавиться от неприятностей в будущем, они вызвали соседних киргиз и полюбовно разделили землю под весенний посев. Тут произошло небольшое недоразумение. Желая придать себе более веса, киргизы явились на место с товарищами, украшенными георгиевскими крестами.
Крестьяне, не допуская мысли, чтобы «басурман» мог носить кресты, сочли приехавших кавалеров самозванцами и потребовали, чтобы они немедленно же сняли знаки отличия военного ордена, намереваясь представить последнее по начальству. Киргизы обиделись и запротестовали.
Пошли споры, а с ними вместе и догадки, откуда мог взять киргиз православный крест, как не из могилы павших в бою русских солдат. Очевидно, что при таком обороте дела земельный раздел отошел на задний план и спорщики решили отправиться в город для выяснения возникшего недоразумения.
Здесь им объяснили, что эти киргизы действительно кавалеры и награждены крестами за храбрость, выказанную ими в бою с кокандцами, когда они, в качестве джигитов, служили в русских отрядах. Только после этого успокоенные крестьяне вместе с киргизами вернулись назад и приступили к работе.
Сеяли они исключительно пшеницу и огородные овощи. Под первую запахали до 30 десятин, из них до 25 десятин обработано под кубанку. На огородах некоторые хотя и посеяли ячмень, но очень мало, так как культура этого злака обходится очень дорого, требуя затраты больших сил на окарауливание от нападения воробьев.
С развитием земледельческой культуры, почти в каждой стране народился свой собственный бич для земледельца, в большей или меньшей мере его обездоливающий. Австралиец жалуется на кроликов, которые, благодаря неимоверной плодовитости, в течение 30-ти лет так размножились, что в настоящее время «кроличий вопрос» в Австралии является роковым для ее земледелия. Юг и юго-восток Европейской России постоянно жалуется на сусликов.
В Греции еще недавно, в долине Лариссы, составляющей житницу страны, жители были принуждены почти оставить земледелие, так как не могли справиться с полевыми мышами, буквально заполонившими хлебные поля.
Для земледельца же Чимкентского уезда таким точно бичом является воробей. Нестерпимый летний зной заставляет здешнего земледельца обсаживать хутора деревьями. К тому же побуждает его стремление закрепить берега арыков, а если ко всему этому еще прибавить священные рощи мусульман, то можно видеть, какою площадью для «колонизации» владеет эта вороватая птица.
И надо отдать ей справедливость, она умеет утилизировать пространство, устраивая на одном дереве бесчисленное множество гнезд. Для опыта нами были сняты гнезда с одного средней величины тополя до ¾ его вышины.
Кроме маленьких птенцов, в гнездах оказалось 500 штук яиц! По этой цифре можно судить о размерах армии хищников, претендующих на труд чимкентского пахаря. В течение дня, опасаясь когтей заклятого своего врага, коршуна, миллионы воробьев прячутся под древесною листвою; с наступлением же вечера и ранним утром они с ожесточением нападают на ячменные поля, угрожая им полным опустошением.
Проезжающего первый раз по полям, культивированным под ячмень, невольно поражает своеобразная картина самого поля и кипящей на нем жизни. На зеленом фоне темной листвы ячменя очень рельефно выделяются небольшие черные островки.
Одни из них прикрыты камышовыми зонтами, укрепленными на высоких палках, другие зонтов не имеют. На гладко утрамбованных от постоянного хождения площадках этих островков лежат кучи земляных пуль, приготовленных из грязи.
Путник недоумевает: к чему хозяину поля понадобилось поступиться сравнительно значительною площадью посева в пользу этих островков, густо разбросанных по ниве. Но палящее солнце обезлюдило степь: кругом не видно ни души - все попряталось в тень.
Кое-где по курганчам, на берегу арыка, под деревьями видны предающиеся dolce far niente отдельные группы киргиз. Над их головами, в древесной листве, непрестанно чиликают воробьи, и, взглянув на эту мирную картину, можно только порадоваться той идиллии, которая связывает дружбой отдыхающего человека и развлекающего его своей веселой песней воробья.
Но вот жар свалил. Раскаленный диск солнца склонился к закату, и со всех этих курганчей потянулись к ячменным полям киргизы, киргизки и даже маленькие дети. Все удивлявшие нас ранее островки превращаются в оригинальные пьедесталы для живых статуй.
Люди, лезущие на эти холмики, очевидно, к чему-то приготовляются. Не успели еще хозяева поля занять свои позиции, как из тех же курганчей поднялась туча воробьев, за ней другая, третья, десятая, двадцатая, - и так до бесконечности.
Безмолвная степь сразу огласилась людским криком. В воздухе по разным направлениям летят тысячи земляных пуль, каждый раз при падении на землю вспугивающих сотни пернатых воров. Каждый островок превратился в своеобразную артиллерийскую батарею, а мирное днем поле обратилось в арену ожесточенной борьбы человека с птицею.
От криков стоит кругом стон. Но вороватый, слишком храбрый для своего роста, воробей мало обращает на это внимания и, ловко лавируя между пулями, смеется над киргизской пращой, поспешно набивая зоб свой ячменными зернами.
Так продолжается до позднего вечера и повторяется ранним утром следующего дня до самой жатвы хлеба. В промежутках борьбы птица отдыхает на ветках деревьев, а человек готовит под тем же деревом пулю для птицы.
При подобных условиях возделывания ячменя, крестьянин не решается культивировать этот злак, а потому среди пашен русских селений ячменные поля попадаются редко. Если принять во внимание, что такой порядок ухода за посевами ячменя, джугары и проса практикуется почти на всей территории Туркестанского края, - с другой стороны, что все эти хлеба крайне необходимы для населения и, наконец, с третьей, что воробей кое-где, за неимением ячменя, уже успел приспособить свой желудок к питанию пшеницей, то станет ясным, насколько опасен этот бич для будущего существования местного сельского хозяйства и сколько нам необходимо проявить энергии сейчас же, чтобы остаться хозяевами наших тучных лессовых пашен, а не вечными данниками прожорливой птицы.
Я нисколько не буду удивлен, если многие из читающих эти строки наградят меня за них снисходительной улыбкой. Воробей слишком ничтожная тварь сравнительно с «венцом природы», чтобы придавать ему особенное значение, но жук «кузька» был еще ничтожнее, а между тем от него стоном стонали земледельцы всех южных губерний России.
Кто бывал в степи, тот твердо верит в неизбежность борьбы с воробьем, и чем скорее она начнется, тем дешевле обойдется земледельческому населению наших степных уездов. От селения Вревского до почтового тракта, а значит, и до станции Бурджар, также 20 верст, как и до Чимкента.
Дорога не представляет собою ничего интересного. Между Бурджаром и станцией Арысь, верстах в трех от последней, лежит тоже новое селение, Чубаровка. Оно состоит из 23 дворов, поселенных здесь весною 1892 года.
Пережив холеру и добравшись до места лишь поздней весною, обессиленные чубаровцы на первый год могли посеять только одни бахчи и до весны 93 года перебивались разными заработками, преимущественно по подряду на развозку столбов по телеграфной линии.
Весною же 93 года высеяли свыше 400 пудов хлеба, перезимовав уже в собственных прекрасных избах. Огороды чубаровцам удались очень хорошо, исключая посевов капусты, которой вышло очень маю, вследствие того же наглого надувательства ташкентских семяноторговцев, спустивших крестьянам вместо капустных семян какую-то залежавшуюся дрянь.
Только у тех хозяев и уродилась эта овощь, которые привезли семена с собою из России. Чтобы попасть в следующее селение, Тамерлановку, необходимо переехать через реку Арысь и, не доезжая до почтовой станции, взять влево.
Тамерлановка основана осенью 1891 года и для окончательного устройства требует капитальной перестройки арыка Кустамгалы. Для этой цели в 92 году там была произведена нивелировка, но к работам по расширенно арыка пока еще не приступали.
По Казалинскому почтовому тракту это последнее русское селение в Сыр-Дарьинской области, но не последнее в Чимкентском уезде, так как на левом берегу Арыси ниже Тамерлановки имеются еще два селения: Мамаевка и Обручево.
Оба они основаны одновременно с Тамерлановкой и лежат невдалеке от развалин древнего города Отрара, в котором, по сказаниям, кончил дни свои могущественный деспот Средней Азии, Тамерлан.
Наделы мамаевцев орошаются арыком Культуган и лежат в царстве растения дерминэ (с которого получается цитварное семя и сантонин). Кроме этой местности, в пределах всего Туркестанского края и даже Европы дерминэ не растет, и сантонинные заводы некогда пользовались цитварным семенем из этой местности.
С целью эксплуатации этого растения на месте, в г. Чимкенте был выстроен специальный сантонинный завод, но в настоящее время, за малым спросом на сантонин, завод прекратил свои действия, и цитварное семя лишь в небольших количествах сбывается в Ташкент на небольшой завод некоего г. Пфафа, да скупается татарами по цене 10 аршин гнилого «пунца» за 18-пудовый батман семени.
В период цветения дерминэ овцы его не едят, но, по уверению киргизов, пасти их в атмосфере запаха этого растения очень полезно. Сам номад высоко ценит дерминэ как универсальный препарат в его первобытной латинской кухне.
Окрестности сел Мамаевки интересны и в археологическом отношении. Кругом ее разбросаны курганы и остатки каких-то земляных сооружений. В одном из первых недавно найдено несколько тысяч серебряных и медных монет, зерен десять мелкого жемчуга и две-три безделушки женского туалета.
Однако главною достопримечательностью селения является личность крестьянина Андрея Лапина, энергичного поборника православия в нашей Киргизской степи. Приземистая, шаршавая фигурка его с виду ничем не выделяется из общей массы крестьянского люда, но достаточно посмотреть на его глаза, юной отвагой сверкающие из-под нависших седых бровей, чтобы увидеть в нем одного из тех богатырей народной жизни, которых обессмертил в своих стихотворениях наш поэт-народник Некрасов.
С первого дня поселения Лапин стал заботиться о пище духовной для своих односельчан. Свою наскоро сколоченную избу ой сейчас же обратил в молитвенный дом и школу и без всякого стороннего влияния стал заниматься с ребятишками, одновременно обучая их грамоте и церковному пению.
Не более как через три месяца авторитет его стал настолько силен, что мир беспрекословно ему подчинился, и даже окрестные киргизы стали посещать старика с целью попросить совета. Имея семью, состоящую из одного неженатого сына, Лапин не гонится за стяжанием мирских благ - все его помышления направлены к поднятию села в духовном отношении.
Перезимовав в селе, он с первыми весенними днями пошел в Ташкент ходатайствовать о разрешении приступить к постройке церкви, которую он думал создать содействием верующих. На все доводы относительно неимоверной трудности исполнить подобное предприятие силами еще не устроившихся крестьян, Лапин молчал, и только настойчиво просил разрешения на открытие сбора для сооружения храма в Мамаевке, в честь архистратига Михаила.
Получив разрешение, он, подобно Власу, вздел на грудь кружку и отправился за сбором по улицам Ташкента. Не прошло и месяца, как в кружке Лапина уже лежало около ста рублей. Тогда, пользуясь временным перерывом работ у односельчан, он уговорил их приступить к выделке кирпича и, изготовив его несколько десятков тысяч, вернулся в Ташкент с готовым планом церкви ходатайствовать об утверждении последнего
Зимою Лапин предполагает идти за сбором в селения Аулие-Атинского уезда.
- Для Божьего дела, - говорит он, - мужик сподручнее горожанина. Мещанин, али так городской человек, усердия много в сердце имеет, да не хозяин он себе: весь он чужой. Хлеба ли надо, одежонка ли истрепалась, все покупай на чистые денежки.
А доставать-то их трудно. Тут как ни бейся, а больше копейки в кружку не опустишь. Мужик совсем другая статья - денег-то он хоть и не даст, да хлеба-то меньше пудовки не отсыпет.
Ан смотришь - трех мужиков обошел, рубль и собрал, а в городе за ним, за рублем-то, целый день ходить надо. Я это дело доподлинно знаю - на моем веку Господь сподобляет меня вторую церковь строить.
Из дальнейших разговоров выясняется, что этот старик давно уже известен в Киргизской степи как миссионер, и два его ученика, киргизы, состоят иеромонахами на Афоне. Так меряя 150-верстное расстояние от Мамаевки к Ташкенту и обратно, этот туркестанский Влас настойчиво осуществляет свою идею и несомненно воздвигнет на гроши верующего туркестанца православную святыню, которая навсегда привяжет русского человека к его новой родине.
Верстах в трех от Мамаевки лежит последнее селение Чимкентского уезда - Обручево. Население его составляют частью хохлы Ставропольской, Астраханской и Воронежской губерний, частью великороссы.
Первые, и в особенности ставропольцы, почти все скотоводы и уже совсем оправились после переселения. Вторые же, как еле пережившие, да и то лишь с помощью Казалинского благотворительного комитета, трудную зиму 1891 года, пока еще не оправились.
На 47 дворов обручевцы имеют 8 лошадей, 85 волов, 90 коров, 126 штук гулевого скота, 4 верблюда, 510 голов простых овец и 250 мериносов (в настоящее время уже в нескольких селениях имеются овцы этой породы).
На счастье их, весною на местных рынках появились скупщики шерсти от русских фабрик и, конкурируя с татарами, повысили цену на шерсть. Шерсть от овцы-мериноса является для туркестанского торговца новостью, и несомненно в скором времени займет почетное место на рынке, так как условия для овцеводства здесь очень хороши.
Кроме доходов от продажи шерсти, в нынешнем году предприимчивый обручевец очень хорошо заработал на продаже рогатого скота в Оренбурге на ярмарке. Раннею весною крестьяне рискнули, отобрав 50 голов лучшего скота, отправить его в Оренбург.
Идя все время степью, скот прекрасно отъелся на сочном весеннем корму и нарасхват был разобран оренбургскими гуртовщиками по 100 руб. за голову. Таким образом юное селение в одну весну заработало до 5.000 р.
Заканчивая описание русских селений в Чимкентском уезде, считаю необходимым указать на два осязательных факта цивилизующего значения русской колонизации для туземца. Первый - введение в хозяйство сарта и киргиза косы-литовки, вместо до сего времени полновластно царствовавшего серпа. Научившись владеть косою, киргиз начинает делать на зиму запас сена для своего скота, чего ранее нигде не замечалось.
Явившись в область с маленьким стадом мериносов, крестьянин в один год распространил эту породу не только среди своих земляков, но и вызвал спрос на мериноса со стороны туземных чимкентских жителей.
Если вспомнить, что еще несколько лет тому назад областная администрация безуспешно пыталась насадить в области тонкорунное овцеводство, то решение поставленной задачи русским крестьянином нельзя не вменить ему в большую заслугу.
Вот два факта, которых не замолчать даже и злейшим зоилам наших переселенцев. Мои очерки были бы неполными, если бы я умолчал о горячем радетеле русского дела в уезде, почтенном артиллерии капитане Александре Дмитриевиче Маслове.
Его постоянные заботы о переселенце и в настоящее время высоко ценятся всеми крестьянами Чимкентского уезда, и доброе имя его навеки не умрет в русской деревне Сыр-Дарьинской области.

Источник:
И. И. Гейер. «По русским селениям Сыр-Дарьинской области». (Письма с дороги). Т. I. Чимкентский уезд. - Ташкент, 1893 год.