Вы здесь

Главная

Смерть Кукотай-хана и его поминки. 1856 год.

Отрывок из героической саги дикокаменных киргиз «Манас».

«Смерть Кукотай-хана и его поминки» представляет собой отрывок из цикла сказаний, входящих в состав большого героического эпоса киргизского народа «Манас». Прозаический отрывок цикла был записан Валихановым в 1856 году во время его путешествия по Иссык-Кулю и Тянь-Шаню. Данный перевод отрывка прочтен Н. И. Веселовским на заседании Восточного отделения Русского Археологического общества 21 марта 1902 года, до первой его публикации. Русские востоковеды в своих откликах отмечали высокие достоинства перевода и восхищались тем, «до какой степени силы и образности Валиханов умел передать по-русски сжатую киргизскую речь». Вместе с переводом даются фрагменты оригинального текста самой рукописи, найденной академиком Академии наук Казахской ССР А. X. Маргуланом в Архиве востоковедов в Институте народов Азии АН СССР через посредство писем Чокану Валиханову лектора восточных языков Петербургского университета Хусаина Фаизханова. В одном из писем последний упоминает о наличии в тетрадях Валиханова, предоставленных ему для ознакомления, киргизского текста сказания о смерти Кукотай-хана и его поминках, сильно заинтересовавшего его своим содержанием и языком. Данный перевод отрывка прочтен Н. И. Веселовским на заседании Восточного отделения Русского Археологического общества 21 марта 1902 года, до первой его публикации. Русские востоковеды в своих откликах отмечали высокие достоинства перевода и восхищались тем, «до какой степени силы и образности Валиханов умел передать по-русски сжатую киргизскую речь». Вместе с переводом даются фрагменты оригинального текста самой рукописи, найденной академиком Академии наук Казахской ССР А. X. Маргуланом в Архиве востоковедов в Институте народов Азии АН СССР через посредство писем Чокану Валиханову лектора восточных языков Петербургского университета Хусаина Фаизханова. В одном из писем последний упоминает о наличии в тетрадях Валиханова, предоставленных ему для ознакомления, киргизского текста сказания о смерти Кукотай-хана и его поминках, сильно заинтересовавшего его своим содержанием и языком.

То была лука золотого седла, то был отец многих народов, то был лукой серебряного седла - был отцом густого, как темная ночь, ногайского народа. Кукотай-хан собирался оставить наш свет. «Сын сары-ногаев, густочупринный Яш-Айдар Чора.
Садись на Манекеря-коня и от начала до конца пройди густой и черный улус ногайский; скажи уйсунскому Амату, Аматкулу, Яйсангу, скажи биям с отвислыми животами и толстобрюхим богачам, ска­жи рыжебородым и густоусым, скажи молодцам с раздвоенными бородами и малыми усами, скажи всем и всем.
Скажи также мурзам, пьющим мед из чашек весом в батман, мурзам, шатаю­щимся на ногах от много и много выпитого меду, скажи темному, как ночь, ногайскому народу, что Кукотаю стало дурно, что Кукотаю пришел конец.
аймурза, сын богатого отца! Я молодых кобыл велел привязать и кумыз, подобный меду, собрал. Хороших кобыл привязал - крепкий кумыз я собрал. С закрытыми ребрами (т. е. жирный) скот - для обеда их готов.
Желтоногие кобылицы, недоенные в зиму, - зарезаны. Изрезанное мясо уже на блюдах. Соби­райте всех: многочисленный и черный юрт ногайский обойдите от конца в конец; я хочу исполнить первый мой долг - поминки и второй долг - произвольный завет сказать». Солнце затмевающая густая толпа ногайцев с гулом упала на белую орду - ставку хана Кукотая.

«Вот старца отдали земле,
Упали на колени ниц,
Обряд прощальный провели,
Десятки жирных кобылиц,
Баранов сотню и коров
В честь хана в жертву принесли.
Кошоя Бокмурун позвал:
- Совет мне дайте мудрый свой,
Почтенный дядюшка Кошой.
Хотел бы ровно через год
Поминки с честью провести,
Со всех концов позвать гостей,
Чтобы надолго мой отец
Остался в памяти людей.»

Эпос «Манаса». «Поминки по хану Кокетею в долине Каркыра.»

«Многочисленный народ мой ногайский! Сердцем моим овладе­ла болезнь, силы меня оставили, я должен оставить жизнь и вас, мой добрый народ! Я прожил 199 лет, и челюсть моя изгнила». Поставили мясо величиною с гору и сделали подливку обиль­ную, как море. Так должную поминку сделал и так должные слова начал говорить.
Народ! Когда меня не станет (когда мои глаза закроются), кумызом меня омойте, острой саблей оскребите, в панцирь оденьте и, кожею обвивши, под голову белый саван положите и головой на восток обратите.
Навьючьте красное сукно на красного нара (дромадера), на черного нара - черный бархат и с караваном на 40 верблюдах придите на мой сруб (могила). Кучами бабы при­дут - кусками раздайте им сукно.
А черный сарт, начальник ка­равана, пусть сделает кирпичи на жире восьмидесяти коз. На перекрестке больших и малых дорог подобный месяцу белый са­рай соорудите, как голубое небо, голубой купол поставьте.
По­добные дороге желоба привесьте, завитками и карнизами оденьте. В первую пятницу поставьте верблюда на приз и, загнув потники, пустите кунано на бег. Народ! Сослужите мне службу и будьте распорядительны.
Нет больше слов и нет больше заветов. Будьте здоровы н счастливы, народ! Будьте счастливы и здоровы, народ! Батыр Баймурза, сын богача! Приложи ухо и обратись ко мне: мышеловку выучил я ло­вить птиц и сделал птицей!
Собрал шатающихся и обратил их в общество. Степного луня употребил на охоту и бродяг обратил в народ. Когда меня не будет, мышеловку не презирай и прежде шатавшихся бедняков не распусти опять, и бродяга пусть не раз­бредутся опять: паси и держи их.
Батыр! Когда меня не будет: пе­шеходным беднякам - лошади нужны для езды, голотелым беднякам - сними халат с плеча. И летом и зимою пусть течет кумыз мой рекою для этих бедняков. Пусть льется айран для бедных людей.
Когда меня не будет: Бук-Муруна (сопляка)-найденыша пестрым щенком не называйте, ублюдком не попрекайте; давайте ему, сироте, хорошую лошадь, приличное платье и сытную пищу. Близко сказать через год, много сказать через два, он поднимется и будет человек; возмужавши, будет он батыр и с батырскими детьми равен.
Тогда постелите шелковый ковер и на мое место поставьте его ханом. Богача сын, батыр Баймурза! Обратись сюда еще и приложи ухо: когда будешь давать мою сороковую помин­ку - к большеносому батыру Кунурбаю хитайцу, Кунурбаю, на­зываемому гордецом, к нему прикочуйте всем улусом и там от дол­га сороковой моей поминки освободитесь.
А когда нужно будет праздновать великую тризну, то отправляйтесь к тому батыру, который в Анджане отжирел, спелые анджанские что грыз ябло­ки и ел недопеченный хлеб, который двенадцати лет пускал стре­лу, тринадцати разбил народ и ограбил юрту - словом, отправляйтесь к сыну Якуба юному Манасу, только что начинающему отличаться, к храброму Манасу, Манасу, который в лощинах разбивает аулы и через высокие горы угоняет скот, у которого насуплены брови и холодно лицо, кровь черна, но тело бледно, живот пестрый и хребет синий, к высокорослому ступайте Манасу.
Спросите меня: каков батыр Манас? Он подобен синегривой щетинистой гиене. К этому-то Манасу кочуйте, у него мой главный завет, который исполнив, свалите с плеча. Там должны собраться кяфиры и му­сульмане; среди них великий праздник задайте и тем от заветов моих успокойтесь».
У Кукотай-хана глава закрылись, и душа, устремляясь к веч­ности, оторвалась. Темная, как ночь, толпа ногайцев зарыдала-заплакала и измяла верхи урюковых дерев, заревела-закричала и изломала ветви яблонь.
Горе погоревали и обряды исполнили: кумызом омыли, саблей оскоблили и сделали все, что завещал ста­рый хан. Наелся народ и рвали сукно обильно. Подобно месяцу белый и с куполом небесным поставил народ большой памятник, покрыв его красками, украсив завитками и привешенными же­лобами, как по горам идут тропинки.Киргиз в ярком халате. Рисунок Ч.Ч. Валиханова. Цветной карандаш. 1856 год.

*   *   *

Много сказать шесть тысяч, мало будет пять тысяч кунанов пестрослякотной весной пускали в бег, и теперь только, на холод­ную осень, показалась пыль возвращающихся скакунов. Семью мешками зерна каждый день кормленный, родившийся в горах в выросший на камнях в обществе с диким козлом, в песках кормив­шийся с диким куланом, железокопытный и медноногий, не знаю­щий поту, ргаю подобный Серко - вышел первый первым.
От рождения не показавший спину батыр Ир-Кокче, сын Айдар-хана, сына Камбар-хана, подобно серопегому бегунцу, схватил коня первый из первых, заплатил за него одну девятку скотом, верблюжицу с жеребенком и рабыню дал с сыном, и юрту дал, крытую сукном.
Текече-батыру принадлежавшего железокопытного и медноногого, с шеею, подобною высохшему ргаю, так приобревши Ир-Кокче-батыр уехал в свой улус.

*    *     *

Все лето кочевали: стояли на Чибратчи - табунами кобыл вя­зали, на Ибранче стояли - Манекерь-конь не сходил с коновязи. Баймурэа, сын богатого отца, открыл для всех свою сабу и кумыз полился рекою для бедных людей, полил айран ручьем для бедных же людей.
Сосредоточенные на летних кочевьях многочисленные и густые волости ногайцев, единодушно поднявшись, к ястреби­ноносому Кунурбай-батыру хитайцев целым улусом прикочевали. Пестроголовый иноход и чубарая лошадь были поднесены в дар батыру Кунурбаю. Так кончилась сороковая поминка и с ней пер­вый завет Кукотая. 

*    *    *

Многочисленный народ ногайский, плотно юртами окруживший себя, у белой сопки, пупа земли, остановился и, собравшись, все держали совет. Бии с отвислыми животами, толстобрюхие богачи были на этом совете.
Но Баймурза, сын богача, не мог управиться с народом. Однажды в один день заметили, что у шестилетнего соп­ляка оседлана лошадь и семилетний Бук-Мурун обучался у мул­лы. Белым седлом с золотою лукою коня Манекеря оседлал; рожденный для власти Бук-Мурун, оседлавши, сел и, в густую толпу собравшихся ногайцев въехав, дал голос:
«Брат старший, сын богача, Баймурза! Каждый день ты держишь совет, о чем идет дело? На кольце твоем золото и лука у седла твоего золотая; под­хвостник твой из литого же золота, уздечка твоя убрана чистым золотом!
Старший брат! Есть у нас толстогубый серый жеребец, на него я сесть тебе не позволю. Есть поминки по отце моем - распо­ряжаться тебе ими не позволю. К отжиревшему в Анджане, что грызет анджанские спелые яблоки, к самаркандскому сарту Манасу, корноухой рыжей собаке Манасу, для поминок народ свой не пущу и сам не пойду, ты же сам к нему можешь идти, если хочешь.
Я твердо решился: завтра я подниму свой улус; без шума отвяжут бабы жерди, что на юрте, без клокоту поднимут на руки беркутов, баранов погонят рано, чтобы не блеяли, навьючат тихо верблюдов, чтобы не ревели, детей поднимут тихо, чтобы не плака­ли.
Так подниму многочисленный народ ногайский! Огни, что остаются на очагах, велю погасить, пеших наделю лошадьми, нищих - платьем и пойду вперед... На болотах Кузибашских остри­гу я овец, на большой Актам как приду - исправлю я кибитки.
Оттуда вперед я поднимусь, через Тиек-Таш я пройду, на Джаланаче-реке оставлю табуны, озероми по течению реки - реки Или широкой, все пойду вперед, оставив там хлебопашцев. У Калкана я пройду через реку, на лодках и плотах я переправлюсь, на Ак-Терескен поднимусь, здесь дам отдых лошадям, не снимая се­дел.
Череэ Турген-Аксу переправлюсь - верблюдам дам я отдых, не снимая вьюков. Когда приду на соленое озеро, наварю соли и, 60 верблюдов ею навьючив, я пойду к кочующему на солонцах Бутанын-Саз, каждый день азартно играющему, неверному хану храброму Джузаю, у которого шапка, как черный котел, огромна, который властен над всеми, имеющими жизнь и кровь.
К этому-то неверному хану Ир-Чолану с улусом прикочую я. Возле стану ставкой и буду, как родной, вместе стану кочевать и буду, как еди­нородный брат.
Поднесу я ему пестроголового инохода и чубарого коня. Золотую курму надену и буду настоящий вельможа; на шапку красный шарик надену и павлином украшусь - видимо, тоща буду знатный вельможа.
С калмыками, покрывающими Алтай, буду вместе кочевать, с калмыками, наполняющими Катай, вместе буду улусами стоять. С знатными буду знаться - всех ко­ней подарю, с малыми буду знаком - халатами награжу.
И оттуда поднимусь; подкую серебряною подковою белую лошадь, по тече­нию реки пойду, по течению верхнего Иртыша, днем и ночью буду идти. В верховье Иртыша через Биштерекские хребты спущусь, через воду Джурги перебредши, через ханскую гору пройду, на Мула-Хургой направлюсь и там на верхнем Иртыше под Бурун-Ташем остановлюсь и Шесть дней будет - лошади отдохнут, семь дней пройдет - усталый парод пусть отдохнет.
А оттуда после на 90 верблюдах рис вьюками получу, 90 иноходов выберу, пойду к внутреннему хану и там Кукотаевские поминки устрою на весь мир. Кукотаеву белую орду подниму я на дорогу, Кукотаевы многочисленные стада прогоню я для нужной требы.
Устрою очаги, изрывши землю, и над ними соберу табун, без счету буду резать, и мясо будет горой чернеть. Шесть тысяч молодцов, с ли­цами и руками белыми, как луковица, скромных, как ходжи, чи­тающие намаз, я соберу и, давшим им в руки анджанские ножи, заставлю мясо крошить; чтобы у них не замозолились пальцы, я шелком обверну и кожею обтяну, а чтобы крошители мои не уставали, для питья им полный котел черного чая поставлю.
Так я дам Кукотаевы поминки, и проворных, и мусульман для этого соберу!».

*    *    *

Постлали шелковый ковер и на место Кукотая рожденного для власти Бук-Муруна избрали, и собравшаяся темная, как ночь, тол­па ногайцев подняла хана. 

*    *     *

Рано утром поднял Бук-Мурун весь ногайский народ. Отвязали без шума бабы жерди в юрте, подняли на руки беркутов без кло­кота. Навьючили верблюдов - верблюды не ревели, бараны не блеяли, дети не плакали.
Пешим дал Бук-Мурун коней для езды, бедным дал одежду. Погасили костры, оставшиеся после снятия шатров, и снялся улус ногайский на кочевку. Как сказано - так и сделано... Стал, наконец, он на верхнем Иртыше.
Поставил белую юрту Кукотая, зарезал кобыл жирных, сложил гору из их мяса и изрыл землю на десять верст под очаги, подоб­рал шесть тысяч крошителей, и был готов праздник; нужно соб­рать алпов-великанов, батыров храбрых и коней ретивых для бегу.
Стал разъезжать Бук-Мурун по темным, как туча, улусам ногайским, стал искать глашатая-посланца. Сын сары-ногаев густочупринный Яш-Айдар Чора ловкий он был, хитрый он был раб. Выз­вал его сопляк. Сын сары-ногаев батыр Ой, Яш-Айдар густочупринный!
Если ты дома - дай скоро голос, не лживо и живее. Я даю Кукотаевы поминки и зарезал уже скот для того. Пригласи же ты баты­ров на поминки и бегунцов приведи. Для власти рожденный, Бук-Мурун, мой тюре. Не пойду я к батырам твоим, не пойду я за бегунцами-конями. Не хочу я умереть от великанов твоих!
Кочевали мы вместе, бараны наши зимовали в одной ограде, пашни наши были вместе, верблюды и лошади паслись на одном поле, и охотились мы вместе. Вижу я теперь, что за ребяческие игры и за шалости мои ты стал рабом меня считать.
Два месяца, вместе 60 дней; пока я обращусь шесть раз, шестидесятилетний отец не оставит ли мир сей? Семь концов земли нужно семь раз обойти, то верная старушка мать не умрет ли в это время? Я к алпам твоим не пойду и за конями-бегунцами идти не могу!
Густочупринный Яш-Айдар, мой Чора! Если ты не пойдешь к батырам сильным и за конями быстроногими, я сам пойду к ба­тырам, сам призову их; я пойду за конями быстрыми и сам их приведу. Пока меня не будет при устройстве поминок и байги, какая беда?
Ты будь распорядителем. Когда же я возвращусь, тебя, Чора, поставлю я главным призом первому коню; старого отца и старушку мать также поставлю на байгу на последний приз!

*    *     *

Дома у себя дерзко и важно ходящий густочупринный Яш-Ай дар лишился ума от страха, сильно задрожав.

*     *     *

О мой господин! Укажи мне лошадей в дорогу - на лучшую я сяду и пойду на твою службу; на детские мои шутки напрасно ты, Бук-Мурун-тюре, расходился. На шутки, сказанные из любви, напрасно ты раскудахтался.
Скажи мне, какую мне надеть шубу, - я надену ее. Скажи мне приметы коням - я беру себе в дорогу. Есть у меня 60 коней-аргамаков - любого выбирай. 90 есть крепких коней - на любого садись; 70 скакунов, обгоняющих ветер, - возьми одного из них.
Много у меня в табунах золотистых коней, но золотоголовый саврасый лучше всех, хочешь - возьми его. Отец ездил на большом, как шатер, Серке, матушка ездила на игривом Серке, сестра моя Карлыгач ездила на резвом коне с выг­нутой, как постель, спиною,- из них можешь выбирать.
Есть во всем табуне первый, жеребец есть белый, о жеребце белом, если хочешь звать его достоинства, расскажу тебе их: ребра его, как щит, крепки, хотя хан все лето ездил - не закроет их; под хвостом его колодезь, целому стаду куланов может быть водопоем, на голове его котловина, если ее наполнить водою, то стадо маралов не испило бы.
Езди на нем, не сходя шесть месяцев - он не отощает, вырежь кусок мяса на спине и тогда не будет подпарины. Словом, нет возможности быть им недовольным; пустив его в бег, он первый бегунец, для работы он крепок.
Во всем моем стаде этот вислогубый белый жеребец лучший конь и славная лошадь. Хочешь? Поезжай на нем. Рожденный быть властителем, храбрый господин мой, Бук-Мурун! Лучше я умру от тебя, нежели на жеребце твоем умирать от великанов-алпов.
Под тобою, султан, Манекерь-конь, дай Манекеря, я поеду; на тебе, султан, белый панцирь, дай, надену его. Тогда поеду к великанам всем и за конями для скачки, буду глашатаем! На Манекеря сел и белый панцирь надел.

*     *     *

Густочупринный Яш-Айдар Чора! Под тобою Манекерь, я его не испытал и достоинств его не видел. Если высокие встретятся горы, он цепляется,  как аркар, - не скатись с седлом назад.» В глубокие овраги он ныряет, как утка, - не упади через голову его.
Не испытал я его и не знаю я его. Знаю только, если хочешь гнать: мы шли когда через Талгар, Талгар тогда был в разливе, когда вода Кинмичинская выступила из берегов, когда все переправлялись на лодках, - я переправился на нем, не прижимая ног.
Вот что я только знаю о достоинствах его. Когда недавно мы втор­глись в Самарканд, то из тысячи был первым - этот из тысячи одни, что под тобою конь. Недавно, когда в Куркуль мы вторглись, из толпы людей и коней он вышел в беге первый - он красивей­ший Манекерь.
Когда в Туркестан мы вошли, когда тьма людей 4 храбрых и лошадей быстрых в сборе были - первым тогда был, что под тобою, бесценный конь Манекерь! Больше его не знаю и достоинств его не ведаю!
Погоди еще, густочупринный батыр мой, Яш-Айдар! Поддержи поводья коня своего, я хочу сказать еще несколько слов, хочу я сказать признаки алпов и лошадей, которых ты должен пригласить. Мы стоим улусом среди неверных, как блоха в густой гриве яка; собрать их поблизости могу я сам.
Отсюда ты иди к тому батыру, который на Улутаве кочует и золотоглавого коня Мадьяна постоянно на привязи имеет, к Ир-Косаю ты иди, который есть отец народа, к Ир-Косаю, подобному воротнику на халате и подкове для ног лошади, к Ир-Косаю, который открыл запретные двери в рае и открыл остановившийся путь в Турфан, к тому Ир-Косаю, который остановившемуся базару дал новую жизнь.
Когда неверный хан Мез-Кара в темницу заточил Джангырова сына Белерека, что был родом из ходжей, когда никто из мусульман не отважился восстать, он, храбрый Кошай, храбростью устрашил и освободил того ходжу.
К этому-то храброму батыру Кошаю ступай и скажи, чтобы сам был па моих поминках и лошадь на моей байге. Если сам не будет на поминках и лошадь на байге, то пусть не показывается перед мои очи и не обращается больше ко мне.
Кукотаево золотое цветное красное знамя будет развеваться над его юртой - этого пусть он ждет. Если я краевые вьюки ого не разобью, крас­нохвостых паров не навьючу его же добром, если черные (пол­ные) возы добычи не добуду, если развесистые сады его не опус­тошу, если я его корень и происхождение не оскверню, если не изрою могил его предков, если не сделаю добычей жен его, детей, которые в пеленках и которые могут уже пасти баранов, если скаку­нов его, которых он не отдавал другу, и не отниму я силой, если красавиц-дочерей, которых он не отдавал за большой калым, не повлеку дерзко за белые руки и не привяжу их к хвосту лошади - пусть будет проклято мое, Бук-Муруна, имя, и не буду я Бук-Муруном больше!
От него ты пойдешь, держа ровно повода; иди ты к кочующему на Кичи-Таве горе батыру, имеющему вороного вещего коня. Ве­щий конь его подобен соловью, что живет в рощах, и черен, как погасший уголь.
К сыну плешивого Ак-Тора, к храброму Урбэ сту­пай, Урбэ, который, один будучи, добыл себе богатство и силу, ко­торый никому не дал и паршивую кобылу, как не дает никому вы­молвить слово. Батыр Урбэ по прозванию, а по имени Мунку, пусть придет сам особой своей н чародея коня пусть приведет для бега.
Если сам не придет и коня не приведет - Кукотаево красное знамя пусть ожидает в гости. Разобью вьюки с богатствами его, разметаю по полю прах отцов его и сравняю с землею сад его цветистый...
Не сделаю этого - не буду я Бук-Муруном! И его сильно напугав и как Иссык-Кульские воды взволновав, от него ты пойдешь поводами ровно. Камбар-хана сын, Айдар-хан, Айдар-ханов сын, храбрый Ир-Кокче, не знающий богатства; Ир-Кокче ты скажи: родившегося в горах с козлом горным вместе, на песках ко­торый гулял с куланом вместе, железокопытного и медноногого Серко пусть приведет на байгу; если конь на бег выйдет, то полу­чит приз, не выйдет - то пусть посмотрит на наше веселье.
Его также напугав и взволновав, как Иссык-Кульское озеро, собери. Оттуда ты пойдешь, повода держа ровно, к Агашу с Хожашем, Алеке с Баубеком, Бетчу и Четчу, скажи им всем тоже, скажи золоточупринным хватам и серочупринным мужам, скажи батыру Чугунное ухо, Дуюр-Кулаку тоже.
Есть саврасая кобылица Урху и есть владелица ее Урунха-хатун, богатырь-баба. Всем им скажи, чтобы все были на поминках у меня, - не будут они, то увидят красное знамя Кукотая у себя. Всех их тоже напугать и как Ис­сык-Куль взволновать.
т них поедешь; держа ровно повода. Есть батыр Идне, Ичкиев сын. Ноги он сильно упирает в стремя, а длинное копье в небо. Есть у пего серопегий конь-бегунец, рожденный от двухгодовалого жеребца, славная то лошадь, пусть приедет с ней на поминки паши.
От него ты пойдешь дальше, поводами ровно. На Семи реках, что кочевье имеет Джебекеров храбрый Багыш, говорят, батыр, разбивший ойратов, а лошадь его саврасый кунан, хороший, говорят, конь. Скажи ему, чтобы привел коня и приехал сам.
От него ты пойдешь дальше, к батыру Карачу, под которым черная гора - но гора под пим, а черная лошадь, по прозванию «Гора». Славный конь, говорят, карачевский Тау-Кара. Пусть придет сам и коня приведет.
От него как пойдешь, повода держи ровно. Плод нечестивого мужа и незаконной жены, гибкий стан которого колышется, как бай от тяжести пояса, с длинными нога­ми, обутыми в сапоги, с каменным сердцем и жилами из метал­ла - есть батыр Джаналы, в гордости подобный богу.
Скажи ты этому Джаналы, что огнерыжий конь его - скакун-лошадь. Пусть придет сам и лошадь приведет. От него ты дай дальше и повода держи ровно. Есть батыр, родившийся по долгим молитвам многих угодников и по просьбе угодников на свет происшедший: Младше­му из девяти сыновей старого отца, богом любимому храброму Тустуку скажи: конь его - пламя-хвост - верная лошадь, чтобы сам приехал и коня привел на бег.
В средоточие мусульманских и неверных улусов стою я ставкой, пусть (он) будет хозяином поминок, которые я даю по отце, по Кукотай-хане, пусть выбирает лучший кусок мяса - почетную грудинку. От него ты пойдешь: за ближними горами по ту сторону их, под большими горами по ту сторону их, среди двух хребтов, ты увидишь сына вонючего старичишки, который всю жизнь доил вонючую березу, батыра Алпай-Мамета, по прозванию си­зый заяц, ты увидишь.
Белый заяц его бегунец конь - пусть при­ведет он на байгу мою. Скажи ты всем алпам: лошадей пусть ведут и сами пусть придут; выйдут кони - получат байгу, не вый­дут - посмотрят на игры. Если сами не придут и коней не приведут, то увидят они красное знамя Кукотая-хана среди своих аулов. Всех и всех напугать, как Иссык-Куль взволновать. Оттуда ты пойдешь поводами ровно Бугон-хан, от Буюн-хана, Чаян-хап, от Чаяна - храбрый сын Якуб.
Якубов сын - юный Манас! Двенадцати лет он уже стрелял на лука; тринадцати лет, в руках копье имея, врагов уже колол; из седла уносил детей, красавиц-девиц похищал много; четырнадцати лет разбивал аулы, горя ты брал в добычу и храбрые от него кричали… коки!
Пятнадцати лет был властителем сального народа. К этому-то Манасу ступай и скажи ему, что конь его, покрытый золотым седлом, в беге точно серна, скакун с копытами в обхват, с ушами точно камыш, скошенный пером, его желто-саврасый, от ветра происшедший конъ-бегунец  лошадь.
Пусть приведет для скачки скакуна своего, пусть посмотрит на жилшце мое. Ставкой я стою в средоточении мусульман и неверных-кяфиров. Пусть выберет он лакомый кусок и пусть будет он хозяином, распорядителем там.
Для детей разных отцов (риным родам)нужно дать пестрого­ловых лноходов и чубарых копой п нужно мне по достоинству и старшинству раздать им соответственные части убитого скота, под­нести им обед и байгу нужно устроить.
Проси его (Манаса) быть распорядителем. О, густочупрнпный Чора! Не тяни перед ним крепко удила, не жалей ты талантливых слов своих, хорошие гово­ри ему речи! Мягкоговорящпй ретивый Яш-Айдар Чора! Хорошие говори ему речи! Чтобы тебя не убил он и Манекеря не зарезал.
Сойди с лошади, отдай ему селям, подойди к нему пешком и с пок­лоном отдай ему селям. От него ты пойдешь дальше... С полным прибором, лук при бедре, на самарканских уорах... кружится. Кожатай-Сайдак при нем - на бухарских горах кружится.
В белой чалме, огромный, как котел, с посохом в руке, в устах его призыв и сам на божьей дороге, на стороне, где заходит солнце, на великом Джулане есть золотобородый ходжа по имени Ай-Ходжа; Ай-Ходже тому скажи, чтобы белого Айбана на скаку бы пустил и сам бы приехал с благословением для нас.
Для Манекеря-коня ты возьми от него белую в ладонь бумагу: пусть напишет он на ней письмо. На холку ты прикрепи то письмо. Хочу знать число алпов и число коням. Много алпов на земле и подземных много, не перечтешь их, скажи всем, которых я сказал.
Шесть концов колекеяка шесть раз оберни, семь концов земли семь раз обойди и скоро воротись. Сдержи еще голову коня: остановись! О байге я еще не сказал. Гатовой, что будет на моей байге я скажу тебе: 9 шуб парчевых я выставлю, 90 рабов я ставлю, тысячу ставлю рабынь, тысячу верб­людов молодых, тысячу золотоголовых кобыл.
Не буду пересчиты­вать последующие привы, мне домой надо идти. Что будет в хвосте, я скажу: пестроголовый пноход, 60 рабов на 60-ти ко­нях, верблюд и с ребенком рабыня, ногайка и юрта, крытая сукном! Будь здоров и невредим, мой Чора, и скоро возвращайся, чтобы не соскучились мы и чтобы не испортилось зарезанное для гостей мясо.

*     *     *

На твердую, как камень, спину подобного Манекеря-коня впилась крепкая богатырская нагайка: сбросив (жир) свой с жеребенка весом, и сделался тонок, как борзая собака, сбросив еще с барана кусок, и сделался легок, как заяц степной.
Открывал рот, точно змея-дракон, кровавая пена забелелась под ребрами коня. Кой-где виднелся - инде растягивался, как синеватый дым. Топ, топ - копытами стучал, под собою пыль крутил. Приехал, наконец, (к) кочующему на Улу-Таве горе отцу народа старому Кошаю.
- Да будет мир с тобой, храбрый Кошай отец!
- И над тобою тоже, сын мой, густочупринный Яш-Айдар Чора. Здоров ля ты и хорошо ли живешь, сын? (У) Манекеря-коня по ногам течет пот и по шее струится, - почему и зачем ты ездишь, сын?
Старший в народе, отец мой, Ир-Кошай, здоров и аман живу я - узнать о тебе приехал, счастлив живу я - соскучив­шись по тебе, приехал.
Старший в народе, храбрый Кошай, подоб­ный воротнику халата, подкове подобный Кошай. Есть голова у серого мерина, есть поминки по Кукотай-хане, есть голова у во­роной кобылицы, есть тризна по батюшке-хане.
ужно сыновьям разных отцов поднести пестроголовых иноходей и приличные куски мяса, следует тарелки прилично поставить и нужно устро­ить при них байгу. Если не будешь сам на моей байге и коня не приведешь, то не показывайся на мои глаза (смотри угрозы Бук- Муруна).   
Старший в народе храбрый Кошай, преважно шагавший у себя дома, услышал Бук-Муруновы слова, лишился чувств, задрожав. Густочупринный Яш-Айдар Чора! Званый я поеду и не­званый я поехал бы; от угроз его я еду, без угроз бы его поехал.
Старейший в юрте Кукотай жил 199 лет и челюсть его была ослабевши. За ним следующий старший есмь я. Как ты говоришь мне такие (грозные) речи, густочупринный Яш-Айдар Чора! Та­кие речи говори только мне; есть алпы с сильною властью, от гнева их можешь умереть.
Старший в народе, Ир-Кошай-отец! А скажу тебе, какие призы будут на байге: 9 шуб парчовых стоят 90 рабов и 90 рабынь и ир.

Источник и рисунки
Чокан Валиханов.  «Записки о киргизах». Собрание сочинений в 5 томах. 1985 год. Том 2.  Стр. 7 90 - 100.

Киргизское родословие.

«Рукопись написана разборчиво и свидетельствует об интересе Уалиханова к истории народов Средней Азии и Казахстана, который с большой силой проявился у него особенно в 1856 - 1857 годы. «Киргизское родословие» - одна из работ, о которых П. П. Семенов-Тян-Шанский сообщил на заседании Географического общества (1857 год), рекомендуя кандидатуру Ш. Уалиханова в его действительные члены. Впервые опубликована в «Сочинениях Ч. Ч. Валиханова» (ЗРГО ОЭ, т. XXIX. СПб., 1904).»

Вот родоподразделение киргиз в том строго неизменном по­рядке, как принято у них. Самый порядок разделения, обусловливая собою право старейшинства и силу племени, что и, по понятию киргиз, выражается правом физического первородства предка, имеет большое значение в их родовом праве и принимается совершенно в генеалогическом смысле: посему форма отношений орд к ордам и родов одной орды между собою соответствуют правам кровного братства, а отношения родов к своей орде - отношению (сына к отцу, к старшему роду старшей орды - отношением племянника к дяде; всего более характеризуется этот патриархальный родовой быт отношением в диспутах степных импровизаторов из разных родов о превосходстве и старейшинстве своего предка, но здесь не место о том говорить, а потому возвратимся опять к племенам киргизским.Памятник Ф.М. Достоевскому и Шокану Валиханову у музея Достоевского в Семее.
К киргизам принадлежали и принадлежат еще по общему имени казак племена канглы, чанчклы и кереиты, которые отделились от орд после смерти хана Ишима (жившего около 1630 года) и теперь вместе с родом Средней орды конрад, отделив­шимся при хане Валии (первая четверть XIX века) кочуют в Бу­харе, Кокане, Ташкенте и всего более на горах Каратау и по реке Талас (в соседстве) с узбекскими родами.
Не считаю нужным говорить о древности кипчаков, канглы, (уйсунов)., джалаиров, найманов, кереитов, киритов, это должно быть известно сколько- нибудь знакомым с историею Чингиса и его завоеваний.
Канглы и кипчаки, как сильные народы тюркские, упоминаются восточны­ми историками еще в баснословную эпоху Огуза. Канглы, по сви­детельству Абульгази, еще до нашествия монголов жили по Иссык-Кулю, Джуду и реке Таласу, а кипчаки (Абульгаан, Румянцевское издание), со времени Огуза до Чингас-хана, в продолжение 400 лет, жили на пространстве рек Дона, Волга и Урала, почему и страна, ими обитаемая, получила название Дешти Кипчак.
Константин Багрянородный называет турецкий народ пацинаков старожилами земель по рекам Атиль, Гейх и Танаис; вообще же пацинаки, куманы, узы, как народы сродные, единоплеменные, были совершенно известны византий­цам в конце VII века, а о куманах-половцах, принимаемых мно­гими учеными за кипчаков, упоминается под 1078 годом.
В царствование Ботандата (Известия византийских историков, I ч. 4, стр. 134) найманы, джалаиры и кереиты были народы монгольские, по свидетельству восточных историков, и имели еще до Чингиса своих ханов.
Найманы жили около Каракорума, джалаиры и большие и малые составляли по… Кереиты были соседи найманов и, по словам Абудьгази, были самые сильные из всех племен. Конрады были монголы... Кияты были в родстве с Чингисханом и с его последующими потомками, через что беки их... имели большое политическое значение и силу; дулаты, суваны и уйсуны встречаются в («Сборнике летописей» Рашид-Эддина) под именами (дуглат, уйшин) и являются в числе племен монгольских, происшедших от норунов и киятов.
 движении народа усунь с северо-западных границ Китая в нынешний Илийский округ (в нынешние места Кочевья Большой Киргизской орды) упоминают китайские историки еще за два века до Р. X. Племя аргыи встречается очень поздно в числе народов монгольских Джагатайской орды.
У Гула­гу была жена из племени аргыи. Имен уак, кирей, сколько мне известно, нет между древними  племенами монголо-тюркскими, но в киргизской поэме Эдите в числе беков Тохтамыша есть представитель уаков. О происхождении имен алчин, байулы, алимулы.
урлауты (древнее монгольское племя) составляют теперь между киргизами отделение от рода кипчак. Подобное соедине­ние племени монгольского курлаутов к народу турецкому кипчак, в виде или качестве ветви его, действительно странно.
Но, гово­рит Левшин, есть союз разных монгольских и турецких племен от Золотой и Джагатайской орды, соединившиеся вследствие бщих интересов и известных обстоятельств в одно политическое тело. Примеры подобных союзов в истории монголо-тюркских пле­мен нередки, мы знаем монгольский союз ойратов и турецкий - уйгуров.
В смутные времена, предшествовавшие основанию ханств Ка­занского, Крымского и Астраханского  первые племена зо­лотоордынские и джагатайские, раздробленные и разбросанные грабительскими смутами в разные стороны и страны, для обеспе­чения своих прав в местах своего кочевья составляли союзы и, пригласив какого-нибудь принца Чингисовой крови, провозглаша­ли его ханом.
Таким образом, из разноплеменных родов состави­лась политическая отдельная община независимо (от их происхождения). Так основались и утвердились орды Ногайская - в Сарыйчаке, Могул-улус - в Ташкенте и Казак - в степях засейхунских.
Всего больше утверждается это предполо­жение замечательным составом родов киргизских: между ними вы встречаете кипчаков племени золотоордынского, аргынов - племени джагатайского, уйсунов - соседей уйгуров и джунгаров. Для большей ясности рассмотрим самое предание их о своем «народоначале».
Народ казак (так называют себя и зовутся от своих азиатских соседей киргизы) разделяется на три сотни - юз, которые русские называют ордами и которые по старшинству у них называются Большая, Средняя и Меньшая сотня (Улу юз, Урта юз и Кичи юз).
Большая сотня, или как принято орда, составляется из четырех главных основных родов: дулат, джалаир, абдан и суван, все они совокупно, в виде нарицательного имени, называются уйсун; название, происшедшее от имени сильного племени уйсунов, принад­лежавших прежде к союзу вышепоименованных родов этой орды, но впоследствии присоединившихся к джунгарам и уйгурам; соб­ственно же остатки их существуют и ныне и принадлежат в качестве отделения к роду дулат и называются сары-уйсун.
Среднюю орду составляют основные роды: аргын, кипчак, конрад, найман; второстепенные, присоединившиеся после - такие роды у киргиз называются джетыру - семироды: уак и кирей. Меньшая орда состоит из двух коренных родов: алим-улы, бай-улы и из одного джетыру; алчип - собирательное имя всех родов Меньшей орды, так же как уйсунь - Большой.
Начало народа казаков или алач, как казаков, предание это определяет довольно положительно: если Тамерлан, в первый свой поход в 1392 году на Тохтамыша, убил детей Алача и первого хана казачьего, то приблизительно можно пола­гать, что сам Алач мог жить в средине XIV столетия.
Нет сомнения, что казачество началось и развилось в Азии и перешло к русским от татар; в русских летописях (в Псковской) рязанские казаки упоминаются в 1444 году, когда они пришли на помощь к Москве и (сражались) против татар, а в Украине в 1517 году, по свидетельству (историка) Окольского, они ходили тогда на Белгород (Аккерман) под начальством гетмана своего Предислава Ланцкоронского (см. Карамзина. Прим. 411 к V т. и IV гл.).
У татар они должны были развиться ранее. Привольные и обширные степи киргизские, как Украина для Руси, сделались местом стечения удальцов и батыров, искавших свободу и богатство в добычах.
Если русские казаки, запорожские и донские, очень скоро составили отдельную и характерную народность, бо­лее или менее различную от великорусского населения, то нет сомнения, что смутные времена междоусобий орды, выгоняя не отдельные личности, как на Руси, а целые племена, способствова­ли к образованию отдельной казачьей общины из разнородных племен; - как русское казачество составилось из союза только разнородных и разноплеменных личностей.
А потому начало союза Алач, татарских казаков, как казачества, я принимаю вполне и думаю, что миф киргизский о Алаче и Аласе, как выражение этого начала, имеет основание. У народов азиатских свобода и независимость могли обусловливаться только в лице отдельного хана и своего родоначальника. Усиление казаков союзом разных выбе­жавших племен от орд Кипчаковской и Туркестанской, конечно, делалось и образовалось постепенно, исподволь.
По стар­шинству племенных союзов они составляют старшие орды - Большую и Среднюю (см. выше родоподразделение киргиз) - перед казачеством (Малая орда, как мы заметили выше, происходит от первых бродяг-основателей).
Можно полагать, что казаки присое­динились к союзу племен, образовавшихся в степях киргизских. Кочевая степная жизнь и хищнические наклонности - общее свойство и наследие племен степных, кочевых, могло утвердить новым союзом их новых поколений имя казак, которое, как можно полагать из Шейбани-намэ, в то время имело значение довольно почтенное и означало возвышенность духа здравость - соответствовало европейскому рыцарству.
Кочевой степняк, для отличия от своих городских родовичей-соседей, узбеков и ногайцев, гордился именем казака - свободного степняка, кочевого человека. Г. Левшин, говорит утвердительно, что в XVI столетии, в степях Кипчака и Чете, были два сильные владения: Улус-Могул под владычеством хана Дадана и Казак, и что в это-то время к казакам присоединились, или силою были присоединены, разные отпавшие от Золотой орды отделения многих народов, как-то: кипчаки, найманы, конрады, джалаиры, канглы и другие отрасли, коих названия ныне носят сильнейшие поколения, роды и отделения орд киргиз-кайсаков.
Сообразив образование некоторых второстепенных родов кир­гизских при последних ханах, его можно легко объяснить или же привести общее правило племенному образованию и соединению орд казаков.
Аблай-хан в одном из своих чапу на киргизов (1757 год) (для отделения от киргиз-кайсаков русские народу этому дают прилагательное дикокаменный, черный, а китайцы называют бурут) вывез в свою орду несколько сот джесырей (пленни­ков); эти буруты, кочуя вместе с атыгаевским родом Средней орды от племени аргын, постепенно сливались и теперь составляют отделение этого рода под именем яна-киргиз и бай-киргизи, для получения генеалогического права братства родов, производят себя от одного из 12 сыновей Даута (родоначальника атыгаев).
Другой пример: род Большой орды - керепт - отделился от союза казаков и соединился с узбекскими родовичами кереитами, а небольшой остаток его, впоследствии возвратившийся в  степь, пристал по соседству к Малой орде к семиродскому поколению и теперь составляет его отделение и производит себя от родоначальника этого поколения каракат...а.
Сами же киргизы, как я заметил выше, названия своих родов объясняют именами родоначальников, предков; но о кипчаках, найманах, конрадах и о других основных родах говорят, как (о) народах древних, времен чингисовских, а современное соединение их в общий союз орд - каждое племя присоединившихся прини­мается за нечто неделимое и принимает значение генеалогичческое. Собственно прямыми потомками первых казачествующих батыров, давших первичную самобытную жизнь союзу их, почитают Меньшую орду, основываясь на древнемонгольском законе, который, надо заметить, имеет у них до сих пор наибольшую силу и значение, - что право на наследие родителей, на их имущество (...принадлежит младшему сыну, или младшему члену фамилии – кендже). Посему название алчин, собственное имя племени всей этой орды, производят от имени первого законника - бия Майки казаков.
Алача, одно отделение этой орды байулннского рода, называется прямо алача. Узбеки туркестанские, как видно из родового деления их, составляли также союз племен, но союз гораздо обширный, неже­ли союз казаков.
Вот роды узбеков бухарских: конрад - в Карши, мангит - в Бухаре, хитай - в Яр-Кургане, кипчак - в Талекане, наймам - в Зеидипе, джалаир - в Пунджшамбе, сари и ябу - в Карши, сары-кита - в Курганс, диахлии, минг, митан, бахрин, баркут, катаган, чендер, каркалпак и другие.
Кроме бухарских, род юз - в Кокане, лакай и юз - в Гисарс, конрат - в Байсуне и Оргендже - Хиве, дурман – (в) Кауадиане, каттан - в Кундузе, мойтан - в Кумуше, канезы - в Гойбаке и Ташкенте, кипчак - в Болоре, Хиве, Кокане, ябу - тоже в Болоое.
Между племенами крымских и кубанских ногайцев есть племена найман, кипчак и конрад и, что особенно замечательно, роды киргиз и казаков (у логайцев кавказских). В числе волостей башкирских есть род кипчак, который относительно коренных воло­стей составляет башкирское отродье.
Соединение почти одних и тех же племен монголо-тюркского корня в составе трех разных народов, родовые права союза, обу­словленные, в параллель братского союза, наконец, подтверждаю­щие предания и исторические показания Шейбаниды и Абульгази о войнах узбеков, где, сохраняя их родовые права и старшин­ство от родов и действуя чуждым, каждое племя в лице родоначальника бия действует отдельно, сообразуясь только с общим интересом олицетворенного союза в лице хана.
Все это, очевидно, подтверждает мое предположение о происхождении их, как союза племен, от Золотой и Джагатайской орд, которые, вследствие смут и беспорядков в XV веке, сдвинуты с коренных мест жительства и приведены в смутное, беспорядочное движение или бегство (бусу) - совершенно раздробились на части и попали в разные места и земли в смешении с отдельными частями других племен.
Сначала (заботились) о самоохранении и сообразно с местными условиями мелкие части племен или искали защиты у более сильных, присоединяясь к ним в качестве (обособленной) части, или входили в более тесные, братские отношения, подотделения между собою, составляя общество, массу людей, для обеспе­чения себя от насилия племен сильных, т. е. менее раздробленных.
Так могли образоваться первые союзы какое бы то ни было соединение племен турецких кипчаков и аргынов, племен, образо­вавшихся очень поздно, при Гулагу, ясно указывает на поздней­шее происхождение казаков и на происхождение их от смешения тюрков и монголов, но о значительным перевесом монгольского корня.
Чрезвычайно трудно, почтя невозможно, достоверно опре­делить время начала самостоятельной, новой жизни этого союза, появления этого союза, как независимо целого народа, хотя народ­ное предание относительно этого пункта и представляет довольно точные показания, но все они не факты исторические.
Народные предания всякой жизни, особенно предания исторические, чрез­вычайно любопытны, не хочу сказать важны; в этом отношении предания киргиз занимают почетное место по своей чрезвычайной простоте, ясности и по отсутствию сверхъестественного и басно­словного и во многом подтверждаются известиями Абульгази и особенно (Джами’ат-таварих), которая замечательна уже тем, что написана киргиз-кайсаком.
Несмотря на изустную передачу, в продолжение многих лет и через уста многих поколений, все древние джиры и предания, благодаря удивительным способностям и памяти импровизаторов и любви самого народа до песен, джиров, преданий и сказок о подвигах своих предков, сохранились до сих пор довольно чисто, и все их списки, собранные из разных отдельных частей обширной части степей, чрезвычайно сходны.
О киргизах можно положительно сказать, что они сохранившийся остаток древней татарщины, со всеми их поверьями, обычаями, увеселениями, но с более умственными достоинствами - с огромным запасом исторических преданий поэтического свойства, с пе­снями импровизаторов, бывших в разные времена, с любовью к музыке и увеселениям и с огромным кодексом определенных на­родных прав, судебных разборов и полицейских мер.
Нет ни одного достопамятного события, ни одного замечательного человека со времени самобытной жизни этого народа, воспоминание о котором не осталось бы в народной памяти. Один воспет импровизатором, имя другого обессмертил в памяти предков какой-нибудь бессмертный знаменитый музыкант - чебезгичи или кобузчи.
Каж­дый почетный киргиз-родоначальник знает всю генеалогию своего рода и, чтобы быть благовоспитанным и порядочным человеком, усердно изучает народное право под руководством старого бия, пользующегося в народе репутацией, юридическою известностью, совершенствуется в красноречии, приобретая на память множе­ство поговорок, пословиц, забавных анекдотов и употребляя их для украшения своих речей, а последнее обстоятельство – сообщение им занимательности и отчасти забавного юмористического характера, до которого киргизы большие охотники.
Но, увы, через десять лет мы можем сказать только: так было прежде; так сильно изменяется народ наш. Из преданий о происхождении киргиз замечателен джир ахуна из племени аргын, из рода атыгай и поколения худайберды и отделения его баембет-чала, современника прадеда моего, хана Аблая.
Знающих эту эпопею теперь очень мало, по крайней мере, я до сих пор не имел случая ее слышать. Говорят, что Чал в своем джире собрал все народные сказания, относящиеся до происхождения киргиз, и составил полную генеалогию ханов, родоначальников и племен, происшедших от Алача (разумеется весь на­род) включительно до Худайберды-батыра, одного из 12 сыновей Даута, родоначальника 12 поколений атыгеевского рода.
Мы не имеем под рукою этого эпоса, да и к настоящему случаю и не счи­таем его нужным, а потому вниманию вашему предложим общее народное сказание, известное каждому киргизу, питающему хоть малую претензию на белобородство и старое ухо (карекулах - много слышавший).
Давно, очень давно, был в Туране 39 государь по имени Абдул­ла, а по другим Абдул-Азис-хан, у этого государя был прокажен­ный сын, названный потому Алача - пестрый. Отец его, испол­няя древний обычай изгонять всех одержимых этой прилипчивой язвой, изгнал и сына своего.
В то же время многие подданные, недовольные жестокостью Абдуллы и побуждаемые голодом, отправлялись в степи, лежащие на север от реки Сыр, в пески Каракум и Бурсук, и начали казачествовать.
Храбрые и удалые батыры усилились до трех сотен и приобрели в скором времени известность, силу и богатство. Проходит несколько лет, начинаются бедствия: шайка казаков всюду терпит беспрестанное поражение от соседей.
Степная вольница чувствует голод, а без­началие и несогласие членов братства приводит их в расстройство и междоусобие. К довершению несчастия сам Абдаллах, пользуясь временем, начинает поиски, и только сила провидения спасает их от конечной гибели.
ри таком плачевном ходе дел среди двух сотен является мудрый старец Алач (иностранец, чуждый) и го­ворит им речь до того сильную и убедительную, что казаки провозглашают его своим родоначальником и судьей, а по совету его приглашают прокаженного сына Абдуллы Алача и ставят его ханом.
Таким образом, степные бродяги-казаки, сделавшиеся уже благоустроенным обществом и в некотором смысле нацией (если слово это можно применить к народности кочевой), в ознаменование своей независимости, отдельности, в память именно своего хана Алача и отца-судьи Алача, назвались Алач или по числу сотен - Уч Алая (три сотни).
(Довольно хитрое сплете­ние Алачей). Но, несмотря на внешнее перерождение, соседи и сам Абдулла смотрели на них все еще как на бродяг-разбойников, и название казак осталось за ними и тогда, когда Алач, с сыном Алача, в полном составе всех трех сотен, пользуясь голодом и болезнями в народе Абдуллы, заставил его письменно признать их независимость.
Так Алач сделался народом Алача его ханом. Далее предание говорит определеннее: Аксак-Темир (Тамер­лан) в первый свой поход на Тохтамыша, проходя через кочевье казаков Каракума, заметил их, разгромил их улусы и повесил двух ханов - Амета и Самета - и отправил к ним для распространения истинных правил веры и для искоренения ша­манства учителей машаиха. Все развалины мечетей, надгробных и могильных гробниц принадлежат как этим, так и… впоследствии в степь...
До Тамерлана киргизы поклонялись духу предков - арваху, огню, как очистительной силе, луне, солнцу, земле и жи­вотным, составляющим их богатства, обоготворяя каждую породу в индивидуальном лице, так называемых: конский отец Онар-ата, (Зенги-ата) (отец коров) и прочих не почитали за священ­ность, но поклонялись всем... вещам, приносящим человеку пользу.
По преданию киргиз неизвестно, когда явилась к ним фамилия Уруса и кто из детей его был первым ханом киргиз­ским.
редания киргиз, хотя и говорят о Джанибеке, как о своем хане, но не менее того не сообщают ничего ясного на вопрос: сам ли он пришел к ним первый, или его предки. В («Сборнике летописей  (Жалаири) мы не находим также ничего определенного, только на стр. 14 говорится, между прочим, что правое крыло войск Уруса составляли канглы в числе 2000, а левое-народ Алан-Мены.
По преданиям известно, что Джанибек был государь мудрый (аз), вот отчего киргизы называют его не иначе, как с эпитетом (Джанибек), и известно, что визирем его был умный и красноречивый Джиренче Чечен *33.
Изречения, упо­добления его как пословицы употребляются киргизами и теперь, а самое название его сделалось нарицательным именем оратора. На вопрос, когда пришли султаны фамилии Уруса, предания, как я уже заметил, отвечают совершенным молчанием - известно, что подданство их хана Алача прекратилось вместе с убиением его сыновей Тамерланом и известно также, что степь их служила ме­стом укрывательства для всех разбитых н изгнанных из Орды принцев.
Но, несмотря на это совершенное безведение преданий Абульгази и (Жалаири), наконец, русские летописи представляют несколько хронологических данных, приблизительно объясняющих и определяющих эту эпоху и годину Джанибека, первого извест­ного хана, по преданию киргиз. Общество казаков, уже однажды имевшее хана, не могло, как в видах своей самостоятельности, так по общепринятому монгольскому принципу непременно иметь сре­ди себя представителей белой кости (ад суйек), существовать без ханов или султанов.
------------------------------------------
Алач-Мены было… душ, но по употреблению слова мены в другом месте этой книги (стр. 30) говорится о потомках (Чннгис-хана), что все тысячи мира находящиеся па лице земли (т. е. у потомков (Чннгис-хана), в своем ведении имея, управляли престолом, указывает на собирательное значение этого слова, как толпы, кучи общества.
Если ты­сяча мира означает всю массу человечества, то Алач-Мены - тысяча Алачей значит союз, общество Алач. (Джалаирец) никогда не употребляет название своего народа, говоря о султанах и ханах киргиз­ских, он говорит: в том народе царствовал, у того народа... только в конце повествует, что джалаири было почетное племя у народа Алач-Мены. (Примечание Валиханова).
Чечен или Сечен значит мудрый, употребляется киргизами и те­перь. Слово это древнемонгольское и имело такое значение: один из пред­ков Чингис-хана, известный у восточных (писателей) под именем... назван у Санан-Сецена Пибибагай-Сэцэн (Gesh der Ost.). Северные монголы ха лхасцы выговаривают слово ото Соцен, Сэцень. (Примечание Валиханова).
------------------------------------------
осле детей Алача были у них ханы - это не­сомненно, но кто они? О фамилии Уруса исторически известно вот что: фамилия, из которой происходит Урус, по свидетельству Абульгази, была младшая отрасль джучиханидов; родоначальник ее был Тогай-Тимур *35.
По прекращении царствования линии бутуханидов дом этот, в лице хана Уруса, объявляет вместе с Тохтамышем, представителем другой отрасли этого рода джучиханидов, претенденство на Сарайский стол и впервые выступает на ханство в ли­цо Уруса, царствовавшего до 1360 года.
о времени царствования по сходству имени его можно принять за того хана, который царствовал после Кульпы, но известен в русских летописях под именем Науруза и был убит сыном своим  ханом Хидырем; по крайней мере, в русских летописях никакого хана Уруса нет.
Вообще в историях об этом хане у восточных историков мно­го противоречий: Григорьев (История монголов, стр. 41) говорит, что Урус по прямой линии происходит от Батыя и что он вел вой­ну с Тамерланом, мстя за смерть сына своего Бугай-Салтана. Далее говорит, что Тимур-Кутлук был сын Бугай-Салтана.
Эти известия диаметрально противоположны показаниям Абульгази по автору («Родословной истории татар») Урус был потомок не Батыя, а Токай-Тимура, а Тимур-Кутлук, хотя и происходил от рода Токай-Тимура, но от другой линии: Джучи, Токай-Тимур, Уз-Тимур; у него два сына: Ходжа и Абой.
Урус был внук Ходжи, а Тимур-Кутлук сын Али-Тимурбека был праправнук Абоя. (Абульгази, стр. 111). Абульгази говорит из рода Акмангыт был некто Кутлук-Каба, он имел одного сына и одну дочь, которую взял один из сыновей Эмир-Тимура.
Тимур-Кутлук от них произошел на свет. Это известие явно противоречит его пока­заниям, очевидно, что имя Эмир-Тимур – описка переписчика вместо Кутлук-Тимура. Кутлук-Тимур, по Абульгази, имя деда Тимур-Кутлукова. Отец его, по Абульгази и (Жалаири), был Али-Тимур-бек оглан последний называл его просто Темур-беком.
Как бы то ни было, Урус родоначальник киргизов был ханом Золотой орды во время царствования и изгнания из орды Тохтамыша, который бежал к Тимуру и жил у него до тех пор, пока по низвержении Мамая, при помощи его, мог сделаться ханом; и Урус был побит в войне с Тохтамышем, и его потомки, по увере­нию г. Григорьева (см. статью «История монголов»), укрываясь от преследования Тамерлана, должны были бежать в разные сто­роны; сын его Койручук был также ханом в орде.
Карамзин, осно­вываясь на переводе историка Шерефедина-Алл-Эзди, говорит, что Тамерлан при втором походе своем в 1395 году на Тохтамыша поставил в орде ханом Койручук-оглана, сына Урусова.
Барак, сын его, по словам Абульгази, был ханом Золотой орды. Известно и из русских летописей, что в 1422 году (примечание 24-е к 5-му то­му II главы Истории Карамзина) приходил к Одоеву царь Барак с каким-то ханом Куйдодатом, или Chedandacht (История России Соловьева, примечание 27-е, т. IV).
Шильдбергер в своем путеше­ствии говорит, что после изгнания Керей-Бердея Кибаком (Тhe bas) Идигей взял царство Зегре, который был изгнан каким-то Масhmoudom, но вскоре царь Waroch изгнал его и сам также был изгнан им же, пришел взять Зегре и убил Махмута.
(Шильд­бергер) называет этого Барака сыном Кырджака (нет сомнения - испорченное Койручук) и ставит его 36-м ханом в орде. Вот поря­док ханов после Керей-Берды: 28) Керим-Берды: 29) Кебек (Тох­тамыша сын), 30) Чегре, 31) Джабар-Керей-Берды (сын Тохта­мыша), 32) Сеид-Ахмет, 33) Дервиш, сын Илаги, 34), Магомед, 35) Даулет-Берды, сын Таш-Тимура, 36) Барак, сын Кыржака, 37) Геяс-уд-дин Шади-бек, 38) Мухаммед, сын Тимур-хана.
В истории этот Барак, мы совершенно узнаем (как) нашего Барака, который, по свидетельству Абульгази, был изгнан Махметом, сы­ном хана Ичкили Хасан-оглана, из фамилии также Тогай-Тимуровской.
Но миф о происхождении казаков мы не имеем никакой воз­можности (объяснить): Абульгази, историк монголо-тюркского корня, в своем «Родословном древе тюрков» не обратил никако­го внимания на киргиз, что и вызвало справедливое негодование почтенного описателя моей родины, господина Левшина, как бли­жайший сосед киргиз, он имел к тому удобный случай и повод, наконец, в видах благодарности за гостеприимство хана киргиз­ского Ишима, укрывавшего его во дни его казачества в резиденции своей, Туркестане.
Он должен был сказать что-нибудь подробное и обстоятельное, а не несколько брошенных вскользь родословий султанов киргизских от Чингиса до Джанибека. В (трудах) Рашиддина и Джувейни и других восточных пи­сателей, судя по времени и по содержанию, сведения более (сказывают об истории ханов) джагатайских и о ильханах, ничего о киргизах не может быть.
В Шейбани-намэ мы не нашли также ни­чего, кроме некоторых отрывочных сведений, которые, впрочем, не показывают решительно ничего: Шейбани-намэ, стр.... Мухаммед-Шейбани-хан перед походом своим на Мерв в 1510 году загнал казаков на гору Улутав.
Говорят еще: все (пошли вместе) с Бурундуком за Ташкент. Нет сомнения, что в отношении сведений о киргизах самое первое место занимает «Сборник летописей» издания Березина Казань, 1854 год), замечательный тем более, что представляет нравственные памятники прошедшей жизни казаков, хотя исторических фактов в нем и нет, но полная генеалогия султанов и ханов казачьих дает нам возможность проверить современными данными хоть одно из (исторических) сказаний киргиз и поверить достоверность сведений самой книги с известиями русскими, находящимися в посольских бумагах и актах сношений с ногайцами.
«Сборник летописей» написан в конце царствования Бориса Годунова, около 1000 года геджры, когда (правил городом Касимом) султан Ураз-Мухаммед.., с которым (нахо­дился в России автор хроники), неизвестный по имени....
Хроника эта написана чисто арабским языком и... переводным словом, зато узбековских, степных уподоблений, поговорок бездна. Разделяя изгнание (Ураз-Мухаммеда), автор был сделан ха­ном (секретарем).
Автор говорит, что он написал эту хронику во имя гостеприимства и покровительства царя Бориса (Годунова). Известно, что Ураз-Мухаммед-султан, впоследствии хан касимовский, был сын султана Ондана и племянник киргизского и калмыцкого хана Тауке.
(В) 1587 году султан этот был взят воеводою Данилой Чуйковым в плен вместе с царевичем сибирским Сейдяком. В «Сибирских летописях» он просто называется царевичем Киргизской орды султаном.
В том же году он отправлен в Москву, где был принят ласково царем Борисом и через несколь­ко лет сделан ханом касимовским. Автор этой книги, как видно из слов его, был земляк султана Ураз-Мухаммеда и принадлежал к роду (гребнетамгового) из джалаиров и товарищ его неволи.
Благодеяния и милости Бориса Федоровича к его хану и ему были причиною появления этой книги. Основы­ваясь на этих указаниях автора о себе, ясно, что был он земляк султана Ураз-Мухаммеда и был из главного рода джалаиров (тарак тамгалы). Джалаиры принадлежат к старшим родам киргизским и состоят в Большой орде.

* * *

В союзе узбеков были манкиты (каракалпаки) и киргизы. Отличительная черта народов, происшедших из узбекских поко­лений, выражается явно родоподразделениями, в которых вы видите название разных монголо-тюркских народов.
Кипчаки существуют между узбеками, киргизами, ногаями, найманами, тоже кереиты и т. д. По преданиям узбеков, вот на­звание первого союза, т. е. 96 племен. Три поколения мын, юз и кырк под общим именем тюрк (это потомки древних тюрков), укн, ункоджи, джалаир и прочие.
Собственно отдельный союз казаков произошел вторым из поколений (ногайских) и узбекских; время этого переворота неизвестно, но было незадолго перед Та­мерланом, который в походе своем на Тохтамыша (1392 год) убил детей первого киргизского хана Алача.
После пресечения потомков Алача-хана, предание киргиз счи­тает своим ханом Джанибека, сына (Барака). Во всяком случае, по преданию, Джанибек был первым ханом казаков из фамилии Джучи-хана.
Абульгази сыновей Джучи называет ханами каза­ков. Время управления Джанибека, когда две родные орды ногаев и казаков жили вместе, воспевается в киргизских поэмах, как зо­лотой век. К этому времени принадлежит большая часть преданий, нравственные изречения Джиренчи-Чечена (мудрого), (Аз) Джанибека и ногайского философа Асана Горемычного (Асан-Кайгы) употребляются степняками до сих пор.
По преданиям, в то время было движение с юга на север. Первое должно относиться к эмиграции узбекского хана всей (ордой), а второе могло произойти от усиления (джете) и от расширения их пределов к Или и Балхашу.
XVIII столетие было временем ужасов и внутренних войн. Предания, относящиеся к этому времени, отличаются мрачным, погребальным характером. Чужеземные враги стесняют их с родных мест, исторгают, разрывают родственный (союз) казах и ногай.
огайцы, стесненные калмыцким Хо-Урлуком, уходят за Урал и Волгу, а казаки на юг, и в 1636 году мы видим хана киргиз­ского Ишима и Турупа - одного в Туркестане, другого в Таш­кенте. Знаменитый в степях «плач» на раздвоение ногаев и каза­ков играется до сих пор степными музыкантами на (кобызе) и исторгает слезы у старых аксакалов.
«Когда сто тысяч ногайцев взволновались, когда Урмамбет-бий умер и самые черные леса загорелись», - поет степной Боян. Поговорка: «Намутил, как пестрый жеребенок» объясняет­ся преданиями калмыков.
В Кульдже я говорил с одним старым (туульчи) знатоком ойротской старины. Он пел мне все свои древ­ние песни о движении Хо-Урлука, о победах над ногаями и каза­ками. В какой степени унылы и мрачны предания киргиз об этой эпохе, в такой степени восторженны и исполнены гордости предания калмыков.
В этой песне я нашел ключ к объяснению вы­шеприведенной поговорки. Ногайцы в страхе каждый день ожида­ли нападения калмыков; калмыки, боясь силы ногайцев, не смели на них нападать. Вдруг ночью в улусах ногайских отрывается от привязи пестрый жеребенок и производит суматоху в стаде.
Но­гайцы... в страхе бегут, оставляя родную землю, скот, и после этого калмыцкий тайша Сары-Манджу сделал (чапу) в лесах (орских и объявил), что отныне земли принадлежат им.

Источник:
Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 2 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е издание дополненное и переработанное, стр. 148 - 166

Комментарии к «Киргизское родословие».

*23 Известно, что ногайцы в XVI вехе имели города и кочевали в степях, которые теперь известны под названием киргиз-кайсацких. Границей их земель на востоке были, как можно полагать по сохранившимся преда­ниям и остаткам мечетей, им приписываемых, - горы Алатау. Дикокаменные киргизы, живущие в горах и долинах Иссык-Куля, говорят, что в зем­лях их прежде кочевали ногаи и что сами они частию происходят от смешения с этими ногайцами.
Говорят также, что на берегу их озера прежде было несколько городов ногайских, землетрясение оборвало бе­рег. Озеро Иссык-Куль в бурные и ветровые дни очень часто выбрасы­вает на берег принадлежности домашней жизни.
Сказание о ногайских горо­дах могло быть последним объяснением этого явления. Как бы то ни было ногаи с казаками, своими соседями на юго-западе, и киргизами на северо- востоке (киргизы жили по Енисею, Томи и рекам Черная и Белая Юса и на восток могли простираться до рек Абакана и Ангары) были в отно­шениях близких и приязненных, по крайней мере, предания киргиз, где говорят о блаженных временах соседства ногаев и казаков, и все джиры их, близкие этому времени, начинаются так.
Ногаи в средние XVII сто­летия, теснимые с востока калмыками, в движении своем на запад могли увлечь за собою небольшую часть совместно кочевавших казаков и киргиз. Хотя в книге Большого Чертежа сказало, что ногаи большие кочевали по Уралу до Синего моря, но основываясь на известиях Миллера, что в про­странстве степи Тарской было несколько улусов ногайских, плативших дань русским, и, наконец, на том, что волости и городки сибирские: Мер­злый городок Тураш и Малогородские волости (за Тарой, вверх по Ирты­шу) и Нузюковы волости (близ озера Чан), городок Тунус (Заставный Кучумов городок) (по реке Туре), волости па Убинском озеру у Барабе: Чангула, Лугуй, Килема и прочие, в 1594 году платили дань Алою-Мурзе ногайскому (Г. Ф. Миллер, История Сибири, изд. 1750 г., стр. 272 и 295), можно полагать, что кочевья ногайские простирались гораздо далее на запад от Ишима, где были пределы одной Ногайской орды, куда бежал в последний раз Кучум.
Довольно странно и замечательно, что все почти кочевые народы сред­неазиатских степей все древнее приписывают ногаям и многие почитают их своими предками. Так говорят каракалпаки, дикокаменные киргизы, которые, судя по скудным фактам истории этого народа, особенного родства и соседства иметь не могли.
Отчего или откуда происходит имя ногай? В 1-й четверти XVI столетия в наших степях было большое брожение кочевых племен - независимость перекочевок; готовился переворот, нужна была новая жизнь. (Примечание Валиханова).
*33 Белая кость, так называются у киргиз султаны, ханы - потомки Чингиса и ходжи - потомки Мухаммеда. Простой народ, для отличия от них, называет себя - кара (черный). Султаны никогда не принадлежали и теперь не принадлежат к союзу Алач.
При собственно народных сходках в оные времена на крик уран - алач обязались все казаки чистой черной крови, а султаны и рабы их, которые были всегда из калмыков и киргиз, составляли другой круг и кричали - аркар.
Хотя пословица киргизская - «без султанов не может быть народа, как бее поддержки не может стоять юрта» - и показывает понятие народа о необходимости для отдельного народа (иметь) иль отдельной главы, но тем не менее относительно влияния на (массу) султаны не значил ничего.
Киргизы говорят: ходжа-сарты, а султаны - наши рабы, объясняя это низкое уподобление своих глав намеком на то, что они рабы, обязанные пасти стада и пугать своим присутствием.., поставлены для той же цели у них.
Все управление народа находилось в руках старейших родоначальников и ханы их были только исполнители воли народной. В случае же неудовольствия черная кость (могла их сместить). Султаны значением своим в последнее время обязаны хану Аблаю, который несколько раз разбил народное ополчение и тем уничтожил ограниченность власти, совершенно утвердился в орде и пер­вый деспотически властвовал и приобрел право смертной казни, которая прежде принадлежала приговору всего народа. (Примечание Валиханова).
*35 Abulghasi. Указ, соч., стр. 178 - 179. Царствование - Чингис-хан, его сын Джучи, его сын Тогай-Тимур, его сын Уз-Тимур, его сын Ходжа, у него сын Бадакул-Углан, а его сын Урус-хан, его сын Коюрчик-хан, его сын Барак-хап, его сын Абусаид, прозванный Джанибек-хан, у него 9 сыно­вей в следующем порядке: Иранджи, Махмуд, Касим, который, сразившись с Мухаммед-ханом Шойбанским, был виновником его смерти.
После него Итак, Джаниш, Кавбар, Таниш, Усак, Джаук. Мухаммед-Шейбани-хан был убит не Касим-ханом, а шахом Измаилом в 1510 грду, следовательно, здесь ошибка; должно быть, Касим-хан сам сделался шахидом в этой битве, но никак не Шейбани-хан узбеков. Точно также Джадек передано ошибочно через... (Примечание Валиханова).

Черновые материалы о киргизах.

«Черновой набросок составлен Ш. Уалихановым и хранится в фонде проф. Н. И. Веселовского, которому, как и другие материалы, он был передан в 1889 году Г. Н. Потаниным как редактору первого издания трудов Ш. Уалиханова. Черновик написан на основе данных Омского архива и, вероятно, зимою 1856 - 1857 г., когда Уалиханов после поездки на Иссык-Куль к киргизам усиленно занимался историей этого народа и вместе с Г. Н. Потаниным извлекал из архивов материалы о передвижении киргизов на территорию между Тянь-Шанем и Енисеем. Основные мысли Ш. Уалиханова по этому вопросу подробнее изложены в работах «Очерки Джунгарии», «Дневник поездки на Иссык-Куль» и в «Записках о киргизах».

а). Летом 1746 года прибыли к Усть-Каменогорску 12 человек с бабами и детьми, которые показали себя киргиз-калмаками и объявили, что они «жили прежде около Краснояру, близ… своею киргиз-калмацкою землицею, под ведением Танбын-батыра датхи; назад тому сорок лет хонтайша - отец Галдан-Чирина захватил их всего 300 с «черными зайсанами»: Салдыком, Зухарем, Бикбелем и сыном прежняго хана Танбын-батыра датхи - Чайлишем, которые и ныне живут в Урге.
А бежали они из Урги за тем, что были разорены алманом и войной, которую вел Галдан-Чирин с Абдакаримом1, в которой войском командовали Сеятень и Хотова; война эта и проч.». (Рапорт командира войск в Верхнеиртышских крепостях полковника Зорина от 28 июня 1746 г. генерал-майору Киндерману).
Генерал Киндерман, вероятно, после справок через Неплюева, от 20 августа предписал Зорину сделать тщательный расспрос этим выходцам, так как «ему сумнительно, кто такие киргиз-калмаки, чего нигде нет, чтобы киргиз-калмаки прозывались; к тому же около Астрахани, кроме волжских белых калмыков, (никого) не имеется».
И выразил при этом предположение, что выходцы эти, вероятно, из тех волжских белых калмыков, которые были отданы Аюке-ханом зюнгарскому хонтайдже, когда тот женился на его дочери. Зорин предписал коменданту Усть-Каменогорской крепости секунд-майору Беклемишеву расспросить выходцев обстоятельно обо всем: кто они, откуда пришли, не из волжских (ли) калмыков, отданных в приданое за ханскою дочерью, и пр.
На этот раз ответы давал старейший из киргиз-калмаков Хотон, бывший при первом показании больным.
Сказка его так замечательна, (что) мы приводим ее в подлиннике.
«Жительство он (Хотон) имел с прочими киргиз-калмаками землицею во владении хана Танбын-батыра датхи в здешнем Сибирском крае, между Томским и Енисейским городами, против города Краснояра в степи, на речке, называемой Белым Юсом, от которого до их жилища от помянутого Красноярского города расстоянием тихой езды дни с три, платили ясак в казну ее императорского величества зверями и (вместе с) прочими калмаками и ныне, слышно-де им, что (часть) из их родственников и прочих киргиз-калмаков там, в том ясаке ее императорского величества состоит. И тому назад будет лет с пятьдесят или более, а подлинно-де объявить они не помнят, приходили-де к ним из землицы хонтайши при зайсанах Духар, Сандык, Чинбил в 3500 человек; а стояли-де они особливым кочевьем всего мужского и женского пола тысячи с три дымов и захватили-де оные зайсаны войском своим внезапно, увели в зенгорскую землицу силою, токмо без бою.
И жили так в зенгорской землице в Большой урге, и платили-де они Галдан-Чирину (алман) А об Астрахани-де и о Красном Яру, который по Волге, они не знают и там-де не бывали, а то-де прежде всего объявили о Красном Яре близ Астрахани, не вытолковав через толмача, дети его Хотоновы, де он в то время весьма был болен.
А хонтайша-де женился на волжской ханской дочери до взятия их под свое владение». (Рапорт Зорина от 5 октября 1746 года). Летом 1747 года было поймано на реке Чарыш два человека - Тургей и Цай Хотоновы, которые назвали себя киргиз-калмаками.
Это были те самые выходцы, которые в 1746 году явились в Усть-Каменогорск и о которых отец этот Хотон (Котон) дал вышеприведенное показание. Как они попали на Чарыш, видно из их нового показания, которое заключает еще новые данные о киргиз-калмаках, потому мы приводим его целиком.
«Природы киргиз-калмацкой, ныне владения зенгорского владельца, а в прошлых давних летах отцы их кочевали на Сагайской степи, между Кузнецким и Красноярским городами, тогда-де ясак платили их императорскому величеству, а владельцу зенгорскому платили или нет, не знают, а ныне в помянутой Сагайской волости кочуют их два дяди родные: Харта, Идан и брат его родной же - Емчен Мергень и находятся в подданстве и ясак платят ее императорскому величеству; а отец его (когда сошел с зенгорской землицы, не знает), жили(они) в том владении вниз по реке Иле, на урочище, называемом Шоробе (где он родился), у ноена зенги-калмака Бутуя в холопстве.
В 1746 году отец его Хотон (который, сюда едучи, умер в (Алейской станице), видя себе от оного ноена Бутуя многие обиды, а оный его отец с ними, Тургеем и Цаем, пошли в зимнее время оттуда явиться в Российские места, дабы приняты были по-прежнему в подданство ея императорского величества» - весновали близ крайних зенгорских улусов. 
б) (Жили) в горах, а в летнее время явились к Усть-Каменогорской крепости, секунд-майору Беклемишеву, где и со держаны были восемь месяцев под караулом и потом отпущены в степь, и по отпуске жили они втроем по реке Ульбе в горах два месяца и приезжали в Усть-Каменогорскую крепость, просились, дабы их принять кочевать близ этой крепости, токмо сказано им было, чтобы обратно шли в степь, и после того месяца два жили пока по оной же речке Ульбе и оттоль пошли степью, чтоб перейти к Кузнецкому или Красноярскому кочевать с прочими иноверцами, и, будучи на реке Чарыш, между Колыванским заводом и Бикатунскою крепостью, отец их заболел и жили тут с неделю, и тут русские люди, наехав на них, поймали». (Рапорт полковника Павлуцкого от 19 июня 1747 г.).
Мы не знаем, какое было сделано распоряжение Павлуцким относительно этих киргиз-калмаков, но надо думать, что они были выгнаны в степь с внушением впредь не шататься около русских крепостей. Так делали со всеми выбежавшими подданными хон-тайши.
Весною следующего 1747 года мы опять встречаем киргиз-кал- маков и, вероятно, тех же самых, ибо между ними упоминается имя Тургея Хотонова. Кузнецкая воеводская канцелярия препроводила в Бикатунскую крепость киргиз-калмаков: Баята (Баяна в другом месте) Атасова, Тургея Хотонова и Чоя Баянова, взятых в Сагайских волостях, где они украли в русских деревнях четырех лошадей, из коих одну съели и трех продали, как неоднократно бывших в Верхнеиртышских крепостях. (Господин) Павлуцкий приказал их отправить в Семипалатинск и держать под караулом по приезда Юсуф Ходжи - зенгорского посланца, чтобы приехавших этих в 1747 г. с ним отправить к их нойону Дебачи. (Донесение Павлуцкого от 30 марта 1748 г.).
В этом году (предписание Павлуцкого майору Окунькову от 6 мая 1748 г.) вышеупомянутые киргиз-калмаки были отправлены к нойону Дебачи. Судьба этих несчастных киргизов, прибегших под покровительство России, была не совсем завидна.
Приехало их в 1746 году 12 человек с бабами и детьми. В 1747 г. мы находим их втроем без пристанища в степи. В 1748 году они были вынуждены украсть лошадь, чтобы утолить голод. 
в) Рапорт полковника Павлуцкого от 2 июня 1747 г. (дает еще новые данные о киргизах).
Переводчик Девятияровский в бытность с поручиком Левашовым в Джунгарии и здесь в разговорах с купцами в Ямышеве слыхал довольно, что «имеются в землице зенгорского владельца других званий народы: первые - киргизы, они же и буруты; жительство имеют в городе Анджане, в расстоянии от Урги в западную сторону, например, ходу с месяц, кое-где в прошлых годах зенгорским владельцем, бывшим хонтайшою, где дом нынешнего владельца, взяты под его владение; а прежде того в прошлых же давних годах были оные под особливым владением и закон имеют мохаметанский, равный с бухарцами, а с зенгорцами отмену; и при жизни-де Галдан-Чирина в том городе командовать определено киргиз-калмаку Чирикчи; вторые именуются караколканцы6, они же урянхайцы».

Источник:
Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 2 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е издание дополненное  и переработанное, стр. 167 - 170

Об отправлении особого лица в Кульджу.

Архивные документы, раскрывающие  цель и задачи поездки Ч. Валиханова в Кульджу осенью 1856 года. 
1. Отношение управляющего Министерством иностранных дел генерал-губернатору Западной Сибир от 23 мая 1856 года, №1248

Печатается по тексту ССВ, т. 2, 1902, воспроизведенному по копии - ЦГА Уз ССР (ф. 715, оп. I, д. 17, лл. 140 - 146). 
Документ свидетельствует о желании русского правительства наладить торговые связи с Китаем, прерванные в результате сожжения фактории в Чугучаке в 1855 году. Первоначально эту миссию хотели поручить начальнику Алатавского округа и казахов Большой орды М. Д. Перемышльскому, но впоследствии было решено отправить в Кульджу в качестве официального лица для переговоров с представителями китайского правительства молодого офицера Ч. Валиханова. С этой целью его отозвали из Иссыккульской экспедиции, в которой он находился с 18 апреля 1856 года. По этому поводу в Иссыккульском дневнике Ч. Валиханов записал: «(12) числа июля я решил оставить Иссык- Куль. Все, что нужно было мне видеть и знать, уже было кончено... Про­стившись с добрыми сотоварищами, я поехал обратно». Затем, следуя через укрепление Верное, Ч. Валихапов направился в Копал, где его ожи­дали участники поездки в Кульджу. До самой китайской границы оп продолжал заполнять Иссыккульский дневник, т. е. до 31 июля 1856 года. 
С 1 авуста 1856 года Ч. Валиханов начал другой дневник под названием «Западный край Китайской империи и город Кульджа» (см. наст. Том с.374).
2. Рапорт командира Отдельного сибирского корпуса военному ми­нистру от 23 июня 1856 г., № 634, Омск.
Печатается по тексту ССВ, т. 2, 1962, воспроизведенному по копии - ЦГА УзССР (ф. 715, он. I, д. 17. лл. 168 - 169). На полях копии помета: «Содержание этого рапорта было доложено его величеству военным министром 11 июля 1856 года.»

1. Отношение управляющего Министерством иностранных дел генерал-губернатору Западной Сибири от 23 мая 1856 года, № 1248.

По случаю сожжения в Чугучаке буйною китайскою чернью нашей фактории и расхищения в оной как товаров наших купцов, так и казенной собственности писано было с высочайшего соизволения в Китайский Три­бунал Внешних сношений о наказании виновников сего преступления и об удовлетворении нас за причиненные убытки.
Для окончания сего дела миролюбным образом мы предлагали китайскому правительству назначить с обеих сторон доверенных лиц, которые в Кульдже обсудили бы предметы, требующие взаимных соображений.
Но китайское правительство в двух, полученных от оного по сему делу листах отвечало уклончиво на справедливые наши требования. Первым листом, который отправлен был из Пекина еще до получения там на­шей бумаги, оно известило нас, что приняты должные меры к отысканию преступников и что консул и торговцы наши ничего не должны бояться и по-прежнему вели бы в Чугучаке свою торговлю, а во втором листе, писан­ном уже в ответ на наше сообщение, токмо изъяснено было, что Трибунал Внешних сношений уже поручил илийскому главнокомандующему и тарбагатайскому начальнику обстоятельно исследовать дело об учиненном зло­деянии и решить оное по закону справедливости.
Копия с сего листа китай­ского трибунала при сем прилагается.
Между тем ваше высокопревосходительство, при отношении от 27 ми­нувшего марта № 343, изволили препроводить в Министерство иностранных дел поступившее от Илийского главного управления в Главное управление Западной Сибири письмо, в коем, давая чувствовать, что причиною чугучакского происшествия было удаление китайских золотопромышленников с места, где они занимались разработкою золотоносных россыпей (тогда как эти места находятся в наших владениях), и присовокупляя, что для справедливого решения дела и изобличения преступников нужно допросить их в присутствии нашего чиновника, китайское начальство приглашает прислать чиновника в Кульджу, по с тем, чтобы после рассуждений там о причинах дела отправиться ему в Чугучак, ибо, как сказано в помяну­том письме, «только после удовлетворения и следствия с его стороны можно получить не токмо сведение о количестве нашей потери, но и довести золотоискателей до сердечной покорности решению, коль скоро при допросе будет обличена действительная их вина».
При таком положении сего дела и принимая в уважение, что дальнейшая переписка с китайским трибуналом без принятия с вашей стороны других мер к побуждению китайцев сделать нам надлежащее удовлетворе­ние повела бы только к проволочке оного, государь император, в последствии представленных на благоусмотрение его величества соображений Министерства иностранных дел, высочайше повелеть соизволил: 
1. Отправить в Кульджу особое лицо, снабженное письмом от главного начальства Западной Сибири к кульджинскому начальсту, а также инструкций, как ему действовать там в предстоящих переговорах.
2. В письме сем, которое напишется в установленной форме, т.е. от имени Главного управления Западной Сибири в Главное управление Илийское, нужно будет обратить внимание китайского начальства на неприятные последствия, которые могут произойти от дальнейшего уклонения от удовлетворения нашего законного требования: в инструкции же поставить обязанность лицу, которое будет послано:
а) чтобы во всем по совещанию с консулом нашим в Кульд, ближе и подробнее знающим все местные обстоятельства и самые лица с коими придется быть в сношениях:
б) не слишком настаивать на значительном денежном вознаграждении за причиненные убытки, т. Е. не быть в сем отношении слишком притязательными, а ограничиться  действительными потерями, особенно нашего купечества, ибо главная цель наша покончить это дело с китайцами дружелюбным образом с сохранением нашего достоинства и скорее восстановить прерванные торговые сношения с Чугучаком;
в) стараться вообще обо всем условиться окончательно в Кульдже; предложение же китайцев насчет поездки в Чугучак, т. е. чтобы чиновник наш из Кульджи отправился еще в Чугучак для объяснении по тому же лету отклонить (и об этом не липшим будет упомянуть и в письме кульджинскому начальству): принятие сего предложения отдалило бы только решение самого дела и запутало бы его, а при том оно несообразно с на­шим достоинством;
г) в случае требования китайцев войти в переговоры и насчет границ наших с Китаем в тех местах, посланный чиновник должен отвечать, что ему поручено только объясниться по чугучакскому делу и покончить оное с китайским начальством, в другие же переговоры входить (он) не может.
3. Дабы придать более веса и значения его словам, отправить его в со­провождении небольшого отряда, как сие было сделано в 1851 году, но отря­ду сему отнюдь не переходить за Югенташ, т. е. за черту китайских пике­тов, какой бы ни был ход переговоров в Кульдже.
Присутствие оного отряда близ китайской границы (без всякого, впрочем, против китайцев неприяз­ненного вида) может иметь благотворное влияние на китайские власти и особенно если одновременно с этим отрядом послать также другой неболь­шой отряд в крайний пункт, нами занимаемый, в направлении к Чугучаку, т. е. на урочище Урджар, или какое-нибудь близлежащее место, и тоже с предписанием отнюдь не переступать черты китайских пикетов.
4. Независимо от посылки в Кульджу нашего чиновника и в одно время с его отправлением написать лист от имени Правительствующего Сената в Китайский Трибунал Внешних сношений, в котором, обратив особенное внимание китайского правительства на настоящее дело, уведомить оный о принятой нами мере, т. е. об отправлении доверенного лица в Кульджу для окончания там сего дела миролюбным образом.
Затем государю императору благоугодно было также высочайше пове­леть, чтобы настоящее поручение по переговорам с китайским в Кульдже начальством возложено было на пристава при киргизах Большой орды подполковника Перемышльского (по снабжении его надлежащею инструкцией), так и по другим предметам согласно с последовавшею высочайшею волею. К этому долгом поставляю присовокупить: 
1. что Министерство иностранных дел со своей стороны по изготовлении листа в Китайский Трибунал Внешних сношений неукоснительно распорядится об отправлении оного в Пекин:  копию же с сего листа не преминет сообщить вашему высокопревосходительству для сведения.
2. Насчет требования купцов наших об удовлетворении их за потери, прнесенные при сожжении фактории в Чугучаке, я отношусь к вам, милостивый государь, особо: получив уже ныне отзыв по сему предмету от министра финансов и при оном заключении комиссии , рассматривающей сии претензии купечества и
3. по бытности в Москвн подполковника Перемышльского (где он находился в отпуску), министерство сочло не лишним вытребовать сего офицера в Петербург, дабы ближе его ознакомить с обстоятельствами дела, на него возлагаемого, дать некоторые пояснения  и т.п. Обо всем этом Перемышльский, отправляющийся уже в Омск, лично доложит вашему высокопревосходительству и получит от вас окончательные приказания вместе с помянутою инструкциею.
В заключение покорнейше прошу Вас, милостивый государь, о распоря­жениях, какие будут Вами сделаны в последствие сообщаемого высочайше­го повеления, почтить меня уведомлением с доставлением копий, как с инструкции подполковнику Перемышльскому, так и с письма к кульджинскому начальству.

2. Рапорт командира Отдельного сибирского корпуса военному министру от 23 июня 1856 г., № 634, Омск.

По высочайшему повелению, объявленному мне в отношении Управ­ляющего Министерством иностранных дел от 23 мая с № 1248, поручая приставу при киргизах Большой орды подполковнику Перемышльскому отправиться в Кульджу для переговоров с илийским цзяп-цзюнем по пово­ду сожжения в прошлом году Чугучакской фактории, я сделал вместе с сим распоряжение о сформировании на Копале особого отряда, который, предназначаясь для сопровождения подполковника Перемышльского до китайских пределов, будет оставаться там близ горного прохода Югенташ, ведущего в г. Кульджу, во все время происходящих переговоров.
В состав этого отряда наряжено 75 казаков 8-го и 9-го полков старой смены копальского отряда, спускаемой на линию; 50 казаков 8-го полка, сменяемых с Лепсинского поста, а затем один взвод младшей роты батальо­на 9-го в составе 120 рядовых при двух обер-офицерах и одном взводе конно-артиллерийской батареи № 21-го, на Копале расположенной.
Кроме того, я признал полезным усилить по возможности Урджарский отряд и выдвинуть оный к речке Хатынсу, в 25 верстах от Чугучака, со строгим однако же повелением не переступать за китайские караулы, не далее от сей речки находящиеся.
На усиление Урджарского отряда оставить там старой смены 43 челове­ка казаков, что с 40 человеками новой смены, за исключением 92 человек, долженствующих занять пикеты, составит 83 человека.
Для лучшей со стороны Урджара демонстрации выслать сверх того из Кокпектов от 30 до 50 казаков, которые, не переходя китайской границы, должны открыть сообщение с урджарским отрядом через Тарбагатайские горы и соединиться с ним на реке Хатынсу.
О таковых распоряжениях моих я почел долгом сообщить вашему вы­сокопревосходительству для сведения.   

Генерал-от-инфантерии Гасфорт.

Источник:
Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 2 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е издание дополненное  и переработанное, стр. 171 - 173