Инородческое просвещение на русском Востоке Н.М. Ядринцев

Отрывок из статьи «Этнологические особенности сибирского населения».

Н.М. Ядринцев.

Статья была опубликована в «Томских губернских ведомостях» (1865 г., №18).

Мы не думаем, чтобы инородцы и в чистом, несмешанном своем типе не были способны к восприятию европейских идей; за это ручаются те даровитые личности, которые выходили из них, как, например, ориенталист бурят Дорджи Банзаров или путешественник в Кашгар киргиз Чокан Валиханов.

Источник:
Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 5 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е издание дополненное и переработанное, стр. 274.

Чокан Чингизович Валиханов.

Опубликовано в «Отчете Русского географического общества за 1865 г.» (СПб., 1866).

Прошлой осенью в Заилийском крае умер киргизский султан Чокан Чингисович Валиханов, известный своим смелым путешествием в Кашгар, город Западного Китая. Наука обязана ему единственными географическими сведениями об этой части Средней Азии, потому что другой европеец, один из братьев Шлагинтвейтов, проникший сюда из Индии во время самого разгара религиозно-политического восстания, пал жертвою кровожадности кашгарского узурпатора Валихана.
Чокан Валиханов посетил Кашгар вскоре после подавления этой революции и еще застал на площадях города остатки пирамид из человеческих голов, сложенных по повелению временного владетеля Кашгара.
Сведения об этом городе и окрестной стране Валиханов поместил в «Записках Русского географического общества» под названием «Описание Алтышара или китайской провинции Нан-лу». К ним он присоединил также свой исторический очерк Алтышара.
Кроме этой статьи, Валиханов напечатал еще только две: «Отчет о поездке в Кашгар, помещенный в «Записках Русского географического общества», и небольшую статейку: «Аблай - киргизский хан» - в новом Энциклопедическом словаре. Эта ничтожная печатная деятельность Валиханова далеко не соответствует ожиданиям, какие возлагали на него люди, коротко его знавшие.
В особенности он много обещал сделать по истории своего народа, который он любил. Им очень много было собрано материалов по киргизской мифологии и устной поэзии, а также исторических преданий о прошедших временах недолго существовавшего казахского ханства, о рыцарских временах Аблая, борьбе партий в киргизском народе перед потерей независимости, о борьбе, которая проникала тогда в киргизскую жизнь, [касалась] самых мелких ее форм и выражалась даже в стихотворных диспутах народных поэтов на общественных праздниках.
Рассказы Валиханова о киргизском народе, его остроумные комбинации фактов и планы будущих сочинений, которыми он делится со своими друзьями, заставляли только желать, чтобы он вскоре издал свои труды, потому что признаки чахотки появились очень рано и не позволяли рассчитывать на долгую жизнь.
Валиханов получил ничтожное воспитание в Сибирском кадетском корпусе, но сильные дарования его успели развиться и при тех скудных средствах, какие могло дать это заведение. В школе он обнаружил значительное превосходство над своими русскими товарищами; в математике он был, впрочем, так слаб, что успехи его в этой науке не пошли далее самых элементарных арифметических знаний.
Из корпуса он вышел корнетом. К сожалению, ему не скоро удалось вырваться из провинциального городка в столицу, где он хотел приготовиться для путешествия в Среднюю Азию; сначала ему пришлось прослужить несколько лет у начальника, питавшего предубеждение к стремлению молодежи в университет.
Только уже после возвращения из кашгарского путешествия он приехал в Петербург, где был с большим любопытством принят в ученых обществах как оригинальное явление, но сам остался очень недоволен сухим, казенным отношением к науке петербургских ориенталистов.
Это впечатление оттолкнуло его от университета. В Петербурге Валиханов пробыл только год. Петербургский климат и неправильный образ жизни так расстроили его здоровье за это непродолжительное время, что он для поправления ослабленных сил должен был спешить на родину, в степь.
Первой задачей своей Валиханов ставил изучение своего народа и знакомство с ним русской публики. Литература об этом замечательном народе, к которому очень легко может привиться европейская цивилизация, слишком бедна, и мы ничего не знаем об его материальной и интеллектуальной жизни.
Сколько это незнание причинило, может быть, народу несчастий? Сколько ошибок, может быть, кроется в наших предприятиях, которыми мы думаем облагодетельствовать народ, как, например, демократизация, развитие религиозного чувства, забота о киргизском земледельческом пролетариате?
Ближайшее знакомство с киргизским народом, как справедливо думал Ч. Валиханов, много бы содействовало гуманизации взглядов на этот народ той русской массы, которая находится с ним в непосредственных сношениях, а изучение взаимных отношений двух наций способствовало бы разъяснению тех печальных недоразумений, какие в последнее время возникли в русской литературе о правах человеческих рас на блага цивилизации.
Многое тогда, что взваливается на расу невежественного народа, пришлось бы взвалить на ту расу, которая хвастается индогерманским происхождением; тогда оказалось бы, что экономическое подчинение как существующий факт доказывает вовсе не невозможность другого положения, а только [то], что интеллектуально превосходствующая раса недостаточно гуманна, т. е. еще недостаточно интеллектуально превосходствует над слаборазвитой расой.
Другой думой Валиханова было народное образование. В настоящее время в степи быстро размножаются школы, основываемые татарами и выходцами из Коканда и Бухары; воспитание в этих школах исключительно религиозное; в то же время в степи с каждым годом усиливается миссионерская деятельность бухарских мулл, которые проповедуют под именем ислама религиозную и национальную нетерпимость, развивают в народе ханжество и, что печальнее, — неприязнь к европейскому просвещению.
Благодаря этим учителям у киргизов начинает распространяться мнение, что изучение европейской науки угрожает потерей национальности и противорелигиозно. Одному киргизу удалось проехать по железной дороге из Москвы в Петербург.
Когда он рассказывал впоследствии об этом чуде своим соотечественникам, он возбуждал в них отвращение; они отвертывались от него, презрительно называя его кафиром, неверным. Валиханову хотелось установить правильный взгляд на эту пропаганду; его так смущало ложно принятое на этот предмет воззрение, что даже в своем беглом очерке о поездке в Кашгар он не пропустил случая сделать свою заметку о степных муллах.
Для противодействия этой односторонней пропаганде, вредной и для отношений киргизского народа к России и разобщающей его как с русской национальностью, так и с европейской мыслью, необходимо позаботиться о создании серьезного народного воспитания не в виде школ для толмачей и других административных потребностей, а в виде целой системы органов распространения европейской науки и гуманности.
Таково было второе желание Валиханова. Оба ему не удалось видеть осуществленными. Где находятся бумаги Валиханова, и спасены ли они от уничтожения, нам неизвестно. Хотя Чокан Валиханов не оставил после себя капитальных трудов, тем не менее уже самая личность Валиханова как даровитого и цивилизованного азиатца представляет светлое явление.
К несчастью, то общество и среда, в которых он вращался, не дали ему удовлетворительно развиться. Как в г. Омске, так и по приезде в Петербург Валиханов вращался в пустой военной среде, где на первом плане были баклушничание, кутежи и бессмысленная светская жизнь.
В таких обстоятельствах он увлекался сам светским лоском и праздною гусарскою жизнью. В Петербурге он также не был особенно счастлив в своих знакомствах. Сойдясь с литературным кружком Достоевских, он не мог много заимствовать от него и сделаться серьезным тружеником науки.
В этом кружке он познакомился с поэтом Всеволодом Крестовским и во время гусарских разговоров давал ему шутя темы для его испанских стихотворений, а сей поэт, питаясь красами остроумия талантливого Валиханова, немедленно строчил свои романсы.
Нам нет дела до происхождения этих киргизо-испанских мотивов, но мы указываем на них как на образчик темных сторон даровитого киргиза, находившегося под влиянием пустой жизни. Упоминаем об этом потому еще, чтобы показать, что даже quasi-образованные писатели, подобные Вс. Крестовскому, потакали страстям молодого инородца, с которыми он сходился, ища в них цивилизованных людей, а находил людей, проводивших в поэтической форме разврат.
В этих несчастных знакомствах и в своей карьере Чокан Валиханов подвергся обыкновенной участи русского инородца. Этой-то мишурной жизни был обязан бедный Валиханов тем, что она душила в нем те самородные таланты, которые он мог при лучших условиях употребить на благо своему несчастному племени.
Тем больше, что даже и под мишурой иногда в нем светились искры ума и глубокой любви к своим степным собратьям. Мы ничем не находим более приличным почтить память Чокана Валиханова, как пожелать киргизам не так долго ждать второго Валиханова, как пришлось бурятам дожидаться второго Дорджи Банзарова.
Конечно, нет лучших проводников европейской цивилизации и гуманности в среду инородцев, как сами инородцы. Поэтому мы готовы всегда симпатизировать появлению образованных инородцев, а смерть их считаем вопиющею несправедливостью судьбы.

Инородческий вопрос.

Опубликовано в газете «Неделя» (1881, №13).

…В связи с улучшением экономического и гражданского быта инородцев наступит время подумать о духовном развитии инородцев и предоставлении средств им пользоваться образованием. Мы смеем думать, что в этом заключается, помимо естественного человеческого права, вопрос о спасении многих инородческих рас.
Едва ли мы придумаем сами средство помочь инородцам, едва ли мы явимся заботливыми деятелями и, главное, способными и понятными руководителями и учителями инородцев, если не выдвинем из их среды людей образованных, близких им по крови и племени, знающих характер и дух народностей, людей, связанных с историей народа, могущих отдать лучшие чувства, свое сердце, свою любовь для осуществления великой задачи эмансипации инородца и посвятивших всю свою жизнь самоотверженно для спасения своих братьев.
Таких лиц весьма мало вышло из наших инородцев. Напротив, наше образование прививалось к инородцам весьма странно. Разные обрусевшие переводчики, канцеляристы и усваивающие комфорт управители, инородцы-султаны, тайши явились первыми врагами и эксплуатировали своих соплеменников чуть ли не хуже, чем русские эксплуататоры.
Исключения были незначительны, да и они кончили жизнь печально. Одинокие личности, как Чокан Валиханов, Дорджи Банзаров, пламенно любя свою народность и светлыми, просвещенными очами европейской науки увидев всю безвыходность, весь ужас положения инородца и в то же время ощущая непрочность под ногами новой почвы, как бы в отчаянии падали со своего пьедестала в прежнюю пропасть, пораженные горем.

Н. Семилужинский (Ядринцев).

Чокан Валиханов и культурные взаимосвязи народов.

Статья опубликована Н. М. Ядринцевым под псевдонимом Н. Семилужинский в журнале «Дело (1868, №5).

Казачье войско в Сибири издавна пришло в столкновение с киргизами, калмыками и другими инородцами, населявшими степь. Помесь и сношения, происходившие между русским населением и инородцами, дали себя почувствовать как в типе, языке, одежде и обычаях, так отчасти и в [формировании] интеллигенции.
Мы уже сказали, как сильно столкновение с азиатцами повлияло на тип казаков. У казаков результатом столкновений с инородцами явился не один своеобразный тип. На окраинах войска и по линии казаки почти утратили свой язык и постоянно разговаривают по-киргизски.
Имея частые сношения с киргизами, они ввели этот язык даже в свой домашний обиход. В станицах часто приходится видеть, как казачья барышня, дочь казачьего чиновника, отдает приказание своей служанке по-киргизски, и киргизский язык заменяет здесь французский язык.
В Омске нам указывали на одного казачьего чиновника, приехавшего из степи, который не мог изложить содержания дела по-русски и, забывшись, начинал часто передавать его по-киргизски, совершенно упуская из виду, что слушатель его не понимает.
По этому можно судить, что вообще сибиряки не очень красноречивы вследствие столкновений с инородцами, по крайней море, это доказывают сибирские писатели, известный Слонцов и один из летописцев прошлого столетия Андреев.
Казаки заимствовали у киргизов и обычаи; не говоря уже о простых казаках, которые любят по-восточному, ездят верхом по-киргизски, мы укажем на казачьих офицеров, которые ведут жизнь костюмируются и меблируют комнаты а-ля киргиз.
Несмотря на то, что казак подчиняется влиянию киргиза, он необыкновенно высокомерен в обхождении с сыном степей; он старается всеми средствами эксплуатировать его в свою пользу, что замечено всеми уже давно.
Казаки на значительном протяжении времени вовсе не занимаются ни сельским хозяйством, ни земледелием, отчасти отвлеченные по службе, отчасти по неумению и желанию пожить за счет киргизов.
Тогда они придумывают разные спекуляции, берут часто у купцов в кредит товары и раздают их также в кредит киргизам, причем бессовестно обмеривают и обвешивают их. Раздав таким образом в долг товары и хлеб, казак имеет обыкновение ездить по киргизам «получать долги», пуская в ход всевозможные способы обмана.
Приезжая в юрту, казак хорошо наестся, напьется, насидится на корточках и, взяв втридорога баранами за отпущенный в кредит товар, возвращается домой с хорошей добычей. Эта систематическая эксплуатация инородца, распространенная вообще в Сибири и убивающая в самом зародыше всякое стремление к экономическому благосостоянию, особенно тяжело отзывается на пограничных киргизах во время постигающих их бедствий.
Часто киргизское население вынуждено вследствие падежа скота отправляться искать пристанище и работу около казачьих селений. Поселившись тут, они называются обыкновенно джатаками или боктукчи (навозники).
Жизнь джатака (этого киргизского пролетария) очень жалкая. Еще маленьким, бегая голым по деревне за милостынею, он встречает побои, насмешки и презрение. За презрение казаков киргизы платят им тою же монетою, по крайней мере, на словах, что все-таки гуманнее и не так по-варварски, как у казаков.
Джанак, знаменитый киргизский сатирик времени Аблая, так подсмеивается над русскими. Он из степи первый раз едет в киргизскую обрусевшую деревню.
- «Въезжают, - говорит он, - и встречают: о удивление! рыцаря на быке; на голове у него какой-то колпак, а ноги зашиты в холст (киргиз говорит о езде на быках и удивляется холщовым шароварам, а сам он привык носить замшевые или плисовые).
Нет юрт, а стоят какие-то бревенчатые сооружения, не имеющие никакого удобства, и называются «избэ». Вхожу в дом и вижу женщину, которую велят звать «матушка». Мне подают вместо вкусной баранины какой-то отвратительный «навар из навоза» (должно быть, выварки чая) и т. д.». Вообще говоря, киргизская раса отличается наблюдательным умом и необыкновенной энергией мускульной силы. Один чиновник, долго служивший в степи и ездивший в отпуск в Россию, рассказывал нам, что, сравнивая русских бывших крепостных мужиков с киргизами, он находит, что у последних свобода обхождения, сообразительность, остроумие, юмор - все несравненно больше развито, чем у нашего забитого крестьянина.
Киргизский народ - народ глубоко поэтический. Замечательно, что пастушеские народы особенно любят поэзию и богато проявляют ее в сказках, преданиях, песнях, поэмах и балладах. Киргизы считают себя самым музыкальным народом.
Они говорят, что богиня песни носилась когда-то над землею, там, где она пролетела ниже, народ музыкальнее; себя они причисляют к народам, над которыми она пронеслась ближе всех остальных.
Когда во время восстания Кенесары степь разделилась на две партии, одна - за независимость, другая - за слияние, то певцы выходили на ратоборство и в импровизированных песнях, один отвечая другому, вели гражданские дебаты.
Таким образом, политической ареной служила поэзия, и киргизские музы стояли с мечами в руках друг против друга. В песнях и в жизни киргизов очень заметна склонность к сатире и юмору; они бойко отвечают, тонко острят и дают меткие эпитеты, далеко превосходящие «киргизскую лопатку».
Самым образованным из киргизов был, конечно, известный путешественник покойный Чокан Валиханов. Его путешествия иногда замечательны живым юмором; по рассказам, он был одною из остроумнейших личностей в частной жизни.
Усвоив себе европейское образование и воззрения, он любил злой гейневской насмешкой клеймить всякую пошлость. Вместе с тем это была глубоко художественная натура. К сожалению, киргизский народ мало имеет средств к развитию.
Убогая школа в Омске на полдюжины учеников, несколько дюжинных мальчиков, учащихся в Сибирском кадетском корпусе (ныне военной гимназии), и только. А таким бы оригинальным блеском мог засветить гений этого народа в русской литературе.
В лице Чокана Валиханова у киргизов и ученого Дорджи Банзарова у бурят сибирские инородцы доказали, чем они могут быть в истории умственной культуры.

Комментарий английской прессы на труды Ч.Ч. Валиханова и других русских авторов.

Недавно в калькутской и бомбейской прессе был подвергнут усердному обсуждению вопрос, с живостью подхваченный также руководящими органами общественного мнения в Англии, - вопрос об успехах России в Средней Азии и об её отношениях к британскому владычеству в Индии, причем возникли следующие недоумения: предстоит ли русским и англичанам вести войну за преобладание в Средней Азии, подобно тому как в минувшем столетии воевали между собою французы и англичане в Индии, или надлежит продолжать политику невмешательства, которая была соблюдаема в течение 25 лет.
Громадные последствия связаны с решением этих вопросов. По нашему мнению, спокойное рассмотрение этого предмета с различных сторон может принести только пользу; помыслить о деле заранее значит предохранить себя от случайностей.
Сила обстоятельств приводит к близкому соседству в Азии славянское племя в лице России и племя англосаксонское, хотя оба они разделяются значительным пространством в Европе. Важная задача в том: повлечет ли это сближение вечную пограничную распрю между русскими в Средней Азии и англичанами в Индии.
Должно ли одно племя вытеснить отсюда другое или уже установится соглашение, так, чтобы каждый заботился о своих собственных успехах в Азии, не вмешиваясь в дела другого. Читая мнения различных лондонских журналов, укажем, между прочим, на калькуттскую корреспонденцию «Тimes”1, отражающую взгляды английского общества в Индии:
- «Есть намерение при помощи субсидии и политических агентов сделать Афганистан и другие пограничные с Индией владения политическою преградою между нами и Россиею».
Однако трудно думать, чтобы сэр Джон Лоуренс5* решился действовать в этом смысле. Бедствия в Кабуле3 еще слишком живы в нашем воспоминании. Опасаются, что русские организуют и бросят на нас армии туркменов и казаков.
Возможность этого кажется не слишком сомнительною, и это не оправдывает усиления русофобии, которою страдали наши государственные люди в Англии и Индии во времена молодости лорда Пальмерстона4.
Что касается вопроса «О брожении в Центральной Азии», то для разъяснения его надлежит ознакомиться с тем, что для большинства английской и индийской читающей публики доселе остается terra incognita положение русских в Средней Азии.
Много новых сведений по этому предмету заключается в циркуляре князя Горчакова, адресованном в ноябре минувшего года к русским дипломатическим агентам за границей. Изданная недавно в Англии книга Митчелла «Русские в Средней Азии»*27 является как нельзя более своевременной, чтобы служить комментарием циркуляра русского вице-канцлера.
Эта книга, по замечанию автора, доставляет сведения, дотоле вовсе неизвестные английской публике, так как они были похоронены в русских книгах и, стало быть, оставались недоступными как английским, так и индийским должностным яйцам.
Он не сомневается, что она будет необходима всякому англичанину желающему приобрести точные сведения о географии, торговле, общественном положении и политической истории среднеазиатских государств, лежащих между Британскою Индиею и Россиею, государств, бывших не когда-центрами политической силы и образованности, подчинившихся затем на долгое время невежеству и тирании,- но которые предназначены войти в скором времени в область европейской цивилизации и христианского влияния.
Если Россия, спрашивает автор, способна совершить это, должна ли Англия поддаваться чувству зависти. Изложив по названной книге ход давнишних сношений России с Средней Азией, автор переходит к описанию ее жителей.
В Средней Азии торговля рабами господствует в полной силе. Все тяжелые работы в Хиве выполняются рабами, с которыми обращаются так, как обращались с невольниками в американских штатах, без них Хива не могла бы существовать при настоящих обстоятельствах. Что делается в Хиве, Бухаре, то же делается и в Кашгаре, где недавно люди были убиваемы каждый день, как дикие звери.
В кашгарской, народной песне говорится:
- «Трудно сберечь коня в Кашгаре, а еще труднее сберечь голову на плечах».
Ввиду этого положения вещей издатель Indian Homeward Mail пишет:
- «Россия нашла в Средней Азии несравненно - сильнейшее варварство, чем какое мы застали в Индии. Государства, с которыми она вошли в соприкосновение, относились несравненно презрительнее к международным правам: несравненно отважнее нарушали они самые драгоценные принципы справедливости и человечности.
Возьмите, например, Кокан. Правители этого государства неоднократно были предупреждаемы о грозящей им гибели, если они не оставят своего варварского обычая похищения людей и торговли рабами, но все это было напрасно. «Quarterly Review”*28 в статье о путешествии Вамбери трактует этот предмет в подобном же духе.
- «Мы не без удовольствия видим, что сын киргизского хана*29 выступает как ученый-путешественник под именем Валиханова и не щадит своих соплеменников»5. Перспектива, открывающаяся перед нами, кажется нам при известных условиях утешительною, и мы полагаем, что, по крайней мере, в этом направлении Европа и Азия сдружатся.
Россия Александра II - не Россия Екатерины и Потемкина, и теперь она довольствуется естественным возрастанием там, где прежде она обнаружила алчность к присоединению. Россия открывает путь для англо-индийской торговли в Бухаре; ее дороги, пароходы подготовляют к тому и позволяют удовлетворить настоятельные требования на английское сукно в Бухаре; значительное количество английских изделий уже доставляется сюда через Индию, и они предпочитаются русским изделиям, коль скоро предстоит между ними выбор.
От 2 до 3 тысяч индустанских туземцев занимаются в Бухаре различными промыслами; даже степные племена понимают ценность английских товаров, только не могут получить их. Аткинсон 6 в своей книге об Амуре сообщает нам, что английские товары рано или поздно проложат себе дорогу в северные области Китая через посредство татарских купцов, занимающихся торговлею в киргизских ордах.
Достаточно известно, что караваны, идущие из Кульджи в какую-либо из внутренних провинций Китая, подвергаются большим опасностям, нежели на пути между Яркендом, Кашгаром и Индом. Возле Кульджи находят медь, железо, серу и селитру.
Семипалатинск - важный центральный рынок для русской торговли в Сибири - удален от Инда в полтора раза более, чем от Нижнего Новгорода. Большое количество индиго отправляется из Пенджаба через Афганские Дефилеи...
Аткинсон указывает, каким образом Англия устройством ярмарок на Инде может расширить свои коммерческие сношения со Среднею Азиею и даже далее до пределов Амура; как киргизы при безопасности, водворенной Россиею, будут в состоянии ежегодно присылать в Индию огромное количество лошадей; Россия не будет отправлять свои товары к Инду, а англо-индийские купцы - к берегам Волги; и славяне, и англосаксы будут, как мы уверены, бороться только в мирном соперничестве, на бескровном поприще свободной торговли, и этот торговый обмен повлечет за собою взаимные чувства доброжелательства.
В настоящее время, когда племена латинское и англосаксонское играют в мире важную роль, и славянская стихия по справедливости должна уразуметь свое особое назначение. Эти «младшие по времени» создали огромную империю, конечно, не для того только, чтобы «населить равнины между Амуром и Эльбою народом, производящим сало и потребляющим хлопчатобумажные ткани».
В виду всей Средней Азии, находящейся в разложении и упадке, в виду Западного Китая, терзаемого до самых пределов Кашгара беспрерывною янсургенциею против китайских властей, совершающих возмутительные жестокости, может ли Россия оставаться безучастною в контраст с образом действий англичан в Индии?

Инородческое просвещение на русском Востоке.

Опубликовано в газете «Порядок» (1881, №322).

В последнее время сделаны попытки начать обучение у киргизов с единственной целью их обрусения, причем созданы особые пансионы и интернаты за счет волостных сумм, т. е. на счет тех же киргиз, которые, конечно, более всего страшатся этих учреждений.
Дело здесь поставлено таким образом. Привлечение в интернаты представлено уездным начальникам, т. е. земской полиции, причем полиция требует обыкновенно с волости известное количество мальчиков, а ныне даже девочек, ибо интернаты существуют и женские.
Киргизское магометанское население, страшась отдавать в русские заведения своих детей, но боясь ослушаться начальства, которое пристращивает киргиз за сопротивление, привело к следующей мере: волость обыкновенно покупает детей у нищих киргиз для отдачи в интернаты. После временного обучения русскому языку киргизы должны будут отправиться в свои кочевья и здесь [будут] обречены в привольной кочевой среде забывать всякие эксперименты полицейских интернатов.
Неизвестно, принесет ли пользу этот способ обучения и обрусения, но казне он не стоит ничего. Весьма немного султанских детей воспитывается в военно-учебных заведениях, но это составляет ничтожное исключение для населения киргиз в одной Западной Сибири.
Все производимые факты доказывают, что мы мало заботились о просвещении инородческого элемента, и образование в этой среде не сделало почти никаких шагов. Сколько ни говорили об эксплуатации Англией инородцев в колониях, но все же в Индии появились школы и университеты, из индусов выходили замечательные ученые и деятели, как Рамогун Рой, Дворканат, Джиджибтай, истратившие огромные суммы на школы и издания для ознакомления туземцев с европейской цивилизацией.
На конгресс ориенталистов в Лондоне явилось немало инородцев индусов с учеными степенями, [они прибыли с] рефератами, касавшимися быта и судьбы их племен. На подобном же конгрессе в Петербурге в 1876 г. представителями от русских инородцев были один полуграмотный остяк и несколько неотесанных киргизских султанов без всякого образования; они были скорее этнографическими манекенами, чем представителями, [подтверждающими наличие] интеллектуальных способностей у своей национальности.
Если случайно некоторые из инородцев и получали образование в высших учебных заведениях России, то это были весьма редкие случаи, и жребий подобных людей был не блестящ. Известный ученый-филолог бурят Дорджи Банзаров не мог применить своих способностей на родине и спился в русской среде, что и было причиной его гибели.
Замечательно талантливый и образованный киргиз Чокан Валиханов, любимец своего народа, занимавшийся географией Средней Азии, был обречен на праздную жизнь в офицерской среде, обладая проницательным умом и замечательным остроумием, он проникается горечью к русской цивилизации, возвращается из туркестанского похода разбитый, потрясенный всем виденным обхождением с инородцами и, совершенно обессиленный, умирает в степи, в юрте, среди родных кочевников, от чахотки, будучи не в силах передать им даже надежды на лучшее существование.

Литературные и студенческие воспоминания сибиряка.

Первое землячество.

Опубликовано в газете «Восточное обозрение» (1884, №№26, 33 - 34).

Когда жизнь звучит своими грустными мелодиями, когда чуствуется тяжело, мрачно и как-то безнадежно, когда видишь только умирающие даровитые силы, а на смену не идет молодой титан, новая умственная сила, богатое дарование, напротив, видишь только серую посредственность, невольно воспоминания влекут вас к прежнему времени, когда все было молодо, полно сил, надежды и мечтаний, когда, может быть, под влиянием собственной молодости все залито было ярким солнечным светом, всюду царила весна, иначе жило общество, иная была молодежь, историческая пора была иная.
Впрочем, может быть, все это была иллюзия, сон молодости, и ничего, в сущности, не было, ничего не переживалось? Может быть, но к этим воспоминаниям все-таки что-то инстинктивно влечет нашего брата, человека другого поколения.
Вот на этом основании я восстанавливаю нить своих воспоминаний о товарищах и первой группировке наших земляков в Петербурге. Я прервал эти воспоминания, когда П. делился со мной мыслью сгруппировать сибиряков в Петербурге и направить их занятия на пользу Родине.
В беседах с Потаниным я не только сходился, но увлекался его умом, его планами, и он был для меня первым ментором, наставником; он же определил мое призвание. Я фанатически следовал его патриотической идее, и мы начали развивать мысль среди товарищей о необходимости группирования.
Все охотно разделяли эту мысль - иные сознательно, иные инстинктивно. Идея соединиться сибирякам в Петербурге и перезнакомиться привлекала своею новизною и оригинальностью. Я заметил, что вообще мои земляки чувствуют свою близость и родство только на чужбине, но на родине это весьма редко дает себя чувствовать, разве только тогда, когда среди сибиряков является «наезжий человек» и подзадоривает их, ругая Сибирь.
В Петербурге картина сближения разных представителей окраины имеет в себе нечто особенное. Потанин употреблял старание перезнакомить всех и наводил всегда справки, нет ли в каком учебном заведении земляков.
Сближение началось. Наконец, мы устроили сибирское собрание в какой-то большой студенческой квартире. Я помогал Потанину со всем старанием. Мы ждали, какой результат будет иметь это сближение.
Сходка вышла шумная и оживленная, как всегда бывают студенческие собрания; на ней трудно было, однако, уже не заметить студенческих симпатий, хотя все это было крайне хаотично, нескладно, и за шумом и разнообразием знакомств трудно было что-нибудь разобрать.
Собралось, помнится, человек 20. На этой сходке я видел бурята Пирожкова, деликатную и уже интеллигентную личность, джентльмена в цилиндре, но с бурятским лицом; он изучал Гегеля и интересовался философией (как посвятил меня Потанин), здесь я познакомился с И. В. Федоровым-Омулевским, веселым, розовым юношей с золотыми кудрями до плеч, в художническом бархатном сюртучке, здесь присутствовал симпатичный юрист Н. М. П. с рафаэлевской головкой, целая группа казанских буршей шумела со своей необузданной веселостью; привычки воспитанного петербургского дендизма мешались со студенческой развязностью и иногда неуклюжестью семинаристов.
Среди сибиряков в первый раз были и не сибиряки - знакомый Потанину товарищ студентов, незабвенный художник Джогин, артист в душе, выступивший с талантливыми пейзажами; не помню, был ли здесь и Шишкин, тоже наш знакомый; наконец, присутствовал какой-то филолог Смирнов.
Студенческие сходки в то время в Петербурге были не редкостью. Университет и столица этой эпохи представляли своеобразный, может быть исключительный, вид. Литераторы и студенты пользовались особою симпатией: это были герои дня.
К университету подъезжали блестящие экипажи аристократов, жаждавших послушать знаменитого профессора. Аристократическая дама и гусар не гнушались аудиторией. Неподдельный энтузиазм юношей выражался на лекциях.
Я помню лекции Н. И. Костомарова и других любимых профессоров, почти публичные. Университетский зал потрясался от восторга слушателей, юношей охватывал трепет. Они испытывали то, что испытывали люди под первым обаянием ораторов, мыслителей, проповедников истины и науки.
Не знаю, повторялось ли это впоследствии. Литература тоже была любимицей публики. Журналы и журнальные статьи играли огромную роль и расхватывались по выходе. Читатель глотал ежедневно газеты с жадностью, как чашку кофе после моциона.
Новости дня пробегали электрическими искрами по Петербургу. В публике на общественных собраниях искали глазами известных писателей и талантов. Быть литератором было завидно, ни одно пятно еще не обесславило литературную тогу.
Сам литератор высоко держал голову. Диспуты в пассаже и в университете по общественным и ученым вопросам будили и привлекали общественное внимание. Все жило в России в ожидании великой реформы, иначе дышалось, иначе чувствовалось.
Когда общественный пульс так высоко был поднят, не могла не разделить той же жизни восприимчивая молодежь. Студенческая группировка тогда была редкостью, как и студенческие кружки.
Но если все русские люди были настроены на решение общественных вопросов, то не могли не почувствовать этих вопросов и отдельные группы, а в том числе и окраины. Группировка по землячествам отражала тот бытовой строй России, те разнообразные интересы, которые лежат в историческом и этнографическом строе.
Давно уже эту историко-этнографическую связь сознавали малороссы, кавказцы и т. д.; наступило время осознать эту связь представлениями восточной окраины. Замечательно, что этот ручеек местных стремлений и симпатий пробивался в то время, когда русская жизнь кипела общими вопросами и была более космополитична, чем когда-либо.
Но это будет понятно тому, кто знаком с историей общественного пробуждения. В момент жизни все части организма дают себя чувствовать, и весной все ручьи оттаивают. Наше собрание было первым свиданием сибиряков.
На этом вечере не было ни подготовленных заранее искусственно вопросов, ни организованных словопрений и речей, все носило товарищеский семейный характер. В конце, после первых знакомств и шумных земляческих излияний, невольно выступил вопрос о поддержании сношений между земляками, а также о продолжении собраний; подобная мысль, конечно, была единодушно принята, но затем выступил и другой вопрос, делать ли эти вечера доступными и для не сибиряков; допускать ли других лиц или собрания сделать только чисто сибирскими, земляческими?
Вопрос этот, выплывший внезапно и неожиданно, как всегда у юношей, сейчас же получил несколько решительный и страстный оттенок. Присутствующие, и даже большинство, высказались за то, чтобы собрания были чисто земляческими, а посторонние лица сюда не были бы приглашаемы; этот эпизод поставил в конфузливое положение присутствовавших на первом собрании гостей.
Вышло как будто бы сначала их пригласили, потом выключили, но эта неловкость была смягчена юношеским добродушием и откровенностью. Был и другой эпизод: в собрании выплыл, между прочим, и вопрос хозяйственный.
На собраниях предполагался чай, наконец, нужна была поместительная квартира. Вопрос о квартире вырешился тем, что положили делать студенческие вечера по очереди. Зная студенческие нравы и юношеский темперамент, некоторые здесь увидели вопрос, немаловажный для будущности собраний.
Лица, стоявшие за интеллигентный характер собраний, решительно протестовали против закусок, водки и пива, но они оказались в меньшинстве. Помню, мы немало потешались над простодушным Омулевским, который употребил немало диалектики, доказывая, что после долгих патриотических разговоров у него может в глотке пересохнуть.
Этот комический эпизод на сибирском собрании дал впоследствии пищу рассказам и достиг литературных сфер, причем, говорят, влиятельный журналист Ч. много смеялся над характером выступившего вопроса.
В конце мы все-таки собранием остались довольны; начало было сделано, оставалось поддерживать связи. Действительно, вслед за тем последовал другой и третий вечер. Сходки заканчивались веселым пением студенческих песен, которые продолжались нередко и на улице при возвращении на квартиры.
Решившись собираться, никто не спрашивал и не задавал вопроса:
- «Зачем и для чего?»
Этот вопрос казался молчаливо решенным. «Земляки» - стало быть, как же не видеться. Наиболее заинтересованные судьбой этого сближения, однако, чувствовали потребность в мысли, идее и даже какой-то практической задаче; понемногу и они начали появляться, не вдруг, не сразу.
Между сибиряками были люди неглупые и начинали думать о судьбе своей родины, ее интересах и будущей деятельности в крае. Помню, что на этих собраниях впервые раздался вопрос о значении в крае университета и необходимости его для Сибири.
Мысль эта всем пришлась по душе. Здесь же в товарищеских разговорах развивалась мысль о необходимости подготовки к будущей деятельности в Сибири, о необходимости изучать край и читать о нем сочинения, явилась мысль составлять библиографию книг сибирских, причем Потанин брался руководить этим делом, и я долго в своей жизни хранил выписки из каталогов Публичной библиотеки, пока эти клочки не разнес ветер моей скитальческой жизни.
Тот же Потанин советовал издать календарь или памятную книжку и рекомендовал мне быть издателем, причем я изъявил горячую готовность. Говорили о будущем журнале, о газете, словом, вопросы росли.
В конце все сходились на убеждении и вере, что нашей отдаленной окраине предстоит блестящая будущность. Эта вера, это горделивое чувство самосознания и убеждения в том, что и мы, члены социальной группы, дети страны, имеющей историю и будущность, поднимали дух и нередко наполняли нас юношеским восторгом, заканчивавшимся горячим земляческим поцелуем.
Эта идея и мысль служить своему краю, любить его, отдать ему жизнь, бывшая источником соединения, не была вполне новою. Когда-то тоболяк поэт Ершов, как видно из его биографии, написанной Ярославцевым, также юношески клялся посвятить себя родине, юношески мечтал поднять ее величие, он обменялся с каким-то другом даже мистическим кольцом по этому поводу. У нас та же мысль проснулась, только резче, определеннее и, так сказать, у целой группы лиц. Конечно, многие из этих мечтаний не могли быть осуществлены; одни их забыли, как и свои клятвы, другие не дожили до осуществления даже ничтожной части и своих юношеских ожиданий. Так всегда бывает!
Но когда-то в пору юности все это казалось так осуществимым, так легко достижимым! Собрания длились года два при мне; временно они были прерваны небольшим эпизодом разлада, но мысль о них уже не умирала, и группировка воскресла вдолге после, хотя и под новой формой.
Однако в столице в 1862 г. уже не было такого простора студенческим собраниям. Первый жар и впечатления этого сближения исчезали, и выступала прозаическая жизнь кружка, превратившая его в обыкновенную буршескую корпорацию.
Тем не менее мы не раз собирались провожать своих товарищей и земляков, отправляя их домой, на родину. Помню, что в память нашего знакомства мы снялись группой, и многие долго хранили это воспоминание студенчества.
Как бы то ни было, это первое сближение оставило свой след на душе многих, оно вспоминалось не раз в жизни, может быть, некоторые обязаны ему были сознательным отношением в своей деятельности на родине.
Знаю, что значительная часть лиц воротилась на родину, трудилась там так или иначе, причем даже лица, от которых не ожидали многого, служили медиками, учителями и т. д. Из этого кружка вышли некоторые писатели и патриоты.
Те же, кто испытал счастье еще раз увидеть родину, тот не раз вспомнит это дорогое время юности и земляческий кружок, где, как нежный цветок, распустилась любовь к земле своей, и пробудились лучшие человеческие стремления и идеалы.

Из хроники газеты «Восточное обозрение».

Опубликовано в газете «Восточное обозрение» (1889, №50).

Нам пишут из Петербурга, что там готовится к изданию собрание статей Чокана Валиханова, киргизского султана, бывшего русского офицера. Валиханов совершил путешествие в Кашгар инкогнито, умер в 60-х годах. Сборник его статей редактируется профессором Н. И. Веселовским.

Первые светила из национальных окраин.

Из книги Н. М. Ядринцева «Сибирские инородцы, их быт и современное состояние» (СПб., 1891 г.).

Вопрос об образовании инородцев с первого раза выдвигает несколько практических вопросов, требующих внимательного отношения и сообразования с положением народностей. Эти вопросы состоят, во-первых, в средствах, на которые должны содержаться школы, во-вторых, в принудительности, обязательности или свободном привлечении к образованию и, в-третьих, в самом характере преподавания для инородцев, причем появляется вопрос о выгодах распространения знаний на русском или инородческом языках.
Что касается средств, на которые должны быть создаваемы школы, то весьма обширная переписка об этом предмете в 1853 г. привела к одному заключению, что создание школ у бродячих звероловов на счет инородцев невозможно и неосуществимо ввиду крайне жалкого быта и бедности большинства, находящегося в положении дикарей; всякие новые налоги и тягости угрожают им окончательным разорением.
4Несомненно, что создание этих школ должно быть обязанностью высшей расы, имеющей в виду привитие цивилизации. На предложение инородцам завести школы они отвечали обыкновенно отказом и просьбами их не заводить, будучи предубежденными и испытав в своей жизни горькие последствия всевозможных мероприятий.
С этим же связан вопрос об обязательности и принуждении обучения инородцев. Обыкновенно доселе от инородцев детей отбирали насильственно. Нечего говорить, как это вооружило инородцев против образования.
Мысль об обязательности, а особенно принудительность образования, не применимая ни к какому населению, могла вытекать только из диких взглядов местного культуртрегерства. Она мало того, что не полезна в смысле образования, но не гуманна сама по себе и нарушает всякую законность. Между тем, другой системы местная земская администрация никогда не понимала: отсюда вытекала масса злоупотреблений именем просвещения.
- «Давай деньги, как отступное, или возьмем детей у тебя и сделаем русскими, обратим в иную веру и отдадим в солдаты!»
Понятно, какой ужас могло навести на инородцев такое просвещение. И вот инородцы доселе находятся под влиянием такой мысли, внушенной им «просвещенной» сибирской администрацией. Недавно в некоторых школах и интернатах Киргизской степи вынуждаемые инородцы прибегли к покупке детей у бедняков и отдаче их в школы, которые кажутся им гибелью.
Вопрос русифицирования как жгучий вопрос национальностей, неумело и грубо применяемый, порождает весьма часто только насилие и возбуждает отвращение. К сожалению, эта русификация также предлагается по отношению к инородческим школам без размышления о последствиях.
Если народность весьма сблизилась с русскими и даже усвоила русский язык, тогда нет никаких препятствий, конечно, к обучению на русском языке, и вопрос обучения здесь сливается с обыкновенным сельским образованием.
Другое дело относительно народностей и племен, весьма склонных удерживать свою национальность, свой язык, свои верования, страшащихся нарушения их всяким принуждением. Для таких племен полезнее привитие знания на природном языке и перевод учебников как самого священного писания на инородческом языке; при этом, смотря по предубеждению и характеру народностей, нужно обсудить, что должно предшествовать грамотности: развитие ума как начало дальнейшего образования и знакомства с высшим миросозерцанием, которое явится само собою при знакомстве с наукой.
Нам кажется, что вопрос образования и знакомство с наукой должны быть выделены для инородцев как относительно всех племен, держащихся иных вероисповеданий, где предполагается постепенное подготовление к иной религии, а не навязывание ее, могущее дать обратные результаты.
Просвещение на инородческом языке и знакомство с наукою, надо заметить, нимало не оттолкнут образованного инородца от русского языка и национальности, но более сблизят его, так как развернувшаяся любознательность заставит его познакомиться не только с жизнью русского просвещенного мира, но и европейского.
Мы видим, что успехи развития и просвещения шли у инородцев быстрее, когда книги переводились на инородческие языки. Еще к более высшей просветительной деятельности мы должны отнести опыты переводов руководств на бурятский язык в 1800 г. Болдоновым и школу Пирожкова и т. д.
Таким образом, вопрос об инородческой школе является весьма важным и очередным в Сибири, так как насильственное привитие к инородцам русского языка и обязательное преподавание на нем одном терпит много неудач.
Такие школы и заведения вызывают ныне только жалобы, а со стороны русских сторонников просвещения полное осуждение. Так, например, недавно заявлено о плачевном состоянии образования среди якутов, где не только первоначальное обучение на русском языке, но гимназическое не приносит никаких плодов, но служит истинною мукою для учеников.
В Якутске основана, например, классическая прогимназия на деньги якутов, где якутам предлагается сразу изучение четырех языков: все эти языки преподаются людьми, не знающими ни слова по-якутски и не умеющими объясняться с учениками.
- «Это горькая насмешка над населением, - говорит один из очевидцев. - Для якута даже русский язык труднее, чем для русского латинский и греческий. Между тем у населения нельзя отнять, [что есть] жажда к знаниям, оно хочет учиться.
Кроме прогимназии существуют в улусах несколько начальных школ с полуграмотными учителями. Влияние этих школ ничтожно, потому что учителя их мало знакомы с преподаванием при полном отсутствии какого-либо намека на страстное, любовное отношение к делу, а, во-вторых, все учебники и книжки для первоначального чтения трактуют на неизвестном языке еще менее известную природу и жизнь.
Что принесет подобное образование!» Подобные же неудачные попытки преподавания на русском языке бывали и среди киргизов; мы не говорим уже о созданных искусственных пансионах для них.
Обрусевшие инородцы в лице переводчиков азиатских школ, писаря и проч. являются обыкновенно самым дурным элементом и эксплуаторами, взяточниками и совершенно не имеют никакого благотворного влияния на среду инородцев.
Таким образом, привлечение инородцев к школе и знанию без насилия, добровольно, не отталкивая от просвещения, само собою связывается с первоначальным преподаванием на инородческом языке, с созданием особых инородческих школ и подготовлением учителей из самих инородцев, знающих свою народность, ее характер и желающих ей блага.
- «От школы требуется, чтобы она вложила в инородца любовь к науке и просвещению, но в нем уже есть любовь к окружающей природе и к своему племени, - говорит один из знатоков инородческого быта.
Школа должна воспользоваться этой воспитанной помимо ее любовью, она должна перенести эту любовь на науку. Дайте ему прежде всего описание его жизни, его кочевья, описание его племени, его нравов и его истории, пусть он увидит описанным самого себя и то, что к нему ближе, пусть он узнает, что его племя совершило, и что ему следует совершить.
Вам нужно, чтобы инородец начал понимать те идеи о будущем, какие волнуют образованного европейского человека, дайте ему наперед представление о его племени». Этими словами указывается [на то], что истинное образование инородца не должно порывать его связь со своим народом.
Целью образования должно быть: внушение любви к своему племени, к судьбе его, а не стремление оттолкнуть его от прежней семьи, вырвать его и предоставить массе ту же нищету, несчастья и вымирание.
Только весьма немногие образованные инородцы сохраняли связи со своим племенем и желали посвятить себя его развитию. В числе этих имен должно упомянуть Банзарова, Пирожкова, Болдонова и Дорожеева из бурятов, Николаева, якута, и Чокана Валиханова из киргизов, Натанова из минусинских инородцев.
Как Валиханов, так и Банзаров получили высшее образование, они были даровитейшими учеными даже в европейской среде, и тем не менее их симпатии оставались на стороне их несчастного племени.
К сожалению, такие личности только случайно пробивались из инородческой среды. Высшее европейское образование оставалось чуждо большинству инородцев, а между тем такие личности более всего могли бы принести услуг инородческому просвещению и позаботиться о судьбе своей народности.
В пробуждении инстинкта любознательности, духовной жизни, в сознательном отношении к своему настоящему и будущему будут лежать залоги сохранения племен от вымирания и гибели. Мы думаем, что такое просвещение будет источником жизни и спасителем, который воскресит легендарного, умирающего от голода и бедствий самоеда.
Дух сибирского инородца остается угнетенным, глубокая меланхолия лежит на нем, мрачная безнадежность сковывает его сердце, нет веры в лучшее, нет надежды на будущее. Вот эту-то веру, эту общечеловеческую надежду должно создать инородческое просвещение.
Когда инородец не увидит никакого насилия и опасности в деле привития образования, он научится уважать его. Мы видим, что инородцы охотно иногда отдавали детей в средние учебные заведения, как в Омский кадетский корпус.
Буряты иногда отдавали детей в гимназию. Примеры получения высшего образования среди инородцев теперь редки, но будем надеяться, что местный Сибирский университет привлечет сюда и представителей инородческой среды.
Инородцы, как Дорджи Банзаров, Валиханов, ныне Катанов оказали уже услугу русской науке. Не забыв свой язык, они явились наиболее способными учеными-ориенталистами и внесли неоценимые вклады в этнографию, изучая родственные племена и географию близких им окраин.
Еще больший контингент таких ученых-ориенталистов может дать восточный факультет в Сибири. Переводчики и драгоманы могут формироваться в среде инородцев, и если необходимы посредники для привития цивилизации к соседним азиатским племенам, окружающим Сибирь, то, конечно, эта роль лучше всего подходит к нашим инородцам.
Мы не говорим уже, что развернувшиеся способности инородцев, обнаруживающиеся даже теперь в исключительных и редких случаях, могут проявиться когда-нибудь шире и богаче, внеся свои вклады в общую сокровищницу знания в общечеловеческой цивилизации.

Г.Н. Геннади.

Ч.Ч. Валиханов.

Опубликовано в журнале «Русский архив» (1867 г., с. 957 - 958).

Валиханов Чокан Чингисович, родом из султанов Средней киргизской орды, воспитанник Сибирского кадетского корпуса, поступивший в 1853 г. в Сибирское линейное казачье войско, через год был назначен адъютантом к генерал-губернатору Западной Сибири Г. X. Гасфорту и в 1858 г. был послан в Кашгар, откуда, совершив опасную поездку, возвратился в Россию 12 апреля 1859 г.
Плодом собранных им сведений были напечатанные в «Записках И. географического общества» за 1861 г. статьи: «Очерки Джунгарии» и «О состоянии шести восточных городов китайской провинции Нань-лу». Скончался в 1865 г. на 31 году от рождения.

Геннади Григорий Николаевич (1826 – 1880 г.г.).

Русский библиограф, библиофил и историк русской литературы XIX века. Автор более 150 библиографических трудов по географии, этнографии, статистике, истории, археологии, краеведению, истории русской литературы.
В 1860-х г.г. начал создавать свой главный труд – «Справочный словарь о русских писателях и ученых». В журнале «Русский архив» за 1867 год появилась справочная статья о Чокане Чингисовиче Валиханове, составленная Г. Н. Геннади.

Э. Жонво.

(О значении трудов Ч.Ч. Валиханова.)

Перевод опубликован в газете «Уральские войсковые ведомости» 1(867, № 13). После Марко Поло и иезуита Гоеса один только путешественник осмелился пробраться в эти негостеприимные страны (Восточный Туркестан).
Этоо был несчастный Адольф Шлагинтвейт, который заплатил жизнью за свое отважное предприятие. Этот пример не охладил предприимчивости последователей, и благодаря трудам русского офицера Валиханова мы имеем теперь драгоценные данные для истории и уяснения политического положения [Восточного Туркестана].
Материалы и «кучи документов», собранные Джоном и Робертом Митчелами в самой России, открыли публике глаза, и труды этих людей, так же, как и другие сочинения, богатые сведениями, позволяют нам следить за малейшими подробностями предприятия московской монархии.

Эмиль Жонво (Louis Henri Félix Emile Jonveaux) (1819 – 1871 г.г.).

Французский публицист и путешественник. В популярном стиле излагал актуальные темы мировой политики и науки. Его произведения о жизни в Африке и Америке пользовались популярностью во второй половине XIX века.
Труды Жонво в том числе публиковались и в России. Вскоре после английского издания Джона и Роберта Мичеллов о путешествии Чокана Валиханова в Париже вышла заметка Эмиля Жонво, в которой автор восхищался мужеством Чокана и называл «драгоценными» сведения, с которыми «русский офицер» вернулся из Восточного Туркестана.
В 1867 г. в газете «Уральские войсковые ведомости» вышел перевод отрывка из этой статьи.

И.Н. Беерезин.

Продолжить изыскания, начатые Ч.Ч.Валихановым.

(Наставление кандидату Катанову).

Опубликовано в «Русском энциклопедическом словаре», изд. проф. И. Н. Березина (СПб., т. IV, 1874 г.).

Валиханов Чокан Чингисович, ориенталист, родом из киргизских султанов (ум. 1866)* 1 , находился на военной службе, путешествовал по Средней Азии (в Кашгар) в очень опасное время, вывез [оттуда] много интересных сведений, которые обнародовал в «Записках Географического общества» («Очерки Джунгарии», 1861 г.). Березин Илья Николаевич (1818 – 1896 г.г.).
Умер в молодых летах от чахотки. Наш ориенталист отправляется в такие местности, где тюркское население довольно многочисленно и притом живет здесь очень давно. Прежде всего следует обратить внимание на уйгурское наречие и продолжить изыскания, начатые Валихановым: сравнение нынешнего уйгурского наречия со старыми памятниками (уйгурский словарь и тексты Клапрота, Кудатку-билик и др.) неизбежно и должно дать любопытные результаты.
По мнению Валиханова, уйгурское наречие распространено в Кашгаре, [к тому же] в Малой Бухаре* 2 имеется еще особенный канцелярский язык. При изучении уйгурского наречия должно обратить внимание на тип народа, говорящего по-уйгурски: здесь нужна особенная осторожность, так как в этих странах произошло необыкновенное смешение рас, соединение черт кавказского племени с монгольским. Немало внимания должно быть обращено на народную литературу - сказания, песни, пословицы и пр.
У других тюркских племен есть свои излюбленные герои: у каракиргизов - Манас, у киргиз-казаков - Козу Корпеч, у прикаспийских тюрок являются исторические деятели: Идиге, Мамай, Чура-батыр, Нурату*3 и др.
Может быть, и у восточных тюрок найдутся подобные личности. При этом следует производить разыскания о древних памятниках, особенно надгробных: Валиханову в этом отношении не посчастливилось, но исследования профессора Н. И. Веселовского показывают, что не следует терять надежды в этом отношении, расспросы и знакомство с туземцами, столь удобные для нашего ориенталиста, может быть, не останутся без результатов.
В народных песнях должно знать разницу олен от джир, а может статься, найдутся еще другие формы песнопений; при этом следует отличать, какой род поэзии преобладает - эпический или лирический, а также встречаются ли акростихические (начальные) рифмы, составляющие первоначальную форму тюркских стихов.
Богатство и разнообразие форм киргизской поэзии может служить примером, по которому можно познакомиться с поэзией тюркских племен. Мусульманское миросозерцание едва ли успело развиться у восточных тюрок, но тем не менее следует отличать верования и предания языческие от новых мусульманских.
В образцах народной поэзии тюркских племен академика Радлова находится довольно материала для определения старых языческих верований тюрок; необходимо распространить эти исследования и на другие тюркские племена.
В самом быте изучаемых племен найдется немало интересных сторон, например, сословные деления белой и черной кости, форма общежития родами или отдельными аулами, отношения семейные и проч.
При изучении языка следует обращать особенное внимание на фонетику, причем не упускать из виду обилие гласных в тюркских наречиях и особенно некоторых согласных (б, дж, ш). При грамматических формах склонения и спряжения должно занимать первое место образование падежей множественного числа; некоторые случайности (например, прилагательное имя позади существительного) также не должны быть забыты.
Для определения характера наречия в лексикографическом отношении будет весьма полезно составление небольших словарей с присовокуплением примеров употребления некоторых слов. Наконец, наш ориенталист при посещении малоизвестных стран может обратить внимание на торговые пути и предметы торговли.
Весьма мало имеется надежды на разрешение важных исторических вопросов, как, например, саги об Огузхане во всеобщей истории Рашид-Эддина или тюркская династия в старых китайских источниках; но не бесполезно произвести разыскания об уйгурском письме, не употребляется ли оно еще в какой-нибудь отдельной местности. 16 января 1889 г.

Примечания к «Продолжить изыскания, начатые Ч.Ч.Валихановым.».

* 1 Точнее в 1865 г.
* 2 Одно из названий Восточного Туркестана.
* 3 Точнее Нурадын, Нуридден (у башкир – Мурадын).

Березин Илья Николаевич (1818 – 1896 г.г.).

Российский востоковед (тюрколог, иранист, монголист), заслуженный профессор Петербургского университета кафедры турецко-татарской словесности, тайный советник. Автор многочисленных трудов: «Обзор трехлетнего путешествия по Востоку», «Système des dialectes turcs» (где дана классификация тюркских языков, ныне устаревшая), «Библиотека восточных историков», «Турецкая хрестоматия», «Шейбани-намэ» (издание текста), работы по выяснению восточных элементов в словаре русского языка и, наконец, труды по «ярлыкам», которые, вместе с другими работами, сделали Березина в 40-х и 50-х г.г. XIX веке одним из виднейших тюркологов Европы.
Еще будучи кадетом, Чокан Валиханов зачитывался трудами И. Н. Березина и составлял на них свои рецензии. В 1852 году они познакомились лично, и по просьбе Березина Валиханов написал свои заметки на его книгу «Ханские ярлыки», ставшие, по сути, его первой научной работой.

Г.Е. Грум-Гржимайло.

Ч.Ч. Валиханов.

Статья из «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона» (СПб., т. V, 1891 г., с. 415).

Валиханов (султан Чокан Чингисович) - чингизид, правнук знаменитого Аблай-хана и внук султана Вали-хана, киргиз Средней орды, род. в 1835 г., в Кокчетавском округе, получил образование в Омском кадетском корпусе. Грум-Гржимайло Григорий Ефимович (1860 – 1936 г.г.).
В 1856 г. он посетил Илийский край, где встреча с П. П. Семеновым пробудила в нем решимость первым из образованных русских людей проникнуть в Кашгар. Переодевшись купцом, в 1858 г. он вступает в область кара-киргизских кочевий и пересекает Тянь-Шань по маршруту: Верное, ИссыкКуль, перевал Зауку, озеро Чатырь-Куль, перевал Туру-гарт и Кашгар.
По возвращении своем в 1859 г. он отправился в Петербург для научной разработки собранного им обширного этнографического и исторического материала; очень много здесь трудился, слушал лекции в университете; но в 1866 году* 1 умер, не успев издать всех результатов своего по тому времени очень интересного и смелого путешествия.
Немногое напечатанное им:
«О состоянии Алтышара, или шести восточных городов китайской провинции Нань-лу в 1858 - 1859 г.г.» («Записки Имп. Русского геогр. общ.», 1861 г., кн. 3),
«Очерки Джунгарии» («Записки ИРГО», 1861, кн. 1,2) и, наконец, посмертная статья его, редактированная П. П. Семеновым («Изв. ИРГО», 1868), имеют важное научное значение и свидетельствуют о разностороннем образовании и наблюдательности автора.

Примечания: * 1 На самом деле Валиханов умер в 1865 году.

Грум-Гржимайло Григорий Ефимович (1860 – 1936 г.г.).

Русский путешественник, географ, зоолог и лепидоптеролог, исследователь Западного Китая, Памира, Тянь-Шаня (1884 – 1890 г.г.), Западной Монголии, Тувы и Дальнего Востока (1903 – 1914 г.г.).
Открыл Турфанскую впадину. Его основные труды посвящены физической, политической, исторической географии и этнографии Центральной Азии, а также ее энтомологии. В своих исследованиях регулярно обращался к трудам Чокана Валиханова. Справочная статья о Чокане Валиханове в «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона», вышедшем в 1891 году, была написана Г. Е. Грум-Гржимайло.

Н.И. Наумов.

Чокан Чингисович Валиханов.

Опубликовано в «Киргизской степной газете» (1894 г., №18).

Через несколько месяцев исполнится 60 лет со дня рождения известного Ч. Ч. Валиханова. Было бы важно, если б люди, знавшие лично покойного, успели поделиться своими воспоминаниями о нем, так как у нас нет до сих пор подробностей биографии этого так рано умершего человека. Ч. Ч. Валиханов, правнук знаменитого в истории Средней киргизской орды Аблай-хана, родился в 1835 г. в Кокчетавском уезде Акмолинской области.
Получив начальное образование в Омском кадетском корпусе, Валиханов в 1853 г. поступил на службу в Сибирское казачье войско, где благодаря своим блестящим дарованиям сумел вскоре выдвинуться и уже в следующем году был назначен адъютантом к тогдашнему генерал-губернатору Западной Сибири Г. X. Гасфорту.
В 1856 г. Валиханов посетил Илийский край, где встреча с известным географом П. П. Семеновым окончательно укрепила его в намерении отдаться изучению своей родины и сопредельных стран. Обстоятельства благоприятствовали Валиханову.
В 1858 г. ввиду беспрерывных смут и восстаний в [Восточном] Туркестане, неблагоприятно отразившихся на нашем пограничном районе, было признано необходимым отправить доверенное лицо в Кашгар, как для получения на месте достоверных сведений о положении края, так и для исследования, насколько это было возможно, торговых путей в этих частях Средней Азии. Поручение было очень опасное, и для исполнения его требовался человек, не только обладавший большой решительностью и способностью наблюдать, но и знающий азиатские наречия и восточные обычаи.
Валиханов как нельзя более отвечал всем этим требованиям и с радостью принял заманчивое предложение. Летом 1858 г. он вместе с караваном двинулся из Семипалатинска в далекий путь, выдав себя за родственника караванбаши.
Дорога была крайне тяжелая и требовала от путешественника массы труда и энергии. Осенью того же года караван перешел Тянь-Шань и достиг благополучно Кашгара, где Валиханов пробыл несколько месяцев, посвящая все время изучению края.
После целого ряда затруднений и опасностей караван прибыл 12 апреля 1859 г. в Верное. Поездка эта была при тогдашних условиях настоящим подвигом. Со времени знаменитого путешественника Марко Поло ни один европеец не проникал в Кашгар, за исключением злополучного Адольфа Шлагинтвейта, поплатившегося жизнью за свою смелость.
По возвращении из Кашгара Валиханов был переведен на службу в Петербург, где деятельно принялся за научную разработку собранного им обширного этнографического и исторического материала, стараясь в то же время пополнить всячески свое образование.
Вечно занятый своими вопросами, он успевал не только читать массу литературы, но даже слушать лекции в университете и т. д. К сожалению, сырой петербургский климат подействовал на Валиханова крайне нехорошо, у него обнаружились в скором времени острые признаки чахотки, что и заставило его возвратиться на родину, в степь, где он и умер в 1865 г., на 31 году от рождения.
Труды Валиханова «Очерки Джунгарии», «О состоянии шести восточных городов китайской провинции Нан-лу» печатались в «Записках Императорского Русского географического общества», которое [общество] с сочувствием отнеслось к даровитому киргизу.
Впрочем, Валиханов далеко не успел обработать все собранные им обширные материалы по географии, истории и этнографии Средней Азии, для собирания которых он не щадил ни труда, ни денежных затрат.
В общем статьи Валиханова свидетельствуют не только о тонкой наблюдательности автора, но и широком понимании вещей, которое немыслимо без разностороннего образования. В заключение этой заметки мы с удовольствием можем прибавить, что, выбившись на широкую дорогу и вполне освоившись с цивилизованной жизнью, Валиханов не стал чужд своей родине, как это часто бывает в таких случаях.
Напротив, высоко ценя условия культурной жизни, он в то же время горячо любил свой народ, сознавая, что только под могущественным покровительством России в состоянии выйти азиатские народы из своего векового застоя и невежества.

Шоқан Шыңғысұлы Уәлихановтың.

Атаңты Шоқан Шыңғысұлы Уәлихановтың туғанына бірнеше ай өткен соң 60 жыл толады. Егерде бұл ңұрметті марқұмды жүз- бе-жүз аның білген таныс адамдар болса, ол жөнінде білгендерін жәрдем етіп жазып жіберсе, тек жақсы болар еді.
Себебі, дүниеден ерте өткен бұл марқұмның тірі күніндегі болган өмірлерінің та- мам баянын осы күнге шейін біз апық білмейміз. Шоқан Шыцгысұлы Уәлиханов Орта жүз қазағының дүниеге мәшһүр болган атаңты Абьтлайханныц пемерелерініц баласы еді.
1835 жылы Аңмола облысьшдағы Кокшетау уезінде туған еді. Шоқан Уәлиханов Омбы қаласындағы Кадетский корпусында ғыльім бітіріп 1835 жылы Сибирия өлеетінің ңазақ орыс әскерінің қызметіне кірген еді Бүд қызметінде тұрып ақыл парасаты асқан соң ілгері басып, кейінгі жылында Күнбатыс Сібірді билеп тұрушы генерал-губернатор хазратлары Гасфорд дегенніц ңұзырында адъютант дәрежесінде қызметте тұрған еді.
1856 жылы Шоқан Уәлиханов Іле жагына барган еді. Жоне бұд. жерде дүние ғылымын тәптештеген ғылым иесі атақты Семенов дегенмеңен жолығып сөй- лескен соң өзінің туьш өскен цазақ халқының жердерінде және бұған таяу тұрған жайларын да тәптештеп қарап, тамам баян етіны кез болған еді.
1858 жылы Шығыс Түркстанда бүліншілік және тынышсыздық болған еді. Және мұның залалы біздің шет жердегі халыққа тиген еді. Бұл себептен Қашңар шәһәріне бір сенімді адамды жібермекке қажет) болған еді.
Бұл жаңтың мән-жайын және сауда жүретін жолдарын да зерттеп, біліп келмек үшін бұл жол бек қорңыныш еді. Ол бұған баратын адамның жүректі және ңағілез аңылды болғаннан басқа да, сол жұрттың тілін және за- ңын, әдеттерін де білетін адам керек еді.
Шоқан Уәлиханов мұндай мұқтаж жұмыстарға іздесе де табылмайтын адамның бірі еді. Және өзінен барасың ба деп сұраған соң ңуанғанынан барамын деп ықтияр болған еді. 1858 жылы жаздыкүні Семей шәһәрінен шығып, керуенменен бірігіп. керуен басының туғанымын деп алыс жолға сапар шегіп жүріп кетті.
Жол бек қиын болған еді. Сапаршылардан көп жаһәтшілік және көп шыдамдың қажеттер болған еді. Сол жылы күздікүні керуендер Тянь-Шань тауынан асып барып, Қашқар шәһәріне аман есен барып жетіпті.
Және бұл жерде Шоқан Уәлиханов бірнеше ай тұрып, бұл жайларды тамам баян етіп жазып алыпты. Керуендер неше рет жол ңиыншылығын көріп және де ңорқынышта болып 1859 жылы 12 апрельде Алматы қаласына қайтып келіпті.
Сол заманда мұндай жерлерге барудың өзі таңғажайып ерлік деп білуші еді. Жол жүргіш, дүние кезгіш атақты Марко Поло деген адамнан бермен қарай Европадан ешбір адам Ңапіңарға батып бара алмаған еді және Адольф Шлагинтвейт деген адам барамын деп опат болған еді.
Қашқардан қайтқан соң Шоңан Уәлихановты Петербор шәҺәріне ңызметке шақыртып алып барған еді. Ол бұл жерде тұрып өзінің көріп біліп келген нәрселерін және халықтарын тамам баян етіп жаза бастаған еді.
Өзінің бұл айтылмыш создерінің соңында тәптіштеп өмір бойынша жүргеннен басқа да және көп кітаптарды оқығаннан басқа да тағы да (Петербор) университетінде ғылыми дәрістер тыңдап тұрушы еді.
Бірақ өкінеміз Петербур шәһәрінің суық дымқыл әуесі Шо- ңанға жақпағандықтан, тез заманда Шоңанның өкпесіне құрт захматы (көксау дерті) пайда болған соң, өзінің туған жері қыр далаға қайтып келіп 1866*52 жылы 31 жасында дүниеден сапар шекті.
Еңбектерін (Жоңғария уалаяты және Қытайдағы Нан-лу уалая- тына ңараған күншығыстағы алты шәһәрдің мән-жайын баянетіп жазған) Шоқан Уәлихановтың жаһатын патша қазіреттерінің дүнйе ғылымын басқарып тұрған мекемесіндегі Россия әкім иелері тәрбиелеп басып шығарған еді.
Және бұл әкім иелері бұл ғылым иесі парасатты қазаңтың талабына рас жаны ашып, ыңылас қойған еді. Оның үстіне Шоқан Уәлиханов өзінің Орта Азиядан жи- наған дүние ғылымына бұрынғы өткен хабарларды жазатын ғы- лымға және халықтардың мінез-әдеттерін баян ететін ғылымдар- ға керекті хабар нәрселердің көбін жаза алмастан кетті.
Ол мұны жинаған ынтасында ақшасын да аямаған еді. Ол Шоңан Уәлихановтың жазған срздерінен байқалады. Шоқанның пысыңтығы және нәрселерді пайым еткен зеректігі әртүрлі ғылымды білген адам болғандығын байңатады.
Бұл баян наманың ақырын тиянаң етіп, ұйғарамыз және қуа- нышпен ңосып жазамызГ Егерде Шоңан Уәлиханов ғылым, өнер иесі;; халықтың әдет, заңын біліп, даңғыл биік Чжолға шықса да өзінің туған жаман , (елін) - жатырқамады және ұмытпады.
Демек, мұндай кемшілікті ікөп адамдар кылар еді. Тағыда ғылым мен өнердің қымбат екенін біліп құрмет тұтып, өзінің халқьін бек жақ- сы көруші еді. Оның үстіне Россия халқының қорғап, қоршап бо- лысңанын (ойлап), Азия: халықтары ілгері наданшылықтан құтылар ма деп ойлаушы еді.

Форма поиска

Вы здесь

Отрывок из статьи «Этнологические особенности сибирского населения».