Вчера возвратился я с К... из путешествия столь же необыкновенного, сколько любопытного для Европейца. Мы ездили в Киргиз-Кайсакскую степь, и были у Высокостепенного Меньшой Орды Хана Ширгазы. Прием нам сделанный сим кочующим повелителем полудикого народа и жилища его заслуживают быть описанными. 
Приехав в пограничную Красногорскую крепость, из которой нам должно было отправиться в степь, оставили мы нашу коляску, сели на верховых лошадей, взяли для прикрытия несколько вооруженных Тептерских козаков и пустились за Урал, составляющий границу нашу от Киргизцов.
Версты 4 ехали мы кустарником, потом выбрались на необозримую равнину, покрытую иссохшим ковылом. Правая сторона ее была совершенно открыта; в левой синели небольшие горы, на коих возвышалось множество холмов, подобных сахарным головам.
Картина сия почти неизменялась до самого Ханского аула (Аулом называют несколько кибиток вместе расположенных: ето подвижное селение. Л.), от которого в нескольких верстах встретил нас племянник Хана Султан (Султанами у Киргизцов называются только дети и потомки Ханов. Л.) Мендиар.
Подъехав к нам, он снял шапку, спросил нас о здоровьи, объявил, что послан к нам на встречу, и поскакал показывать нам дорогу, ибо впереди не было никакого следа. Через четверть часа мы увидели небольшой лесок и вдавшуюся в оной полукруглую долину, на которой недалеко от озера разбиты были три большие белые войлочные кибитки.
Средняя из оных была собственно Ханская; одну крайнюю занимали три жены его, а третью очистили для нас. Против сих трех в некотором отдалении разбросаны были до 100 маленьких серых и черноватых войлочных же кибиток, в которых живут (Теленгуты суть рабы, взятые в плен или происходящие от пленников. Л.)
Теленгуты или служители Ханские и простые Киргизцы.  входа отведенного нам шатра встретили нас меньшой сын Ханский Султан Идига и еще два Султана, родственники его. Каждой из них пожал у нас руки, каждой благодарил за то, что мы приехали к ним, и просил, войдя в палатку, сесть. С полчаса провели мы с ними в изъявлении взаимных вежливостей; потом Хан прислал просить нас к себе. 
Его Высокостепенство, одетый в шелковой сребристый халат и сверх оного в соболью шубу, покрытую богатою парчею, а на голове имевший конусообразную бархатную шапочку, шитую золотом и опушенную бобровым мехом, принял нас у входа в свою кибитку, поблагодарил нас за посещение, сел на стул и посадил нас возле себя также на оставшихся двух складных стульях; Султаны же, которые окружали его при сей аудиенции, и которых было тут шесть, сели на коврах по общему Азиятскому обыкновению, поджав ноги под себя.
С глубочайшим благоговением спросив о здоровьи ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА нашего, Хан сделал мне несколько вежливых вопросов, собственно до меня касающихся, и потом обратился с тем же разговором к моему товарищу; а я начал со всем возможным вниманием осматривать походной дворец его, в котором, не взирая на то, что он в удобствах для жизни уступает преимущество порядочной хижине поселянина, произносятся также, как в чертогах сильных Монархов, приговоры о жизни и смерти.
Снаружи он покрыт белыми войлоками. Вид его круглой, к верху суживающийся; в диаметре имеет он до 20 шагов, в высоту аршин 8. На верху над самою срединой прорезано круглое большое отверстие, по произволу открываемое и закрываемое: в него входит свет и выходит дым от разводимого под оным внизу огня.
Внутренние стены, состоящие из складной деревянной решетки, от земли аршина на полтора покрыты сплетенными из соломы и разноцветных шерстяных ниток занавесками, предназначенными для того, чтобы в жары, когда наружной войлок подымется, сквозь оные мог входить в кибитку свежий воздух, не занося с собою пыли.
Верьх обтянут шерстяною пестрой тканью. Часть противулежащая дверям занята была множеством Сибирской работы сундуков, поставленных один на другой и покрытых Бухарскими и Персидскими коврами, на которых лежали парчевые, суконные и бархатные, золотым позументом обитые халаты и шубы.
На левой стороне развешено было оружие, состоящее из трех сабель, одной золотой, драгоценными каменьями осыпанной, которая пожалована Хану ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ, и двух Турецких в серебре обделанных, из Турецких же богато украшенных ружей и пистолетов, из одного простого ружья с приделанными к тему сошками, из колчана со стрелами, из лука и нескольких мелких снарядов для вооружения.
По правую сторону на сундуке разложены были три седла с разными украшениями, сердоликами и бирюзами; возле них висела конская збруя с серебряными и золотыми насечками, вычеканенными в Ханском ауле одним из его Киргизцов.
Тут же стоял четвероугольной деревянной ящик, испещренный разноцветными крашеными косточками и резьбою, а в нем покрытой ковром кожаной мешок с кумысом и лопаточка для мешанья сего любимого напитка всех кочевых народов.
Далее стояли две пестрые круглые чаши, имеющие почти аршин в поперечнике и выдолбленные из одного дерева; над ними повешен был маленькой серебряной самовар; посредине же кибитки стоял складной столик, покрытой красным платком.
По окончании первых приветствий, Хан взглянул на своего дворецкого или Гофмейстера, и нам тотчас подали прекрасной серебряной вызолоченной чайник с чаем и несколько раззолоченных же фарфоровых чашек, из коих одна, превосходя величиною своею прочие, показывала, что предназначена для особы самого Хана.
После сего угощения мы возвратились в нашу кибитку: еще было около полудня. Часа в два пришел к нам с 4 Султанами старший сын Ханский, Султан Ишгазы, только что возвратившийся с охоты. Он повторил те же вежливости и вопросы, которые мы слышали от отца его, и потом спросил, можно ли нас потчивать Киргизским кушаньем. Мы отвечали, что желаем быть угощаемы по всем принятым у них обыкновениям, - и нам принесли в оловянной чаше биш-бармак (Биш значит пять, бармак палец. Л. ), т. е. молодого вареного в соленой воде баранчика, которым накормить приезжего гостя Киргизцы почитают за долг.
Мясо было необыкновенно жирно и довольно вкусно; но имело неприятный запах. Сын Ханский, заметив, что мы мало едим, подошел к нам и просил окончить баранчика.
Я отозвался, что Руские мало едят: он отвечал:
- "Киргизы на вас в етом не похожи, ибо иные из нас съедают по целому барану."
Мы решительно признались, что уступаем им первенство, и встали из за стола; тогда старший между Султанами вынул из чаши оставшееся мясо и разделил его руками между всеми предстоявшими, а нам налили из кожаного сосуда, сшитого наподобие наших чайников, две большие Китайские чашки кумысу. Таков был обед наш.
Вечером, когда солнце зашло и стало прохладно, принесли в кибитку нашу вязанку дров и разложили посредине ее огонь. Хозяева все сели кругом огня, мы сделали то же и начали разговор об обрядах, образе жизни, обыкновениях Киргизцов.
Я спросил одного Султана:
- имеют ли они музыку?
Он, не отвечая, тотчас вышел и скоро возвратился с одним простым Киргизцом, которой держал в руке пустую травяную трость в аршин длины с тремя на конце прорезанными отверстиями, без всяких клапанов и перегородок внутри.
Ето единственный Киргизской музыкальной инструмент, называемой ими чибызга! Знаменитой игрок подошел к огню, сел, надулся, взял в зубы принесенную им трость и, как кажется, в полной уверенности очаровать нас своим искусством, заиграл.
Концерт его был более дик, нежели мы ожидали, не смотря на всю умеренность наших требований. Взяв у него чибызгу, я сам хотел надуть несколько нот; но все мои усилия были напрасны: ибо после увидел я, что игра на ней есть не что иное, как пение внутренностию гортани, из которой выходящие охриплые звуки, проходя чрез тростник, обращаются в самые грубые и дикие тоны, особенно в низких тонах.
Слушая таковую музыку, сидя ночью на земле у огня, несколько раз угасавшего и опять разводимого, и видя себя в кругу людей, которые толпились один пред другим для того, чтобы взглянуть на нас, и которых язык, образ жизни, одежда, словом все для нас было ново и необыкновенно, можно было забыться и представить себя во сне перенесенным на какой нибудь неизвестной остров.
Второй концерт или вторая часть полного концерта была полу-Русская. Она состояла в игре на балалайке, на которой меньшой сын Хана, желая угостить нас как можно почетнее, сам проиграл нам один давно известный мне екоссез, выученной им у Руских, и несколько песен Киргизских, Туркменских и Калмыцких, их которых одна была очень изрядная, и две или три состояли из двух колен, по два раза повторяемых.
После сих увеселений нас опять позвали к Хану. Мы нашли его греющегося у разведенного в кибитке его огня, накинули на себя поданные нам собольи шубы, сели возле него и довольно долго говорили с ним о невыгодах кочевой жизни, о желании его иметь дом для зимы и о намерении завести хлебопашество для примера подвластным своим; потом напились чаю, кумысу, и отправились спать.
Любопытство видеть стада Киргизские и картину утренних забот кочевого народа пробудило меня часа за два до восхождения солнца. Я вышел в поле, приближился к передним кибиткам, занимаемым Ханскими служителями, и увидел между оными неподвижно лежащих до 3,000 овец, около 800 лошадей и более 120 верблюдов.
Лишь только первые лучи солнечные начали показываться, все пришло в движение: люди стали взад и вперед ходить, скот поднялся и зашевелился. Прошло с небольшим полчаса, и стада потянулись в обе стороны.
Тут любопытнее всего было видеть между бегущими овцами важно выступающих верблюдов, на которых сидели пастухи, повелители толпившихся около них тысяч.
Картина жизни кочевого народа должна быть очень сходна с картиною времен патриархальных, и взгляд на Киргизцев легко напоминает нам современников Авраама, также кочевавших в земле Обетованной. Степь Киргизская и обитатели оной любопытны не только для ума наблюдателя, но и для воображения стихотворца.
Возвратясь в кибитку свою, я нашел тут Ханских сыновей и поставленной на столе самовар с тем же богатым чайным прибором, которой видели мы накануне. Приняв от хозяев поздравление с добрым утром и окончив чай, к которому принесли им довольно дурного из овечьего молоко сделанного масла, и несколько кусков круту или сыру, добываемого из овечьего же молока чрез продолжительное вываривание, мы пошли к Хану прощаться.
Он с непритворною ласкою опять поблагодарил нас за посещение, просил помнить его, опять приехать к нему и, взяв нас за руки, предложил нам в знак памяти, по обычаю у них введенному, выбрать то, чтo нам более нравится у него в кабинете.
Мы отказались, принесли нашу признательность за угощение, изъявили в пышных Азиятских выражениях желание, да озарит дом его светило благополучия, и откланялись. Приуготовления к отъезду задержали нас еще с час в кибитке нашей.
Вышед из оной, мы увидели у входа сидящих на лошадях сыновей Ханских, двух племянников и еще одного Султана и одного старшину, а с ними человек до 20 простых Киргизцев. Ополчение сие собралось нас провожать, мы тотчас присоединились к нему с нашими Тептерями и поехали вместе обратно к границе.
День был прекрасной, тихой, и жар доходил в полдень до 20 градусов Реом. Такая погода 16 Октября столь же была необыкновенна, для нас жителей севера как и окружавшие нас люди. Проехав версты две, старший сын Хана сказал мне, что желает позабавить нас, и потом, оборотясь назад, что-то приказал ехавшим за ним Киргизцам.
Тотчас один из них запел песню, в которой превозносил милости нашего ИМПЕРАТОРА к Хану их, желал ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ долго жить, и наконец хвалил нас, приглашая опять приехать к ним в степь. По окончании сей оды, певец повернул лошадь и поехал в нескольких шагах от нас по левую сторону, в то же время другой Киргизец взял в право, - и начался дует.
Первый певец, пропев один куплет, умолк; тогда запел второй, потом продолжал опять первой, за ним опять второй, и так далее. По однообразному напеву их я думал, что оба поют одно; но мне объяснили, что они спорят, и что один, выхваляя свою любезную, жалел, что она его забыла и вышла за муж; а другой утверждал, что она не заслуживает сожаления и что она собою не хороша.
Все слышанное нами тут было пропето без всякого приготовления: ибо Киргизцы не имеют таких песень, которые, быв однажды сочинены, переходили бы от одного к другому; всякой из них сам сочиняет, мешая разные мысли свои с изображениями встречающихся глазам предметов, всякой сам импровизатор.
С таковою музыкою и при необыкновенном свисте одного из Султанов, имевшего в зубах кусочек тростника, подъехали мы к Уралу, через которой должно было переправляться в брод. Пока мы с К... рассуждали, где безопаснее ехать, между тем сопутники наши поджали под себя ноги, сели на седлах также как садятся на полу, и держась на лошадях коленами, пустились чрез воду.
С любопытством взглянув на их ловкость, мы последовали за ними, и переехали на другой берег с мокрыми ногами, тогда как они были совершенно сухи. Тут все провожавшие нас простые Киргизцы возвратились, а сыновья Ханские и прочие Султаны доехали с нами до первого форпоста нашего, и тогда уже, поблагодаря нас за посещение и пожелав нам здоровья, расстались с нами.
Пожимая при прощаньи руку у Султана Мендиара, которого месяца четыре назад видел я в Петербурге, и которой превозносил мне жизнь Петербургскую при выезде из своего аула, я спросил его:
- Не лучше ли оставить степь и переселиться в такой прекрасной город? "
- Город чудесный!" отвечал он:
- "но для меня в степи приятнее; я в ней родился и вырос; я привык к ней, и не могу оставить ее."
Киргизец сей в трех или четырех словах сказал мне более, нежели все пространные рассуждения наших Европейских ученых о любви к отечеству.

Источник:
А. Левшин. 20 Октября 1820 года. Оренбург.
«Свидание с ханом меньшой Киргиз-Кайсакской орды». Вестник Европы, Часть 114. № 22. 1820 год.

О просвещении Киргиз-Кайсаков. 1825 год.

Ни образ жизни, ни нравы ни религия не позволяют Киргизам быть образованными. Все просвещение их состоит из нескольких слабых лучей, почти невольно озаряющих человека, который хотя немного мыслит, имеет воображение, и принимает впечатления окружающих его предметов; но и сии познания их обезображены суеверием.
Язык их есть испорченное Турецкое наречие, в котором много слов непонятных, как для Турка, так и для Татарина Крымского, Казанского, а иногда даже и для Оренбургского. Сверх того, где Турки и Татары пишут ш, там Киргизы говорят с; где у первых: йа, йе, йи, йо, йу, там произносят они джа, дже, джи, джо, джу; вместо и, выговаривают ы; вместо г употребляют х; большую часть гласных выражают не явственно; а буквы a и е большею частию так смешивают что их почти нельзя различить, или лучше сказать, составляют между сими двумя звуками третий средний.
Киргиз, понимающий Алкоран, и следовательно знающий по Арабски, слывет чудом мудрости. Умеющий читать и писать на своем, т. е. на Татарском языке, почитается ученым. Вообще же они не знают грамоты. - Ханы, Султаны и Бии в сем случае не отличаются от последних своих подвластных 2, и имеют у себя письмоводителей или мулл, которые читают им получаемые бумаги, и отвечают за них.
Повелители орд и родов прикладывают только к своим письмам печати, на коих вырезаны их имена. Та же печать, приложенная к белой бумаге, служит вместо доверенности тому, кто предъявляет оную; слова его приемлются вместо письменного послания.
Простолюдины, не имея печатей, употребляют тамги, или знаки, особенные дли каждого рода, и заменяющие подписи и гербы как в рукоприкладстве, так и в клеймении скота, или другого какого имущества 3. При всей однакож грубости и при всем невежестве Киргизского народа, мы находим в нем начала Поэзии и музыки. Гомер, Полибий, Платон, Аристотель говорят о существовании сих изящных искуств в те времена, когда мир, так сказать, еще был в пеленах; новейшие путешественники нашли их у большей части полудиких.
Киргизы, столь близкие по многим отношениям к сим последним, представляют новое доказательство того, что «человек родится поэтом и музыкантом». Конечно Поэзия их не есть наука, и они не сочиняют стихов; но надеемся, что ни один просвещенный читатель не откажет им в понятиях о стихотворстве, когда узнает, что они, подобно древнейшим народам мира, имеют песни, в которых прославляют подвиги своих героев, описывают природу, и поют любовь.
Слова сих песней редко выучиваются, и никогда почти не переходят в неизменном виде от одного к другому; но всякий сам сочиняет их, всякой Киргиз сам импровизатор, и по своему выражает происшествия, мысли и чувствования, присоединяя к ним изображения встречающихся глазам предметов.
Легко себе представить можно, что таковые внезапные произведения бывают по большей части бестолковы и уродливы, особенно в тех местах, где употребляются сравнения, которые, как известно, составляют любимую риторическую фигуру всех Азиятцев: однако бывают между ими и удачные.
В некоторых песнях встречаем не только гармоническое падение стихов, но даже иногда и рифмы.

Вот две Киргизские песни в переводе:

Первая:

Черны брови не сурмены!
Привязали вы меня к себе.
Я люблю верно тебя,
Отгоняешь ты меня. 
Давай, давай овса лошади,
То пеший на дороге не останешься,
Отдай скотину за девку,
То век с ней не расстанешься.
Я сильно в тебя влюбился,
Позволь мне с собою поиграть.
Молоденек, молоденек для игры.
Лошадь упади тебе на шею.
Бросился ястреб на уток,
На стадо, стадо большое.
Я сам болен весь,
И еда на ум нейдет.
Против дверей вода стоит,
Моя пола обмочилася;
В том ауле две девки,
Обе в меня влюбилися.
Сосна дерево выросло;
На него туман упал.
Вчера к себе меня не пустила,
Когда ни будь сама приласкаешься.

Вторая:

Видишь ли этот снег?
Тело моей милой еще белее.
Видишь ли эту кровь, текущую из зарезанного барана?
Щеки ее еще алее.
Видишь ли этот обозленный пень?
Волосы ее еще черные. 
Знаешь ли, чем пишут Муллы у нашего Хана?
Брови ее темнее чернил их.
Видишь ли пылающий уголь?
Глаза ее сверкают еще сильнее.

Песни Киргизские сопровождаются иногда музыкою; иногда же составляют дуэты, терцеты и квартеты, в которых певцы ноют один за другим по куплету. Содержанием таких концертов бывает или простой рассказ, или спор и соперничество в любви, или похвалы какому-нибудь знаменитому гостю, которого хотят почтить.
Место Эпической Поэмы занимают у Киргизов сказки, наполненные чудесами, волшебствами и убийствами. Герои оных часто подражают Европейским Рыцарям XII и XIII столетий; ездят по степям искать приключении; сражаются с колдунами, богатырями и славнейшими наездниками; входят в связи с женами своих неприятелей, и освобождают несчастных от тиранства мужей; получают от красавиц своих талисманы, прославляют в песнях прелести их, разоряют, грабят для них аулы, наконец похищают их, и привозят к себе для того, чтобы уделить им четвертую или пятую часть своего сердца!... 4.
Одна мысль о таковой награде за верность смущает душу Европейской женщины; но Киргизка, родившаяся и взросшая для рабства, принимает ее, если не спокойно, то по крайней мере с покорностию, и без удивления.
Красноречивые расскащики умеют украшать повести свои уподоблением и природе подражающими словами; почему приноравливают голоса свои к крику разных животных; дополняют описания телодвижениями, и, входя в положение своих героев, принимают в них самое живое участие.
Во всех рассказах сего народа видно пылкое воображение и склонность к пиитическому энтузиазму. Мелодия, или, говоря просто, голоса Киргизских песен менее изменяются нежели слова: ибо они почти все равно просты, однообразны, унылы и утомительны для слуха.
Главные музыкальные инструменты Киргизов суть: кобыз и чибызга. Кобыз похож на старинный Русский гудок, и даже немного на скрыпку; но не имеет верхней деки, и состоит из выдолбленного полушара, с выпуском внизу для утверждены подставки.
Струны, на кобыз навязываемые, очень толсты, и свиваются из конских волос. Играют на нем, сжимая его в коленах (как виолончель), коротким смычком. Тоны, издаваемые сим инструментом, отменно грубы и нечисты; однакож я слышал на нем подражание пению разных птиц, очень близкое к природному.
Чибызга есть дудка, выделываемая иногда из дерева, и по большей части из камыша, и имеющая около аршина длины, с тремя или четырьмя прорезанными на концах отверстиями, без всяких клапанов и перегородок внутри. Играть на чибызге, значит петь внутренностию гортани.
После сего не мудрено заключить, что она в дикости и грубости звуков должна превосходить кобыз. Некоторые из Киргизов имеют у себя также балалайки и другого рода кобыз, который заняли они у Русских, и которому наши простолюдины дают название варгана (органа).
Он делается обыкновенно из железа, или стали; а играют на нем, прикладывая его к зубам, и приводя в движение тоненький стальной прутик, занимающий место струны. Греки находили, что музыка необходима для исправления нравов; Киргизы употребляют ее для распространения суеверия, и для лечения больных. Как то, так и другое видели мы при описании трагикомических представлении Баксов, которые отправляют должности лекарей и гадателей 5.
Впрочем пустые и суеверные обряды сих обманщиков не составляют всего врачебного искуства Киргизов: они действительно знают многие полезные лекарства, а потому мы должны дать читателям понятие о Киргизской медицине.
От боли в груди пьют они взвар, составляемый из корня дикой розы или шиповника, с медом и коровьим маслом. От чесотки и некоторых других болезней купаются в воде соляных озер.
Лом в костях унимают, намазывай больные члены соком, вытекающим из распаренного осеннего овечьего помета, или привязывая к больному месту тот же полет созданный.
Опухоли разгоняют припарками из разных трав. Больные ноги окуривают парами киновари, которую под ними жгут на угольях.
Ознобленные члены, как можно скорее, опускают во внутренности нарочно, убиваемой для сего случая овцы. Тем же средством лечат и раны. От переломов пьют истертую медь и еще какой-то толченый камень.
Растение, называемое ими шираз, употребляют они вместо сассапарили. Медвежья желчь служит, подобно настойке Шпанских мух, для восстановления истощенных сил; ею же намазывают больную спину.
В некоторых случаях обвертывают больных в теплые, только что содранные шкуры разных животных; в других едят киноварь, пьют овечью кровь, растопленное сало, и проч.
Ноги птицы, называемой ими тилегус, и похожей на куропатку, иссушив, толкут и дают пить с водою больным белою горячкою, и укушенным бешеными собаками.
Нет почти нужды объяснять, что все таковые сведения Киргизов в Медицине суть только опыты, открытые случаем и врожденным всякому человеку физическим стремлением пещись о сохранении своей жизни; что они не основаны ни на какой теории, и передаются от одного другому изустно.
Скажем теперь несколько слов об астрономических познаниях Киргизского народа. Пастух, - живущий всегда под открытым небом, скрывающийся от зноя дневного под тению деревьев, скал, или в пещерах, и потому почти всегда наслаждающийся величественным зрелищем ясной ночи, пастух, не имеющий других часов для определения времени кроме солнца, луны и звезд, другого занятия кроме рассматривания их, - невольно и неприметно знакомится с большею частию светящихся над головою его точек, узнает время восхождения и захождения их, замечает расстояние одной от другой и проч.
Таким образом Халдеи положили основание Астрономии; таким же образом и Киргизы приобрели некоторые понятия об оной: но суеверие, везде сначала обратившее науку сию в собрание ложных умствований, не замедлило подавить начала оной и в описываемом нами народе.
Киргизские звездочеты, или Фалчи, подражая астрологам, употребили познания свои не для дальнейших наблюдений светил небесных, но для обмана. Населив небо добрыми и злыми духами, они поставили себя посредниками между сими горними жителями и между легковерными соотечественниками своими; начали гадать по звездам; подчинили влиянию их землю и все дни года; стали предсказывать по ним будущее, пугать, обнадеживать: одним словом придали им все те свойства, которых действие на слабые умы всегда отражается в собственную их пользу.
Происшедшие от сего вздорные мнения о существовании на всех светилах разных духов и сношении с ними гадателей, уже описаны нами в своем месте. Здесь обратим внимание только на истинные астрономические познания Киргизского народа, сохранившиеся среди множества басней.
Большая часть оных носят на себе печать естественной простоты и пастушеского образа жизни своих основателей.
Полярная Звезда, по маловидному течению своему и положению на истинном Севере, занимает у Киргизов главнейшее место в небе, и называется Темир-казык, т. е. железный кол. Ею руководствуются они в ночных путешествиях; по ней узнают страны Света; к ней обращаются, когда собьются с дороги 6.
Венера, восходящая вечером, когда гонят стада с полей в аулы, или поутру, когда скот с ночлега пускают на паству, носит у них название пастушьей звезды (Чубан-джулдус).
Не разделяя звезд, составляющих Большую медведицу (Джиды-каракчи), Киргизы говорят, что она состоит из 7 волков, которые гонятся за бегущими от них двумя лошадьми, белым мереном (ак-бузат), и серым мереном (Кук-бузат), и что когда первые, догнав сих последних, съедят их, то сделается преставление света. Сближение их будет знаком приближающегося конца миру.
Плеядам дают они название дикого барана (Аркар или Уркар), и поелику сие небесное животное их весною несколько времени бывает невидимо, то они думают, что оно нисходит в землю, и выгоняет из оной траву, нужную для питания подобных ему земных баранов и овец.
Созвездие Девы называют они Сююнбюля; Тельца Саур, -Близнецов джаузаберюджи и проч.
Млечный путь, по направлению которого, как думают Киргизы, летают птицы из Европы в Азию и обратно, именуют они птичьею дорогою (Кушнул-джул).
Зная положение и течение большой части светил небесных, Киргиз смело пускается ночью в путь по степям, в которых нет ни дорог, ни тропинок, и не только безошибочно достигает желаемой цели, но даже определяет на каждом шагу час или время, протекшее от начала ночи, и место, где застанет его утро.
Таким же образом, смотря на солнце, назначает он, сколь давно показалось оное на горизонт, и когда сокроется. По сим замечаниям располагает он занятия свои, отдыхи, путешествия, остановки, выезды, свидания: словом сказать, он смотрит на небо, как Европеец на карманные часы.
Киргизы знают также Метеорологию. Многие из них, особенно старики, имевшие случаи наблюдать перемены атмосферы в течение нескольких десятков лет, предсказывают жар, холод, снег, засухи и начало каждого времени года.
Равным образом, по переменам погоды летом, определяют наперед состояние атмосферы в соответствующие времена зимы, по осени заключают о весне, и проч. Прорицания их заслуживают ту же степень вероятия, как и наши метеорологические календари.
Год Киргизов начинается с Марта месяца. Первый день оного называют они науруз, т. е. новый год; а месяцам дают наименования Зодиакальных знаков. Разделение сие вошло к Киргизам в употребление вместе с Магометанскою религиею; а потому не многие и знают оное.
Большая часть разделяет год на весну, лето, осень и зиму, не различая месяцев.екоторые же дают им еще другие названия: Март кокос, Апрель мамыр, Май мамрай, Июнь аряй, Июль чилдай, Август сюнбуля, Сентябрь саражатамыз, Октябрь карачакаул, Ноябрь джюштичаскам, Декабрь кантор, Январь джиштунай, Февраль бырдины.
У Персиян заняли они и составление недели, которую начинают, последуя Алкорану, с субботы. Названия дней удержали они Персидские:

Последняя празднуется, как у Христиан Воскресенье.
Счисление от Эгиры, или бегства Магомета, известно в Киргизском народе только ученым Муллам; прочие не имеют и понятия об оном, но более считают Могольскими юбилеями, содержащими в себе по 12 лет, из которых каждое носит название какого нибудь животного 7.

Порядок оных следующий: 

Первой год называется мыший (сычькан).
Второй коровий (сыгир).
Третий барсовой (джулбарс).
Четвертый заячий (тугушкан, или куян).
Пятой крокодиловой (лу).
Шестой змеиной (джилан).
Седьмой лошадиной (джилки).
Осьмой бараний (кой).
Девятый обезьянной (пичин).
Десятый куриной (таук).
Одиннадцатой собачий (ит или аит).
Двенадцатый свиной (дунгуз).

За сим следует опять мыший, коровий, и так далее, тем же порядком. Считая таким образом, Киргиз говорит, что какое нибудь происшествие случилось назад тому три года куриных, т. е. 36 лет; или 4 года бараньих и два простых, т. е. 50 лет; или два года коровьих и 7 простых т. е. 31 год, и так далее.
Не зная другой торговли, кроме меновой, Киргизы не имеют ни монет, ни весов, ни общепринятых мер у других народов. Монеты заменяются у Них баранами, или овцами, числом которых определяют они цену большей части вещей. Предметы, подлежащие весу, берутся ими глазомерно.
Протяжения меряют временем, зрением и слухом. Когда говорят о большом пространстве, то означают, во сколько дней, или в какую часть дня можно оное проехать на лошади, или на верблюде. Определяя же места близкие, принимают за меру расстояние, на котором может быть слышан крик человеческий 8, или на котором глаз перестает видеть 8; а поелику выше сказали мы, что Киргизы отличаются необыкновенною остротою зрения, то три или четыре видимые глазами их пространства, составляют, на ровном месте, целой день доброй конной езды.
Некоторые, вместо разделения времени на часы, делят день от восхождения до захождения солнца на 4 равные части.

Алексей Левшин.

Комментарии.

1. Приносим душевную благодарность почтенному Автору сей любопытной статьи за сообщение оной в наш Журнал, и долгом поставляем уведомить публику, что статья сия есть отрывок из полного и подробного описания Орд-Козачьих, составленного в 1822 году, на границе Киргизской.
Автор жил там около двух лет, наблюдал, собирал сведения от старейшин сего народа, пользовался делами Оренбургского архива, и сравнивал, и потому-то сочинение его чрезвычайно важно для отечественной Истории и Статистики. Нетерпеливо ожидаем выхода оного в свет. Изд.
2. Императрица Екатерина, желая пролить на Киргизов хотя несколько лучей просвещения, Указами 1785, 1786 и других годов, повелела строить для них на границе мечети и школы, учащихся содержать на счет казны, а отцам их оказывать преимущества, давать похвальные листы, подарки и прочее.
Воля ее исполнена, строения сделаны; но всегда были пусты и наконец развалились. Столь же тщетны труды Шотландских Миссионеров, живущих в некоторых пограничных городах наших, и очень усердно старающихся проповедывать ордам Киргизским правила своей религии.
3. Тамги заимствованы Киргизами у Моголов, которые распространяли употребление их не только в средней Азии, но вероятно и в Индии: ибо у Индийцев слово тамга означает то же, что и у Киргизов. - Abel Romusat, в Recherches sur les langues Tartares, Том I. стр. 233, пишет:
«dans la langue vulgaire de l’Hindostan, un certain nombre de mots d’origine Mongole, tels que: Darouga - chef; tamga - marque distinctive» etc. Ланглес, встретив слово тамга (tamgha) в Персидском переводе книги Les Institute politiques et militaires de Tamerlan, затруднялся, как выразить оное, и наконец перевел словами: brevet d’officier (?).
4. Известно, что Киргизцы, равно как и все Магометане, соблюдают многоженство.
5. Баксы, также как и Сибирские Шаманы, сопровождают гадания свои и лечение больных игрою на кобызе, разными телодвижениями и криками.
6. Герберштейн, говоря о Татарах в своих Coment. rerum Moscoviticarum, (издание 1571 года, в Базеле стр. 89) пишет:
«Stellarum, in primis vero poli arctici, quem ipsi sua lingua selesni-koll (железный кол), hoc ert ferreum clavum, aspectu cursum suum dirigere solent».
7. Летосчисление сие употребляется ныне в большей части Азии, и известно одним под именем Монгольского, другим под именем Уйгурского, Турецкого и пр. По древности его должно полагать, что оно изобретено еще в баснословные времена Монголо-Татарской Истории; по кем и когда, того никто не знает.
Пети де Лакруа, в предисловии к Шефереддиновой Истории Тамерлана, пишет: что Улуг-Бек, внук Тамерлана, известный восточный Астроном, говорит об оном; но относительно происхождения его отзывается неведением.
Абель Ремюза решительно называет оное Киргизским, и полагает, что Киргизы составили его, подражая Китайскому 12-летнему Циклу.
Не видя доказательств сего мнения в книге Абель Ремюза, нельзя решиться ни принять оное за достоверное, ни опровергать его. Впрочем если бы оно и было справедливо, то здесь под именем Киргизов должно разуметь не Киргиз-Кайсаков, которые еще не существовали тогда, как описываемое нами счисление было уже давно в употреблении, но древних Киргизов, или нынешних Кара-Киргизов (диких Киргизов).
8. Расстояние сие, называемое Киргизами чакрым, пограничные жители наши переводят словом верста, и полагают оное равным версте.
9. Те же пограничные жители наши называют это видок, и говорят: два видка, три видка и проч.

Источник:
«О просвещении Киргиз-Кайсаков. Северный архив, Часть 18. № 24. 1825 год.