На китайской границе.

В Куан-Кузе я расстался с Ляминым. Я отправился прогуляться по холмам, а Васька с Маргаритой повезли его дальше. Теперь я добрался до горной местности и края свежего воздуха. Там были зеленые долины и дикие цветы, ручьи, возле которых я мог бы с удовольствием перекусить, и у меня была самая приятная прогулка в Копал.
На вершинах виднелись участки снега, и я вскарабкался наверх и потрогал их просто от радости, осознав контраст с жарой пустынь, через которые я прошел. Дорога шла высоко над зеленым плоскогорьем к Алтын-Эмелю, где я добрался до перекрестка дорог, ведущих в Китай.
Огромный караван верблюдов перегородил здесь все пути; две или три сотни верблюдов, запряженных по три в ряд, шли поперек и вдоль, неся огромные тюки с шерстью, но без всадников. За ними присматривали китайцы и маленькие китайские мальчики, которые бегали между ног верблюдов, ругаясь и окликая их, когда вереницы сбитых с толку или намеренно сопротивляющихся животных грозили запутаться в узлы и неразрывные клубки.
Сарты вели здесь неплохой бизнес, продавая горячие обеды в деревянных котлах с тремя отделениями, в которых были мясные пироги, супы и картофель, соответственно, все это готовилось одновременно на углях.
Алтын-Эмель - интересный пункт на дороге. Иногда здесь можно увидеть британских охотников со слугами-индусами и две-три брички, полные трофеев и больших оленьих рогов, завернутых в лен и вату и перевязанных веревкой.
До войны четыре или пять британских офицеров ежегодно проезжали через Алтын-Эмель по пути в Китайскую Татарию или Индию или из этих мест возвращались домой. Некоторые из них были здесь в то время, когда началась война, и долгое время пытались выяснить, что именно произошло в Европе.
Это очень красивая страна, вдали видны снежные вершины, а у ваших ног белые ирисы, незабудки и великолепные шотландские розы, эти желтые соцветия густо разрастаются на колючих стеблях. Затем идут поля коровяка, заросшие кукурузой после того, как крестьянские серпы скосили урожай.
Здесь есть красивые и часто посещаемые русские деревни и казачьи стоянки - Кугалинская, Половинка, Кругленькое. Я проезжал через деревню, основанную только в 1911 году, очень чистую, ухоженную и многообещающую. Станица Кугалинская была старым поселением, земля, вероятно, была отдана казакам после завоевания.
Когда я там останавливался, в этом месте было очень много пьянства, хотя сейчас, после войны и сухого закона, эта особенность, должно быть, исчезла. Казакам, по-видимому, жизнь казалась довольно скучной; на базаре у них было представление марионеток, лотерейные кассы и столы для игры в рулетку, где рисковали копейками и ставили бутылки водки.
Трактир был полон поющих пьяниц. Я могу себе представить, как обрадовались люди, когда была объявлена война.

Горными дорогами.

Я отправился на Царицынскую после чудесной ночи, проведенной на маленьком зеленом плато, усыпанном коровяком и, расстилая постель, я должен был его придавливать. Там, на перевале через горы и реку Кок-су, я впервые вымок в этом странствии, промокнув до нитки от тумана и моросящего дождя, но, похоже, мне от этого не стало хуже, и на следующий день я естественным образом высыхал на солнце и от меня при этом заметно шел пар.
Теперь это было совсем как кавказская дорога: крутая, дикая, великолепная, с ущельями и перевалами, пенящимися речушками, деревушками, наполненными жизнью проточной воды, раем для уток и их выводков.
По дорогам, обочина которых была отмеченой кучами грязи и камней, я добрался до Джангиз-Агача с его прекрасными деревьями, Карабулака и Гавриловки; наконец, целый день мы ехали до Копала по бескрайним просторам, освещенным цветущим дроком и желтыми розами, через вересковые пустоши, среди которых охотились волки.
Копал находится в 825 милях от железнодорожной станции и является одним из худших городов на земле - без гостиницы, без цирюльника, город, который можно обойти за четверть часа, и, тем не менее, под его юрисдикцией находится огромная территория вдоль границы России с Китаем.
Был поздний вечер, когда я прибыл туда, и когда зашел на почту, то обнаружил, что там полно китайцев; китайцы на двух кроватях, на полу, в коридоре; палочки для еды на столе. Все они были путешественниками по дороге из Пекина, медленно продвигавшимися на север, к Транссибирской магистрали.
Сразу же один из тех, кто занимал кровать, встал, извинился и освободил свое спальное место, предложив его мне. Несмотря на мой отказ, он снял свое одеяло и стеганую простыню и расстелил их на полу. Его смирение было трогательным, особенно на фоне моего инстинктивного отвращения к кровати, на которой лежал китаец.
К счастью, я не чувствовал усталости. В своих путешествиях я не ношу с собой часов, поэтому представление о том, который час, постепенно стирается из памяти. Время не вызывает беспокойства: рассвет, полдень, закат, ночь - это части дня и их достаточно.
Но на почтовой станции в Копале, я поймал себя на том, что лениво смотрю на большие часы, висящие в темном углу, и пытаюсь определить, который час. На циферблате был изображен тигр, смотрящий на змею. Когда пробило двенадцать, стрелки оказались между глаз тигра.
В четверть восьмого стрелки держали змею. Часы были покрыты пылью, но представьте, как я вздрогнул, когда вдруг увидел, что глаза на тигриной морде смотрят на меня. Пока я смотрел, зрачки медленно перемещались по белкам глаз. Маятник заставлял глаза вращаться.

Китайский цирк.

Было только девять часов, и, въезжая в город, я заметил множество огней, большой белый шатер и объявление о китайском цирке. Нельзя было пропустить китайский цирк в этой пустынной и диковинной стране, поэтому я оставил свой рюкзак на почте и пошел посмотреть представление. Это было нечто по-настоящему оригинальное, пикантное развлечение после долгого дня путешествия по пустошам и дебрям гор Ала-Тау.
Это был круглый шатер, достаточно маленький для циркового шатра, с тремя рядами сидений вокруг арены. Цена за то, чтобы сесть, составляла тридцать копеек, а за то, чтобы постоять сзади, - пятнадцать копеек. Солдаты заходили бесплатно, и их было около тридцати, с унылыми крестьянскими лицами и в пыльной форме цвета хаки.
Места у входа перекрытые красной лентой, предназначались бесплатно для начальника полиции и его друзей. У начальника полиции бесплатная ложа имеется почти на каждом местном развлекательном мероприятии в России - он может разрешить или запретить шоу.
Три музыканта - русские крестьяне, которым, как я понимаю, платили по шиллингу за вечер, - безостановочно играли на гармошке, скрипке и балалайке. Публика на голых, шатких трибунах, окружавших пока еще пустую сцену, насчитывала от 100 до 120 человек и состояла из русских, татар и киргизов.
Казалось, здесь собрались все русские офицеры и чиновники города в сопровождении своих нарядно одетых жен и дочерей. Татарские купцы выглядели мрачными в своих черных тюбетейках, их женщины - величественными, с маленькими коронами на макушках и длинными вуалями, ниспадающими на волосы и спину.
Рядом стояли татарские женщины в коронах, а также киргизки в высоких белых тюрбанах, надвинутых на широкие брови. Там были колонисты и их бабы - крестьянки с открытыми лицами и простыми душами, которые приходили в ужас от кажущейся дьявольщины язычников-китайцев.
Для них тот факт, что китайцы - язычники, а не христиане, - не шутка, а суровая реальность. Они считают китайцев сравнительно близкими родственниками дьяволов. Нафталиновые лампы беспокойно раскачивались на высоких балках шатра и отбрасывали неравномерные лучи света от опасно выглядевших неровных язычков пламени.
Песчаная арена и все нетерпеливые люди вокруг были ярко освещены. Первый номер в программе был не особенно впечатляющим. Прозвенел звонок, и вышел маленький китаец в черном, который вертел и жонглировал чайным подносом на палочках для еды.
Затем появился русский клоун с раскрашенным лицом, в старой шляпе и желтом парике, который был очень серьезен и показывал публике различные фокусы. У него было три слуги-китайца, и веселье состояло в том, что они крали его вещи и портили все его старания. Наконец, он взял большую палку и гонял их кругами по арене - к великому удовольствию всех присутствующих детей.

Китайские трюки.

Когда очередь клоуна подошла к концу, вперед вышел очень красивый китаец в черных атласных бриджах до колен, обтягивающих чулках, алой майке и английском воротничке с галстуком. Он был довольно высокого роста, с крупным женственным лицом, блестящими зубами и длинными черными волосами.
Он весело вышагивал в маленьких шлепанцах и держал в руках с десяток ножей. Другой китаец вышел со старым стволом дерева, который он держал торчком. Подошел ребенок и встал, прислонившись к стволу. Красивый китаец встал и метнул ножи, как будто хотел пригвоздить мальчика к дереву, и воткнул их между рукой ребенка и его телом, поверх руки, между ног и рядом с ногами, по обе стороны от шеи, по обе стороны от ушей, и над его головой  и все время, пока он босал их, он улыбался.
Он повторил свой трюк, воткнув все ножи к голове мальчика, ни разу не задев ее. Номером четыре был владелец труппы, пожилой мужчина в светло-голубом просторном халате и с длинной косичкой.
Он сотворил из ничего блюдо с печеньем и пирожными, стаканы, чайник, дымящийся самовар, приглашая публику прийти и выпить с ним чаю, и забавно изъясняясь на ломаном русском:
- "Вы смеетесь, вам кажется, что это прекрасный трюк, но я показываю вам не такой уж великолепный фокус; у меня ушло десять лет, чтобы научиться этому жонглированию..." и так далее. Когда аплодисменты стихли, снова раздался звонок, и вышел "Китаец с чугунной головой".
Все это время "оркестр" играет русские танцы, играет очень шумно. Человек с железной головой ложится на песок и прикладывает к виску два кирпича. На расстоянии десяти ярдов другой китаец держит кирпич и готовится метнуть его в голову своему поверженному товарищу по игре.
Он целится, но твердолобый делает вид, что у него сдают нервы, и вскакивает с ужасным криком, указывая на музыку. Музыку нужно утихомирить. Зрители затаивают дыхание, когда трюк повторяется под нежные звуки колыбельной.
На этот раз в поверженного человека летят кирпичи один за другим, попадая прямо в кирпичи, лежащие у его виска, - и, конечно, ему не становится хуже, хотя есть риск попасть прямо в голову. Старый фокусник снова вышел на сцену и станцевал под русскую мелодию камаринского, держа бамбук так, словно это был его партнер, и выделывая всевозможные хитроумные и забавные повороты.
Молодой человек, который жонглировал чайным подносом на палочках для еды, появился снова и проделал сложный трюк с балансировкой, забравшись на козлы, которые опирались на маленькие сферы на столе. Затем последовали два самых оригинальных номера: танец старика с пятиярдовым полотняным хлыстом и вращение ржавого восьмифутового железного скипетра.
Танцующий мужчина заставлял длинный полотняный хлыст трещать и раскатываться по арене великолепными кругами и волнами, и он всегда был в центре всего этого. Жонглер со скипетром умудрялся перекатывать странное на вид приспособление по всему телу - по спине, плечам и животу, не давая ему коснуться земли и не касаясь его рукой, одновременно танцуя под музыку.
Это было самое привлекательное зрелище, и наблюдать за ним было так же приятно, как за всем, что я когда-либо видел в большом городе. В перерыве все оживленно говорили и высказывали предположения. После перерыва начались соревнования по борьбе и катание на велосипедах.
Ловкий маленький монгол без труда расправлялся с теми, кто предлагал ему побороться, а русский велосипедист, который катался на его руле, получил бурные аплодисменты от жителей Копала, большинство из которых никогда раньше не видели велосипеда.
На этом представление закончилось, и все остались довольны. Жонглирование стало большой загадкой для простых россиян, и я услышал много забавных комментариев от тех, кто стоял позади меня и рядом. Создание дымящегося самовара особенно волновало крестьянских женщин, и я слышал, как одна из них сказала другой:
-  "Бог знает, откуда он это взял".
А другая серьезно ответила:
- "Какое отношение к этому имеет Бог? Это сила сатаны".
Я вернулся на свою почтовую станцию в прекрасном расположении духа; по часам с тигриной мордой был час дня, я расстелил простыни и одеяло и улегся спать в фургоне во дворе. Все китайцы храпели.

Бритье у сарта.

Я сказал, что в Копале нет цирюльника, но на следующий день я нашел мастера сарта на базаре. Я вошел в жилище, наполовину дом, наполовину пещеру. Представьте, что я сижу на обрывке ковра на полу глинобитной хижины, на шее у меня туго повязан красный платок.
Лысый пожилой мусульманин держит в руке разбитую кружку с уксусом. Он макает большой палец в уксус, а затем массирует мне щеки, подбородок и шею. Было странно ощущать, как его большой палец гладит кожу на моих скулах. Он не намыливал ее, а смягчал своим твердым большим пальцем и уксусом.
Затем он взмахнул над моей головой сломанной бритвой и чуть не вырывал ею волосы с моего лица. Он не дал мне воды, чтобы ополоснуться, но, закончив свою работу, вложил мне в руку трехдюймовое разбитое зеркало, чтобы я мог рассмотреть свое новое лицо и оценить, хорошо ли он поработал.
Китайцы в почтовом отделении вели себя как христиане, или, скорее, как и подобает христианам, с большим смирением и альтруизмом: они отдавали самовар русским посетителям, приносили воду, чтобы наполнить тазы для мытья посуды, мыли и вытирали посуду после завтрака и подмели пол перед тем, как уйти.
Жена почтмейстера сказала, что там был постоянный приток китайцев, и они всегда вели себя подобным образом. Копал, расположенный на высоте четырех тысяч футов над уровнем моря, окружен прекрасными пейзажами, а граница вплоть до Чугучака и отрогов Алтайских гор дика и безлюдна.
Граница обозначена пронумерованными столбами, но там почти нет солдат и таможенников, которые будут допрашивать вас, если вы пересечете границу в ту или иную сторону. Существует определенный объем контрабанды, одним из предметов, ввозимых из Китая, являются гаванские сигары, которые, как говорят, очень нравятся местной бюрократии.

Охотники из Англии.

Охотники по дороге в Кульджу иногда останавливаются в Копале. Им предоставляются все условия для таких поездок, и к ним относятся с уважением, их имена сообщаются всем смотрителям по пути следования, а инструкции вывешиваются на всех почтовых станциях вдоль дороги.
Было интересно прочитать на стенах почтовых станций такие объявления следующего содержания:
- "Здесь будет проезжать" (далее следовала английская фамилия).
- "Вы должны дать ему лошадей и все, в чем он может нуждаться. В случае, если ему по какой-либо причине будут чиниться препятствия, вы будете строго наказаны".
У этих англичан часто есть собственные тарантасы, и они спят в них по ночам. Таким образом, они избегают неприятной ситуации, связанной со сном в комнате, полной китайцев. В целом, лучше спать на улице, чем внутри.

Летняя ночь среди обитателей палаток.

Я вышел из Копала по широкой дороге, проложенной среди вересковой степи, и после нескольких часов блуждания по горам добрался до казачьей деревни Арасан — типичного поселения, с тенистым ивняком, с ручейками, бегущими по канавам между проезжей частью и коттеджами.
Здесь, в доме старого солдата -"Геркулеса", мне предложили на ужин чашку горячего молока, десять яиц всмятку и краюху черного хлеба - обычную дневную трапезу для странника в этих краях. В приятной прохладе пятичасового солнечного дня я перешел на другой конец единственной улицы деревни и поднялся на холмы за ней.
Я сворачивая шею, спускался в горах по маленьким зеленым ущельям в странные долины и выбирался из них на высокие хребты и холодные, открытые всем ветрам, вершины. Все вокруг становилось пустынным и суровым. Было трогательно оглядываться на небольшое скопление домов, которые я покинул, - маленький островок деревьев в океане вересковых пустошей подо мной и позади меня - и смотреть вперед, на перевал, где все казалось ужасным и неприступным.
В таком виде я расстелил свою постель и заснул. Склон холма был покрыт стеблями коровяка, и по мере того, как темнело, эти стебли, казалось, становились все выше и чернее вокруг меня, пока не стали похожи на огромный лес телеграфных столбов.
Дремали огромные темные громады гор, и в слегка затянутом облаками небе над всем миром проглядывали звезды, дул ветер, но без дождя, настолько сухим все было после нескольких недель летней жары. Ночь была чудесной.
На следующее утро я с большим трудом собрал достаточно кореньев и сухой травы, чтобы вскипятить чайник и приготовить себе утренний чай, и позавтракал в присутствии миссис чекан и четырех ее пушистых малышей, которые весело щебетали и не боялись сидеть со мной на одном склоне, в то время как мать наставляла их своим щебетом "Как летать".
Наконец-то упали крупные капли дождя, и они оставили глубокие черные пятна в дорожной пыли, молния сверкнула на моем ноже, раскаты грома покатились по горам, и я поспешил в пещеру, чтобы не попасть под проливной дождь. Я был в довольно популярном районе.

Абакумовский перевал.

Перевал Абакумовский и ущелье относятся к числу достопримечательностей Семиречья, которые посещают российские туристы и любители пикников. На всех скалах нацарапаны имена ушедших посетителей, и уже по одному этому факту можно понять, что у этого места есть название и оно считается прекрасным.
Когда дождь прекратился, и я снова отважился выйти из пещеры, я увидел русского, который писал свое имя. У него была палка, обмакнутая в состав, которым были смазаны оси колес его телеги, и колеса у телеги чуть не отвалились, пока он извлекал эту смазку.
Впервые я увидел, как эти густо-черные каракули с именами и подписями пишутся на камне. Мы довольствуемся тем, что выцарапываем свои имена кусочком стекла или гвоздем, или мелом, или вырезаем их перочинным ножом; но русские любят четкие, черный подписи двух или трех футов в длину, и они делают их, используя смазку из колесных осей своих телег.
Был приятный полдень на узкой дороге, между осыпающимися камнями цвета индиго и грудами мусора. Каменистые склоны были омыты дождем, воздух свеж, и на протяжении всего пути росли кусты карликовых роз, которые я видел по дороге в Копал, колючие, но покрытые множеством ярко-желтых цветов на маленьких красных стебельках.
Неровное шоссе снова поднялось высоко - высоко к небу, и перед моим взором предстала новая земля, обширная мертвая равнина Северного Семиречья и Южной Сибири. На севере до самого горизонта простирались пустыни, солончаки и обширные озера с необитаемыми берегами, иссохшие вересковые степи и увядшие низменности.
Я сразу понял, насколько неинтересной станет моя дорога, если я буду упорно двигаться прямо в сторону Семипалатинска, и решил держаться гор, в которых я оказался, и следовать по ним на восток и северо-восток до отдаленного города Лепсинска.
С этой высоты, которая, очевидно, и была знаменитым перевалом, я спустился в живописное Абакумовское ущелье. Дорога была крутой и узкой, с каждой стороны отвесные скалы. Маленький пенящийся ручеек стекал со скал, переваливаясь через нагромождения камней, и сопровождал шоссе в искусственно созданном русле.

Реклама на скалах.

В скальной стене скалы образовался проход, через которые протекает ручей внизу и телеграфная проволока над головой; здесь есть пешеходная дорожка, но телеги вынуждены идти в обход. У этих странных ворот и на скалах я увидел еще один намек на тоговые связи с Сибирью. На камнях коммерческие путешественники нацарапали:

Покупайте галоши «Проводник» в Омске.
и
Купи индийский чай и разбогатей.

Это было почти то же самое, как если бы я увидел посреди дикой природы что-то вроде "Легочный тоник Owbridge: 4 000 миль до Лондона". И все же эти рекламные объявления о галошах и чае были нацарапаны, а не напечатаны, и делались добровольно путешественниками-энтузиастами, которые, вероятно, не получали за это никакого вознаграждения.
В Англии вы вырезаете на дереве имя своей Розалинды, в России - свое собственное, в Америке пишете то, что О. Генри назвал своей особой линией прививки, и весь Новый Свет испещрен рукописными объявлениями о торговле.
Так что в далеком ущелье Абакума я увидел я увидел зачатки Америки будущего - великой торговой Сибири, в которую, возможно, когда-нибудь американцы будут эмигрировать на заработки, как сегодня русские эмигрируют в Америку.
Этот перевал и ворота показались мне входом в Сибирь, хотя с политической точки зрения граница находится на расстоянии около трехсот миль. После шести или семи поворотов дорога выходила на ровную зелено-серую поверхность - сибирскую южную степь.
Лепсинск, мой следующий пункт, был первым городом с названием, оканчивающимся на "ск", и в Сибири едва ли найдется более четырех городов, не оканчивающихся так. Ни одна из встреченных мною эмигрантских телег не шла с юга, все они были из Сибири, и многие из эмигрантов были сибиряками, недовольными своими северными владениями.
Они выглядели бедными людьми, и караваны были довольно унылыми. В окрестностях Лепсинска эмигрантам предлагается много земли, большая часть которой примыкает к китайской границе; но, хотя она зеленая и плодородная, заселять ее так же трудно, как и равнины на юге.
Сибиряки соскучились по сосновым лесам, по укрытию и топливу из них, и было удивительно видеть, как за покрытыми пылью повозками тянулась нестройная процессия женщин - им приходилось разбредаться по болоту и дороге в поисках корней и щепок, чтобы развести костер в конце дневного пути.
Все женщины держали фартуки или юбки приподнятыми, собирая в них охапки топлива. Им потребовался почти весь день, чтобы набрать достаточно топлива для костров, на которых можно было сварить вечерний суп. Для меня же дорога от Абакума на восток до Сарканда была зеленой и радостной, я держался горных склонов и не выходил на выжженную равнину, лежащую к северу.
Я не раскаивался, что на перекрестке меня угораздило пойти на восток, прижимаясь к горам. По обеим сторонам дороги колыхалась высокая зеленая трава, а в траве - синие жаворонки и огромные желтые мальвы.

Проблема китайского фокусника.

Я был в тех краях, где киргизы устраивают свои летние пастбища, и часто натыкался на целые кланы, только что разбившие свои палатки. Это была многоцветная картина: верблюды, быки и лошади, овцы, копошащиеся дети, котята, играющие друг с другом хвостами, палатки, каркас которых был еще только поставлен, кучи войлока и ковров на траве, старые деревянные сундуки, допотопные горшки и кувшины из обвисшей кожи, беспорядочно валяющиеся, пока новое жилище не было поставлено.
На этой дороге меня догнали китайские жонглеры и разбили лагерь совсем рядом с тем местом, где я ночевал. Мне было забавно наблюдать, как старый фокусник, который ловко жонглировал дымящимся самоваром, скорбно собирал кусочки дерева и кореньев, чтобы заставить этот самый самовар закипеть по-настоящему.
На следующий день я приехал в село Джаман-Теректы с его замечательными пейзажами. Река Баскан течет между необычными берегами, сложенных из каменных архитектурных на вид кубов, что создает впечатление огромных древних крепостей, возвышающихся над потоком.
Эти квадратные скальные уступы скалы характерны для здешних геологических формаций, они придают величественность этим тихим уголкам. Сами Абакумовские ворота обязаны своей внушительностью этой геологической структуре.
В одном из близлежащих поселков я столкнулся с четырьмя парнями, которые отправились в горы на лето. Они были студентами какого-то крупного инженерного колледжа, направленных для изучения ирригационных сооружений и мостов в этой колонии.
У каждого моста, к которому мы подъезжали по дороге, они останавливались и делали заметки о его устройстве и необходимости, а в каждой деревне они рассматривали управление горными потоками, оросительные каналы и способы использования природных запасов воды.
Они называли себя гидротехниками и со временем, возможно, выучатся на инженеров-ирригаторов. Их поездка обходилась им не более чем в сто рублей - скажем, по десять фунтов на каждого за три месяца лета. Их штаб-квартирой должна была стать деревня на реке примерно в ста милях к северу от Лепсинска; там они ставили палатки и разбивали лагерь, готовили еду, организовывали экспедиции и занимались учебой.
В общей сложности около трех десятков молодых студентов появлялись в их кемпинге и составляли основу их летнего класса.

Дама в шароварах.

Четверо молодых людей опекали даму в хлопчатобумажных брюках, высокую молодую женщину спортивного вида и приятной внешности. Она с двумя маленькими детьми ехала к мужу, правительственному инженеру, который руководил строительством нового города Лепсинска - ближайшего железнодорожного пункта к Старому Лепсинску.
В своих шароварах она представляла собой очень яркую фигуру, и туземцы собирались вокруг и нелепо глазели на нее. Она рассказала мне, что купила ткань на шаровары за 1 рубль 87 копеек, а сшила их сама перед самым отъездом; юбки так неудобны для путешествий и так собирают грязь.
Но, надо сказать, она привлекала к себе тем самым огромное внимание. Она мне напоминала скорее безумную Кейт. Меня беспокоила мысль о том, как отнесется ее муж к такому ее виду, когда она прибудет в пункт назначения.
Но, возможно, я ошибался, и он так тоскует по дому, что даже обрадуется при ее появлении. Она была обычной кокеткой, в светло-голубых рваных ажурных чулках и ботинках, один из которых застегивался на булавку, а другой - на две рубашечные пуговицы.
Она была очень наивной, и на ее губах играла улыбка, с которой многое прощается.
Когда она пыталась отшлепать своих детей, они бросались на нее, царапая и кусаясь, а маленький мальчик лет двух постоянно подражал кому-то, вероятно отцу, и обращался к матери таким образом:
- "Ах, ти сомной не заговаривайся" (Не разговаривай со мной)."Брось!"."Плюнь!"
Мне приходилось перед ними подражать и кошкам, и собакам, и овцам, и голубям, и верблюдам, и вообще неограниченно гримасничать.
Дама рассказала забавную историю о банкете, на который киргиз пригласил ее мужа и ее саму. Следует пояснить, что по-русски голова животного называется "головою", а руководитель экспедиции или группы рабочих - "главою", прилагательными, образованными от существительного "голова".
На этом банкете в киргизской палатке инженера усадили на самое высокое место и сказали, что обед будет скоро. Вдруг появился киргиз с жареной бараньей головой, поднес ее к русскому и сказал:
- Пожалуйста, ешь! 
- Что это? - спросил инженер.
- Голова для меня; это не годится. Я не хочу овечью голову; вы должны отрезать мне что-нибудь повкуснее. 
- Нет, пожалуйста, - сказал киргиз.
-Ты главный, и ты должен съесть голову.
- Так не пойдет, - сказал русский.
- Я глава и не буду есть голову
Но они попросили его соблюсти их обычай и разрешить остальным поесть, потому что, пока он не начнет с головы, никто другой не сможет приступить к еде. Все рабочие инженера были киргизами, так как он работал в стране киргизов, в районе, еще не тронутом русской колонизацией.
Жена с детьми свернула на горную тропу, и киргиз отвез ее к месту стоянки мужа. Нам не хотелось отпускать эту женщину, так как она привнесла в дорогу много веселья.

Город Лепсинск.

Лепсинск русские называют медвежьим углом - местом, где зимой волки бродят по главной улице, словно не отличая ее от своих убежищ. Он находится в 945 верстах от Ташкента, с одной стороны, и в 1040 верстах от Омска, с другой - примерно в 1000 верстах от железнодорожной станции.
Город находится высоко в горах на монгольской границе и живет своей собственной жизнью, почти не замечая того, что происходит в России и в Европе - "окно в Монголию", как назвал его один местный острослов. В ближайшие пять лет от Семипалатинска до Верного должна быть проведена железная дорога, а поскольку Лепсинск - самый крупный город на этом пути и по справедливости она должна проходить через него.
Но Лепсинск расположен высоко. Когда пришло известие о проектируемой железной дороге, мещане обратились к властям с просьбой сообщить им, где именно будет проходить дорога, и они перенесут Лепсинск туда. Все, кто имел какое-либо дело, должны были перевести свои запасы.
Их известили, и через год или полтора Лепсинск может удалиться на пятьдесят верст на запад. На новом месте полным ходом идут строительные работы, благо земля была выделена правительством бесплатно, и руководил ими инженер, с женой которого мы познакомились. Если война не помешает продолжению строительства железной дороги, Старый Лепсинск будет заброшен.

Студенты гидротехники.

Я провел в городе четыре дня в компании молодых гидротехников. Нам дали свободные комнаты в земском пансионе, и я пробыл там три ночи, после чего продолжил свой путь на Иртыш. Студенты быстро нашли и подружились с жителями города.
Мы нашли семью, приехавшую из той же деревни, что и один из молодых людей, и провели весь вечер в большом крестьянском доме, пили чай, пробовали музыкальные инструменты и пели русские припевки. На следующий день мы отправились в справочное бюро колонистов, подружились с молодым человеком, заведовавшим им, и пошли играть с ним в пирамиду в городском собрании; туда же пришли еще несколько человек, молодых и старых, и присоединились к игре в бильярд, пока нас не набралось дюжина или больше.
После бильярда мы все сели за грубый обед из вареной и неразделанной говядины, без овощей, но с кувшинами сливочного молока. Разговор шел о картах, бильярде, предстоящих в воскресенье вечером танцах. Нельзя ли собрать оркестр, чтобы заменить обычный граммофон, под который люди танцевали по воскресеньям?
Появились ли синематографы, которых так долго ждали? Что произойдет, если показывать киноленту задом наперед - не станет ли история зачастую более забавной? Утро воскресенья мы провели в информационном бюро колонистов и брали интервью у крестьян, пока управляющий был еще в постели.
Повсюду был беспорядок: стаканы для чая, пачки сигарет, почтовые карточки с картинками, электрические лампы, старые письма, бланки, выданные правительством, карты - в спальне все то же самое, что и в офисе. Была пишущая машинка, и я развлекался тем, что пытался писать английские предложения русским шрифтом - в русском языке было довольно много букв, похожих на наши.
Люди, которые приходили за информацией, имели разные причины.
Один был болен, другая поссорилась с мужем. Пожилой мужчина подтолкнул перед собой довольно унылую молодую женщину и начал свое обращение к нам такими словами:
- "Я рекомендую эту женщину вашему милосердию. У нее отнимают принадлежащую ей землю".
Она рассорилась с мужем и убежала в дом отца. А муж тем временем пытался продать землю или выручить за нее деньги - по крайней мере, так говорил отец. Но мы указали ему, что это вздор; земля еще не была безоговорочной собственностью мужа, и он не мог ее продать; он мог только отдать ее правительству, и так далее, и тому подобное.
В воскресенье вечером мы все пошли в актовый зал и увидели Лепсинск в его воскресном виде, в толпе громко разговаривали, слушали граммофон, смотрели, как крестьянские девушки и юноши танцуют меланхоличные вальсы - русских танцев не было, но людям было приятно считать себя "европейцами".
Я познакомился с исправником, или кем он там был, который правил Лепсинском, и с местными богачами - далекими, тупыми, провинциальными людьми, единственным интересом которых были карты. Они очень хотели сыграть со мной в преферанс, сложную русскую карточную игру, и я считал нецелесообразным ей учиться, и меня позабавило, что они будут меня учить, а мой проигрыш, оплатит их урок.
Я немного рассказал об Англии. Они получали ежедневные газеты, как правило, через три недели после выхода и, когда газеты приходили, их читали как свежие. Главное представление о нашей британской деятельности здесь заключалось в том, что суфражистки совершают покушения, убийства, взрывы, экспроприации. И, они посмеивались над тем, что наши мужчины не могут справиться с женщинами.
Лепсинск - место неблизкое, а что касается дороги, то это глухой перекресток среди гор. Я очень мучился, пытаясь понять, в какую сторону мне двигаться дальше, и не хотел повторять свой путь в Альтын-Эмель. Карта и мой маршрут стали еще одной темой для разговоров среди достойных людей Лепсинска.
Каждый рассказывал мне о дорогах и паромах по-своему. В конце концов я решил срезать путь и рискнуть, даже если на моем пути окажутся болота или стремительная вода, - решение было опрометчивым, так как через день или около того я был бы вынужден вернуться в город и попробовать другой путь и это оказалось вполне счастливым решением.
На этом пути я увидел больше казаков и киргизов - две разительные расы, и провел летнюю ночь - всегда праздничную ночь - при очень красивых и необычных обстоятельствах. Лепсинск - казачье поселение. Все молодые люди - всадники, должны отслужить свой срок на войне и подлежат воинской повинности без всяких изъятий и исключений.
На таких условиях воспитываются все казачьи семьи и казачьи станицы. Детей учат садиться на лошадь и ездить, как мы учим своих детей ходить. Они учат песни, которые поет полк, проезжая по главной улице на лошадях с черными пиками в руках.
Женщины, чьи дети и мужья уходят на войну, терпеливы, как мать сыновей Тараса Бульбы. Война, это норма жизни, а к самим маневрам относятся настолько серьезно, что противоборствующие стороны часто забывают, что это всего лишь дружеское испытание, и наносят друг другу серьезные увечья.
- "Казаки так разъяряются и не могут остановиться, когда их призывают напасть на мнимого врага", - сказал мне один лепсинский мальчик.
В понедельник утром я простился со студентами и, взвалив на плечи рюкзак, отправился в северо-западном направлении, чтобы найти Сергиополь, перешел вброд реку Лепсу и выбрался из зеленой долины, где, как в чаше, лежит Лепсинск.
Склоны гор были унизаны зеленью, а пурпурный лабиринт был густым, как весной. Можно заметить, что в Лепсинске клубника созревает только через три недели, тогда как шесть недель назад в Ташкенте она стоила копейки за фунт.

Изготовление топлива.

Я перевалил через свежую зелень холмов, задыхаясь на крутых склонах, спустился через прекрасные луга, переночевал в казачьей станице Черкаск, лежа на войлоке и почти был съеден комарами в том месте, которое хозяин солдат называл своим садом.
В этой деревне я увидел жалкое зрелище - почти голые киргизские женщины топтали мокрый грязный навоз, превращая его в материал для топливных брикетов. Они выглядели поразительно неприглядными и униженными. Не чувствовалось, что у них есть хоть какая-то душа или они чем-то выше животных.
Однако, будучи молодыми женщинами, они, вероятно, были привлекательны и красивы в свое время и даже могли завоевать симпатии белых мужчин. Возникал вопрос, действительно ли жена из "Кандида", испачкавшая свои прекрасные пальцы, заливая керосин в лампы, деградировала из-за грязи, но здесь было нечто более близкое к реальности.
Я переночевал на песке рядом с Григорьевским, а на следующий день отправился в глубь пустыни, в страну змей, орлов, бекасов и ящериц. На берегах Лепсы я увидел леса из гигантского тростника, которым покрыты дома и мосты. Здесь были лиги десятифутовых камышей, которые бурно колыхались на ветру, как в кинокартине.
Меня предостерегали от удава-душителя, но самое страшное, что я видел, - это маленькие змейки, испуганно отползающие от меня, испугавшись звука шагов. В киргизской юрте я получил свой полуденный кумыс, одолжил лошадь, чтобы перебраться через трудные броды, один из которых был среди черной, заросшей грязи, а другой - через стремительный поток воды.
Весь день я бороздил песок глубиной по щиколотку, и если, бы солнце не было заслонено облаками, я бы сильно страдал от жары. К тому же ветер с пылью и песком очень мешал. Рано вечером я решил остановиться на дневку и нашел приют в одной из двадцати палаток, разбитых рядом друг с другом на приятном зеленом пастбище, которое находилось между двумя изгибами реки - настоящий оазис.
Даже здесь, сидя в юрте, я прислушивался к постоянному просеиванию песка на войлочных боках и крыше. Это было хорошее место для отдыха. Старик расстелил для меня ковры и ковровые дорожки, велел спать, и я пролежал час, песок все время осыпался с меня, задувал в глаза, уши и губы.
Тем временем для меня приготовили чай из монгольского кирпичного чая. Старый киргиз взял черную плитку этой пресованной чайной пыли и разрезал ее старой бритвой. Самовар был оригинальный. У него не было крана, и он протекал так же быстро, как и наливался.
Поэтому под ним ставили миску для сбора капель. Она наполнялась пять или шесть раз, прежде чем достигалась точка кипения, причем содержимое миски каждый раз возвращалось в корпус самовара. После чая я вышел, поднялся и сел на кургане, наблюдая, как дети загоняют овец, коз и коров, а жены доят их. Это была веселая и красивая сцена.
Там было много симпатичных жен, стройных и изящных, хотя и невысокого роста, на головах у них были белые тюрбаны, а на ногах - сапоги. Когда они ходили туда-сюда, смеялись между собой и наклонялись над скотом, их груди, как большие полные груши, свисали в дыры, проделанные в хлопчатобумажной одежде для удобного кормления младенцев, они выглядели очень нежными и невинными созданиями.
Эти женщины выполняли всю работу по доению, и я видел, как они быстро справлялись с овцами, козами, коровами и кобылами, сливая молоко всех животных, в общие сосуды. Только молоко кобыл хранилось отдельно, и из него делали кумыс.
Должен сказать, что мой вкус восставал против смеси овечьего, козьего и коровьего молока, даже если оно было кислым; но киргизы не отличались такой привередливостью. После окончания дойки в продолговатых ямах, вырытых в земле у палаток, зажигали костры - киргизские печи.
Куски баранины нарезали, закрепляли на шампурах и клали на тлеющий пепел в ямках. Так готовился ужин. Меня позвали в палатку и усадили на высокий пень, а восемь или десять человек уселись подо мной на ковры.
- "Ты - барин, - сказал самый старший.
­ - Ты должен занимать самое высокое место".
Мне принесли мне на деревянной тарелке около дюжины шампуров с жареной бараниной и велели есть. Я не должен был удивляться, когда мне принесли голову барана.
- О, - сказал я, это, слишком много для меня.
- Сначала ты ешь, - сказал старик.
 Потом, будем есть мы.
Тогда я взял шампур и нанизал голову на него. В шатре находились старик, его сын, две жены последнего, несколько детей, старуха и менестрель. Снаружи и в других шатрах было много зятьев и невесток, двоюродных братьев и сестер - целое генеалогическое древо семьи.
У киргизов все сыновья остаются в семье отца и отца; только девушки меняют семью, продаются или выдаются замуж. Все мужчины носят круглые шапки, отороченные каймой из лисьего меха, а лисицы были пойманы дрессированными орлами.
Киргизы хорошо разбираются в соколиной охоте, у них есть разные птицы для различной добычи: ястребы для журавлей, для ржанок, для зайцев. На лисицу, шкура которой очень ценна, они охотятся с орлами. Ястребов они носят на запястьях, когда едут верхом, а для поддержки тяжелых птиц у них есть подставки или упоры, поднимающиеся от седла, чтобы держать птицу рукой, в то время как другой они держат поводья лошади.
Самым интересным человеком в палатке, где я ужинал, был менестрель, высокий, исхудалый язычник в лохмотьях; он бренчал на двухструнной гитаре и импровизировал киргизские песни, пока не сгустились сумерки и над пустыней, палатками, скотом и странниками не наступила летняя ночь с бесчисленными звездами.

Летняя ночь.

На вопрос, где я буду спать - в палатке или под открытым небом, я предпочел открытый воздух, и хозяева приготовили для меня кушетку - кучу ковров на неровной толще скошенного клевера. Я лежал и смотрел, как звезды занимают свои места на небе, как по взмаху дирижерской палочки.
Это был канун Святого Иоанна, ночь тайн и воспоминаний..На меня смотрела молодая луна. В двадцати палатках вокруг меня звучали пение, музыка и мгновенные странные иллюминации. Внутри юрт киргизы то и дело поджигали кучи сорняков, которые вспыхивали, заставляя все войлочные стены и крыши юрт светиться, как странные, огромные, мерцающие бумажные фонарики.
Они светили и мерцали в темноте, светились и снова мерцали, свет пропадал, и серо-белая юрта снова становилась непрозрачной. Всю ночь над спящим лагерем звучала музыка из молодых глоток - песни детей, присматривающих за скотом.
В тишине ночи царила эта музыка, которую усиливал звон ржавых верблюжьих колокольчиков, звуки прыжков стреноженных лошадей, редкое чихание простуженной овцы и лай собак, поднятых по ложной тревоге. Я лежал, и меня обгладывали козы, пытаясь добраться до клевера, и дышали на меня сытые коровы.
Так прошла ночь. Орион гонялся по небу за Плеядами. Глаза сначала были открытыми и смотрели на звезды, но веки опустились на эти маленькие окошки. Эльфы и феи танцевали среди нас, ходили на цыпочках там, где мы спали, дышали дьявольщиной на наши лица и пыльную одежду, а мне снились сладкие сны о доме и других днях.
На следующее утро я почувствовал, что наступил перелом года, и с нетерпением ждал наступления славной осени и новой жизни после долгого пути и долгих скитаний. Я встал с рассветом и уехал еще до восхода жаркого солнца. Старик-киргиз сам накормил меня завтраком - айраном и лепешкой - и пошел впереди меня, показывая дорогу в сторону Сергиополя.

Через сибирскую границу.

Я перешел Лепсу по мосту из старых селедочных бочек, свернул с шоссе на Сергиополь у Романовской и продолжил свой путь по песчаным пустошам и солончакам на восточной границе озера Балхаш, где Лепса впадает в это великое озеро.
Ветер вздымал песок так, что можно было сбиться с пути, и я несколько часов просидел на рюкзаке, закрыв глаза, чтобы песок не попадал в них. Это была унылая страна, желтая и негостеприимная. Запах выцветших трав и разнотравья был почти непреодолим, а пищу и вкусную воду приходилось искать далеко.
Высокие, обесцвеченные и увядшие травы, белые сорняки и покрытая пылью бугристая степь, ветер и несущийся песок - песок в глазах, во рту, на теле - я чувствовал себя самым презренным существом и сомневался в своем здравом уме, что вообще отправился в такое абсурдное путешествие по русской Центральной Азии.
Но впереди меня ждали Сергиополь, Семипалатинск и более счастливая погода. В шестидесяти верстах к северу от Романовской дорога, постепенно поднимаясь по длинному болоту, вошла в изломанную местность через черные и ржавые горы, и здесь было небольшое кривое ущелье, по которому протекал ручей, и можно было снова сесть у моего собственного маленького костра и приготовить чай.
Потом болота, душистая трава, огромные дрофы размером с козла и маленькие тощие сурки, засохшие стебли шелковицы и комичные голубые галки, сидящие на них и склоняющие голову набок, чтобы поглазеть на меня, когда я проходил мимо.
Затем потоки колонистов и их повозки. Потом чиновник и его жена, спящие в ночном одеянии в своем медленно движущемся тарантасе, с огромными подушками, простынями, одеялами и прочим - пример дара русских чувствовать всюду себя как дома.
Недалеко от Инче-Агатча я встретил двух немцев, которые бодро шли пешком, как и я, - ботаника и геолога, ни один из них не говорил по-русски, но чувствовали себя вполне по-домашнему, как в Германии, даже, пожалуй, лучше. Интересно, как сложилась их судьба с началом войны.
Есть определенные международные занятия, которые не знают ограничений по национальному или имперскому признаку. Я не думаю, что русский обижается на немца, изучающего его цветы и камни, если он при этом не шпионит.
Вероятно, нам не следует придавать столь большое значение чисто национальным исследованиям в области орнитологии, энтомологии, геологии, ботаники, путей развития народов и так далее. Отдельные люди и их работа посвящены своей нации и своей империи, но это не должно ограничивать наших ученых-практиков, коллекционеров, изыскателей, студентов лишь частью поверхности земного шара.
Русская Центральная Азия и Сибирь требуют большего внимания со стороны наших ученых, охотников и экспертов-коллекционеров. Русские, в целом, мало что делают; немцы кое-что сделали; но неважно, кем это исследуется, здесь лежит огромное природное поле для изучения человечеством.
Эти владения почти не тронуты, за исключением вульгарных охотников за золотом и добытчиков камней - людей с жалкой алчностью и скудным воображением. Великая эра исследований еще даже не началась, и библиотеки книг еще не написаны о чудесах природы и удивительных открытиях, которые можно найти и сделать в этой дикой и более заброшенной половине Азии.
После войны Сибирь и русская Центральная Азия начнут привлекать к себе больше внимания.

Сергиополь.

Сергиополь, последний пункт Семиречья перед вступлением в Сибирь, представляет собой прекрасно расположенный небольшой городок, или, скорее, деревню, поскольку он уже давно перестал быть городом.
Холмы и болота вокруг него - прекрасная девственная местность, залитая приятным солнечным светом и дышащая здоровым воздухом; но сам по себе он - жалкое место, сборище крохотных бакалейных лавок и хлопковых магазинов.
Владельцы магазинов - в основном татары, которые ведут очень мелкую торговлю, но считают ее очень крупной и чувствуют себя "очень богатыми". Больше всего торгуют продавцы хлопчатобумажных изделий, так как все киргизы носят хлопок и уделяют большое внимание его покупке.
На рынке я встретил коммерсанта, который курил сигарету, это был человек, посланный одной из крупных хлопчатобумажных фирм Москвы, и он нес пакеты с образцами во все магазины Семиречья. Татары так долго решали, что им купить, что путешественник был вынужден прибегнуть к новой процедуре.
Сразу по прибытии в поселение он доставал из сундука восемь мешочков с образцами и быстро переходил от одной лавки к другой, оставляя в каждой по мешочку и говоря, что вернется через полтора часа. Затем он выходил на рыночную площадь, закуривал и болтал со случайными покупателями.
Если магазинов было больше восьми, он делал второй круг и раздавал пакеты оставшимся после того, как первые принимали решение. Казалось, это не самый лучший способ ведения бизнеса, но татары говорили на своем языке, советовались с женами о материалах и цветах и хотели, чтобы русские при их выборе не присутствовали.
Он вел неплохой бизнес. Он рассказал мне, что его хлопчатобумажные изделия нашли большой рынок в Китае. Китайцы и киргизы были очень критичны к качеству хлопка, цвету и рисунку. Этим людям нельзя было предложить некачественный хлопок.
Это была их лучшая воскресная и будничная одежда, верхняя и нижняя. Качество и внешний вид для любой из них имели значение. Ни немецкий хлопок, ни их собственная лодзинская мануфактура не годились.
Лодзь - великий центр производства дрянного хлопка, настолько, что прилагательное "лодзинский" является русским разговорным словом "дрянной", и когда вы говорите "лодзинский товар", это означает то же самое, когда мы говорим "a bit of Brummagem.
Москва, однако, производит хлопок хорошего качества и хорошие принты. Манчестер в этом отношении отстал от Москвы и стал конкурировать скорее с Лодзью.

Английские товары.

Возможно, после войны мы преодолеем эту страсть к дешевизне, этому соревнованию с Германией в производстве дешевых товаров, и вернем нашим изделиям прежнее британское качество. Очень приятно, что в России товары лучшего качества часто называют "английскими товарами", даже если они сделаны в России.
Наша репутация основательности сохраняется. Тем не менее, я не думаю, что Великобритания когда-либо будет конкурировать с Россией в поставках хлопка во внутренние районы страны. Русские и англичане, живущие в России, импортировали наши британские машины и открыли на русской земле фабрики, которые на самом деле являются британскими, и создали огромный бизнес.
Кроме того, Россия надеется, что сможет выращивать достаточно хлопка-сырца в своих среднеазиатских владениях, чтобы сделать хлопковый бизнес самостоятельной национальной отраслью. Хлопок - это материал, который в основном используется для пошива одежды в России, даже в городах.
Женщины по-прежнему довольствуются хлопковыми платьями, а мужчины - хлопковыми блузками. Когда здесь появятся другие ткани и изделия из них, если они вообще появятся, то хлопчатобумажная промышленность придет в упадок, но не раньше.

Контрасты Азиатской России..

Сергиополь - место малозначительное. Зато следующий город, Семипалатинск, в Сибири, - большой колониальный город с более чем 35 000 жителей - даже больше, чем Верный. Но Сибирь - старая русская колония, а Семиречье возникло всего пятьдесят лет назад и было пустыней.
Возможно, и сейчас это не более чем пустыня, дополненная ирригацией. Препятствия на пути успешного заселения были огромны. И все же эти препятствия преодолеваются. Результат полувековой работы - это явный успех и здоровая перспектива.
Основаны сотни русских деревень, для мелкой торговли имеется множество путей. Желтые пустыни зазеленели, появились цепочки оазисов. Русские школы и русские церкви возникли на северной стороне Индии, и христианская культура распространяется таким образом, который явно выгоден Старому Свету.
Колонии очень нужна железная дорога, и она строится быстро, даже сейчас, во время войны. Ведь киргизы, которые выполняют большую часть работы, не нужны для военной службы. Когда появится железная дорога, с ней придет еще больше людей, еще больше колонистов, еще больше торговцев, и они заберут продукты, которые крестьяне с удовольствием продают.
Мы привыкли думать, что железные дороги портят районы, но русская Центральная Азия, с ее пустыми песчаными и бесплодными лигами, только выиграет от железной дороги. Железная дорога должна идти на восток от Ташкента до Верного и, возможно, до Кульджи в Китае, затем на север, через Илийск и Сергиополь, до Семипалатинска, через сибирские хутора и поселения, леса и болота, до сибирской магистрали в Омске. Когда это будет достигнуто Российская империя значительно укрепится.
Это будет мудрая мера консолидации. М. Весселитский в своей солидной книге о России, отмечает, что если в 1906 году население Канады было больше, чем население Сибири, то в 1911 году в Сибири проживало на два миллиона жителей больше.
Это тем более удивительно, что в Канаде есть великолепные и многолюдные города, в то время как в Сибири всего три города с населением более ста тысяч человек. Азиатская Россия имеет странный контраст с европейской Россией: ни двора, ни императора, ни аристократии, ни современных целей или претензий, ни власти - в некотором смысле, человеческая тундра и тайга, хотя там живут многие миллионы.
Затем в нее входит сила, коммерческий капитал и желание русских разбогатеть, и Сибирь начинает искать новые богатства. Европейская Россия и ослепительный, хотя и несколько безвкусный Запад начинают слышать о богатствах Сибири.
Наша цивилизация, центр притяжения, черпает из всех внешних диких мест золото, драгоценные камни, шкуры. Поэтому мы помогаем Сибири в материальном смысле и налаживаем ее промышленную жизнь.

На Иртыше.

Город Семипалатинск.

Самым интересным обстоятельством в истории Семипалатинска до сих пор было то, что в нем, находясь в ссылке, поселился Достоевский. Города, усеявшие пустоши Сибири, ничем не примечательны. Они молоды, в них еще ничего не произошло.
Но в унылом Семипалатинске жил самый могучий дух современной России - Федор Достоевский, автор "Братьев Карамазовых". И вот в Семипалатинске, на сыпучем песке реки Иртыш, появился дом Достоевского, где жил Достоевский, и улица Достоевского.
Несомненно, в будущем он станет местом паломничества для тех, кто хочет постичь значение великого русского. Семипалатинск – это, унылое скопление деревянных домов и магазинов, но важный торговый центр, функционирующий на огромной территории.
Больше всего меня поразили большие универсальные магазины с обширным ассортиментом промышленных товаров и всевозможных предметов роскоши. Здесь было по меньшей мере шесть универмагов с красивыми часами, вазами, мебелью для спальни, мандолинами, скрипками, гитарами, венскими сапогами, американскими ботинками, шикарными шляпами, шелковыми платьями, шоколадными конфетами в обертках, беспорядочными и щедрыми поставками всевозможных европейских товаров.
Английские товары, казалось, были заметны, главным образом, своим отсутствием, столовые приборы были шведскими, печи - австрийскими, шерсть и хлопок - русскими, бумага для заметок - американской или французской, чудесная эмалевая посуда, никель и алюминий - немецкими.
Только санитарные приборы, сепараторы для сливок и сельскохозяйственные машины оказались английскими. Сколько еще всего можно было бы прислать. Однако при всех этих признаках роскоши - роскоши для русских - Семипалатинск лишен грации города; в нем нет ни освещения, ни тротуаров, ни общественных мест, ни театра, только кинематограф.
Перспектива его - пустырь, сыпучий песок, который висит в воздухе даже в спокойное время - песок в глазах и во рту. Деревья здесь не растут, и только люди, привыкшие к спокойной жизни, могут жить здесь из года в год. Больше всего жизни в городе приносят крестьяне, которые продают свои товары на огромном открытом рынке или покупают промышленные товары, чтобы отвезти их в деревню на свои фермы.
Широкая река Иртиш спокойно течет дальше, за пятьсот миль до Омска и за тысячи миль до Северного Ледовитого океана, и по ней ходит множество пароходов и парусных судов. Это великий водный путь - своего рода безопасное море в самом сердце Азии.
Удивительно, что на его берегах не появилось больше городов. В истории мира она еще не стала типичной рекой. Она течет из тишины Алтайских гор, через тишину Северной Азии, и шум человека едва ли когда-либо становится на ней больше, чем шепот. Но река никогда не остановится и будет продвигаться к своему устью огражденная городами, охрипшими от тысячи криков:
Тем сильней будут гомон и грохот,
Чем нахальней вторжение торжищ,
Никогда никому не увидеть
Красоты первозданной поток.
А пока Иртыш спокоен и безмятежен, как река на неизведанном континенте.

Убийство эрцгерцога.

В Семипалатинске я пробыл несколько дней, прежде чем отправиться на пароходе вверх по течению в Мало-Красноярск. Именно здесь я узнал о поразительном известии об убийстве эрцгерцога Австрийского и его супруги. Русские газеты того времени уделяли много места подробностям убийства, мерам возмездия, принятым австрийцами, сплетням Европы.
Увлеченность британской прессы внутренними делами была поразительной, и во всех телеграфных мнениях наших представительных газет не было ни одного высказывания, которое вышло бы за рамки условностей. Было ли это убийство политически спланировано Германией, на что уже намекали, или политически спланировано Сербией в целях мести, или произошло случайно из-за страсти благородного серба, в любом случае это было явление, ставшее испытанием.
Оно имело огромное значение для дипломатов и исследователей политических событий. По поведению Германии и Австрии можно было судить об их намерениях, по крайней мере на Ближнем Востоке. Но это не казалось достаточно важным для сознательной Англии.
Австрийцы пытались распространить мысль, что Россия подстроила и купила убийство эрцгерцога, так как опасалась его намерений на Балканах. Но из германских владений это не имело веса.
Австрия явно угрожала Сербии в политическом плане, и некоторые британцы почесывали головы и задавали вопросы:
- "Должны ли мы вступить в войну за Сербию?".
Затем последовал, казалось бы, очевидный ответ:
- "Нет, только не за Сербию!", что вполне справедливо свидетельствует о слепоте той части Англии, которая в то время была ведущей. В том же духе мы пренебрегли своим долгом в связи с Сент-Джеймсской конференцией после первой Балканской войны, и в том же духе мы отдалили Болгарию в последовавшей за ней Великой европейской войне.
Австрия грозила войной, и была очевидна перспектива войны между Австрией и Россией. В ожидании событий я, находясь в Семипалатинске, не раз спрашивал себя, не лучше ли мне отказаться от дальнейшего путешествия и отправиться прямиком в Западную Россию. Но, решив, что не хочу писать военную корреспонденцию, я решил, что продолжу путь и отдохну, как и предполагал, на зеленеющем Алтае.

Река Иртыш.

Так я покинул Семипалатинск и отправился на маленьком пароходике вверх по сужающейся и каменистой реке, мимо лесистых островов, серых болот и изумрудных топей. Это было долгое, но интересное путешествие по реке.
Мы останавливались у элементарных деревянных пристаней возле маленьких деревушек, покупали у крестьянок и детей яйца, рыбу, фрукты, снова выходили на середину реки, создавая большую волну, которая шла вдоль берегов и заливала водой неосторожных мальчишек и девчонок; мы находили свой курс между буйками, избегая преград и мелей.
Утро сменилось жарким полднем, наступила вторая половина дня и сумерки, затем светлая звездная ночь, и снова утро и жаркий полдень. Мы остановились в маленьком городке Усть-Каменогорске, штаб-квартире нескольких шахтерских поселков, - работающих по несколько иной квалификации, не знакомой британским горным инженерам.
У нас на борту были два священника, коммерсант, несколько рабочих, возвращавшихся с работы, и два десятка казаков, которым было приказано служить на китайской границе - интересно напомнить, что они ехали дальше от того места, где они были нужнее.
В это время в Германии полным ходом шли приготовления к войне; дороги были забиты лошадьми, только что закупленными правительством, железная дорога — воинскими эшелонами; в военных лагерях отрабатывались последние маневры с полными полками и всей военной амуницией.
Мы на пароходе ехали не в ту сторону, вверх по быстрой реки, против течений, подальше от мировых событий. Через месяц все должны были вернуться обратно, вынужденные объявленной войной. И все же мы мало о чем думали. У нас было праздничное настроение.
На борту было несколько старшеклассниц и студенток - гимназисток и курсисток, и палуба оглашалась их болтовней и смехом. Они составляли очаровательный контраст с суровой Сибирью. Палубные пассажиры пили водку и пели. Внизу под палубой была общественная печь, и там шипели десятки кастрюль с вареньем, с яйцами, с рыбой, с курами, с молоком.
Я варил там свой кофе и часто видел, как он закипает, но не мог быстро снять свою кастрюлю, не мешая другим готовить рыбный суп или женщинам, снимающим пенку с клубничного варенья. В каждой маленькой деревушке люди покупали все необходимое для приготовления пищи, так что порой можно было подумать, что это своего рода кулинарная экспедиция.

Вверх на Алтай.

Мы плыли дальше в этот знаменательный момент истории. Река становилась все более быстрой и труднопроходимой; она извивалась по диким ущельям, где скалы были изломанными и неровными, плоскими и угловатыми. Отвесные скалы были полны деталей, восхищающих глаз.
Там, где скалы были не такими крутыми, природа покрывала их наготу мохом и травой. Мы покинули спокойные места, где солнечные лучи падали на пароход, людей и небо, и вошли в напряженную холодную тень высоких отвесных скал. Вода стала темнозеленой.
Пейзаж менялся с каждым мгновением, когда мы проходили новый изгиб реки и заходили на территорию, запертую скальными воротами. Часто мы оказывались в пенящихся котлах, из которых, казалось, не было выхода; мы бродили по кругу, продвигаясь то на север, то на юг, ловили проблески солнца с нависающих скал и находили лазейки для выхода в новые пределы.
Пароход казался игрушкой на фоне огромных скал с каждой стороны, а солнечный свет, когда он пробивался к нам был настолько ярким, что, казалось, мог ослепить весь Алтай. Чем выше мы поднимались по извилистому пути, тем выше становились утесы, пока в конце концов над нами не нависли серые скалы высотой в несколько сотен футов.
И если раньше зелень растительности отражалась в реке глубокой, теневой зеленью, но теперь отражалась только унылая серость скал, а быстро движущаяся вода была похожа на нефть. До самого Гусиной Пристани на берегах росли березы, редкие деревья бессистемно выглядывали из расщелин в скалах.
Кроме нашего пыхтящего парохода с клубами густого дыма и постоянными искрами, на реке были только плоты - бревна, скрепленные между собой, и крестьяне, стоящие на омытых водой плавучих платформах. Похоже, они очень умело ими управляли.
На берегах мы видели палатки и рыбацкие снасти, небольшие костры с треногами над ними со старыми черными кастрюлями, в которых, как можно было догадаться, готовилась рыба. Изредка на окраинах ферм виднелись сенокосы. Это было увлекательное путешествие, и невозможно было оторвать глаз от меняющихся пейзажей, от открывающихся одна за другой перспектив, когда мы проходили мимо новых скал, от восхитительных видов берегов, израненных расщелинами, затянутыми березами и зеленью, до обрушенных, зубчатых стен, потускневших от возраста и непогоды: синих, фиолетовых, желтых.

Ночь на реке Иртыш.

Все с любопытством следили за очередной открывавшейся картиной, и смена была столь частой, что никто не скучал. Величие скальных утесов и котловин множилось, и нам казалось, что мы по реке неуклонно поднимаемся на высокий горный хребет.
Ночь была прекрасна, особенно когда мы останавливались, чтобы снять груз или загрузить дрова, выходили на берег и шли по скалам и песку; звезды на небе отражались в реке золотыми каплями, а противоположные берега и скалы величественно вырисовывались на фоне неба.
Возможно, навигация по этой реке - одна из достопримечательностей будущего. Здесь нет романтики, нет замков, нет руин - этот край будет посещаться ради Природы и красоты изрезанного шрамами континента.

Страна маралов.

Малый Красноярск, расположенный на Иртыше, это жаркое, песчаное селение, живущее за счет земледелия, рыбной ловли и выращивания дынь. Оно безлесное, похоже, никто не позаботился посадить деревья, которые так легко было бы вырастить, и местные киргизы занимаются тем, что делают топливные блоки из навоза.
Штабеля этих черных блоков издают неприятный запах, когда над ними дует ветер. В остальном Иртыш прекрасен - глубокий, зеленый, стремительный, с мощным течением. Из Малого Красноярска я отправился по выжженной дороге и через обширные полосы резкой полыни, растущей на болотах.
Дорога поднималась к горным хребтам Нарымского хребта, а вдоль них - к Центральному Алтаю. Я уже бросил бродяжничать, и старик в грязной малиновой блузе довез меня на телеге до села Боже-Нарымского, взял с меня три шиллинга и готов был отвезти в Кош-Агач, по ту сторону гор, если я только скажу слово.
До Кош-Агача, по его расчетам, было пятьсот миль, и ему пришлось бы планировать месячное путешествие через горы, нанимать дополнительных лошадей и закупать провизию. По его словам, торговцы часто совершали это путешествие, особенно татары и китайцы, скупая рога марала.

Китайское лекарство.

На высоких склонах Алтая продажа рогов марала (Cervus canadensis asiaticus) кажется если не главным, то, по крайней мере, самым живописным способом добывания средств к существованию. Я пробирался в страну маралов.
Здесь колонисты, вместо того чтобы разводить овец и коров, выращивают оленей-маралов с очень ценными рогами. Рога ценятся не как украшения, не как кость, не как сосуды для питья, а как лекарство. Очень любопытный промысел. Русские срезают рога оленей каждую весну, варят их, сушат и продают в Китай, где они продаются по цене около шиллинга за унцию, и дают почти чудесное облегчение женщинам при родах, позволяют бесплодным женщинам иметь детей и многое другое. 
- Он годится для этих целей? - спросил я у человека, который меня вез.
- Говорят, что да, - сказал он, не задумываясь.
- Но пользуются ли русские женщины этим лекарством?
- Нет, оно слишком дорогое.
- Но они верят в него?
- Нет, им это не нужно. Они не похожи на китаянок и монголок, которые очень страдают. Эти китаянки слабые, как здешние верблюды. Верблюды вымерли бы, если бы не умение киргизских женщин разводить их. То же самое с китаянками; им нужен порошок из рога марала.
Ни одна уважаемая китаянка не думает выходить замуж, не имея при себе пары маральих рогов, и если ее отец слишком беден, чтобы купить их, то это должен сделать муж. Все они пользуются этим, а порошок можно купить в любой аптеке Китая.
- Или имитацию? - предположил я.
Мой извозчик не смог сказать, можно ли подделывать это вещество. Позже, во время своего путешествия, я видел маралов, как на воле, так и в огромных маральих садах, которые русские содержат в своей колонии. Боже-Нарымский был приятным зеленым уголком, с протекающей речкой, множеством ив, комаров, болот. Дальше дорога шла все выше и выше, к Малому Нарымскому и Туловке, через районы, где когда-то были леса из больших сосен, а теперь остались только пни, через заросли розовой мальвы и пурпурной живокости, по обширным, вздымающимся возвышенностям, покрытым зеленью, и наконец в пределах видимости сверкающих полос снега и льда, ледников Центрального хребта.
Боже-Нарымский, Малый Нарымский, Туловка, Медведка, Алтайская, Катунь-Карагай - так назывались русские деревни и казачьи станицы на пути вверх. Большинство из них были уже устоявшимися поселениями, ведь эта территория - Сибирь, а не то, что называют российской Центральной Азией.
Она давно находится в руках русских, и только тот факт, что Россия так обширна и в ней так много места для движения населения, объясняет отсталость колонизации Алтая. У России никогда не было здесь достойных врагов и ей почти нечего бояться, если только китайцы не станут воинственными.
Единственными людьми, которые стояли на ее пути, были мягкие кочевники, калмыки и киргизы. У них были непризнанные права на определенные долины, источники, зимние и летние пастбища, и они отгораживали свои земли камнями и валунами, не мечтая о том, что кому-то придет в голову их захватить.
Но когда русские генералы проезжали по долинам со своими инженерами и говорили: "Постройте мне деревню здесь и деревню там, и дайте нам двадцать деревень по всей длине этой долины", ни у одного киргиза или калмыка не хватало духу сказать "нет", и они с меланхоличной улыбкой уходили прочь, оставляя поля тем, кто их забирал.

Погоня за сбежавшими оленями.

Возле Туловки я впервые увидел маралов - шесть быстрых оленей, бегущих впереди стольких же всадников, просто обгоняя их лошадей, но не желая уходить из виду и теряться. Всадники-казаки, держали в руках лассо, и я удивился, почему они не застрелили оленей, завершая охоту.
Однако один из жителей деревни мне пояснил:
- "Это не дикие олени, а беглые, - сказал он.
- Диких оленей не осталось, их всех переловили. Уже пятнадцать лет никто не видел дикого марала. Их всех поймали и посадили в сады, и теперь мы их разводим. Если они перестреляют этих маралов, то потеряют шесть хороших производителей. Один марал стоит двести рублей.
Для человека, потерявшего их, это печальный день. Их очень трудно поймать, они очень хитры; и потом, не хочется повредить им рога, когда их берешь. Обычно их приходится гнать до тех пор, пока они не окочурятся; пугать их бесполезно; просто держите их в движении и не давайте им отдыха".
В Медведке я остановился у старика, который держал маралью ферму. Мой хозяин был комичным человеком, чуть выше шести футов ростом, с длинными волосами, кустистой бородой, добрыми и ласковыми глазами - плечи великана, живот людоеда, но походка и манеры ребенка. В его большом сосновом бревенчатом доме был такой большой порог, что его можно было бы назвать почти верандой, но у крестьян веранд не бывает.
К нему вели ступеньки, а затем длинный крытый настил, по одну сторону которой шла бревенчатая стена дома, в которой виднелись маленькие стеклянные окошки, а по другую - крепкие перила, где можно было прислониться и наблюдать за свиньями, индюками, гусями, лошадьми и собаками на большом, ограниченном фермой дворе.
За двором и пастбищем возвышался объемный и неровный склон горы, поросший тенистым подлеском и величественно возвышавшийся над могучими елями. Мрак и великолепие гор нависали над большим бревенчатым домом. На веранде стоял целый ряд зеленых, многостворчатых рогов, только что отпиленных от голов маралов - необычное зрелище в любом коттедже.
Они были бархатистыми и ворсистыми; они были мягкими на ощупь. Не те рога, которые охотники приносят домой и вешают на стены, ничего твердого, острого и страшного, а нежные, округлые и недозрелые рога, спиленные с оленьей головы.

Маралья ферма.

Михаил Никанорович, мой хозяин, повел меня на свою маралью ферму, участок горного склона в много акров, огороженный гигантским тыном, столбы которого были высотой в восемь или девять футов и очень прочны.
Марал - великолепный прыгун, и бывало, что при случае он преодолевал восемь футов и убегал.
Поскольку фермеру приходится покупать столбы у правительства, строительство маральника, как они его называют, не обходится крестьянам без значительных затрат. Совсем небольшое помещение обойдется в двести рублей.
Мы с Михаилом поднялись по склону горы на довольно большую высоту, пока не пришли к его дикому загону. Хозяин позвал оленей, как его крестьянская жена могла бы позвать кур на корм, и они слетались к нему, чтобы покормиться, но, завидев меня, останавливались, нюхали воздух, потом поворачивались и убегали в глушь своей тюрьмы.
- Летом они находятся в этом большом месте, - говорит Михаил, - а поздней осенью, перед снегопадом, мы загоняем их в место поменьше и кормим там всю зиму. Именно в этом маленьком месте мы и отпиливаем рога в начале лета.
Он повел меня в сарай, где отпиливали рога.
- Мы делаем первый срез только тогда, когда теленку исполнится третий год. Мы срезаем рога в июне и начале июля - когда рога наиболее развиты и стоят дороже всего. Если оставить их на потом, они затвердевают и становятся бесполезными. Тогда придется позволить им носить рога до следующей весны, когда они в любом случае их сбрасывают". 
- А что происходит с теми, кому отпилили рога; сбрасывают ли они обрубки? - спросил я.
- Да, они сбрасывают свои пни. Это происходит в апреле или мае; затем они меняют шерсть и обычно находятся в плохом состоянии.
Он рассказал, как они управлялись с животным во время распиловки: завязывали передние ноги в петлю, задние - в петлю, бросали на землю, перевязывали глаза, кто-то осторожно держал голову и все время оберегал рога от повреждений.
Рог пилили обычной ручной пилой - такая лежала на скамейке в сарае, куда привел меня старик, - а когда отпиливали, остановили кровотечение угольной пылью и солью, а затем туго перевязали обрубок льном. Кровь вскоре перестает течь, и марал, оказавшись на свободе, забывает и почти не знает, что он потерял рога.
В прирученном состоянии олени обрели своего рода альтернативную судьбу, и крестьяне говорят, что часто маралы, сбежавшие летом, добровольно возвращаются в загоны за едой и кровом в зимнее время. И все же некоторые из них в конце концов исчезают, и хотя житель деревни, с которым я познакомился ранее, считал, что все маралы пойманы, на просторах неизведанного Алтая их, должно быть, еще много тысяч. В своем диком состоянии они чрезвычайно пугливы по отношению к людям, и, похоже, не без оснований.
Старик Михаил, похожий на великана, бродил вокруг, наклоняясь во всю длину своего огромного тела, чтобы собирать землянику и малину, и постоянно звал меня угоститься фруктами. Когда мы вернулись в дом, я обнаружил, что его жена варит для меня курицу в кастрюле на костре в саду.

Варка рогов.

Михаил показал мне, где они варят рога, и объяснил процесс консервации. Для варки использовались огромные котлы. Рога опускали в кипящий рассол, просто погружали и вынимали несколько раз. Сложность заключалась в том, чтобы погрузить их и при этом не коснуться металлических стенок горшков.
Если бы они соприкасались, нежная кожа могла бы легко потрескаться. После погружения рога выставляли на открытый воздух. Они довольно быстро сохли и теряли в весе; к тому времени, когда их можно было продать, они теряли половину своего первоначального веса.
В конце лета и осенью появлялись китайские и татарские купцы, которые совершали большие сделки с рогами марала по всей округе. В Китае вещество рога называется лудзон. Михаил был необычайно гостеприимным крестьянином, и в тот вечер на столе было много еды - огромная плита сотов, он держал своих пчел и владел холмом, усеянным белыми ульями; деревянные тазы, полные ягод; масло - а масло в крестьянских домах редкость; суп, курица и белые банноки.

Десять зайцев за рубль.

У нас состоялся забавный разговор об Англии. Он никогда не видел ни поездов, ни моря, ни англичан, ни немцев, ни французов, ни вообще какой-либо другой расы, кроме русских, киргизов, китайцев, татар, калмыков. Мы сравнили цены на вещи, и он был сильно поражен стоимостью мяса в Англии. Я заставлял его удивляться все больше и больше. 
- Вот, например, заяц, - сказал я.
- Не думаю, что здесь они стоят дорого, но у нас в стране на Рождество за одного платят шесть или семь шиллингов.
- Что, за шкурку? - спросил он удивленно.
- О, нет; мы не ценим шкуру - выбрасываем ее или продаем за два пенса лотошнику.
- Вы же не хотите сказать, что платите столько за зайца. Здесь мы оставляем шкурку на продажу, а мякоть выбрасываем. Этого вполне достаточно для свиней. Я никогда не думал, что заяц имеет цену как еда. Не знаю, смогу ли я сказать, какова цена заячьей плоти здесь. Мы ее выбрасываем.
Обсудив это, он спросил меня, можно ли доставить грузовик со льдом из Омска в Лондон и сколько это будет стоить. Я не смог ответить.
- Ну, - сказал Михаил, - если бы мы назначили номинальную цену в две копейки (полпенни) за зайца, вывозимого отсюда, мы могли бы получить большую прибыль, и мне кажется, что их можно было бы доставить в Лондон, и это была бы большая прибыль для всех заинтересованных лиц.
Я пообещал рассмотреть этот вопрос, и он был настолько серьезен, что, несмотря на то что никогда не видел поезда и не умел ни читать, ни писать, заставил меня тщательно записать его адрес и отвезти его в Англию, где я мог бы передать его коммерсанту, а он бы все устроил. 
- Передайте ему, - сказал он, - что мы можем дать ему десять зайцев за рубль. Спокойной ночи.
Я готовился лечь. На полу для меня расстелили несколько шинелей.
- Передайте ему, что количество зайцев здесь не ограничено. Спокойной ночи, - повторил он.
А когда я улегся, он снова подошел ко мне и сказал:
- Тебе удобно? Когда-то здесь жил человек, который сделал свое состояние на экспорте шкурок сарки. Спокойной ночи.
На следующее утро он дал мне в подарок большой металлический горшок с медом, смешанным с черной смородиной, и сам отвез меня в Алтайскую станицу, на вершину Алтая.

Объявление войны.

От Медведки до Алтайской ведет прекрасная горная дорога, проходящая по могучим открытым возвышенностям, где огромные ели цепляются за землю когтистыми корнями. То тут, то там вдоль дороги встречаются киргизские могилы, обнесенные грубыми барьерами, напоминающими ограждения маральих садов.
Изредка русская изба, горный ручей, текущий через дорогу, леса пней, и опять леса этих гигантских елей, стоящих против ветра-бури, широких у основания, иглообразных на вершине, каждая ветвь - как крепкое дерево.

Прекрасный Алтай.

В Алтайском я предполагал пробыть несколько недель, а затем перейти через горы на Кош-Агачскую дорогу, на север, к Бийску; но весть о войне здесь помешала моему плану, и дальше Алтая я не поехал. Зато я провел спокойные две недели в замечательном месте - на Алтае, напротив горы Белухи, одной из великих снежных вершин, стоящих часовым между Китаем и Сибирью, и я гулял и лазил по скалам. Э
то было бы великолепное место, где можно провести целое лето. Есть места, которые настолько безмятежны и прекрасны, что вы восклицаете:
- "Боже правый, это настоящий рай!"
Побывав там один день, хочется остаться там навсегда или уехать, вернуться и вернуться снова. Так было в маленьком Боброво на Двине, так было и в Алтайском. Я подумал, что приеду сюда еще раз, проведу здесь полгода и напишу длинный и интересный рассказ.
И я попрошу "Пана" прийти, и он тоже придет и напишет замечательную историю. "Пан", это английский друг, большой, высокий, нежный, быстро соображающий человек, дорогой смертный, который нюхает носом воздух и может рассказать вам, что произошло в том или ином месте в любое время.
Алтайская была полна свежести молодости, воздух окрылял меня, а долины были полны чудесных цветов. У меня есть давно приобретенная привычка ассоциировать определенную фразу в молитве "Отче наш" с самым красивым, что я видел в течение дня, а если я не видел ничего красивого и вел скучную жизнь в городе, мой разум возвращается к некоторым чудесным достопримечательностям в прошлом.
Чаще всего он возвращается к пустыням, усыпанным малиновыми маками, в российской Центральной Азии, а иногда к зелени и великолепию Алтая и тамошним крупным дельфиниумам, синим, фиолетовым и желтым аконитам, китайским голубым, синим и фиолетовым живокостям.
Прекрасное место для цветов. Здесь и синие шалфеи, и сиреневые журавельники, и шафрановые маки, трава Парнаса и колокольчики, и розовые цветы мха, и гигантские чертополохи, и горечавка, и сибирский ирис. Сразу за Казачьей слободой был уже конец лета, и глянцевые плоды пионов из зеленых становились пунцовыми, раскрываясь, чтобы показать ряды черных семян-зубчиков.
Но по мере того, как вы поднимались вверх, к снегу, время года менялось, и можно было вернуть утраченную весну. Южная сторона гор казалась совсем голой, но наша, северная, была зеленой. Сравнительно легко было добраться до мест, где, казалось бы, никогда не ступала нога человека, - первобытного, поросшего мхом леса, где не было ни следов, ни цветов, ничего, кроме елей и мха.
Бесчисленные деревья упали, обросли мхом, и, пробираясь по ним с дерева на дерево, балансируешь. едва находя опору. Над этими джунглями тянулся крутой склон горы, поросший молодыми елями, а дальше - серая, бесплодная, скользкая скала.
Чудесные полки и пропасти, расщелины, обрывы, путь только вверх без спуска вниз, изрытые валунами тропы и фонтаны бурлящей воды, молочно-белые ручьи, хрустальные потоки. Меня очень хорошо разместили в зажиточной казачьей семье, и, если не считать того, что в их обедах было ужасное однообразие, у меня не было причин жаловаться.
Каждый вечер, когда я возвращался, меня ждали говяжьи котлеты, белые лепешки с маслом, кувшин молока и самовар. Вся семья целыми днями была в поле на сенокосе и не могла уделять время готовке. Большинство дней я проводил на берегу маленькой горной речки, где построил из камней что-то вроде дамбы, изменил русло, сделал глубокую купальню - захватывающее занятие.
Здесь же я развел костер, сварил кофе, испек картошку, сварил варенье из красной смородины. На некоторых кустах красной смородины висели ленты, как банты, и были так густы, что за четверть часа можно было собрать целый горшок.

Старые новости.

Здесь же я разобрал и перечитал тридцать или сорок экземпляров "Таймс", припасенных для меня вместе с письмами на семипалатинской почте, - все подробности политической ссоры из-за Ольстера, отставки сэра Джона Френча (как его тогда называли), полковника Сили, энергичных речей мистера Джона Уорда, блестящая защита мистера Асквита.
Казалось, что мы тихо и плавно движемся вперед к захватывающему восстанию или гражданской войне в Ирландии, и никто, казалось, не сожалел о перспективе раздора. Правительство, номинально выступающее за мир любой ценой, было не в состоянии предотвратить получение оружия своими противниками и, следовательно, позволяло вооружаться своим друзьям.
В целом казалось, что мы устали от скучных мирных благ и вышли из терпения. И все же мы не были готовы к грядущей войне, хотя, конечно, были готовы взять в руки оружие. Удивительно, что с нашими многочисленными международными персонажами - этими дипломатическими журналистами - мы не знали, что нас ждет, и никто не пытался нам оъяснить.
Журналисты за рубежом, даже если они не имеют отношения к правительственным дворам и не обладают влиянием, все же имеют гораздо больше возможностей для понимания международных ситуаций, чем министерства иностранных дел.
Почему же они почти всегда вводят нас в заблуждение? В нашей стране личность полиглота, пишущего об иностранных монархах и внешней политике, покрыта определенным шиком, но как наблюдатель прессы в течение многих лет я могу сказать, что как нация мы мало что выигрываем от пера тех журналистов, которые бегают по канцеляриям и хорошо известны в иностранных правительствах.
Во всяком случае, что касается тех, кто в момент начала войны специально занимался Германией, Австрией и Балканами, то они были либо слепы, либо невежественны, что немыслимо, либо каким-то образом замешаны в великой немецкой интриге.
В Европе царила тишина, и под покровом этой тишины велись грандиозные приготовления, торопились туда-сюда. Удивительно вспоминать сейчас те безмятежные и счастливые недели на Алтае и ощущать контраст невинности природы и дьявольского заговора в умах людей.
Если в мире существуют дьяволы, черные духи в противовес белым, то какой триумф был у них, какой скрытый экстаз при грядущем торжестве отрицания. За ширмой этой тишины звучали рога, возвещающие о великих праздниках смерти, о взрыве храмов, где обитает дух человека, об оргии уродства и безумия. Но мы, к счастью, не настроенные на этот оккультный мир, не слышали их.

Июль, 1914 год.

Это было время отпусков, конец июля, великий момент освобождения англичанина, когда он, даже если продолжает работать в офисе или на фабрике, перестает напрягаться или ленится на рабочем месте. Его жена и семья уехали на море.
Он присоединится к ним через неделю или около того. А пока он "отдыхает дома". Молодой человек покупает крепкие ботинки и смазывает их для бродяжничества, сканирует карты и путеводители, составляет абсурдные таблицы пробега, перспективных гостиничных счетов и расходов.
Учителя вместе с детьми освобождаются от школ, и первые отправляются в политехнические туры и тому подобное, а вторые рисуют мелом на тротуаре загадочные схемы и играют в хоп-скотч, или в "Wallflowers, wallflowers, growing up so high", или в "This is the way she went".
Немодные, но многочисленные браки заключаются с теми, кому нужно, чтобы медовый месяц совпал с ежегодным отпуском, и счастливые пары берут билеты в Страсбург, в Тироль, в Мюнхен. А те русские, которым нужно убежать от своих соотечественников и которым не нравятся плохие стоки в их собственных водоемах, отправляются в немецкие бани, богемские и австрийские курорты.
Студенты устремляются в Швейцарию. И на всех на немецкой территории падает гильотина войны. Одним ленивым июльским днем я сидел на деревянных ступеньках, ведущих на мою веранду, и разговаривал с казаком о войнах вообще, о том, какие перспективы войны существуют на данный момент; и мы пришли к выводу, что, возможно, будет война с Австрией.
Это был самый праздный разговор, но казак живет ожиданием новой войны, и мне не хотелось его отговаривать. Он, со своей стороны, надеялся на более близкую войну; война с Китаем его устраивала, но он с благодарностью рассмотрел бы и войну с Австрией, если бы не было ничего другого.
Я пошел по наружной улице деревни к маленькой почтовой конторе, выходящей на стену Белухи, как здесь называют Алтай, и поговорил с почтмейстером о маралах, а он, закрыв контору, вышел и показал мне свой сад с животными.
В нем было несколько маральников, я встречал оленей, поднимаясь по хребтам, но, завидев меня, они разбегались. В деревне был маслозавод, и я ходил туда, ожидал на последних стадиях производства фунт масла и, сидя на перевернутом ведре, болтал с другими жителями деревни.
Напротив коттеджа, где я остановился, жил священник, он часто приходил, и мы разговаривали. Церковь была рядом с домом священника и представляла собой красивый маленький деревянный храм, построенный самими крестьянами.
Я быстро влился в жизнь селения, и, когда пришли новости, меня сразу же сочли человеком, к которому можно обратиться за информацией. 30 июля, после долгого дня, проведенного в горах, я безмятежно спал на шинели на полу своего казачьего жилища.
На следующее утро появился молодой всадник с красным флагом, развевающимся на плече, и огромное волнение, и шум, вызвало сообщение указа о мобилизации на войну. Казакам не сказали, с кем идет или будет идти война, и одним из первых предположений, которое они сделали, было то, что война должна быть с Англией - хитрой старой Англией, которая всегда стояла на пути России и теперь снова встала на сторону турок.
Или же Англия боялась, что Россия собирается напасть на Индию. Наконец пришли настоящие новости, а с ними и необходимость как можно скорее вернуться в Европу. Война вошла в мое лето, как и в лето тысяч других людей, разрезав жизнь на две совершенно разные части.
У села Алтайского и моя жизнь была разделена на прошлое и настоящее.
История моего путешествия по русской Центральной Азии подошла к концу.
Однако, прежде чем оставить тему русской Средней Азии, я хотел бы высказать мысли и размышления, которые навеяло путешествие, и особенно те, которые касаются англо-русского соперничества в империи, вопросов Индии и Константинополя, будущего нашей дружбы и двух империй.

Комментарии.

1. Главная героиня комедии Шекспира "Как вам это понравится". 
2. Картина Иоганна Фюсли (1806 г.)
3. "Кандид, или Оптимизм" - повесть Вольтера, написана в 1758 г.
4. Ночь накануне Святого Иоанна отмечается в Англии 23 июня.
5. У англичан Brummagem ассоциируется с поддельными или неаутентичными вещами.
6. Мэтью Арнольд (1822 – 1888 г.г.) - английский поэт и куртуолог (перевод Э. Шустера)
7. Шотландские лепешки.
8. Вьюрок.
9. Древнегреческий бог дикой природы.
10. На этом автор заканчивает тему русской Центральной Азии, и далее излагает мысли и размышления об англо-русском соперничестве империй, вопросов Индии и Константинополя. (примечание переводчика).

Источник:
Стивен Грэм (Stephen Graham. «Через русскую Центральную Азию» (Through Russian Central Asia, 1916.
Перевод Владимира Петрова (город Бишкек). Автор книг: «Пишпек исчезающий» 2005 год, «Пишпек Фрунзе Бишкек» 2018 год, «Гора, приносящая счастье», 2013 год, «Великая гора Улуу Тоо», 2020 год.