Вы здесь

Главная

Георгий Алексеевич Арендаренко. "Между туземцами степного уезда".

Радетель Туркестана.

«Как много всего на просторах земли,
Мы можем быть счастливы, как короли»

Ключевский Василий,

Путешествия Шокана Валиханова.

Человек приходит в мир улучшать его, познавая, обустраивая по-божески, стараясь не ронять себя среди роя соблазнов Лукавого. А коварнейший, вкрадчивый среди тех соблазнов – обличение порочности людской, препятствующей всеобщему (и нашему!) совершенству, этих людишек, непотребством своим оскверняющих наши светлые помыслы-идеалы. Обличитель, конечно же, лучший-передовой: "он проповедует любовь враждебным словом отрицанья", незаметно для себя расплачиваясь различием желчи на всё и вся.Георгий Алексеевич Арендаренко.
В подобном ключе выполнены "Господа ташкентцы" Михаила Салтыкова – три сотни страниц натужной "сатиры", граничащей с мизантропией. Отродясь не видав Ташкента, не ведая ничего ташкентского, подхватив на лету чью-то брюзгливую реплику, своим карикатурничаньем он походя посеял плевелы розни, прорастающие по сей день.
Публиковались "Господа ташкентцы" частями с 1869 по 1872 год в журнале с хорошим названием "Отечественные записки"; затем печатались целиком, III-е издание вышло в 1885 году, как раз к завершению освоения Российской империей Средней Азии, о чём автор вполне мог ничегошеньки не знать, как и туркестанские первопроходцы о его сатирических трудах. Сегодня немного найдётся желающих (и способных!) прочесть этот шедевр "критического реализма"; в ту эпоху избытка досужей образованной публики "сатиры" про Русь-матушку шли нарасхват, оправдывая бездельность читателей, подталкивая их к отрицанию Отечества.
Первопроходцы Русского Туркестана, своею образованностью ничуть не уступая читателям-почитателям Салтыкова, положительно отличались от них навыками ответственности за свои слова и дела, за подчинённых и подведомственных людей, вообще за ближних. Многие из них начинали воинскую службу восемнадцати и семнадцати лет, старшие прошли европейские и кавказские войны, младшие вступали в жизнь взводными туркестанских батальонов. Большинство их были искренние христиане, воспитанные в сочувствии любому мирному человеку, в любом признавали живую душу.
Генерал-майор Арендаренко (Арандаренко) Георгий Алексеевич, назначенный в 1901 году военным губернатором Ферганской области Туркестана, был на этой должности по счёту уже седьмым. Первым – ровно за 25 лет до него – стал Свиты генерал-майор Скобелев Михаил Дмитриевич, укротитель вредоносного Кокандского ханства. Судьба-служба губернатора Арендаренко и путь, пройденный Ферганою всего-то за четверть века из разбойного полунищего застоя в мирную динамичную имперскую цивилизацию наилучше опровергают либеральные поклёпы петербургских литераторов, своим обличительством окупавших своё барское житьё.
Испокон веку Россия стояла в круге смертельных соседских угроз и росла, в меру сил отодвигая фронты этих угроз от стен Москвы, отдаляя их возможно далее и далее, и разрослась, обращая те фронты в свои границы, принимая под свои стяги вразумившихся соседей. С годами угрозы убывали, слабели, затаивались, но чтобы исчезнуть вовсе – такого не бывало никогда. И с годами наша граница растягивалась на новые сотни и сотни вёрст, неизменно тлея на всей своей протяжённости кровью и горем набегов, мятежей. 
Перевалив Урал, Россия распространялась "встречь солнцу" – на восток, по землям почти безлюдным, языческим, и на юго-восток, по землям многоплемённым, полуязыческим, буддийским, исламским. На востоке Россия легко прошла до Тихого океана и далее, до Калифорнии на американском береге и Аляски (проданной Штатам в 1867 году). На юго-востоке обитали народности-останцы былых кочевых Империй, в своё время громивших и славянскую Русь.
К ХIХ веку то были три рабовладельческие деспотии, духовно и нравственно вконец изветшавшие: Бухарский эмират, Хивинское и Кокандское ханства; от Персии и Афганистана их отделяли полукочевые туркменские племена, от России – кочевые киргиз-кайсацкие (казахские) жузы. Позабыв давным-давно былую мощь и славу – но не былой задор – всё это народонаселение пребывало в нескончаемых стычках, набегах, смутах и взаимном вероломстве.
Пёстронациональные общности живут солидарно и мощно лишь под эгидою всеобщей действенной власти, процветая, когда эта власть благая. В противном случае грызутся, задирают и треплют соседей, постепенно сходя в небытие. Такова была средневековая домосковская удельная Русь, пока не родилась на Куликовом поле Россией. Таковы были до прихода России Кавказ и Средняя Азия. Ташкент, до взятия его генералом Черняевым летом 1865 года, только в ХIХ веке переходил от Бухары Коканду и обратно – пять раз!
С конца ХVI века, при Государе Фёдоре Иоанновиче, сыне Ивана IV Грозного, киргиз-кайсацкие ханы и старшины ради защиты от соседей стали проситься в подданство Московского государства, клятвенно обещая: "...не злодействовать противу соседственных российских жилищ, то есть не чинить захвата российским людям, не похищать тайно, ниже с наглостию явно скота и всякой их собственности, не делая грабительства, но устраняясь всех сих поползновений, всегда находиться в мире, тишине и спокойствии; предъявших же какие-либо на злодеянии противу интересов Е.И.В. и собственной киргиз-кайсацкого народа общей пользы зломыслии всемерно отвращать..."
Бывали отпадения-возвращения, были недоверчивые, бывала и вражда, но в царствование Екатерины II Великой казахские Старший, Средний и Младший жузы окончательно присягнули на верность России. "Богоподобная Царевна киргиз-кайсацкия орды" Ода "Фелице" Гавриила Державина, 1783 год.)
И почти столетие после этой даты Россия выставляла полевые воинские команды к границам Кашгарии и Коканда для защиты сезонных перекочёвок киргиз и казахов. К последней трети XIX столетия итогом множества боестолкновений и баталий к России отошли Ташкент, Самарканд, Ходжент и с десяток малых городков между Бухарой и Кокандом, тем самым разъединив их, лишив возможности враждовать и объединяться.
Была взята и кашгарская Кульджа, вскоре возвращенная Китаю. Коканд, Хива и Бухара заключили с Россией мирные договоры на условиях свободного товарообмена и безоговорочной отмены рабства и запрета работорговли. Летом 1873 года Хивинское ханство с населением около 400 тысяч душ освободило более 30 тысяч рабов, большинство персы, но были и русские. Казалось, в Туркестане наконец-то утвердился долгожданный прочный мир.
Смута завихрилась в Коканде уже летом 1875 года. Худояр-хан кокандский, потомок Бабура, покорителя Индии, был провозглашён ханом тридцать лет назад малолетним после очередной смуты на опустевший отцовский трон. Регентом стал Мусульманкул, кипчак, тоже в дальнейшем убитый. Нынешняя смута, уже четвёртая в правление Худояр-хана, объявила своим вождём его сына и наследника Наср-Эддина-заде. Двунадесятиязыкое население Ферганы, издавна приученное к переворотам, не считало прочной никакую власть и постоянно жаждало той или иною своей частью смуты и мести иноязыким-инородным.
До сих пор Худояр расправлялся с крамольниками неотвратимо и свирепо. На сей раз карательное войско переметнулось от него, мятежники провозгласили Наср-Эддина ханом и объявили джихад неверным русским; джихад давал им право требовать от правоверного населения сил и средств неограниченно.
Худояр с немалой свитою и немалым же семейством едва успел спастись в Ходжент под прикрытием русской дипмиссии, на выручку которой вышла из Ходжента внушительная воинская команда; на двухсуточном стодвадцативёрстном переходе дипмиссия потеряла убитыми одного джигита и мальчика из купеческой прислуги.
Худояр – восемь человек убитыми и девять были ранены.
В начале августа конные скопища кокандцев хлынули через границу, заполонили Ходжентский и Кураминский уезды, призывая население к джихаду, разграбили и сожгли четыре ближайшие к Ходженту почтовые станции; несколько русских ямщиков и смотрителей станций были убиты или уведены в плен.
Ехавшие в Ходжент врач 2-го линейного батальона Петров и казначей прапорщик Васильев оказали сопротивление и были зарезаны, а 6-летняя дочь Петрова увезена; захвачены и два юнкера того же батальона Колусовский и Эйхгольм.
На станции Мурза-рабат, 25 вёрст от Ходжента, разбойники нарвались на упрямого кяфира – "почтовой станции диктатор" отставной унтер Степан Яковлев (из крестьян Псковской губернии) сутки оборонял станцию до последнего патрона и под конец пошёл в штыковую; голову его вместе с другими головами увезли в Коканд. 
Уездные начальники – Ходжентский подполковник барон Нольде и Кураминский полковник Гуюс – объявили свои уезды на осадном положении, получив тем самым права командира отдельного корпуса, то есть право отдавать приказы войсковым начальникам старшим по званию, в частности, командирам батальонов.
Население захваченных уездов, довольно густое, на призывы к джихаду отзывалось вяло: джихад – война за веру, а вере мусульманской русская власть выказывала полное уважение. И целое десятилетие пребывания под рукою Белого Царя слишком уж отличалось к лучшему от их прежнего прозябания. Была и свежая память разгромов русскими отрядами многочисленнейших ханских-эмирских полчищ.
Случались такие разгромы не только от лучшего вооружения и выучки имперских войск, но и по причине исконной вражды внутри сборных ханских полчищ: кочевники угнетали осёдлых, сильные кланы – слабых, власть – всех подряд.
Обиженные шли под знамёна отнюдь не подставлять свои лбы за обидчиков, а в надежде пограбить, кто бы ни победил, а то и свести давние счёты; встретив сильное сопротивление, они легко отступали, от энергичного натиска бежали, сея панику; бывало, и переходили на сторону побеждающего. Упорны и опасны бывали, уловив неуверенность противника или поняв его безвыходное положение.
Кокандцев вторглось в Сырдарьинскую область до двадцати тысяч, многие конные. Вся эта орда могла угрожать в первую очередь Ходженту. Город, вряд ли меньший Коканда, запирал выход из Ферганской долины на запад и гарнизон имел усиленный, числом более батальона, при артиллерии.
Вытянутый по левому берегу Сыр-дарьи, омывающей его северо-западную сторону, город был окружён старой глинобитной стеной протяжённостью вёрст с десять, со стороны Коканда стена была двойною, однако по всей длине осыпавшейся, а местами и обвалившейся.
Вплотную к стене, к этим обвалам подступали пригородные сады, облегая юго-восточную сторону города сплошным поясом, уходящим к горизонту. Устоять долго против решительных штурмов Ходжент не мог.
Благополучно отправив Худояр-хана с его табором в Ташкент, стали готовиться к осаде. Семьи офицеров, чиновников и казачьи переселили в цитадель, вооружили всех нестроевых, добровольцам из купцов и приказчиков раздали оружие, поручив сей самообороне защиту цитадели.
Почти 30-тысячное население Ходжента держалось подчёркнуто нейтрально, боясь грабежей в случае взятия города, но и готовое при успехе кокандцев присоединиться к ним. Первый приступ, неожиданный, получился у неприятеля, к счастию, вразнобой, не враз, и был успешно отбит.
На рассвете 9 августа большое пешее скопище, подобравшись садами, напало на роту, выставленную впереди Кокандских ворот; на выручку роты бросили все наличные силы – враг был опрокинут, отброшен.
Едва бой отгремел, услышались стрельба и крики в тылу, от Ура-тюбинских ворот, охраняемых взводом уездной команды, поспешили туда: враг, визжа победно, уже занял ворота – проникнувши в город, в лабиринты глиняной застройки, вовлекая в свои ряды жителей, враг получал роковое преимущество – ударили в штыки, ворота очистили... Третья опасность была наихудшей – с заречного правого берега Сыр-дарьи громадная конная толпа напала на деревянный мост, начало ташкентского тракта, желая сжечь его!
Стрелковую роту, выставленную за мостом, отвели было в резерв, на городскую площадь, пришлось возвращать роту бегом, следом пошла другая рота с двумя орудиями. По счастию, левый берег Сыра выше правого, командует над мостом, и мост удалось отстоять и обезопасить на дальнейшее, выставив взвод артиллерии.
На другой день в город пришла, отбиваясь от наседавших кокандцев, рота от гарнизона Ура-тюбе, роту поставили в резерв. Весь день велась вялая перестрелка у городских ворот и обвалов стены. "Что толку в этакой безделке?" И на рассвете третьего дня осаждённые сделали удачную вылазку от Кокандских ворот, очистив от вражьих скопищ сады на полверсты по сторонам кокандской дороги и запалив стоящие там постройки. Кокандцы в этот день снова пытались уничтожить мост, но были отогнаны картечью.
На четвёртый день осады по спасённому мосту подошёл из Ташкента 1-й стрелковый батальон с дивизионом конных орудий, усталым защитникам можно было дать отдых. А кокандцы отошли, оставили Ходжент в покое.
Туркестанского генерал-губернатора фон Кауфмана кокандская смута застала в Семиреченской области, на дальнем северо-востоке Края. Разослав телеграфом приказы войскам, "Ярым-подшо"1 (Наместник) поспешил в Ташкент, куда и прибыл 1 августа.
Здесь его ждало послание Худояр-хана, отправленное ещё с побега. Владетель Коканда, после жалоб на своё плачевное положение, жалоб на предательство муллы Исы-Аулье и воеводы Абдурахмана-афтобачи,2 после горячих благодарностей за давнее благорасположение к нему и дружбу, заявлял:
"Отдаю себя и Кокандское ханство под могущественное покровительство Его Величества Государя Императора и обращаюсь к Вам с дружественною просьбою, благоволите приказать направить в город Коканд русское войско с артиллерией в возможно скором времени, дабы замыслы мятежников не осуществились..."
Позапрошлым годом Худояр уже обращался с подобным посланием, тогда Ярым-подшо ему отказал, и status quo в ханстве наводил Афтобачи, сын убитого регента Мусульманкула; тогда час этих двоих ещё не настал. Теперь Худояр-хан вслед за посланием вскоре сам прибыл из Ходжента с немалым семейством и немалою свитой и с теми же жалобами, уверениями и просьбою по возможности скорее возвратить ему ханство.
Его прибытие подтвердило Константину Петровичу достоверность донесений и слухов об отпадении от Худояра всех его влиятельных родичей и его второго сына Мухаммеда Али-бека: Худояр, кроме вероломства и жестокости, привычных для Азии, прославился ещё и своей свирепою жадностью, крайними насытителями которой были, разумеется, налогоплательщики, преисполнившиеся к Худояру крайней враждебностью; а мулла Иса-Аулье, затейник джихада, наставляя тех налогоплательщиков на путь праведности, виноватил в их бедах русскую власть, поддерживающую ненавистного хана.
И Худояру было предложено отправиться в Оренбург пенсионером, по возможности решительно умерив число сопровождающих лиц – отныне, ради покоя и благополучия всего кокандского народа, Россия будет вести дела с новопровозглашённым Наср-Эддин-ханом.
Не теряя времени, генерал фон Кауфман разослал летучие отряды очищать от разбойных шаек приграничные уезды, успокаивая при этом население, подвластное России, печатными прокламациями на их родном языке; сам же выступил с отрядом к Ходженту и далее, на границу Кокандского ханства, навстречу Наср-Эддин-хану, письменно приглашённому придти с повинной для переговоров о возобновлении мирного договора между Россиею и Кокандом.
Константин Петрович понимал: при новопровозглашённом молодом хане правит бал провозгласившая клика и не удивился, получив ответом своему миролюбивому посланию усиление приграничной крепости Махрам артиллерией и несметным конным скопищем под её стенами. С прибытием ближайших летучих отрядов, рапортующих об успешном выполнении своей задачи, он перешёл границу.
Трофеями Махрамского боя и штурма стали: 39 орудий, до двух тысяч ружей и фальконетов, множество холодного оружия, более 50 бунчуков, знамён и значков, а в крепости склады пороха, свинца и ядер, в том числе разрывных, и большие провиантские магазины, а также 224 лошади, не считая увечных – множество лошадей послужили противнику при его бегстве.
23 августа генерал-адъютант Кауфман телеграммою рапортовал Государю об этом успехе; через Военного министра Государь благодарил войска и передал, что Ему "не благоугодно присоединять Кокандское ханство к Нашим владениям".
С потерею Махрама Наср-Эддин-хан поспешил прислать депутацию с длинным извиняющимся и оправдывающимся письмом и подарками и вернул всех русских пленных, среди них нескольких женщин и малолетнюю дочь врача Петрова.
Все пленные оказались невредимы и в полном здравии, только девочка за три недели ещё не отошла от зрелища убиения своего родного отца. Благополучное содержание и освобождение пленных говорило о мирном настрое населения ханства, в большинстве земледельческого, осёдлого, исстари пребывающего под верховодством степных кланов.
Генерал Кауфман подарков не принял, а посланцев напутствовал: пусть Хан лично засвидетельствует свою покорность. И двинулся с войском вослед депутации. На всём пути население кишлаков встречало русских настороженным любопытством, однако без тени враждебности; старшины изъявляли покорность... 29 августа у ворот Коканда Генерал-губернатора встретил Наср-Эддин-хан при огромной свите – просил принять хлеб-соль и ходатайствовать перед Государем о милосердии населению.
Генерал-губернатор хлеб-соль принял, просьбу о прощении за вероломство обещал исполнить; сопровождаемый Ханом, вошёл с войсками в столицу некогда грозной деспотии, перевидавшую на своём веку немало грозных победителей, но русское войско впуская впервые..
Встречаемые повсюду в улицах и на площадях вполне доброжелательно и даже приветливо, войска чинно прошли по городу и встали лагерем вне городских стен. Наср-Эддин-хан сопровождал Ярым-подшо фон Кауфмана до его Ставки в лагере. Возле лагеря тотчас образовался туземный базарчик.
О добровольной сдаче Коканда Наср-Эддин-ханом и просьбу его о мире и милости Кауфман доложил Государю телеграммой, обрисовав при этом необходимость всё-таки присоединить к Русскому Туркестану полукочевое Наманганское бекство, лежащее на правобережьи Нарына и Сыр-дарьи, дабы северная граница Ханства целиком проходила по этим рекам.
Ответом Военный министр передал глубокое удовлетворение Государя бескровным занятием Коканда и прежнее Монаршее нежелание "присоединять Кокандское ханство к Нашим владениям"; присоединение заречного правобережного бекства может состояться, ежели таковое необходимо для вящего спокойствия Края.
Генерал-губернатор Кауфман посетил Наср-Эддин-хана в его дворце; крепость Махрам, взятую с бою, вернули Хану. Торжествам заключения Мирного договора помешал Абдурахман-афтобачи, начавший собирать возле Маргелана войско ради продления войны.
Кауфман выступил с войсками к Маргелану, 70 вёрст на восток; народ на пути не показывался, кишлаки были пусты, лишь в отдалении маячили вооружённые конники. Афтобачи со своим войском спешно покинул окрестности Маргелана, а жители города на себе приволокли навстречу Ярым-подшо девять пушек в знак своей покорности: бунтовщики явно держали население в страхе. Посланный преследовать Афтобачи летучий отряд полковника Скобелева настиг его в кишлаке Мин-тюбе, но тот, бросив орудия и распустив войско, бежал... Депутации со всех концов ханства, явившиеся к Ярым-подшо с изъявлениями покорности, заявляли, будто Афтобачи бежал из пределов ханства.
Константин Петрович повёл войска обживать новый Наманганский отдел; проводить его приехал Наср-Эддин-хан и лично подал ему письмо с пересказом сути событий последних месяцев. Письмо гласило, что ханом Наср-Эддин провозглашён против его желания: "По многочисленности у Афтобачи дурных людей – я ничего сделать не мог." После разгрома Афтобачи в Махраме, в положении Хана мало что изменилось. Выполнять условия мирного договора он будет не в состоянии.
"Я обязан Вам, доволен Вами и приношу Вам благодарность. Мне трудно оставаться над народом, изменяя данному обещанию, то Вам, могущественный Ярым-подшо, свою участь и народа на решение предоставляю. Я прошу Вас искренно избавить меня от этого счастья".
26 сентября Кауфман подошёл с войсками к Намангану, встав лагерем возле города. Жители попутных кишлаков и горожане встречали русских чуть ли не восторженно; правило не обременять реквизициями и постоем войск города и кишлаки, изъявившие покорность, соблюдалось Кауфманом неукоснительно. А на другой день в Андижане (65 вёрст к востоку) был провозглашён владетелем Кокандского ханства самозванец Пулат-хан и джихад против неверных объявили по второму кругу.
В позапрошлом году Пулат уже пытался поднять смуту, но был разбит и загнан в горы войском Худояр-хана под командою Абдурахмана-афтобачи. Теперь Афтобачи очутился в Андижане и оба былых врага выступили заодно, собрав до 30 тысяч пеших мюридов и около 20 тысяч конных.
Образумить маньяков Наср-Эддин-хан был не в силах, и Кауфман снарядил к Андижану отряд под командою Свиты генерал-майора Троцкого Виталия Николаевича, начальника своего полевого штаба. Пройдя через опустелые кишлаки, 29 сентября отряд встал лагерем в 6 верстах от Андижана.
Город не имел оборонительной стены, и Афтобачи с пехотою огородился в нём завалами, а Пулат с конницею остался в поле. 1 октября, при начале движения генерала Троцкого к городу, Пулат напал на его укреплённый полевой лагерь, где оказался связан боем, для него безуспешным.
В тот же день Андижан был взят штурмом, там и сям задымили пожары; захвачены пушки, ружья и знамёна, а скопище Афтобачи – частью разбежалось вместе с ним, частью назвалось мирными обывателями – обычная история. Пулат с потрёпанной конницей скрылся тоже. Не рискуя при своих малых силах быть осаждённым в городе, генерал Троцкий покинул Андижан, забрав трофейное оружие, и после днёвки в лагере пошёл обратно к Намангану.
Расценив этот манёвр как признание Генералом своего поражения, противник навалился на походную колонну с победным визгом и весьма азартно: до вечера отряд сумел пройти едва семь вёрст и встал на ночлег; наскоки конников продолжались и ночью. На другой день нападения возобновились, попутные кишлаки, недавно пустые, приходилось миновать с боем. К ночи нападавшие отстали, расположились табором на отдых.
Среди ночи две казачьи сотни, имея в арьергарде роту пехоты, скрытно подошли к вражьему бивуаку и стремительно атаковали, почти не встречая сопротивления – скопище в панике рассеялось, иные поначалу бегом, ибо часть лошадей разбежались. На поле осталось до ста тел, до тысячи ружей, шашек и пик и сотни чалм. Далее к Намангану отряд шёл спокойно. Недельный рейд стоил отряду 12-ти человек убитыми и 59-ти ранеными, среди них пять офицеров.
Пулат и Афтобачи ушли к Маргелану, там их встретили сарбазы (регулярное войско Наср-Эддин-хана), но вместо боя произошло братание. 9 октября и этот Хан бежал из Коканда в Ходжент. Самозванец Пулат торжественно въедет в Коканд по дороге, устланной красным канаусом. ("Народно-освободительное движение" – станут учить в школах через 50 лет).
Смута переползла и на правый, наманганский, берег Сыр-дарьи; замелькали вооружённые ватажки кочевников, избегавшие приближаться к русским гарнизонам. Их сумел объединить бывший бек Намангана Батыр-тюря.
В начале октября ими был перехвачен на пути из Ходжента в Наманган казённый транспорт штабс-капитана Святополк-Мирского с конвоем из 20 сибирских казаков под командой хорунжего Кузмина. Не пожелав бросить казённое имущество и пробиваться к ближайшему гарнизону, казаки оборонялись несколько суток до последнего человека. Участь транспорта стала известна не сразу.
Генерал Кауфман, устроив администрацию и гарнизоны нового Наманганского отдела Сырдарьинской области, назначил начальником его флигель-адъютанта полковника Скобелева и отбыл 16 октября с небольшим отрядом в Ташкент.
Тогда и узналось о гибели транспорта и стоянке Батыр-тюри в большом базарном кишлаке Тюря-Курган всего в 12 верстах к западу от Намангана. 23 октября Скобелев с летучим отрядом при 4-х орудиях атаковал Тюря-Курган, но Тюря, по обычаю здешних полководцев, бежал из боя с ближайшими приверженцами.
На другой день Скобелев пошёл к городку Чусту , назначенному быть уездным. Дорогою узнал, что Тюря с кочевою ордой и всеми поголовно жителями Намангана осадили цитадель и напали на полевой лагерь войск – этакого разворота событий Скобелев никак не ожидал!
Население города охотно нанималось на работы по укреплению цитадели, работало по пятисот человек и работали на совесть... Отряд немедленно повернул к Намангану, продвигаясь с боем, в полдень 26 октября вошёл в цитадель. На утро, обстреляв город из 16 орудий, пошли на штурм – улицы были пусты – Тюря со своим потрёпанным войском опять улизнул, население попряталось. За пять дней отряд потерял шесть человек убитыми, 37 ранены (три офицера) и 13 человек контужено.
Вероломство горожан имело, если не оправдание, то объяснение: постоянные смуты наработали у беззащитных людей страх и податливость на разбойную агитацию, и всякая буйная шайка с отчаянными главарями непременно обрастала скопищем приспешников, частью увлечённых, частью запуганных. Требовалось обезвредить заводил смуты и убедить население в его безопасности... Уже 12 ноября Скобелеву пришлось вести отряд на городок Балыкчи, на левый берег Нарына, 20 вёрст от Намангана.
Там собралось внушительное скопище, угрожающее дальнейшим приростом; история повторилась: морозная переправа – штурм – разгром, преследование – возвращение в Наманган. Потери были меньше, но, разумеется, были.
В эти же дни пришедший из Ташкента отряд генштаба полковника Пичугина (2 роты, 2 сотни, 2 орудия), поставленный у Акджарской переправы на Сыр-дарье для охраны сообщения Намангана с Ходжентом, повторно занял крепость Махрам и совершил рейд против скопища у кишлака Ашаба; та же история, те же потери.
Ночью 1 декабря Скобелев сделал поиск к левобережной зимовке Ульджибай, 16 вёрст от Намангана. Обнаруженный на переправе, сходу атаковал конницей и почти уничтожил большой арбяной обоз, охраняемый красномундирными сарбазами, ханскими дезертирами, обученными беглыми сибирскими казаками и вооружёнными русскими же ружьями со штыками, столь страшными для азиатцев; взято 410 таких ружей, холодное оружие не собирали. У нас ранено 22 человека (один офицер и двое тяжело).
Эта кровавая зимняя беготня вынуждалась необходимостью – заваленные снегом горы заперли кочевников в Фергане, лишая возможности распространить смуту на Алайскую долину и в Семиречье, наконец, просто скрыться – летом кочевник подвижен, азартен, почти неуловим. Погасить смуту до последней искры-сполоха можно было только зимой. Отряды Скобелева оттеснили – Пулата – к Маргелану, Афтобачи – в Андижан; между сообщниками уже проснулась клановая вражда.
7 января нового 1876 года Скобелев занял войсками высоты, господствующие над Андижаном, и городу дважды предлагалось сдаться; второй джигит-парламентёр был даже зарезан. После усиленной бомбардировки город был взят штурмом повторно – Афтобачи с частью войск бежал по маргеланской дороге к городку Ассаке. 20 января, через день после разгрома под Ассаке, Абдурахман-афтобачи добровольно сдался Скобелеву вместе со своими командирами.
Пулат-хан, узнав о сдаче Афтобачи, зарезал трёх его братьев, сноху и шестерых русских пленных, среди них тяжело раненого штабс-капитана Святополк-Мирского. Много хлопот доставил зарезникам унтер 2-го туркестанского батальона Фома Данилов, уроженец села Кирсановки Самарской губернии, поразив даже видавших виды зрителей (о чём они поведают спустя два месяца, пообвыкнув с новою властью).
Афтобачи заявил Скобелеву, что Маргелан может выдать кровожадного Пулата, чему он готов содействовать своими людьми, если ему поверят. 27 января Скобелев направил к Маргелану отряд флигель-адъютанта ротмистра Меллер-Закомельского с начштаба капитаном Куропаткиным произвести демонстрацию и предложить городу сложить оружие.
На пути к Маргелану отряд встретили двое людей Афтобачи с письмом старшин Маргелана, извещающих: Пулат-хан вышел из города рано утром с пятью тысяч конницы при пяти орудиях и обозе из двухсот верблюдов, хочет уйти на Алай, а заночует в предгорном кишлаке Уч-Кургане.
По Туркестану несколько Уч-Курганов, этот, ближайший, отстоял от Маргелана не далее 30 вёрст к югу. Поверив письму и письмоношам, командир спешно пустил налегке погоней три казачьи сотни и эскадрон стрелков. Ещё три сотни с четырьмя конными орудиями и всеми тяжестями отряда пошли следом.
Поздним морозным вечером передовой отряд незамеченным вышел к большому кишлаку на дне обширной лощины, в кольце тёмных зимних садов, разделённому надвое неглубокой быстрой речкой с мостом примерно посредине кишлака и крепостцою на противоположном берегу напротив моста, арбяная дорога за крепостцой уходила к горам; явно перенаселённый кишлак засыпал... Подробности этого боя, решительного и последнего, опустим, достаточно подробностей приведено выше.
Взято было пять медных пушек и вороха ружей. На обратном пути отряда маргеланцы вывезли навстречу отряду и сдали ещё 15 медных орудий. За Уч-Курган Меллер-Закомельский и Куропаткин удостоятся ордена Георгия Победоносца IV степени. 
Флигель-адъютант полковник Скобелев ещё в конце минувшего года был удостоен звания генерал-майора Свиты Его Величества. 7 февраля жители Коканда вывезли навстречу генералу Скобелеву и сдали 29 различных пушек; войска заняли лишь городские ворота Нау-Бухара и ханский дворец, оказавшийся солидным арсеналом – пушки, ружья, порох и прочее, и прочее. О возврате ханских порядков осёдлое население и слышать не желало...
Последние события и состояние Ханства были доложены телеграфом генерал-адъютанту Кауфману, имеющему быть на тот момент в Петербурге при Дворе... 15 февраля временно командующий войсками Туркестанского края генерал-лейтенант Колпаковский торжественно (без канауса) въедет в Коканд.
А 19 февраля 1876 года состоялось Высочайшее повеление о присоединении к Империи всех земель Кокандского ханства и образовании в его границах Ферганской области Туркестанского края. Военным губернатором Ферганы назначался генерал Скобелев.
Наср-Эддин-хан отправился пенсионером на вольное жительство в Россию. За ним последовал Абдурахман-афтобачи, освобождённый от наказания по его раскаянию, участию в смуте не против России, а по его личным обидам против ханов и его содействии в прекращении смуты.
Самозванец Пулат за убиение пленных был по суду повешен в Маргелане. Как-то затерялся в смуте известный по слухам и помянутый в послании Худояр-хана мулла Иса-Аулье (Святой Исус – по имени такому явный самозванец), якобы "всем обязанный Худояру". Источники начала ХХ века говорят, будто самозванец Пулат и мулла Иса-Аулье – одно и то же лицо. Во всяком случае, о каких-либо мучениках за веру в годы становления Русского Туркестана никаких сведений нет.
Примерно подобным порядком и при сходных обстоятельствах совершалось всё расширение границ России, образование Российской Империи. Бухара и Хива сохранили вассальную независимость ("вассал Моего вассала – не Мой вассал") до 1920 года, когда стали советскими, а затем в итоге "национального размежевания" совсем исчезли, были разделены между вновь образованными советскими республиками Средней Азии, всё-таки по-прежнему многонациональными. ("Мы совершенно не хотим, чтобы хивинский мужик жил под хивинским ханом" – В.И. Ленин, апрель 1917 год.)
М.Д. Скобелев, начальствуя Ферганой, почёл за благо не вмешиваться без крайней нужды в вековые порядки устроения и пользования орошением, этой поистине кровеносной системою Ферганы, управляемой снизу доверху выборными людьми, издавна не подотчётными никому, кроме своих избирателей-водопользователей.
Его примером такое отношение русской власти к делам орошения местами удержалось надолго. Сам Скобелев отбыл на следующий год из Ферганы вместе с А.Н. Куропаткиным на Балканы, освобождать братушек-славян от османского ига. После войны оба они вернутся уже в Закаспийскую область.
В Фергане ему наследовал ветеран Туркестанских походов генерал Абрамов А.К. (1836 – 1886). При Абрамове бурно строился Новый Маргелан по соседству Маргелана прежнего; Новый Маргелан сделают областным центром вместо Коканда. Александр Константинович являл собою пример офицера, сгоревшего на боевой службе пятидесяти лет отроду, пример не редкий в Русской Армии. Красноречив его послужной список: 1862 год, двадцати шести лет -прапорщик, через год – штабс-капитан, в 1865 году – капитан, в следующем году – подполковник, в 1867-м – полковник и в 1868-м, тридцати двух лет, уже генерал-майор; генерал-лейтенант лишь в 1879 году. Закончит жизненный путь, начальствуя дивизией.
Летом 1878 года, второго года губернаторства Александра Константиновича, Фергану посетил петербургский академик Александр Миддендорф, природовед и путешественник; в Фергане ему исполнилось 63 года. Русский Туркестан, Фергана особенно, поразили Александра Фёдоровича: "Если подумаем, как юн новый порядок вещей в Русском Туркестане (...), то невольно возбудит наше удивление, как быстро исчезли господствовавшие там прежде варварские условия, и что вместе с русскими водворилась безопасность жизни и имущества, которых мы в настоящее время безплодно стали бы искать в староевропейских государствах, каковы: Греция, Испания и, в особенности, несчастная Сицилия".
Генерал Абрамов пестовал Фергану семь лет. Его труды продолжил Иванов Николай Александрович (1843 – 1904 г.г.), будущий генерал-губернатор Туркестана, о нём речь ещё впереди; ферганская вахта генерала Иванова вышла трёхлетней.
Вдвое дольше начальствовал Ферганою его преемник генерал Корольков Н.И. (1837– 1906). Николая Ивановича отличала прям-таки страсть к древонасаждению, плодами её остались роскошные улицы-аллеи Нового Маргелана, Ташкента, других городов Сырдарьинской области, которой он начальствовал следующие двенадцать лет. Эти первые ферганские губернаторы, коренные туркестанцы, хорошо знали Среднюю Азию, сжились с нею, должно быть, любили её.
Губернатора Королькова сменил генерал Повало-Швейковский (1843-1903), человек для Туркестана новый. Достойно несущий службу, доброго нрава и ровного характера, он крупно обманется в кротком проповеднике Мадали Халифа, сочтя было его благотворителем и миролюбом. Жизнь Ферганы давно уравновесилась, полнела, ушли и забывались заботы о выживании, явилась возможность не помереть с голоду, бездельничая, и появились фигуры неприкаянные, живущие одним днём и никому не нужные.
Таких стал прикармливать минтюбинский ишан5 Мадали. Человек незаурядный и внешностью, и характером, умеющий себя подать (и скрыть своё двуличие), умеющий внушать малым сим и управлять ими, он выстроил некое медресе-коммуну, собрал вокруг себя немалую общину и содержал её.
Проповедуя спасительность праведной братской жизни и отвращение к оружию. Губернатор Александр Николаевич не разобрался сам и не внял бдительным робким подсказкам, что праведное братство Мадали – суть братство правоверных, а осуждаемое им оружие – есть огнестрельное оружие пришлых кяфиров, и получил Андижанскую резню, стоившую жизни и здоровья 35 сонным солдатикам, налёгшую кроваво-чёрным пятном на всю историю Русского Туркестана.
"Андижанским восстанием" тогда же назовут эту резню либералы – на радость последователям Мадали; а советские наследники тех и других напишут об этом "восстании" статьи, книги, диссертации. Новым губернатором Ферганы перевели нового командира 2-й Закаспийской стрелковой бригады генерала Чайковского А.П. (1841-1920). Андрей Петрович вернулся в Туркестан полгода назад, ранее прослужив здесь в офицерских чинах десять лет.
Крутых беспорядков ни в Фергане, нигде по Туркестану выходка Мадали не вызвала – не было к тому действительных причин; поволновались по горячему следу, воздали преступным и отметили отличных и постарались забыть, яко не бывшее. Тоже и обнаружившийся забугорный след предприятия Мадали, впрочем, обычный в подобных казусах. Три года губернаторства генерал-лейтенанта Чайковского А.П.(двоюродного брата П.И.Чайковского) протекли гладко.
Зато его преемнику генерал-майору Арендаренко Г.А. в том же Андижане выпало испытание жуткой природной катастрофой. Поздним утром 3 декабря 1902 года землетрясение – подряд три сокрушительных удара – сровняло с землёй 50-тысячный Андижан и две сотни окрестных селений, разрушения и жертвы были и в соседних уездах и даже в Ташкенте, погибло более пяти тысяч человек, до ста тысяч очутились без крыши над головой, под зимним небом.
Колебания тверди земной и толчки повторялись почти ежедневно до февраля, часто почему-то ночами. Этот ледяной ад Губернатор со множеством добровольных помощников вынесли на своих плечах и к весне сумели преодолеть самую кричащую разруху, не применяя насилия и не встретив ни одного случая грабежа или каких-либо столкновений, способных омрачить нередкие в таких катастрофах примеры верности долгу, самоотверженности и бескорыстия.
Помогал Андижану весь Туркестан. Уже через сутки населению города, не имеющему ни одной печи, подвезли печёный хлеб из Оша и Намангана; войска наладили раздачу горячей еды. К разрушенному вокзалу железной дороги подогнали сотни порожних вагонов, по ним расселили тысячи людей; тяжело раненых отправили в Новый Маргелан. (Мелькали, конечно у некоторых мысли: что творилось бы тут при Худояре или Пулате!?) Прибыли сапёры и медики.
Одежду и продовольствие, юрты, домашнюю утварь и деньги с первых же дней собирали и слали сначала ближние уезды, а потом и весь Туркестанский край. Железная дорога разрешила бесплатную перевозку жертвуемых Андижану продуктов и вещей, бесплатный проезд всем желающим уехать и льготный тариф в 1/100 копейки с пуда и версты для строительных материалов. Значительные суммы отпустил Петербург. Заметное участие в андижанских нуждах проявил российский Красный Крест.  
Однако центром успокоения и контроля андижанского зимнего хаоса, центром его преодоления оставался ферганский губернатор Арендаренко, чью даровитость, знание местных языков и обычаев и "умение обращаться с азиатцами" ещё четверть века назад отмечал туркестанский "Полуцарь" К.П. фон Кауфман.
Георгий Алексеевич Арендаренко, подобно почтенным туркестанцам Н.И.Королькову, Н.А.Иванову, М.Е.Ионову, В.Н.Зайцову, А.Н.Куропаткину и другим многим, отдал Туркестанскому краю лучшие десятилетия своей жизни, оставаясь притом холостым, что не было большой редкостью среди ветеранов Туркестана.
Сын землевладельцев Нежинского уезда Черниговской губернии, семнадцати лет отроду он поступил в Павловское военное училище (1863 г.), оттуда был переведён в Михайловское артиллерийское, но выпущен младшим офицером в Оренбургский стрелковый батальон. Штурмовал Ура-Тюбе (1866), после чего назначен "помощником заведующего Уратюбинским районом" и застрял в Туркестане на всю жизнь. На переднем крае человек виден весь как есть и для успеха дела используется всемерно.
Административный талант Георгия Арендаренко, должно быть, заметили сразу: 22-летнего поручика двинули "на усиление военно-народного управления Джизакского уезда" и шесть последующих лет он с честью несёт бремя Джизакского, Перовского, снова Джизакского, затем Туркестанского уездного судьи.
Русский имперский суд отнюдь не упразднял народные суды местного населения: у кочевников это был суд биев по "зану", обычаю; у осёдлых – суд казиев по шариату. Народные суды разбирали все без исключения уголовные дела и гражданские тяжбы, но лишь среди единоплеменников. Те же самые дела между разноплеменными сторонами разбирал русский суд – согласно "Уложению о наказаниях". Жестокости мусульманской юриспруденции – отрезание частей тела, разнообразие смертной казни – русские завоеватели отменили сразу.
"Но что палачи и приставщики клоповников в Бухаре имеют широкую практику и теперь – это всем известно, это каждый может проверить". (Г.Арендаренко). Однако разночтения между заном, шариатом и "Уложением" всё-таки оставались значительны и трудноустранимы – в силу несовпадения мировоззрений. Обычай кочевников не признавал словесной судебной присяги, настаивая на испитии чашки воды у могилы предка; а по духу и букве шариата текст русской присяги никуда не годился, стало быть, ни к чему не обязывал.
Шариат был нетерпим к любому случаю рецидива. Но снисходителен к семейным и гендерным проступкам. Зато не различал по степени вины соучастников, сколько бы их ни обнаружилось. Не прощал богохульства, но мог определить срок наказания "до раскаяния" – на волю самого подсудимого. Перекосы в суровости-мягкости наказаний по одинаковым делам, но в разных судах могли быть нелепы и болезненны.
Освоив местные языки, горьким опытом преодолевая парадоксы туркестанской судебной практики, Георгий Алексеевич проникся ею настолько, что напечатал большой обстоятельный труд "Народный суд у туземцев", показывающий обоюдные достоинства и недостатки судов по зану, шариату и "Уложению", их трудную, но благотворную взаимодополняемость. Осенью 1874 года штабс-капитана Арендаренко назначили "управляющим Нагорными тюменями" Зеравшанского округа.
Тюменями именовались городки и кишлаки на отрогах Зеравшанского хребта к югу от Самарканда: Пенджикент, Ургут, Магиян, Кштут, Фальгар, Ягноб, Матчин и Фараб, населённые горными таджиками, которых самаркандские сарты (узбеки) называли "гальча". Тюмени насчитывали 21.622 двора при населении 129.672 души обоего пола. Вскоре нагорные жители могли уразуметь, до чего им повезло с новым русским хакимом. Выказывая уважение, он проникался их бытом, обычаями, даже преданиями старины, одобряя, впрочем, далеко не всё. Он желал быть справедливым.
"Праздных здесь мало. Праздновать нельзя – окоченеешь с голоду. Празднует тот, у кого нет и вершка земли, чтобы её вспахать, у кого нет копейки, чтобы её провести не бесплодно через всю суету жизни". 
"Легко говорить, но неохота, верно, подумать, что туркестанский туземец работает своим "первобытным плугом" несколько тысяч лет и получает урожаи в 2 1/2 раза больше, нежели какие даёт хозяйство машинного инвентаря хотя бы, например, в чернозёмной Курской губернии".
"В промышленности обрабатывающей маслобойни, имеющие годовой заработок в 50 рублей максимум, уплачивают пошлин 5 рублей, т.е. 10%; кузнецы платят 10%, мельницы 12%; в промышленности торговой с годового заработка платят: мясники – 12%. продавцы бакалейных товаров – 10%, продавцы русской мануфактуры – 30%, продавцы лекарств, иголок и мелочи – 12%. Самая развитая промышленность, торговля деньгами (оборот 78.000рб.) и скотом (7220рб.) совершенно свободны от всяких пошлин".
"Самаркандские углепотребители ежегодно съедают 340 тысяч деревьев... Глядя теперь из Пенджикента на эту ужас наводящую голь обоих хребтов, на эти солидные по размерам, но круглый год совершенно сухие русла Шурча, Зибан, Мисрек на западной и восточной стороне города, живо почувствуешь значение леса для Зеравшанской долины и согласишься с земледельцем, что горный лес – мать (ана) водных источников... и он чувствует, что через полсотни лет ему. и никому более, придётся дорого расплатиться за хищничество нескольких десятков угольщиков и лесоторговцев, себя не обогативших, а край разоривших вконец".
Вскоре хакима Арендаренко стало невозможно водить за нос, а потому всегда можно было искать у него разумной твёрдой справедливости – к вящему огорчению злостных пройдох и себялюбцев. От огорчения им удалось взбунтовать "против неверных" труднодоступный горный Матчин. Почти год уговаривал матчинцев Георгий Алексеевич, пока не обезвредил всех застрельщиков, потеряв на этом четырёх человек убитыми, среди них штабс-капитана Каневского, и двадцать пять было ранено, среди них три офицера, в том числе сам капитан Арендаренко.
"Кстати уж мы сообщим, что та же сила привычки и условия жизни вырабатывают и в нас, русских колонистах Туркестана, такую же выносливость в ходьбе и верховой езде. Мне самому приходилось делать пешком переходы в горах Зеравшана в 40 вёрст, приходилось делать, по экстренной надобности, переезды верхом в 260 вёрст в одни сутки на переменных конях, в 120 вёрст в день на одной степной лошади".
Летом 1877 года капитана Арендаренко назначают начальником Самаркандского отдела. Тот год отмечен крупными событиями, воспринятыми Россией по-разному, согласно Её бытийному самочувствию. Высоким жертвенным порывом началась война за освобождение Болгарии от иноверных, и многие туркестанцы отправились на Балканы.
В конце года кончина Н.А.Некрасова помрачила скорбью читающую публику, в большинстве всё-таки столичную, губернскую. И малозаметен для России петербургской остался распад Кокандского ханства, сделавший Россию и Китай сопредельными на новые сотни и сотни пограничных вёрст.
Ближайшим следствием Балканской войны и этого прироста туркестанских земель стало резкое падение бумажного русского рубля в Средней Азии, особенно в Бухаре – до 45 копеек звонкой монетой, о чём в Самарканде кручинились, казалось, как нигде более.
Хлебом-солью встретил Самарканд фон Кауфмана 2 мая 1868 года, а с уходом его отряда осадил оставленный в цитадели русский гарнизон, едва продержавшийся до нескорого подхода подмоги. (На пустеющих стенах Самаркандской цитадели молодой прапорщик запаса В.В.Верещагин выслужил право показать живописью, как оно там бывало.) То первое самаркандское вероломство осталось и последним – самый воздух туркестанских земель, где утверждалась русская власть, сливаясь с океаном Империи, делался как бы просторнее, спокойнее, легче.
И толпы разновидного люда из Бухары, Персии, Афганистана, Индии, Кашгарии притекали под сень русского стяга, гонимые нуждою или корыстью, или спасая жизнь – за первое пятилетие русского владычества только по Сырдарьинской области (Ташкент) и Зерашанскому округу (Самарканд) таких пришельцев более трёхсот тысяч осело.
Между ними с дюжину бывших владетельных особ. Вот и капитану Арендаренко среди важных Самаркандских дел досталось опекать двух афганских принцев двоюродных братьев Исхак-хана и Абдуррахман-хана, восьмой год спасающихся в России, получая от Петербурга пенсию, достаточную, чтобы содержать родичей и скромный восточный придворный штат.
Братья приходились племянниками властителю Кабула Ширали-хану; с его предшественником, покойным Азам-ханом, тоже их дядей, они ещё как-то ладили, Абдуррахман правил Чар-вилойятом, четырьмя североафганскими провинциями, отторгнутыми от Бухары совсем недавно, лет тридцать назад.
Действовать из Росси против своего гонителя братья не имели ни возможности, ни средств. Заниматься каким-либо делом, кроме охоты, восточная знать малоспособна. Оставалось ожидание: очередная династическая смута на их родине – лишь вопрос времени, ибо поводы там всегда в избытке.
На сей раз смутою в Афганистане аукнулась Балканская война. Россия, удручённая итогами Берлинского конгресса, смазавшего славянскую победу на Балканах, вспомнила о Туркестане. В начале августа 1878 года в Кабул прибыла дипломатическая миссия генерала Н.Г.Столетова, знающего персидский язык. Англичане потребовали у Ширали дел с русскими не иметь и направили в Кабул свою многочисленную миссию.
По причине династического траура миссию в Кабул не пропустили. Слово за слово – 21 ноября 1878 года англичане начали вторую афганскую войну. Ширали бежал на север, угрожая отправиться в Петербург за международной защитой, но умер в Мазари-Шарифе. Весной 1879 года его сын Якуб-хан подписал с Британией капитулянтский Гандамакский договор.
Однако 3 сентября кабульцы перебили британскую миссию, Якуб-хан отрёкся, а ближайшим престолонаследником оказался англофоб Аюб-хан, правитель Герата; страна погружалась в анархию, англичане несли потери, отчаивались. Шанс Абдуррахмана забрезжил.
Россия не возражала. Бухара, всё-то надеясь вернуть Чар-вилойят, могла вмешаться – Абдуррахману устроили "побег". А для контроля событий и некоторого влияния на них по мере надобности и сил следом за родовитым беглецом фон Кауфман командирует к бухарскому эмиру Сеиду Музаффару капитана Арендаренко, располагающего в Бухаре и Афганистане надёжными источниками сведений.
"Лучше выпачкай нос, но узнай всё свежее" – девиз-напутствие туркестанских лазутчиков. Для пущей важности Капитану были приданы, кроме двух изустных переводчиков и одного письменного, десять конвойных казаков и двенадцать связных джигитов. Таким составом Георгий Алексеевич 13 января 1880 года выехал из Самарканда и через три дня прибыл в Шахрисябз, зелёный город, недавно отнятый Россией у турецкой династии Кинагаз и переданный Музаффару, который устроил там запасную резиденцию.
Посланца Туркестанского ярым-подшо Кауфмана встречали торжественно. "На площади Регистана караул при офицере в русских генеральских эполетах отдал воинскую честь русской командой "На плечо, на караул!", а построенные на правом фланге в одну шеренгу ротные командиры (всего до 60 человек), все в русских штаб-офицерских эполетах, держали руки под козырёк, кто как умел.
Не нарушая обычного этикета.
Столь много значащего у бухарцев, я прошёл пешком в сопровождении двух щеголеватых удайчи, а так же притаившего дыхание шигаула и Рахматуллы-мирахура ту часть двора, на которую ни один смертный не дерзал въезжать верхом. Оставив всех церемониймейстеров у подножия террасы, я поднялся по ступенькам небольшой кирпичной лестницы только с переводчиком Камалетдиновым.
Среди огромной залы, оклеенной обоями и устланной паласом соответствующих размеров, на широком кресле, обитом кумачём, сидел в шубе, покрытой канаусом, повелитель ханства – красивый, пухлый, солидный годами брюнет с мягкими тёмно-карими глазами, с небольшой узбекской бородой, с спокойными манерами.
Ответив на мой поклон беглой улыбкой и пожатием руки, проговорив: "Хош килыпсиз, сизны кильганы коп хурсан мин" (Добро пожаловать, рад Вашему приезду), Музаффар-хан указал мне единственное в комнате кресло, прислонённое к стене так, что я сидел против него в трёх шагах по диагонали, а переводчик стоял насупротив эмира. Безмолвно, с непрерывным покачиванием головы и с улыбкой удовольствия прослушал Бухарский эмир приветствия, переданные ему мной от имени Туркестанского генерал-губернатора.
(Переданное письмо не читалось при мне, а подарки приняты шигаулом). Эмир говорил со мной частью через переводчика по-персидски, частью мне приходилось отвечать ему по-тюркски, чему он был очень доволен".
Оба они сразу попали в тон своей сдержанно-торжественной простотой, приличествующей случаю. Георгий Алексеевич остался при дворе Музаффара, сопровождал эмира в его переездах в Бухару и Карши. Эмир, традиционно высказывающийся о политике лишь через своих давлетханов, дополнял это общение личными аудиенциями, спрямляя обычную витиеватую расплывчатость восточной дипломатии. В успехе сардаров эмир сомневался.
Исхак-хан уже воюет неудачно на западе Вилойята, мутит туркмен, известных разбойников. Абдуррахман осмотрителен, кружит-петляет, закрепился в Бадахшане, откуда взял жену ещё в Россию, обхаживает мелких правителей, распускает повсюдные толки, на что-то рассчитывает?. 
Эмир желает, чтобы в Ташкенте верили – ему нет резона впутываться в англо-афганские дела! Он всеполно сознаёт немалые выгоды своей зависимости от медведицы-России, дающей Бухаре беззаботную незыблемость, не посягая на дела внутренние. Ему очевидна несбыточность англо-русской схватки в Азии, здесь выигрышные преимущества и опасные слабости Медведицы и Крокодилицы взаимно уравновешены, не оставляя им шансов на чью-либо монополию!.
Всё это должен был разуметь и Абдуррахман. И понимать, что Британия в жизни не стерпит зависимости Афганистана от России, да и зависимость на манер завидной бухарской для Афганистана невозможна – ведь Афганистан совсем не Бухара ни народом своим, ни историей... Зато играть на глупейшем соперничестве фаренгов сам Аллах велел!
Абдуррахман сразу поставил на богатую амбициозную Британию. И через полгода скитаний, выжиданий, заигрываний и устрашений, под наростающий народный клич "Даур! Даур, Абдуррахман хан!!" в июле 1880-го был провозглашён эмиром Афганистана. Не ведая, что каждый его шаг на этом рискованном восхождении в Кабул отслежен капитаном Арендаренко и доложен своевременно Наместнику Туркестана телеграфом; кроме того Капитан составлял подробные донесения "журналы", тоже регулярно отсылаемые в Ташкент с джигитами. Таких "журналов" набралось двадцать шесть, некоторые с одобрительными резолюциями фон Кауфмана.
Абдуррахман на троне утвердился прочно. Взамен Гандамакского договора заключил с Британией Равалпиндский договор; английские гарнизоны покинули пределы Афганистана, Британия стала оказывать Абдуррахману экономическую помощь, вооружать и обучать афганское войско. С годами Абдуррахман довершил труды своего деда Дост-Мухаммада, сплотив единый Афганистан, широко признанный и уважаемый. На родине эмир был популярен чрезвычайно. Под старость (1896) удостоился титула "Светоч нации и веры".
"Журналы" Арендаренко, быстро потеряв злободневность, осели в архивном забвении почти на столетие. Их извлекли на свет советские историки: в 1974 году издательство "Наука" выпустило книжку "Бухара и Афганистан в начале 80-х годов XIX века. Журналы командировок Г.А.Арендаренко". Восемь печатных листов живейших подробностей отшумевшей бурной жизни, рассказанных "при некотором слабом умении писать события теми красками, каких они вполне достойны"!.
Столь многое животрепещущее и тогда, и сегодня, сопоставленное рядом – увы! – теряет свою остроту, выглядит пустой суетою. Георгий Алексеевич увлёкся своей новой службою штатного резидента, увлёкся Бухарой. Задумав составить "Полное описание современного состояния Бухарского ханства", испросил под эту свою затею длительную командировку в бухарские пределы, куда и отправился ранней весною 1882 года в сопровождении секретаря, переводчика и десятка джигитов.
А через полтора месяца после их отъезда из Самарканда, скончался в Ташкенте Наместник Туркестана К.П. фон Кауфман, с прошлого траурного марта хворавший и отошедший от дел. Эта ожидаемая кончина повлияла на туркестанскую жизнь посильнее недавней гибели императора Александра П, а на судьбе Георгия Арендаренко сказалась едва ли не роковым образом.
Покровительствуемый эмиром Музаффаром, Георгий Алексеевич проехал все труднодоступные юго-восточные бухарские бекства; добрая половина их – Куляб, Кободиан, Каратегин, Гиссар, Дарваз, Денау – подпали под власть Бухары совсем недавно, а прежде, из-за своей труднодоступности, иные из них веками сохраняли независимость, вяло враждуя с ближними-чересполосными соседями и не участвуя в общей истории Средней Азии.
О двух таких – Дарвазе и Каратегине, где до него вряд ли вообще ступала нога европейца, Георгий Алексеевич напишет этнографические очерки. Но полное описание Бухары так и не состоится; похоже в прямой связи с другим несбывшимся событием.
В трёх долгих командировках Арендаренко провел в бухарских землях и при дворе эмира более года и с открытием в Бухаре Российского политического агентства был бы у Кауфмана первым кандидатом возглавить то Агентство; теперь же, как позднее в случае с кашгарским консулом Петровским, Петербург назначил иного, более своего, человека – себе же во вред.
Майор Арендаренко продолжил служение российскому самаркандскому населению; весной 1884 года "переименован в подполковники". Продолжает изредка выступать с газетными заметками и очерками на темы исключительно административно-хозяйственные, о нуждах, добродетелях и пороках подопечных малых сих.
До бирюзовых изразцовых куполов и минаретов Самарканда своим пером не прикасается, а пишет о бедственном положении низового мусульманского духовенства, нищенские заработки которого – от четырёх рублей в год! "Есть ли возможность прожить на эту гомеопатическую лепту?.."
Громкую историю Саманидов, Чингизидов, Тимуридов и Шейбанидов поминает лишь вскользь, но хлопочет об установлении базарных дней в кишлаке, отличающемся своей исторической живучестью благодаря местной святыне – аулье. "Нет аулье в древнем Савране, Узикенте, и при полных местных удобствах на берегах Сыра и Саврана они остаются незаселёнными, привлекая, однако, сюда жителей Туркестана за сорок вёрст для хлебопашества".
Упадок животноводства, особенно коневодства в Зеравшанской долине (площадь 4 тыс.кв. вёрст) объясняет распадом феодальных отношений, замирением Края и правильной осёдлостью населения. "Население имело свободную возможность случать своих маток с лучшими ханскими жеребцами.
Справедливо будет, таким образом, считать, что вся Зеравшанская долина обязана своими, сохранившимися ещё в малом числе, прекрасными лошадьми, заботливости эмиров, ханов и беков". Попутно в статье приводятся названия трав: для рогатого скота – 13 названий; для лошадей – 4 названия; для верблюдов – 7, для овец – 18 названий. А в другой статье – 15 названий трав, употребляемых в пищу населением! Пером Георгий Алексеевич владеет мастерски.
Пересчитав 6840 ишаков Самаркандского отдела, слагает гимн ишаку: "Маленькое вьючное животное это, при своей способности подымать такие же тяжести (в 6 пудов), какие подымает и лошадь, издавна получило в хозяйстве земледельца такое универсальное применение, которое отводит ему даже более дела, чем остальным вьючным животным, и приземистый, длинноухий, тонкокопытный ишак.
С такою же терпеливостью к пинкам своего обладателя, с таким же нахмуренным стоическим усердием тащится из Бухары в Оренбург, с каким карабкается под тяжестью в пять пудов по скалистым снежным перевалам Зеравшанских гор. Живёт в среднем 14 лет, стоит 8 - 15 рублей и при способности оставаться летом без воды два дня проходит с караваном 40 вёрст в 11 дневных часов времени".
С годами обстоятельных публикаций в таком духе набралось у Георгия Алексеевича более двух десятков. И на пятнадцатом году своего начальствования Самаркандом он вдруг издаёт в  Петербурге солидный сборник "Досуги в Туркестане. 1874-1889 годы". Хорошо бы привести оглавление этого Сборника целиком, выразительное само по себе, оно способно навести на редкостную книгу заинтересованного читателя – но это целая страница текста!..
Увесистый фолиант в 700 страниц не помечен цензурным разрешением, ни названием какого-либо Ведомства или Общества, чьему покровительству (и средствам!) он был обязан своим появлением. Однако "Досуги" тогда же отрецензированы благожелательно, даже почтительно, в столичном академическом журнале "Записки восточного отделения Императорского русского археологического общества" (т.IV,стр.408).
Итогом пристального изучения Края "с целью послужить этому Краю, когда власть уездного начальника бессильна" – представляет "Досуги" рецензент. – "Многие вопросы затронуты и поставлены впервые, многим предложено и решение"...– рецензентом был Н. Веселовский, молодой петербургский профессор-археолог; работая в Самарканде на раскопках Афрасиаба, он знал туркестанские дела не понаслышке.
– "В плодотворной административной деятельности г. Арендаренко мог убедиться всякий, кому привелось посетить Самарканд в его управление. И если в этом случае, пожалуй, можно было увлечься показной стороной дела, наружным блеском, то книга г. Арендаренко раскрывает нам внутренний смысл его деятельности, показывает, сколько труда и энергии положено этим человеком для изучения своего Отдела и его населения.
И нельзя не пожалеть, что г. Арендаренко вслед за другими лучшими людьми, покидает этот Край. Это удаление мы готовы объяснить тем, что с водворившимися в Крае новыми порядками, крайне сложными и для туземцев несвоевременными, тяжело теперь оставаться в управлении и служить делу, которому не сочувствуешь".
Да, осенью 1889 года подполковник Арендаренко был отправлен в четырёхмесячный отпуск (не впервые ли за всю службу?), а в начале декабря отчислен в запас "по прошению". Кончина фон Кауфмана отозвалась Туркестану некоей растерянностью, как бы разбродом во власти. Преемника среди его соратников не нашлось; вернули было опального генерала Черняева – не получилось. Константин Петрович Кауфман оказался нужным человеком в нужном месте: разумный умеренный консерватор, решительный воин, но более администратор, строгий устроитель.
Под стать ему были соратники, люди чести и долга – генералы Колпаковский, Черняев, Комаров, Абрамов – однако в каждом преобладал воин. Придя по праву сильного в разобщённый, враждующий, застойный Туркестан, они по-христиански видели в аборигенах прежде всего людей, иной натуры и обычаев, но понятных, таким не следует делать того, чего себе не желаешь. Этим-то и объясняется сравнительная лёгкость и прочность военных успехов России в Хиве (1873), Бухаре (1870-е), Ашхабаде (1881), Мерве (1884).
Прочный мир устоялся в Туркестане на полстолетия. Воинская доблесть оставалась не востребована. Новое время требовало терпеливых, вдумчивых, деятельных администраторов. Таковые были среди первопроходцев Туркестана, не в избытке, но достаточно, чтобы жизнь Края ровно текла к лучшему.
На беду в образованном слое России укоренились маниловские теории всеобщего блаженства на путях свободы, равенства и братства. Немало таких прогрессистов состояло на государственной службе по ведомствам Народного просвещения, Внутренних дел, Финансов, Путей сообщения и т.д.; служба давала безбедную крышу и определённую власть, не налагая притом ответственности, если буква законов-правил не нарушалась.
Одержимые сознанием своей правильности, используя жёсткость имперской системы, они создавали своим прожектёрством обстановку либерального террора для инакомыслящих верноподданных "солдафонов, ретроградов, реакционеров" – с наилучшими благими намерениями зачастую! Того не ведая, что в теориях этих лестных слишком многое вывернуто вверх ногами, а многое вообще замолчано. И не задумываясь над безбожием сочинителей тех теорий.
Отчаявшись исправить жизнь коренной России, они потянулись, не всегда по своей воле, в Россию Азиатскую, исправлять "господ ташкентцев", опять-таки зачастую искренне, даже самоотверженно, имея универсальным инструментом всё тот же "западный окноделательный топор цивилизации".
Так невесело шутил Георгий Арендаренко, стоя между либеральными размахами того топора и глухим туркестанским дувалом, глинобитным, древним, ветхим, точно зная, что за этим дувалом далеко не всё обстоит как следует быть, однако полагая, что для пользы дела, для прочности дела, а также из человеколюбия, прорубать окна в дувалах лучше подвигнуть самих туземцев по их доброй воле, дабы те окна никогда не обернулись бы амбразурами.
Опасная неуклюжесть даже самой доброжелательной власти исходит от незнания жизни-быта подвластных. Живая жизнь на земле-кормилице навсегда останется самым верным руководством для любых властных учреждений – не устаёт настаивать Арендаренко, горячё ратуя против оказёнивания вековечных обычаев общинного проведения насущных трудоёмких работ: строительства арыков и кяризов, мечетей. мостов и дорог, оказёнивания, расточительного для казны и губящего благодатные обычаи.
"Да будет известно всем отечественным любителям подрядов, что Средняя Азия никогда не применяла их к делу ирригации, не применяет и до наших дней там, где запах чиновника не распространился ещё." С первых страниц "Досугов" описания голых фактов и обильная цифирь обмеров-рассчётов и статистики чередуются с полемичными-ироничными высказываниями, иной раз весьма задиристыми.
"С крайним удивлением непонимания нужд туземного населения, его свойств, мы встречаем также и попытки некоторых господ ирригаторов края передавать обязанности мирабов, банд-банов (надсмотрщиков за плотинами) бессрочно-отпускным нижним чинам. Только этого недоставало, чтобы вконец исковеркать то грандиозное дело ирригации туземцев, которое началось, развилось, стройно поддерживалось без подталкиваний чиновниками, а силою практических знаний, силою настойчивости и терпения".
"Не верим решительно в продуктивность того административного огонька, который вспыхивает только для известных случаев". "Стоит, следовательно, порыться в канцелярском архиве, чтобы не поправлять очки, когда уже поздно будет".
Можно подумать, что претензии у Георгия Арендаренко исключительно к власти (которой он же сам и представитель). На самом-то деле к подопечным у него претензий не меньше имелось, только высказывался он о стороне слабейшей, газет не читающей – мягче, снисходительнее.
"Коллективный характер населения остался тот же, что и был в давно минувшие времена, и отрицательные стороны этого характера, которые представлялись наблюдателю хотя бы и десятилетней давности, удержались до сего дня, удержатся и ещё несколько генераций".
А резкости его обращений к властям и общественности вполне объяснимы наростающей безответностью его печатных выступлений. Во время оно по его статьям фон Кауфман окоротил ростовщиков, "законно" грабивших земледельца, снимая до 180% годовых, сами оставаясь свободными от налогов. Заменою грабежу была учреждена Самаркандская ссудная касса, кредитует до четырёх тысяч хозяйств ежегодно под 6%. Учитывались мнения Георгия Арендаренко о дорожных делах и лесосбережении, об ирригации.
Времена изменились. Упразднение в Русском Туркестане ханских удельных границ, введение культуры хлопка и развитие шелководства, проведение железных дорог – преобразили Край неузнаваемо. У населения появились капиталы. Пышно зацвели рыночные отношения, увлекая, вовлекая и некоторых должностных чиновных лиц. И вместо воли ко всеобщей пользе-справедливости Туркестаном начинал править голый Рубль первоначального накопления, который якобы "не пахнет".
Для служак с характером Георгия Алексеевича то было неприемлемо и непереносимо. Прежде Ташкент при всех случаях оставался их крепким имперским тылом, теперь они становились нелепыми одиночками на торжище, где ратовать – во имя чего?..
При губернаторе фон Розенбахе Николае Оттоновиче, просвещённом, энергичном, но формалисте, начался исход с туркестанской службы кауфманских ветеранов. По счастию, процесс не зашёл далеко, возможно, и благодаря тем же "Досугам" Арендаренко. Ведь его книга попала в поле внимания Археологического общества, скромного и немноголюдного учёного клуба весьма влиятельных персон, должно быть, согласных с рецензией своего коллеги профессора Веселовского.
Пробыв полгода запасным, подполковник Арендаренко – уже при новом губернаторе бароне Вревском Александре Борисовиче и "вслед за другими лучшими людьми" – возвращается в службу начальником Мервского уезда Закаспийской области.
К Мерву тоже были обращены взоры Археологического общества. Издавна слывший "гнездом разбоя и разрушения", Мерв отошёл к России зимой 1884 года, сдавшись без боя отрядам штабс-ротмистра Алиханова и майора Махтум-Кули-хана. Спустя год британский генерал Лемсден сделал попытку реванша, приведя в Кушку на переговоры о границе (Ш.1885) четырёхтысячное войско гератского наиба Темир-шаха, принявшегося осваивать новые земли по Мургабу.
Закаспийский губернатор генерал Комаров Александр Виссарионович спешно сформировал Мургабский отряд, численностью вдвое меньше афганского. Обычное у русских предложение поладить мирно, наиб расценил как слабость и робость, полез в драку и был жестоко умыт, потеряв свой бунчук, все знамёна и всю артиллерию. Граница – нынешняя южная граница Туркмении – была окончательно согласована в 1888 году.
После чего из Мерва и Ашхабада в адрес Императорской Археологической комиссии пошли посылки с азиатскими древностями, по большей части – монетами. Генералу Комарову, большому энтузиасту древности, казачья сотня, после редкого для здешних мест дождя, играючи насобирала среди мусора развалин несколько сот старых восточных монет! "Мерв – обетованная земля для нумизмата!" – восклицали петербургские археологи.
И всё же научно-историческая уникальность древнего Мерва уступала значению Мерва новейшего времени. Сюда пришла Закаспийская железная дорога, отсюда начиналась прокладка стратегической трёхсотвёрстной ветки на Кушку, Мерв становился узловой станцией. А кроме того (и важнее всего!) – на землях уезда с лета 1887 года создавалось Государево Мургабское имение предполагаемой поливной площадью до 80 тысяч десятин!
Георгий Алексеевич с порога понял: воды Мургаба не хватит даже аппетитам одного только Имения, а река орошает ещё Мерв, Иолотань и Пенде, оазисы древности допотопной, им без воды не быть. И соглашать обе стороны ему, господину уездному начальнику, которому полведра воды на день достаточно.
И опять несчастье помогло – не успел он эту новую заботу лишнюю освоить, как осенью размыло новостроимую Султанбендскую плотину, где водозабор для Имения. Отсрочка дележу воды изрядная... Летом 1892 года Георгию Арендаренко вручили погоны полковника.
Плотину исправили уже в новое царствие Государя Николая II Александровича. Обрушилась в одночасье, а починки на пять лет – обычная расплата за благодушие недогляда, недоделок и халатности. Это если беда вообще поправима. (Но за время ремонта острота делёжки воды Мургаба разумно сглажена!).
Прослужив четверть века на руинах Великих Царств – блистательного изразцового Самарканда и мрачнокирпичного Мерва – Георгий Алексеевич многажды пережил настрой Экклезиаста, в экклезиазм, однако, не погружась – железная дорога отвлекла. Железная дорога напрямую прорезала некрополь Мерва: тридцать вёрст руин, кирпичных бугров и сухих оросительных каналов, походя вбирая в себя, как строительный материал, эти вековые кирпичные останки, походя хороня летаргическую тысячелетнюю древность.
Ибо все прежние здешние разгромщики-властители, свергая один другого, своё новое строили одно и то же из подножной, подручной природы по образу её и подобию. Железная дорога явила природу новую, никогда прежде под солнцем не бывшую, и населённую новым, никогда прежде не бывшим народом. Устоять и возглавить нашествие этой новой эпохи – тяжкая непременная задача исторической России. Её могильщики уже наметились и отнюдь не среди инженеров, создателей машинной эпохи, тем паче не среди рабочих, её строителей, их-то используют как взрывной динамит.
К власти рвутся пассажиры первоклассных вагонов, кто пользуется безвозмездно всеми возможностями от жизни.
"Власть развращает!" – внушают они публике, это против уездного-областного начальства. "Абсолютная власть развращает абсолютно!" – это уже против устоев Державы, благодаря которой имеют они полный достаток и полную безопасность. И властям должно противу них устоять, ради малых подвластных своих.
Власть не от хорошей жизни происходит. Это алчущим её благоухает она вроде излюбленных ими одеколонов. А она сродни абсурду бессонницы. Та же отчуждённость окружающего, отвращающая от любых усилий-вмешательств, заранее смехотворных. И власть должна этот морок превозмогать, ради подвластных ей. Гнетуще пустынен горизонт благой власти, так редкостны на нём чудаки, порою несносные, кто при всей своей самости не собою озабочен, а взыскует согласия Всероссийского.
Ибо россияне всех ста мастей частенько наоборот, всяк норовит заполнить дыхом своим весь круг земной и того ради душу заложит первому встречному коробейнику, абы шибче теснить – кого? – а друг дружку, безмозглый безгласного. Россия, диво земное, смиряет всех. Ей единой служить не зазорно!..
Начальник Закаспийской области Алексей Николаевич Куропаткин с мнениями полковника Арендаренко считался и его поддерживал, да с января девяносто восьмого года ушёл на повышение в Петербург Управляющим Военным министерством. Похоже, лестное предложение было сделано и Георгию Алексеевичу: управлять Государевым Мургабским имением, принять каковое – оставаясь самим собою – он не мог. После чего и на уезде оставаться было неловко.
Так или нет, но осенью девяносто девятого года Мервским уездом временно управляет капитан Михайлов, должность управляющего Мургабским имением вакантна, а полковник Арендаренко исполняет должность генерала для особых поручений при Начальнике Туркестана Сергии Михайловиче Духовском. По сравнению с его прежними должностями это поистине синекура. И длится она дольше полутора лет, притом с 1 января 1901 года Георгий Арендаренко – генерал-майор! Ему 55 лет. Не грех задуматься и о покое.
О женитьбе на старости лет. О житии обывателя города Ташкента. А хоть бы и свадебного генерала города Чернигова!.. Да явилась возможность завершить службу достойно. Генерала-от-инфантерии Духовского, губернатора замечательно-выдающегося, а только Туркестану стороннего, сменил на должности генерал-лейтенант Иванов Николай Александрович, характером суховатый, блюститель формы и справедливости и туркестанец коренной, прежних порохов дымных понюхал и с верблюжьими обозами повожжался, и с Ширали-ханом кабульским лично бывал знаком.
В Самарканде под его непосредственным начальством Георгий Алексеевич прослужил без малого семь лет и жаловаться не приходится. Ему бы давно генерал-губернаторствовать, не уйди он вдруг в отставку, не насовсем – на одиннадцать лет! Его уж позабывать стали, а он вдруг вернулся и с повышением в звании – на свете чего не бывает! За отъездами Духовского исполнял его должность месяцами, уже с год фактически правил Краем и вот с Нового, 1901-го законно.
А 4 июня 1901 года генерал-майор Арендаренко Высочайше назначен Военным губернатором Ферганской области, которой Иванов правил перед отставкой. Георгий Арендаренко принял Ферганскую область в разгар хлопкового бума. Фергана поставляла России 1/3 всего хлопка (до 10 млн. пудов), имея с того доходов более 50 млн. рублей (тех Рублей!) ежегодно.
Сборы зерновых превышали 30 млн. пудов. По бедности пастбищами недоставало мяса, и в область ежегодно пригонялось более миллиона баранов; своего скота имелось 2,5 млн. голов из них около половины – скот рабочий. Население Области, по данным областного Статкомитета, составляло 1.760.159 душ (без войск) из коих православных было 12.307, а мусульман 1.743.093.
На борьбу с саранчёй Область истратила с начала марта по 20-е числа мая 1902 года 1.164.408 человеко-дней.
Притом вся администрация (весьма пёстро национальная), областная и уездная, считая участковых приставов, землемеров, судейских, казначейских, почтовых и канцелярских чиновников, насчитывала едва 400 человек! (Среди них встречались фамилии, весьма заметные в книжном мире столетие спустя: Домбровский, Галковский, Кернсновский, фон Зигерн-Корн).
Статкомитет издавал ежегодные Отчёты – солидные томики сотен подробнейших цифровых таблиц. В наши дни, через столетие борьбы за свободу, материалы этих отчётов смотрятся фантастикой, иные их показатели недостижимы сегодня никакими усилиями, а полнота их прозрачности вообще утрачена, похоже, навсегда.
Так, в 1902 году за Маргеланским окружным судом (областным) числилось 442 уголовных дела; 199 из них прекращены, 64 оставались в производстве и 55 не рассмотрены; по 124 законченным делам привлекался 201 подсудимый (196 мужчин и 5 женщин), совершивших в общей сложности: убийств – 30, преступлений против телесной неприкосновенности – 13, насильственного похищения чужого имущества – 24, краж – 21, лжесвидетельств, ябед, ложных доносов – 7, побеги ссыльнопоселенцев и каторжан и обмен именами – 6, лжеприсяга – 1, преступлений против порядка управления – 2, служебных – 7, нарушение уставов казённых управлений – 3, общественный соблазн и преступления против нравственности – 1, нарушение уставов торгового и кредитного – 2, против женской чести – 2, истребление имущества – 2, преступления по договорам купли, продажи, займа и злоупотребление поверенных – 2.
И это в разноплемённой капитализирующейся Фергане, где издавна не было власти достаточно законной, а династические и межплеменные убийства и смуты ещё в середине XIX века были обычаем жизни. В том же 1902 году Народные суды (мусульманские) разобрали 689 уголовных дел, осудив 1117 мужчин и 40 женщин за кражи и другие преступления против собственности частных лиц, пьянство, азартные игры, оскорбления частных лиц, дурное поведение в обществе, неисполнение законных требований властей, клевету и нанесение побоев. Из 4611 гражданских дел Народными судами прекращено 1200 исков на сумму 241.557р.71к.; по 3411 искам присуждено взыскание 577.400р.87к.
Это к вопросу о "России – тюрьме народов". Или вот к вопросу о "русификаторской политике царизма", поднятого было с новым пылом прорабами перестройки: кроме двух десятков русских и "русско-туземных" учебных заведений в Области действовало мусульманских школ: а) мактабов мужских 1543 с 21.549 учениками; женских – 269, обучалось 3.050 учениц; б) мадраса 197, обучающихся – 6.401; в) кары-хана 231, учеников 1.654; г) даляиль-хана 1, учеников – 58.
Губернатор Арендаренко с порога реформировал содержание Отчётов Статкомитета, удалив для служебного использования всё множество частных подробностей, интересных лишь малому числу специалистов. А освободившееся место отдал научно-популярным и краеведческим статьям, изложенным весьма недурно и с глубоким знанием дела его сотрудниками, чинами областной администрации. Есть смысл привести оглавление хотя бы одного из трёх выпусков "Ежегодника", ибо сведения там встречаются уникальные; с окончанием губернаторства Георгия Алексеевича "Ежегодник" прекратился.
Том П, Н.Маргелан, 1903 год.
1. Ферганская область в 1902 году. стр. I - XIX.
2. Памирская страна – центр Туркестана, полковника В.Н.Зайцева 1.
3. Домашняя жизнь последнего Кокандского хана Худояр-хана Мих. Алибекова 79.
4. Хлопководство в Наманганском уезде 1880 - 1901 г.г., капитана П.Резника 119.
5. Подъездные пути в Андижанском уезде С.Д. 159.
6. Гибель Андижана М.Г.А-ва 171.
7. Личный состав служащих (без войск) 230.
"Памирская страна" Василия Николаевича – очерк историко-политический. "Гибель Андижана" – статистика декабрьского землетрясения; содержит официальную телеграфную переписку. Ферганские "Ежегодники" как бы продолжение "Досугов" Арендаренко. Влияние Губернатора на состав и дух Сборников несомненно, однако было оно, вероятнее всего, лишь номинальным – авторов много и они очень разные, некоторые публиковались не раз и до "Ежегодника".
Сильнее влиял тогдашний дух Русского Туркестана, дух домашний, поверх всех сует молодого капитализма и строгостей администрации дух благожелательный к человекам и благотворный. Разумеется, не всё в Фергане обстояло блестяще. Не по справедливости распределялись в населении хлопковые миллионы – но людям в одночасье не переделаться, в лучшем случае поменяются местами, до следующей перемены; остро недоставало врачей и учителей, зданий, дорог, мостов и плотин, много ещё кого и чего недоставало, но покрытие этих нужд планировалось, предполагалось и постепенно нехватки восполнялись, антагонизмы оглашались, что служило залогом их смягчения.
Арендаренко начал строительство в Маргелане мужской гимназии, передал казённую губернаторскую дачу под пансион для гимназии женской... Собственных книг он больше не издавал, статей не печатал. Исчерпанность материала не могла быть тому причиною – землетрясение Андижанское не могло не осенить его мыслью, что развалины Мерва, других городов и оросительных систем по всей дуге Туркестана не есть следы лишь разгромов-завоеваний, но и природных катастроф.
Андижан поправлялся на глазах, как поправился Верный в восемьдесят седьмом году, а в их ханствах бывших их ждало бы полное запустение от беспомощности и разбоя. Не знал он про Ашхабадское землетрясение Х.1948 года, Ташкентское IV.1966, Спитакское ХII.1988, но понимал, конечно: такое вполне возможно, а исправлять подобные катастрофы по плечу лишь Великой Стране... Возможности досугов и понимания мира сего с возрастом и продвижением по службе не обязательно убывают.
Вот разве что проступает местами уже со страниц "Досугов" усталость державная: сетования горькие на глухоту взаимную между людей, властей к принятию самых простых устроительных мер, необходимых настоятельно.
Генерал Арендаренко слыл губернатором неровным; одни пеняли на его жёлчность, иных такие пени искренне удивляли; пеняли на его жёсткое отношение к туземцам, а также и на то, будто туземец ему дороже и милее своего брата. С Ташкентом отношения у него складывались негладко, с иными чинами – натянутые.
Так, ташкентский судейский генерал Терентьев М.А. в своей "Истории завоевания Средней Азии", 3 тома, СПБ, 1906 г., описывая Андижанское землетрясение, поимённо назвав всех 13 врачей, собранных тогда в Андижан, упоминает и собранную уже к 6 декабря сумму "10.169 р., в числе которых 3.750 р. дано было губернатором" – фамилии его при этом не называет, как и вообще в связи с этим землетрясением. А тайный советник Фёдоров Г.П., сорок лет прослужа в Туркестане (1870 - 1910 г.г.), последние лет десять Правителем канцелярии генерал-губернатора, в своих мемуарах, местами весьма подробных, Андижанской беды не упоминает вообще.
Вскоре после кончины генерал-губернатора Н.А. Иванова, ферганский губернатор Арендаренко отправится в отставку "с мундиром и пенсией", но без обычного для беспорочных служак повышения в чине; преодолев удар Андижанского землетрясения бесхлопотно для вышестоящих властей, так и останется генерал-майором.
Георгий Алексеевич, человек одинокий, навсегда покинет Россию катящейся к революции, отправится через Кавказ в добропорядочную благоустроенную Германию, напоследок наглядясь в Тифлисе на бесчинства тамошней социаль-демократии, рвущейся к власти.
В Фергане помянут его и добром. С начальником Ошского уезда полковником Зайцевым Арендаренко ладил, как с немногими, доверительно. Василию Николаевичу он и напишет из Берлина о своём благоприбытии и благоустройстве там. Есть сведения о его кончине в Варшаве в 1908 году.
В своё время, ещё в Самарканде, нечто родственное подметил Георгий Алексеевич в неказистом вьючном труженике, отнюдь не почитаемом беспечными потребителями его трудов. И то сказать: порою с нахмуренным видом, лишь изредка и непонятно упрямясь, всю свою жизнь несут такие люди свою службу людям. И наряду с Великими Подвижниками, Собором таких неброских тружеников стоит Россия. Должно быть, и другие достойные страны.
1. Местные имена и названия известны в различных написаниях, смотря по тому, с какого из местным языков заимствованы.
2. Афтоба-чи – высокий придворный сан = стольнику.
3. В XIX веке в русской Армии с честью служили четыре генерала Троцких; так что Лейба Бронштейн, выходя на мировую арену, прикрылся приличным именем.
4. Материя из шёлка-сырца.
5. Глава и наставник общины исмаилитов.

Источник:
Борис Белоголовый. www.voskres.ru