Традиции Ишкашима.

«О мой боже, взгляни на меня - твоего раба.
У меня - [ничего] нет, [но] все мы - у тебя [во власти].
Я был горстью праха, ты сделал [меня] живым телом,
И явил тем самым [свое] искусство.
Ты, [только ты] мне в вере охрана,
Тебя не покину и не склонюсь к иному»

Шайбани хан. «Избранные летописи из книги Побед».

История Горного Бадахшана.

В старое время, еще до того, когда землями по верхнему течению Пянджа овладели бадахшанцы, Шугнаном, Ишкашимом, Ваханом и Зебаком управляли отдельные самостоятельные правители. В этот период их истории ишкашимцам приходилось страдать от набегов бадахшанцев и шугнанцев. Набег обыкновенно производили в течение одной ночи: старались вернуться восвояси к утру, чтобы соседние страны, Вахан и Зебак, не успели подать помощи ишкашимцам.
Последние еще помнят три больших набега шугнанцев, когда страна была совершенно разорена, дома разрушены, женщины уведены в плен и проданы в неволю, скот угнан. Дня за 2 - 3 до набега шугнанцы задерживали как все караваны, так и отдельных путников, шедших через их страну в Ишкашим, чтобы не дать распространиться слухам о военных приготовлениях. 
У ишкашимцев же были выстроены в разных местах, в виде оборонительной меры, сторожевые башни, туб-хона, некоторые из которых сохранились и поныне: напр., в Сафид-Обринг и в Бод-Хона (на афганской территории) и в Сари-Шах перед Ях-дуру (на бухарской территории).
Наверху каждой башенки был караул, и тут же держался наготове горючий материал. Когда неприятель приближался, караул зажигал костер и убегал прятаться в горы; следующая туб-хона передавала сигнал дальше, и если только караульные крайней туб-хона успевали зажечь свой костер, то вся страна вовремя узнавала о надвигавшейся опасности и бралась за оружие.
По-видимому, Ишкашим подчинился Бадахшану очень давно, но на первых порах правители его только платили дань мирам Бадахшана, власть же переходила от одного из них к другому по наследству (хотя, конечно, каждый раз с согласия и утверждения бадахшанского мира); временами зависимость от соседней страны бывала слабее, временами, наоборот, теснее.
Из имен наиболее древних миров Ишкашима в народе сохранилось имя; после него, по-видимому, правил сын его, а за ним, по назначению бадахшанского мира, потом правил брат Шо-Заман-эддина, мира Бадахшана, قربان خان, затем сын Курбон-хон’а, после него (сын), назначенный также из Бадахшана, потом خدایار خان (сын Абдус-Самат-хон’а), затем брат Худойор-хон’а, потом, снова по назначению бадахшанского мира, за ним сын зебакского мира Хакк-Назар-бек’а, а потом (бывший раньше миром Зебака, отец. 
Во время правления سیّد صادق شاه’а Абдуррахман-хан сломил самостоятельность Бадахшана, оказавшего Исхак-хану поддержку во время его восстания против двоюродного брата, и тогда же афганскому владычеству подпали Зебак, Вахан и Ишкашим (между 1889 и 1891 г.г.). Афганцы оставили в них на первые годы прежних туземных правителей, переместив их только одного на место другого, но позднее арестовали обоих и отправили с семьями в Афганистан умер в неволе в Ханабаде; Сайид-Садык-хан был казнен в Кабуле, а Зебак, Ишкашим и Вахан уравнены в административном отношении с другими областями Афганистана.
Вахан и Ишкашим разделяются Пянджем, каждый на две части; по разграничению 1894 года, земли на правом берегу реки были переданы Бухаре, причем афганские Вахан и Ишкашим остались значительно больших размеров, чем бухарские. По отзывам горцев, в Афганском Ишкашиме 120 домов (по другому счету, 151), в Бухарском - 30 (или 38); во время владычества Афганистана во всем Ишкашиме насчитывалось 130 домов (с которых собирались подати).
Существует предание, что в старое время Ишкашим был гораздо более цветущ и населен, чем теперь, и что в нем было 1500 домов. Об этом периоде былого расцвета свидетельствуют и поныне названия некоторых селений, например, Бозор, бывший торговым центром (какового теперь уже нет) или Оингар-де, «селение кузнецов», и другие.
В упомянутом селении Бозор сохранились остатки большой мечети, имевшей 99 столбов (деревянных); теперь существуют лишь ее разваливающиеся стены, но некоторые старики, живущие в этой местности и поныне, в молодости своей видели ее с необрушившимся потолком. Согласно преданию, в то старое время, когда была построена эта мечеть, живший в Балхе царь держал в подчинении всех правителей от своей столицы вплоть до Ишкашима; их всех было 99, ишкашимский, как пограничный, был 99-м и прозывался یك کم صد پادشاه.
Эта легенда относится ко времени, предшествовавшему покорению страны Бадахшаном, но существуют признаки культуры, оставшиеся от еще более отдаленной эпохи. Во многих местах долины Верхнего Пянджа виднеются, обыкновенно на неприступных скалах, остатки крепостей, называемых кафир-кала, постройка коих приписывается таджиками чужому, неродственному им племени.
По общераспространенному среди них поверию, таджики вытеснили из долины Верхнего Пянджа кафиров (сиопушей), и последние бежали через перевалы Гиндукуша в теперешний Кафиристан. В воображении горцев война с кафирами переплелась с апокрифическими религиозными сказаниями о завоеваниях Магомета и, главным образом, Али, совершившего, по убеждению таджиков, целый ряд подвигов в долине Верхнего Пянджа; таким образом, под влиянием ислама завоевание припамирских стран представляется им как последствие религиозной войны.
В одной из легенд, связанных с развалинами крепости около селения Наматгут, фигурируют чисто персидские имена и намеки на персидские обычаи (напр., браки между братьями и сестрами в царском роду); так, у царя по имени Кахкаа, жившего в этой крепости, были две дочери: Зул-Хумор и Гул-Хумор; первая после нашествия правоверных приняла мусульманство, вторая же удалилась в места, населенные теперь кафирами племени парог, и стала их родоначальницей. 
Выше по Пянджу у Ямчина была другая крепость, грандиозные остатки коей покрывают и посейчас весь хребет горы; здесь жил Замр, брат Кахкаа, третий же их брат, Зангибор, владел третьей крепостью (ниже Лянгаря).
Кроме того, в Сархаде (в Афганском Вахане) была крепость, порученная рабу Кахкаа по имени Сарих-Чупон. Два первые брата, Кахкаа и Замр, жили со своими сестрами, причем Замр всякий раз, что ходил к своей сестре (и вместе с тем жене), жившей по ту сторону Пянджа, перепрыгивал через реку, и потом, совокупившись с сестрой, прерывал совокупление и глотал собственное семя.
Сестра его от этого стала болеть и, хворая все сильнее и сильнее, обратилась за советом к одной старухе.
Та, узнав в чем дело, научила ее обнять брата покрепче и не отпускать его до конца акта совокупления. Когда она последовала этому совету, Замр потерял силу и, возвращаясь через реку, не смог через нее перепрыгнуть, упал и сильно расшибся. В конце концов, по легенде, все три брата были убиты Али во время его похода.
Другая легенда, связанная с именем Али, следующего содержания. Есть озеро около селения Бозгир в Зебаке, где живет страшный семиглавый дракон. В глубокую старину ему ежедневно приносили в дань одну девицу, одного быка, сорок баранов и сорок больших хлебов, и он, довольствуясь этими приношениями, не разорял страны. Али, прибыв к озеру, увидал на берегу его одинокую девицу, стоящую вместе с другими дарами; она оказалась единственной дочерью бедной старушки.
Али спросил ее, почему она не бежит, но она отвечала, что односельчане ей этого не простят, а дракон станет опустошать окрестности. Тогда Али решил вступить в бой с драконом, но в ожидании его появления лег спать, положив голову на колени девушки, чтобы она разбудила его, когда настанет время. Однако он заснул так крепко, что когда дракон стал показываться, девушка не могла разбудить героя и в отчаянии заплакала, одна из ее слез упала на лицо Али, разбудила его, и он начал битву с чудовищем, но на место каждой из отрубленных им голов дракона вырастала новая.
Когда же он, отрубив шесть голов, надрубил седьмую, дракон упал обратно в озеро и исчез в воде. На окровавленном месте побоища остались два его глаза; они превратились в камни, и местные жители до сих пор их показывают. Девушка вернулась в Бозгир, но там сначала не хотели верить ее рассказу, пока наконец ее мать и один из односельчан, старик, не пошли с ней на место битвы и, увидав глаза дракона, не поспешили обратно с радостной вестью; в селении по этому случаю было большое ликование и пир.
Полумертвый же дракон, упав назад в озеро, до сих пор живет в одном его углу, под водой, и от времени до времени слышится его голос, сильный рев из-под воды. Каждый раз, как этот звук раздается, жители принимают его за предзнаменование скорой смерти кого-нибудь из односельчан.
В Вахане есть селение Наматгут; по объяснению ваханцев, название его прежде было Намак-кут (نمك کوت), т. е. «много соли», так как около этого места были соляные копи, но потом Али (которого они так же, как и большинство мусульман, называют شاه مردان) во время битвы с легендарным Кахкаа испустил крик и вся соль в копях исчезла; от этого крика исчезла также и вся растительность в горах Вахана и Ишкашима. До того времени горы были покрыты кустарником и лесами, но во время битвы неверные спрятались всюду под прикрытие деревьев; от крика Али последние все сгорели и неверные погибли вместе с ними, горы же оголились навсегда.
Местность, где теперь Горон, осталась в стороне от тех земель, где разыгралась война Али против неверных (там и нет развалин «крепостей кафиров»), поэтому крик Али туда не проник, и растительность в Гороне сохранилась.
От старого времени остались кое-где, как говорят, и надписи на скалах; одна такая надпись находится, будто бы, на черном камне на границе между Зебаком и Афганским Ишкашимом; другая, по-видимому, с очень древними знаками, находится в Бадахшане, по ту сторону Файзабада. Камень, на котором она высечена, называется Санги-мур (سنگ مهر), «камень печати», и окружающая его степь - دشت سنگ مهر.Существует весьма распространенное в тех местах поверие, что русские намерены завладеть страной до этого места; печать на камне наложена будто бы в прежнее время их предками и означает предел их грядущих завоеваний.
Вообще, русские очень популярны в Бадахшане, и когда таджикам с правого берега доводится ходить туда, то местные жители принимают их ласково и часто справляются, скоро ли русские придут и избавят их от афганцев. 
Время владычества Бадахшана горцы называют вахти-узбако (وقت اوزبکان) - «время узбеков»; на самом же деле население Бадахшана смешанное; оно состоит из узбеков и таджиков, но, по-видимому, первые, как более воинственные, захватили власть в свои руки. Бадахшанские таджики, говорящие наречием персидского языка, делятся на несколько племен, причем племена эти немного разнятся друг от друга своим говором.
По словам таджиков правого берега Пянджа, самое многочисленное племя (3 - 4 000 домов), рох, населяет северную часть страны; за ним идет яфтал, наиболее влиятельное и сильное племя, потом рустак, кишм, борак, вардудж, зардев и другие.
Тюркских родов в Бадахшане шесть:
1. мугул; оно состоит из тридцати подразделений, из которых наиболее многочисленны чирикчи-мугул, ами-мугул, якка-мугул и др.;
2. барлос;
3. карлук; этот род тоже распадается на подразделения, из которых более многочисленно карлуки-мирзои; некоторые карлукские роды производят себя от Чингиз-хана;
4. калта-той;
5. чунг;
6. чингиз; этот род делится на собственно чингиз и утранчи.
Наследник последнего из бадахшанских миров, Искандер-хан, проживает на бухарской территории; им сообщена нижеследующая генеалогическая таблица бадахшанских миров: Искандер-хан проживает в Ишкашиме, Шозада-Джахонгир и Бобо-бек в Кабуле.
Миры Вахана также подчинялись Бадахшану, но были, по-видимому, самостоятельнее ишкашимских и сохранили наследственность престола. Платили они дань людьми (мужчинами и женщинами) так же, как «ша» Шугнана и мехтары Читрала. Последние, впрочем, отдавали своих подданных в Бадахшан потому, что приходились сродни бадахшанским мирам с давнего времени. Существует поверие, что Вахан в древние века, при Соломоне, был местом изгнания для разных дивов, пари и прочих духов, прогневивших чем-либо Соломона и изгнанных им сюда в заточение из других стран.
Миры Вахана жили в Кала-и-Пяндже. Сын же, брат или другой родственник мира назначался им правителем в Хандуст. Во время бадахшанского владычества Вахан делился на четыре «сада»: Сад-Иштираг, Хандуд (или Хандуст), Спиндж и Сархад. 
Каждый из них был сыном своего предшественника. Когда афганцы заняли Бадахшан, Абдуррахман-хан вызвал Али-Мардан-Ша в Кабул; но тот, боясь казни, каковой уже подверглись некоторые другие из бывших таджикских правителей, бежал в Шикаман (на картах «Ишкаман», в английских пределах). Один ваханец, по имени Мулла-Ашур, поскакал в Кабул и доложил Абдуррахман-хану о случившемся; он так понравился эмиру, что тот назначил его наибом в Вахан.
Попытки Али-Мардан-Ша восстановить свою власть в Вахане окончились все неудачами и вызывали всякий раз со стороны афганцев жестокие репрессалии. Мулла-Ашур умер несколько лет тому назад, и теперь должность ваханского наиба перешла к его сыну.

II. Остатки прежнего общественного строя ваханцев и ишкашимцев.

В древнее время жители Ишкашима, Зебака и Вахана делились на касты, и следы этого строя остались и поныне. Так, в Афганском Ишкашиме в селении Турбат живут потомки лиц духовной касты, сейиды, которые до сих пор вступают в брак только со своими односельчанами; в других селениях жители Турбата исполняют обязанности имамов и учителей.
Говорят они все по-персидски и даже под афганским владычеством пользуются льготами в платеже податей; по официальному афганскому исчислению, их 20 домов; на самом деле до 30. Военную аристократию составляли акобиро или наукар, приуроченные теперешним строем на обоих берегах Пянджа к остальному населению, но сохранившиеся в сознании народа; они встречаются в разных селениях, по нескольку домов в каждом.
В Зебаке селение Ничум состояло сплошь из акобиро. При завоевании края афганцами они всего более яростно отстаивали свою независимость и поэтому пострадали сильнее других классов населения; они лишились всех своих старинных привилегий, и афганцы обложили именно их и потомков их самыми тяжелыми налогами. В прежнее, доафганское время они не платили податей, но были обязаны выходить вооруженными на войну по призыву правителя; дочерей своих они не выдавали замуж за людей, обложенных податьми, гордились своим происхождением и заслугами предков и следили за своей генеалогией. Один из домов акобиро до сих пор знает имя своего родоначальника, некоего Бури [имя, очевидно, тюркского происхождения (волк).
Глава другого такого дома акобиро (в 1902 году в селении Нут) считал себя настолько знатнее своих соседей, что предпочел выдать свою дочь за приезжего торговца, хаджи из Оша, скорее, чем за ком-либо из них. «Хотя бы и за сарта ее выдам, - говорил он, - да ни за кого из вас». Наукар или акобиро имели особые тарханные грамоты, откуда пошло их прозвище тархон, в смысле людей, пользующихся привилегиями.
Свое потомственное звание они получили в разное время, и бывали, например, случаи, когда мир жаловал кому-нибудь грамоту на звание акобиро, выдавая за него свою дочь, и потомство этого лица пользовалось теми же правами, как и остальные члены сословия.
Существовала также каста «слуг» (чокар); именем их называется и теперь одна местность, откуда селение уже исчезло и где остались только поля. В селении Чокар жили такие «слуги», на обязанности которых лежало окарауливание войска во время похода, а также поставка прислуги правителям. Земли чокаров были разбросаны по разным селениям, и в настоящее время эта каста, смешавшись с остальными жителями, не только не составляет отдельной единицы, но, по большей части, забыла свое происхождение. 
Такое же селение, с тем же названием Чокар, но с более сохранившимися традициями, существует в Зебаке; в этой стране и поныне удержалось деление на арбобства, существовавшее раньше и в Ишкашиме. По этой административной системе, на семь арбобств приходится одно, называемое Чокар, и хотя селения, входящие в состав его, разбросаны между другими населенными пунктами Зебака, принадлежащими к другим арбобствам, они тем не менее составляют одно арбобство; очевидно, этот пережиток старого строя указывает на прежний порядок, по которому каждая каста имела свое отдельное управление.
Во времена вассального подчинения Бадахшану подати взимались следующим образом: осенью каждый дом платил правителю по одной веревке, одной подкове и одному куску бычачьей шкуры на пару чаруков (местная обувь).
Правитель имел также право требовать два раза в год доу-доу, т. е. уплаты налога в размере одного шерстяного халата с четырех домов, халата либо сшитого, либо в куске, смотря по требованию. Кроме того, хозяева каждого дома в Ишкашиме должны были по очереди являться к миру и служить ему сутки до прихода смены.
Являясь к правителю, они должны были приносить одного барашка, один мешочек муки, мерой в два сера, одну чашечку молока к чаю (чой-катык), одну чашечку масла, один кусок сала для освещения и два ослиных вьюка дров. Жена принималась печь хлебы из принесенных припасов, муж разводил огонь, носил воду и проч.
Для отсылки дани в Бадахшан собиралась еще особая подать: с каждого дома по 3 теньги и со всего Ишкашима 5 лошадей и до 5 соколов. Раскладка производилась по селениям: так, селения Хирмани и Оингар-де должны были вместе поставлять одну лошадь и одиндоу-доу.
В Вахане податное сословие тоже платило по одной веревке, одной коже на пару обуви, одной подкове, одной чашке масла, одному барану и одному мешку хлеба. Тархоны же, т. е. класс привилегированных людей более благородного происхождения, в Ишкашиме освобожденные от податей, в Вахане платили по одной голове рогатого скота или по два халата.
В Ишкашиме и соседних странах встречаются еще рабы, т. е. люди, купленные за деньги в Афганистане. Их называют хызматгор. Человек же служащий за деньги, наемник, называется ятим [от арабского - сирота].
Пережитком старинных обычаев являются также воззрения на честь и бесчестие. Последнее причиняется выбриванием сухой головы (не смоченной водою). Так, например, во время восстания, вспыхнувшего около пятнадцати лет тому назад в Бадахшане вследствие ложного слуха о смерти Абдуррахман-хана, к бадахшанцам, понадеявшимся избавиться от афганского ига, примкнули другие горные племена. Среди шугнанцев некий Худжа-Назар остался верен афганцам и не соглашался на уговоры сородичей присоединиться к восставшим.
Тогда ему выбрили голову бритвой, не смачивая волос, и, опозорив его таким образом, посадили на кобылу, привезли из Ишкашима, где он тогда находился, в Шугнан и бросили в Пяндж, привязав ему камень к поясу.

III. Обряды, обычаи и поверия ваханцев и ишкашимцев.

Ячмень сеют два раза в год. Первый раз - 30 дней спустя после Нового года, причем сеет каждый сам по себе. Этот ячмень называется мартовским, амали. Другой ряд сеют в то время, когда в Бадахшане, Читрале и Шугнане поспевает тут (шелковица). Начинают посев после 90-го дня от Нового года (конец весны).
Этот посев ячменя называется амрот. Отличается он от прочих посевов тем, что в работе участвуют все жители селения; они созывают друг друга на «помочи» (ашар), и по окончании общего труда хозяин поля их угощает. На следующий день или, если кончили рано, то в тот же день переходят к другому односельчанину и т. д. Посев этот длится 10 дней. Подобный обычай кроме Ишкашима существует и в Вахане; в Зебаке его нет.
Каждый дом устраивает «помочи» и зимой, обыкновенно три раза (а у кого мало скота, то всего один или два раза) для выноски накопившегося в хлеве коровьего навоза на пашню, где его сваливают в кучи до весны. Первый раз таким образом унаваживают землю, оставленную под посев гороха (бокыла), второй - под пшеницу, третий - под ячмень. Помет бараний и козий идет на топливо.
Фруктовых деревьев, кроме немногих урюковых (абрикосовых), не сажают; в Ишкашиме, Зебаке и Вахане нет даже традиционного таджикского тута; тутовые ягоды привозят в эти страны из Бадахшана вместе с орехами и яблоками в обмен на шерсть. Говорят, что не сажают фруктовых деревьев из-за сильных ветров, будто бы уносящих весною цвет, хотя в старое время, очевидно, были фруктовые деревья, так как корни их и теперь откапывают при расчистке полей.
В прежнее время, при афганском владычестве, постоянно происходили ссоры и даже драки между соседями из-за межи, в особенности весной, когда приступали к посеву. Каждый хотел захватить участок побольше, причем бедные в оправдание свое говорили, что афганцы налагают одинаковые подати на все дома, между тем как у богатых земли больше, чем у них. С водворением бухарской власти все изменилось; ссоры, и особенно драки, мигом исчезли.
Раньше можно было ссориться не только совершенно безнаказанно, но даже не без выгоды; при бухарцах же власти стали сейчас вмешиваться в дело и брать все, что можно, и с виноватого, и с правого; такая система быстро привела к установлению постоянного мира и добрых соседских отношений. Теперь ишкашимцы говорят своим сородичам по ту сторону реки во время традиционных весенних драк: «Вот бы вам такого-то хакима (называя по имени своего бухарского бека), вы бы узнали, что значит драться» [записано в 1900 году].
В Зебаке, в селении Горив (30 домов), сохранился следующий обычай. После того как произведены посевы, жители этого селения перестают употреблять железные предметы и не дают другим пользоваться таковыми, в убеждении, что если раздастся звук от удара железа о твердый предмет, непременно наступят внезапные преждевременные холода, и урожай погибнет.
На этом основании они после посева прячут все металлические вещи, так что, напр., при поливке и других летних полевых работах употребляют деревянные лопаты вместо железных; когда поспевают горох и ячмень, их жнут не железными, а роговыми серпами (из рогов диких козлов); точнее сказать, этими роговыми серпами не жнут, а вырывают горох и ячмень с корнями, так как у этих ранних хлебов корни неглубокие, и при таком способе жатвы растения остаются целиком в руках жнеца.
Когда подходит время жать пшеницу, то между односельчанами поднимаются прения: одни жалуются, что их пшеница начинает осыпаться, что пора ее жать, другие же утверждают, что у них она не поспела. Наконец решают приступить к жатве, и тогда все в один и тот же день берутся за работу, на этот раз уже железными серпами, и с этого дня до нового посева пользование железными предметами разрешено; но пока хлеб еще на корню, запрет строго соблюдается всеми.
Мало того, от посева до жатвы лошадей угоняют в горы или по крайней мере стараются держать их подальше от полей, так как они бывают иногда подкованы, и железная подкова могла бы звякнуть о камень; а если лошади и не подкованы, то все же на них могут быть узды, от которых, того гляди, произойдет бряцание.
По этой же причине жители названного селения не пускают к себе до жатвы верховых. Когда афганцы овладели Зебаком, то, услышав про это поверие, их власти решили его уважать; узнали они про него следующим образом: местный афганский правитель надумал летом проехать верхом по земле горивцев; все население высыпало ему навстречу и заявило, что если он перейдет через их границу, они бросят селение и уйдут, так как холод неминуемо уничтожит посевы и им нечего будет есть; афганцы повернули обратно и оставили их в покое.
Поверие это существует в одном только селении Горив. На бухарском берегу Пянджа, в селениях Рынд и Наматгыт, населенных ишкашимцами (хотя в Наматгыте, лежащем на границе Вахана, говорят по-вахански), в прежнее время, т. е. до последнего русско-афганского разграничения, соблюдался следующий обычай: когда наступал Новый год, то в продолжение недели жители этих двух селений сами не ходили в другие села и не пускали никого из посторонних к себе; по истечении семи дней один человек обходил все дома и в каждом читал молитвы; человека этого называли созвори.
После его обхода селение считалось открытым для сношений с окружающими. С расположением в бухарских пределах Западных Памирских постов обычай этот не оказалось возможным соблюдать с прежней строгостью, так как Рынд и Наматгыт стоят на дороге, соединяющей русские посты, и таджикам нельзя было прекратить по ней движение.
В старое время, когда миры Ишкашима состояли в вассальных отношениях к Бадахшану, устраивалась после Нового года охота. По призыву мира, собирался народ для облавы; от каждого дома приходило по два человека: один с ружьем, другой без ружья.
К вечеру все должны были собраться у селения Ях-дуру, где их делили на отряды, и загонщики ночью пробирались на свои места для облавы, кабал-шикор. С рассветом начиналась охота. Мир с лучшими стрелками стрелял по бегущему зверю. После охоты воздавалось каждому по заслугам: хорошие стрелки получали халаты, неудачные же - палочные удары; мало того, мир приказывал штрафовать их на халат, пару баранов или т. п. «Что вы за молодцы, - кричал рассерженный мир, - прикажу перековать ваши ружья на подковы; ваши матери - овцы!» Лучшая часть добычи доставалась миру, худшая делилась между другими участниками охоты.
В селении Саййод, как видно из его названия, охота уже в старое время составляла промысел. Жители его и теперь еще специально занимаются ловлей и дрессировкой соколов (شاهین) и других хищных птиц. Весной, собираясь на охоту, они закалывают барана, приготовляют особое блюдо, называемое бат, и, съев его, прочитывают молитвы; затем только отправляются на промысел. Изучив заранее, где расположены соколиные гнезда, они взбираются на скалу, под которой спрятано такое гнездо, и одного из охотников спускают к нему на веревке.
У подножия скалы становится другой и криком дает знать, что нужно делать, так как ни тем, кто на верху скалы, ни тому, кто висит на веревке, общая картина не видна. На уступах скалы, где это возможно, ютятся другие участники охоты для передачи приказаний и, главным образом, для того, чтобы направлять веревку.
Один, стоя наверху на удобном месте и запасшись пучками растения пуш [пуш - собственно зебакское название этой травы; в Ишкашиме ее называют дирум, в Вахане тыбуск или тыбыск], кидает ими в птиц, когда они грозят броситься на охотников. С помощью товарищей спущенный на веревке охотник находит гнездо и вынимает птенцов, но никогда не забирает всех: если их в гнезде два, то он берет одного, если три - то двух. По возвращении домой устраивается пир для отпразднования удачной охоты.
При плохих качествах веревок кустарного производства такая охота среди неприступных гор и глубоких пропастей крайне опасна. Если веревка оборвется, человек, привязанный к ней, разобьется до смерти; поэтому существует обычай отбирать у него заранее нож или шило, словом, все то, чем он мог бы перерезать веревку, ибо бывали случаи, когда охотник, спустившись таким образом по воздуху и добравшись до уступа скалы, перерезывал веревку от страха снова висеть над пропастью и этим обрекал себя на неизбежную голодную смерть.
Кроме Нового года в Ишкашиме празднуют Курбан и Рамазан. В эти праздники ребятишки красят яйца, играют и бьют их одно об другое; играют тоже и некрашеными. Окрашивают их большей частью в красный цвет. Бьют их друг о друга, держа в руках, а также скатывая по желобку. Старики в эти два праздника ходят с поздравлениями к знатным лицам (напр., в старое время к «миру») и подносят им по нескольку яиц (5 - 20); кроме яиц в эти дни ничего не подносят.
В Новый год также ходят с поздравлениями, но ничего не дарят (кое-кто иногда хлеб). Во время упомянутых праздников, а также в Новый год пекут блины (называемые по-вахански рахивдж). Для этого готовят в чашке жидкое тесто из муки, молока и масла; раскалив большой плоский тонкий камень, льют на него масло, а затем и приготовленное тесто, черпая его из чашки ложкой. Когда одна сторона блина испечена, его переворачивают на другую.
Подают блины горкой (как «листы книги», говорил рассказчик), на деревянном блюде, облив их предварительно маслом.  В Вахане, так же как и в Ишкашиме, после Нового года предзнаменованием на наступающей год служит характер детских игр: если малые дети ездят верхом на палках или играют в войну, то это значит, что предстоящий год будет беспокойный, будут походы, битвы. Если же ребятишки занимаются копанием канавок и забавляются играми земледельческого характера, то это считается приметой мирной жизни и земледельческих работ на наступающее время.
В Ишкашиме водятся дикие пчелы; в их ульях, небольших по размерам, бывает иногда мед. Заметив такой улей, горец, желающий полакомиться медом, схватывает соты, накрывшись с головой халатом, и пускается бежать, преследуемый пчелами.
Когда пчелы отстали, он рассматривает свою добычу; если соты с медом, он его съедает; если же пустые, то он хранит их покуда не встретится в них надобность; а именно, когда в доме изготовлен кусок материи или сшит новый халат домашнего производства, то, прежде чем отнести его на базар, раскладывают костер, в который кладут пустые соты, и над дымом этого костра держат назначенную к продаже ткань.
Существует поверие, что тогда покупатели как пчелы набросятся на товар и будут перебивать его друг у друга, надбавляя цену. Этот обычай кроме Ишкашима существует и в Гороне. Мед обыкновенно получается от зебакцев, народа сравнительно более промышленного и торгового, чем их соседи. Зебакцы, в свою очередь, достают мед от кафиров и читральцев, занимающихся пчеловодством; ульи у этих племен делаются из глины.
Зебакцы занимаются приготовлением пороха, а также, совместно с сангличцами, продают окрестным жителям серу и фитили. В Зебаке же добывают в руслах речек (преимущественно Каж-Дара) кусочки свинца и, переплавив их, продают соседям.
В Читрал зебакцы носят (на своих спинах) продавать чугунные котлы и соль; последнюю носят также и к кафирам-сиопушам. Из Читрала получают материи, из Кафиристана - рогатый скот и шерстяные изделия (знаменитые одеяла); от ваханцев и ишкашимцев покупают коз, которые перепродают кафирам.
В Зебаке есть одно селение, Сытеч (15 - 16 домов), жители которого занимаются гончарным делом; в других, окрестных селениях с этой отраслью промышленности совсем незнакомы. Посуду свою жители Сытеча развозят сами и выменивают на хлеб; покупатель должен наполнить покупаемый сосуд зерном, каковое и высыпается продавцу, а посуду берет покупатель. Горцы уверяют, что, несмотря на колебания цен на хлеб, соотношение между стоимостью его и стоимостью посуды остается неизменным.
Жители этого селения, по-видимому, взялись за гончарное дело вследствие невозможности орошать свои поля за недостатком воды - говорил рассказчик. На обжигание глиняных изделий берут особую траву, называемую по-зебакски пут, о которой было уже упомянуто.
Про рубины, издавна вывозимые с верхнего течения Пянджа, существует старинная поговорка: т. е. «голова рубинов - Ямчун (ваханское произношение), сердце - Сумджун, нога - Горон». Несмотря, однако, на поговорку, в настоящее время по большей части забыли места, где были залежи рубинов; в Сумджуне [Сумджун - не селение, т. е. урочище, где есть посевы, но нет домов] показывают белеющие на большой высоте осыпи, якобы отвалы старинных копей; и только в Гороне, в местности, туземцы достоверно знают, что из пещеры, виднеющейся высоко на склоне горы, добывались рубины еще в XIX-м веке.
С этим местом связана легенда про дракона, который стережет хранящиеся в пещере драгоценные камни.

Источник и фотографии:
«Ишкашим и Вахан: жизнь памирских горцев». М. С. Андреев, А. А. Половцов. Материалы по этнографии иранских племен Средней Азии: Ишкашим и Вахан. Сборник Музея антропологии и этнографии при Императорской Академии наук. Т. 1, выпуск 9. 1911. http://rus-turk.livejournal.com