От Тянь-Шаня до Кызыл-Кумов.

"Ваша реальная сила, настоящее мужество и неповторимый гений в этом огромном муравейнике заключаются в том, чтобы идти туда, куда хочешь, когда хочешь и так быстро, как хочешь".

Жорж Дюамель.

Глава первая.

Бродяги в пути.

I. Возможности и препятствия.

"Нет, - говорит товарищ Блох, - из Киева еще не пришел ответ. Погребецкий, должно быть, уехал в отпуск".
Академия наук Украины организует экспедицию, которая проведет лето, исследуя Хан-Тенгри, вершину высотой около двадцати трех тысяч футов [1] над уровнем моря, в горах Тянь-Шаня на границе с Китаем.
"Как вы думаете, Погребецкий будет проезжать через Москву, прежде чем он отправится в путь? Это дало бы мне шанс спросить, сможет ли он взять меня с собой?"
"Я не знаю об этом, - таков его ответ. В любом случае, теперь, когда все детали проработаны, уже слишком поздно, чтобы они смогли забрать тебя".
"Тогда мне придется отказаться от своей идеи увидеть горы Туркестана...Очень хорошо, я просто поеду из города в город, где могут быть "базы" вашей организации, и начну с Ташкента".
Я нахожусь в центральном московском офисе организации, называющей себя Обществом пролетарских туристов (О.П.Т.), которая имеет филиалы по всему Советскому Союзу. Благодаря этой организации двумя годами ранее я смогла путешествовать по Кавказу и посетить его таинственные долины.
Тогда секретарша директора, с которой я говорю, оказала мне огромную услугу.
"Все наши "базы" в Центральной Азии в этом году закрыты, - добавляет она, - они не помогут вам с вашими пайками. Почему бы вам не отправиться в Мурманск, расположенный за Полярным кругом; мы собираемся добывать там некоторые полезные ископаемые.
Или еще лучше, совершить путешествие в качестве корреспондента с "Малыгиным", одним из наших ледоколов, который впервые в истории попытается совершить переход из Северного Ледовитого океана в Северную часть Тихого океана через Берингов пролив за один сезон. Если это не удастся, вам придется зимовать во льдах".
Нет. Чего бы это ни стоило, я полна решимости отправиться на Восток. Жизнь кочевника приводит меня в восторг. Ее неугомонность преследует меня: она во мне, как для моряка порты, и ни один из которых не является для него домом, и все причалы - лишь новое отправление.
И также как и наши далекие азиатские предки, "которые на самом деле были основной расой древнего мира, скитаясь по бескрайним просторам бесплодной земли под неумолимыми небесами" [2], так и сегодня кочевник отправляется в путь, перегоняя свои стада и обитая в войлочных палатках.
Кроме того, все, что мне рассказал по возвращении из экспедиции Ситроена [3] в Центральную Азию ее руководитель Пуэн, полностью подтвердило все, что я себе представляла. "Киргизы просты, гостеприимны и, прежде всего, свободны", - вот что он сказал, и именно эти качества привлекали меня больше всего.
Куда бы я ни поехала, я всегда ищу секрет таких простых, открытых рас, народов, для которых достаточно ясного неба. Только вернувшись к их образу жизни, мы сможем всегда надеятся, что найдется выход из трясины, в которой мы барахтаемся.
Там, на западных склонах высоких хребтов, советский режим с необычайной внезапностью погрузил кочевника сразу в двадцатый век, коллективизируя, социализируя, переводя к оседлости и принося с собой школы, больницы, газеты, радио, тракторы и кино.
Тем не менее, на китайской стороне тех же хребтов мусульмане поднимают восстание, и губернатор Урумчи подвергается опасности лишиться своей жизни. С туристами обращаются как с подозрительными личностями с их империалистическими намерениями. Что касается Советского Союза, то его не только боятся, но и зависят от него, поскольку практически вся торговля связана с ним.
Был ли шанс, задавалась я вопросом, что такая незначительная персона вроде меня, имеющая швейцарский паспорт, сможет свободно путешествовать по всей этой стране? Тогда я могу узнать, кто стоял за восстаниями - Британия или Россия, или мусульманский фанатизм, или, возможно, националистическое пробуждение, целью которого было снова восстановить древнее тюрко-монгольское единство.
"Не все варвары пали под топорами Меровингов [4]. В Азии до сих пор существуют огромные резервы. Истории, рассказанные путешественниками, описывают монгольские степи, населенные мирными, безобидными народами, ныне полностью вооруженными, ожидающими призыва к объединению под каким-нибудь вождем.
Потомки Тимура и Чингизхана являются для нас источником большой тревоги, и наши глаза зорко осматривают равнины, которые они разделяют с волками", - так писал о них отец Хук [5]. Действительно ли существует желтая опасность, пусть и скрытая?
И начнет ли Запад, когда-нибудь истощивший свои людские резервы, трепетать перед этими ордами, на которые Япония стремится оказывать все более сильное влияние?
"Нет, - отказал мне Крыленко. Невозможно увеличить численность нашей партии. Даже сейчас мы не знаем, где раздобыть шесть седел и пять лошадей".
Крыленко - народный комиссар юстиции. Этот человек, ответственный за подписание стольких смертных приговоров, чье имя наводит ужас на множество людей. Мощная голова, лысая, с суровыми чертами лица, венчает низкорослое тело на спиралевидных ногах, втиснутых в брюки цвета хаки, что в некоторые моменты заставляет думать об ожившей карикатуре.
Ясный и прямой, хотя временами и дразнящий, его взгляд устремляется вперед, словно струя металла из голубых прозрачных радужек глаз. Увлеченный альпинист, год за годом он организует экспедиции в горы Памира или Алая.
"И посмотрите, что вы написали здесь о Кавказе. Просто немыслимо. Как вы могли? "Базы в Сванетии чисты, хотя и просты", - говорите вы. - Но, по-моему, они просто грязные".
И, крайне удивленный моим одобрительным мнением, он разражается смехом.
"Вы можете оставить это у меня? Я хотел бы прочитать? - добавляет он, переворачивая листы.
"Мне так жаль, но он мне нужен. Это единственный экземпляр, который у меня есть. Но я скоро ожидаю несколько экземпляров из Парижа, и тогда я пришлю вам один".
"Значит, ты бы хотела поехать со мной? И я тебя не пугаю?"
Похоже, у Крыленко репутация скорее Дон Жуана. Но прежде чем я успеваю что-либо сказать, он продолжает:
- "Да, да, я знаю, ты прирожденный альпинист и сильна, как мужчина. Все равно я не могу взять тебя с собой. Нет, дело не в том какого ты пола, позволь мне представить тебе товарища Розу, которая числится в моей партии уже три года подряд, и я думаю, мне повезло, что она у меня есть".
Роза - солидное создание, с пробелами в зубах,просматривает список магазинов. Мне ничего не остается, как откланяться. Когда я открываю дверь, Крыленко кричит мне вслед:
- "Зайдите в офис Таджикской группы; ответственный - Горбунов. Он отправился изучать образование ледников. Там вам не понадобится лошадь, потому что есть грузовики, которые доставят вас на Памир аж до Хорога".
В ярости я иду по улице Богоявленской. Неужели я никогда не столкнусь лицом к лицу с киргизами? По этому случаю, стремясь не тратить впустую время столь занятого человека как Крыленко, я взяла с собой переводчика. Молодая еврейка с черными косичкам, однако. Не пытается щадить мои чувства.
"Вы поступаете неправильно, - говорит она. - Вам следовало поступить так, как поступила мадам Виоллис[6]. Никто не мог устоять перед тем, чтобы сделать то, о чем она их просила. Для начала вам следовало подарить Крыленко экземпляр вашей книги с очаровательной надписью." 
- "Да, я знаю. До свидания. Большое спасибо за вашу помощь".
Все мои попытки терпят неудачу: без сомнения, мне чего-то не хватает, или же я кажусь не стоящей того, чтобы обо мне беспокоиться. Тем не менее, я полна решимости, что те несколько грошей, которые я заработала в поте лица своим пером, позволят мне продвинуться дальше чем Москва, с которой я теперь хорошо знакома.
Там, вдалеке, меня ждет Самарканд. Легендарные руины Тамерлана рушатся день ото дня, и я должна спешить. Подобно паломникам в Хасане, я продолжаю свой путь, бормоча про себя: "В священный город Самарканд дорогой Золотой" [7].
Подобно им, я хочу пересечь пустыню медленной походкой верблюдов и в наш век самолетов проникнуть в мысли и чувства идущих караванов. Четыре дня спустя занятой, интеллигентный товарищ Крауш звонит мне от имени Таджикской группы.
"Мы не получили ответа от профессора Горбунова на телеграмму, которую мы отправили относительно вас. Следовательно, он, должно быть, покинул свою базу, и мы не можем сейчас связаться с ним. Но все остальное я могу сделать, пожалуйста, рассчитывайте на меня в любое время".
Похоже, мое невезение продолжается. Это подтверждает то, что я уже слышала, что некоторые иностранцы, которые, возможно, враждебно настроены, считаются нежелательными в приграничных регионах, граничащих с Индией и Афганистаном.
Там проблемы снабжения населения продовольствием по-прежнему сопряжены с серьезными трудностями, и всегда следует опасаться нападений "басмачей". Это противники советского режима, которые, с одобрения иностранных властей или без него, пытаются организовать националистическое движение в тех регионах, которые когда-то назывались Восточной Бухарой.

Визиты.

Сильно обескураженная, я решаю нанести пару визитов, чтобы отвлечься от своих мыслей. Там, в Париже, моя подруга Вера, чей муж - изгнанник и таксист, доверила мне пальто, чтобы я отвезла ее матери, и поэтому я иду навестить ее на другом конце Москвы, где она снимает половину комнаты.
Ей становится все труднее и труднее зарабатывать на жизнь, и девяносто рублей в месяц, которые она получает в офисе, уже просрочены на два месяца. Как мне показалось, она сильно похудела и вообще перестала ожидать чего-либо от своего существования.
"Я выменяла свои последние серебряные ложки в "Торгсине" [8] – я покупаю за них мыло и сахар, но на что мне существовать следующей зимой? "
Я решаю пойти и посмотреть, что происходит с молодыми людьми, моими старыми товарищами по спорту... и нахожу парк Культуры и Отдыха [9] на Москве-реке как никогда оживленным. Федя-инструктор все еще там. Он так поражен, увидев меня, мне кажется, что он просто остолбенел, его челюсть отвисла, и он выглядел так забавно, что я не могла удержаться от смеха.
Несмотря на это, мне удается его понять.Он сейчас в авиации, а наш общий друг Серж, как он мне говорит, находится в Ленинграде, проходит военную службу. Я продолжаю его распрашивать.
- "И Чанги все еще тренируются здесь?"
- " О, нет! Довольно многие находятся в Сибири на лечении. Однако, они должны скоро вернуться, скажем, через год". Сказанное было равносильно тому, что их отправили в ссылку.
- "Что они сделали?"
- "Кто знает: может быть, они слишком много позволяли болтать своим языкам".
Вдоль стены лодочного домика я замечаю огромный баннер с надписью: 
"Спортсмены! Приступаем к выполнению самого важного пятилетнего плана".
"Маруся на фронте сбора урожая, одна из ударных бригад, - добавляет Федя. - Что касается других, я не знаю, что с ними случилось".
"Элла, нам нужен кто-то, кто станет нашей восьмеркой. Давай, делай!"
Именно Драматической артисткой восьмеркой называют меня. И, как и в прошлом, я иду с ними и мы, под мерный стук весел, плывем вверх по длинной реке. В тот же вечер я нанесла визит Пудовкину. Возможно, он поедет в Монголию, где собирается приступить к работе над продолжением своего фильма "Буря над Азией".
"Что же вы приехали из-за границы и даже не привезли мне несколько лезвий для безопасной бритвы? Или какую-нибудь из этих новых записей мексиканских танцев, которые мне бы так хотелось иметь? У меня не было денег, чтобы купить их самому, когда я в последний раз был в Берлине".
Так говорит Пудовкин, который в Голливуде на вес золота, режиссер "Матери" и "Последних дней Санкт-Петербурга". Однако ничто не заставило бы его уйти и работать на расстоянии от своих товарищей. В последнее время его даже приняли в члены Коммунистической партии, и его время больше не принадлежит ему.
"Человек не приспособлен развиваться в изоляции; всякий раз, когда он может это сделать, его долг - помогать тем, кто его окружает".
Но делает ли это он сам, в изоляции своего творческого пыла, чувствуешь себя менее одиноким? Я не осмеливаюсь спросить его, потому что главный актер его последнего фильма "Дезертир" случайно присутствует здесь в сопровождении женщины необыкновенной бледной красоты.
- "Нет, - продолжает он, - я не смогу уехать из Москвы этим летом; работа над "Дезертиром" займет все время".
- "Скажите мне, - спрашиваю я, - что сказали критики о фильме "Жизнь хороша", который вы сняли пару лет назад".
"Еще не выпущен. Цензор недоволен. Его пришлось сильно переделать".
- "Что вы думаете о звуковом фильме Дзиги Ветрова?"
- "Симфония Донбасса"? Очень интересный, но, на мой взгляд, слишком шумный. Чаплин говорит, что это первый настоящий звуковой фильм. С другой стороны, медики на Украине запретили его показ, поскольку он слишком действует на нервы зрителям".
- "Нет, нет, - говорит он мне еще. - Я не советую тебе сейчас ехать в Китай. Там повсюду разбойники. Южная Монголия все еще феодальная, и вожди думают, что они делают хороший бизнес, продавая свои земли китайцам. Затем туземцев выгоняют, и они, естественно, вынуждены становиться ворами".
Пудовкин доволен своими недавними усилиями. Наконец-то он знает, чего хочет от звукового фильма, и с тем профессиональным энтузиазмом, который так свойственен ему самому, начинает объяснять, в чем заключается важность контрапункта.
Я нахожу Бориса Пильняка на его маленькой деревянной даче в окружении самых разных гостей-космополитов. В том же доме живет американская пара, оба сотрудники Moscow Daily News. Эта газета, безусловно, может претендовать на звание рекордсмена по количеству сотрудников: я еще ни разу не встречала англичанина или американца в Москве, который в какой-то степени, большой или малой, не зависел бы от нее.
Там также была японская музыкантша, готовившаяся дать серию сольных концертов, ее Пильняк привез с собой из недавнего путешествия. Она жила в одной из комнат, а ее прекрасные музыкальные инструменты были разбросаны по голым доскам.
Пильняк с большим юмором начал рассказывать, как и почему, когда он был в Голливуде, он отказался от предложения делать якобы советские сценарии. Он также написал книгу о Таджикистане, и мне не терпелось получить его совет относительно моих собственных планов.
Мы наслаждались красной смородиной в его огороде, наклоняясь, чтобы достать плоды снизу, так что всякий раз, когда я видела его голову, похожую на немецкую, с проницательными глазами, она смотрела на меня вверх тормашками.
Это была стоящее занятие, поскольку фруктов было крайне мало, а яблоки стоили рубль или два за штуку. И на обеде была баранья нога, которая, как мне показалось, спустилась прямо с небес. За последние два года произошли большие перемены, и за умеренную сумму я не знала, что купить или как прокормиться.
Дешевые рестораны, которые раньше удовлетворяли меня, теперь стали невозможны. В любом случае, вы должны брать с собой свой хлеб и сахар. Но, не считая капусты, никаким эпитетом нельзя охарактеризовать остальную еду.
Инстинктивно человек это чувствует и откладывает ее в сторону нетронутой. "Закрытые" рестораны, предназначенные исключительно для работников определенных фабрик или организаций, тоже ненамного лучше, и все стараются питаться дома, несмотря на постоянные трудности, которые влечет за собой такой образ жизни.
Пильняк надел панаму и, насколько я понимаю, собирается быть полезным. Кажется, нет никакого способа заставить его понять, чего я добиваюсь. Ничто не останавливает его перестать спрашивать, какой день мне больше всего подходит для прогулки с ним по лесу.
Учитывая все обстоятельства, я решаю поехать в Ташкент, что бы ни случилось, и даже если мне придется оставить там свои кости. Но мне нужна специальная "виза", и поскольку в Москве нет консульства моей страны, я иду в Комиссариат иностранных дел.
Там я нахожу товарища Неймана, с его тонкими, утонченными чертами лица, оливковой кожей и несколько усталыми жестами. С предельной любезностью он говорит мне:
- "Иностранцам невозможно посетить Узбекистан, за исключением тех случаев, когда они специально приглашены. Две англичанки недавно сошли с поезда в Самарканде однажды утром, но были вынуждены уехать в Москву той же ночью".
- "Но Вайян-Кутюрье и Киш [10] отправились туда меньше года назад".
"Начнем с того, что они коммунисты, и потом, они подали заявление на получение "визы" задолго до этого. Но здесь нечего скрывать, что мешает вам отправиться дальше на север, скажем, в Киргизию, которая входит в состав РСФСР".
"Большое спасибо, но что я хотела увидеть, так это Мухамеджанских женщин в их гаремах, прежде чем все они будут ликвидированы. И получить некоторое представление о том, что значило для них освобождение, которым они обязаны Советскому правительству".
Что бы я ни делала, мне невозможно уехать менее чем за десять дней, поскольку это минимальный срок задержки, необходимый для получения даже самого тривиального железнодорожного билета. В тот же вечер я нанесла визит такому известному журналисту, как кипучему Кольцову, но только для того, чтобы обнаружить как над тобой надсмехаются.
“В какой долгий путь вы собираетесь, и в погоне за чем? Приключение? Материал для статей? Или, возможно, в поисках пиктограммы или шаманизма? Но у нас есть настоящие "шаманы с колокольчиками", которые учатся прямо здесь, в Московском Университете.
Зачем проводить шесть дней в поезде, когда не дальше Астрахани можно найти буддийский монастырь, полный калмыков, которые последние двадцать пять лет усердно корпели над своими учениями?- и где, в двух шагах, стоят толпы палаток кочевников... человек, который правит там, - владелец гаража Литвинов; у него была блестящая идея снабдить их электричеством для освещения юрт".
Огромные столы и бесчисленные книги окружают нас в двух просторных, скудно обставленных комнатах на десятом или двенадцатом этаже огромного современного здания, где живут те, кто правит этой страной. Две тысячи пятьсот арендаторов размещены под крышей "Дома Советов", здания, изобилующего всеми современными удобствами, изобретенными прогрессом для облегчения существования, расположенного на острове Москвы-реки почти напротив Кремля, как будто оно стратегически расположено там.
На фоне окна без занавесок, словно в раме, появляется внезапно вдохновенная голова поэта Шкловского и его откровенные, располагающие к себе глаза. Эйзенштейн, великий режиссер, кажется угрюмым. Шишки на его лбу заметно выделяются, и он туго застегнут на все пуговицы в синем спортивном костюме.
Александров, его ассистент, начинает рассказывать мне об уникальных фильмах, изображающих жизнь местных жителей, которые они недавно снимали в Мексике. Однако им не повезло, и им пришлось вернуться в Россию во исполнение контракта.
В результате фильм волей-неволей пришлось оставить, и теперь его невозможно было подготовить для наглядности, американцы отказываются резать его как угодно, но только на месте. Собиралась ли я когда-нибудь на самом деле отправиться в неизвестное мне место назначения?
Сильно обескураженная, я иду на прием к знакомой женщине-врачу, взяв с собой портативный примус для использования в горах, который она попросила меня купить для нее в Берлине.
- "Да, - сказала она, - мне приходится работать фотографом по ночам, двухсот пятидесяти рублей, которые я зарабатываю в месяц, недостаточно, чтобы содержать меня и моего ребенка. Стоимость жизни сильно выросла. А ты? Ты неважно выглядишь. . ."
- "Последние три недели я прилагала все усилия, чтобы уехать в Центральную Азию, на Памир или Тянь-Шань, но безуспешно".
- "Тянь-Шань? Но, я знаю, что одни из моих друзей завтра уезжают на Высокогорные долины Киргизстана".
Мое сердце начинает биться. Возможно, это мой единственный шанс, которым нужно воспользоваться любой ценой.
Следует телефонный разговор. . .
"У вас все устроено, не так ли? Послушайте, у меня здесь первоклассная альпинистка. . . сейчас, сейчас, никаких протестов... она очень хочет присоединиться к вашей компании. . . Я отправляю ее к вам. . ."

II. Последний бросок.

В спешке я собираю свою сумочку и говорю:
- "До свидания, дорогая! Подогреватель? Ах, да! Рассчитаешься со мной, когда я вернусь... если вернусь!"
В висках у меня начинает лихорадочно пульсировать. Шанс, который только что представился, должен быть воплощен в реальность без промедления. В доме № 36, квартира 112, на указанной мне улице, я нахожу коридор и комнаты заваленными пакетами, ледорубами, рюкзаками.
Мы знакомимся, просматривая некоторые снимки Кавказа, который мы все посетили. Год за годом мои новые друзья пользуются услугами Общества пролетарских туристов, посвящая свой двухмесячный отпуск и свои сбережения экспедициям в самые отдаленные горы.
Всего их четыре. У Августа, возглавляющего экспедицию,согнутая робкая спина, великолепные белые зубы, сверкающие из-под подстриженных рыжеватых усов, и глубокие голубые глаза ребенка на умном розовощеком лице. Он что-то вроде медицинского работника здравоохранения.
Его миниатюрная жена Капитолина, сокращенно Капа, нервная, как котенок, импульсивная, бесцеремонная, но с внезапной обезоруживающей улыбкой. Дипломированный специалист по физиологии, ее искусная игла в этот момент зашивает пакет с сахаром, в то время как она принимает участие в разговоре.
- "У вас есть необходимая теплая одежда, ботинки для альпинизма, запасы на два месяца и примус?"
- "Ну конечно! И еще "Лейка", и английские карты местности".
- "А у вас есть железнодорожный билет на завтрашний вечер, веревка, ледоруб и кошки? "
- "Да! - отвечаю я, ни секунды не колеблясь, хотя это и неправда.
- Но у меня в спальном мешке нет меховой подкладки, как у тебя".
Володя собирает аптечку. Высокий и очень худой, по сравнению с телом его голова кажется крошечной. Его спокойное и улыбчивое выражение лица свидетельствует о необыкновенном интеллекте, в то время как его полная, твердая нижняя губа говорит о большой доброте.
Выдающийся биолог и профессор, он спрашивает:
- "Умеете ли вы ездить верхом и можете ли продержаться в седле двенадцать часов подряд?"
- "Да... если я действительно знаю, что должна".
Больше тридцати минут езды верхом - это, пожалуй, вся верховая езда, которую я когда-либо совершала, и это было на кобыле под оливковыми рощами Мессары на Крите. Жена Володи Милисса, Мила, с ее точными и рассчитанными движениями производит впечатление преуспевающей в любом деле, за которое она берется.
Черты ее лица правильные, а светлые глаза сияют щедрым светом. Из-за слегка скошенного подбородка ее зубы заметно выделяются. Несомненно, это в ее характере - задавать самый важный вопрос. "Сможешь ли ты сохранить хорошее выражение лица даже на последнем издыхании?"
Я мчусь в О.П.Т., чтобы получить разрешение на использование их "баз" в Туркестане. Но директор говорит:
- "Принимает ли руководитель вашей экспедиции на себя полную ответственность за то, что взял вас с собой?"
- "Конечно же, да, я так думаю. Я только что от него. Мы договорились встретиться в поезде".
- "Привет! Август Летавет? Итак, ваш отъезд в Тянь-Шань уже согласован? Я так понимаю, вы берете на себя ответственность за эту молодую иностранку, которая путешествует с вами?"
- "Правильно! Спасибо!"
Я чувствую, что на мою голову вот-вот обрушатся проклятья.
- "Летавет говорит мне, что он не готов давать никаких гарантий в отношении вас. Поэтому я не могу предоставить вам разрешение".
Как мне это интерпретировать? Действительно ли мои новые друзья могут быть такими двуличными? Нет! Получив время на размышление, они, очевидно, начали колебаться при мысли о том, чтобы связать себя с кем-то, кого они едва знали, перед лицом трудностей, которых они не могли предвидеть.
Я знаю, что лично я на их месте не стала бы рисковать. Тем не менее, лучше всего иметь чистую совесть. Прежде чем сдаваться, мне лучше пойти и во всем разобраться. Те же честные, но на этот раз ничего не выражающие лица поднимают глаза, когда я вхожу.
"Элла, это сложно! Ты должна понять! Мы сами не знаем, с какими опасностями нам, возможно, придется столкнуться. Мы даже не уверены разрешат ли нам въехать в регион, расположенный так близко к Китайской границе. Кроме того, хотя мы надеемся приобрести четырех лошадей в совхозе близ озера Иссык Куль, могут возникнуть всевозможные сложности ...”
"Да, да, я понимаю... Мне ужасно жаль. До свидания!"
У меня сжимается горло. Я собираю всю свою решимость. Я не смею смотреть в глаза, которые следят за мной. Вернувшись в свою комнату, я ложусь спать в полном отчаянии. Но ночь дает совет. Очевидно, что если бы речь шла просто о том, чтобы присоединиться к какому-нибудь легкому пикнику в Булонском лесу, я бы , конечно, не была так безудержна, отправляясь туда.
И уже был июль, самый последний момент, чтобы что-то сделать.

Забегу вперед.

Но сначала я должна убраться из Москвы. Что касается дальнейшего, то это могло случиться само собой. Тогда мне тоже не терпелось навестить некоторых политических ссыльных в Алма-Ате [11], Фрунзе [12] и Ташкенте, адреса которых у меня были.
О, вдохновение!
Я сразу же просыпаюсь и звоню Августу.
- "Ты помнишь, я говорила тебе, что у меня уже есть билет на сегодняшний вечер. Что ж, я решила пойти в любом случае. Но я хотела бы спросить, могу ли я сопровождать вас до упомянутого вами конезавода близ Иссык-Куля. Затем, пока вы будете далеко в горах, я могла бы остаться и изучить, как работает коллективизация".
Следует обсуждение. Остальные соглашаются. Мы договариваемся встретиться в поезде. О, какое облегчение! Все, что теперь остается, - это уладить дела, потому что мне нужно купить железнодорожный билет и альпинистскую экипировку, которые, как я притворялась, будто бы у меня уже есть.
Я знаю, что в магазине "Совтурист" это безнадежно. Я уже брала однажды такие, и на Кавказе когти русских кошек гнулись на камнях, как резиновые. В таджикском бюро товарищ Крауш, такая любезная, какой я ее себе и представляла, выдает мне сертификат в письменном виде о том, что я участвую в экспедиции и, следовательно, имею право приобрести ледоруб, веревку и кошки немецкого производства.
Но в магазине я нахожу, что все распродано. Однако меня отправляют на главный склад О.П.T., обширный внутренний двор, окруженный аркадами, где в данный момент разгружаются сотни матрасов. Очень неторопливо кассирша щелкает традиционными счетами, выписывает в двух экземплярах квитанцию на сто десять рублей и вручает мне то, что я хочу, со словами:
- "Самое последнее, что у нас есть в наличии".
Пока все хорошо. Удача на моей стороне. Затем отправляюсь в "Интурист", туристическое агентство для иностранцев, и иду прямиком в кабинет начальника. Я объясняю, что экспедиция, к которой я присоединяюсь, отправляется в тот же вечер, и пытаюсь донести, как ужасно важно для меня иметь железнодорожный билет.
- "Но уже слишком поздно. Уже полдень, и мы забронировали все места, которые имели, к десяти!"
Катастрофа! Окончательная, бесповоротная!
- "Ну, в любом случае, пойдем со мной!" - добавляет он.
Он говорит несколько слов клерку за калиткой и жестом просит меня подождать своей очереди. Я знаю, что Летавет взял свои билеты до Фрунзе, столицы Киргизской Республики, и, чтобы быть тактичным и не смущать их компанию своим присутствием в долгом путешествии, я заказываю билет до Алма-Аты на тот же поезд.
Таким образом, я уверена, что не буду путешествовать с ними в одном купе. "Первый класс с плацкартом [13] обойдется вам в восемьдесят семь рублей пятьдесят копеек", - говорят мне. "Приходите в четыре, к тому времени мы получим ответ.
Раньше ничего гарантировать невозможно". Нельзя терять ни минуты. Моя временная виза должна быть преобразована в ту, которая позволяет мне оставаться в стране шесть месяцев. Но в офисе на Сухаревской мне отвечают, что придется подождать три дня из-за того, что я пренебрегла (можно сказать, совершенно добровольно) сдачей своего паспорта в Домовой комитет, где я проживаю, так как опыт научил меня, что документы никогда не возвращаются к тому времени, когда они нужны.
Мной овладевает тревога. . . Тем не менее, я чувствую внутри себя силу, способную свернуть горы. Как хорошо ощущать эту чудесную мощь, наполняющую тебя насквозь. Переходя из одного кабинета в другой, я бросаюсь прямо через толпы людей, пришедших раньше меня и снабженных последовательными номерами очереди.
Но что толку от их возмущенных протестов против моей железной воли? Наконец, я штурмом беру кабинет шефа, и впечатление от его штампа компенсирует мою опрометчивость. Затем, в спешке, я оказываюсь в "Инснабе" [14], в чьих книги мне удалось вписать себя как журналиста.
Тридцать банок "булли" [15], десять фунтов сахара, двенадцать плиток шоколада, два фунта бекона, две пачки чая, два куска мыла, сухофрукты, два батона и свечи - итого сто двадцать рублей. В Берлине я запаслась суповыми кубиками, рисом, овсянкой, маслом в баночках и какао.
Я должна найти такси, иначе я опоздаю на поезд. Но в Москве свободных такси практически не существует. Вон там, у бензоколонки, я вижу человека с поднятым флажком.
- "Нет, гражданка! Забрать вас здесь невозможно. Против правил. Попробуйте по очереди. Это всего пара сотен метров".
Но на стоянке - ничего! Что бы ни случилось, это такси не должно ускользнуть от меня. Мне удается поймать его еще раз и расположить к себе водителя, пообещав ему доллар.
В мгновение ока я снова в "Интуристе". Победа! У меня есть билет. Сейчас четыре пятьдесят. Еще пять минут, чтобы получить разрешение в О.П.T.
Но шефа некоторое время не было, и секретарши тоже. С меня хватит! Я стучусь в каждую дверь, на каждом этаже, затем натыкаюсь на элегантно одетого джентльмена с черными усами, которому изливаю все свои горести.
- "Я знаю о тебе, - говорит он. - Ты уезжаешь на Тянь-Шань. Некоторые мои друзья говорили о тебе прошлой ночью. Где-то здесь должна быть машинистка. Мы дадим вам что-нибудь вроде пропуска, этого хватит".
Много позже я узнала что этот джентльмен, так великодушно придя мне на помощь и предусмотрительное отношение которого так много значило для меня, навлек на себя все упреки своего начальника.

III. Шесть дней на поезде.

Я в пути. Худшее позади.

Наконец-то я в поезде, покидающем Москву, хотя нервы у меня расшатаны, а мышцы ломит от усталости. Первые тридцать шесть часов я отсыпаюсь, лежа на своем спальном мешке на верхней полке, которую я выбрала в надежде, что там клопы будут распространяться менее свободно, чем на нижнем ярусе.
Однако, когда мы добираемся до станции, я невольно просыпаюсь; затем, присоединяясь к другим пассажирам, выбегаю на платформу, чтобы оценить, что еще съедобного могут предложить местные жители. Какой бы короткой ни была остановка, все равно есть время выяснить, как изменяются рыночные цены.
Всегда можно ожидать, что они будут ниже или случится какая-нибудь выгодная сделка, которую было бы жаль упустить, но практически всегда все, что предлагалось были одни и те же вещи по одним и тем же ценам. На рубль можно купить яйцо, три помидора, четыре луковицы, два яблока, стакан молока, два ломтика хлеба, селедку или три соленых огурца.
Женщины продавали свой товар, протягивая руки через станционные ограждения, или стояли за прилавками какого-нибудь крошечного рынка. Холодная курица стоила пятнадцать-двадцать рублей, и покупателей на нее не было.
В конце платформы толпа пассажиров собралась вокруг источника с кипятком, каждый старается первым под кран подставить свой чайник. Объяснив, что у меня есть только алюминиевая фляга и ее наполнение не занимает много времени, я почти всегда успеваю добраться до "кипятка" раньше своей очереди.
Уже в первый день мои глаза были очарованы видом двух женщин, стоящих на платформе вокзала, их прекрасные лица, похожие на две луны, но определенно нордические, с их изящной формой носа, тонкими губами и спокойными прозрачными глазами.
Они принадлежали, как мне сказали, к мордовской расе. На головах у них были круглые черные тюрбаны, в алых рубахах с длинными рукавами, которые были присборены на груди и плотно облегали шею, заканчиваясь на бедрах тремя белыми рядами русской тесьмы.
Под этими рубахами, доходившими до колен, были белые облегающие платья, отделанные красным галуном, а еще ниже, над большими босыми ступнями, виднелась яркая полоска панталон, перехваченных вокруг лодыжек. Они держали свои серпы за лезвия, которые были завернуты в тряпки и пытались продать несколько кусочков хлеба из деревянной миски.
Проходит некоторое время и на горизонте появляется бескрайняя сверкающая Волга. Я вижу огромный плот из плавучих древесных стволов, пришвартованный близко к берегу. Люди живут на этой обширной деревянной поверхности в хижинах с блестящими крышами, которые они соорудили сами.
Одинокая белая церковь с куполами цвета зелени кажется ковчегом, стоящим на якоре среди грозовых облаков.
- "Мост! Все окна закрыть!" - кричит кондуктор, проходя по вагонам.
Мы переезжаем мост, но к чему этот странный запрет: это что, предупреждение о возможной бомбе? Поезд медленно едет: очень жарко. Июль! Кусочек жирного бекона среди моих припасов плавится и начинает просачиваться из мешка.
И все же мы должны ехать все дальше и дальше, более двух тысяч пятисот миль [16], в вагонах поезда, пять раз по двадцать четыре часа. Самара! Огромный вокзал, пестрые толпы; и мы садимся в поезд, который вот-вот отправится в Магнитогорск.
- "Новый великан Уральских гор", - с гордостью восклицает мой сосед, казак [17] из Алма-Аты, откликающийся на имя Саид Ахмет.
У него прищуренные глаза и круглая голова, и он уезжает из Москвы, окончив там курс педагогики в Университете. "Казак" означает бродяга, и этим именем в наши дни называют тех, кто живет в степях Туркестана. Их двоюродные братья - киргизы, тоже тюркомонгольского происхождения и живут среди гор, которые простираются от Памира до Монголии.
Уединение!
Я пользуюсь возможностью пообщаться сама с собой в последний раз. Скоро такое спокойствие исчезнет, будет невозможно замкнуться в себе. Как в барабане звукозаписи, я буду полностью обращена вовне, в то время как каждая мысль, остро стимулированная, будет сосредоточена на том, чтобы запечатлеть все, что меня окружает.
Я вспоминаю, как кто-то сказал мне: "Однажды я вернулся домой, не важно, где я был. Я говорил на всех диалектах и мог путешествовать три месяца подряд, не потратив ни пенни. Что касается границ, то мне не нужен паспорт, чтобы переходить их: все, что мне нужно, - это время, чтобы отрастить бороду.
Теперь, если бы я представил тебя вождям, которых я знаю, это могло бы вызвать у тебя такие же затруднения, как и у них; они были бы совершенно неспособны понять, что ты за человек. Я должен был бы там присутствовать.
Но если ты действительно хочешь рискнуть, продолжай, и сама увидишь, как живут мои соотечественники". Он прятал огонь, вспыхнувший в его глазах, за двумя припухшими веками, которые почти соприкасались, как будто яркость июньского берлинского солнца была слишком сильной для глаз, рожденных в азиатских равнинах.
Он был невысок ростом, и его черный пиджак придавал ему профессорский вид, но я предпочитала думать о нем раскованным, закутанным в широкий "халат", верхом на скачущей лошади. Все его знания были получены во время малооплачиваемого европейцами тяжелого ручного труда, и все же он оставался простым и непосредственным.
Он также сказал: предположим, ты потратишь шесть месяцев или год и в итоге напишешь книгу. И что это тебе даст? Ты явно не из тех простаков, которым приходится постоянно находиться в движении, понятия не имея, чего они хотят.
Я чувствую, что в тебе есть сила, и все, что ты делаешь, ты делаешь хорошо. Рожай детей и смотри, как они вырастают сильными, настоящими мужчинами; это то, что нужно миру"...
"Да, но для этого нужно время, и к тому же оседлый образ жизни! Нет... Грубые лица степняков, рожденных на земле, властно взывают ко мне. Цивилизованная жизнь слишком далека от реальной... И позвольте мне сказать вам, я хочу зарабатывать свой хлеб способом, который меня удовлетворяет".
Надо научиться справляться с жизнью! И, прежде всего, сделать ее настоящей, сведя ее, морально и физически, к простым понятиям. Ибо только так можно познать ее крепкий вкус. Все должно быть пересмотрено заново, прежде чем можно будет по-настоящему оценить жизнь.
Ценность жизни - это представление, которое мы все в большей или меньшей степени утратили. Но при контакте с примитивными, незатейливыми народами, жителями гор, кочевниками и моряками невозможно игнорировать законы стихий. Жизнь снова обретает равновесие.
Мой путь ведет к пустынным землям, безлесным и лишенным жилья. Я проведу месяцы в одиночестве, таком же древнем, как эти холмы, но тогда я смогу судить о том, что значит для меня толпа. Ощущая всю тяжесть небес на своем спящем теле, я узнаю, что такое крыша, и готовя еду на костре из "кизяка", я узнаю истинную ценность дерева.
Но на данный момент "хлеб без ограничений" ежедневно приобретает коннотации богатства и глубины, о которых я до сих пор и не подозревала. Мы останавливаемся. Станция - Эмба. Обширные резервуары с нефтью! Глаза туземцев прищуриваются, их кожа становится более желтее, чем раньше.
Руки протягивают стопки "лепешек", плоских блинчиков и мучных лепешек, испеченных в печи. Зеленые арбузы с розовой мякотью съедаются десятками, сок стекает с подбородков тех, кто их поглощает.
- "Почему бы тебе не подойти и не поговорить с нами?" - говорит Володя, его руки полны фруктов. И он, и Август в парусиновых шортах, обтягивающих колени. Две женщины умело начинают готовить русский салат. Когда дело доходит до еды, все достают ложки из карманов.
Затем они отправляются спать или читать "Жизнь Бальзака" и Жираду "Сюзанна -островитянка" обе книги в русских переводах. Жара остается постоянной. Пот липко сочится с неподвижных тел. Как только поезд трогается, становится невозможно открыть двойные окна, потому что при нашем движении поднимается вихрь песка.
Со всех сторон одна и та же равнина, одна и та же пустыня. На южной стороне появляется верблюд, похожий на древнюю тощую птицу, клюющую что-то. Волна чувств захлестывает меня. Я никогда раньше не видела верблюда в его естественной среде обитания.
Поздно вечером того же дня мы останавливаемся в Аральском море - порту на берегу Аральского моря. Здесь продаются ожерелья из ракушек и много видов рыбы, как сушеной, так и жареной, но цены для нас слишком высоки.
Мила покупает себе прекрасный свитер из верблюжьей шерсти за пятьдесят рублей у жительницы степей. Сейчас время стрижки, и все женщины несут в руках пучки натуральных волос. Я плачу четыре рубля за фунт, покупаю для себя, чтобы набить ими свой спальный мешок, когда мы доберемся до гор.
С глубоким волнением я внезапно вижу тропу, идущую параллельно с нами в Туркестан, и на ней медлительных животных, которые, кажется, едва двигаются. В сухой глинистой земле бесчисленные лапы верблюдов проложили столь характерную для них тропу: узкую, с плоским дном и крутыми склонами.
Кто воспевал пылающие краски Востока? Пейзаж, далекий от интенсивно яркого, напротив, пыльного цвета, серый, однообразный; а непрерывная линия горизонта округлая, как на море. Теперь я понимаю, почему у кочевников такие узкие глаза.
При ослеплении разрешается оставлять открытой только самую узкую щель между веками, сжатыми настолько, что они образуют параллельную линию. Вокруг них нет ничего, на чем мог бы остановиться их взгляд, кроме горизонтальной бесконечности песка, дрожащего от жары; плоского моря, бесконечной степи и исчезающих рельсов. . .
Нигде не видно вертикальной линии строения или дерева. И в конце дня, когда краски оживают, они никогда не проявляются в полную силу, а только в изысканных оттенках, таких как бежевый песок и пятна розового лишайника, а вдали, между двумя горами, сине-черная полоса, обозначающая Аральское море.
Над выжженной землей витает запах полыни. Тогда я и подумать не могла, что шесть месяцев спустя я снова вернусь сюда, приехав на верблюде с юга, после пятидесяти дней в пустыне, когда столбик термометра показывал минус 25°C.
Далеко от станции посреди песчаной пустыни останавливается поезд. Пока паровоз наполняется водой, присевшие на корточки казачки с древними, обветренными лицами и в цветастых хлопчатобумажных платьях, похожих на сорочки, покрытыми длинными черными жилетами, продают воду из своих "самоваров".
От редких кустов исходит резкий запах валерианы и полыни; срезанные их ветки служат для подметания полов вагонов, усыпанных семенами дынь. Птицы с плоскими клювами садятся на телеграфные провода. Они похожи на грачей, но оперение у них алое с охрой: они выглядят необычайно комично со своими большими хвостами, когда изо всех сил пытаются удержать равновесие на сильном ветру.
"Нане, Нане", - плачут крошечные, почти голые попрошайки, протягивая пустые жестянки из-под консерв, чтобы поймать брошенные им корки хлеба или дынные корки. Подобно своим отдаленным монгольским предкам, они позволяют одному-единственному пучку волос свисать с макушки выбритой головы.
"Нане!" - это хлеб", - сообщает мне мой друг-казак и начинает помогать мне составлять словарь русских и киргизских слов. Тюрко-джагатайские языки региона имеют одинаковое урало-алтайское происхождение и имеют много общего друг с другом.
Даже когда его сосед-солдат бреет ему подбородок, он умудряется найти применение словам, которым он меня учит.
"Якши". (Хорошо! Отлично! это был приятный чистый взмах бритвой.)
"Ямане”. (Плохо! потому что лезвие зацепилось за непослушный участок.)
Поздно вечером мы останавливаемся в Туркестане. Мы разгружаем рюкзаки, в то время как множество молодых людей окружают бородатого мудреца, руководителя экспедиции, отправляющейся исследовать свинцовые рудники, недавно открытые в небольшом горном массиве слева от нас.
Утренняя кома, и московский самолет приземляется недалеко от железнодорожной линии. Он летит через Ташкент и Самарканд в Душамбе-Сталинабад на Памире в Таджикистане. Возможно, Крыленко на борту, потому что именно этим маршрутом он намеревался добраться до своего базового лагеря в Гарме.
Птицы играют в рыбок. Три коротких взмаха плавниками, за которыми следует плавное скольжение без усилий, и, когда оно завершается, следует повторение тех же трех коротких взмахов. Но есть и другие, сидящие неподвижно, их оперение какаду-зеленого цвета.

Наконец-то появилась надежда.

Сегодня моя книга сослужила мне добрую службу... на самом деле, гораздо полезнее, чем запихивать аптечку в сумку. . .
Я взяла экземпляр с собой, думая, что в каком-нибудь городе это может оказаться верительной грамотой, поскольку других у меня не было. Мила и Володя, знавшие французский, прочитали ее, и, несомненно, рассказали Августу об этом, потому что с улыбкой, которая привела меня в восторг, он сказал:
- "Мы собираемся посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать: возможно, ты все-таки сможешь присоединиться к нам".
Инстинктивно моя первая мысль:
- "Если они все-таки возьмут меня, я должна быть уверена, что они никогда не пожалеют об этом, поэтому я добровольно соглашусь на любое задание, каким бы усталым, голодным или больным я себя ни чувствовала".
По экстравагантности этой клятвы я понимаю, насколько сильным было мое желание отправиться с ними в легендарные горы.
Затем Мила замечает:,
- "Я завидую, что ты умеешь писать, потому что в путешествиях нужно быть наблюдательным, и поэтому лучше запоминаешь то, что видишь".
Трудно сказать, что у них не было возможности судить о том, как я писала, поскольку они сами побывали в Сванетии. В Арысе железнодорожная линия [18] разветвляется, и одна линия идет на юг, в Ташкент, в то время как та, по которой мы путешествуем .продолжается на восток, позже соединяясь с Туркестано-Сибирской железной дорогой, которая в конечном итоге присоединяется к Транссибирской магистрали.
Наш поезд начинает огибать покрытую облаками гору справа от нас. Мы достигли предгорий Тянь-Шаня, самих Небесных гор - огромных горных хребов, подпирающих Памир с севера, Вершина Хан-Тенгри находится в регионе. Куда направляемся мы. На востоке Тянь-Шань простирается до самого сердца Монголии.
Часто делая зигзаги, поезд продолжает огибать обширные участки желтоватой земли, которые маскируют зыбучие пески под ними. Затем под мостом открывается крошечный каньон, и, к нашему удивлению, мы видим на его песчанных обрывах массу интенсивно зеленой растительности.
Наконец наш поезд останавливается высоко на перевале, до которого нас с трудом дотащили два паровоза.
- "Это историческое место, - говорит Володя. - Чингизхан и его армия всегда проходили этим путем".
И он начинает декламировать стихотворение на эту тему, впечатляющее и звучное. Солнце садится позади нас, над красными равнинами, которые мы только что покинули. Это впечатляющий момент, и я пользуюсь возможностью фотографировать.
Но едва я вернулась в свой вагон, как солдат О.Г.П.У. [19] начал расспрашивать меня:
- "Вы сделали фотографию?"
- "Да!"
- "Это запрещено. Я должен конфисковать вашу камеру".
- "Моя "Лейка"? Но как я без нее?"
Ни просьбы, ни молитвы, ни показ моих документов не имеют для него ни малейшего значения: точно так же, как в Ла-Маддалене, где безжалостные итальянские офицеры конфисковали нашу "Бониту". Затем, поняв мое беспокойство, мужчина отдает мне свою кепку, чтобы я подержал ее в качестве выкупа.
- "С таким же успехом я мог бы позволить отрубить себе голову, как потерять эту кепку, - говорит он, - так что я обязательно вернусь, можете быть уверены".
В Аулие Ата он снова разыскивает меня. Сумерки; чистая платформа! В офисе O.Г.П.У. он звонит своему начальнику, который не проявляет ни малейшего интереса к моему делу... и моя камера возвращается  мне. Я оправляюсь от испуга, съедая в буфете отличный суп за шестьдесят пять копеек.
Комментирует Володя:
- "Они, без сомнения, следят за железнодорожной линией, потому что она проходит так близко к китайской границе".
Я перехожу в другое купе, прежде чем мы добираемся до Лугового; и мы пересаживаемся на железнодорожную ветку, которая заканчивается во Фрунзе. Каждый киргиз, которого я вижу, носит белую остроконечную фетровую шляпу с разрезанными на части полями, подбитыми черным бархатом.
Свет попадает только на кончик носа, скулы и нижнюю губу, остальное прячется в тени, отбрасываемой шляпой и волосками бороды. Там, где земля орошается, травянистые равнины уступают место обширным зеленым садам, усеянными крошечными белыми домиками, как в Украине. Кукурузу, злаки и овощи обрамляют тополя и ивы.

IV. Фрунзе.

Мы прибываем утром. Улицы, пыль, толпы, стены, сады, недостроенные склады! Слово "Фрунзе" появляется на фасаде станции русскими буквами, так и новой латиницей киргизского языка. На земле лежат две огромные связки, состоящие из сложенных квадратов войлока, тростниковых циновок, почерневших от дыма кольев, котлов, одеял, увенчанных большим деревянным венцом, который образует купол юрты: разборная усадьба готова к переезду.
Пока наш багаж грузят в открытую позовку, я хватаюсь за возможность сфотографировать компактную группу примерно из сорока киргизов, на головах которых возвышаются белые колпаки.
- "Ты соображаешь? - кричит Володя. - Разве ты не видишь, что их охраняют солдаты?"
Так и есть. К счастью, меня никто не заметил, и вновь моей камере повезло спастись. Мы в поисках крыши, где можно было бы устроиться, следуем за нашей телегой, которая натыкается на камни и проваливается в глубокие колеи в бурой земле.
Прозрачная горная вода течет в "арыках" - узких каналах по обе стороны широких аллей, окаймленных тополями. Они расположены под прямым углом друг к другу, и на каждом углу нам приходится перешагивать через бурлящую воду.
Пешеходные дорожки обрамлены глиняными заборами - "дувалами", через каждые пятьдесят ярдов прорезанными высокими двустворчатыми воротами: они отмечают вход в дома туземцев, которые мы не можем видеть. Иногда, однако, мы видим русский дом с симметричными окнами и тремя ступеньками, ведущими в закрытую веранду.
Это город-сад, в котором мы находимся, с несколькими разбросанными общественными зданиями, такими как банк, школа, несколько ресторанов. Первоначально он назывался Пишпек, но один из его сыновей, умерший в 1925 году, был назначен военным комиссаром, и город был переименован во Фрунзе в его честь.
Это столица Киргизской Автономной Советской Республики, и, как утверждается, в ней проживает сорок тысяч человек из общего числа примерно в миллион жителей. В конце концов мы добираемся до местной "чайханы", или чайного домика, состоящего из первой комнаты со столами и скамейками, второй обширной спальной комнаты, полы в обеих из которых выложены утрамбованной глиной, а за ними - обнесенный стеной внутренний двор, в котором находятся несколько лошадей и цистерна, подающая воду мельчайшими струйками, и склады.
Мы занимаем две комнаты на первом этаже, без мебели, за исключением несколько скамеек. Однако каждый путешествует со своими одеялами. Женщина моет пол, от которого пахнет лизолом. Наши комнаты выходят на галерею, украшенную ржавым и с оглушительным громом репродуктором.
С наших балконов открывается захватывающее зрелище. Справа от нас горизонт ограничен высокими заснеженными горами, средняя дистанция утопает в зелени, а внизу, у наших ног, находится главная площадь города, на которой располагается базар. Земля кишит людьми, полуразрушенными домами, киосками, ресторанами под открытым небом и повозками, везущими фрукты, овощи и фураж, запряженные парами верблюдов, на которых надета сбруя из грубой шерсти, плотно облегающая переднюю часть туловища.
Поводья прикреплены к веревочному наморднику, закрепленному вокруг челюсти. Стоя на коленях, они кажутся огромными лебедями, чьи шеи украшены оборками, а два горба на их спинах похожи на маленьких пушистых отпрысков.
Когда они жуют, дряблая кожа огромных отвисших губ обнажает похожую на шпинат массу того, что когда-то было клевером. Выпуклые глаза завораживает. Их блестящая полированная поверхность коричневая и, кажется, они уходят в непостижимые глубины, окаймленные длинными тусклыми ресницами, которые, по ощущениям, должны быть такими же шелковистыми, как нити дикого шелкопряда.
Кажется, что все живут, сидя на корточках. Женщина, присматривающая за своими животными, девочка с двенадцатью косичками, грызущая свой ломтик дыни, узбек в шляпе-котелке (где, черт возьми, он мог раздобыть такую шляпу?), торгующийся с товарищем в кожаной кепке с козырьком, киргиз, предлагающий ковры на продажу, и его двоюродный брат-казак, который просто ничего не делает. . .
Русские женщины, недостаточно гибкие, чтобы сидеть на корточках, сидят по бокам своей тележки. Чашка меда стоит пять рублей, "лепешки" - по рублю, килограмм колбасы из отбивного мяса - двенадцать рублей. Мила пользуется случаем и покупает в огромных количествах, прежде чем все распродается.
Даже тарелка супа, которую мы едим у китайца на углу, стоит рубль. Пахнет жареным, навозом, грязью! Затем вливаются другие потоки воздуха, добавляющие запах свежескошенного сена. Мужчины продолжают стоять в очереди, толкаясь локтями за первое место перед витриной склада треста "Центрспирт", где водка продается после пяти вечера.
Внезапно напор становится более яростным.... Какой дурацкий инстинкт скрывается в нас, что заставляет драться голыми кулаками? Рубашка рвется, мужчина катается по грязи, затем лежит неподвижно; а его противник, выхватив у него бутылку, наполненную прозрачной жидкостью, разбивает ее о колесо тележки.
Наши мужчины возвращаются измученные многочисленными поручениями. Нам нужен грузовик, чтобы добраться до первой остановки – конезавода на берегу озера Иссык. Почтовый грузовик задерживается до дальнейших распоряжений, так как дорога затоплена, и он наверняка застрянет в грязи.
Три других грузовика были реквизированы экспедицией Погребецкого, тридцать членов которой все еще находятся в железнодорожном вагоне. Что касается "базы" О.П.T., то ее просто не существует. Двум парням, отвечающим за это, самим негде остановиться; они не в состоянии помочь нам с провизией, и они даже не могут сказать, есть ли "база" на Кара-Коле.
Инженер, отвечающий за метеорологическую станцию, сам живет в палатке. Сотрудник, отвечающий за базу О.Г.П.У., в отъезде. Август добивается, чтобы нам выдали разрешение на получение всего остального, необходимого для нашего путешествия, и получает его, и ему повезло, что удалось это сделать.
Этим утром, вставая, я обнаруживаю, что пошатываюсь: сильная жажда и трудности с глотанием указывают на ангину. Но тридцать шесть часов, потраченных на полоскание горла и глотание аспирина, превращают это в тяжелую простуду. Для меня это было потом никогда, потому что лица моих друзей ясно говорили:
- "Не думай, что мы возьмем тебя с собой, когда у тебя начинается брюшной тиф".
Кроме того, удалось раздобыть грузовик на следующий день. Однако перед отъездом я намеревалась принять ванну, чтобы избавиться от вшей, желание, которое превратилось в настоящую навязчивую идею с тех пор, как я покинула душный поезд.
Именно в таких местах как эти скрываются центры эпидемий, это так важно, чрезвычайно важно содержать свое тело и волосы в чистоте, насколько это возможно. Я нахожу "баню" у горного ручья, там, где через него проходит главная дорога.
За один рубль пятьдесят копеек в комнате, окруженной раскаленными кирпичами, я могу тщательно постирать себя и свою одежду в двух больших чанах, в которые подается вода из кранов, в одном течет горячая, в другом холодная.

Визит к изгнаннику.

После этого я решаю во что бы то ни стало посетить изгнанника-троцкиста, адрес которого я постаралась запомнить. Однако мое намерение должно храниться в секрете от моих товарищей, потому что им это может не понравиться.
Они не знают, что у меня вообще нет политических убеждений, и что моим мотивом является просто любопытство. Также они могут побояться возможных обвинений в том, что взяли с собой политически несостоятельного человека. ...
Я притворяюсь, что чувствую себя намного лучше и что хочу прогуляться в одиночестве. И вот я, расспрашивая о своем пути, стараюсь казаться настолько русской, насколько могу, - задача не слишком сложная, спасибо моим нордическим предкам... которые наконец-то хоть как-то выручают меня.
Что сделал Василий Иванович? Что он все еще возможно делает? Если за ним наблюдают, меня поймают, и мое путешествие резко оборвется, прямо здесь и сейчас. Но я полна решимости рискнуть. Риск подстегивает меня. Я должна идти вперед, несмотря на горечь хинина во рту и угнетающий эффект, который он оказывает на меня.
В ушах гудит, в висках стучит лихорадка, все в вечернем воздухе кажется странным. Я вдруг вспоминаю, как в Берлине, чтобы нарушить монотонность своего существования и не утратить привычку рисковать, я договаривалась встретиться с ним в определенный день в автобусе, на который у меня не было билета.
Я перехожу с одного  угла на другой с ощущением неизбежного приближения. Женщины пользуются последними лучами заходящего солнца, чтобы вымыть свои котлы в "арыках". Мужчины сидят на корточках кружком, начинают откупоривать свои склянки с порошкообразным табаком.
Я стучу. Голос приглашает меня войти. Группа ужинает вокруг масляной лампы.
- "Василий Иванович переехал", - говорят мне, давая его новый адрес.
Перед другим русским домом я стучу в обитую войлоком дверь. Ответа нет. Я вхожу. В прихожей, наполненной запахом керосина, шипит примус. Я окликаю.
- "Да, я здесь, входите. Кто это?"
- "Это Элла. Добрый вечер!"
Поток восклицаний. Кто это? Но откуда вы родом? Что вы здесь делаете? Как вы получили адрес? Где вы выучили русский? Вы приехали из Парижа? Невероятно! Я должен поцеловать вас. Что там происходит, кроме всемирных конференций, фашизма и безработицы? Что они думают о России? Где Троцкий?
Насколько большим влиянием он обладает? Какие условия в Москве? Комната побелена, освещена электричеством. Кровать, три стула, сундук, стол.
Мне предлагают чай, а к нему хлеб и сыр со словами:
- "Не церемоньтесь, есть еще много чего!"
Передо мной стоит высокий, плотного сложения мужчина, одетый в блузу русского покроя, с правильными чертами лица, высоким лбом, густыми каштановыми волосами и нависающими бровями над двумя глубокими голубыми глазами, которые кажутся необычайно живыми и открытыми: это великолепная голова.
Он принадлежит к группе людей, которые еженощно здесь собираются. Они все из тех, что были сосланы на срок от трех до шести лет, главным образом потому, что они открыто критиковали определенные меры правительства, за которые они категорически отказывались брать на себя ответственность.
Жена Василия скоро должна была вернуться из Ташкента. Молодая грузинка с черными волосами, одетая в красное, лежит на кровати, борясь с приступом малярии. Затем входит мужчина с заостренной бородкой, сверкающими глазами под пенсне и лысой головой.
- "Но где я вас раньше видел? Это вы звонили только что, когда мы ужинали?"
- "Да, это было так. Я узнаю вас!"
- "Что ж, я счастлива! И это после того, как мы проехали четыре-пять тысяч миль от Парижа. Вы знаете, за кого мы вас приняли? За прачку...».
Я не в состоянии ответить на все вопросы, которые мне задают, и я никогда так глубоко не сожалела о том, что меня мало интересуют политические вопросы.
Василий Иванович объясняет:
- "Я строчу здесь в офисе и таким образом зарабатываю себе на жизнь. Но если я выполняю какую-либо работу более сложного характера, даже в нерабочее время, меня немедленно переводят на другую работу. Мои документы должны регулярно заверяться в милицейском управлении.
Кроме того, я достаточно свободен. Терпелив? О, да, мы есть и для нас это нетрудно; но невозможно узнать, где находятся остальные, были ли они сосланы или нет, или способны ли они организоваться... Куда катится страна? Если Сталин в ближайшее время не сбавит обороты, нам конец.
Он никогда не сможет вернуть крестьян обратно. Что тогда будет с нами? Здесь, конечно, националы (так называют местных жителей) ненавидят русских, которые их колонизируют. Им внушили, что русские после революции совсем другие, но сами они до сих пор не имеют большого влияния в правительстве.
Должности, на которые они назначаются, являются чисто почетными, или же им разрешается выступать в качестве переводчиков или посредниками в отношениях между киргизским народом и государством. Те же из них, достаточно образованные, чтобы занимать более ответственные должности, были бы, конечно, способны к разумной критике...
Да, я знаю, что у них есть свои газеты, свой язык, свои школы; но они никогда, никогда не смогут отойти от линии, проложенной Москвой.
- “И такие ошибки были сделаны, хотя все они были так рады видеть конец того царизма, который был ответственен за многие злоупотребления [20].
- “Но уже почти одиннадцать, - напоминают мне, - а ты, по меньшей мере, в трех километрах от вашей "чайханы". В такую темную ночь мало кто рискует выйти; мы приготовим постель для тебя на полу”.
Но мои товарищи должно быть уже начали беспокоиться, и мы должны покинуть Фрунзе на рассвете. Так что "прачка", как они меня называют, подавляет последние остатки своих сомнений и решает все-таки уйти. Мне задавали так много вопросов, что я не смогла на все ответить, моя голова кружится и кажется какой-то пустой, как у новорожденного ребенка, который смотрит на земные вещи в самый первый раз!
Василий идет со мной. Тополя неразличимы в черной ночи. Мы угадываем наш путь по звукам журчащих "арыков", которые мы перепрыгиваем наугад. Наконец, после многих омовений ног, я укладываю свое тело на койку в темной гостинице.
Проснувшись, я обнаруживаю, что навлекла на себя серьезный нагоняй от Капы, которая раскрывает общее отношение к моей жизни и моего исчезновения. Она собиралась допросить меня, но к счастью, странные звуки отвлекают ее внимание.
Это звон колоколов, чьи глубокие приглушенные тона вызывают какое-то необъяснимое чувство опасности и одиночества. Мы бросаемся на звук и видим как мимо проходит внушительная вереница верблюдов, каждый из которых нагружен двумя квадратными тюками шерсти.
Они двигались так медленно, что это казалось кадрами из "замедленной съемки" фильма. Киргиз-проводник, сидящий верхом на миниатюрном ослике, тащит первого зверя недоуздком из плетеной шерсти, с приклепленными двойными и тройными висячими кисточками, создающими очень декоративный эффект.
Под его мордой висели два колокольчика, с челюсти свисал ремешок, а из носа воздухом поднимался пучок густой шерсти. ноздри каждого следующего животного были также привязаны веревкой к вьючному седлу переднего. Так они прошли, передвигаясь беззвучными шагами.
Другие колокола цилиндрической формы, подвешенные к шеям животных, издавали звуки, уходящие во все стороны. Они прибыли из китайского Кашгара.

V.Токмак

В каждой яме на дороге наш грузовик сильно подскакивает, подбрасывая нас в воздух, а также наши пакеты, два запасных колеса и три канистры. Потом мы обратно падаем как попало, барахтаясь в беспорядочной куче. Не раз я начинаю опасаться за содержимое моей аптечки.
За камеры я не боюсь, потому что они, как и бутылка с водой Капы, висят у нас за спиной. Капа, в отличие от нас, не носит шляпки от солнца; она пользуется вместо этого кожаным шлемом с ушными раковинами, который производит своим видом эффект исследователя.
Эффект, однако, несколько портят ее коричневые шерстяные шорты для скалолазания, которые, не будучи ни достаточно плотно прилегающими, ни достаточно свободными, заканчиваются где-то в районе колен. На Миле одета хорошая пара бридж для верховой езды.
Лично я все еще остаюсь верной своему синему костюму механика, на одной штанине которого все еще виден клок, вырванный из него укусом собаки на Кавказе два года назад. Володя-самый хороший сосед, потому что он совсем немного весит и умеет расположиться на месте так, чтобы не взлетать каждую минуту.
Всякий раз, когда начинается тряска, я пытаюсь подобраться к нему как можно ближе. Пять тысяч рублей, оказывается, недавно истрачено на ремонт этой так называемой дороги, хотя ничего не было фактически сделано. На самом деле она представляет собой просто накатанный след.
Похоже, что основание ее лежит на болоте, что является причиной многих трудностей в строительстве железнодорожной линии. Тем не менее, теперь она доходит до Токмака и в конце концов достигнет Каракола. Наш шофер на самом деле ездит как сумасшедший.
Так, если он увидит грязевой кратер в нескольких ярдах впереди, он теряет голову и влетает в него на полной скорости. Я нахожу для себя единственное простое средство прижать голову к плечам и загружать свое нутро сочными яблоками.
В Токмаке мы останавливаемся на главной улице. Соломенные крыши одинаковых одноэтажных домов соприкасаются. Перед каждым домом пристроена, затененная выступающим карнизом, деревянная площадка с выходом на улицу.
Отсюда обитатели, наблюдая за тем, что происходит на улице, занимаются своими ремеслами, делая тапочки, колеса, или булочки "лепешки". Рядом с огромными кастрюлями повара мы завтракаем сибирскими "пельменями", что-то вроде равиоли, плавающих в жгучем соусе из красного перца.
Вокруг нас гирлянды красного перца сушатся под карнизом. Они прекрасно подходят для создания жажды, и поэтому мы перемещаемся в ближайшую советскую "чайхану", где мы сидим, скрестив ноги, на помосте покрытом турецкими коврами, которые довольно изношенны.
Каждому из нас вручают фарфоровый чайник и чашу под названием "пиала". Окруженный множеством чайников, древний седобородый человек зорко следит за горением угля в его самоваре, а другой, сгорбившись, сидел за столом с выдвижным ящиком, присматривая за наличностью.
Официант с грязными ногами, втиснутыми в старомодные резиновые калоши, самый обыкновенный вид обуви в Советском Союзе, шаркает по полу. Ковры, на которых мы теперь возлежим, опираясь на локти, потому как быстро устаем сидеть с согнутыми ногами.
На улице толпа любопытных мальчишек глазеет на нас. Но что кажется очень странным так это коммунистическая атмосфера, которой мы окружены, ибо потолок практически покрыт гирляндами маленьких красных знамен, в то время как на одной на стене я насчитал не менее пятнадцати портретов советских вождей: Сталин со всех сторон, Ворошилов, Буденный, Калинин, Горький.
Как ни просты уборные мусульманской деревни, в Токмаке это самое чистое и приятное место, которое я когда-либо видела. Расположенная рядом с мечетью, увенчанной полумесяцем, в конце сада с качающимися тополями, помещение, возвышается, стоя на сваях.
Перегородки образуют дюжину камер без дверей, в каждой две доски для ног по обе стороны от дыры в полу. . . Климат страны все иссушает, уменьшает, превращая в пыль. В то же время он стерилизует все, а воздух, способный свободно циркулировать, не имеет запаха.
С другой стороны, русские полны решимости во что бы то ни стало продолжать рыть ямы, над которыми возводят шкафы-купе с закрытыми дверцами: в результате глинистая земля превращается в такую грязную выгребную яму, что я предпочла бы испачкать землю где угодно, но не воспользоваться ими.
Наш грузовик снова едет дальше, среди полей, раскинувшихся по ту сторону реки. Равнина до дальних холмов оголилась и покрылась от эрозии оврагами. Проезжают грузовики, груженые товаром и пассажирами поверх него. Наш дико улюлюкающий водитель грузовика разгоняет повозки, запряженные волами, с нашего пути.
Они медленно бредут в тени соломенных крыш, повозки времен переселения народов прошлого, очень сходные со своими сестрами - крытыми фургонами американской тропы ... Яма, удар, скрежещущий звук! Авария! Я беру свой аппарат, эти маленькие кубики лачуг в высшей степени фотографичны и идеально вписываются в свое окружение, так как они из той же глины.
Снаружи нет окон, они выходят только во двор. Корм для животных хранится на крыше. Кирпичи сохнут на солнце, простые прессованные прямоугольники глины. Три киргиза строят стену: двое смешивают рубленую солому с мокрой глиной, третий, взгромоздившись на стену, трамбует, запихивая ее в бревенчатую опалубку.
Его белые с многочисленными складками штаны наводят меня на мысль о критской "враки" [21]. А темные, загнутые вверх поля его фетровой шляпы, казались похожими на треуголку из бронзы. Поломка оказалась серьезной, из-за сломанной детали мы вынуждены были вернуться в Токмак.
Двадцать три мили обратно из пятидесяти шести, пройденных за день. Мы сумели поселиться в Коммунальном Центре, включающем ресторан, классную комнату и комнату Рабочего клуба. Красный Уголок предоставлен нам на ночь.
Только утром мы видим плакаты, которыми украшены стены, в том числе огромные диаграммы, раскрывающие тайны внутреннего устройства бензинового двигателя. Длинный стол завален журналами просветительского характера, беспорядочными и очень грязными.
Снова и снова рабочие распахивают нашу дверь только для того, чтобы закрыть ее снова, удивленные нашим присутствием. Одна из служащих, высокая, худая женщина, здоровье которой подорвано малярией, рассказывает нам все свои беды: она наконец-то поселилась здесь после бегства из от голода в Сибири.
К этой станции прикреплена сотня грузовиков, но… только около двадцати способны функционировать. Одна из машин предоставляется нам, и мы вместе отправляемся в офис компании Токмакского филиала "Союзтранса", где с нас берут триста двадцать рублей за проезд до конезавода в Чолпон-Ате.
Однако они настаивают, чтобы мы вернулись в гараж, чтобы забрать четыре шины, предназначенные для кого-то другого ... Долгие споры, время потрачено впустую, дискуссия становиттся язвительный. . . Мы едва проехали двенадцать миль, когда лопнула шина и мы остановились.
С наступлением вечера атмосфера становится полупрозрачной, как будто покрывается лаком. Заходящее солнце отбрасывает удлиненные тени от тополей, чьи вершины горят ярким светом. Тополиная аллея через широкую полосу травы протягивается к острым очертаниям гор, сияющих на фоне бескрайнего неба.

Немного истории.

Равнина Токмака ... Историческое место, когда-то бывшее столицей западных тюрков. В 630 году империя великого Хана Тонга была в зените своего расцвета, и вся орда была собрана в этом регионе. Паломник Сюань-Цзян на пути из Китая в Индию по пути из Иссык-Куля был встречен ими и был поражен тем, что увидел. 
“Лошади этих варваров были чрезвычайно многочисленны. Хан жил в огромном шатре, украшенном цветами из золота, такого яркого, что ослепляло глаза смотрящего. Перед его палаткой были растянуты длинные циновки и на них по его приказу сидели его офицеры в два ряда, все одетые в сверкающие одежды из парчи. За ними стояла ханская личная охрана.
И хотя это был варварский вождь, чье жилище представляло собой войлочный шатер, на него невозможно было смотреть иначе, как с уважением и восхищением” [22]. Странно, что читая эти строки, вспоминаются страницы, на которых почти идентичными терминами, западные путешественники тринадцатого и четырнадцатого веков описывали аспект произведенного на них величия князьями из дома Чингиза.
“На Хане была мантия из зеленого атласа, голова его была не прикрытой и было видно только, что вокруг его лба повязан шелковый шарф десяти футов длиной, который после нескольких оборотов свисал по спине. Около двухсот воинов окружали его, они были одеты в парчовые мантии, и все с заплетенными в косы волосами.
Остальная часть его сил состояла из всадников на верблюдах или на лошадях, одетых в меха или тонкую шерсть, с длинными копьями, знаменами и высокими луками. Их было так много, что занятое ими пространство уходило далеко за пределы видимости".
Видение вызванное китайским паломником в этих строках является частью истории в процессе ее становления, и те, кого он видел были огромными резервами варварских сил. “Имеем ли мы хоть какое-то понятие о том, что на самом деле представляла собой собравшаяся здесь орда, ожидающая сигнала к выступлению?
О территории? Об этом диком районе Иссык-Куля, расположенном высоко среди гор Тянь-Шаня, одной стороной смотрящих на мир Китая, а другой - в иранский мир? Об историческом моменте? О том решительном моменте в судьбе Азии, в седьмом веке, в котором Тюркская империя была  обречена на гибель; распалась древняя империя "Туцзюэ", как называли ее китайцы.
Пройдет несколько лет, и Тай-цзун, подчинив своих монгольских братьев, смирит тюрок и в Туркестане. "Курултай" [23], засвидетельствованный Сюань-Цзяном в 630 году, был последней проведенной перекличкой тюрок, все еще объединенных на земле, породившей их, прежде чем рассеяться согласно судьбе, сохранившись в эпических сказаниях.
Вспомним, что Сюань-Цзян последним видел собравшихся вместе предков Сельджуков, Газан Махмуда и Мухаммеда хорезмского, из тюркских армий, принадлежащих к огромной семье Чингиз-Хана: а также семьи Тимура и семьи Мехмеда II.
Даже сегодня угроза этих ужасных скрытых отрядов, собравшиеся вместе в ущельях Ала-Тау, может волновать нас до трепета и затаенного дыхания в ожидании чего-то, что делает историю пилигрима такой близкой к нам. [24] Шесть столетий спустя Темуджин, который глубоко в сердце Азия была освящен непреклонным императором Чингисханом вступил в схватку в Токмаке с Гучлуком, своим врагом и наголову разбил его, бежавшего в Кашгар. Это был 1207 год - начало процесса монгольского господства от Пекина до Дуная.
Появились купеческие маршруты и снова начали действовать по всему континенту, и караваны могли отправляться в Китай, имея безопасный путь. Во время кипчакского Хана, внука Чингиз-Хана, генуэзские купцы искали и получали торговые концессии в Крыму, откуда их товары можно было бы отправиться на Дальний Восток.
Мы слышали также об итальянском монахе Плано Карпини, путешествовавшем недалеко от Токмака. Это было в 1246 году, и он находится с миссией от Иннокентия IV к Великому Хану Менгу, наследовавшему внуку Чингиза. Другой монах, кордельер, по имени Виллем Рубрук, проходит через Токмак в следующем году.
Он путешествовал из Святой Земли, по приказу Людовика Святого, для заключения договора с Ханом кипчаков. После чего отправился в Каракорум, где уже существовала французская колония под властью нормандского епископа.
Чуть позже Кубла-Хан, брат Менгу, будет царствовать над Китаем: в 1269 году он поручает дядям Марко Поло уговорить папу римского прислать ему сотню ученых мужчин. Когда Поло возвращались в Китай во второй раз дорогой через Кашгар. они берут с собой Марко и двух доминиканских монахов, но последние поворачивают назад, не дойдя до места.  
Даже к этому времени христианство имеет своих обращенных повсюду. Токмак-резиденция несторианского архиерейства. Туракина, прелестная дочь Чингиза, была христианкой из секты "Пресвитера Иоанна". Матери великого Хана Менгу, Кубла-Хана китайского и Хулагу персидского - Серкутени были христианками.
Там была великая толерантность, сильное желание приветствовать новые идеи, а Европа находилась в муках полной дезорганизации. Папа Римский был пленником у короля Франции. Это был Великий Раскол, папы либо не было вовсе, либо было два.
Такой тогда был момент. А потом стало уже поздно.
К 1339 году францисканец Ричард Бургундский, епископ Илийский к востоку от Алма-Аты принял мученическую смерть, и миссия нескольких францисканцев, посланных Бенедиктом XII в 1388 году, с таким же успехом могла и не посылаться, ибо Тамерлан уже правил Великим Ханом девятнадцать лет, полностью исламизировался и Туркестан был разорен им, Pax Mongolica [25] и трансконтинентальные маршруты были уничтожены и в течение пяти столетий торговля осваивает морские маршруты.
И в наше время бесчисленные трудности снова препятствуют странникам. Даже наш маленький отряд не может быть уверен, будет ли ему разрешено выйти за пределы Кара-Кола. В Монголии экспедиция Ситроена в Центральную Азию была брошена в тюрьму, Китай сдан бандитам, а такие исследователи, как Свен Хедин и Сэр Аурел Штейн, больше не имеют права путешествовать, куда они пожелают.
Можно ли говорить, без иронии, что общение между нациями никогда не было таким легким, как в двадцатом столетии? Даже в пятом веке мы читаем что Аттила обращался с императором Китая как равный с равным, и в таком случае можно предположить, что отношения между двумя странами, должно быть, уже давно устойчивыми.
В 1921 году мне потребовался бы месяц чтобы верхом добраться до Караколя из из Арыси, где заканчивалась железнодорожная линия, и опять начинает выглядеть это так, как будто наш сделает автомобиль будет двигаться столь же долго, если наши поломки будут происходить также часто.
Мы преодолеваем еще двадцать миль, но затем внутренняя труба нуждается в починке, что дает нам время поужинать на свежем воздухе на обочине дороги. Дунганин, с кипящими кастрюлями, кстати стоит рядом. Пыльный ковер расстелен на земле и мы занимаем на нем свои места, присаживаясь на корточках по-турецки в то время как "арык", из которого мы черпаем воду для нашего чая бежит у наших ног.
Жонглируя серой пастообразной массой, искусный повар тянет, складывает и скручивает ее несколько раз, в результате чего скоро у него в руках появляется моток гибких макарон, который он вытягивает в последний раз прежде чем погрузить в кипящий бульон.
Через три минуты блюдо готово, пряное, достаточно горячее, обжигающее рот. Крошечный птенец, ищущий убежища от вечерней прохлады, выбирает меня для своего укрытия. Его щебетание просто душераздирающе, он съеживается под коленом, потом во впадинке локтя.
Только доверив его Миле, я преуспеваю в овладении своими макаронами, которые называются "лапша". Грузовик, который мы обогнали, в свою очередь обгоняет нас с пронзительными торжествующими звуками рога. Ночь начинает спускаться, когда мы снова поворачиваем в направлении входа в ущелье Александровских гор.
Затем одна из наших двойных задних шин лопается. Тем не менее, мы продолжаем двигаться на одной целой. Однако она не выдерживает долго боковых толчков  бесчисленных колдобин, которые в конце концов отрывают металлический диск, в который заклепанны зажимы крепления наружного колеса.
Рассыпавшись по гальке сухого склона, каждый из нас забирается в спальный мешок. Первая незабываемая ночь прошла на самой почве Азии. Глубокое единение с крепкой землей, которая ушибает каждый угол моего тела, с небом, с его  необъятным непрерывным куполом, безгранично простирающимся ввысь дальше моего пристального взгляда, вместе с ветром эта бесконечная первобытная стихия несется от вас над целым континентом. Наконец-то я могу отдаться, не отвлекаясь, ее бесконечной многоголосой саге.
Двигаясь горами и вырываясь из их диких расщелин, отягощаясь всей необъятностью скошенного внизу, на своем пути, он ревет, словно горнило, заполняя долину, и журчит, как поток. И как поток воды он ревя проносится мимо вниз и этот огромный стремительный поток льется на меня, крутит и крутит меня, как будто водовороты хватают за бедра и плечи...
С трудом и ухищрениями я наконец нашла себе место, в котором мне хватает воздуха, чтобы дышать... 

Примечания:

1 Фут - около30, 5 см. Высота Хан-Тенгри составляет 6995 метров.
2 Рене Груссе, "История Азии".
3 Экспедиции 1922 - 1932 г.г. французских автомобилей марки Ситроен.
4 Самуэль Генри Хук (1874 – 1968 г.г.) - английский ученый, переводчик Библии.
5 - 6 Андрэ Виоллис (1870 – 1950 г.г.) - французская журналистка и писатель.
7 Стихотворение английского поэта Джеймса Элроя Флеккера(1884 - 19150 г.г.) "Хасан...Золотое путешествие в Самарканд".
8 Магазины, которые принимают только иностранную валюту в серебре или золоте или за боны, выдаваемые в обмен за сданные ценные изделия (Прим. Автора).
9 См. Ella Maillart, Parmi la jeunesse Russ (Прим. Автора).
10 Поль Шарль Вайян-Кутюрье - французский писатель, деятель коммунистического движения; Эгон Эрвин Киш - чешско-немецкий писатель, журналист.
11 Сегодня город называется Алматы.
12 Сегодня город называется Бишкек.
13 Плацкарт дает в вагоне право на деревянную спальную полку, на которой можно вытянуться (Прим. Авт.).
14 Магазины провизии для иностранцев, работающих в Москве, где при оплате принимаются наличные рубли, в отличие от магазинов Торгсина, принимающих только валюту.
15 Булли - американские мясные консервы для собак, так Майяр называет советские мясные консервы.
16 Британская и американская (статутная): 1 миля = 1609,344 метра.
17 Казаками в то время называли казахов, а Казахстан - Казакстаном.
18 Построена в 1906 году.
19 Объединенное Государственное Политическое Управление при СНК СССР (1923 – 1934 г.г.).
20 Как корреспондент я ответственно заявляю, что все это было сказано мне. Это делается без акцентирования, какую из сторон я принимаю в этих разногласиях между противоборствующими советскими фракциями. Тот факт, что я пишу ответы, вызванные моими вопросами, не означает, что я идентифицирую себя в той или иной форме с тенденциями, которые они выражают (Прим. Автора).
21 Греческие национальные мужские шаровары.
22 Здесь и ниже Элла Майяр цитирует популярную историю из книг различных авторов.
23 Народный съезд, собрание (с кирг.)
24 Rend Grousset, Sur les Traces du Buddha (Прим. Автора).
25 Термин, принятый в европейской историографии для обозначения влияния монгольского завоевания.

Продолжение.

Источник:
Элла Майяр. Салев, ноябрь 1933 года.
Перевод: Владимир Петров, автор книг: «Пишпек исчезающий», «Гора, приносящая счастье», «Великая гора Улуу Тоо». 
Ella K. Mallart «Turkestan Solo On Woman's». Expedition From Tien-Shan to the Kizil Kum. Villiam Heinemann Ltd. London:Toronto. First published in Great Britain. G.P. Putnam’s Sons. The Edition published by Villiam Heinemann Ltd. 1938.