«Мы наполняем песнями долгое время похода
и клянёмся: жива Красота, хоть лилии умирают.
Мы – Поэты гордого древнего рода
поём, пленяя сердца, для чего – не знаем».

Английский поэт и драматург Джеймс Элрой Флеккер (1884 – 1915 г.г.).  Поэма «Хасан…Золотое путешествие в Самарканд». 1913 год.

Мы просыпаемся в прекрасное утро. Дорога через ущелье Боама [26] проходит изгибами вдоль реки Чу, медленно поднимаясь примерно до пяти тысяч футов. Коричневато-пурпурные скалы ущелья сменяются зеленовато-коричневыми.
Три вола тянут за собой огромный комбайн McCormick; это было мирное передвижение иностранной техники на ее пути к высотам Киргизстана. Проезжаем мимо острова зеленого от тростника и ив, и мне показалось с жирафами, покрытыми полностью пылью и не видимыми, исключая их голов.
Однако, тщательное изучение вблизи показало, что это пасущиеся верблюды, разгруженные, хотя их спинах все еще лежали тяжело подбитые тряпьем седла. Затем наш экипаж останавливается возле хижины, на вынужденный привал, где должны быть проверены наши документы.
Позже, наш грузовик, проезжая мимо другого на слишком близком расстоянии, прорывает дыру в одном из его мешков, из которого начинает течь бесконечный поток твердого зерна. Великолепный залп ругательств сопровождает это несчастное происшествие, и в сиюминутной буче главные герои доходят чуть ли не до драки.
Однако наш шофер помогает устранить аварию. Он черный от смазки и пыли, как и его помощник: шестнадцать часов из двадцати четырех они проводят работая в пути, и уже давно перешли ту грань, когда человек способен противостоять ударам судьбы или механическим дефектам.
Открывается долина. Мы видим далеко впереди высокие хребты, покрытые белыми ледниками. Вблизи среди гор внезапно открывается обширная залитая солнцем долина. Камыши, затем песчаные берега, и появляется озеро Иссык-Куль. Оно глубокое и обширное, не имеющее стока.
В 1916 году среди киргизов произошло серьезное восстание против насильного призыва в царскую армию. Были, правда, и более ранние националистические пробуждения в 1905 году, об этом были публикации в газете "Казак", но они были менее значительны.
Однако в 1916 году в востание была вовлечена вся страна. Собравшись вместе, туземцы начали рыть канал с целью выпуска воды из Иссык-Куля в реку Чу, и таким образом затапливая русских, населяющих Токмак и Фрунзе-Пишпек. Но восстание было подавлено казаками генерала Анненкова и руководители движения уничтожены.
Дорога выпрямляется и расширяется; полуразрушенные дома начинают появляться справа и слева, заросли деревьев, пыль, верблюды и трехмачтовая шхуна в конце мола; мы добрались до Рыбачьего. Мы останавливаемся на час. Рабочие, которых мы подвезли, уходят, надеясь найти грузовик, отправляющийся в Кара Кол.
Очень важно находясь в деревне держать ухо востро за нашими вещами, и поэтому мы по очереди ходим поесть в ресторан, филиал “Главобщепита». Когда мы с Капой закончили есть, и старик начинает собирать руками наши крошки и соус, оставшийся от сильно приправленного "гуляша".
Киргизка с монгольскими глазами, которые странно смотрятся на этом средиземноморском пейзаже, придерживаясь за шхуну, наклоняется к самой воде, держа на руках ребенка. Вода соленая, и так как я простужена, то не присоединяюсь к Капе, купающейся в экстазе в непосредственной близости от трех удивительно прекрасных детей.
- “Как тебя зовут?” - спрашиваю я самую маленькую.
Все, что я получаю в ответ, - это скучающее выражение лица.
- "А кто твой отец?"
"Ich verstehe kein Russisch" [27].
Это немецкие дети, принадлежащие к меннонитской колонии в Аулие Ата, родители которых в очередной раз пытаются найти счастья на новой земле. Вооруженные люди охраняют склад, окруженный колючей проволокой: грузы взвешиваются, а затем поднимаются на спины верблюдов.
Самостоятельно отвязываясь в два рывка, они поднимаются и трубя уходят прочь, несомые своими похожими на "Х" ногами, образуя прекрасную фреску на фоне воды и гор. Но глубокая печаль охватила меня, ибо наш трясучий экипаж швырнул меня между двумя ящиками, сбив одну из линз моего фотоприцела, и я не могла найти его, как бы тщательно ни искала в пыли, соломе и среди щелей в досках пола.
Я чуть не плакала от досады. Все, что я снимала, и все, что я давно мечтала снять, все фотографии зависили от расстояния до предмета охоты. Не было другого способа, для качественной съемки, потому что я не смогу сфокусироваться
Мне оставалось только положиться на удачу, а это было так же плохо, как снимать сзакрытыми глазами. Я чистила зубы перед маленькой хижиной, где мы пили чай, когда подошел Володя с таким видом, как будто он собирался дразнить меня.
- "А что бы ты сказала, если бы я сказал, что нашел твою линзу?"
- "Это невозможно", - ответила я, потому что я еще не знала, что Володя слишком добр по натуре, чтобы смеяться над чужими несчастьями. Глаза у него странно разные, асимметричный черный зрачок посягает на голубую радужку правого глаза, и, как в мишени, его темный центр простреливается насквозь двумя соседних отверстиями.
- "Ну, вот она. Я нашел ее, пока ждал тебя".
И вот в его пальцах крошечный стеклянный квадратик, который делает жизнь стоящей того, чтобы жить снова. Нет слов, чтобы выразить мою благодарность, и глубина моего чувства выходит слезами: слезы и зубная паста смешиваются на моих щеках, когда я спешу обнять его руками.
Мы снова трогаемся в путь, под взглядами людей, терпеливо ожидающих транспорт, сидя на корточках в тени белых стен, и начинаем какое-то движение вперед после ста миль, пройденных за последние три дня. Конечно, не может быть никаких сомнений в том, что наш водитель идиот.
Он понятия не имеет, сколько нам еще идти, ни даже название места, куда мы направляемся. Пологая равнина по которой мы мчимся тянется параллельно к озеру вдоль подножья Кунгей Ала Тау по дороге, которую горные ручьи местами превратили в овраги.
Новое препятствие, вниз уходит акселератор, и снова лопается шина. Мы в ярости на Августа. Почему бы нам не взять шхуну и скользить по ласковым водам озера, а не этот безумный бросок к верной погибели?
- "Сколько дней нам потребуется, чтобы добраться туда?" - спрашивает Капа.
- "Сейчас", - невозмутимо отвечает шофер.
Это "immediately" [28] так же эластична в русских устах, как и "manana" [29] испанца. И мы проводим еще одну ночь на обочине дороги, в то время как одинокий телеграфный провод гудит в небе над нами . Хотя Иссык-Куль в двадцать раз больше озера Леман, в лучах заходящего солнца я, кажется, нахожу сходство в западных оконечностях обоих озер и местность около Рыбачьего, примерно в двадцати пяти милях отсюда, в конце озера, как бы нетронутой Женевой, едва родившейся.
Сам величественный Терскей напоминают Савойские хребты и также похоже в конце концов вы оказываетесь у кромки воды с большим холмом с плоской вершиной, напоминающей мне Saleve. Наконец, Кунгей, на стороне которого мы сейчас укладываемся спать, напоминает Juras непрерывной линией.
Однако самое существенное отличие заключается в той заброшенности в окружении металлически выглядящих цветах чертополоха. Европа и ее столица Всемирных конгрессов истинно неизмеримо далеко . . .Когда в 1375 году Тамерлан проходил мимо этого места, ведя дикие орды своих воинов, озеро Иссык носило монгольское имя Тэмурту-нор, или Железное озеро.
И в то время, как горные вершины бросали друг в друга, словно мяч, темно-серые грозовые тучи, опаленные молниями, меня пронзает, насквозь как стальным шилом, одна мысль:  "Тамерлан" - от "Тимур", что означает "железо". Аттила, по - венгерски Aitzel, что означает кузнец.
А сегодня в Москве Джугашвили называет себя Сталиным - человеком из стали! Его царствование это справедливое возмездие за то, что когда-то произошло здесь, когда в четырнадцатом и пятнадцатом веках Русь находилась в монгольском иге.
Древние тюрки обожали и огонь, и железо… и отсюда могло быть имя, я знаю, что Сталин никоим образом не принадлежит к ним, будучи грузином по происхождению, он тем не менее наследует самой впечатляющей линией вождей...
И мы сами; разве мы постоянно не приближаемся к тому же суровому идеалу? Если Гульельмо Ферреро прав, то самое главное в железном веке, в который мы сейчас вступаем: призыв к героизму, жертвенности… Свободе пришел конец, ее место занял фашизм. Закончился золотой век, рудники истощаются...
Последние часы пути ... и миновали еще две деревни. Буря и дождь! За нашими спинами лопается жестянка, и масло течет по полу и по нашим мешкам.
Спрашивает Капа:
"Но что в этих банках?"
- "Ох, одна полна бензина, другая масла, а третья просто хороводы водит", - отвечает Мила.
Наше дурное настроение внезапно рассеивается в порыве смеха. И мы пешком отправляемся на поиски телеги, которая довезет нас в Чолпон Ата (что означает "Покровитель баранов"). А пока наш двигатель полностью отказал. Но я подозреваю, что у шофера был собственный хитрый план, ибо он сиял как начищенный медный таз в тот момент, когда мы поворачиваемся к нему спиной.

Чолпон Ата.

Мы проводим несколько дней в этой деревне с прекрасным звучным названием. В нашем распоряжении скудно обставленная комната на конезаводе, зарезервированная для гостей. Здесь превосходная еда в маленькой коллективной кухне под деревьями, где нас угощают сливками, молоком и медом из местного колхоза, в котором занято около восьмисот пар рук, местных и русских жителей.
Пара свиней расплодились до такой степени, что за три года их поколения достигло ста семьдесяти голов. Огромные свиноматки, раздутые до размеров готовых лопнуть, выглядят ужасно отталкивающе, как и яйцекладущие матки муравьев-термитов.
Теленок сосет мать, которая выглядит меньше его. Он был как бы созданным для этой работы и наблюдая, как изгибается его шея, я вдруг ощущаю, что уже видела подобную сцену раньше. И я вспоминаю цветную мозаику на минойской плитке в музее Кандии.
Коза, сосущая молоко, повторяет те же самые гармоничные линии. Наш теленок был помесью; его отец был швицкой породы, а мать-крошечная киргизская корова. Управляющий фермой по имени Карл Мартин Рисс покинул родную Литву в семнадцать лет. Он гостеприимно освободил для нас свой глиняный  дом.
Но раздобыть здесь лошадей для нас не было никакой возможности. Они были слишком хороши и слишком дороги, стоили по меньшей мере по тысяче рублей за штуку. У всех, кроме меня, есть разрешения на покупку лошадей, ибо наша экспедиция может претендовать на наличие необходимо инвентаря для научных целей и составлению карты страны для возможных будущих туров.
(Мила обучалась составлению карт и зарисовке ледников). Наши надежды на Кара Кол. Огромные рога горных баранов, черные и рифленые, подобно поверхности рулевого колеса автомобиля, прибиты гвоздями к стенам некоторых коттеджей.
Два раза в день мы спускаемся на песчаный берег поплавать в горном море, ничего, кроме чистого пространства перед нами на пятьдесят миль, со снежными валами вдалеке, поднимающимися в небеса на двадцать футов. Нам одолжены великолепные лошади с казачьими седлами, и мы целый день галопировали по окрестным пастбищам; первая генеральная репетиция, после которой у нас болят колени и натерты бедра.
Это был самый серьезный день для меня, потому что я была полностью во власти моего коня и его благоволения. Правда, я не дала себя сбросить, но это был просто относительный успех. И я обнаружила, совершенно не могла решить великую проблему -  использовать ли хлыст или нет.
У тех, кто обходился без хлыста, были такие же хорошие успехи, как и у тех, кто этого не делал... На следующий день нам сказали, что в бухту Чолпон Ата должен войти баркас. Однако благоразумие предупредило нас по обычаю страны прибыть на месте немного раньше.
Прислонившись к нашим рюкзакам, Мила и Август играли в шахматы, в то время как в горах по обе стороны озера играли грозы. Сложенные рядом с нами мешки с зерном, прикрытые брезентом, да две жалкие рыбацкие лачуги, терзаемые холодным ветром, это все, что составляло порт.
С наступлением ночи двухмачтовое судно причалило к дальнему мысу. Это мог быть "Пионер", большое судно, рассчитанное на сто двадцать пассажиров первого и третьего классов. Вместо него оказался "Прогресс", моторное грузовое судно, палубы его были черны от людей.
"Прогресс" причалил к берегу, на борт была положена доска, и мы погрузились на борт со всем нашим снаряжением, пробивая дорогу ледорубами и рюкзаками. Володя, после пререканий с капитаном, добился для нас права расположиться на узком мостике, единственной части корабля, на которой не было видно нагромождения тел или конечностей, торчащих отовсюду.
Я нахожу, что там слишком холодно и даже нет места, где разложить свой спальный мешок и потому предпочитаю провести ночь скорчившись в углу под железной лестницей, ведущей на верхнюю палубу. По лестнице поднимаются и опускаются ноги в пару дюймах от моего лица, осыпая меня песком и шелухой семечек подсолнуха (все русские во всей России постоянно грызают их зубами).
Я покрываю клеенкой голову и мне все же удается немного поспать. Утром мы причаливаем к "курорту" Кой-Сара, расположенному на пустынном берегу, на котором расположились многочисленные юрты и длинное здание из свежего дерева.
Рядом с этим местом были вытащены из озера различные предметы, в частности, несколько древних котлов. Легенда рассказывает, что усуни, народ, вышедший в смутном прошлом из области Енисея, как позже это сделали киргизы в шестом веке, имели своим правителем доброго царя, безмерно богатого, который жил только ради счастья своего народа.
Он жил в великолепном дворце и оказывал щедрое гостеприимство всем и каждому. Но, как ни странно, он каждый день требовал для себя нового цирюльника, и они пропадали, так что в конце концов в стране остался только один цирюльник.
Он также, как и другие, пришел ко двору, но как ни странно, выжил. Но потом он начал угасать, потому как чувствовал себя глубоко измученным. Наконец он отправился к отшельнику в горы и рассказал ему, что его мучило. Чтобы избавить его от тайны, которая так тяготила его, отшельник посоветовал ему прошептать ее в колодец, а когда солнце уйдет на отдых, осторожно закрыть за собой крышку колодца. Парикмахер так и сделал.
Он подошел к колодцу и три раза подряд крикнул в него:
- "У нашего доброго короля ослиные уши".
И поспешно убежал, но забыл закрыть крышку... вода в колодце все поднималась и поднималась и затопила великолепный дворец. А затопленная земля вокруг стала великим озером Иссык-Куль и оно никогда не замерзает, несмотря на высоту на которой располагается.
Его глубина более двух тысяч футов, сто четырнадцать миль в длину и тридцать шесть в ширину. Да, действительно, царь Мидас, должно быть, был родом с Востока!

VII. Кара Кол.

Лесистая бухта озера обслуживает порт города Кара Коль. “Советская Киргизия”, большой пароход, с развивающимся красным флагом был пришвартован к одному из причалов. Еще дальше две шхуны стояли на якоре, их мачты были выше деревьев на берегу.
Никаких доков не было. Толпа прибывших переселенцев, нагруженных своим скарбом, начала быстро взбираться на берег, причем самые умные умудрились нанять себе транспорт раньше, чем другие успевали осмотреться. Здесь было много таких, кто подобным образом изо дня в день покидали таким образом города, ехали и поселялись в этих отдаленных регионах.
Надеясь заключить выгодную сделку, мы коротали время, жуя сырой горох, а потом обнаружили кухню под открытым небом с оставшимися вареными картофелинами и несколькими арбузами, которые помогли нам утолить голод.
Отсюда, с расстояния в милю или около того, Кара Кол казался зеленый лесом, окруженным хлебными полями, лежащими у подножия высоких гор. Затем наш симпатичный водитель, похожий на украинца, довез нас до Ленинской, где мы нашли туристскую «базу». Как и во Фрунзе, улицы были широкими, окаймленные проточной водой и великолепными тополями.
Там был двор с навесом для лошадей и перед домом две большие палатки. Внутри была спальня, содержащая около пятнадцати коек, предназначенная с перерывами во владении, для геологической экспедиции, проводящей лето в регионе.
Последующие дни прошли во всевозможных поручениях, точное значение которых остается скрытым для меня, однако с каждым часом информация, которую мы получаем так противоречива, что в какой-то момент мы оказываемся на небесах, а в следующий погружаемся в мрачную бездну депрессии.
Кажется, мы никогда не уйдем дальше И то, что нам удалось добраться так далеко от Фрунзе, кажется настоящим триумфом. В государственной конюшне, управляемой крошечным толстым армянином, осталось только три лошади, все другие были куплены экспедицией, предшествовавшей нашей.
Но после целого дня размышления, этот персонаж решает спустить с гор трех лошадей, чтобы предоставить нам то количество, которое нужно. Однако, когда Август приходит в конюшню, воображая, что наконец-то все решилось, он находит там одинокую лошадь, да еще и хромую.
Возможно армянин просто издевался над нами. На конном рынке Володя случайно встретился с "джигитом", приехавшим из соседней деревни специально ради нас; но этот кавалер, который хочет быть нашим проводником, не говорит по-русски и он отправляется на базар, чтобы найти знакомого, который может выступать в качестве переводчика.
Но ни тот ни другой не появляются обратно, кажется, что "джигит" окончательно удалился домой. Другие лошади, которых, как мы слышали, можно было взять напрокат, тоже исчезли. Все это не мешает нам готовиться к предстоящему отъезду в горы.
Сначала мы идем в продуктовый отдел, где получаем ваучеры на масло, сыр, зерно, хлеб: без этих талонов ничего нельзя купить. Затем в "Райком" (Районный комитет), председатель которого, киргиз с письменным столом, над которым возвышается портрет Ленина, обеспечивает нас информацией, и ужасно медленно читает документы, которые мы представляем.
Фиолетовые бархатные шторы, столы, обтянутые красной тканью, и два сверкающих телефона, смотрящие друг на друга – все очень впечатляюще. Распутывание различных департаментов и их конкретных функций является в высшей степени загадочным делом.
По нашим ваучерам, которые должны быть проштампованы, получаем зерно и отвозим за четыре мили на мельницу для перемола. Затем в "Брынзетресте" - человек погружает длинный острый зонд в бочку и вытягивает желтую масляную массу, похожую на пену.
Брынза - это сливочный сыр, сильно соленый и дешевый. А потом за двадцатью фунтами [30] хлеба, которые были нам выделены. Мы находим пекарню в конце поля, используемую всадниками О.Г.П.У. для выездки своих прекрасных лошадей.
В ожидании прихода управляющего мы наблюдаем за работой пекарей, замешивающих тяжелую, липкую и вязкую массу в деревянных кадках. Мы платим два рубля двадцать пять копеек, и каждый из нас уносит под мышкой теплые с румяной корочкой тяжелые хлебные булки.
На базаре покупаем хвороста на четыре рубля и соль. Володя, возвратился с мукой, и две киргизские женщины, живущие в землянке во дворе нашего дома, принялись за работу. В большой глиняной печи, пристроенной к стене дома разжигают огонь. 
К муке младшая из женщин добавляет соль, воду, дрожжи, три половника растопленного сливочного масла, а затем разминает тесто сжатыми кулаками со всей силой ее мускулистых рук в серебряных браслетах. Она стоит на коленях на обрывке войлока.
Платье, скрепленное на груди английской булавкой, латаное так часто, что уже нельзя сказать какое оно было изначально. Она прерывается, чтобы покормить ребенка. У нас не хватает слов, поговорить друг друг с другом, младенец лихорадочно вопит и мать слабо улыбается мне.
У нее простое, круглое лицо с высоким лбом по-своему красиво, цвета дерева, из которого оно, кажется, было вырезано. Ее нос маленький, резко очерченный, с приплюснутой переносицей, и ее широко раздвинутые глаза с загнутыми вверх уголками и опухшими веками…
Розовая косынка из хлопчатобумажной ткани на голове, придает ее облику что-то от усталой Мадонны. Мать снимает тряпки, которыми покрыто тесто, скатывает его в шарики, расплющивает их ладонью, а затем штампует каждый центр украшенным пятью гвоздями инструментом.
Затем из горячей печи выгребаются, несгоревшие дрова и лепешки налепляются к внутренним стенкам печной камеры. Если тлеющие угли вспыхивают, показывая признаки горения, она брызгает их водой; после чего по очереди выковыривает готовые лепешки. Таким  образом мы смогли взять с собой два мешка "токоч" и будем с хлебом на протяжении всего нашего путешествия. 

Восточный базар.

Куда бы мы ни направлялись в поисках фруктов (три яблока по рублю), овощей или седел и сбруи, наш путь всегда пролегал через базар, сердце города. Было захватывающее зрелище видеть землю, заваленную самым странным собранием разнообразных предметов которые можно только найти на тряпичных ярмарках, а различные типы человеческих существ восхитили бы любителей живописи.
Были киргизы благородного происхождения - вся их честь на виду - с всклокоченными остроконечными бородами, пронзительными глазами и бархатными шапками на головах, которые с их серыми или черными каракулевыми полями казались большими круглыми коронами. У некоторых на шляпах были только крошечные полоски меха, что-то вроде отделки колпака по краям.
Их всегда можно было видеть сидящими верхом на своих маленьких лошадях, их стремена низко свисали, деревянные седла были укрыты толстыми попонами. Это "манапы", или патриархи, вожди своих племен, от которых часто зависят сотни юрт. Их жены носят огромные тюрбаны [31], ослепительно белые, материал наматывается плотно и узкие витки его не пересекаются, как на юге ниже подбородка, образуя весьма впечатляющую повязку для головы!
Другие все еще носили летние головные уборы из войлока белого цвета, который поднимается до верха пагоды, края которой расщепляются на четверти с черной бархатной окантовкой по краям, каждая из которых поднимается под любым углом по желанию владельца.
Из одежды носят различную, плохо сидящую и изношенную. Среди них заметны китайские дунгане более худощавые, чем киргизы, с безволосыми лицами и желто-зеленоватой кожей. Здесь можно было увидеть все типы русских. Некоторые с огненными бородами, другие безбородые; в жестких или в мягких шапках из кожи или ткани; в сапогах до колен или босиком; в русских или современные рубахах; в то время как женщины, с большими круглыми лицами и платками на головах, бродили с корзинами на руках.
Узбеки имеют густые, черные как смоль брови и носят на головах вышитые тюбетейки. Здесь  их женщины не ходят под вуалью, хотя "паранджа" на них все еще надета в виде халата, который свисает с головы, оставляя фальшивые рукава подшитыми, с косичкой, которая болтается сзади.
Пожилые женщины появляются, имея только один функционирующий глаз, а другой скрыт за второй полой халата. Что касается маленьких киргизок, то они с элегантный видом носят бархатные шапочки с хохолком из орлиных перышек.
Все они - торговцы, продающие все, что попадется под руку. Многие просто, сидя на корточках, раскладывают на земле все, что угодно: старое железо, ножи, тапочки, одежду, стаканы, кастрюли. Один киргиз сидит на сложенном квадрате войлока - "кошме" с зеркальцем в руке, всецело поглощенный своими усами.
Рядом с ним мальчик работает над швейной машинкой, приводя ее в рабочее состояние. А специалист по пустым бутылкам обернулся к соседу торговцу подержанной обуви, которую рассматривает потенциальный покупатель. Определяя качество кожаного ботинка, он растягивает его во всех направлениях.
Лыжи лежат на самоваре, а знатный киргиз с огромными желтыми китайскими очками на носу покупает себе кинжал. Глаза внимательно изучают друг друга, гадая, как бы торгуясь не остаться в накладе. Когда появляется какой-то потенциальный покупатель, первая цена выходит за пределы всякого разума, и человек отступает потрясенный, чтобы потом вернуться с более низким предложением.
Но, как паук в своей паутине, продавец не сдвигается с места. Я вынуждена заплатить сто рублей за седло и принадлежности к нему. Мила великолепна. Она знает несколько киргизских слов, усвоенных в позапрошлом году на Памире, вот она и торгуется за большой красно-синий квадрат с геометрическими узорами, сделанный из ивовых прутьев, каждый из которых обернут в шерстяные нити: такую хрупкую перегородку, выстилающую стены юрты, делает мать в подарок дочери, выдавая ее замуж.
Еще дальше - под открытым небом готовят в котлах "пельмени" или жарят "пирожки" в тени какого-нибудь навеса из соломы... вдруг происходит внезапный переполох, крики вора, летит пыль . . . Толпы прогуливающихся продавцов предлагают товар и всякую мелочь с рук: прекрасные ковши из белой ивы, рубашки, старые бинокли, ламповые стекла, охотничьих соколов, старые примусы и пустые холщовые мешки.
Если сделка не случилась, приобрести то, что вам хочется, обратитесь к другу и … через полчаса желаемый объект находится перед вами. Установив целую семью с монгольскими глазами перед задником, изображающим колоннаду, фотограф с помощью привлекательных жестов пытается вызвать улыбку в их застывших лицах.
В овощном ряду рынка мрачная троица бродит среди тележек, собирая милостыню в металлический таз: мужчину и женщину, слепых и бледных, ведет молодая девушка, и все трое поют громко, непрерывно, оглушительными голосами.
Грязный и полуголодный, проходит дервиш со своей тыквой-горлянкой, болтающейся на поясе. Сидя на краю бегущей воды, старик отворачивает свои рваные штаны и начинает большую охоту за ненасытными вшами и блохами.
Изобилуют цирюльники, которые, по мусульманскому обычаю бреют головы своим многочисленным клиентам. На русском языке их вывески гласили: "парикмахерская", а на тюркско-джагатайском: "чач-тарач". На главной улице перед караван-сараем лошади с подвешенными к седлам кожаными сосудами с кумысом ожидают своих хозяев.
Чтобы подковать лошадь, кузнец ленту под животом животного крепит к поперечной перекладине между двумя стойками, как бы подвешивая ее. Когда наши ноги начинают подкашиваться под нами, мы делаем то же самое, что и туземцы, усаживаемся на платформу "чайханы", где мы пьем зеленый чай без сахара и смотрим на улицу.
Сначала пиала прогревается чаем, который затем выливают обратно в чайник, и когда выпиваешь весь, последние капли всегда выбрасываются за борт … Пекарь работает в соседней комнате, сидя на корточках над земляным очагом.
Он кладет круглую заготовку из теста на подушечку из материи, затем, наклонившись, просовывает руку внутрь топки и пришлепывает "лепешку" к стенке. Перед ним возвышается горка испеченных лепешек. Когда всадник останавливается по какой-нибудь причине, он никогда не вылазит из седла, какой-нибудь gamin [32] или кто другой всегда обязательно найдется, чтобы вручить ему свои покупки. Рядом его сосед, армянин готовит "шашлык" в продолговатой жаровне.
Мясо брызжет жиром : три шампура стоят один рубль. Мимо трусит верблюд, волоча за собой легкую повозку. Как бы мне хотелось взглянуть на все это без посторонней помощи, но надо думать о будущем. Так как лошадей трудно найти, мои спутники предлагают, что...я, вместо того чтобы оставаться с ними, отправляюсь в Каркару и посещаю там большую ярмарку.
Сегодня мы с Володей идем в редакцию "Тууссу колхоз [33]", местной газеты, издававшейся на киргизском, появлявшейся каждые три дня, с тиражом в три тысячи и ценой по пять копеек. Редактор, человек из органов предоставляет нам информацию, касающуюся региона и говорит нам о том, насколько он почти полностью коллективизирован.
- "Товарищ Элла очень хотела бы поехать с нами в высокие горы. Но так как регион практически необитаемый, вам не кажется, что она могла бы получить лучшее представление о киргизах, оставаясь на равнине?
- "Но ничто не мешает мне сделать это на обратном пути", - восклицаю я.
- "Она просто не должна упустить шанс увидеть сырт там, где живут кочевники, - отвечает редактор.
- Тогда она действительно будет иметь некоторое представление о том, что было достигнуто в преобразовании жизни этого народа".
"Но, - добавил Володя, - снаряжение у нее недостаточно теплое."
- "Это всего лишь деталь. Я могу раздобыть немного меха, чтобы утеплить свой спальный мешок в одно мгновение. Что касается одежды, то у меня абсолютно все нормально".
Вскоре я начинаю торговаться, и за пятнадцать рублей приобретаю длинную черноволосую козлиную шкуру. Вернувшись на "базу", я хорошенько вытряхиваю ее, чищу и расчесываю щеткой, после чего я отправлюсь в О.Г.П.У., который контролирует пограничный район Тянь-Шаня. в котором мы находимся и, предъявив свой паспорт, спрашиваю начальника, позволено ли мне сопровождать моих товарищей.
- "Ну конечно!" - отвечает он.
- Итак, вы готовы для начала?"
"Увы, нет! Похоже, свободных лошадей нет. Мы откладываем нашу поездку день за днем. Что же касается нашего Августа, то он на самом деле начал поговаривать о том, чтобы повеситься".
- "Что?! Что ты такое говоришь? Я пойду на конный базар сам и посмотрю, что там происходит!"
Помогло ли мое оружие? В любом случае, на следующий день Володя приехал верхом без седла со скромным видом исполненного долга, что ему действительно подходило, и только из-под мягкой хлопчатобумажной шляпы блестели глаза, так же ярко, как и его нос, обожженный и облезший от солнца.
Позже, носы как Володи, так и Августа были объектами всеобщего внимания и самой трогательной заботы, которая простиралась даже больше, чем до ноздрей лошади Маткерима. Маткерим - наш хитрый, болтливый переводчик, который носит каракуль из теке и помогает нам перехитрить Джокубая, нашего молчаливого гида.
Теперь у каждого из нас есть лошадь и вьючная лошадь в придачу. Мы отводим их подковать подковами с шипами, помогающими преодолевать ледники и скалы. Кажется мне еще многому предстоит научиться в обращении с этими животными: как подойти к ним сзади, и как их брать под уздцы, чтобы они не укусили вас за спину или плечо.
Господи, что со мной будет?

Жизнь на базе.

Мы хохотали как сумасшедшие. Наши лошади, за которых мы заплатили в среднем самую низкую цену в четыреста рублей за каждую, оказались все кобылами, а жеребые они  от ослов. Что конечно без сомнения поможет нам перепродать их с прибылью, не рассказывая , конечно, об ослах, по нашему приезду в Алма-Ату.
Но подумайте, как удивятся наши покупатели, когда долгожданные жеребята появятся мулами. Августу и Володе приходится мириться со многими трудностями, потому что мы дразня их, продолжаем говорить, что они с самого начала путешествия стали главами гарема.
В кобыле нет ничего пугающего, говорю я себе во дворе нашей "базы", когда я практикуюсь, пытаясь запрыгнуть в седло. Но вместо этого я, кажется, совершаю замедленное падение и ... обнаруживаю, что лежу на земле, перекувыркнувшись. 
Я сама виновата. Я оставила недоуздок привязанным к веревке, протянутой через двор, думая таким образом сохранить мою лошадь на месте. Но животное двинулось вперед, и веревка подставила мне подножку. Не знаю видел ли кто-нибудь, но я чувствовала себя очень глупо.
Следует посещение тюрьмы, где люди, организованные в артель (сообщество ремесленников), чтобы подбить шипы на нашу обувь и запаять один из наших примусов, потекший накануне вечером в нашей комнате, пока мы готовили прекрасную цветную капусту-деликатес, который мы обещали, по крайней мере, уже неделю.
Наша жизнь проходит под хромолитографией Ленина, по которому маршируют батальоны мух, как они делают на красных ситцевых занавесках окна и на столе, за которым мы обедаем. Наша группа из пяти человек хорошо ладит, и мы особенно не церемонимся друг с другом.
Август, любимец фортуны, имеет карманный электрический фонарь, и по ночам я слышу, как он включает его, чтобы поймать какую то блоху, которая преследует его под одеялом. Что касается меня, то я должна дождаться рассвета, прежде чем затеять подобную охоту.
Иногда мы говорим мужчинам:,
- "Отвлекись в окно на две-три минуты".
Таким образом удается перевязать язвы, вызванные нашей дикой природой, скачкой галопом по пастбищам Чолпон Аты.
Каждый день начинается с той же песней:
- "Плохо спала, блоха кусала!" (плохая ночь, блохи кусают).
Мы умываемся из ручейка воды, которую каждый день пускают из ближнего "арыка", проходящего в нескольких ярдах от дома. В Кара Коле насчитывается двадцать тысяч, жителей и большая часть из них живет выше по течению от нас и эта вода уже использовалась до того, как мы ее получаем.
Плевки, опорожнение и ополаскивание наших кастрюль и сковородок мы совершаем в стороне от потока и надеемся и молимся, чтобы другие делали также. Мы стараемся об этом меньше думать. Проточная вода выглядит самой невинностью.
Тем не менее в последнее время Капа не очень хорошо себя чувствует, в последнее время и сейчас у нее высокая температура. Мы посадили ее на диету: дизентерия, брюшной тиф, сыпной тиф - все возможно. Она даже в этот вечер начала громко петь на своей койке, в то время как взволнованная Мила умело выкроила себе непромокаемую куртку и капюшон, швы которого она проклеить резиной.
Человек должен знать, как управлять собой, когда магазины не продают вам того, что вам необходимо ... Возвращаясь с базара, я попадаю в процессию детей "Октябрят", темнокожие граждане и русские блондины смешались, одетые только в синие хлопчатобумажные шорты, и вела их за собой энергичная молодая девушка.
Крошечный киргиз выглядит необычайно комично. Он единственный, кто носит чулки, и у него брюки натянуты подтяжками и удерживаются на месте еще и женским поясом. Кажется пионеров насчитывается в районе восемь тысяч.
Желая получить некоторую информацию о комсомольском движении и присутствовать на самом первом их съезде я пошла в их клуб через парк, проходя по пути мимо "каменной бабы", большого вертикального камня, на котором, смутно изваянное, появляется человеческое лицо, чем то напоминающее мне остроконечные головы фигур с острова Пасхи.
Такие камни очень древние, возможно, доисторические  встречаются только в Монголии, где они, казалось бы, увековечивают память какого-то героя. Какие теории будут выдвинуты, думала я, когда через десять тысяч лет будут установлены массы бронзовых Лениных, чтобы мало-помалу осветить весь этот огромный континент.
Я должна упомянуть при этом Герберта Уэллса. Он не предусмотрел такого случая в своей книге о будущем... Но все это в скобках, не важно... Комсомольский вожак просил меня зайти к нему в его контору, но, хотя я заходила  туда несколько раз, его там никогда не было на месте.
Там было похоже на железнодорожную станцию. Я ждала пару часов, приводя в порядок свои записи. Все время люди входили и, приняв меня за секретаршу, говорили и задавали мне вопросы по-киргизски, на которые я, конечно, не отвечала. 

VIII. На сырты.

Капа выздоровела, и наш караван наконец отправляется в путь. Мы прощаемся с нашей "базой" и в последний раз едим в ресторане "техников", где мы регулярно брали себе еду. Уютное местечко, с зелеными растениями на столиках, талон на питание стоил всего рубль с половиной. Кара Кол был настоящим раем.
И, верхом роскоши было, когда находили немного меда чтобы подсластить наш чай или пару конфет, которые съедали после чая. Но что меня раздражало, так это то, что я видела, как словно в летаргическом сне, обслуга бесцельно бродила по комнате, когда столы оставались заваленными грязной посудой.
- "Но что толку от твоих резких замечаний? - спрашивает рядом со мной незнакомец.
- Присылайте свои комментарии в газету: они будут опубликованы, и таким образом общественное улучшение будет достигнуто путем такой критики".
С мушкетом на плече и ведя в поводу вьючную лошадь, в остроконечной шляпе на голове Джокубай едет впереди нас, его груз закреплен палатными стойками. Мы следуем, стараясь держаться подальше от поднятой другими конями пыли.
Над крупами наших лошадей спальные мешки, а по бокам висят мешки с нашими пожитками и провизией, привязанные друг к другу и подпругам, проходящим под седлом. Если они не плохо закреплены, то болтаются и ударяются по ногам при каждом шаге... но какое это имеет значение, когда мы наконец отправляемся в путь?
- "Август! Должна признаться я никогда до этого момента по настоящему не верила что мы можем сдвинуться".
- "Но к чему такой пессимизм? Это из-за того, как ты воспитывалась? Если бы мы не были полны решимости добиться успеха, неужели думаешь, что мы когда-нибудь чего-нибудь добились в этой стране?"
Можно ли изменить свой менталитет? Последняя тревога продолжает грызть меня: хватит ли у меня денег? [34]. Август сказал мне в Москве, что мне понадобится на поездку тысяча рублей. А так как у меня была примерно такая сумма, в то время казалось, что все в порядке.
Но я не приняла во внимание тот факт, что мой последний суматошный день в Москве стоил мне триста рублей, чтобы закупить мое снаряжение, купить еду и железнодорожный билет. А потом еще моя доля за грузовик - пятьдесят рублей, за лодку - десять рублей, еда в дороге - сорок семь рублей, моя лошадь - четыреста рублей, мое жилье на базе - двадцать рублей, мое жилье на базе, примитивное седло - пятьдесят рублей, а моя пятая часть расходов на наем проводника и закладку провизии - сто рублей, так что практически все, с чем я начала, было потрачено.
А до этого нам предстояло пересечь еще два горных хребта, чтобы мы могли бы добраться до Алма-Аты, где я попыталась бы получить визу в Синьцзян. Поэтому я телеграфировала в Москву с просьбой прислать пятьсот рублей, переданных мне на Кара Коле, а пока доверяюсь моим товарищам, чтобы они авансировали меня.
Но что же мне делать, если по какой-нибудь случайности деньги окажутся на исходе или если мы не сможем выгодно продать наших лошадей? Сегодня прекрасный день. Огромные подсолнухи, их заполненные сердцевины черны от семян, стоят по стойке смирно, и тракторы пульсируют среди обильных полей ржи.
Только бы Джокубай не обгонял нас все время. Он как бы приклеен к седлу, его лошадь передвигается тротом быстро, как рысью (так вот что это такое? "трапатка"), и мы должны галопом догонять его. Наши лошади, кажется, голодны; они постоянно хотят остановиться пастись и нам приходится подгонять их, пытаясь обойти их усилия.
Дорога пересекает реку, текущую среди сплошных валунов и я беспокоюсь о том, как лучше всего справиться со своим конем... и я ничего не делаю. Но на самой середине реки конь спотыкается, переваливается на сторону, кренится еще дальше, и в тот самый момент, когда вода заливает мои стремена и мешок на крупе, выправляется сам по себе.
Фу! Я была на волосок от смерти, и я никогда больше не буду так безрассудно относиться к бродам.
- "Когда мы были на Памире, - сказала Мила, - там нам приходилось это делать пятнадцать или двадцать раз в день. . ."
- "Да, я знаю, именно там вы должны были переплыть реку Пяндж на надутых мешках, и где вы высадились на пару миль ниже по течению от того места, откуда вы стартовали и тебя едва не засосало в водовороты".
- "О! Такой случай описывает Пильняк. Тебе такого я не желаю".

Киргизское селение. 

Солнце опускалось в самую отдаленную часть невидимого озеро, когда группа тополей сказала нам, что мы достигли Шалпы - села, в котором мы будем ночевать. Здесь нам надо избавиться от необходимости ночью охранять наших лошадей, чтобы они не забрели в кукурузу.
Наш проводник поболтал с разными людьми и мы входим во двор, привязываем лошадей под навесом и переносим наши вещи в одну из комнат, пол, стены и крыша которой - все из глины, и в ней только одно крошечное окно. При свете масляной лампы мы видим хозяйку дома, разворачивающую одеяла - единственную мебель в комнате.
Чтобы дать другим понять, какой я полезный человек, я ухожу снова в темноту с целью расседлать свою сильно вспотевшую кобылу.
- "Нет, никогда! - Джокубай объясняет знаками. Она схватит холод. Подожди час. . ."
В дом приносят кипящий самовар, заваривается наш чай и добавив немного хлеба и сыра, мы ужинаем. Пройдя одиннадцать миль рысью в первый день, пошатываясь от усталости, мы задуваем лампу. Я выхожу на минутку во двор и, заглянув в окошко соседнего глинобитного дома я вижу целую семью, расположившуюся под одеялами на полу.
Только мать не спит и ищет в сундуке еще какую-нибудь постель. Утром мы совершаем свой туалет у ручья, в котором плавают утки; привлекательная маленькая девочка наблюдает за нами как мы чистим зубы, а затем повторяет наши действия, используя воду из круглого чайника, ополаскивает собственный рот и протирает пальцем зубы.
Мы варим в самоваре яйца, платим два рубля с лошади за съеденное сено, и снова в путь полные энтузиазма, но какие-то одеревенелые. Солнце светит в наши спины и на этот раз желтые очки нам не нужны,  Поля гигантских маков, цветущих в нежных оттенках, кажутся свежее, чем обычно.
Но большинство из них уже поблекли, обнажив на верхушках жестких стеблей сфероидные капсулы, увенчанные звездными коронами, полными крошечных семян. Мы пробуем их есть, и они на вкус как пыль, но когда они подсушены, то имеют тонкий аромат земляных орехов.
По бокам семенной коробки видны темные шрамы от шести или восьми параллельных разрезов на расстоянии примерно миллиметра друг от друга. Коричневый горький сок, который сочится наружу, люди собирают ложками. Лепестки цветка служат для обертывания круглых опиумных шариков, как только они затвердевают.
В качестве пилюль опиум дает сладкий сон или вызывает страшное забвение своим токсичным действием. Мы проезжаем мимо повозок и спешащих всадников: и в древнем тюрбане дамы, неторопливо бредущей с чем - то похожим на огромное плетеное блюдо, но что на самом деле является деревянной короной, образующей узорчатый верх юрты.
Когда мы проезжаем через маленькие киргизские деревни, я вижу круглые коричневые юрты, стоящие у каждого дома. Это значит, что не все туземцы перешли к оседлому образу жизни. Они задыхаются четырех стенах. Иногда они проделывают большие отверстия в потолке над их очагами, или же они содержат животных в доме, но сами пока живут в палатке.
После 1916 года было предпринято много попыток отучить их от кочевой жизни и поселить их в основанных русскими селениях. Но они не проявляют особого интереса к возделыванию земли. Иногда они сами записывались в какие-то коллективные хозяйства, но, как правило, вскоре уходили, возвращаясь к своей прежней кочевой жизни, говоря, что они этого бы не сделали, если бы получили все обещанные им блага.
Подсчитано, что при царском режиме около сотни миллионов акров [35] огромной киргизско-казахской территории были розданы русским. В 1868 году Колпаковский, основатель и первый военный губернатор крепости Кара Кол предлагал своим соотечественникам различные стимулы приехать сюда и поселиться в Семиречье, или Семи Реках, как называли этот край, обещая им освобождение от налогов и военных сборов, а также субсидии с отсрочкой выплат на пятнадцать лет, или альтернативные двадцать пять акров земли.
Многие киргизы воспользовались его предложением основать в общей сложности двадцать девять деревень, в то время как семь тысяч их отправились жить в города. В 1891 году вся дальнейшая миграция была запрещена: тем не менее она продолжается до сих пор.
В 1911 году в Семиречье насчитывал сто семьдесят пять тысяч человек русских и сто двадцать три чрезвычайно зажиточные крестьянские деревни, в дополнение к тридцати двум деревням казаков, каждый казак получил девяносто акров земли.
Затем произошла революция, и от ее имени правительство обещало туземцам вернуть земли, которые были отняты у них. Делегат Московской Коммунистической партии Георгий Сафаров на десятом съезде партии в 1921 году заявил, что в течение двух лет со дня большевистской революции доля русской собственности увеличилась с 35 до 70 процентов, в ущерб населению Семи Рек.
Затем Сафаров приступил к различным аграрным реформам. Семнадцать новых русских деревень, созданных после революции, были переданы киргизам, при этом вся компенсация, которую получили владельцы была всего лишь концессией, разрешающей им дешево купить лес для строительства для себя новых домов.
В конце концов Сафаров и чиновники местного самоуправления были обвинены в контрреволюционных и шовинистических тенденциях и лишены своих постов. Как я понимаю, возможно одной из целей этого наказания было успокоить тех киргизов, которые еще сохранили свои кочевые привычки, и поняли, что, кроме Правительственных декретов, никто не имеет права проводить аграрные реформы целью заставить их осесть.
Позже, в 1923 и 1924 годах, произошел официальный раздел России, в том числе национально-территориальное размежевание земель среди казакско-киргизских народов. Русские и киргизы с этих пор владели своими полями в соответствии с законом.
Это была реформа, основанная на моральных соображениях, устремленных стереть то, что сделал Сафаров. Но тогда, в 1925 году, и только, правда, в Казакстане, был провозглашен эдикт о том, что все русские, которые избрали местом жительства страну после 31 августа, должны либо ее покинуть, либо сдать в аренду свою землю государству.
Сорок тысяч семей были бы затронуты этой мерой, если бы она не была отменена в 1927 году, несмотря на решение партийного съезда. Теперь читаем, что пятилетний план предусматривает поселить четыреста тысяч русских крестьян в этом самом Казакстане, в результате строительства новой Туркестано-Сибирской железной дороги.
Страна чрезвычайно богата. Они говорят мне, что во время Великой войны - Империалистической войны, как она называется здесь, губернатору Кара Кола был вручен приказ доставить более ста пятидесяти тонн зерна за три дня. Поскольку уже были сделаны многочисленные реквизиции, это был настоящим кошмаром.
Вопрос о том, откуда должно было взяться зерно, вызывал большое беспокойство.
Случилось, однако, что староста соседней деревни навестил его и, узнав, в чем дело, тотчас же сказал:
- "Пусть это вас не беспокоит, пожалуйста! Что такое сто пятьдесят тонн? Мне будет очень приятно одолжить его вам. Вы получите его завтра".
Полдень! Мы добрались до села Покровское, последней деревни на дороге нашего маршрута. Рынок забит суетящимися людьми. Мы прибыли, вероятно, уже слишком поздно, и не осталось уже ничего, кроме дынь и семечек подсолнечника. Мы заходим в маленький, украшенный политическими портретами ресторанчик.
Нам принесены палочки для еды, которыми едят перченые "равиоли-пельмени". На площадке в тени, с ручейком под ногами, сидит на корточках продавец лепешек. В офисе О.Г.П.У. мы получаем разрешения, позволяющие нам продолжать путь к границе, и проходим мимо сарайчика с медвежонком, пойманным в горах всего два дня назад.
Покидая равнины и жару, мы поворачиваемся спиной к озеру и начинаем почти неощутимый подъем к Терскейскому хребту. Последняя женщина в тюрбане проезжает мимо нас верхом на маленькой, кудрявой как спаниель, лошадке.
Хотя жара стоит удушающая - я с оголенными ногами - она одета в толстое вельветовое одеяние с рукавом, болтающимся у нее на боку и который, как того требует обычай, достаточно длинный, чтобы скрыть всю руку и половину хлыста.
- "На сырты?" - спрашивает она.
За просяными полями начинается травянистая равнина. Мы входим в долину и немного отдыхаем, чтобы дать корм нашим лошадям. Я вижу в ручье запруду, которая сдерживает быстрое течение ручья. Через мгновенье у меня в руках оказывается кусок мыла.
Я раздеваюсь, и … это чистейшая радость в сильную жару чувствовать ледяную прозрачную воду, стекающую потоками с ближних вершин по моему телу. В отдалении я вижу Джокубая, он сначала омывает ноги, а потом и грудь.
У подножия горы возвышается ряд гробниц - ярко освещенные кубы, с украшенными орнаментами поверху... одна из них похожа на высокий стог сена с квадратным входом и длинным шестом рядом с ним. Телефонный провод внезапно обрывается в караульном помещении C.Т.О. (Совет Труда и Обороны) со сторожевой вышкой, увенчанной флагом. Отсюда начинаются тропы, ведущие через четыре разных перевала в регион Кашгара в Китае.

Долина Джукучак.

Теперь гора показывается между двумя скалистыми склонами из красноватой породы, сложенной из косо падающих пластов. Покинув главную реку, мы продолжаем идти налево и входим в ущелье, красные откосы которого усеяны яркой зеленью растительности.
Очень яркая зелень лиственных ив у реки. Прозрачная вода течет по руслу красноватого песка. Крутые склоны окружают долину. Слева от нас освещенная солнцем скальная стена; справа от нас крутые склоны, покрытые Тянь-Шаньскими елями. Верхушки каждого прямого и высокого ствола дерева кажутся шпилями соборов.
Как мы вообще через них проберемся? Наша тропа круто поднимается вверх из ущелья, пробираясь зигзагами через каменные завалы. Мы поднимаемся к пастбищу и начинаем продвигаться вдоль его края. В нашем направлении впереди двигаются два всадника, киргиз и его жена с младенцем на руках, вдруг они исчезают, спускаясь вертикально в глубь оврага.
Как они там прошли? Неужели и нам придется идти той же тропой? Да, мы огибаем поворот, а потом начинаем спускаться и наши скакуны, следуя за нами, прыгают с камня на камень, рискуя поломать ноги. Джокубай, однако, остается в седле, держа стремена на уровне глаз своей гнедой кобылы, умело уворачиваясь от низко нависших ветвей елей.
На моей собственной кобыле от толчков начал расшатываться груз, седло и все остальное начало сползать с лошади. Когда дело доходит до переправы через поток, опасаясь нырнуть, я торопливо засовываю свою "Лейку" в водонепроницаемый футляр. Потом тропа скользит среди елей с узловатыми корнями.
Больше нет сил в моих ногах в результате постоянных толчков пятками в брюхо лошади - это единственный способ заставить ее двигаться дальше.
- "Не так, - говорит Мила, - собери вожжи, задери ей голову, щелкни языком и врежь кнутом!"
Когда подъем особенно крут, я вынуждена держаться обеими руками за луку седла. И всякий раз, когда у меня появляется возможность даю отдых ногам, позволяя им болтаться без стремян. Когда с одной стороны тропы каменная стена, а с другой - абсолютная пустота, мне приходится быть особенно осторожной и внимательно следить, чтобы мой раздутый мешок не зацепился за скалу отчего лошадь могла потерять равновесие.
Зажаренное под солнцем, мое лицо, кажется, пылает, но с наступлением вечера воздух становится сырым и холодным. Снежная вершина загораживает долину. Август дрожит и надевает на себя всю одежду. Пронизывающий хвойный запах окружает нас, и я жую молодые и нежные иглы.
Ночь уже почти наступила. Маткерим остался в Кара Коле чтобы закупить побольше патронов и пороха, а Джокубай не может ответить хорошо на наши вопросы: далеко ли нам еще идти и как долго нам еще держаться, стиснув зубы.
- "Как высоко мы сейчас, Август?"
- "Альтиметр объявил забастовку."
Как точно это передает мое состояние. А говорят, что у механизмов нет души! Мы прошли через пару полян, в самый раз подходящих для кемпинга. Я выгляжу как орел, попавший в сеть у своего гнезда.
Внутренне негодуя, я продолжаю карабкаться, волоча за собой свою лошадь, подгоняя:
- "Хайдас"-"Пошла" - проклятиями на всех языках, какие я знала.
Еще не будучи знакома с арабским языком, чрезвычайно полезным в таких случаях, произнесенное немецко-швейцарское слово кажется в данный момент весьма подходящим. Наш проводник, ведя за собой вьючную лошадь, молча проходя мимо, знаками предлагает сесть на его крепкую клячу.
Как освежает отдых! Без малейшей тряски мой приземистый маленький гнедой продолжает взбираться по тропе через крутой и вековой подлесок, в то время как тщательно подогнанное седло, кажется настоящим креслом.

IX. Первый аул.

Неистовый лай. Впереди появляются огни и свет указывает на решетчатые дверные проемы юрт. Я чувствую мы наконец прибыли к месту, где нас ждут тепло и отдых. Как того требует этикет, мы ждем на расстоянии, пока наш проводник беседует со старшим аула, объясняя, кто мы такие и куда направляемся.
Затем "шеф" приглашает нас войти в его юрту, двумя руками пожимая наши руки. Лошадей стреножат, и парнишка уводит их на пастбище. Женщины приготовили для нас постель. Стеганые одеяла разложены на почетном месте и Август садится на них лицом к двери. Слабый огонь горит на земле в темноте.
Маткерим присоединяется к нам и говорит хозяину, что все, что нам нужно - это горячая вода для чая, и пузатый чайник был поставлен на угли. Женщина, сидевшая на корточках в части юрты, которая служит кухней, встает и идет к покрытому овчиной табурету.
На нем большой с квадратным дном "бурдюк" [36], по бокам которого проходят четыре вертикальных шва, с торчащей из него деревянной ручкой. Женщина энергично встряхивает ручку и слышится плеск перемешиваемой жидкости. Затем она берется за гибкую шею сосуда прижимает весь мешок к себе и молоко из него вытекает в чашу.
Наш хозяин пробует его на вкус, затем передает Маткериму, и он выпивает его залпом. Это "кумыс", ферментированное кобылье молоко, самый любимый киргизский напиток, настолько полезный и целебный, что он входит в противотуберкулезное лечение Казакстанских санаториев.
Я уже пробовала его раньше в нашей "чайхане" во Фрунзе, но... тогда он был резким и казался очень крепким. Теперь, однако, я должна выпить согласно ритуала, тем более, что наши киргизские хозяева от души и с наилучшими пожеланиями предлагают его.
Мое лицо после глотка начинает готовиться к гримасе, но обнаруживается, что у него приятный свежий вкус легкого белого вина, и вообще ничего в нем нет общего с фрунзенской жидкостью. Женщина очищает миску, обводя пальцем изнутри ее поверхность пальцем, после чего дочиста его облизывая.
Мы блаженно вытягиваем ноги и греем руки. Август мгновенно засыпает. Вся семья наблюдает за нами со спокойными, серьезными лицами. У молодой женщины голова прикрыта клочком ткани. Ее волосы, заплетены в косички, на которых висят, подвешенные на веревочках, монеты.
Косички падают ниже ягодиц женщины, очерчивая их, когда она наклоняется, а монеты, прижимаясь к спине, не дают косам упасть в воду котла.
Видя, как я внимательно смотрю на эти украшения, Маткерим говорит мне:
- "Монеты китайские, потому что когда были серебряные деньги, российские власти считали неприличным для царского лица двигаться по ягодицам женщины".
У старой матери нет ничего кроме ключа на хвосте косички. Хоть и морщинистая, как карга, она председательствует на нашем чаепитии с таким достоинством, что я не могу отвести от нее глаз и завидую ее аристократической осанке. Ее коричневая костлявая грудина проглядывает из-за свободного темного платья и залатанного черного бархатного жилета.
Мы все пьем много чая, молча передавая друг другу наши "пиалы" - чаши хозяйке жилища, наполняющей их, после чего пьем, зажав их между безымянным и большим пальцами. Когда мы заканчиваем, то переворачиваем чашку вверх дном, видя, как кто-то другой перед нами делает так.
Эти чаши и ткани, в которых одеты женщины часто являются единственными фабричными предметами в юрте. У хозяина дома жидкая бородка, узкие глаза, белая фетровая шляпа и ноги в сапогах из овечьей шкуры, шерстью внутрь со шнуровкой на лодыжках. На сапогах он носит железные кошки с четырьмя зубьями.
- "Нет, они не русские, - говорит он в ответ на мой вопрос.
Они здесь не очень распространены, но наши охотники всегда носили их. Зимой я отношу старые подковы кузнецу в Покровское и он их переделывает для меня".
Входит человек с одним глазом, слабоумный, смотрящий за овцами, и девушка выходит, чтобы выполнять его дело. Штаны на нем из толстой натуральной овчины с широким седалищем, а бедро, о которое он вытирает нож, потертое и лоснящееся от грязи, как и блестящие кожаные бриджи тирольцев.
Множество посуды, кожаные ведра с носиками чайников, оружие, головные уборы, висящие на деревянной решетке-обрамляющей внутреннюю стену юрты. Соседи, сменяя друг друга, приходят поглазеть на нас, и приседают на корточки в два-три ряда возле двойной "portiеre" из соломы и войлока. Несмотря на любопытство, они держатся на расстоянии.
Хлеб и брынзу, которые мы им предлагаем, первой пробуют женщина.  Как и большинство людей, которые живут на земле, она сидит на правой ноге, другая нога выпрямлена и на ней лежит левая рука. Ее младший ребенок спит. Прижавшись к ее бедру; двое других, сидящих на корточках, полны решимости ничего не пропустить: тем не менее их глаза начинают закрываться сами собой.
В тот момент, когда я собираюсь бросить в огонь яичную скорлупу, женщина протягивает руку. Что она хочет с нею сделать? Я передаю ее ей, но она все еще выглядит недовольной, ее что-то раздражает и мы не понимаем друг друга.
- "Боже! - говорит Мила, - ей нужно яйцо, а там их вообще не осталось…"

Ночь в юрте.

Мы начинаем распаковывать вещи, после чего все один за другим трогают пальцами резиновую подкладку наших спальных мешков. Чтобы объяснить что это за материал, Володя указывает на калоши Джокубая.
Как и у большинства мужчин они у него надеты поверх сапог.
Затем они осматривают нашу обувь и дают щедрые похвалы трехзубым когтям, которыми они обиты. Наконец, нам позволили подготовиться для сна. Я вешаю брюки и носки на решетку. Весь наш багаж сложен в палатке рядом с теленком, которого запустили на ночь.
Двойная створка двери опущена, и двойная резная из дерева дверь закрылась за ним. Киргизы снимают сапоги и остаются в просторных рубахах и трусах. Ширма, делящая юрту надвое, делается редко, только на время, когда старший сын, женившись, приводит свою жену под отцовский кров. Когда женится второй сын, у первого уже есть своя юрта.
Холодно. Хотя угли еще тлеют. Собаки воют по-волчьи! Снаружи из-за войлочных стен доносится блеяние и топтание лошадей. Здесь наконец над нами крыша, какой она должна быть, со сверкающими звездами, которыми можно любоваться перед тем, как заснуть.
Отдаленные и окружающие юрту они лежат на дне какого-то сказочного колодца. . . Если бы они могли рассказать обо всем, что видели здесь, в самом сердце Азии, эта империи тюрко-монгольских кочевников! Как долго будут жить их потомки так, как они жили тысячу и десять тысяч лет назад?
Сейчас же большевики пытаются их осадить, коллективизировать ... Может быть, кочевник будет существовать до тех пор, пока есть стада, которые нужно отвести на пастбища на великих просторах мира... и не мы ли постоянно, в самой Европе встречаемся с неукротимыми кочевниками, называемыми "цыганами".

Новая жизнь.

Громкий стук и звуки взбиваемого кумыса разбудили меня. В шести юртах, составляющих наш аул, женщины закончили доить кобыл и теперь энергично взбивали его. Из юрты виден лошадиный хвост и ее блестящий круп, зеленое пастбище и противоположный склон горы, осыпи и окутанные туманом ели.
Мы предаемся акробатическим движениям, пытаясь влезть в брюки внутри спальных мешков, чтобы не шокировать хозяйку, появившись полуодетыми. За завтраком я чуть не стала виновником трагедии. Володя просит меня передать ему кусок хлеба, который хранится у него в салфетке вместе с сосиской, ею так гордилась Мила, покупая во Фрунзе.
Я только собралась вручить ему пакет, когда его испуганные глаза делают меня недвижимой: сосиски сделаны из свиниы, нечистой в мусульманских глазах.
- "Когда мы были на Кавказе, - рассказывает Капа, - один из наших носильщиков обнаружил у него в рюкзаке колбасу. Когда позже он рассказал об этом своей семье, они отказались больше с ним иметь какое-либо дело. Поэтому сосиськи мы должны съесть в тайне, чтобы добавить немного лишни калорий к нашему чаю с маслом".
Позже мы рассказали нашим людям, что сосиськи были сделаны из конины и хранились для угощения татар. Немой держит нас под наблюдением, и часто разражается смехом, произнося длинные гортанные. Он кажется мишенью для дразнилок, и временами они суетятся вокруг него, но все достаточно дружелюбно.
Наша молодая хозяйка ставит маленькую ивовую ширму перед своими кастрюлями, надевает просторный сюртук из фиолетового вельвета, накидывает короткую кожаную куртку. Она готовится отправится в город. Бич отправляется в город.
Мы ставим свою собственную палатку и Август растягивается в ней.
- "Как Вы?" - спрашиваю я.
"У него температура 103°[37]", - объясняет Капа.
Увлекая меня прочь, она продолжает:
- "Совершенно не может быть и речи о том, чтобы попытаться провести его через перевал Джукучак, который является нашим следующим этапом. Почему? Его высота почти четырнадцать тысяч футов!".
Я почти готова вознести благодарственные молитвы за вынужденную остановку. И мое любопытство побуждает открыть для себя в этом странном лагере так много нового. Маткерим сожалеет, что мы так сильно погоняли наших лошадей и они слишком устали, чтобы есть.
Четыре женщины сидели на корточках перед соседней юртой и изо всех сил волшебными палочками, которые свистели в их руках бойко отбивали верблюжью шерсть, разложенную на ткани. Руки ритмично поднимаются и опускаются, локти резко выдвигаются назад, и палочки автоматически отпускаются сами на хлопьевидную массу.
Это первый процесс в приготовлении войлока, при этом используется летняя шерсть, как дающая лучший износ. Дети разглядывают нас, их пухлые щеки их пухлые щеки алые от ягод, которые они собирали и передавали из одних грязных рук в другие.
Длинные рубашки на них с заплатками, на ногах мягкие кожаные сапоги, хотя младшие ходят босиком. Сережки у них красный и желтого цвета, но есть и другие, у молодой девушки при каждом движении на голове раскачивается треугольник из серебряной проволоки.
А пучок перьев поднимается над ее шапочкой, отороченной мехом. Пока я чиню толстый ремень, один gamin [38] берет меня за руку, снимает наручные часы, слушает, как они тикают, ждет, что я ей их подарю; затем ощупывает все мои карманы и спокойно вынимает их содержимое, после чего она обвивает руками мою шею, совершенно убежденная, что ее внимание не может не наполнять меня восторгом.
Достойный отпрыск ее монгольских предков, у нее только одна уникальная застежка висит на ухе: остальное будет позволено когда вырастет и когда выйдет замуж. С большим удовольствием она запускает свои руки в мои волосы и забавляется, дергая их.
Какой находкой, должно быть, была для нее эта хорошо покрытая голова! Локоны детей не предназначены для того чтобы поднимать их вверх в рай, если они умрут. Их матери отрезали их и развешивали, по-видимому, как обереги или подношения на могилах святых.
Что касается монголов, то они всегда сохраняли свои длинные косы и сделали их ношение обязательным среди китайцев, которых они завоевали. Таким образом, в 1911 году, когда последний император был свергнут, косички исчезли с китайских голов, чтобы засвидетельствовать их освобождение.

Визит к Батме.

Каждая юрта приспособлена к изменению диаметра. В конструкции первая операция заключается в установке из конца в конец по кругу шести или восьми секций решеток-около четырех футов шести дюймов в высоту, которые прочно закрепленные между собой ремнями создают своего рода общую стену.
Эта конструкция состоит из реек, расположенных наклонно друг к другу, формирующих ромбовидную решетку. Каждое пересечение реек через сквозные отверстия связывается вместе небольшим ремешком, образуя таким образом своего рода строительную секцию, которым можно придать любые желаемые размеры.
Таким образом, прочно связанная ремнями собирается круглая стена жилища. Затем в центре юрты становится женщина и раздвоенной опорой поднимает купол крыши, в то время как другие женщины вставляют наконечники длинных изогнутых шестов в предусмотренные отверстия в куполе.
Выгнутые дугой брусья принимают на себя вес войлока. Нижние концы шестов крепятся к верхушке решетчатой стены, и остов жилища полностью готов. После чего вокруг ставится невысокий барьер из ивовых прутьев и войлочные квадраты - "кошма" - крепятся по всей поверхности каркаса юрты.
А войлочные крышки верхнего отверстие в крыше и подвижный шнур позволяют по желанию открывать или закрывать его.
- "Аман сизге!" [39] - говорю я, входя в самую маленькую юрту.
- "Аман", - мягко отвечает женщина с правильными чертами лица.
В руке у нее огромное орлиное крыло и она использует его, подметая "кошму" на полу. Наш разговор ведется с помощью жестов. Ее зовут Батма, и она предлагает мне кумыс, а потом кислое молоко. Она умна: она не задает один и тот же вопрос пять раз подряд и каждый раз на более громкой ноте, как, например, другие ее соотечественники.
Пришли ее четверо детей, которые хотят поесть. С тлеющих углей она снимает медный кувшин и заливает кипятком темный квадрат вещества, получая густую жидкость, похожую на кофе. Это экстракт, приготовленный из смеси чая и взбитых сливок.
Затем она берет немного просяной муки, смешивает ее в деревянной миске с молоком и чайным экстрактом, получая аппетитно выглядящее месиво, которое они жадно лакают вверх. Только один ребенок важничал. У детей, более чем у родителей, выражен монгольский тип их выпуклые щеки суживают глаза и сводят их в одну линию.
Указательным пальцем Батма вычищает миски. Шляпа, подвешенная на ремешке, используется как чехол для китайского заварного чайника и груда одеял на почетном месте невелика. Батма беднее наших хозяев. Она достает иглу и нить, с помощью которой чинит толстую "кошму".
Ее наперсток, надетый на безымянном пальце, выглядит как печатка. К нему крепится шелковая петля, которая имеет проходящий ходовой узел вокруг среднего пальца. Чтобы протолкнуть иглу вперед используется поверхность кольца.
Смеясь, я пытаюсь подражать ей, потом ухожу в поисках моего собственного наперстка, чтобы продемонстрировать, как он используется. Мы слышим крики смеха снаружи и видим, как один из детей толкается с теленком. Капа, Мила и я отправляемся на поиски, где бы помыться и постираться, и в соседнем овраге - источнике нашего питьевого снабжения - находим место, которое совершенно очаровывает нас.
Это ущелье, окруженное кустарником и большими елями, среди которого прозрачный поток бежал от скалы к скале. Под каскадами выгибаются огромные папоротники, и все пропитано кристально девственной атмосферой, подобной той, от которой пришел в восторг Мелвилл [40], когда открыл долину Тайпи.
Дети ищущие ягоды быстро проходят мимо нас: что они подумали, увидев, как наши белые тела погружаются в воду естественного бассейна? Все утро Джокубай и Маткерим сидели перед палаткой заряжая патроны в таком огромном количестве, что можно было подумать, что мы готовимся к осаде.
Охотник возвращается с сурком в капкане, которым он был пойман. Руками, защищенными войлочными перчатками, он раздвигает железные зубы капкана, и мы рассматриваем покрытое густым мехом существо, чья шкура кажется слишком большой даже для его упитанной туши.
Еще теплого он бросает сурка на землю. На мужчине сапоги, сшитые вручную из мягкой кожи, надетые поверх чулок из "кошмы". Наступив сапогами на передние лапы сурка, охотник разрезает светлое мохнатое брюхо, у которого заканчиваются две короткие бархатистые лапы, как у медведя.
Юноша, с внушительным куском овечьей шкуры на голове и выпирающим из-под рубашки животом, проходя мимо с нахмуренным видом, смотрит с любопытством и интересом. Несколько внезапных выстрелов заставляют меня подпрыгнуть. Два киргиза упражняются в стрельбе с нашими людьми.
За мишень они принимают вершину ели. Один из киргизов, чьи скулы выделяются необычным выступом, использует раздвоенную опору, воткнутую в землю, с помощью которой, он прицеливаясь поддерживает свой мушкет. Маткерим сидит, положив руку на колено. Только у него усы среди всех бородачей.
После стрельбы убирают охотничье снаряжение. Улыбчивая Батма не прерывает своей работы из-за такой мелочи. Одной ногой в сапоге она оттягивает волосяную веревку, которую он сплетает, вкручивая в нее один за другим пучки волос.
Ее младшенькая и ее любимица, с сопельками в носу тщетно пробует ее уговорить пойти и поиграть с ней. Совершенно неуместно в этом альпийском пейзаже выглядит верблюд со своими неповторимыми чертами. Ободранные и изношенные колени выглядят как древние камни в отличие от ступней, покрытых плотным темным мехом, в который вонзились толстые когти.
Сама массивная ступня это мягкая плоть, перепонки которой широко расставлены с каждой стороны стопы. Нижняя часть шеи верблюда украшена огромным темным свисающим подвесом шерсти, который преувеличивают нижнюю часть, и длинная шея как бы исчезает в жилистом на вид теле.
Такая же длинная шерсть растет на верху горбов, а также образует подобие хохолка на голове и бороды внизу, исчезая под подбородком. Щеки у молодых верблюдов не висят вниз, а пережевывая пищу выражают полное презрение ко всему окружающему.
Под прорезью ноздрей через миндалевидные уплотнения проходит плетеный шнур, конец которого прикреплен к колышку, вбитому в землю. Это тот самый поводок в носу, ответственный за управление и подчинение животного.
Глаз заметно выделяется на крутой дуге глазного выступа. Лоб отсутствует и вьющиеся волосы растут волнами, - настоящий негроидный череп переходит к редкой гриве, которая, спускаясь вниз, неожиданно открывает уши, как у собаки.
После чего следует чудовищная картина спины: две мясистые волны, выстроившиеся в линию, чьи хохлатые гребни склоняются в одну и ту же сторону. Сами по себе они тяжелы, но по сравнению с телом животного мягкие, и кажется продолжением брюха.
Положение второго горба по отношению к задней оконечности не соответствует, потому как монументальная спина внезапно истончается в узкую четверть без крупа, в клочок треугольного хвоста и в длинные тощие бедра.

Баранина.

Маткерим предложил купить половину барана за тридцать рублей, что позволит нам взять часть приготовленного мяса с собой. Приготовления к приближающемуся банкету шли полным ходом и сопровождались большим ликованием.
Я прихожу в главную юрту, когда все уже готово и кипит на медленном огне в огромном полусферическом котле, покоящемся на треножнике. Мужчины понимают несколько слов по-русски и знают откуда мы пришли, но весь разговор может осуществлятся только при посредничестве Маткерима.
- Все хотят знать, где мой муж?
- "Во Фрунзе, - говорит Мила, прежде чем я успеваю ответить, - где он ждет нашего возвращения. Он был болен и поэтому не мог поехать с нами".
- "Ты должна помнить, - говорит мне Мила по-французски, - что эти мужчины не в состоянии представить себе женщину, путешествующую без мужа".
Все они внимательно прислушиваются к странным звукам, которыми мы обмениваемся между собой.
Джокубай объясняет им что я чужеземка - фаранги.
Они начинают смеяться, разговаривая между собой, и Володя говорит:
- "Они комментируют отсутствие вашего мужа и редкость белокурых женщин. Я думаю, что было бы целесообразно, чтобы вы не бродили в одиночестве на любом расстоянии от аула".
У меня странная реакция.
Если бы это было не обо мне, если бы речь шла о вопросе, я бы сказала:
- "Это может стоить того, чтобы бродить в одиночестве, если можно рассчитывать на что-то из ряда обычных происшествий".
Но я знаю, что не стану рисковать, несмотря на то, что я уже приняла во внимание, этот риск и, готовясь к худшему, упаковала немного неосальварсана вместе с другими моими лекарствами. Дети играют с нашими пустыми консервными банками. Они превратились в ведра с бечевками.
Старая мать набирает немного бульона в ковш, наливает в миску и пробует на вкус. Достаточно ли он крепок? Она передает миску старшему мужчине, который считает его нормальным. Потом ребенок берет с огня кувшин с теплой водой и идет по кругу, поливая нам на руки.
Руки держатся далеко впереди, чтобы вода не лилась в зону мертвого пепла. Затем по кругу передают полотенце, состояние которого должно было быть лучшем и остается без описания, и легкая ткань, служащая скатертью, разворачивается перед почетным местом.
Затем из казана извлекают печень, которую режут на ломтики в дополнение к кускам сала - у всех их овец есть жирные хвосты - и стол накрыт. Мясо едят пальцами, делая маленькие бутерброды из печени и жира, которые погружаются в чашу с солью, передаваемую из рук в руки.
Нежный вкус блюда восхитителен: я бы охотно сделала его моим главным питанием. Потом женщина берет куски мяса из остывшего казана и начинает перебирать их, головы и суставы собираются в деревянное блюдо, которое передается Августу, который все еще слишком болен, чтобы есть.
После чего наш хозяин берет голову, выкалывает глаза, обрезает уши и ест кусочки на кончике ножа. И блюдо передается нам. Мясо очень вкусное, и само собой отделяется от кости, такое нежное и сочное, что даже, когда мы уже сыты, все еще продолжаем энергично жевать ради удовольствия. получая ощущение твердой, сладкой на вкус плоти во рту. Когда я наконец останавливаюсь, мой нож, щеки и все остальные десять пальцев плавают в жире, я начинаю наблюдать за своим киргизскими соседями. Они все еще едят, медленно и тщательно пережевывая даже сухожилия.
Можно было бы подумать, что у них уже целую вечность не было приличной еды. Но, как пишет Карутц [41], "чтобы понять, как они отдаются удовольствию жизни во время еды, человек должен увидеть все это сам. Тот, кто хочет знать, как образовались кучи, сложенные из обломков прошлых пиров, в доисторических пещерах, должен только съесть одну овцу с киргизами.
Тогда он поймет, что на самом деле означает "чистая зачистка". Какое божественное рвение, понимание и успех, с которыми баранью кость можно обрабатывать, это упорное и изобретательное искусство, с которым ее можно грызть, царапать, кусать, дробить, ломать, обсасывать и как без помощи малейшего инструмента это сделать, отскрести так безукоризненно чисто?".
Когда гости закончили, блюдо передается хозяину, другим мужчинам, потом детям и, наконец, женщинам. Таким образом, можно увидеть, что до ребенка доходит практически обглоданная дочиста его отцом кость. Этот жест может показаться ироничным, но не так, ибо костный мозг считается большим деликатесом, и отец мощно его высасывает.
Куски мяса, оторвавшиеся при варке, были отложены в сторону. Теперь два мальчика берут их и … крепко зажав мясо между большим и указательным пальцами левой руки, чтобы кусок немного выступал за пределы руки и начинают его быстро резать ножом от себя на мелкие части.
Жир обрабатывается таким же образом, после чего немного добавляется кипящий бульон, и третье блюдо идет по кругу - "бешбармак". Все мы наполняем свои миски, и едим, что очень важно, пальцами, а для этого нужна ловкость, ибо при попытках ухватить жирную смесь, она ускользает и за один раз не получается наполнить рот приличной порцией.
Сами киргизы справляются замечательно: одной рукой они берут горсть крошева и на ладони аккуратно комкают сомкнутыми пальцами, затем, в тот самый момент, когда они открывают рты, пальцы разжимаются, так что пища проносится за губы и всасывается на одном дыхании, оставляя руку абсолютно чистой.
Попробуйте! Это трюк, достойный фокусника. Соседи продолжают приходить, оставляя свои калоши с наружной стороны дверного проема, прежде чем сесть на корточки, и им также преподносятся угощения празднества. В завершение снова по кругу идет миска с бульоном, очень жирным и горячим, потому что он льется прямо из котла.
Это приносит только пользу. Хотя я наполнена во всех смыслах этого слова, я пью бархатистую, ароматную жидкость с наслаждением. Затем ткань, содержащую остатки, собирают, вода поливается на наши руки, и подается то же самое полотенце.
Инстинктивно я использую белый жир, который затвердел на моих руках, чтобы смазать мои башмаки, и вот ...смотрите! наш хозяин делает то же самое. Затем все потягиваются, некоторые с отрыжкой и устраивают siesta [42]. Как Маткерим еще способен проглотить несколько чашек кумыса для меня остается загадкой.
Воздержанный Джокубай, видя мое полное изумление, говорит мне:
- "Шайтан!" [43] - и подмигивает в его сторону.
Он достает бутылочку, свою неразлучную спутницу, полную зеленого порошка. Перевернул ее и небольшая кучка остается в углублении его ладони, которую он затем бросает в рот. Он передает бутылку соседям и несколько мгновений его внутренняя часть рта остается как бы парализованный, прежде чем начать плеваться через равные промежутки времени.
Этот порошкообразный табак, который сильно жжет, потому что он смешан с золой, как бетель в Индокитае, как мне говорили, и я также читала, что южноамериканские индейцы смешивают свои листья коки с лаймом. Этот обычай, несомненно, преобладает там, где естественная пища недостаточно богата известью. Звучание "домбры", что-то вроде скрипучей скрипки, дополняет мои размышления.

Советы, жакшы?

Уже несколько дней шкура нашего ягненка лежит на солнце, распластавшись на траве: старая киргизская женщина дубит ее, натирая беловатой пастой из муки грубого помола и кислого молока. Я нанесла визит достойной Батме. Я полюбила ее покорное лицо, чьи нежные черты я наблюдаю сейчас, освещенные сверху белыми лучами солнца через верхнее отверстие юрты и снизу - от мерцающего огня.
Ее сердечный, симпатичный муж, с несколько странными редкими волосками на подбородке, естественно, спрашивает, где мой муж. Всякий раз, когда он обращается ко мне, то хлопает меня по плечу, без сомнения убежденный, что таким образом она быстрее проникнет в мое понимание.
Он знает несколько слов по-русски, и мы разговариваем по-русски на ужасном жаргоне. Зимы он проводит в Покровском. Работая сапожником. Бадтма чистит зубы одним пальцем, потом споласкивает рот и сплевывает в пепел: она искренне просит меня отдать ей зубную щетку.
У меня полно ножей, ножниц, часы можно отдать, но черт меня побери, если бы я знала, что такое произойдет, мне и нужно было взять несколько лишних зубных щеток. К лацкану ее жилета пристегнута кожаная сумочка, скрепленная английской булавкой.
Она имеет треугольную форму и содержит амулет, какую-то реликвию об умершем или стихи из Корана. Патма несколько раз повторяет слово "Украина". Да, я понимаю, что это значит. Но она хочет мне объяснить, что там живет ее брат.
И снова они спрашивают меня, где моя "кибитка" (жилище или семья).
Конечно, они никогда не слышали о моей стране, поэтому объясняю:
- "Украина, десять дней пути. Франция еще десять дней пути железной дорогой".
Тем не менее они путешествовали. В 1916 году, во время Великого исхода они пересекли перевалы на своем пути в Китай. Из под век, без морщин смотрят глаза мужчины молодого и искреннего. Он плавил свинец и теперь выливает его в деревянную форму для изготовления пуль.
Я воспользовалась случаем, чтобы задать вопрос, который уже давно назрел на моем языке:
- "Советский, жакжы?" (Хорошо).
- "Жаман ... о, жаман. Ат, кой, Джок! Франция, кой бар?" (Плохо, ох плохо. Лошади, овцы - нет! Франция, есть ли овцы ?)
Очевидно, что для них усилия и объекты Советского Правительства должно быть совершенно не постижимы. Все, что можно сделать это только подождать пока их дети не смогут объяснить им что именно происходит.
И поскольку я отвечаю:
- "Да", в их глазах появляется зависть.
Здесь деньги вообще ничего не значат, и единственная валюта-овцы, именно в овец уходят все их сбережения. Киргизский редактор в Кара-Коле рассказывал мне, что в 1918 году его первая жена стоила ему двадцати лошадей.
И я думаю, что по-латыни pecunia - деньги-происходит от pecus - скот, и что в "Илиаде" стоимость щита выражается в единицах голов быков

X. К истокам Яксарта.

Август выздоровел, и мы отправились в путь: наши котелки и кастрюли укладываются одна в другую, с оловянными ложками сверху. Лошади бегают кругами, как сумасшедшие: к тому времени как мы их поймали, они тяжело дышали.
Но у нас были другие проблемы. Спина нашей вьючной лошади у позвоночника натерта, а на холке у нее огромная шишка. Маткерим берет свой нож, разрезает, будто бы масло, крест-накрест опухоль и давит на края изо всех сил; оттуда вытекает желтая масса, смешанная с кровью.
Он берет со стола чайник и льет горячий чай на рану, поднимется пар, и операция заканчивается ... Повязка на рану делается из кусочка кошмы и сверху кладется седло. Теперь у нас все готово.
Мы ходим от юрты к юрте пожимая друг другу руки, пьем йогурт и кумыс и говорим слова прощания:
- "Кош ! Рахмат!" (Прощай! Спасибо!).
Женщины, шутя, пытаются сорвать с меня берет. Потом они дают моему коню хороший шлепок. Черная грунтовая тропа начинает подниматься между елями. На подъеме мы проезжаем мимо последних трех юрт с шестами от пятнадцати до восемнадцати футов высотой, поставленных перед каждой дверью.
А потом ... деревья кончаются, уступая место разлапистым, чахлым можжевельникам. Справа от нас огромная скальная стена отвесно поднимается в небо, впереди огромная и очень крутая морена протягивается высоко вверх, а слева к нам спускается язык ледника.
Огромные орлы парят в воздухе и каждое перо их огромных крыльев четко вырисовывается на фоне неба, другие сидят, примостившись на скалах неподалеку от нашей тропы. Киргизы охраняют своих орлов, ибо они отгоняют ворон и сорок, которые садятся на их скотину и, расклевывают у них больные места, превращая их в неизлечимые язвы.
Мы тяжело поднимаемся над скалистой массой, усеянной пунктиром побелевших костей, торчащих ребер и массивными бедрами. Вдруг внизу я вижу тушу лошади в неприятном состоянии разложения. Его неопрятная шерсть валялась вокруг, а высохшая голова свисала с выгнутой шеи; дальше виднелись белые кости и узорчатые полости таза.
Затем мы достигаем бесконечно поднимающей к небу седловины ледника. Длинные трещины, слишком узкие, чтобы их можно было назвать расщелинами, пугают наших лошадей. На крупнокристаллическом снегу видны отдельные следы старых троп, которые спускались напрямую коротким путем.
Мы продолжаем двигаться зигзагами, карабкаясь вверх. Внезапно поднимается ледяной ветер. "Слепящее солнце! - Берегите глаза!" Об этом не может быть и речи, думаю я том, чтобы отстегнуть груз, в котором лежат упакованными мои снежные очки.
Я повязываю шелковый платок, поношенный и прозрачный, вокруг своей головы, и это позволяет мне видеть путь. На перевале ледник, разветвляясь вправо и влево, поднимается к вершинам. Впереди, на востоке, куда только достает взгляд в направлении темного озера, синеет равнина, а за ней виднеется хребет Ак-Шыйрак, то тут, то там поднимаются снежные вершины.
На высоте четырнадцати тысяч футов, начинаются вечные снега и мы пересекаем Джукучак. Это перевал быстрее всех ведет к сыртам. Путь чрез Джуука, расположенного южнее вдвое длиннее, хотя и легче для больших караванов.
Госторг транспортирует сорок тысяч тонн товара в год (импорт и экспорт). Годовая прибыль по экспорту полтора миллиона рублей. В результате появилась возможность пробивать другие дороги и это сейчас обсуждается. Между нашим расположением и Джуукой есть еще два прохода - Иттишти и Кашкасу, но последнее неосуществимо, потому что проливные дожди затапливают озеро, вокруг которого вьется тропа.
Спуск легок: последние камни преодолены, и наши лошади переходят на рысь по древним равнинам сырта. Ветер снова стих. Из прекрасного светлого озера поднимаются дикие гуси и утки и взлетают с вытянутыми шеями. Маткерим, чрезвычайно возбужденный, прицеливается, но поздно.
- "Элла, - говорит Володя взволнованным голосом. Ты пила воду, вытекающую из ледника, который является источником Сыр Дарьи, великого Яксарта древних, изливающего свои воды в Аральском море после полива хлопковых полей Ферганы, Ташкента, с его пятьюстами тысячами жителей, и равнин, где все еще живут в камышах редкие кабаны и тигры. Здесь эта река называется Нарын".
Радость! Мы спускаемся галопом, приземляясь на каждом шагу, срывая пучками эдельвейсы, растущие из черной земли. Кусочки сахара в алюминиевой жестянке среди груза у Милы позвякивают при каждом движении ее коня – музыкальный аккомпанемент, который будет неразрывно связан с памятью об этих незабываемых моментах.
Посреди Ак-Шыйрака в заходящем солнце возвышается снежная позолоченная пирамида, гармония ее пропорций напоминает мне Монблан. "Никто еще не поднимался на эту вершину", - говорит Август. Медитативно его здоровье чудесным образом восстановилось, и его голубые глаза сверкают на багровом лице.
Каменный куб, сложенный из камня посреди широкой долины, чья высота около двенадцати тысяч футов, постепенно увеличивается до пропорции дома: это ледниковая обсерватория Тянь-Шань, где мы должны остановиться на ночь.
Время от времени подковы наших лошадей на мочажине болота издают резкий звук от какого-нибудь камешка. И затем, в полумиле от здания, мой взгляд падает на человеческий череп - белую чашу с черными глазницами.

Тянь-Шаньская Обсерватория.

Окруженные колючей проволокой - защита от волков или разбойников? - дождемер, ветромер, гигрометры и термометры соединяются со зданием крепко застрявшими в грязи досками. На лай никто не появляется.
Мы поворачиваем за угол и видим двор, огороженный низкими стенами, сараи, а также входную дверь, которая дает доступ слева на кухню, а справа – в прихожую, ведущую в гостиную.
Круглая печь, большой стол, книжные полки с научными трудами и словарями, сухие батареи для радиостанции - метеорологический бюллетень ежедневно передается в Ташкент, расстояние до которого составляет почти шесть сотен миль по прямой.
Здесь работают восемь человек, каждый из них по году проводит в этой пустынной равнине, где средняя температура составляет 43º F., примерно, как на Земле Франца-Иосифа. Они так хорошо знают друг друга - начальник, его жена, студенты и ...Мария Федоровна, от которой зависит питание и приготовление пищи, что общаются между собой почти без слов.
Несколько русских альпинистов были здесь два месяца назад. Лучший из них готовился к походу с Погребецким, но заболел тифом, и теперь они ухаживали за ним, как могли, а всадник из ближайшего аула за двадцать пять миль регулярно возил ему молоко.
Но больному не становилось лучше, и он не мог даже удерживать жидкость. Володя, между прочим, имевший в своем научном багаже медицинскую степень, осматривал его несколько раз. На ночлег Мария Федоровна приглашает нас в свою комнату, и мы на полу разложили наши вещи.
Окружающий мир утром мир похож на Арктику. Все покрыто снегом, и находимся в центре белого мира, который сверкает под солнцем. Рядом с оградой широкие следы оставила проходящая рысь. На склоне холма чернеют пятна наших стреноженных лошадей пытающихся найти под снегом траву.
Зимой так оставлять лошадей слишком опасно, но волки летом не голодают, им хватает сурков.
- "Элла! Измерь свою температуру", - задумчиво предлагает Капа.
- Ты совсем на себя не похожа".
- "Разумеется, нет. Дело не в этом! Мне жарко потому, что здесь так душно".
Но она настаивает. Результат - 102,5º! Черт возьми, что это может означать? Что-то не так с моим здоровьем? Я должна продолжить экспедицию и могу ли я позволить себе свалиться с ног? В сезон дождей китайцы, проезжая из Турфана по дороге на Джууку, делают крюк, чтобы остановиться в обсерватории.
Та самая беспроводная связь наводит на них ужас, они называют ее демоном гор. Они не осмеливаются прикоснуться к входной двери, так благоговейно верят, что здание одержимо? Один из студентов - они все носят огромные высокие валенки - рассказывает нам о медведе, который не так давно развлекался тем, что стоя на леднике, бросал с него камни в проезжающих мимо всадников.
Что касается метеорологических наблюдений, то положение станции можно было бы выбрать и получше. Но ее главная цель состоит в том, чтобы наблюдать ледники, из которых вытекает Нарын, так как от них зависит орошение всей равнины [44].
Это был тот самый объект, на который был выделен грант, и миллион рублей и миллион рублей был потрачен на месте. Когда копали траншеи под фундаменты, грунт на глубине пяти футов, как в тундре, был представлен сплошной мерзлотой.
Ниже был только лед неизвестно до какой глубины.
- "Возможно, под нами погребенный ледник", - замечает самый волосатый из студентов.
Содержание станции обходится в двести тысяч рублей в год, из которых расходуется тридцать тысяч рублей только на дрова для отопления и транспортировки. Наши хозяева говорят нам, что из-за разреженности воздуха ... работа, требующая постоянных умственных усилий, утомительна и выполняется с трудом.
Упругий ледяной ветер, пронизывающий нас насквозь, разгоняет тучи, и Август дольше не может сопротивляться зову Сары-Тора [45], необъятного и безмятежного.
- - "Я даже не знаю, с какой стороны, справа или слева, будет лучше всего его взять, - говорит он, опуская бинокль. Но мы это увидим, когда достигнем ледника".
Володя и Капа идут с ним. Им придется разбить лагерь на открытом месте, и они берут с собой маленькую штормовую палатку, веревку, ледорубы и кошки, теплую одежду и провизию. Я восхищаюсь ими за то, что они отправляются в путь в ледяной холод и полны решимости провести ночь на леднике.
Волнение Капы выдают ее неожиданные вопросы. Они отправляются верхом, чтобы пересечь равнину у самого подножия ледника. Маткерим спускает вниз лошадей. Ночью вокруг воет ветер и шум от него становится все пронзительнее. Может ли у меня быть лихорадка?
Я думаю, что я на плаву у гавани: и все время хочется выскочить на палубу, чтобы бросить второй якорь! А остальные все еще в море, легли в дрейф в шторм под своей крошечной палаткой.
- "Зачем вы встаете, Марья Федоровна?"
- "Чтобы поставить последнюю порцию на выпечку", - отвечает она.
Тут в комнату врывается один из молодых людей, дежуривших в ночную смену, видно, что он очень доволен собой:
- "Наконец-то я получил для вас связь с радио Берлина. Приходите быстрее! Вы же знаете, что наше время на пять часов опережает их".
У меня нет ни малейшего желания следовать за ним, но он так хорошо настроен, что я буду наслаждаться тем, что он для меня сделал и я не могу найти в своем сердце силы разуверить его. Мы идем в общую рабочую комнату, где находится лабораторная аппаратура, стопки разных бумаг и пара шерстяных перчаток.
Я надеваю наушники и слушаю тихо звучащее медленное танго. Завораживающий ритм, транслируемый из опьяняющей атмосферы какого-то германского "Эдема" со сверкающими стеклами и цветами, сияющими на фоне белого ворса, звеня в этих твердынях пустынных гор, почти за четыре тысячи миль отсюда, звучал нереально, нелепо.
Здесь в этот момент на самом деле было только одно – мчащийся ветер, разгоняющий воющих волков прочь. Утром мы тщетно пытаемся увидеть наших альпинистов в бинокль. Мы с Милой идем на рыбалку с женой начальника. А приток Нарына медленно движется между берегами черной, как торф, земли.
На речном дне также спокойно колышатся водоросли. Там рыба спит, и ее ловят палкой рогатиной, как и в Средиземноморье. Мы находим палку, но сломанную… Во второй половине дня я замечаю три точки, движущиеся вдоль ледника.
- "Маткерим, лошадей!"
Но нашего болтливого проводника нигде нет. Опять ушел попить кумыса в ближайшую юрту, в двадцати или в двадцати пяти милях отсюда. Это ничто для кочевника киргиза, у которого нет дома, о котором не стоит беспокоиться.
Наконец, нам удается поймать и оседлать лошадей и отправиться навстречу нашим альпинистам.

Победа на Сары-Торе.

- "Вы что, даже лошадей не могли вовремя доставить?" - спрашивает Капа в первую минуту, как вошла.
Совместное воздействие ветра, мороза и солнца привело к тому, что их лица стали алыми, несмотря на обильное применение крема от холода.
Но они счастливы, ибо вершина достигнута. Август рассказывает:
- "Мы покоряли его слева. Спали очень хорошо, но ничего не ели. Кошки были бесполезны, снег рассыпчатый до самого верха".
- "Элла, он просто создан для тебя, - говорит Володя.
- Великолепная гора для катания на лыжах".
Атмосфера за ужином очень сердечная. Плита мурлычет у меня за спиной. Мы разделяем трапезу с метеорологами: в наших тарелках "борщ" с кусочками вареной говядины и три утки, подстреленные прямо из наших окон. Фляжки с водкой украшают наш сервиз. Я готовлю превосходный "kirsch" [46] ароматный и задерживающийся во рту.
Август очень удивлен:
- "Это вы в Торгсине взяли?"
- "Нет, перед отъездом из Швейцарии, еще в Цирихе, в самый последний момент мне удалось наполнить свою фляжку в вокзальном ресторане".
Мне стали безразличны "kirsch"и водка, плевать на них, когда я увидела, что один из мужчин принес лыжи и положил их на пол. Я выбираю пару наименее деформированных и изготавливаю крепления из медной проволоки. Я решила немного размяться на склонах Сары-Тора на следующий день, пока остальные будут   изучать подходы к леднику Петрова.
Однако мне еще предстоит натереть мои лыжи воском, потому что могу встретиться с различными снежными условиями. В сарае я нахожу жидкость, содержащую деготь, которую держат для покраски крыши. Это служит отличной заменой лыжной смазки "Кlister"...

На лыжах.

На следующее утро мы едем с Маткеримом. Он, кажется безразличен к тому, что ему предоставлена честь вести мои смазанные лыжи. Он кладет их крест-накрест поверх своих седельных лук. Переправившись через прозрачные воды Нарына, мы достигаем боковой морены справа от нас, по которой поднимаемся, как только можно выше.
Тут и там я замечаю раздвоенные следы козерогов. Затем Маткерим уводит лошадей вниз на пастбище.
- "Приезжай за мной ближе к вечеру!" - говорю я ему.
Я прорубаю несколько ступенек в скользкой стене ледника, после чего подъем становится легче. Я почти не замечаю уклона, и прокладываю себе путь на лыжах к центральной морене, покрытой смерзшимся снегом. Прямо перед собой я увидела черное пятно, движущееся по окружающей белизне.
Должно быть медведь! Что же делать в таком случае? Конечно же я много читала о подобных приключениях и знаю, что при встрече с этим азиатским хищником нужно лечь ничком на землю и притвориться мертвым? Несколько раз я так сильно пугалась и мое сердце готово было выпрыгнуть из груди.
Но каждый раз это была какая-нибудь одинокая скала, по форме напоминающая зверя... Вот уже два часа я быстро продвигаюсь вперед. А потом...ледник поворачивает налево, становится круче: и вот передо мной уже стена сераков [47], образующая необъятную поверхность Сары-Тора, припорошенную свежим снегом, который разгоняется ветром и проносится в диком смятении вокруг хребта.
Вокруг меня склоны, покрытые упавшими камнями, торчащими из-под снега. Я не могу здесь кататься на лыжах. Поэтому я поднимаюсь на верхнюю часть длинного, однообразного ледника, который напоминает мне "Trelatet" [48], и который превращается в настоящую турецкую баню, как только появляется солнце.
Я вижу глубокие следы, оставленные накануне моими товарищами и место, где они разбивали лагерь. Время от времени я чувствую необходимость остановиться, сделать глубокий вдох. Я продолжаю подниматься больше двух часов и передо мной начинает открываться перспектива.
Я протягиваю руку влево в сторону перевала по направлению к массиву, где доминирует ледник Петрова. Справа возвышается "arete" [49] гребня, ведущего к Сары-Тору. Вершина кажется близкой: было очень жаль, что я взошла так далеко и не добралась до него.
Есть только одна вещь, которая беспокоит меня, и это пронизывающий ветер, который становится ледяным всякий раз, когда приходит облако. К счастью, солнце всегда вспыхивает снова, и я вижу, что оно уже достаточно высоко - трудно дышать, но нужно спешить и не только для того, чтобы согреться.
Ветер треплет мучнистую белизну снега, сметая его местами, расчищает и обнажает лежащий под ним затвердевший снег. Замерзшие следы моих товарищей заполняются сероватой крупой. Я снимаю лыжу, раскрывая крепление и небрежно опуская ногу вниз.
И тут же обнаруживаю, что она погрузилась по колено. "Браво, храбрая маленькая Капа, ты, должно быть, работала вчера как проклятый троянец проделав весь этот путь пешком". Очередной шквал впивается мне в лицо ледяными иглами. Мне вернуться?
Нет, это всего лишь туман,не надолго. Сдаваться теперь, когда я уже добралась до цели так близко? Возможно ли! Самое интересное только начинается! Я рассчитала, что мне потребуется полтора часа, чтобы добраться до дома, покорив этот "arete", но это окажется не верно продуманным сроком без учета случившихся обстоятельств.
Мои палки, взятые от теодолитного штатива, не были снабжены опорными кругами, проваливались и застревали в глубоком снегу, каждый раз как я на них опиралась. Редко мне доводилось переживать такой трудный, и быстро пролетающий час.
Я поклялась, что добьюсь успеха и доберусь до цели. Ощущение полной изоляции удесятеряло все мои силы. Через каждые двести ярдов я делаю передышку, а то и с интервалом всего в сотню ярдов. Я не перегружена, потому что все, что у меня есть, - это рюкзак.
Чтобы повернуть катушку моей "Лейки", я должна была снять одну из своих толстых перчаток, после чего мои пальцы крепко прилипают к промерзшему металлу. Это заставляет меня плакать от боли ... и это были не единственные слезы, которые мне стоили эти негативы...
Холод ударяет между бровей, парализуя лоб опускается по обе стороны до совершенно бесчувственного носа, к замороженным мышцам рта. Затем он воздействует на челюсть. Дрожащие мышцы сокращаются, плечи горбятся, защищая от холода шею. Остальная часть тела сохраняет тепло движением.
Горы вокруг меня постепенно уменьшаются, преображаясь в холмы. Последнее усилие: еще несколько шагов ... Я на вершине, с подветренной стороны неприступного карниза. Нависающая вершина находится менее чем в двадцати футах надо мной: огромная застывшая волна, на гребень которой вьются облака.
Сидя на глыбе льда, я смотрю на то, что я могу увидеть, поднявшись так высоко: море неподвижных вершин, покрытых льдом. На востоке плотная груда черных облаков окружает двадцати трех тысяч футов высотой Хан-Тенгри, эту гигантскую гору.
Весь юго-восточный склон которой до сих пор является "неисследованной территорией". Какая магия в этих словах! На севере, через разрыв в облаках, я вижу неподалеку хребет Терскей, и позади огромная светящаяся пустота невидимого озера и бледная линия Кунгея за ним.
Выступ закрывает часть панорамы. Сары-Тор, до сих пор измерявшийся только в "саженях" поднимается почти на шестнадцать тысяч футов, и я думаю о нем с любовью, как о "моем шестнадцати тысячнике". Теперь я должна спускаться так быстро, как только могу, сражаясь с холодом.
Нет! Я решаю не браться за невыполнимую задачу - снять лыжи, чтобы сбить густой снег, который на них  слежался. Я мчусь вниз, к теплу ... и с какой скоростью! Я еду слишком быстро. Я торможу и тут лечу вперед, окунаясь с головой в снежную массу.
Глубокий снег сильно не утрамбован и, кажется, будто я борюсь с перьями, чтобы выбраться из него. Я совсем забыла, что мои крепления далеко не послушны моим ногам. Я должна применить в своей технику, что "безопасность прежде всего".
Если бы я сломала ногу, то это случилось бы не рядом с "Hоtel Palace", здесь будет некому искать меня. Тем не менее, незабываемые прыжки подчеркивают мой спуск, несомненно, для того, чтобы надолго оставить свои следы на этом гребне.
Укрывшись под перевалом, я останавливаюсь на солнышке, чтобы немного пожевать бараньего жира и шоколада, хлеб и мясо слишком сухие для меня. Верхний ледник обеспечивает превосходное и спокойное скольжение и я отдыхаю. Но плотный и тающий снег нижнего участка способствует тяжелому ходу.
Через три четверти часа после начала спуска я снова в седле. Остальные четырнадцать часов занял подъем, если мне не изменяет память, я предполагала это сделать всего за семь часов. Переправа вечером через Нарын - это совсем другое дело, чем утром: теперь это мощная река, вздувшаяся от мутным вод ледников, таявших от жары.
Медленное возвращение по мере угасания вечернего света! Мы присоединяемся к нашим товарищам, которые тоже вернулись. Я горжусь собой и хочется кричать и рассказывать, где я была, но...приходится ждать вопросов крайне заинтересованного Августа.
- "Это невозможно за такое короткое время," - говорит Капа.
Мила смеется, глядя на меня, и подмигивает в сторону Капы. На ее лице можно прочитать, как в открытой книге - Капа была разочарована тем, что стала не единственной женщиной, которая взобралась на вершину Сары-Тора.
Володя поздравляет меня и жмет мне руку:
- "Скажи, что я могу для тебя сделать!" -
"Как жаль, что нас там не было, чтобы сфотографировать тебя, как ты спускалась вниз", - говорит Мила...
"Когда Погребецкий услышит об этом, он пожалеет, что не взял тебя с собой. Ты бы пригодились ему при съемке фильма".
Прекрасный рабочий день, полный интереса. Я ем за четверых ... и жар оставил меня!

Примечания:

26 Вероятно это место идентично Кастеку известному в седьмом веке. Его упоминает Гардизи, историк одиннадцатого века, под названием прохода Джил.
27 Я не понимаю по-русски (с нем.).
28 Немедленно (с анг.).
29 Завтра (с исп.).
30 Фунт - около половины килограмма.
31 Элечек - киргизский народный головной убор, который носят замужние женщины.
32 Мальчишка (с фр.).
33 Знамя колхоза (с кирг.).
 34 Я должна извиниться за то, что придаю этому вопросу такое большое значение. Но мое путешествие длилось около шести месяцев, с июля 1932 по январь 1933 года. Все деньги которые у меня были в наличии, составляли франки на сумму эквивалентную, скорее меньше 75 фунтов. (Прим. Автора).
35 Мера земельной площади, равная 4047 квадратным метрам.
36 Мешок из цельной шкуры животного для хранения, кумыса.
37 Нормальной по Фарингету считается температура в 98.2ºF.
38 Ребенок (с фр.).
39 Здравствуйте (с кирг.)
40 Меллвилл Герман - американский писатель и моряк.
41 Карутц Рихард - немецкий этнограф и путешественник.
42 Отдых (с исп.).
43 Сатана (с кирг.).
44 Имеется в виду Ферганская долина.
45 Вершина Сары-Тор - названа Пик СНК Киргизии (4946 м.) в 1932 г.
46 Настойка из вишни.
47 Вертикальный зубчатый лед на поверхности ледников.
48 Гора в Альпах.
49 Рыбья кость (с фр.).

Продолжение.

Источник:
Элла Майяр. Салев, ноябрь 1933 года.
Перевод: Владимир Петров, автор книг: «Пишпек исчезающий», «Гора, приносящая счастье», «Великая гора Улуу Тоо».
Ella K. Mallart «Turkestan Solo On Woman's». Expedition From Tien-Shan to the Kizil Kum. Villiam Heinemann Ltd. London:Toronto. First published in Great Britain. G.P. Putnam’s Sons. The Edition published by Villiam Heinemann Ltd. 1938.