«Думаю, что Рыбаков мог бы быть крайне полезен в этнографическо-музыкальном отношении среди Ваших инородцев и сохранить для нашей науки и искусства драгоценные материалы. Быть может, даруя Рыбакову Ваше покровительство и помощь, Вы ему дадите возможность: 1) совершать небольшие поездки в наиболее важные по его делу округа и центры;
2) что Вы велите снабдить его граммофоном, который в настоящее время в сильном употреблении для записывания народных песен, мелодий и прочее.
Ко всему этому могу прибавить, что Рыбаков – человек безусловно честный и хороший, кроткого и тихого нрава. Мне кажется, что если Вам угодно будет взять его под Ваше крылышко, Вы будете довольны, а он способен принести много пользы делу, которое остановило на себе Ваше внимание». 

Из письма от 3 сентября 1901 г. В.В. Стасов к приамурскому генерал-губернатору Н.И. Гродекову.

По поручению Императорского Географического общества, я весною 1896 года отправился в Киргизскую степь с целью собирания памятников поэтического и музыкального творчества киргиз. В начале мая я приехал в Оренбург. Я был на рубеже Европы и Азии, и самая физиономия города говорила, что здесь встречаются два мира.

I. Предварительные впечатления.

Прежде чем приехать в Оренбург, мне пришлось побывать на севере России - в городе Вологде. Из этого края путешественник выносит цельное впечатление: коренная, старинная Русь царит всюду, ничем не нарушаемая; постройки однообразные, деревянные, как издавна по всей Руси; среди них церкви и церкви разнообразной, нередко красивой архитектуры, - ничего другого, никаких посторонних чужих впечатлений…
Деревянная и святая Русь господствует здесь безраздельно. Иной ряд впечатлений сообщает путешественнику г. Оренбург. От железнодорожного вокзала шоссированная дорога проводит в улицы города, и путник встречает здесь новые каменные дома, сады направо и налево, широкие улицы, усаженные аллеями.
Впечатление нового города, по своему происхождению относящегося к недалекой эпохе, - путник получает тотчас же: одни казенные огромные здания, напр., пятиэтажные кадетские корпуса, предназначенные для военных воспитанников всей Средней Азии, говорят о современной почти эпохе.
О господствующей христианской нации свидетельствуют церкви, но не столь уже многочисленные и не такие древние, как, напр., в Вологде, почему с ними не связано почти никаких преданий. Но что сообщает особенную характерность городу, вносит совершенно новый, оригинальный тон в сумму впечатлений от него, - это стройно высящиеся башни, или минареты, мечетей с гордо поднятой луной.
Когда дорога от вокзала, проходя мимо расположенных направо и налево тенистых садов Караван-сарая, душистого парка, губернаторского сада, приближается к новому красивому православному собору, взор невольно приковывается неожиданным зрелищем: налево от дороги гордо и изящно возвышается над садами тонкая белоснежная колонна минарета
Караван-сарайской мечети, - лучшей в городе, и одним своеобразным видом своим открывает перед свежими чувствами целый новый мир, мир мусульманской Азии, которая отсюда начинается, - мир, полный особого содержания, настроения, грез и поэзии.
Этот изящный, своею луною теряющийся в небесах минарет, как бы исполнен меланхолической мечты или думы, в которой сквозит скорбь о настоящем и надежда на будущее. Через несколько саженей далее перед взорами раскрывается покойный, величавый, превосходной архитектуры, православный собор, - представитель другого мира, с которым столь непримирим и от которого так сильно отличен мир мусульманства.
Население города не менее смешанно; здесь встречаются и русские, и татары, и башкиры, и киргизы, и мордва и пр. Здесь, на оренбургской площади, путник воочию видит встречу двух миров - мира Европы, христианства и мира азиатского ислама, - и это совпадает и с географическим соседством Европы и Азии: город лежит на правой стороне р. Урала, а тотчас за рекой, на левой стороне, географически уже начинается Азия.
Запасшись необходимыми справками в Оренбурге в Тургайском областном правлении, я в сопровождении переводчика - ученика Оренбургской киргизской учительской школы (Юсупова) в 20-х числах мая выехал в Тургайскую и Уральскую области к киргизам.
Киргизский народ занимает громадную территорию азиатского материка приблизительно между 55° и 40° северной широты и 20° и 56° восточной долготы, которая составляет так называемую Арало-Каспийскую впадину, известную у персов под названием Турана.
Границами этой территории можно принять: на севере - часть Алтайских гор, реку Иртыш приблизительно до Омска, отсюда линию до р. Тобола (при Звериноголовской станице Оренбургской губернии), на западе - Тобол, реки Уй и Урал в Оренбургской губ. почти до Оренбурга (до Нежинского поселка в XVIII веке от Оренбурга), отсюда граница переходит р. Урал и идет по речкам Бердянке, Курали, Илеку до устья последнего, и затем опять по р. Уралу до Каспийского моря; на юге с киргизами граничат Аральское море, земли туркмен, хивинцев, Бухара, Кокан, на востоке - китайские владения.
На юге и юго-востоке киргизские земли обрамляют следующие горные хребты: Алтайские горы, хребты Нарымский, Таргоботайский, горы Алатау, хребты Тянь-Шань, Кашгар-Даван, и к северу от р. Сырдарьи - хребты Каратау и Александровский.
Вся киргизская территория в административном отношении входить в состав следующих областей: Уральской, Тургайской, Сырдарьинской, Ферганской, Семиреченской, Акмолинской и Семипалатинской. Тургайская и Уральская области, в частности, занимают площади - первая в 400.830 кв. верст, с населением в 386.300 душ; вторая в 460.000 кв. верст, с населением до 500.000 душ. Тургайская область почти исключительно населена киргизами-кочевниками, оседлых русских числится только 29.502 души.
В Уральской области кроме киргиз живут русские крестьяне и казаки. Киргизы называют себя «казак», и это очень странно слышать русскому человеку, привыкшему думать, что название «казаки» существует только у русских, тогда как целое огромное племя спокон века называет себя этим именем и мы, русские, неправильно называем их «киргизы», взяв это имя от одного племени, составляющего лишь часть киргизского народа, живущего близь Алтайских (Алатауских. - rus_turk.) гор у китайской границы и называемого кара-киргизы, или буруты.
Мой путь среди киргиз имел следующее направление: из Оренбурга я выехал на Илецкую Защиту, знаменитую соляными копями, отправился на юго-восток в город Актюбинск Тургайской области; прожив несколько дней в этом последнем, я направился на юг в (1) город Темир Уральской области, известный обширной ярмаркой для киргиз.
Из Темира я поехал на восток к Мугоджарским горам, считающимся продолжением Уральского хребта в азиатских степях. Начиная от Темира, я уже простился с дорогами и ехал прямо степью, пролагая свой путь; приблизительно верст 150 пришлось ехать до Мугоджарских гор, путешествовать в них в разных направлениях, и затем продолжать путь из Мугоджар на северо-восток все тем же полем без дорог по направлению к селению Карабутак, лежащему на почтовом тракте к Ташкенту.
Так как в этих местах обыкновенно никто не проезжает, то в направлении пути пришлось быть в зависимости от киргиз, которые из своих соображений удлиняли путь и вместо 80 - 100 верст от Мугоджар к Карабутаку провезли меня верст 150.
Из Карабутака я ездил в разных направлениях по киргизским кочевкам на реке Иргизе и соленых озерах. По возвращении в Карабутак направился по тракту к Актюбинску и останавливался в разных аулах в стороне от дороги. Провел вторично несколько дней в этом городе, затем на обратном пути к Илецкой Защите останавливался как вдоль тракта, так и в стороне.
Между прочим, в окрестностях Илецкой Защиты знакомился с бытом киргиз, находящихся уже под сильным русским влиянием, что выражается в хорошем знании русского языка, появлении в домашнем обиходе вещей русского изделия, напр., вилок, тарелок, знании русских песен и мелодий, употреблении некиргизских музыкальных инструментов: гитары, скрипки, гармонии и т. п.
В Оренбург возвратился от села Григорьевки русскими хуторами и немецкими колониями.

II. Русская власть в степи.

Когда я весною выезжал из Оренбурга в Киргизские степи, я думал, что в их необъятном просторе затеряется вскоре влияние русской власти и я останусь вне ее покровительства, а знойное степное солнце испечет меня.
Но я ошибался.
На всем пространстве степей, даже в самых глухих закоулках, не переставало ощущаться присутствие власти, крепкой, сильной и правильной административной организации; области разделены на уезды, а уезды на волости; высшие представители власти в степи - уездные начальники - генерал-губернаторы в миниатюре и облечены большими полномочиями: они и уездные исправники, и головы - и заведуют хозяйственною частью, и имеют право ареста до 7 дней.
Уездный начальник для киргиз - власть, с которой шутить нельзя и к которой они относятся с почтением; в волостях существуют должности волостного управителя и при нем волостного писаря, в аулах - аульные старшины; должности волостного управителя (болыс, как произносят киргизы) и аульных старшин занимают киргизы по выборам; волостными писарями бывают обыкновенно русские, причем в Тургайской области в волостях ближе к центру управления - Оренбургу и вообще в тех, в которых русское население значительно, - волостные писаря нанимаются самыми волостными управителями; в далеких же горных волостях в Иргизском и Тургайском уездах волостные писаря назначаются и получают жалование от казны и имеют полномочия и даже некоторое политическое значение: в этих совершенно лишенных русского населения волостях с диким, не знающим удержу населением волостные писаря представляют единственную русскую власть; без них русское влияние совершенно замерло бы в таких далеких и диких местах степи.
Но, конечно, в таких глухих местах не без того, что писаря злоупотребляют своим влиянием и эксплуатируют население. С водворением русской власти последовало умиротворение Киргизской степи, в которой волнение не прекращались в течение более чем столетия со времени принятия киргизами русского подданства.
В 1732 г. киргизы так называемой Малой орды, по почину их хана Абул-Хаира, а вслед за ними в 1740 г. киргизы Средней орды приняли русское подданство. Это принятие, было в сущности делом расчета Абул-Хаира: таким путем он надеялся упрочить ханское достоинство в своем роде на вечное время; и действительно, русские в течение целого столетия выбирали ханов из рода Абул-Хаира, поступая в этом случае вопреки народным обычаям. Ханы и их органы - султаны были очень непопулярны среди народа за поборы и злоупотребление властью. Особенно усиливалось неудовольствие в народе на правителей с тех пор, как в 1824 году ханское достоинство среди оренбургских киргиз было уничтожено; степь была разделена на три части; управление каждой частью было вверено особому старшему султану, иначе, султану-правителю.
Султанам дана неограниченная власть и право наказывать подведомственных им киргизов за грабежи на линии, для чего каждому из них был придан отряд в 200 казаков. Этот отряд дал возможность султанам только преследовать своих личных врагов, нисколько не обеспечивая наших границ и не водворяя спокойствия в степи (Л. Костенко. Средняя Азия. Спб., 1870 г.. Стр. 111).
Султаны на глазах народа становились все более непопулярными и не имели никакого авторитета, возбуждая лишь смуты своим корыстолюбием и честолюбием; противоположность между султанами и народом сказалась и в том, что все население делилось у них на два разряда: на белую кость, к которой принадлежали ханы и султаны, и черную кость - простой народ.
Лишь немногие выдающиеся и радевшие о народных интересах султаны благодарно вспоминались народной памятью; один за другим возникали бунты и появлялись мятежники, напр., в 1837 г. султан Каип, к которому вскоре присоединились два батыря: Исетай и Джуламан со своими шайками, в 1838 г. и далее в 40-х годах султан Касым и особенно сын его Кенесары.
Неспокойствие в степи продолжалось до времени введения в действие «Временного положения об управлении в областях Уральской, Тургайской, Акмолинской и Семипалатинской» 1866 г., когда управление степью перешло непосредственно в русские руки, и ненавистное для народа правление султанов было отменено.
С 70-х годов в степи водворилось полное спокойствие, после того, как киргизы увидели, что русские внесли лучшее управление, порядок, прекратили взаимные распри их из-за честолюбия правителей, положили конец поборам властей и обеспечили для каждого спокойное существование, - словом, проявили те качества, благодаря которым они в связи со своею военною силою пользуются таким престижем во всей Средней Азии.
Поэтому-то к каждому русскому в степи киргизы чувствуют особое почтение как представителю высшего, лучшего порядка вещей, а если проезжающий заручится предписанием от уездного начальника, то может рассчитывать прямо на почетный и широкий прием; предписание или открытый лист от губернатора менее действительны: я имел открытые листы и от Императорского Географического общества из Петербурга, и от тургайского губернатора, но они не производили такого действия, как предписания уездных начальников, близкой и осязательной для киргиз власти.
Таким образом, крепкая русская власть уже водворилась среди кочевников.

III. Характер степи летом 1896 года.

Отправляясь в степь, я с некоторою опасливостью относился к летному степному солнцу, наслышавшись и начитавшись о его знойности. Но исключительное лето 1896 года, изобильное дождями, спасало меня от знойности южного солнца, а богатый травяной покров, вопреки обыкновению все почти лето державшийся на полях, сообщал степи оживление и избавлял путешественника от тех унылых и тяжелых впечатлений, какие выносятся из степи в сухие, знойные лета, когда всякая травяная растительность выгорает, земля чернеет, и остается лишь высокий жесткий ковыль, а раскаленное солнце немилосердно палит, и негде скрыться от него и нечем умерить его огненное дыхание.
Благодаря многоснежной зиме и обильным дождям на реках было большое половодье, и во второй еще половине мая я переправлялся на пароме через реку Илек в том месте, где обыкновенно переезжают бродом. Из Оренбурга я выехал в почтовом экипаже и сделал ошибку, как после увидел, что не запасся собственным экипажем.
Пока ехал я по почтовым трактам (до гор. Актюбинска Тургайской обл. и гор. Темира Уральской обл.), на которых установлены станции с 3-мя парами лошадей, одним тарантасом и одной телегой, я еще кое-как мог получать экипаж, да и то не всегда: в некоторых местах перед моим приездом проходила почта и увозила тарантас, так что или приходилось ехать в телеге или дожидаться возвращения экипажа.
Но когда от города Темира я взял направление на восток к Мугоджарским горам и приходилось ехать прямо полем, где не предстояло встретить никаких станций, мне посоветовали в городе непременно приобрести экипаж. С трудом разыскал я и купил последний у одного оренбургского татарина, приехавшего в гор. Темир на ярмарку, запасся и своею упряжью и не сожалел: в южных волостях Тургайской и Уральской областей киргизы до сих пор не усвоили никакого способа передвижения, как только верхом, и ни экипажей, ни упряжи, ни объезженных лошадей там и в помине нет.
В первое время, когда я ехал от Оренбурга в открытых почтовых экипажах, я чувствовал удручающее влияние степного солнца: лицо сильно краснело, кожа трескалась, чувствовалось общее ослабление организма и тяжесть в голове; без покрытия головы и лица чем-нибудь белым нельзя было и думать ехать: солнце начинало к полудню прямо жечь.
Но когда я продолжал путешествие в собственном крытом экипаже, тогда условия путешествия переменились: белый парусинный верх своеобразного татарского экипажа и в самый полдень обеспечивал тень и укрывал от солнца, не лишая благ ветерка; впрочем, и самое солнце истекшего лета 1896 года не было так жгуче, как обыкновенно, и перепадавшие дожди сменяли полдневную духоту живительной прохладой, причем как-то случалось так, что дожди чаще всего бывали по сторонам нашего пути, и нам представлялись случаи любоваться живописными картинами степного неба во время дождя: большие дождевые облака то направо, то налево, то впереди ходят по простору степного неба, во всей своей целости раскрытого для взора, и оживают и точно разукрашиваются при блистании молний и раскатах грома. А дождь полосами так и льет по сторонам.

IV. Станции-кибитки.

Что прежде всего бросается в глаза едущему из Оренбурга, когда он оставляет пределы Оренбургской губернии около Илецкой Защиты и вступает в настоящие земли киргиз, - это своеобразные станции на трактах - те же киргизские кибитки, отличающиеся лишь тем, что внутри их ставятся стул и стол для проезжающих.
Кроме станционной кибитки и разве еще навеса для лошадей и экипажей на таких станциях ничего нет, и они одиноко стоят в степи. Тракты и станции учреждены стараниями, конечно, русской администрации. Дороги в степи прекрасные, ровные, конечно, не оттого, что их устраивают, а оттого, что поверхность ровная и грунт твердый.
Проезд в киргизских областях дешевый - 1½ коп. с версты и лошади, что особенно заметно по сравнению с соседней Оренбургской губернией, где берут по 4 коп. с версты. Это на том основании, что в киргизских степях прокорм лошадей дешевый, тогда как в соседних русских губерниях корм, напр., овес дорогой; но говорят, что это не соответствует действительности, и в Оренбургской губернии могли бы возить дешевле.
Илецкая Защита (в 60 в. от Оренбурга) - последняя русская станция; следующая станция по тракту в гор. Актюбинск в 21 версте - Кызыл-Жар (Красный Яр) уже киргизская и представляет одну-две кибитки в степи. Таким образом, станции первые знакомят путешественника с обычным жилищем киргиза - кибиткой, которую они называют үй (дом) и которая не раз была описана другими путешественниками.
Скажу только, что кибитка, то же, что у башкир кош, представляет легкую куполообразную (уык - купол) постройку из деревянных решеток (кереге́), покрытых войлоком или кошмами (туырлы́к), с одною дверью (есык) из войлока и наверху с отверстием (шанграк - круг наверху); против двери находятся сундуки (сандык) с имуществом, а около них почетные места для гостей на разосланных коврах (клем); по сторонам от входа - всякого рода утварь, между прочим, принадлежности для приготовления кумыса, а также кровати; последние распространены почти повсеместно в степи. Между тем А. Левшин, напечатавший в 1832 г. «Описание киргиз-казачьих орд и степей» в трех частях, описывая кибитку, о кроватях не упоминает, а говорит только:
- «На полу (разумеется, земляном), устланном коврами или войлоками, стоят большие чаши, котлы, деревянные изголовья, на который кладут подушки, и особого рода ящики (с разными украшениями), в коих держат мешки, наполненные кумысом» (Часть 3-я, стр. 21).
Таким образом, до 30-х годов кроватей у киргизов не было, а существовали только изголовья, следовательно, распространение кроватей у киргиз надо отнести ко времени после 30-х годов, несомненно, под влиянием русских. Также к нововведениям последнего времени относится появление даже швейных машин в киргизских кибитках, но, правда, только в волостях, недалеких от Оренбурга и других русских городов.
Киргизская кибитка - это подобие той же степи и небесного купола, высящегося над ней; такое сравнение само собою напрашивается, и особенно резко бросилось оно мне в глаза, когда я при первых знакомствах с киргизской жизнью вышел однажды ночью из кибитки наружу и взглянул на блиставшее звездами небо и ровную как пол кибитки темную степь, над которой возвышался такой величавый купол, как небесный свод; кибитка - подобие вселенной, как она раскрывается в степи, и, может быть, кочевники создали ее, подражая мирозданию, которое постоянно было перед их глазами.
Подобие увеличивается, когда в старой кибитке дырявая крыша ее блещет звездами, и когда дождь идет и внутри самой кибитки, как это пришлось мне испытать на одной станции ночью.

V. Киргизские орды и роды. 

«Первые кочуют по Эмбе в песках Барсуках и по западному берегу Аральского моря, а другие два – по пути из Орской крепости около реки Иргиза, близ Сырдарьи и в песках Каракум. Они, однако ж, были точно из тех родов, к коим Бекчурину от Комиссии было предписано ехать. Дюрткаринцы и некоторые из чумекейцев, хотя всегда участвовали в грабежах караванов, но в сие время присланные сии по доверенности от народа, объявили признательность свою и желание прекратить их шалости, обнадеживая по временам возвратить прежде ими пограбленное, и в доказательство их усердия уверяли нас под присягою, что проводят в Бухарию безопасно и спокойно.» 

Гавердобский Я. П. «Обозрение Киргиз-кайсакской степи или Дневные записки в степи Киргиз-кайсакской 1803 и 1804 годов». 

Мое путешествие имело место в землях так наз. бывших Малой и Средней киргизских орд. Дело в том, что киргизы разделялись до водворения русских порядков на три орды: Большую, Среднюю и Малую; первая занимала восточное положение и граничила с Китаем, Коканом, Ташкентом и Бухарою; Средняя орда размещала свои кочевья от Аральского моря на север к рекам Ишиму и Тоболу; Малая орда занимала земли между Мугоджарскими горами, Каспийским морем, рекою Уралом и Оренбургом.
Будучи ближе, чем другие орды, к русским, она больше всего имела сношения с последними и подвергалась их влиянию, особенно в новейшее время. Орды киргизские разделялись на роды, и родовое начало у киргиз очень сильно до настоящего времени: хотя русское правительство старается ослабить его, но и теперь еще случаются большие волнения, ссоры между родами; даже из-за частных ссор целые роды считают своею обязанностью вступиться за своего обиженного или замешанного в ссоре сочлена и устраивают иногда целые сражения, при чем бывает много убитых.
Киргиз - вольный сын степей и до сих пор не знает еще удержу своим порывам, особенно в волостях, далеких от русской власти. Киргиз во всем обязан степи, ею живет и движется, поэтому не знает и не хочет знать другой зависимости.

VI. Скотоводство.

«Табуны с сим скотом разделяются по большей части на три разряда. В первом находятся дойные самки, по-киргизски байтан, пасомые отборным нехолощеным конем, по-киргизски аегыр, который по природному, так сказать, побуждению всегда бдит за оными, содержит в соединении, остерегает от хищных зверей, перегоняет на другие выгодные пастьбы и на водопой. Двух таковых коней в одном табуне быть не может, ибо если они только чуть заметят вблизи один другого, то бросятся со остервенением бить и грызть друг друга до тех пор, покуда один останется на месте мертвым. Другой табун состоит из лошадей холощеных, по-киргизки ат, начиная от третьего года и далее; сии редко пасутся вместе с самками. В третьем находятся одногодки и жеребята до двух лет (кулун). Они от самого, так сказать, появления на свет уже объезжаются и сначала всегда малыми детьми. Овцы киргизские, или ордынский Ovis laticandas, от европейских имеют большее отличие, которое известно многим или из самоличного рассматривания, или от описаний.»

Гавердобский Я. П. «Обозрение Киргиз-кайсакской степи или Дневные записки в степи Киргиз-кайсакской 1803 и 1804 годов».  

Главный источник существования для него - скотоводство, которое существует, впрочем, почти без всяких забот со стороны киргиз; скот сам множится, сам питает себя не только летом, но и зимою, сам оберегает себя, насколько может, от лютости вьюг, все дает киргизу и ничего не требует от него.
В стадах все богатство киргиза, поэтому весь строй его жизни приноровлен к условиям существования скота; между прочим, последний должен пастись, переходить с места на место, от этого-то киргиз создал себе такое легкое удобопереносимое жилище, как кибитка.
Для поддержания благосостояния необходимо, чтобы киргиз мог пользоваться приплодом как процентами с основного капитала, если же он начнет расходовать самые стада, основной капитал, он быстро будет беднеть, скот скоро исчезнет, и киргизу останется идти в вечную кабалу к какому-нибудь богачу.
Так как киргиз не заботится о скоте, то у последнего является много врагов, которые могли бы быть менее страшны, если бы человек прилагал какое-нибудь старание об источнике своего существования. Одним из самых страшных врагов скотоводства среди киргиз являются суровые зимы и мятели, или бураны.
Так как климат в Киргизских степях континентальный, то при нестерпимом зное летом, особенно в горных частях, зимы бывают нередко суровы, многоснежны с буранами. Все пастбища покрываются твердым глубоким снегом, который плотно придавливает к земле обледенелые травы и таким образом лишает скот возможности «тебеневать».
В пояснение этого слова надо сказать, что скот сам добывает себе пищу зимою, выбивая копытом из-под снега траву. Пастьба скота на снежных полях и называется тебеневкой.
- «Напрасно лошади, разгребая снег, стучать копытами, - ледяной покров не поддается…» - говорит г. Полферов в книге «Земледелие в Тургайской области».
Потери скота в это время достигают иногда ужасающих размеров. Так, по отчету тургайского военного губернатора, в зиму 1879 - 1880 г.г. в тургайских степях от гололедицы, буранов и глубоких снегов погибло 1.528.679 голов разного скота из общего количества 3.652.737, т. е. почти 50%.
Лишь в последнее время стараниями Тургайского областного правления в области стали производиться обязательные заготовки сена, и положение скотоводства теперь более обеспечено; вместе с тем для скота начали делать изгороди и прикрытия от буранов.
Надо сказать, что до настоящего столетия киргизы даже для себя не устраивали зимовок и землянок, в которых они живут теперь зимою, а круглый год кочевали все в тех же легких и доступных для буранов кибитках, и зимою лишь прикрывали их двойным рядом войлока и засыпали снегом; но случалось, что порывы бурана сносили кибитку с места, и все население ее с малыми ребятами оставалось в открытой степи на произвол жестокого ветра.
Кибитка вообще не выносит сильного ветра, и мне летом приходилось видеть тревогу киргиз, когда надвигались огромные грозовые тучи и налетали предвестники бури: киргизы второпях бегали вокруг кибиток и прикрепляли их веревками к запасным колам вокруг.
Стада для киргизов, таким образом, в смысле забот обходятся почти ни во что, и в степи говорят, что одинаково стоит содержать одну лошадь или целый табун, т. е. ничего не стоит, пока раздольная степь одинаково в состоянии обеспечить и одну лошадь, и целые табуны.
Киргизы содержат и разводят следующих животных: лошадей, крупный рогатый скот, верблюдов, овец и коз. Лошадь и верблюд оказывают наиболее услуг киргизу, они доставляют ему главные перевозочные средства; лошади неважной породы, но выносливы.
Порода не улучшается оттого, что киргизы слишком рано, на 3-м году, начинают ими пользоваться, ездить верхом, возить тяжести. Лошадь по уму ставится обыкновенно выше, чем верблюд, последнее животное считается глупым увальнем.
Но если лошадь умнее, то верблюд, бесспорно, способнее: в тех случаях, когда лошадь выбьется из сил, отказывается служить, верблюд преспокойно продолжает работу или везет на себе и в телеге огромные тяжести как ни в чем не бывало, и так послушно, спокойно идет себе по степи, часто безводной, гордо и высоко неся свою голову и посматривая по сторонам взором, исполненным некоторой трагичности.
Собственно, особенной глупости верблюд не обнаруживает, и только то, что он вообще порядочный увалень, хотя в экстренных случаях может бежать и очень быстро, и что он так всецело предал себя к услугам человека и так послушно исполняет все его требования, что он менее опрятен и благообразен, чем лошадь, - эти обстоятельства, вероятно, и составили ему репутацию более глупого животного сравнительно с лошадью. Между тем верблюд в степи незаменимый спутник человека.
О скотоводстве в Тургайской области составлена целая обстоятельная книга г. А. И. Добро(с)мысловым и издана в Оренбурге Тургайским статистическим комитетом в 1895 г. Так киргиз главные средства существования получает от скота, но нисколько не трудясь для этого, а все получая даром, живет жизнью праздной.

VII. Земледелие. 

Другой источник существования у киргиз - это земледелие, но им занимается лишь некоторая часть киргизского племени, преимущественно в северных волостях Тургайской и других областей, там, где оказывается плодородная земля.
В приаральских и прикаспийских песках едва ли когда будут заниматься киргизы земледелием, и кочевой образ жизни надолго останется для них единственно подходящим образом жизни. Но вообще говоря, киргизы, как это ни будет неожиданно, может быть, для многих, несмотря на то, что кочевники, уже давно занимаются земледелием и обнаруживают к этому занятию большие склонности.
Возникновение земледелия среди киргиз Тургайской области имеет двоякий источник: земледелие появилось, во-первых, под влиянием русских, во-вторых, по собственному почину киргиз там, где о русском влиянии не могло быть и речи.
Под русскими влияниями, со времени водворения в тургайских степях русских поселенцев, земледельческая деятельность между кочевниками стала заметно развиваться в двух северных уездах области - Актюбинском и Кустанайском, где местные условия ей благоприятствовали.
Тургайская область 50-ю параллелью делится на две резко отличающаяся одна от другой части - на северную с двумя уездами - Актюбинским и Кустанайским, и южную - с уездами Тургайским и Иргизским. Северная часть области, благодаря отрогам Урала, носящим здесь название Мугоджарских и Губерлинских гор, представляется возвышенной, с большим числом речек и озер, берега которых покрыты тальником или камышом.
Общий вид ее не так однообразен, как в других местах среднеазиатских степей: почва состоит преимущественно из глины и песку, покрытых пластом чернозема, который ближе к Оренбургской губ., составляющей северо-западную границу области, делается толще, и по мере приближения к югу совсем исчезает.
С 70-х годов текущего столетия, т. е. со времени появления русских поселенцев, и начинается, собственно, развитие в степи земледельческой промышленности. Русские скоро рассеялись по аулам и, выбирая более удобные для земледелия места, стали производить усиленные распашки земель, вызывая подражание со стороны киргиз.
И киргизы с таким усердием занялись новой промышленностью, что являются теперь даже более значительными землепашцами по количеству засеваемой земли, чем русские. Из всеподданнейшего отчета Тургайского губернатора за 1894 г. можно видеть, что в этом году собрано хлеба на пашнях русских 2.258.241 пуд, а на киргизских пашнях 6.051.363 пуда, т. е. почти в три раза более, хотя это не говорит еще об обеспечении хлебом всего киргизского населения, так как на одну русскую семью приходится пудов собранного хлеба 383, а на кибитку киргизскую 86,1 пуда тем не менее в Кустанайском, по крайней мере, уезде самые крупные земледельцы-киргизы, и лучшею пшеницею считается киргизская.
В интересах истины надо сказать, что киргизы не самостоятельно обрабатывают пашни, а с помощью все тех же русских поселенцев, которые из-за нужды идут к ним часто в работники или обрабатывают землю исполу, причем зерно обыкновенно киргизское, а труд - русский.
Надобно к этому добавить, что сильно эксплоатируют киргизы-богачи нужду и бедность русских поселенцев. В южной части области земледелие, напротив, возникло самостоятельно, по почину киргиз. По этому поводу рассказывают трогательную историю, как один киргиз по имени Сеит-Кул претерпел большие страдания из-за идеи водворить земледелие среди соплеменников (см. статью Сейдалина 2-го в «Записках Оренбургского отдела Императ. Географ. общ.», 1870 г.).
Киргиз Сеит-Кул из кипчагского рода, живший от 1770 г. по 1830 г., был настоящим пионером хлебопашества между киргизами в бассейне реки Тургая. По преданию, он отличался умом и предприимчивостью и с детства поражал своею изобретательностью.
Он не мирился с зависимостью своего племени от чужеземного народа и задался мыслью сделать свой народ независимым. Когда он искал в глубине Азии свободных мест для своего народа, он был поражен благосостоянием оседлых жителей посещенных им стран благодаря занятию главным образом земледелием, которое он и решил ввести среди своих соплеменников.
Первые опыты увенчались успехом. Сеит-Кул основал нечто вроде земледельческой колонии и бодро отстаивал ее от нападения кочевников, занимавшихся взаимным грабежом. Число его последователей увеличивалось, а чтобы положить прочное основание оседлости, в которой Сеит-Кул видел залог благополучия для киргизов, он задумал устроить поселение в виде торгового рынка для сбыта продуктов земледелия.
Но преждевременная смерть помешала ему исполнить этот план. Сеит-Кул был убит мятежниками во время намаза, молитвы. Он мог избежать опасности, но не хотел нарушить молитву, считая такой поступок малодушным. Вот какой замечательный человек, носитель культуры появлялся среди киргизов.
Его последователи мысль о поселении оставили, но земледелием продолжали заниматься, и оно не прекращается в бассейне р. Тургая и до настоящего времени, хотя, по первобытности своей и ограниченности местностей удобных для хлебопашества, нуждается во многих улучшениях.
Но, бесспорно, оно возникло и существует вне всяких русских влияний. О земледелии у киргиз упоминает и А. Левшин в сочинении «Описание киргиз-кайсацких орд и степей», Спб., 1832 г. (Ч. 3-я, стр. 199), не отмечая при этом никаких русских влияний. Хотя он говорит, что хлебопашеством занимается весьма малая часть сего народа, но вместе прибавляет, что в Большой орде земледельцев много, особенно в той ее части, которая кочует около Ташкента и Туркестана.

VIII. К вопросу о русских влияниях в земледелии киргиз.

Тот же автор приводит другое свидетельство, что в XVIII стол. у киргиз было земледелие, - свидетельство, устанавливающее уже русское влияние. Он сообщает, что около 1764 г. «султан (впоследствии хан) Средней киргизской орды Аблай просил правительство русское о присылке к нему 10 человек хлебопашцев, которые бы могли выучить земледелию его киргизов.
Екатерина повелела сию просьбу исполнить, взяв, однако ж, от Аблая надежных аманатов, которые бы могли обеспечивать свободу посланных к нему россиян» (там же, часть 2-я, стр. 243). Таким образом, в более южных местностях Киргизских степей земледелие развивалось под влиянием среднеазиатских народов: сартов, таджиков, хивинцев и др. и с точки зрения русских имело самостоятельное происхождение, в северных уездах получило толчок и жизненную силу под русскими влияниями.
Для тех, кто склонны отрицать положительное значение русских влияний в этих местностях и признавать за киргизским земледелием лишь естественноисторическое, органическое развитие, можно привести ряд фактов, которые значительно ослабляют правдоподобность этой точки зрения.
В северных уездах Тургайской области еще недавно, 25 или 30 лет тому назад, киргизы не знали никаких сельскохозяйственных работ; но в 70-х годах текущего столетия появились первые русские поселенцы в Кустанайском уезде Тургайской области, и с этим временем совпадает начало земледелия у киргиз; если указывают на то, что киргизское земледелие развивается преимущественно в тех волостях, где нет русских поселенцев, то это не отрицает влияния русских переселенцев, потому что все это совершается в одной и той же местности; некоторые утверждают, что русские переселенцы не могли оказывать положительного влияния на земледелие киргиз, потому что вносили только хищнические приемы обработки земли, беспорядочно засевали участки земли там и сям, не заботились об удобрении их, истощали вконец и затем бросали, и таким образом делали бесплодными большие площади земли; эти же приемы обработки усваивались, будто бы, и киргизами; но и это обстоятельство не имеет убедительной силы по занимающему нас вопросу: ведя хищническое хозяйство, переселенцы во всяком случае приносили с собой знание лучших приемов и способов обработки земли, которые отсутствовали у киргиз; затем, хищничество в земледельческом хозяйстве нельзя ставить всецело в вину переселенцам, - оно в значительной степени обусловливается характером края, столь изобилующего хорошими свободными землями так, что каждый мог пахать где и сколько хотел: какая надобность переселенцам удобрять землю, когда она и без того хорошо родит и когда всякий участок земли можно заменять другим, свежим?
Хищническими инстинктами в хозяйстве увлекаются здесь не только русские крестьяне, но и прославленные культуртрегеры - немцы: мне известны около некоторых уездных городов Оренбургской губ. заимки немцев-докторов, которые, засевая 200 и более десятин, и не думали заниматься удобрением земли, а лет через 4 - 5 меняли заимки на новые; также немцы-колонисты вблизи Оренбурга и Тургайской области, переселившиеся туда из Херсонской губ. и купившие большое число десятин земли в собственность, говорили мне (летом 1896 г.), что не удобряют земли, хотя она их собственная: зачем-де удобрять землю, когда она и так родит, да и нет возможности удобрять ее при большом числе засеваемых десятин.
Таким образом, обвинение русских поселенцев в хищничестве при возделывании степей Тургайской области в значительной степени ослабляется, и самое хищничество несомненно исчезнет, когда будет осуществлено в этом крае надлежащее поземельное устройство, тем более что хищнические инстинкты не коренятся в самой природе русских переселенцев, а вызываются условиями страны.
Подъем киргизского земледелия объясняют влиянием голодных годов - так название куянжилов (Годы Зайца - rus_turk.), повторяющихся каждые 11 - 12 лет; по общим наблюдениям (между прочим, по свидетельству тургайского военного губернатора в «Обзоре» за 1882 г.), земледелие стало развиваться быстрыми шагами со времени гибельных для киргизского скотоводства 1879 и 1880 г.г.; на этом основании некоторые прямо признают, что только куянжил 1879 - 1880 г.г. влиял на развитие земледелия у киргиз, независимо от русских влияний, но забывают при этом, что куянжилы были постоянно и прежде, но до появления в крае русских земледельцев не содействовали возникновению и усилению киргизского земледелия; прежде эти куянжилы не убеждали киргиз в шаткости благосостояния, основанного на скотоводстве, но именно пример русских поселенцев мог показать обедневшим после голодного года киргизам, что и при ничтожном количестве скота, с двумя-тремя лошадьми или быками можно еще существовать, если обратиться к земледелию; напротив, оставаясь с таким числом скота при скотоводческом образе жизни, приходилось переходить в разряд бедняков -байгушей или джатаков.
Куянжил 1879 - 80 г.г., мне кажется, мог явиться побуждением к занятию земледелием только в связи с примером земледельческого образа жизни русских поселенцев. Русское влияние связывается также в том обстоятельстве, что, как удостоверяет военный губернатор Тургайской области (Обзор за 1885 г.), киргизы Илецкого (Актюбинского) уезда «избыток хлеба, особенно проса, доставляют на продажу в Оренбург и прилинейные селения». Земледелие у киргиз этого соседнего с Оренбургом уезде, далеко превышая личную потребность киргиз в хлебе, развилось благодаря близости такого крупного места сбыта, как Оренбург. Вообще замечено, что земледелие стоит на большей высоте у киргиз тех волостей, которые соседят с русскими волостями, напр., по западной границе Кустанайского уезда, прилегающей к казачьим землям Оренбургской губ.
Влияния русских поселенцев нельзя не признать и в том, что киргизы почти повсеместно пашут уже не старыми киргизскими плугами (тис), а теми же сабанами, какими пашет окрестное русское население, хотя при этом нельзя забывать, что много содействовала распространенно среди киргиз усовершенствованных сельскохозяйственных орудий сама областная администрация, которая в 1890 г. приобрела на остатки от земского сбора сенокосилку для ознакомления киргиз с этого рода машинами; этот опыт имел блестящий успех: уже в начале 1893 г. у киргиз Буртинской волости (близ Оренбурга) было до 30 собственных сенокосилок; кроме того, 28 сенокосилок приходилось на другие волости Кустанайского и Актюбинского уездов; в том же году Областное правление приобрело для раздачи киргизам еще 43 сенокосилки на средства Особого комитета.
Киргизы привыкают постепенно приготовлять землю к посеву с осени; начали сеять высокие сорта хлеба, напр., полтавскую пшеницу, тогда как раньше они сеяли только просо; качество и налив киргизской пшеницы улучшился заметно со времени переселения в область русских, которые принесли с собою лучшие сорта хлебов - полтавскую пшеницу, кубанку; богатые киргизы охотно покупают разного рода сельскохозяйственные машины: плуги, молотилки и т. п.
Этих и подобных данных, которые можно найти в «Обзорах» Тургайской области (прилож. ко Всеподданн. отчетам тург. военн. губернатора за разные годы), - достаточно, мне кажется, для того, чтобы признать, что возникновение и развитие киргизского земледелия в северных уездах Тургайской области происходило под непосредственным воздействием русских, и в том числе переселенцев, а теорию естественноисторического, органического развития земледелия у киргиз можно, по-видимому, без ущерба заменить теорией влияний - среднеазиатских в южных частях Киргизской степи и - русских в северных.

IX. Перерождение кочевого быта под влиянием земледелия.

Развитие земледелия у киргиз явно влечет за собою значительные изменения в формах их быта: по мере усиления земледельческих занятий сокращаются кочевые навыки и обыкновения. Увеличение площади посевов неизбежно стесняет свободу скотоводства и устанавливает  известные границы для пастбищ.
Скот, бывший прежде без призора, поручается теперь пастухам. Наличность пашни или сенокосных угодий, находящихся большею частью около зимовочных стойбищ (кстау), волей-неволей привязывает киргиза к данному месту и не позволяет ему совершать дальние перекочевки: в июле-августе ему надо снимать посев, а если он откочует на дальнее расстояние, то он не успеет вернуться к жнитву.
Постепенно увеличивающаяся прикрепленность к определенному месту выдвигает вопрос о землепользовании и установлении границ владения землею, - явление, относящееся уже к области земледельческого быта, которое сопровождается нередко тяжбами, драками и ссорами между владельцами и посторонними киргизами; раньше была в обычае даровая пастьба скота на чужих землях, а в настоящее время происходят из-за этого постоянные недоразумения, особенно в неурожайные годы, и ведут к вмешательству администрации (Добро(с)мыслов. Скотоводство в Тургайской области. Оренб. 1895 г. Стр. 20).
С развитием земледелия кочевки теряют свой первоначальный характер, и киргизы-земледельцы уже не кочуют далее 40 - 50 верст от своих кстау (зимовок). В Иргизском, напр., уезде сами киргизы открещиваются от названия кочевников и не раз говорили мне, что кочевники - это те, которые прикочевывают в их места верст из-за 500 - 600 из Сырдарьинской области, Хивы и пр., а они-де сами - оседлые, дальше 10 - 15 верст не уходят от своих зимовок.
Это обстоятельство вместе с тем имело влияние на сокращение численности скота у киргиз: прежних обширных пастбищ уже не могло быть при наличности пашен и невозможности откочевывать далеко от зимовок, поневоле приходится сокращать скот и вместе в большей степени заботиться о его пропитании, чем раньше, когда он сам кормился на просторе зимних полей, выкапывал из-под снегу траву, «тебеневал»; эти заботы о пропитании повели к развитию сенокошения, которое появилось у киргиз в значительных размерах недавно, - около 15 - 20 лет тому назад, и очень привилось у них, как я выше упоминал об этом. Чем более будет развиваться сенокошение, тем больше будет возможности киргизу держать скот зимою около своих жилищ и тем сильнее станет сокращаться значение тебеневок.
Таким образом, киргизы постепенно оседают и прикрепляются к земле, и этот процесс совершается тем решительнее, чем более занимаются земледелием киргизы. В настоящее время киргизы являются и земледельцами, и скотоводами, но с течением времени земледельческий элемент в их быте несомненно получит перевес.
Киргизы обнаруживают явную способность к земледелию, и во всяком случае гораздо большую склонность, чем, напр., башкиры, которые жили дольше и в более близком соседстве с русскими, но до сих пор почти не занимаются земледелием.
При наличности этой склонности они могут менее болезненно перейти впоследствии от кочевого быта к оседлому и целиком усвоить себе земледельческую культуру. Что киргизы могут быть хорошими земледельцами, это показывает опыт наших миссий, при которых крещеные киргизы с успехом занимаются земледелием.
Известный путешественник г. Носилов, летом 1895 г. побывавший в Киргизской степи (в Акмолинской области) и написавший в «Новом времени» № 7163 статью «Киргизская сельскохозяйственная школа: из поездки на Алтай», высказывает мысль, что уже наступила пора, когда киргизу приходится оставлять кочевой образ жизни и приспособляться к оседлому под влиянием главным образом переселенческого движения русских на восток; он говорит:
- «Киргиз все больше и больше с приходом сюда русских выбивается из скотоводства в бедняки, все больше и больше нуждается в оседлости, чтобы пропитать себя коровой, полем, огородом. Он массой идет в работники; он целыми зимовками живет около каждого казачьего поселка, дожидаясь работы; у него нет ни земли, ни стада, никаких средств к жизни; он составляет жалкий опасный пролетариат, рядом с богатством русского поселенца».
Г. Носилов слишком обобщает это явление, и для Тургайской области, по крайней мере, не наступило еще изображаемой им поры: русские поселенцы заняли только северные сравнительно небольшие площади области; не киргизы находятся у них в кабале, а они скорее, они именно живут около аула и ждут от киргиза работы; затем, в южные волости Тургайской и прикаспийские пески Уральской области русский поселенец, вероятно, вовсе не пойдет, между тем киргизы огромными массами могут по-прежнему спокойно кочевать в необъятных песках, уже давно приспособившись жить в них.
Но, вообще говоря, Тургайская и Уральская области способны к земледельческой культуре в большей степени, по некоторым признакам, чем это думают некоторые из местных жителей.

X. Торговля.

Торговля среди киргизов пока не имеет значительных размеров и сосредоточивается главным образом в руках татар, которые в бесчисленном количестве распространяются в степи в качестве мелких кочующих торговцев. Разъезжая в своеобразных экипажах - они занимаются попутно и магометанской пропагандой.
Татары известны у киргизов под именем «ногай» и не пользуются особенным расположением за частые обманы и надувательства покупщиков. Торговля в степи бывает трех родов: постоянная в городах и оседлых пунктах; временная, по преимуществу меновая, в киргизских аулах и периодическая, или ярмарочная.
Меновая торговля в местах расположения аулов производится отчасти бухарскими евреями и главным образом мелкими торговцами из татар оренбургских, уфимских и казанских. По словам г. военного губернатора Тургайской области во всеподданейшем отчете за 1894 г., «торгующие со степью торговцы привозят в степь различные русские и азиатские товары низкого качества, как-то: халаты, азиатские материи, сушеные фрукты и ягоды, дрянной чай, сахар, ситец, различные железные и чугунные изделия и другие предметы киргизской потребности.
Основания подобной торговли заключается в промене русских и азиатских товаров по дорогой цене на обесцененный киргизский товар - скот, продукты скотоводства и киргизские изделия с кредитом на различные сроки. Имея в виду с одной стороны простоту и доверчивость киргизов, а с другой - алчность пристрастных в деле наживы торговцев, становится понятным: сколь выгодна подобная торговля для последних и сколь убыточна и даже разорительна она для первых» (стр. 27).
Таков официальный отзыв о торговцах-татарах. Мошенническими проделками они отличаются на каждом шагу, и мне не раз приходилось видеть, как трусили татары, когда я, напр., указывал им, что они вешают товары на безменах, употребление которых в степи запрещено податными инспекторами, - и как просили не выдавать их; или, встретившись однажды с такими кочующими торговцами, я захотел сфотографировать вид на их походную телегу - лавку, и пока занимался этим, татары, по словам моего спутника, дрожали и не смели тронуться с места: причиной этого было то, что они приняли меня за ветеринарного врача, а на их лавке снаружи были развешаны сырые кожи, что строго запрещается санитарными правилами; они вообразили, что я остановился, чтобы оштрафовать их, а когда этого не оказалось, они с нескрываемою радостью простились со мною, выражая горячие пожелания благополучная пути, и поспешно поехали дальше.
В пределах посещенных мною областей существует несколько ярмарок местного значения, но одна ярмарка, в г. Темире Уральской области, по своим оборотам, доходящим до одного миллиона рублей, заслуживает более общего внимания.
Она ведет свое происхождение с 1879 г. и возникла на месте торга или базара, образовавшаяся само собою, вследствие потребности киргиз в русских товарах. Ярмарка находится за чертой города и производит крайне оригинальное впечатление.
Новый посетитель невольно останавливается перед обширностью ее дворов и своеобразием лавок, представляющих те же куполообразные киргизские кибитки; число лавочных помещений доходит до 325. Ярмарка имеет чисто восточную физиономию, и если бы не русский флаг и не русские главные власти, почти ничто не говорило бы о русском элементе.
Лавки-кибитки тянутся по четырем сторонам площадей, а по линии налево от главная входа приютились харчевни, в которых киргизы-посетители находят пищу и даже ночлег, и вечером, когда лавки закрыты и ярмарочные площади пустеют, харчевни принимают оживленный своеобразный вид, и в них только сосредоточивается в это время жизнь ярмарки: среди наступившей кругом пустынности из окон харчевен приветливо светит огонь, а внутри кипят готовые самовары, предлагаются кумыс, кушанья, и особенно пельмени; киргизы кучками от 3 до 5 и более человек занимают отделения харчевен, располагаются прямо на полу вокруг самоваров и в непринужденной, полулежачей азиатской позе сдержанно разговаривают между собою: шумного говора, а тем более крика я почти не слышал.
В это время совершаются торговые сделки на следующие дни. Главные посетители ярмарки - киргизы, а главные торговцы, конечно, - татары; число лиц, торговавших на ярмарке в 1895 г., выражается в следующих цифрах: русских - 52 чел., татар - 157 чел., киргиз - 51 чел., хивинских и др. подданных - 24, всего 284 человека.
Численностью перевес приходится на долю татар, и они и здесь держат в своих руках торговлю. Первенствующим товаром на ярмарке являются продукты скотоводства, поставляемые киргизами. В будущем ярмарку ожидает значительное развитие, и остается пожелать, чтобы русское купечество не пренебрегало этой ярмаркой, как до сих пор, и вообще не чуждалось степи, в которой оно совсем отсутствует, а, открыв там свои торговые операции, составило бы противовес татарским влияниям и торговле и этим содействовало бы расширению непосредственных сношений русской народности с киргизами и водворению среди них русских благотворных начал, напр., склонности к земледелию. Киргизы почти не имеют хлеба, но между тем считают его за лакомство, и русские купцы имели бы успех и оказали бы немалую услугу русскому делу, начав торговать в степи хлебом.
Насколько мало хлеба и насколько он надобен там, можно судить по тому, что в 1895 г., по отчету податного инспектора, в Темирском уезде на человека ржи и пшена приходилось 0,37 пуда, т. е. меньше полпуда.

XI. Народный характер киргизов.

Получая от стад полное обеспечение своего существования и будучи не обременены работой, киргизы летом показались мне народом добродушным, веселым и беззаботным, и я попробую сказать несколько слов о их народном характере.
Сначала коснусь их наружности. Киргизы, или, как они сами называют себя, казаки, кажутся здоровым, сильным и рослым народом. Их здоровость, мускульная крепость и внешняя свежесть бросаются в глаза сравнительно, напр., с вялостью и дряблостью башкир, хотя их тело имеет очень мало упражнений; в связи с этим находится их подвижность, и на базарах, напр., самым подвижным элементом являются киргизы, которые быстро являются, быстро решают дела и быстро же удаляются; в то же время башкиры сидят-сидят, говорят-говорят на базаре, и конца не предвидится.
Татары же ведут себя всех степеннее и основательнее и спокойно-рассудительно обрабатывают иногда большие гешефты. Все киргизы почти поголовно имеют черные волосы и черные глаза, исключения бывают очень редки, и выразительность последних, т. е. глаз, резко обращает на себя внимание сравнительно с нередкой мутностью и бесцветностью серых и голубоватых глаз русских.
В степи рассказывали, что в известном направлении по[па]дается довольно много киргиз с голубыми глазами, и это направление совпадает с путем русских войск, когда они проходили степи для завоевания Хивы. Волосы киргизы часто отращивают и не бреют, также не всегда носят тюбетейки.
Черты лица редко бывают правильные, а еще реже красивые, обыкновенно же киргизы имеют выдающиеся скулы, широкий приплюснутый или в виде треугольника нос, белые зубы, жидкую бороду, лишь иногда аксакалы (т. е. старики, белые бороды) бывают украшены большой седой бородой.
Ноги у киргиз в большинстве случаев кривые вследствие частой езды на лошадях, и ходят киргизы, надо сказать, плохо, неуверенно, как-то переваливаясь со стороны на сторону; ездят они несравненно лучше; отличаются общей сутуловатостью и неуклюжестью сравнительно, напр., с русскими казаками, которых киргизы называют ат-казак (т. е. конные казаки), столь ловкими и проворными благодаря гимнастическим упражнениям.
Цвет кожи у киргиз загорелый, красный, иногда даже темный; самая кожа отличается плотностью и часто лоснится от жира, - особенно у богатых киргиз, сильно тучнеющих от постоянного употребления кумыса и мяса. Киргизы показались мне очень приветливым, ласковым народом, может быть, при этом имели значение мои рекомендации от властей, о гостеприимстве их говорить нечего.
В кибитках своих они отводили мне всегда почетное место, устланное лучшими коврами, и так ласково и почтительно обращались ко мне; правда, они знали, что я приехал из Петербурга, а это обстоятельство производит на инородцев всегда особое впечатление.
Киргизы угощали меня всем лучшим, чем могли, и почти всюду резали барашка для обеда или ужина, устраивали мне ночлег, и никогда не спрашивали денег за угощение, так что я по собственной воле давал деньги за хлопоты, но случалось, что вовсе отказывались брать.
Честность киргиз показалась мне безукоризненной: во все время путешествия у меня не пропало ничего, хотя я вообще не берег очень своих вещей, оставлял их в кибитке, в экипаже, а сам уходил; может быть, здесь играет роль восточное правило, что гость и его вещи в кибитке хозяина неприкосновенны.
Мне рассказывали, что единственно, на что покушаются киргизы у путешественника, - это на хлеб; последний считается лакомством и его так мало в степи, что киргизы иногда не могут удержаться, чтобы не похитить его. Я взял с собою в степь два с ½ пуда сухарей, как это делают все, кто едет в степь.
Во время чаепития я пользовался этими сухарями, и они были большою приманкою для киргиз, которые всегда составляли для меня большую компанию в чаепитии, причем никакого приглашения не надо было делать, так как киргизы сами приглашали друг друга к моему чаю.
У киргиз всегда ровное, добродушное настроение духа, видно, что они ничем не обременены, ничто их не заботит особенно, степь, по крайней мере летом, обеспечивает их, и они веселы и так легко, здорово смеются и особенно шутят между собой; шутки их принимают иногда странный и на наш взгляд неприличный характер, напр., отпускают разные шутки по адресу хозяина и его жены, хозяин только отшучивается и старается ответить тем же, а жена лишь потупляет взоры; впрочем, такие шутки допускаются только между равными.
Киргизы владеют громкими голосами, которые они обнаруживают, когда что-нибудь особенно их занимает, напр., перепряжка лошадей для моего экипажа всегда вызывала необыкновенное оживление и громкие возгласы среди киргиз, они начинали суетиться около лошадей, указывать, давать советы и сильно окрикивать друг друга, так что с непривычки мне казалось, что случилось что-нибудь особенное, между тем вскоре же раздавался самый уравновешенный, веселый и дружный смех, который невольно и меня заражал.
Старики у киргизов еще добродушнее: у них всегда спокойное, ровное настроение, свежесть не по летам, способность к движениям и занятиям, так что нередко не уступали они и более молодым; у них также шутливость, веселость, лишь более смягченная и незлобивая.
Приветливость киргиз получает иногда следующее выражение: когда я в начале июня подъезжал в знойный день к г. Темиру и когда вследствие жары чувствовалось утомление в организме и удрученное несколько настроение, мою тяготу рассеял попавшийся на дороге киргиз, которого мы обогнали: поравнявшись с нами, он сказал что-то, я спросил переводчика, что он произнес; оказалось, что киргиз сказал:
- «Сапа́р ха́ирлы бу́лсын», т. е. «Пусть будет счастливо ваше путешествие».
Подобное доброе приветствие было так неожиданно от совершенно чуждого киргиза, что не могло не тронуть и не вызвать хороших чувств и дум об этом народе, который так внимателен к путникам, как и русский человек не бывает внимателен.
Что касается гостеприимства, то охарактеризовать его может следующий случай, бывший со мной. Так как нередко киргизы затягивали ужин к полночи и даже далее, может быть, желая этим придать особенную торжественность приему, а я между тем с дороги хотел поскорее спать, то в одном месте я думал отказаться от роли гостя и просто купить мяса и велеть поскорее его сварить.
Хозяина не было дома, когда мы приехали. По его возвращении ему сообщили о моем желании. Он тогда довольно грубо и крикливо стал меня спрашивать, так ли я хочу мяса или за деньги, и добавлял, что дешево он не продает.
Мне очень не понравился этот грубый хозяин и его прием, но я сдержанно говорил ему, что дам денег сколько следует. Тогда хозяин, помолчав немного, сказал:
- «Нет, денег не возьму, я тебя ради гостеприимства так угощу».
Я удивился его перемене и объяснил себе ее только во время следовавшего затем чаепития; хозяин за чаем спрашивал меня обиженным тоном, зачем я потребовал мяса, а не молчал; оказывалось, по киргизскому обычаю, приезжающий должен молчать относительно пищи, а хозяин сам подумает, чтобы угостить гостя. Таким образом, я нарушил исконный обычай киргиз. После с хозяином мы расстались друзьями.

XII. Киргизская женщина.

Скажу несколько слов о киргизской женщине. Она, как известно, поставлена в иные, гораздо более свободные условия, чем женщина у других мусульман, напр., у башкир, а особенно у татар. В то время, как у последних женщина весь век проводит в доме, семье, и ей не позволяется не только появляться в обществе мужчин, но даже и смотреть на них и открывать лицо свое, у киргиз женщина пользуется полною свободою в общежитии, никогда не закрывает своего лица, постоянно присутствует и разговаривает в кругу мужчин, и даже занимается иногда торговыми делами и появляется на базарах, обращая внимание своим своебразным высоким головным убором из белых полотенцев (вроде папахи), называемом жаулых.
Киргизка обладает вообще физическою крепостью и здоровьем, но не отличается красотою, за редкими исключениями, напр., в дни молодости. Но при внешней свободе положение киргизской женщины, надо сказать, вообще забитое.
В молодости, когда она еще невеста, она свободна и беззаботна, как вольная птица, работ, кроме легких рукоделий, не знает, за скотом почти не ухаживает, и веет от нее свежестью, здоровьем, румянец играет на щеках ее, веселье не оставляет ее тогда, и она достигает если не красоты, то некоторой миловидности. Уже в то время она появляется в общих собраниях и без принуждения разговаривает и шутит с мужчинами, будут ли то старики или молодые парни.
Путешественнику бросается в глаза, что киргизские девушки имеют специальную обязанность устраивать чаепитие и разливать чай в кругу всего собрания. Только сами они не пьют чай, а лишь разливают его другим и наблюдают, кому он надобен.
Ничего подобного нельзя встретить ни у башкир, ни у татар, у которых женщина такая дикая, застенчивая, неразговорчивая, и проявляет лишь одно качество, что усиленно прячется или в угол, или за занавеской. Если приезжает особенный гость, то киргизская девушка к чаепитию наряжается в праздничную цветную одежду с позументами и шапочку с пером, подбитую мехом, называемую бёрк; эта шапочка придает киргизке довольно эффектный вид.
За чаепитием бывают оживленные разговоры и шутки, причем девицы сначала молчат, а потом и сами принимают участие; иногда шутки становятся щекотливыми с нашей точки зрения. Случается, что киргизки в поле прогуливаются в кругу мужчин.
Но когда киргизка выходить замуж, красное ее житье кончается. На ее долю падают все работы по хозяйству, так как сами киргизы буквально ничего не делают и ни в чем не принимают участия, разъезжают лишь по гостям и на празднества.
Киргизка-хозяйка с раннего утра, еще до восхода солнца, начинает возиться со скотом, привязывает и отвязывает коз, баранов, доит коров и верблюдиц, прогоняет их пастись, ведет счет скоту, тогда как киргиз имеет смутные понятия о количестве своего скота.
Затем киргизка надоенное молоко выливает в кадочки для кумыса и приготовляет кумыс; занимается стряпней, очищает и приготовляет шкуры от зарезанного скота, выбивает и просушивает меха, прядет, занимается тканьем и валянием войлока или кошм; между прочим, киргизки приготовляют иногда красивые кошмы с нашитыми узорами, наз. текемет; вечером опять возится со скотом, доит, отделяет часть его, которая должна остаться при кибитке, от той, которая идет пастись на ночь.
Таким образом, весь день киргизки проходить в трудах, и ее положение вечной работницы и слуги для мужа ярко подчеркивается вечером, когда ее ничего не делающий муж, отходя ко сну, призывает ее к себе и велит ей снять с него сапоги (етык).
Благодаря такой вечной работе киргизка скоро теряет свою свежесть и в средних летах смотрит испитой, сморщенной, страшной полустарухой с почти мужскими движениями и голосом. Сходство с мужчиной и некрасивый вид увеличиваются еще оттого, что киргизки-хозяйки ради удобства в работах, особенно во время ухода за скотом, надевают штаны (дамбал) и принимают какой-то странный вид: не то женщины, не то мужчины.
Но, впрочем, в некоторых волостях (напр., в Тургайском уезде) считается неприличным, если женщина надевает штаны. Но это не мешает им пользоваться свободой, и в добавление следует сказать, что женщины иногда поют в присутствии мужчин, как и мне удалось слышать пение девушек и записать их мелодии.
Сурового обращения мужей с женами я не встречал и, кажется, оно редко случается, также мягко обращаются они с детьми: я нигде не встречал, чтобы отцы или матери колотили детей или давали им подзатыльники, как это часто водится в русских семьях, и ребятишки поэтому выглядывают бойкими, смышлеными и просто себя держат.
Красивой женой киргиз, напротив, склонен хвалиться. Один киргиз - игрок на домбре, ни слова не знавший по-русски, приглашал меня в гости и при этом добавлял, что жена у него очень хороша (катын бик якшы), а когда я увидел его жену, молодую и не лишенную миловидности, киргиз после не раз упоминал о ней и при этом употреблял единственное известное ему русское слово:
- «Сла́дка, сла́дка».
Молодые киргизки обнаруживают любознательность; когда я приехал однажды на большое собрание киргиз в Мугоджарских горах (совершали поминки по богатом киргизе, - наз. ас), то, на второй день моего пребывания, меня вызвали из кибитки и сказали, что одна киргизка желает меня видеть; выхожу: стоят две киргизки, одна помоложе, другая постарше, и застенчиво улыбаются; я спрашиваю, что им надобно; они ответили, что услышали о приезде русского и захотели посмотреть на него; дело в том, что в тех местах русских никогда почти не бывает; я пригласил их зайти в кибитку: киргизки смутились было сначала обществом киргиз, но вскоре оправились и объяснили причину своего появления; затем говорили мне, что они так много наслышались о русских, знают, что все хорошее исходит от русских, поэтому захотели непременно повидать русского и сами думают через год поехать в русские города, посмотреть, как живут русские; я предполагал снять фотографии с них и с группы девушек, бывших на поминках, но молодые парни воспротивились, кажется, ревновали.
Более пожилые киргизки заявляют себя консерваторами, защитницами старых устоев жизни и противницами русских новшеств. Когда я проезжал по аулам в сопровождении учеников Оренбургской киргизской учительской школы, то пожилые женщины не раз обнаруживали к ним враждебность и даже ругали их, если они разговаривали со мною и между собою по-русски:
- «Вы совсем русские стали, - говорили им киргизки, - скоро веру свою перемените; прежде никто не учился русской грамоте, а вот какие почтенные люди выходили, не то что вы», и при этом киргизка указывала на одного из присутствовавших. Выражение «ты совсем русский стал» получало даже характер брани.
Киргизки в данном случае были представительницами той народной оппозиции против владычества русских, которая, конечно, все больше вымирает, но следы которой еще существуют и теперь: так, в одной волости (Бистамакской Актюбинского уезда) волостной писарь русский, прекрасно владевший киргизским языком, рассказывал мне, что он слышал сам, как киргизы иногда в зимние вечера поют песни, в которых жалуются на то, зачем это Аллах сделал так, что ими владеют русские.
С водворением русской власти началось юридическое уравнение прав мужчины и женщины среди киргизов. Но насколько еще дики киргизы и киргизки и к каким своеобразным и курьезным происшествиям ведет проникновение новых русских начал в старую вековую киргизскую среду, показывают, напр., следующие случаи, о которых мне рассказывали на месте.
Огромная часть киргизской территории, в том числе та, где я был, - район Мугоджарских гор, совершенно лишена путей сообщения, русских поселений совсем нет, и киргизы ездят исключительно верхом; между тем властям и путешественникам приходится пускаться в эти непроездные места; в этих случаях и возникают для них разного рода трудности и приключения при добывании лошадей.
Летом 1895 г. темирский уездный начальник Уральской области (М. И. Дубровин) проезжал с лесничим на Мугоджары. На урочище Кум-Сай, на реке Эмбе, в 20-ти верстах от Мугоджарских гор, понадобилось переменить лошадей, и взяли одну лошадь у киргизки-вдовы, которая одета была, по местному обыкновенно, в штаны; она заохала, затараторила, стала говорить, что ее, вдову, обижают, отнимают последнюю лошадь, а у нее мужа нет, некому ее защитить; когда эти причитания и упрямство не подействовали, она спустила с себя штаны и обнажила себя в присутствии уездного начальника; хорошенько не могли понять, что хотела она выразить этим, - презрение ли к присутствующим или дать доказательство, что она женщина, слабое существо, вернее последнее; только уездный начальник тотчас составил протокол и наказал ее 15-дневным арестом, для чего она доставлена была в гор. Темир.
Киргизка, конечно, не ожидала таких последствий, так как до сих пор всюду водилось и по шаригату установлено, что за проступки женщин отвечали мужчины. Но русская власть стала привлекать к ответственности и киргизок. В 1896 г. были привлечены к суду в Темирском уезде две киргизки по обвинению в сопротивлении властям.
Эти киргизки оказали сопротивление уряднику, когда последний приехал в один аул для производства переписи или сбора недоимок, чего-то в этом роде. Бабы выбежали из кибитки с палками и набросились на урядника, который был принужден отступить.
Когда киргизок привлекли к ответственности, их убеждали по правде рассказать, почему они напали на урядника. Они решительно заявляли, что не виноваты, что исполняли только волю своего мужа-старика, который, когда приходил урядник, лежал в своей кибитке и кричал им оттуда:
- «Гоните этого урядника, что́ он тут шатается?»
Ослушаться мужа им, бабам, нельзя, и они должны были не допустить урядника в их кибитку. Сопротивление власти было оказано, и киргизки подлежали всей строгости законов, должны были быть приговоренными к арестантским ротам, и только по Всемилостивейшему коронационному манифесту они были освобождены от наказания.
Но вообще киргизской женщине нетрудно приспособиться к новым началам, вносимым русскими, залогом чего служит, между прочим, та свобода, какою пользуется женщина у киргиз и которая так выгодно отличает ее и дает ей преимущества перед женщиной татар и народностей Средней Азии, обреченной на вечное отчуждение от общественной жизни; причину, свободного положения женщин у киргиз надобно видеть в том, что мусульманство с своим шаригатом еще не успело ассимилировать киргиз, проникнуть вглубь их народных понятий и привить им свой условный и угнетающий взгляд на женщин.
Все впечатления передавать было бы слишком долго; коснусь в настоящий раз только наиболее значительных и расскажу, что я, между прочим, встречал особый тип киргиз, из которого вырабатывались, по словам киргиз, до русского владычества так называемые ба́тыри, могучие духом и телом богатыри, коноводы, предводители народных полчищ, неустрашимые и находчивые во всяких обстоятельствах, которые и воспевались в народной поэзии, в столь многочисленных у киргиз эпических произведениях. Такой киргиз-батырь был моим проводником.

XIII. Тип батыря.

«Из страны кызылбашей
Пришел богатырь Казан.
Он захватил и подавил
Ногайлинский многочисленный род.
Всех не покорившихся ему
Казан убивал, уничтожал,
Взял в добычу себе табуны,
Земли их он захватил.
Разбежался ногайлинский род,
Бросив имущество и скот.»

«Кобланды-батыр». Казахский народный эпос.

После нескольких дней пребывания в гор. Темире Уральской обл. во время ярмарки, когда я увидел, что киргизы были чересчур заняты как ею, так и чрезвычайным междуобластным судебным съездом, на который собралось множество киргизских судий, так называемых биев, - я выехал 8 июня на восток по направлению к Мугоджарским горам, населенным, как мне говорили, совсем дикими и еще не знавшими русских влияний киргизами, - в сопровождении целой свиты.
Темирский уездный начальник командировал в Мугоджарские горы в распоряжение занимавшегося там размежеванием казенных лесов топографа - двух киргиз: кандидата на должность волостного управителя Эмбо-Темирской волости Маштия Жалимбетева и старшину 7-го аула той же волости Дарбая Жанысбаева.
Эти представители волостной власти, хотя должны были не отлучаться из волости, пока топограф производил свои работы в горах, но, соблазнившись открывшейся в то время Темирской ярмаркой, приехали на нее в город, оставив топографа без своего содействия.
Уездный начальник (M. И. Дубровин) строго приказал им ехать обратно к топографу и быть при нем неотлучно, как они ни умоляли его позволить остаться на ярмарке для окончания начатых уже торговых дел. Сказав, что их дела на ярмарке окончат родственники, уездный начальник поручил им также сопровождать меня, так как я собирался ехать в том же самом направлении к высшей вершине Мугоджар - горе Айрыку.
К нам присоединились еще несколько киргиз, между прочим, кончивший курс Оренбургской киргизской учительской школы Кужахмет Исенгулов и старшина ближайшей волости, по которой нам предстояло проезжать: по распоряжению уездного начальника, в каждой волости нас должен был сопровождать местный волостной старшина и указывать путь, так как мы ехали в местности, лишенные всяких путей сообщения, в которых могли не заблудиться лишь тамошние киргизы.
И вот рано утром в 7 ч., 8 июня, мои спутники явились в дом уездного управления, где я имел помещение, а в 11½ часов мы выехали: я с переводчиком своим из Оренбурга (учеником киргизской школы Юсуповым) в купленном мною накануне на ярмарке экипаже, а остальные - верхом на лошадях.
Образовался таким образом целый поезд: центр составлял наш экипаж, а впереди и сзади или с боков ехали всадники. Главою поезда явился упомянутый кандидат Маштий Джалимбетев, дородный, могучий киргиз, 65 лет, с сиплым громким басом, суровой и, пожалуй, свирепой морщинистой, крупной физиономией и спокойным острым взглядом.
Когда он сидел на лошади в своей остроконечной шапке (называемой тумак) и слегка откидывался широкой спиной назад, то он казался великаном, а когда ехал, держал себя прямо и отважно, по-предводительски; к нему незаметно перешла первенствующая роль, а командовал он властно, решительно, и взор его глаз исполнен был силы.
На деле, по крайней мере в общении со мной, оказался добродушным киргизом. Считая себя вожаком поезда (уездный начальник поручил ему доставлять мне на пути лошадей), он считал своею задачею услужить «таксыру», т. е. господину, поэтому на стоянках в аулах, при перемене лошадей, веско ругался, торопил, грозил сослать в Сибирь и обнаруживал при этом дар юмора, успешно смеша киргиз, которые весело хохотали; вообще, он был мастер смешить толпу, а сам почти не смеялся. В ответ ему говорили:
- «Ведь сват тебе хозяин (лошадей), что ты его очень пугаешь?»
Он возражал, что хоть загнать лошадей, а таксыра не задерживать. Маштий, которого киргизы называли «кандилят» или уменьшительно Машик и которого они побаивались, но и уважали, несомненно отличался расторопностью и распорядительностью и по справедливости был награжден от начальства серебряной медалью для ношения на Станиславской ленте.
Он в отношении добывания лошадей был незаменим для нас, так как в этой местности (около Мугоджарских гор) даже власти встречают при проезде затруднения, так как от г. Темира до Мугоджарских гор и далее ни дорог, ни станций нет, а переезжают от аула к аулу и при посредстве старшин меняют лошадей; но киргизы упрямятся давать лошадей в летнюю пору, уходя в стороны от мест проезда; если проезжающий не представляет из себя власти, то он много натерпится от киргизского отлыниванья.
Даже уездный начальник испытывает иногда задержки. Во избежание подобных задержек для лиц официальных или со специальными целями посылают вперед так называемого чабара (рассыльного) заготовлять на местах остановок лошадей.
На первой остановке, на урочище Аша́ («вилка», при слиянии двух рек Темира и Кульденен-Темира, похожем на вилку), в 20 верстах от города, мы не встретили никакой задержки в лошадях: в поле сменили нам лошадей, и мы поехали далее; помехой нашему путешествию оказалась неисправность экипажа: татары, продавая его, скрыли, что ослабели гайки у колес, и вот во время пути переднее колесо стало спадать; это обстоятельство причиняло нам столько хлопот, что, доехав кое-как до второй остановки в ауле одного султана в местности Чотай (в 40 верстах от г. Темира), я решил послать экипаж назад в город для исправлений; благодаря этому мы пробыли в этом ауле до 6 час. веч. следующего дня (9 июня).
В ауле султана для нас была приготовлена отдельная кибитка (по-киргизски үй), о чем заранее позаботился «кандидат»; приятно было войти в чисто, хорошо убранную сплошь коврами (клем) кибитку и сесть в почетном месте на новые еще бухарские одеяла (көрпе́).
По поводу нашего приезда был зарезан баран, и мы видели, как дымились два костра, на которых варилась баранина. Я ходил, между прочим, в стаде баранов и верблюдов; бараны видели, вероятно, в первый раз человека, не похожего на киргиза, потому что они робко, но с большим любопытством протягивали головы, обнюхивали меня и ходили вслед за мною.
Время проходило в угощениях и разговорах; на другой день после обеда разговаривали и шутили; присутствовал хозяин с женою, и кандидат не преминул обнаружить свою манеру острить; я спросил, сколько лет султану; сказали, что ему 65 лет; тогда кандидат выбранился, зачем много сказал, сказал бы меньше; султан ответил, что Маштий, т. е. кандидат, бранится потому, что ровесник с ним и хочет лета свои скрывать: у него-де, султана, белая борода по краям, а у кандидата черная оттого, что белые волосы он выщипывает; все засмеялись; на эту шутку кандидат ответил довольно своеобразно: смеясь, он сказал, что жена султана (которая сидела здесь же) занимается прелюбодеянием; все громко засмеялись, в том числе и султан, а я думал, что слова кандидата будут приняты за дерзость, и произойдет ссора; но это была шутка в киргизском вкусе, и при общем смехе султан ответил лишь своей шуткой, сказав:
- «Кандилят ходит по трактирам (т. е. публичным домам)»; все обратились к «кандидату» и стали на его счет хохотать; но кандидат не остался в долгу и ответил:
- «Султан сдурел» (сошел с ума).
Я спросил, неужели не обижаются на такие шутки.
- «Нисколько, - ответили мне, - так ведь и русские шутят».
- «Нет, такие шутки непозволительны у русских», - ответил я.
Тогда мой собеседник, киргиз, кончивший курс в Оренбургской киргизской учительской школе, ответил мне:
- «Как непозволительны? я сам видел в Оренбурге, в Темире, как мужчины бегают за чужими женами, берут их за платье…».
Я сказал, что это считается неприличным. «А у нас это ничего, это ведь шутка», - объяснил собеседник.
Но подобные шутки допускаются лишь между ровесниками, в противном случае они принимаются за оскорбление. Вечером этого дня в 6 ч. мы поехали далее, когда из города доставили мой экипаж в исправленном виде. Я требовал, чтобы везли на овраг или речку Кумжарган, как-то значилось по маршруту, взятому мною из города; тогда киргизы много толковали между собою, как прямее поехать, а также обсуждали, сколько верст считать для этого переезда, и не могли ничего сказать, пока я сам не назначил расстояния в 25 в., как примерно говорили мне в городе.
Расстояний между остановками киргизы точно не знают, и говорят наугад, также и русские власти не знают, сколько верст считать от г. Темира до Мугоджар; киргизы довольствуются платой за такое число верст, какое им говорят.
Езда по степи без дорог, несмотря на относительную ровность степи, оказывается порядочно тряской. Вообще, край этот почти во всех отношениях неустроенный, первобытный. Одно здесь хорошо, это - прекрасный воздух, степь с душистыми травами, климат умеренно жаркий, и отличный кумыс и баранина.
Наш поезд в прежнем своем составе тронулся в путь.
"Кандидат» по-прежнему играл первенствующую роль и важно сидел на лошади, то уезжая вперед экипажа, то отставая сзади. Вскоре мы поднялись на невысокую возвышенность Мамет, с которой в первый раз увидели высшую вершину Мугоджар - гору Айрык (что значит «вилообразная», так как она раздвояется, имеет две главы), мне сказали, что мы находимся на расстоянии верст 60-ти от гор, которые лежат зараз по ту сторону реки Эмбы.
Айрык, раз показавшись, стал служить для моих спутников среди ровной степи - маяком, и мои киргизы объявили, что будут ехать все время прямо на Айрык, не упуская его из глаз: зачем-де ехать не по прямой линии. Проехав менее десяти верст, киргизы хотели было, неизвестно почему, сменить лошадей во встречном ауле, ссылаясь на то, что лошади устали, но я сказал, что раньше Кумжаргана (намеченного для стоянки пункта) я не соглашусь на смену лошадей и не дам прогонов.
Тогда киргизы, которые только что говорили об усталости лошадей, усердно погнали их во главе с «кандидатом», стали гикать и хлестать нагайками (камче́ по-киргизски), точно лошади успели освежиться, и мы быстро поехали по степи, только экипаж изрядно встряхивало на неровностях и кочках, так что часто приходилось говорить ямщику «акырын» (осторожно).
«Кандидат» опять заявил себя как человека, не затрудняющегося в выборе средств, чтобы достичь намеченной цели. Мой спутник переводчик рассказывал мне, что «кандидат», чтобы произвести большее впечатление на киргизов и чтобы они не задерживали лошадей, говорил им обо мне, что я еду из Петербурга и что я чуть ли не родной брат Государя Императора, а если не родной брат, то близкий знакомый; я спросил моего спутника, верят ли ему киргизы.
- «Верят, конечно», - ответил он.
- «А сам-то он шутит или серьезно говорит?» - спросил я.
- «Да он сам, конечно, ничего не знает, только говорит с уверенностью, а киргизы верят: киргизы ведь думают, что если кто из Петербурга, значит, знаком с Государем Императором».
Хотели было еще раз киргизы менять лошадей, не доезжая намеченного пункта (Кумжаргана), но я объявил, чтобы везли дальше; очевидно, киргизы были рады почаще останавливаться ради времяпрепровождения и ядения баранины; так как они сопровождали «туря», т. е. чиновника, то это было достаточным основанием заставлять на каждой остановке резать барана и угощаться; ввиду этих обстоятельств к нашему поезду присоединилось добровольно немало киргиз, которые говорили, что едут по делу, тогда как у степняка вообще не бывает дела, так что я ехал уже в сопровождении 15 - 18 всадников.
Наконец часу в 9-м вечера мы приехали на стоянку Кумжарган; с нами был новый волостной старшина, так как старшины провожали нас только до конца своего участка. Был тихий, ясный вечер, солнце уже село за пригорком и горела заря; на ясном фоне ее в полумраке вырисовывались три-четыре кибитки аула киргиза Урманкула (9-го аула); собаки встретили нас хриплым лаем.
Мы остались ночевать, так как ночью ехать было неловко и лошадей негде было достать. Для нас, по распоряжению «кандидата», готовили кибитку; это был бедный аул, поэтому и кибитка оказалась гораздо хуже и грязнее, чем у султана на Чотае.
Стали вырабатывать дальнейший наш маршрут; решили ехать утром прямым путем на Айрык, но затем «кандидат» обратился ко мне с пространною речью следующего содержания. Он говорил, что сердечно желает мне услужить, что он старый человек, но не жалеет себя, лишь бы сделать все для моего путешествия лучше; но теперь приехали в такие места, где аулов мало, киргизы упрямы и не дают сразу лошадей; он говорил, что уж принял меры к отысканию лошадей, послал за пятидесятником, который и должен привести лошадей; но ожидает, что кто-нибудь будет сопротивляться ему, несмотря на все настояния; он опасался, что с такими он сам, пожалуй, не справится, поэтому просил меня, таксыра, чтобы я согласился записывать имена таких упрямцев и сообщить о них уездному начальнику.
Я дал на это согласие; оно, вероятно, надобно было «кандидату», чтобы иметь в этом лишнюю угрозу для киргизов; это был в своем роде манёвр кандидата в виду присутствовавших киргиз. Затем «кандидат» сказал, что он позаботился о нашем ужине, велел зарезать барана, а сам поедет вперед заготовлять лошадей, и просил моего согласия; когда я на такую его самоотверженную услужливость предложил сначала напиться чаю, «кандидат» передал мне через переводчика, что он такой человек, что когда служба, он ничего не ест, не пьет; впрочем, перед отъездом он выпил три чашки кумыса; ночью он сам искал лошадей в 8-м ауле, а старшину и пятидесятника послал в 9-й аул, от угощенья бараниной отказался и только наказал: что останется от нас, угостить этим прислугу. Не оставив никого своими попечениями, он уехал.
Было около полуночи; еще мы не улеглись совсем, как доставили нам одного жеребца, но пришел хозяин его и поднял целое препирательство, говоря, что у лошади его испорчена спина, нельзя на ней ехать; его урезонивали, что если он не даст лошади и позволить ему это, то и другие никто не будет давать лошадей, если он будет упрямиться, то с ним поступят по всей строгости закона; тогда киргиз уступил лошадь.
Утром, на другой день, опять была история из-за лошадей, благодаря женскому упрямству. Когда уже стали запрягать лошадей, явились две киргизки и подняли сильный крик; их урезонивали киргизы вне кибитки; «кандидат» сидел в кибитке и слушал, но чувствуя, что дело на лад нейдет, он обратился ко мне со словами: вот-де бабы какие вздорные, и вышел к ним сам; я также полюбопытствовал, что такое происходит снаружи: две киргизки стояли вблизи кибитки и одна из них как будто плакала; киргизы не могли сговориться с ними, а «кандидат» одним своим появлением и голосом, не допускающим возражений, устроил дело, - он просто, как говорится, отрезал им:
- «Вы хоть вдвое больше ревите, лошадей не отдадим».
Слова кандидата успокоили их, и они, потараторив, ушли, и только когда мы отъезжали, они кучкой сидели на траве в некотором отдалении и так недружелюбно смотрели на наш отъезд. Дабы, как мне объяснили, являются лишь подставными лицами своих мужей, которые научают их поднимать кляузу, боясь сами ответственности и будучи уверены, что бабам ничего не сделают, так как по их обычаю и по шариату женщина не ответственна за свои поступки; однако они ошибаются в своих расчетах: в последнее время русская власть привлекает к ответственности и киргизских женщин.
Было жарко, когда мы поехали далее на Эмбу к Мугоджарским горам. В это время случился эпизод, имевший связь с заботой «кандидата» обеспечить нас лошадьми. В стороне от нашего пути паслись чьи-то лошади; одну из них, по приказанию «кандидата», захватил киргиз из нашего поезда и поскакал с нею к нам; вдогонку за похитителем мчался по полю во весь дух пастух наперерез нам; мой кучер и переводчик, увидев это, хохотали между собой и передали мне о происшествии; мы стали следить, что будет далее.
Верховой подскакал, некоторое время стоял и затем спокойно отъехал от наших спутников, которые были значительно впереди нас; вероятно, «кандидат» по обыкновению дал такой внушительный ответ, вроде того, что если будешь-де прекословить, в Сибирь законопачу тебя, что киргизу ничего не оставалось, как покориться и отъехать.
Ради жары киргизы упросили меня остановиться во встречном ауле, около высохшего озера Башынкуля, напиться чаю, но дело опять не обошлось без баранины. Таким образом киргизы не раз делали, как потом оказывалось, лишние, ненужные остановки.
Во время чаепития кандидат проявлял обычный свой юмор, и толпа охотно смеялась; так как он был грузен, то менял лошадей, на которых ехал верхом, причем не очень церемонился с хозяевами лошадей; когда он на этой остановке заявил претензию на одну лошадь, хозяин хотел отделаться от «кандидата» и сказал, что лошадь его хромает; тогда кандидат заявил, что тем лучше, что он на хромой лошади дремать не будет, зная, конечно, что лошадь исправная; а когда мы отъезжали, кучер из предыдущего аула потребовал назад веревку, которую у него взяли для нашего поезда; «кандидат» с напускной строгостью ответил ему:
- «А ты моли Бога, чтобы мы тебя не взяли с собой дальше, а не то что веревку спрашивать».
Дружный хохот и говор слышался всюду, где принимал то или другое участие «кандидат», и никто из киргизов не мог отговариваться против слов его; они были под обаянием его личности, из почтительности и ласковых чувств к нему нередко величали то «кандилят», то уменьшительным Машик.
Мы имели еще остановку, прежде чем доехать до Мугоджарских гор, на урочище или речке Кум-Сай. Здесь кандидат позаботился взять с собою человек 5 киргиз на случай, если топографу, к стоянке которого в горах мы ехали, понадобятся рабочие.
Во время пребывания здесь «кандидат» отпускал шутки насчет киргизской девушки, занимавшейся разливанием чая, рассказывая о себе, какой он был молодец не промах в своей молодости, смешил окружавших, но сам не смеялся.
Наша свита увеличилась, и мы поехали к Мугоджарам, местность заметно повысилась, составляя первую террасу к Мугоджарским горам. Мы добрались до верховьев гор знаменитой в Прикаспийских степях реки Эмбы и переехали ее бродом; по берегам росла густая трава и составляла большой контраст с окружавшими желтевшими под палящим солнцем полями.
Вскоре раскрылась пред нами синеющая гряда Мугоджар и мы целиком увидели царящую над ними гору Айрык, к которой наш поезд и направлялся. Через несколько времени, проехав предгорья Мугоджар, мы наконец въехали и в самые горы; это были не очень высокие, пустынные, лишенные лесного покрова горы; только густая трава покрывала, да в ложбинах попадался мелкий кустарник, ютясь вдоль горных ручьев.
Мугоджары будут, вероятно, удобны для земледельческой культуры; предполагается в них присутствие золота, серебра и драгоценных камней; в этом направлении производила разведки в горах летом 1896 г. одна золотопромышленная компания.
Аулы попадались реже, чем мы ожидали, потому что много киргиз откочевало ближе к Темирской ярмарке. Вскоре мы увидели в одной лощине кибитку топографа; «кандидат» и другие киргизы уехали несколько вперед, и когда я подъезжал, наши спутники образовали уже около кибитки целый стан, и голоса их оживляли безмолвные долины.
Топографа не оказалось дома. Я был встречен дружными жалобами как моих киргиз, так и работавших у топографа, которые успели уже сговориться, - на его строптивость, придирчивость и плохой характер: все-де не так, все бранит, а вчера-де вечером взял сварил свинины и налил супу из нее во все сосуды: котел, ведро, чашки.
- «Фу, кой (слово брезгливости у киргиз) жаман ксы (дурной человек), теперь нам есть не в чем, варить мяса не в чем», - так говорили киргизы и просили меня дать им для приготовления чая дорожный чайник, так как топограф даже и в самовар (будто бы) налил свиного супа.
Свининой киргизы как магометане до чрезвычайности брезгают, и образ поведения топографа, если все это было верно, оказывался странным; вообще, чиновники в степи слишком много себе подчас позволяют и слишком господствует там кокарда, под знаменем которой кто только не глумится подчас над инородцами, что вовсе не в наших интересах, подрывая то уважение и доверие к нам, какие мы приобрели себе в Азии.
Съездив на двуглавую вершину горы Айрык, повидавшись с топографом, который действительно пренебрежительно отзывался о киргизах:
- «Ох уж быт!» - махал он рукою, - и, переночевав в этой горной долине на открытом воздухе, при свете полной луны, мы на другой день, 12 июня утром, направились из пределов гор к речке Кунджду, где мы рассчитывали встретить, между прочим, киргизских музыкантов.
Нас приняли в ауле, хотя и бедном, радушно, и весь народ заранее высыпал встретить нас. Вот мы стали лежать в ауле в ожидании следующего дня (когда должны были начаться поминки (ас) по богатом киргизе и на которые мы решили ехать), предаваясь разговорам, ядению баранины, купанью и пр.; от жары клонило сильно ко сну, и порядочно спали.
«Кандидат» и в чужом ауле чувствовал себя по обыкновению хозяином; после чая и еды, собравшись спать и сняв обувь, он обратился к находившемуся в кибитке киргизенку со словами: «Эй, бала, кель манда!» (малый, подойди сюда), показал ему на свои ноги и велел чесать их. Малый беспрекословно подошел и начал тереть и жать ноги кандидата, который, закрывши глаза, вкушал удовольствие и не оставлял при этом руководить малого. Когда я невольно засмеялся от такой неожиданности, кандидат, открывши глаза, полукосо и как бы недоумевающе посмотрел на меня.
Жар па́лил, на воздухе было знойно, в кибитке душно и темно; достаточно было выйти на 5 минут, чтобы почувствовать почти обжог на лице и шее; платье быстро нагревалось; животные, лошади, коровы, сбились от жары в кучки, головами внутрь, и понуро стояли, обмахиваясь хвостами. Лишь к вечеру купанье и чаепитие облегчило жару.
Вечером, когда в кибитке было уже темно, огня не зажигали и просвечивал лишь свет взошедшей луны, я и кандидат лежа разговаривали. Своеобразная и крупная физиономия «кандидата», Маштия, занимала меня, и невольно хотелось проникнуть во внутренний душевный строй его.
Видя, что Маштий, киргиз 64 лет, без видимого обременения совершает верхом довольно большое путешествие, весел и нередко смеется, терпеливо выжидает времени нашего выезда из аула, я спросил его через переводчика:
- Кандидат, бывает ли тебе когда-нибудь скучно?
- Зачем скучно? - ответил он, - нам скучно не бывает, у нас ведь заботы есть, скота у меня много.
- А не бывает ли тебе тоскливо когда-нибудь?
- Зачем тосковать? Слава Богу, скот у меня есть, чего же мне больше?
- А если бы у тебя скота не было, тосковал ли бы тогда?
- Тогда тосковал бы.
- А если бы у тебя был скот, жена, а детей не было, тосковал ли бы?
- Тосковал бы; как без детей? когда дети есть, весело бывает жить и смотреть на них.
- А если бы у тебя был скот, были дети, а не было бы жены, тосковал ли бы ты?
- Нет не тосковал бы, - коротко ответил он, - зачем мне баба, если она детей не рожает? Такую бабу мне даром не надо.
По поводу его преклонных лет я спросил Маштия:
- А скоро ли собираешься умирать, кандидат?
- Помру, когда Бог смерть пошлет; когда помру, этого не знаю.
- Страшно помирать?
- Страшно, как не страшно, не знаешь, куда попадешь.
- Часто ты думаешь о смерти?
- Старый человек только и думает о смерти, и днем и ночью думает о ней. Что ты спрашиваешь меня, когда я помру? разве русские знают, когда придется помирать? Разве не Бог посылает смерть, когда захочет?
- И они не знают, когда смерть придет, - ответил я, - в наших книгах прямо сказано, чтобы мы бодрствовали постоянно, потому что неизвестно, когда Бог придет и пошлет смерть.
- Друс (т. е. верно), - ответил мне кандидат.
Последовало продолжительное молчание. Мы по-прежнему лежали и каждый думали свое. В дверь и сквозь кибиточные решетки виднелись поле и горы, освещенные прозрачным светом луны.
- Вот русские, - неожиданно прервал молчание кандидат, - такой умный народ, так много сделали всяких изобретений, улучшений, так хорошо живут, а что же до сих пор не признали пророка Магомета?
Подобное заключение предыдущего разговора было так неожиданно и своеобразно, что я засмеялся и только после этого ответил:
- Зная раньше христианство, нельзя принять магометанство.
Вопрос моего собеседника весьма характеристичен и показывает, в какой степени успело вкорениться в киргизах магометанство. Впрочем, это - невозмутимость неведующих, а не то фанатичное, слепое упорство, с каким отстаивают и проповедуют свою религию татары.
Такая уверенность в превосходстве своей религии у киргизов - дело татарской пропаганды.
- Магомет последний пророк и Бог сказал с ним свою последнюю волю, как его не признаете? - тоном, не допускающим возражения, сказал «кандидат», хотя он был совершенно неграмотный киргиз; после этого повернулся на бок и заснул.
Ни сомнений, ни терзаний, ни скуки жизни, - все было уравновешено в этой могучей, рожденной властвовать и повелевать натуре. Мне тогда же рассказывали, как однажды Маштий прекратил ссору между несколькими волостями из-за земли: спорившие разделились на два лагеря и готовы были перейти в междоусобие; помощник уездного начальника ничего не мог сделать и обратился к Маштию, славившемуся искусством разрешать споры. Маштий явился к собранию споривших, расспросил, в чем дело, и, быстро сообразив, начал такую речь: на той стороне, которая не соглашается на уступки, коноводы те-то и те-то; один из них сын такого-то киргиза, сосланного за убийство в Сибирь, у другого отец сидел в остроге за воровство, отец третьего уличен в мошенничестве; поэтому предлагаю составить протокол, что они смущают больше всех народ и что они дети таких-то, и представить начальству.
Толпа, а особенно те, родословную которых «кандидат» разоблачил, как только услышали такое предложение, немедленно же закричали: «Нет, не надо протокола», и согласились на все уступки; когда Маштий некоторое время настаивал на своем, изобличенные им лица даже плакали, прося его отказаться от протокола; так Маштий уладил дело к удовольствию властей.
У речки Кунджду мы были привлечены большим собранием киргиз, по другую сторону Мугоджар ожидались поминки (так наз. ас) по богатом киргизе Иргизского уезда. «Кандидат» хотел было проститься здесь со мною, так как он исполнил приказание темирского уездного начальника, доставил меня до горы Айрык, и я заплатил ему уже за труды и дал свою карточку на память; но кандидат передумал, сказал, что скоро ему расставаться со мною, что хочет передать меня в надежные руки, и поехал на поминки, хотя стеснялся своей дорожной, а не праздничной одеждой.
Мы переезжали Мугоджарские горы, и навстречу нам попадались красивые, горные вечерние картины. После двух-трех часов езды мы перевалили горы и спрашивали во встречных аулах, где место поминок. Нам указали, и поезд наш понесся еще скорее, чтобы с шиком подъехать к месту, где мы должны были встретить множество киргиз.
Мы подкатили к кибитке на небольшой горе; кругом теснилось много конных киргиз, и у входа я поздоровался с двумя высокими, с длинными бородами, пожилыми киргизами, богато одетыми, — это были распорядители поминок.
С пригорка вокруг раскрывалось весьма красивое зрелище: в долине полукругом были поставлены до 125 кибиток, на берегу протекавшей речки ярко светились в наступившей полутемноте более 30 костров, на которых варились кушанья; все пространство было оживлено народом и стадами. Собралось киргиз до 2000 человек.
Для нас как почетных гостей устроили вечернее угощение; пришел и распорядитель поминок - богатый киргиз Чулан Карагулов. Начались по обычаю оживленные разговоры, и часто обращались с фразами к «кандидату», но последний держал себя в этот раз необычно: он был серьезен, отвечал солидно, видно было, что стеснялся своей простой одежды, тогда как он такой уважаемый киргиз и располагает достатком.
Спустя некоторое время, распорядитель Чулан Карагулов обратился ко мне и сказал: «Вот этот Маштий - почтенный человек, у нас прежде бывали батыри, которых знал и уважал весь народ и которые большие дела совершали; - и он был бы у нас батырь, если бы не русские „владели нами“».
- Верно, верно, - подтвердили эти слова все присутствовавшие и хвалили Маштия.
Последний оставался скромен, как подобает истинному величию. Ему и на этих поминках выпал случай доказать свое искусство примирять враждующих. Когда мы после этого лежали в кибитке и вели разговоры, спасаясь от жары (в числе гостей были писарь Усыль-Каринской волости Актюбинского уезда и один обрусевший киргиз), вдруг послышались крики среди кибиток; мы поднялись и пошли смотреть, в чем дело; говорили, что случилась драка среди киргиз, и действительно, с высоты холма мы увидели в центре кибиток большую толпу конных киргиз, в большом смятении двигавшуюся туда и сюда.
Произошла ссора между наехавшими гостями, как рассказывали, из-за чашки мяса. Два киргиза заспорили из-за чашки и подрались, за каждого из них вступились родственники, а затем и дальнейшие родичи; вначале киргизы дрались нагайками, а когда мы стали смотреть с высоты холма, они разделились на три партии и, как бы приготовляясь к сражению, разъехались в разные стороны; зрелище было эффектное: одна сторона хлынула вон из круга кибиток на тот холм, где мы стояли, и азартно стала тараторить между собою; но вот послышались голоса, требовавшие в третейские судьи моего проводника, моего «кандидата».
Маштий с самодовольной усмешкой сел на лошадь и поехал в центр кибиток; за ним тронулась вся партия киргиз, выехавших на холм. Маштий скрылся в толпе киргиз и долгое время не возвращался. По состоянию картины, по ослаблению возбуждения можно было предполагать, что драки не будет.
Действительно, через несколько времени возвратился Маштий и говорил, что примирил споривших, хотя другие почему-то отрицали его заслугу в данном случае, рассказывали, что киргизы сами собой примирились, когда, сосчитав численность партий, увидели, что они почти равны и что игра свеч не стоит: никто из них не взял бы верха и поэтому не стоило начинать драки. Возбуждение опало, и киргизы рассеялись по кибиткам продолжать угощаться.
Тем не менее кандидат и здесь явился третейским судьей. Говорят, что подобные схватки случаются нередко среди диких киргиз разных волостей и оканчиваются нередко убийствами. Расстался я с «кандидатом» на третий день поминок рано утром; задолго до рассвета разбудил он меня и сообщил, что уезжает.
Еще накануне он был скучен, продолжительное путешествие верхом на лошади и разлука с своим аулом утомили этого батыря по рождению и побуждали стремиться назад; при лучах раннего рассвета сердечно простились мы с ним и обещали помнить друг друга; с просьбой написать уездному начальнику о том, как провожал он меня, скрылся из моих глаз этот батырь, который в другое время предводительствовал бы народными полчищами и был бы воспет в поэмах, а теперь беспрекословно, как нижний полицейский чин, исполнял веления русского уездного начальника, подчас, может быть, прихотливые.

XIV. Народное здравие.

Теперь скажу несколько слов о народном здравии. Киргизы вообще народ здоровый, и болезни не распространены среди них. Есть только болезни, обусловливаемые их бытом, а именно: лихорадка, чесотка и отчасти сифилис.
Лихорадкой киргизы хворают иногда массами, как я убедился в этом сам; распространение лихорадки зависит от резких колебаний климата весной и осенью, когда после дневного жара наступают очень холодные ночи, также от кочеваний в болотистых местах, так как болотные озера попадаются в области нередко, и от других причин; от редкого обмывания тела киргизы весьма страдают чесоткой, от которой они не знают иногда куда деваться; киргизы, живущие вблизи русских поселений, менее страдают этой болезнью, потому что знают, что лучшее средство от нее - горячая и частая баня.
Хотя киргизы по магометанскому обычаю и делают 5 раз в день омовения, но эти омовения холодной водой ни к чему не ведут. Вследствие соседства с русскими селениями и значительной свободы поведения киргизской женщины у киргиз встречается и сифилис, к тому же молодые мужья считают за удальство хвастаться неверностью перед женами.
Имея высокие представления о русских, киргизы от каждого проезжающего ждут вообще всякого рода объяснений, а также и медицинской помощи, признавая в русском соединение всяких специальностей; и русский, если не удовлетворит их ожиданий, рискует пасть в их мнении; поэтому можно рекомендовать всякому собирающемуся ехать к киргизам и вообще инородцам запасаться главными медикаментами против общераспространенных болезней; и сделав это, он не будет раскаиваться, потому что не раз удастся оказать этим бедным инородцам действительную помощь; киргизы если что и просят от русского, так это именно - лекарств (даре́).
Тургайская администрация уже озаботилась устройством фельдшерских пунктов в степи, которые, встретив сначала противодействие, теперь прочно привились, и как вначале киргизы упорно отказывались прививать оспу, так теперь толпами приходят за этим к фельдшерским пунктам, представляющим из себя ту же кибитку киргизскую и кочующим вместе с аулом.
Но у киргиз существовали издавна и существуют собственные лекари-знахари, из которых одни лечат обыкновенными средствами, другие - с помощью призывания духов; эти последние лекари называются баксы и представляет такое любопытное явление в киргизской жизни, что о них стоит сказать несколько слов.

XV. Баксы.

Баксы - кудесники, волхвующие по старинным языческим обычаям. Это - те же шаманы наших северных сибирских инородцев - остяков, доманов, юраков и самоедов, как известно, обладающие даром непосредственного общения с духами.
Они гадают, лечат, ухаживают за сумасшедшими и производят различные чудеса; процветали особенно раньше, когда не было докторов. Много необыкновенных и почти сказочных рассказов существует о них, между прочим, и в литературе о киргизах, но я передам только те из них, которые пришлось самому слышать на месте.
Чтобы производить чудеса, баксы должен привести себя в возбуждение, ради чего он играет на кобызе, двухструнном смычковом инструменте (о нем я буду говорить далее) и постепенно более и более оживляется; при этом он пением призывает на помощь пророка и всех святых.
Здесь мы видим смешение двух влияний: с одной стороны, баксы - явление языческого быта, с другой стороны, они под влиянием мусульманства призывают пророка и святых. Когда он приходит в неистовство, то может гадать и волхвовать, лизать раскаленное железо без вреда; может будто бы вонзать в свое тело нож и вынимать с другой стороны, напр., воткнет в один бок, а вынет вместе с рукояткой из другого; но он и других заставляет вбивать нож в свою грудь; показавшуюся кровь он проглатывает; некоторое время он ходит с ножом в груди, конец которого виднеется на спине, затем вынимает его; может взбираться на самый верх кибитки и свеситься оттуда вниз головой, держась только пальцем ноги; иногда возьмет опояшется один раз веревкой и концы ее дает тянуть из всех сил нескольким человекам; эти последние затянут так сильно, что талия кудесника делается не толще кисти руки, а баксе ничего не делается, или раскалят докрасна железную плиту и он станет на нее босыми ногами, ноги зашипят под ним, точно жарятся, а баксе ничего не делается.
Однажды в присутствии киргизского уездного начальника баксы воткнул себе в рот нож, так что конец его был виден с другой стороны, на шее; полилась в небольшом количестве кровь, народ (русские), особенно женщины, в страхе разбежались; уездный начальник, давши 15 руб., приказал ему прекратить зрелище; тогда баксы вынул нож обратно; в подобных случаях у баксы кровь течет слегка, и стоит ему только вытереть рукой место, откуда течет кровь, как она приостанавливается.
Баксы все время остается в рассудке и отвечает на все вопросы посторонних; в возбужденном состоянии он рассказывает в подробностях ход болезни, отчего она, какое будет ее течение, как кончится, излечима она или нет, какие средства надо употреблять и т. п., иногда сам дает средства.
В таком состоянии глаза баксы́ делаются страшными и смотрят так пронзительно, что нельзя вынести их взгляда и хочется смотреть в сторону. Иногда баксы́ заговаривает самый кобыз и заставляет его стоять прямо, на доске, хотя форма кобыза (его кузов) не позволяет этого.
Был будто бы случай, когда баксы́ очаровал присутствовавших и заставил их видеть в средине себя озеро, в котором плавали золотые рыбки; баксы́ велел каждому поймать по рыбке; когда они поймали, озеро и рыбки пропали, а в руках присутствовавших оказалась зола.
Откуда такие чудодейственные силы у баксы́, киргизы объясняют тем, что ему помогает нечистая сила, диавол (джин - бес или шайтан - сатана), большею частью так называемый ак-шайтан (белый сатана); есть и кара́-шайтан (черный сатана), но этот шайтан не помогает.
Чтобы быть баксы, необходимо, по их словам, чтобы в человека вселилось 1000 духов (джинов). Иногда баксы явно шарлатанят и насилуют женщин во время лечения. Число баксы сократилось в настоящее время: с одной стороны, закон запрещает заниматься шаманством со времени издания нового
Степного положения для киргиз 1868 г., и появившиеся в степи доктора особенно восстают против бакс; с другой стороны, муллы проповедуют, что шаригат (духовный закон мусульман) запрещает гадать, и прямо говорят, что грешно обращаться к баксам за помощью, и киргизы эти гадания и чудеса бакс считают за грех: Бог-де запрещает узнавать будущее, будущее знали только пророки, которых больше нет и не будет, остальным людям знать будущее не следует, поэтому если баксы́ предсказывают будущее, то это с помощью нечистой силы.
Теперь баксы́ проживают где-нибудь вдали от властей и тайно занимаются своим искусством. Это те же наши волхвы, гадальщики и т. п. Им не верят теперь и сами старики-киргизы и гоняют их из своих аулов: закон не велит, шаригат запрещает.
В Бистамакской волости Актюбинского уезда Тургайской области в 1882 г. один баксы́ подвергся поруганию и всеобщему осмеянию. Один киргиз, не веря баксе и желая испытать его, притворился больным, велел жене постелить себе в кибитке постель как больному, заохал, застонал, поставил около себя чашки с водою, как бы для утоления жажды, и велел жене позвать баксы́.
Баксы́, молодой киргиз, красивый из себя, пришел, стал играть на кобызе и, придя в возбужденное состояние, приступил к осмотру больного: начал ощупывать ему руки, где пульс, икры ног, бока и др. части тела, ощупывал, и недоумение не сходило с его лица.
- «Что это, как будто у тебя нет никакой болезни?» - сделал вопрос баксы́; больной заохал еще сильнее, баксы́ опять стал его осматривать и опять сказал:
- «Никакой болезни в тебе нет».
Больной продолжал охать; тогда баксы́ еще поиграл на кобызе и объявил:
- «Нет, маленькая болезнь в нем есть, надо его полечить».
Только лишь он принялся за лечение, как мнимый больной вскочил и, закричав баксе: «Обманщик», начал жестоко бить его ногайкой (камче́), толкая вон из кибитки, самый кобыз его схватил и изломал в кусочки; поруганный баксы с тех пор так и пропал куда-то.
Много говорил народ по этому случаю и смеялся. Так слабеет в нем вера в силу баксы. Многое из того, что рассказывают о баксах, кажется маловероятным, но лица, передававшие мне, уверяли решительно, что все эти рассказы действительность; в числе этих лиц были русские, заслуживавшие доверия, в том числе, напр., уездный начальник.
Несомненно, что здесь имеют место разного рода малоисследованные способы психического воздействия, и исследовать последние, насколько они присущи баксам, было бы интересной задачей. Я очень хотел увидеться с баксы, но это мне не удавалось, так как их теперь уже мало; я был рад, когда нашел и купил музыкальный инструмент баксы - кобыз; а через несколько времени доехал было до самого баксы (был в 25 верстах от него и просил волостного управителя привести мне его, но посланный через сутки возвратился от баксы с ответом, что, во-первых, у него нет лошади, чтобы ехать, а потом, что «уже давно все нечистые силы удрали от него». Он, вероятно, боялся русского и какого-нибудь преследования и поэтому уклонился ехать.
В числе представленных мною здесь фотографий есть два снимка как с самого баксы, так со сцены лечения.

XVI. Русская просветительная деятельность в степи.

Большая даровитость киргиз и способность к культурным восприятиям доказываются также замечательными успехами русского образования среди киргиз, о чем стоит здесь упомянуть. Русские просветительные влияния в Киргизской степи распространяются двояким путем: путем деятельности миссии и путем организации школ.
Православный миссионерский стан в Тургайской области учрежден недавно, в 1892 г., в г. Кустанае и вызван живою потребностью. Русские переселенцы, все более проникая в киргизские аулы и будучи обремены нуждою, попадали в большую экономическую зависимость к киргизам-богачам и вместе с этим стали подвергаться и влиянию среды и мусульманства; забывали свои обычаи и даже веру, становились чуть не мусульманами.
Между тем в степи уже с прошлого столетия ведется сильная татарско-магомотанская пропаганда благодаря ошибке русского правительства, допустившего распространять ислам среди киргиз. В настоящее время эта пропаганда оказалась огромной помехой для русского культурного дела, и администрации самым серьезным образом приходится считаться с нею, а муллы и учителя открывают всюду подвижные дешевые школы, так называемые мектебе́, путем которых успешно утверждают мусульманскую грамотность.
Их пропаганда не оставила без внимания и русских поселенцев, и тогда власти увидели необходимость иметь на месте миссионера, который объезжал бы русские семейства, в одиночку рассеянные по аулам, и утверждал их в правилах веры и русских обычаях.
В лице миссионера священника отца Соколова кустанайский стан с успехом исполнял свое назначение и уже насчитывает до 50 чел. крещенных им киргиз. Проповедь ведется, конечно, путем лишь убеждения и в духе кротости и братства к инородцам, причем русским поселенцам внушается, чтобы они жили с киргизами мирно, честно и в любви, сами вели хороший образ жизни, и чтобы через них святилось имя Божие в степи.
Здесь высказываются те начала, благодаря которым русская инородческая политика всегда имела успех, - начала терпимости, равенства, снисхождения к инородцам, которые были высказаны еще в Соборном уложении Алексея Михайловича 1649 г. и не раз повторялись в царских и императорских указах воеводам и губернаторам; если проследить историю распространения наших владений в Средней Азии, то окажется, что русское правительство постоянно держалось умеренности, терпения и снисхождения к инородцам и этим способом приобретало себе симпатии народов, и сила вещей сама собой переходила в руки русских.
Весною 1896 г. из Семипалатинской или Акмолинской области бежали в китайские пределы несколько сот кибиток киргиз; по этому поводу другие киргизы рассуждали: 
- «Глупые наши киргизы, что бегут в Китай. По нашей пословице - народ русский это ременная узда (т. е. мягкий), а народ китайский - железная узда (т. е. твердый). У нас всякое дело сначала разберут, а потом только накажут; а у китайцев без всякого суда снимут голову» («Правосл. благовестник». 1896 г. № 9, май).
Сказанные начала глубоко отличали нашу политику от английской: проф. Краснов из своего последнего путешествия рассказывал, что в Индии за то, что он просто по-человечески обращался с индусом, своим проводником, и однажды посадил его вместе с собою в экипаж, английские семейные дома закрыли для него вход к себе.
Если в нашей инородческой политике были ошибки и замешательства, то виновны в этом оказывались чаще местные администраторы, а не основная наша политика. Еще успешнее русское просвещение усваивается киргизами школьным путем.
В Оренбурге в 1896 г. напечатана книга г. Васильева «Историч. очерк русск. образов. в Тургайск. обл.», в обстоятельном изложении сообщающая весьма интересные сведения об успехах русского образования в степи. На призывы русских к образованию киргизы отозвались щедрыми пожертвованиями в сотнях тысяч как на начальное, так и на среднее образование, и можно сказать, что образование Оренбургского края создано в значительной степени на деньги киргиз, что тем замечательнее, что другие инородцы, напр., татары, упорно уклоняются от русского образования, а башкиры никогда не выказывали подобной готовности на пожертвования.
Русским просветительным усилием в Киргизской степи почти с самого начала пришлось вступить в борьбу с татарской мусульманской пропагандой. Татары еще со второй половины прошлого столетия рассеялись по Киргизской стопи в качестве мулл и торговцев и начали деятельную пропаганду мусульманства среди киргизов.
Правительство не препятствовало этой пропаганде, что было крупною ошибкой его: Киргизская степь надолго была упущена для христианской проповеди, которая имела бы несомненный успех среди киргиз-язычников; вместо того среди них укоренилось магометанство, с которым теперь серьезно приходится считаться и бороться русскому правительству, как не только с религиозной, но даже и политической силой.
Уже в первой половине текущего столетия признано было одним из самых существенных средств борьбы против мусульманства и укрепления русского влияния - распространение русского образования в степи. Первым учебным заведением, в которое был открыт доступ для киргизов, является Оренбургский Неплюевский кадетский корпус, открытый в 1825 г.
В 1847 г. открыта была в Оренбурге фельдшерская школа, но ей не посчастливилось на первых же порах: двое из поступивших в школу киргизят заболели и умерли: один - через три, другой через 4 месяца. Весть о смерти их быстро разнеслась по степи и была причиною того, что не только не являлось новых охотников поступить в школу, но и поступившие уже было в нее выбыли то по болезни, то по семейным обстоятельствам.
Это было первым доказательством малой пригодности для киргиз городских школ с чуждой и душной для вольного степняка обстановкой. Первым заведением, открытым специально для киргизов, была школа для киргизских детей при Оренбургской пограничной комиссии (с 1850 г.). В истории этой школы поразительно то, что сама русская администрация считала возможным допустить татарско-мусульманские основы воспитания и обучения киргизских детей.
Во главе школы в первое время ее существования был поставлен татарин, и в русской школе введено было преподавание для киргиз татарского языка. При таком взгляде на дело, мулла как мусульманский вероучитель имел громадное влияние на киргизских детей.
Лишь с 1879 года начинается заметное улучшение школьного дела в области. В 1877 - 1878 годах окружный инспектор инородческих школ Катаринский, осмотрев школы области, нашел и доносил начальству, что в них происходило учение татарско-магометанское под руководством татарских мулл, или, что-то же, в них открыты медрессе.
Администрация пришла наконец к сознанию, что инородческое образование должно быть основано на русских началах. Выразителем этого нового направления явился Н. Н. Ильминский, который еще в начале 70-х годов изложил свой план инородческого образования.
По мнению Ильинского, против сильно распространившейся среди киргиз татарско-мусульманской культуры можно действовать лишь образованием, единообразным и единодушным, — путем открытия школ в укреплениях и аулах и обучения в них детей по книгам, приспособленным к их пониманию, написанным на их родном языке.
В школе должен и в преподавании, и даже в разговоре господствовать язык киргизский, а русский язык должен быть предметом изучаемым; главный интерес обучения инородцев состоит не в русском языке, а в развитии общечеловеческих понятий, нравственных начал и убеждений и русских симпатий; собственно русский язык, сам по себе, имеет второстепенное, хотя важное значение.
В духе взглядов, высказанных Н. Н. Ильминским, и была основана в 1882 году киргизская учительская школа в гор. Орске, которая затем в 1889 году была переведена в Оренбург и до настоящего времени снабжает начальными учителями Киргизскую степь.
Интересно участие киргиз в истории Оренбургской гимназии: когда возникла мысль об учреждении в Оренбурге гимназии, было признано справедливым обратиться за пожертвованиями и к киргизам, наравне с прочими жителями Оренбургского края. Быстро облетела по степи весть о сборе пожертвований на гимназию и вызвала в киргизах живое сочувствие.
Сама областная администрация не предполагала такого сильного притока пожертвований; поступление их превысило ожидаемую сумму почти в три раза. К половине 1867 года, за год до открытия гимназии, оказалось, что общая сумма пожертвований равнялась 55.936 руб. 78¼ коп., тогда как помещение для гимназии исчислено было всего в (75) 000. 
Собранной суммы, как взноса со стороны киргиз, не было достаточно для устройства гимназии, но генерал-губернатор признал возможным отделить из нее 25 000 на устройство в Оренбурге женской гимназии, в которой могли бы получать образование и дочери киргиз.
Таким образом, Оренбургские мужская и женская гимназия почти всецело воздвигнуты на киргизские средства, причем сами киргизы сравнительно мало пользуются этими заведениями: так, за время с 1869 по 1891 года в мужской гимназии учились 50 человек киргиз, из которых 6 человек кончили полный курс, а в женскую гимназию до настоящего времени не поступало ни одной киргизской девочки.
Также и Троицкая гимназия в Оренбургской губернии воздвигнута при значительном содействии киргиз. Кстати два слова об университетском и гимназическом образовании киргиз. То обстоятельство, что за время с 1869 по 1891 год из 50 человек киргиз, обучавшихся в Оренбургской мужской гимназии, кончило курс только 6 человек, а из всех киргиз не только Тургайской, но и других областей, обучавшихся в университетах с 1877 г. по 1891 год, окончило курс лишь 6 человек и затем большинство сделались чиновниками даже вне киргизских пределов, как это видно из таблицы в рассматриваемой книге (стр. 144), - это обстоятельство указывает на непригодность гимназического и университетского образования для киргиз; образовывая инородцев, мы должны иметь целью, чтобы они, получив образование, сделались полезными деятелями и просветителями среди своего же племени, а не то, чтобы превращались в русских чиновников, которых у нас и без того много.
Вообще, тот тип интеллигента, которые вырабатывают наши учебные заведения, мало пригоден к условиям киргизской среды, и поэтому многие сожалеют о прежней школе для киргизских детей, закрытой со времени основания Оренбургской гимназии, которая во многих отношениях была приспособлена к потребностям киргизской жизни.

XVII. Аульные школы.

В истории русского образования в Тургайской области следует отметить, как самое важное явление организацию совершенно нового типа школ - аульных подвижных школ, крайне отвечающих условиям кочевого быта. Мотивами к созданию этого типа школ были следующие обстоятельства:
1) сознание дороговизны прежних школ при уменьшившихся средствах на образование;
2) неудобство для кочевого быта школ, приуроченных к одному пункту, в силу чего киргизские дети плохо привыкали к неподходящим для них условиям обучения; 3) большая распространенность в степи татарских незатейливых школ - мектебе, преимущество которых было в их неприкрепленности к одному месту.
Эти туземные школы - мектебе и послужили первообразом для подвижных аульных школ. Стоимость ежегодного содержания такой школы исчислено в 324 руб. Аульные школы быстро привились к киргизскому быту; к 1 января 1896 года их числилось до 35, а в течение настоящего года составлен ряд приговоров сельских обществ об открытии новых школ.
Аульная школа представляет весьма любопытное зрелище. Внешне представляя ту же кибитку, как и другие жилища киргиз, она и внутри имеет оригинальное устройство: посреди нее стоят один или два длинных низких деревянных стола, похожих на широкие скамейки; кругом разостланы ковры, на которых около стола размещаются киргизские дети во время учения, опустившись на колени и откинувшись корпусом на пятки; книги лежат на столе; когда учитель-киргиз из окончивших курс Оренбургской киргизской учительской школы вызывает ученика, последний поднимается с пяток, но остается на коленях и в таком виде отвечает; школьники не носят тюбетеек и отпускают себе волоса, это первое отличие инородца - ученика русской школы.
Для постороннего посетителя бросается в глаза внимание и усидчивость, с какими занимаются киргизята в аульных школах даже летом; естественная дисциплина в школе царит сама собою, без усилий со стороны учителя; учащиеся отвечают толково, а некоторые уже правильно читают по-русски.
Желание учиться у киргизских детей настолько велико, что даже летом не тяготятся они заниматься, и прежние случаи побегов киргизских детей с началом весны из городских и вообще не подвижных школ надобно объяснять не их нерасположением к учению, а неприспособленностью прежних школ к киргизским навыкам.
Когда школа была перенесена внутрь киргизской среды, киргизы обнаружили явную приверженность к учению, и случаи побегов из школы уже не повторялись. Ученье летом в аульных школах происходит, между прочим, потому, что каникулярными месяцами приняты для этих школ апрель и сентябрь, когда киргизы перебираются с зимовок на кочевки и обратно, и вести ученье тогда невозможно.
Аульные школы представили из себя явление настолько удачное, что обратили на себя внимание в соседних областях. Так, степной генерал-губернатор фон Таубе в 1891 году просил военного губернатора Тургайской области сообщить ему подробные сведения об этих школах.
О том же просил в 1896 году и губернатор Акмолинской области. В 1894 году Министерство финансов возбудило вопрос о введении аульных школ в Уральской области ввиду дороговизны существующих там школ. Можно с большим вероятием ожидать распространения этого типа школ вообще среди кочевых народностей и предсказывать им большую будущность.
Таким образом, Тургайская область в отношении народного образования занимает перед другими киргизскими областями передовое положение, и нет ничего невероятного, если в недалеком будущем в Тургайской области осуществится повсеместное обучение.

XVIII. Заключение.

Отлагая сообщение о музыке в песнях киргизов на вторую часть отчета, в заключение позволяю себе изложить те последние впечатления, который я вынес из поездки в степь, возвращаясь в Оренбург в июле месяце. Оставив Киргизскую степь, я ехал последние 70 верст перед Оренбургом русскими хуторами и немецкими колониями; на пространстве этих 70-ти верст в течение одной ночи мне пришлось видеть и сравнить три культуры: культуру, если так можно сказать, - киргизскую, русскую и немецкую.
Я выехал из последней киргизской станции под вечер. Дорога лежала среди слегка холмистой степи, среди свободных еще, незанятых полей; кругом был разлит живительный степной воздух; на западе горела ясная заря, а на другой стороне небосклона уже показывалась луна; только звон колокольчика и оклики моего ямщика оглашали степное безмолвие, да изредка попадались подводы крестьян и казаков.
Была теплая, ясная лунная ночь, когда мы около полуночи добрались до русского хутора на речке Донгуз. Среди лунного полумрака хутор казался мне благоустроенным, зажиточным, и я думал отдохнуть часть ночи как следует.
Вхожу в избу: спертый воздух, низенькие потолки произвели первое впечатление. Сонные мухи в бесчисленном количестве покрывали стол, окна, образа и не беспокоились светом лампы. Обитатели уже спали, и один сын хозяина встретил меня.
Я попросил приготовить самовар. Пока он шумел и успел надымить в избе, я разговаривал с хозяином:
- Откуда вы переселились?
- Из Тамбовской губернии.
- Как вам живется на новых землях?
- Да ничево, только срок аренды кончается в этом году, не знаем, оставит ли нас на месте хозяин земли.
- Есть ли у вас грамотные?
- Да у нас в роду не было грамотных
- А что это у вас такие низкие потолки? Ведь воздуха мало.
- Ничево, теплее, когда ниже-то.
- Клопы, тараканы у вас водятся? - спросил я, осматривая грязные стены.
- Нет, эти нечисти не водится, слава Богу.
Я успокоился, рассчитывая ночь провести спокойно. После чая я прилег на лавке; кругом раздавалось сопение спящих. Но через несколько минут я почувствовал такие сильные и дружные укусы, что понял, что от сна надо отказаться.
Я обратился к хозяину с вопросом:
- Как же ты говорил, что нет насекомых у вас? А блох-то сколько?
- Этово-то есть грех, водится, а чтобы клопы - этого нет, Бог милостив.
Пробовал было я сидя в другом месте подремать; но дремоту не раз разгонял отчаянный крик ребенка, с которым мать возилась и не знала, что делать: то начинала убаюкивать, то шептать молитву:
- «Господи Иисусе Христе, да что это приключилось с тобой, голубчик мой маленький? вот уже вторую неделю ты не даешь покою ни мне, ни себе. Либо сглазил тебя, либо чево…»
Ребенок не внимал и продолжал кричать. После расспросов я убедился, что ребенок страдал дизентерией, которая была нынешним летом в русских селениях в степи. Ребенок утих было, временная тишина воцарилась в избе. Неподалеку лежал парень.
Вдруг ребенок опять закричал; те же оханья и причитания матери. Парень наконец обратился к ней:
- Слушь-ка, а от этова лечат.
- А, вот што… а как лечут-то?
- Да так, бабы, сказывают, лечут… мамынька моя знает… подолом, што ли, накрывают…
Мать промучилась ночь, также и я насилу дождался рассвета и рад был поехать далее. Около шести часов утра я остановился в немецкой колонии напиться чаю. Другие впечатления ждали меня. Дома высокие, чистые, хотя сделаны из того же материала. Вхожу: семья сидит за чаем и слушает чтение, оказывается, один из присутствовавших читал псалом.
Спрашиваю:
- Все ли у вас грамотны?
- Нет, только двое знают по-русски, - ответили мне.
Я переспрашиваю:
- Все ли вы знаете немецкую грамоту?
- А, немецкую грамоту все знаем.
- Земля собственная или наемная?
- Собственная.
Грустные сравнения получались из всего виденного за эту ночь; в то время как у русских на хуторе в роду не было грамотных, у немцев все образованы; жилища как и киргиз, так и русских и немцев построены из одинакового материала - земляного кирпича, но какая разница: у киргиза землянка почти разваливается, с трещинами, у русских - хотя без трещин и теплая, но также кривая, косая и тесная, у немцев же настоящий высокий, чистый и светлый дом; здесь же поблизости построено прекрасное помещение для школы. Как различно можно пользоваться одним и тем же материалом.
Печально думалось о русской женщине, представительнице той господствующей нации, которая хочет вносить просвещение в инородческую среду; хотя она поминала «Господи Иисусе Христе» и принадлежала к высшей религии, а киргизка вздыхает со словами «Алла», но разницы между тою и другой в отношении умственного и нравственного состояния не замечалось: обе были одинаково темны и беспомощны.
Рождалась мысль: да может ли эта господствующая нация вносить свет просвещения к инородцам, когда она сама так темна, убога в своем развитии? И соответствует ли ей тот престиж, которым она пользуется? Ей самой надо просвещать и просвещать себя…
Но не дадим места грустным мыслям, а будем питать себя лучше надеждами… И теперь да позволено будет мне высказать следующее желание. Если мы для инородцев, в том числе киргиз, устроили образование на таких прекрасных основаниях, и если от продолжения этого дела ни в каком случае не следует отказываться, то не забудем и себя…
Пусть будет известно нашим обеспеченным классам, чем был силен ислам, с которым приходится нам считаться теперь и чем распространял он свое образование: у мусульман считалось и считается прямо богоугодным делом отказывать по завещанию или жертвовать большие суммы на устройство школ при мечетях, так называемые медрессе.
Есть еще убедительный пример: в Соединенных Штатах среди богатых людей существует благородное соревнование в устройстве образовательных предприятий на пользу народа. Пожелаем же, чтобы было больше у нас общественного внимания к нуждам образования.

Источник и фотографии:
С. Г. Рыбаков. «Отчет члена-сотрудника С. Рыбакова о поездке к киргизам летом 1896 по поручению Императорского Географического общества. Общие наблюдения над современным бытом киргиз». Живая старина: периодическое издание отделения этнографии Императорского Русского географического общества. 1897. Выпуск II.
https://rus-turk.livejournal.com/574062.html