«Так как соседями нашими у этих рубежей были китайцы, то не было ни надобности, ни прямой возможности переходить эту границу, вдоль которой уже устанавливалась значительная торговля, достигавшая, напр., в Чугучаке до 1.200.000 рублей в год. Но в 1860 году был заключен в Пекине трактат, по которому вся эта граница подлежала переделке или по крайней мере пересмотру и точному обозначению на местах. Этим обстоятельством воспользовались местные власти в Омске, чтобы потребовать от китайцев уступки всех земель по обеим сторонам Зайсана. Для чего это делалось - трудно понять, разве для получения пограничными комиссарами пожизненных пенсий за присоединение новых земель, потому что самые эти земли были - степи, а население их – кочевники».

М. И. Венюков. «Исторические очерки России со времени Крымской войны до заключения Берлинского договора».1855 – 1878 г.г. Том 1.

Уведомление о согласии китайцев на наш проект границы было получено мною во время обратного следования с отрядом с р. Черного Иртыша к Карауткульскому броду на р. Кокпектинке. Трудно описать то чувство удовлетворения, которое я испытал, получив это радостное известие, после стольких пережитых томительных и тревожных ожиданий.
Одновременно с этим уведомлением я получил предписание генерал-губернатора Дюгамеля, которое, подобно всем предыдущим предписаниям, полученным от него, оказалось решительно невозможно исполнить. Такова была судьба всех предписаний, полученных мною от уважаемого Александра Осиповича во все время разграничения.
По странной случайности ни одного из них я не мог фактически исполнить во всем их объеме. В этом предписании Дюгамель требовал, чтобы на происходящих переговорах с китайцами были бы им сделаны уступки почти по всему протяжению границы.
В особенности ярко выделялась уступка Зайсанского края, для удержания которого в нашей власти были направлены все усилия наших комиссаров на происходивших в Чугучаке переговорах. Кроме того, было предпринято особое пароходное плавание по р. Верхнему и Нижнему Иртышу и озеру Зайсану и снаряжена особая экспедиция на Черный Иртыш под личным моим начальством со специальною целью, заняв местность, сопредельную с озером Зайсаном, раз навсегда дать понять китайцам, что как это озеро, так и вся окрестная страна отныне находятся исключительно в сфере русского преобладающего влияния.
Наконец, в проекте наших комиссаров, предъявленном китайскому правительству и всесторонне рассмотренном китайскими министрами, граница упиралась в северо-восточный угол озера Зайсана, затем круто поворачивала на восток и следовала в этом направлении до пикета Маниту-Гатул-Хан, так что не только озеро Зайсан, но и нижняя часть р. Черного Иртыша должны быть присоединены к русским владениям.
Понятно, что если китайское правительство дало свое согласие на принятие нашего проекта границы, то после уже о каких-либо территориальных уступках с нашей стороны не могло быть и речи. А потому, получив означенное предписание Дюгамеля, я ограничился только тем, что, говоря языком наших канцелярий, «принял его к сведению».
Выше мною было подробно изложены причины, заставившие нас прервать переговоры в 1862 г. и выехать из Чугучака. При этом я упомянул, что, не выждав ответа от китайских комиссаров, нами было сделано распоряжение, чтобы по получении этого ответа он был отправлен к генерал-губернатору Западной Сибири.
Ответ этот, посланный китайцами вскоре после нашего выезда из Чугучака, был получен в Омске в октябре 1862 г. В своем ответном листе (т е. в официальной бумаге) китайцы, по своему обыкновению подробно излагая все то, что было обсуждаемо на личных совещаниях с нами в Чугучаке, в особенности указывали, что наши комиссары упорно настаивали на проведении границы по постоянным пикетам.
Несмотря на все возражения китайцев, русские комиссары будто бы не только не слушали их, но даже сказали, что если граница не будет проведена по постоянным пикетам, то придут русские войска и займут все пограничные земли, находящиеся вне пикетной линии.
- «Опасаясь, - писали китайцы, - чтобы при дальнейших спорах не вышло чего-нибудь несообразного, могущего повредить дружественным отношениям, существующим между двумя государствами, мы подробно изложили все обстоятельства, сопровождавшие многократные переговоры с русскими комиссарами в особом докладе, представленном богдыхану, и просили указаний, что предпринять при переговорах о границе.
Вскоре после отправления этого доклада, мы получили от комиссаров Высокого государства проект граничной линии. При рассмотрении этого проекта, мы нашли его несогласным с трактатом». Далее китайцы, между прочими своими объяснениями, выставили на вид, что русские комиссары в своем проекте, доведя границу до озера Зайсана, не идут на юго-запад, а, напротив, пишут, что нужно повернуть границу на восток, по р. Черный Иртыш. - «Очевидно, со стороны высоких комиссаров, - писали китайцы, - это был только предлог, а на самом деле они имели намерение завладеть нашими пограничными землями (Курчумским краем), а, между тем, - ехидно прибавили китайцы, - нас же упрекают в том, что мы отвергаем трактат».
В заключение китайские комиссары просили генерал-губернатора Западной Сибири обсудить обоюдные переговоры, происходившие в Чугучаке, и уведомить их, в какой день и какого месяца следующего года будут посланы русские комиссары в Чугучак для продолжения совещаний о границе.
На это сообщение генерал Дюгамель отвечал китайцам от 20-го ноября 1862 г., что при внимательном рассмотрении происходивших в Чугучаке переговоров по разграничению он вполне убедился, что как все действия русских комиссаров, так и предложенный ими проект границы во всем согласны с постановлениями Пекинского трактата.
Между тем, несмотря на то, что по просьбе самих же китайских комиссаров были два раза посылаемы русские комиссары в Чугучак для переговоров, китайские уполномоченные упорно отстаивали свои требования, противные смыслу трактата, и не соглашались на предложения русских комиссаров, основанных на трактате.
Находя, что при таком ходе переговоров дальнейшие совещания будут напрасною тратою времени, генерал Дюгамель не признавал возможным войти в соглашения с китайскими уполномоченными о месте съезда в будущем 1863 году, а равно и отправить в Чугучак комиссаров прежде, нежели со стороны китайских комиссаров последует полное согласие на проведение границы согласно сообщенному им проекту, в основание которого положены указания Пекинского трактата.
Если китайцы согласятся принять наш проект границы, по которому с нашей стороны, как объявили уже наши комиссары, не может быть сделано никакой уступки, то в таком случае генерал Дюгамель обещал ходатайствовать о присылке русских комиссаров для подписания протокола и карты, а также и для постановки пограничных знаков.
В следующем 1863 г. китайские комиссары снова просили генерал-губернатора Западной Сибири передать нам их новое приглашение приехать в Чугучак для взаимного совещания о разграничении и дружелюбного решения этого дела.
Но так как в прежних своих сообщениях китайцы вовсе не упоминали о своем согласии на принятие нашего проекта границы, то с нашей стороны было признано более соответственным обстоятельствам дела отложить свою поездку до получения от них согласия на принятие означенного выше проекта.
В июле 1863 г. китайцы снова повторили свое приглашение как можно скорее назначить день съезда, по-прежнему в Чугучаке, для решения дела о границе. Мы решились воспользоваться этим приглашением в том предположении, что китайцы желают наконец принять наш проект границы, и поспешили направиться в Чугучак.
В это время я находился с отрядом на Черном Иртыше у китайского пикета Маниту-Гатул-Хан, а потому, приведя отряд к Карауткульскому броду на р. Кокпектинке, я двинулся оттуда, как было упомянуто выше, прямым путем через Тарбагатайский хребет в Урджар, куда и прибыл в конце сентября.
В Урджаре уже ожидал моего прибытия консул И. И. Захаров, и нами было решено, предварительно въезда нашего в Чугучак, заявить китайским комиссарам письменно, что, по причине наступления холодного осеннего времени, мы со всеми находящимися при нас людьми должны вскоре воротиться назад и можем прожить на границе не более 15-ти дней.
Но что и этого времени, по нашему мнению, вполне достаточно для решения дела, потому что после переговоров между нами в прошлом году, после совещаний, происходивших в Пекине между нашим поверенным в делах и китайскими министрами и, наконец, переписки их с генерал-губернатором Западной Сибири, - на предстоящем съезде уже не может быть много рассуждений о том, как должно вести границу.
А потому нам должно будет только заняться составлением договора о границе взаимным засвидетельствованием его и разменом между собою. В заключение, мы заявили китайцам, что, совершив размен договора в настоящем году, мы через то сбережем время будущего года, столь необходимое для проведения границы в натуре, т е. постановку пограничных знаков, и тем облегчим приведение самого дела по разграничению между двумя государствами к благоприятному окончанию.
После того, получив известия, что старший китайский комиссар улясутайский цзянь-цзюнь Мин-И прибыл в Чугучак, мы решили выехать из Урджара в расположенный на границе наш отряд, в полной надежде получить еще в дороге ответ от китайских комиссаров на наше сообщение.
Но приехав в отряд, мы встретили там только одних китайских чиновников, присланных улясутайским цзянь-цзюнем Мин-И с обычными вопросами вежливости. Мы объявили китайским чиновникам, что до получения от китайских комиссаров ответа на наше сообщение, посланного им из Урджара, мы не въедем в Чугучак.
Вскоре после того, а именно 26-го сентября, этот ответ был нами получен.
Китайцы, после обычных повторений в нем истории переговоров и переписки по делу разграничения и заявления с их стороны претензий на появление на границе наших отрядов, в заключение писали нам: «Теперь вы, высокие комиссары, прибыли в здешние места и вне наших пикетов ожидаете известия о приезде моем (цзянь-цзюня Мина) в Тарбагатай и о дне для совещания - поистине вы, высокие комиссары, этим явили и с своей стороны намерение решить дело размежевания дружелюбным образом.
Почему мы покорнейше просим вас, высокие комиссары, по примеру прошлого года ехать в Тарбагатай со всею вашею свитою и назначить день для личного совещания согласно трактату и скорейшего решения дела, дабы, избегнув ошибок и нарушений, можно было укрепить доброе согласие».
27-го сентября мы въехали в Чугучак; 28 и 29 было употреблены на взаимные визиты. Во время этих обоюдных визитов китайские комиссары выказали нам особенную вежливость и самую утонченную, по китайским понятиям, любезность, которую мы не встречали с их стороны в предшествовавшем 1862 году.
Что же касаются до самого дела, то при свиданиях было говорено о нем весьма мало. Впрочем, мы положительно и твердо не раз заметили им, что после переговоров в прошлом году между нами, после обоюдных объяснений и переписки в Пекине и с генерал-губернатором Западной Сибири, с нашей стороны тем менее может быть уступок, чем в прошлом году, и что, по причине осеннего холодного времени, мы ни в каком случае не можем оставаться здесь дольше 10 октября и в этот день выедем из Чугучака невзирая на то, кончено ли будет дело или нет. На это цзянь-цзюнь Мин-И поспешно ответил, что дело непременно дело будет окончено в течение этих 10-ти дней.
Затем цзянь-цзюнь прислал нам своих чиновников просить нашего согласия прислать нам на рассмотрение свой проект границы и тем избежать взаимных личных споров и объяснений, которые, не приводя ни к каким результатам, только ставят их в неловкое положение перед народом. 
Мы согласились на это, но опять твердо заявили им, чтобы они не предъявляли неумеренных и противных трактату требований, потому что с нашей стороны уступок быть не может. При дальнейших сношениях наших с китайскими комиссарами, а также и при происходивших переговорах китайцы выказали столь же мало уступчивости, как и в прошлом году, и вообще были сдержаны в своих объяснениях с нами.
В пресловутом же своем проекте они сделали только общий краткий очерк граничной черты, не коснувшись вовсе ее частностей.
При этом китайцы повторили то, что сказано в трактате, а именно:
1) от знака Шабина-Дабага вести границу на озеро Зайсан, направляя ее на пикет Хой-Майлаху (на Нижнем Иртыше по запад. стор. озера Зайсана);
2) оттуда на Урджар, не оставляя в нашем владении и частицы озера Зайсана; 3) от Урджара на юго-запад прямо на Темурту-нор (Иссык-Куль), и кончено.
При таком проекте границы китайцы приложили карту, присланную им из Пекина от министерства иностранных дел. При одном взгляде на эту карту трудно было вообразить что-нибудь нелепее и бессмысленнее даже по-китайски, а потому мы считали ее за подделанную в Чугучаке.
Словом сказать, происходившие переговоры не привели китайцев к соглашению на предложенный нами проект границы. Но в то же время, расточая перед нами небывалую до того времени вежливость и предупредительность, китайцы, по-видимому, стремились к тому, чтобы в настоящем году не состоялось окончательное решение дела о границе.
Когда же мы предъявили им имевшееся у нас и упомянутое выше подлинное отношение китайского министерства иностранных дел к нашему поверенному в делах в Пекине, в котором китайское правительство вполне изъявляло согласие на наш проект границы, китайские комиссары были застигнуты врасплох, вовсе не ожидая, чтобы упомянутое отношение могло быть так скоро сообщено нам.
Тогда они согласились с нашим мнением, что теперь уже нечего более делать, как только составить и подписать протокол о границе. Тем не менее китайцы не решались тотчас же приступить к составлению протокола о границе, ссылаясь на то, что они еще не получили бумаги из Пекина о согласии китайского правительства на наш проект границы.
Такую задержку они объясняли тем, что почта в Китае в последнее время стала ходить из Пекина в Чугучак в 60 дней в один путь. Это заявление китайцев едва ли можно было признать правильным на том основании, что в прежнее время, по заявлению консула И. И. Захарова, бывали случаи, что на донесение, отправленное из Чугучака или Кульджи в Пекин, приходил ответ на 58-ой день.
С другой стороны, очень может быть, что восстание магометанских инсургентов в провинциях, смежных с Западным Китаем, имело влияние на происшедшее замедление почтовых сообщений в этих местностях. Во всяком случае, после всего вышеизложенного мы находили несовместным с достоинством нашего правительства оставаться долее в Чугучаке, когда китайское правительство однажды особым заключенным им трактатом обязалось вести границу на западе по обоюдному соглашению обеих договаривающихся сторон и затем в другой раз подтвердило этот трактат своим соглашением на наш проект границы, а между тем китайские комиссары под разными предлогами уклоняются от приведения в исполнение предписания своего правительства.
Оставаться же зимовать в Чугучаке, вместе с сопровождавшими нас топографами и казаками, по ветхости и неудобству зданий, оказалось невозможным, - а потому, послав ответ китайским комиссарам, мы 13-го октября выехали из Чугучака в Россию.
Таковы были результаты переговоров, веденных нами с китайскими уполномоченными в продолжение 1863 г. Они оказались в такой же степени неудовлетворительными, как и в предшествовавшем 1862 г., но правильная постановка дела с самого начала переговоров доставила возможность уже в следующем году нашему представителю в Пекине, молодому и талантливому дипломату Н. Д. Глинке, энергично взявшемуся за дело, привести его в самое короткое время к благоприятному окончанию.
Эта заслуга нашего поверенного в делах приобретает тем более важное значение, что пограничное дело значительно усложнилось в то время кровопролитными столкновениями наших войск с китайцами на юго-востоке Заилийского края.
При таком благоприятном для нас обороте дела по разграничению, окончательное решение его на месте, в г. Чугучаке, т е. в сущности составление и подписание протокола и карт, сделалось только вопросом времени. Обозревая мысленно описанный выше ход событий, происходивших на западной китайской границе в течение 1862 - 1863 г.г., нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что преобладающий характер этих событий заключался в разного рода превратностях и случайностях, возникавших, большею частью, совершенно неожиданно.
Таково было предательское нападение китайцев на наших офицеров и солдат при Борохуцзирском пикете, повлекшее за собою ряд дальнейших кровопролитных столкновений на границе. Как эти столкновения, так и те, который происходили в 1862 г., были вызваны неприязненными действиями против нас самих китайцев.
Еще до открытия переговоров, ранней весною 1862 г., китайцы двинули в наши пределы довольно сильные отряды под предлогом осмотра границ. По-видимому, план действия китайцев заключался в том, чтобы отодвинуть границу за линию их постоянных пикетов в наши пределы по возможности далее от двух главных центров Западного Китая - Чугучака и Кульджи.
С этой целью, перейдя линию постоянных пикетов, китайские отряды направились к линии передовых, или временных караулов, еще существовавших в то время в некоторых местностях, как, напр., в Зайсанском крае, и вознамерились произвести осмотр границы по направлению передовой линии (цзянь-цзэ).
Этим китайцы надеялись выказать свои права на приграничный район Степного края и местное кочевое население. В то же время в среде этого населения китайцы распространяли возмутительные прокламации. При таком положении дела, занятие границы нашими отрядами оказалось безусловно необходимым.
С появлением наших отрядов на границе китайцы без выстрела были удалены за линию их постоянных пикетов. Но и с удалением китайцев из наших пределов вооруженное занятие границы признавалось нашими комиссарами необходимым по многим соображениям. Фактически заняв местности вдоль линии постоянных пикетов, мы этим самым ставили на вид китайским уполномоченным, что неотступно признаем эту линию за черту государственной границы.
Затем, вооруженное занятие ее могло в известной степени содействовать успешному ходу чугучакских переговоров и в то же время поддержать спокойствие в среде пограничного кочевого населения. Точно такой же системы действий держался и генерал-губернатор Восточной Сибири граф Муравьев-Амурский в 1860 г.
Он не только фактически занял правый берег р. Уссури, но даже приказал снести маньчжурский караул, находившийся при ее устье. Подобным же образом была занята нами в том же году южная часть восточного маньчжурского побережья до самой Кореи.
Таким образом, когда Дюгамель находил сделанные мною распоряжения о вооруженном занятии западной китайской границы - демонстрациями, не достигающими цели, другой генерал-губернатор, за 2 года перед этим, признавал подобные же демонстрации на нашей восточной китайской границе в высшей степени полезными для переговоров, веденных в Пекине генералом Игнатьевым.
Вследствие сего на занятых им вооруженною рукою Амурской и Уссурийской военных линиях, по особо отданному им приказанию, делались приготовления к открытию военных действий совершенно открыто, в виду китайцев и маньчжуров. В Забайкалье же и Иркутстке был умышленно распространен слух о вероятном движении наших войск весною за границу, - с тою целью, чтобы сведения об этом с разных сторон достигли Пекина. 
- Все эти распоряжения и демонстрации, как их называл сам Муравьев в письме к генералу Н. П. Игнатьеву в 1860 г., он считал полезными для хода веденных последним переговоров в Пекине и в виду наших затруднений с китайским правительством и будущих случайностей (Барсуков. Гр. Мур. Амур. Кн. 2, ст. 289.).
Переходя затем к обзору переговоров, происходивших в Чугучаке в 1862 г., должно заметить, что главным руководящим основанием для нас и китайцев на этих переговорах служил Пекинский трактат. Вследствие чего все желания с нашей стороны были неотступно направлены на проведение границы на точном основании этого трактата.
Но китайские комиссары постоянно уклонялись от этого, сознавая, что точное соблюдение Пекинского трактата для них невыгодно.
Такого же взгляда держались и китайские министры, как это видно из слов, сказанных при частном разговоре одним из высших китайских сановников нашему поверенному в делах в Пекине:
- «Если бы китайское правительство знало заранее, как невыгоден для него Пекинский трактат, то оно никогда не решилось бы его заключить». Не имея возможности отвергнуть в полной мере существенные постановления Пекинского трактата и доводы наших комиссаров, китайские уполномоченные всячески старались затягивать переговоры с целью уклониться от обязательств, установленных договором, и, по-видимому, рассчитывая, что какие-либо случайные обстоятельства помогут им вывернуться из этих затруднений.
Но сознавая в то же время, что рано или поздно им во всяком случае придется уступить России по Пекинскому трактату довольно значительное пространство земель на западных пределах Китая и живущих на этих землях кочевых инородцев, китайские комиссары и само пекинское правительство ясно видели, что им предстояло навсегда утратить свою прежнюю власть и влияние на этой окраине мусульманского мира.
Вследствие сего китайцы всеми мерами старались отдалить эту роковую необходимость и тем ослабить то неблагоприятное впечатление, которое неминуемо окажет свое влияние на этих инородцев вследствие территориальных потерь, понесенных китайцами.
При таких обстоятельствах дело шло лишь о сохранении хотя наружного достоинства империи и об отсрочке времени к уступкам. Переговоры, веденные в Чугучаке в 1862 г., обнаружив явное намерение китайцев уклониться от исполнения Пекинского трактата и с этой целью тянуть переговоры, заставляя наших комиссаров поставить пограничный вопрос таким образом, чтобы вся ответственность в медленном ходе переговоров лежала бы полностью на одних китайцах.
Вследствие чего наши комиссары решились прекратить переговоры, предъявив предварительно китайцам наш проект границы. Этим китайские комиссары были поставлены в необходимость дать им решительный ответ, причем и дальнейшие переговоры могли состояться только в том случае, если китайцы изъявят согласие на наш проект границы.
Таким образом, в 1862 г. дело по разграничению с Западным Китаем хотя и не было приведено к благоприятному окончанию, но тем не менее пограничный вопрос был поставлен надлежащим образом. Такая постановка этого вопроса заслужила полное одобрение Министерства иностранных дел.
С другой стороны, вторжение китайских отрядов в наши пределы сопровождалось только неудачей, вследствие благоразумных распоряжений наших отрядных начальников, а в особенности штабс-капитана Проценко. В следующем 1863 г. состоялась Зайсанская экспедиция, причем отряд наш, следуя по южному берегу озера Зайсана и реки Черного Иртыша, доходил до китайского пикета Маниту-Гатул-Хан.
В тоже время отплывший из Омска пароход купца Беренса, совершив благополучное плавание по р. Иртышу, входил в озеро Зайсан и подымался по р. Черному Иртышу на 80 верст от его устья. Собранные на границе китайские войска, состоящие большею частью из калмыков, не решились предпринять каких либо враждебных действий против нашего Зайсанского отряда и, после недолгого пребывания на границе, были распущены по своим стойбищам.
Отсюда видно, что в течение 1862 - 1863 г.г. все попытки китайцев проникнуть в наши пределы как на южной части границы, вблизи озера Иссык-Куль, так и на северо-восточной окраине степи, вблизи озера Зайсана, не имели успеха. Не то было на средней части границы, сопредельной с Кульджинским районом.
Здесь произошли крайне прискорбные события, которые ознаменовались кровопролитными столкновениями с китайцами. Начало тому было положено известными столкновениями на Борохуцзирском пикете. По этому обстоятельству наш поверенный в делах получил из пекинского министерства иностранных дел сообщение, из которого оказалось, что по донесении, представленному илийским (кульджинским) главнокомандующим, русские войска несколько раз подступали к пикету Борохуцзир и, открыв огонь из больших пушек, пускали бомбы и ракеты, чем и принесли урон китайцам.
При этом говорили, что пограничная местность приобретена от китайцев за деньги. В заключение китайские сановники, управлявшие министерством иностранных дел, присовокупили, что в подобном насилии против борохуцзирского караула и стрельбе из пушек видно намерение возбудить кровопролитие.
В разъяснение вышеизложенных обстоятельств китайцы просили дать им ответ. Наш поверенный в делах отвечал китайским сановникам, что по получении им означенного сообщения, оно, по причине важности его содержания, было рассмотрено с особым вниманием.
Нельзя не пожалеть, писал Н. Д. Глинка китайским министрам, что на границе произошло вооруженное столкновение в то самое время, когда в Пекине дело разграничения решалось между двумя правительствами и по нем уже состоялось соглашение, которое следует теперь же привести в исполнение.
Генерал-губернатор Западной Сибири, узнав о происшествии на Борохуцзирском пикете, немедленно командировал туда доверенного чиновника, который, по производстве следствия на месте, донес о нем с полною подробностью.
Из содержания этого донесения видно, что китайские солдаты и их начальники сами подали повод к кровопролитным столкновениям на Борохуцзирском пикете. Они первые сделали нападение на небольшое число наших людей, которых они сами же пригласили войти в пикет.
Когда же наш борохуцзирский отряд, во избежание дальнейшего неприязненного столкновения, снялся с прежней позиции и стал отходить назад, чтобы присоединиться к отряду, расположенному на Киш-Муруне, китайцы открыли по нем огонь, на что и с нашей стороны было отвечено выстрелами.
После того китайские войска, перейдя уже за линию их постоянных пикетов, продолжали дальнейшее наступление к Киш-Муруну. Тогда наш начальник киш-мурунского отряда двинулся навстречу китайцам, и, когда они не захотели добровольно возвратиться в свои пределы, он вынужден был силою заставить их вернуться за линию их постоянных пикетов.
Что же касается до слов, сказанных какими-то неизвестными людьми, что земля приобретена будто бы за деньги, то он не видит, почему можно обижаться этими словами и придавать им важность, когда обоим правительствам очень хорошо известно, что в этих словах не заключается ни малейшей правды.
Таким образом, прискорбные события, происходившие на юго-восточной части китайской границы, несмотря на все наше желание не придавать им особой важности в политическом отношении, но признать имеющими исключительно местное значение, нашли отклик и в Пекине.
Это произошло оттого, что илийский главнокомандующий в своих донесениях китайскому министерству иностранных дел представил все события, происходившие на границе, в совершенно ложном свете. Жестокое поражение, нанесенное нашими войсками китайцам в районе приграничной местности, сопредельной с Кульджинским краем, озлобило китайцев и возбудило опасение в возможности скорого занятия русскими войсками самой Кульджи.
Тревожное настроение в среде местного туземного китайского населения побудило управлявшего нашим генеральным консульством Колотовкина оставить Кульджу и поспешить выездом в Россию. Озлобление китайцев против русских в Кульдже доходило до того, что казак консульского конвоя, посланный за покупкою съестных припасов, был окружен чернью, бросавшею в него каменьями и угрожавшею пустить стрелы.
Сообщение секретаря нашего консульства Колотовкина кульджинскому начальству о таком положении фактории не имело никакого результата. Нашего посланного казака китайский чиновник с бранью выпроводил с торгового двора. Это обстоятельство, а также убийство нашего офицера Антонова на Борохуцзирском пикете, захват в плен трех наших нижних чинов, подвергнутых мучительной смерти и головы которых были выставлены на всенародное поругание, запрещение пропускать в факторию жизненные припасы, угрозы черни, в особенности ссыльных, произвести под факторию подкоп, наконец, бессилие местных кульджинских властей, которые не только не захватили виновных в убийстве нашего офицера и 3-х нижних чинов, но как бы одобрили этот гнусный поступок дозволением предать народному поруганию головы трех наших замученных солдат, - все это заставило секретаря консульства оставить Кульджу и поспешить выездом в Россию.
Судя по этим враждебным действиям илийского начальства в Кульдже против нашего консульства, надобно полагать вероятною причиною нападения на наших офицеров на Борохуцзирском пикете коварство и злое намерение китайцев заманить их к себе в гости и выместить на них свою злобу.
Вообще, из трехлетнего периода, обнимающего собою время ведения переговоров с китайцами в Чугучаке, 1863 г. оказывается наиболее обильным событиями политического характера, имевшими непосредственную связь с делом разграничения с Китаем на западе.
В виду этих событий, в предыдущей главе подробно изложенных, выдающееся место занимает окончательное согласие китайского правительства принять проект наших комиссаров без всяких оговорок и признать его составленным согласно с Пекинским трактатом.
Таким образом, к концу 1863 г., когда беспокойство, вызванное в это тревожное время кровавыми столкновениями с китайцами на западной окраине Кульджинского района, начало постепенно ослабевать, а затем и совсем улеглось, и пограничный вопрос дружными усилиями наших комиссаров и нашего поверенного в делах в Пекине был приведен к благоприятному окончанию.
Благодаря дипломатическому искусству и смелому образу действий нашего представителя в Пекине, умевшему ловким образом воспользоваться тогдашними обстоятельствами, русская дипломатия одержала полную победу над китайцами.
В то же время внутреннее состояние Китая представляло мало утешительного. Едва Китай успел несколько оправиться и восстановить спокойствие в стране, после целого ряда тяжелых и кровопролитных столкновений с первоклассными морскими державами Европы, как в 1862 году вспыхнуло восстание китайских магометан.
В короткое время это восстание приняло тревожные размеры и, подобно грозной туче, придвигалось к западным пределам Китая, т е. к провинциям Или и Тарбагатай. Лица, стоящие во главе китайского правительства, по-видимому, поняли, что при тогдашнем положении Срединного государства будет затруднительно одолеть инсургентов собственными силами и что рано или поздно им придется обратиться к могущественному покровительству и содействию России.
Этим отчасти и можно объяснить, что китайские министры не выказали противодействия нашему предложению, но согласились принять наш проект границы без малейшей перемены.

Окончание.

Ковалевский, Гасфорд, Валиханов.

Отправляясь в Петербург из Омска с целым арсеналом собранных мною на месте сведений о китайской границе, я взял с собою также для представления военному министру и рельефную карту Заилийского края, которая была мною сделана при содействии сибирского топографа Федорова по образцу такой же карты Кавказа; о способах и подробностях изготовления последней я хорошо ознакомился во время моей службы в Тифлисе, в Главном штабе Кавказской армии.
По приезде в Петербург, я должен был представляться начальству двух министерств: военного и иностранных дел. Прежде всего мне следовало явиться в Азиатскую часть Главного штаба. К моему счастью, я встретил во главе этой части моего доброго и искренно расположенного ко мне товарища по Кавказу Дмитрия Ильича Романовского, с которым я был знаком еще со времени нашей совместной службы в штабе действующего корпуса на кавказско-турецкой границе, под начальством известного кавказского генерала князя В. О. Бебутова в 1853 - 1854 годах. Д. И. Романовский окончил курс в Военной академии годом раньше меня, и за дуэль с штаб-ротмистром гвардейского уланского полка Нейдгартом, окончившим одновременно с Романовским курс в Военной академии, был разжалован в солдаты и отправлен на службу в Кавказскую армию.
Вскоре по прибытии в Тифлис он был назначен в корпус князя Бебутова, выступивший осенью 1853 г. в пределы Азиатской Турции. За отличие в сражении при Баш-Кадыкляре Романовский был произведен в прапорщики. За отличие в сражении под Кюрук-Дара 24 июля 1854 года, а также в делах и сражениях во время кампании 1855 года в составе действующего корпуса под начальством главнокомандующего Н. Н. Муравьева-Карсского, Романовский последовательно получал все утраченные им чины, и по окончании кампании был уже подполковником Генерального штаба.
По назначении князя Барятинского главнокомандующим Кавказской армией, Романовский отправился в Петербург и, как лично известный князю Александру Ивановичу, был назначен начальником походной канцелярии князя по военной части. Романовскому, по-видимому, предстояла блестящая карьера на Кавказе.
Но фортуна на этот раз изменила ему, и он, вследствие возникших недоразумений с князем Барятинским, должен был оставить Кавказ. По прибытии в Петербург, он вскоре получил назначение начальником Азиатской части Главного штаба, в которой я и застал его по приезде.
Благодаря содействию Д. И. Романовского, а в особенности А. А. Скалона, все представления генерал-губернатора А. О. Дюгамеля по делу о предстоящем разграничении с Западным Китаем и о производстве астрономических и топографических работ в приграничном крае получили быстрый ход в установленном порядке. А. А. Скалон и генерал-квартирмейстер Главного штаба А. И. Веригин, при моем представлении к ним, весьма лестно отозвались о моей записке о китайской границе и о составленной мною рельефной карте Заилийского края.
Такой же теплый и сочувственный прием встретил я и со стороны военного министра графа Д. А. Милютина и директора Азиатского департамента графа Н. П. Игнатьева. Первому из них я был лично известен как по Военной академии, так и по службе под его начальством на Кавказе.
При этих представлениях, был сделан мною подробный доклад о китайской границе по особой специально составленной для сего карте. После того, была представлена мною Д. А. Милютину и Н. П. Игнатьеву рельефная карта Заилийского края.
Военный министр приказал мне в день, назначенный для представления моего Государю Императору, взять с собой и рельефную карту для представления ее на Высочайшее воззрение. В назначенный день, в 9 час. утра, я прибыл в Зимний дворец, куда одновременно была принесена топографом Федоровым и рельефная карта. Вскоре прибыл и военный министр граф Милютин.
Получив от него приказание ожидать в приемном зале, я вскоре был позван в кабинет Государя, где и удостоен личного, милостивого приема. Вслед за тем в кабинет была внесена мною рельефная карта и сделан по оной краткий доклад в присутствии Государя и бывшего также в кабинете великого князя Константина Николаевича и военного министра.
Рассматривая рельефную карту, Государь изволил обратить внимание на горную котловину озера Иссык-Куль и на всю окрестную горную страну. «А вот Токмак и Пишпек», - сказал великий князь Константин Николаевич. Эти два незначительных кокандских укрепления получили тогда известность, вследствие недавнего Зачуйского похода генерала Циммермана.
Затем, сделав еще несколько вопросов относительно движения нашего отряда из укрепления Верного к Пишпеку и относительно высоты горных хребтов, замыкающих Чуйскую долину, Его Величество милостиво отпустил меня, изъявив при этом Высочайшую благодарность за составление рельефной карты. Военный министр, по окончании его доклада, выйдя из кабинета Государя, приказал мне снова явиться в Зимний дворец в день, который будет назначен для особого совещания под личным председательством Государя, по делу о разграничении с Западным Китаем и об ассигновании потребных для этого сумм.
По поручению генерал-губернатора А. О. Дюгамеля по некоторым делам, относящимся до Западной Сибири, я должен был представляться и государственному секретарю, управляющему делами существовавшего в то время Сибирского комитета, тайному советнику И. И. Буткову.
Прием был весьма любезный; И. И. Бутков просил меня передать А. О. Дюгамелю, что всем возбужденным им ходатайствам, поступившим в Сибирский комитет, будет дан надлежащий ход. Затем разговор, как и следовало ожидать, перешел к делу о разграничении с Западным Китаем. И. И. Бутков, между прочим, высказал мысль, что для командировок на окраины государства по особо важным делам, требующим энергии и находчивости, должен быть назначаем человек по возможности молодой и непременно холостой.
После И. И. Буткова я считал долгом представиться также и бывшему директору Азиатского департамента сенатору Е. П. Ковалевскому, с которым имел случай познакомиться в одну из прежних моих поездок из Сибири в Петербург.
Е. П. Ковалевский принадлежит к числу замечательных русских деятелей, ознаменовавших себя важными заслугами как на ученом, так и на административном поприщах. Изданием описаний предпринятых им путешествий во внутреннюю Африку, Черногорию и Китай он приобрел почетную известность талантливого писателя и знатока Востока.
В 1847 г., по приглашению египетского вице-короля Мехмеда-Али, Е. П. Ковалевский, для исследования золотых россыпей, совершил экспедицию в Нубию, где доходил до местности Фатцогло на Голубом Ниле. В 1849 году, сопровождая членов нашей духовной миссии в Пекин, Е. П. Ковалевский содействовал своим влиянием, чтобы миссия следовала в Пекин в пределах Монголии по купеческому тракту, несравненно более удобному для переезда сравнительно с прежней дорогой через Аргалинские пески, по которым умышленно водили нашу миссию китайские чиновники, и притом каждый раз по разным направлениям, с целью ввести нас в заблуждение о прямом и кратчайшем пути, ведущем в Пекин через Монголию.
В 1851 г. Е. П. Ковалевский заключил в Кульдже с уполномоченными китайского правительства известный Кульджинский трактат, по которому были открыты для русской торговли города Западного Китая Чугучак и Кульджа и учреждались в этих городах русские консульства.
Удачным заключением этого трактата Е. П. Ковалевский как бы указал на неотложную необходимость прочная занятия нами Заилийского края и водворения в среде киргиз Большой и Дикокаменной орды надлежащего порядка и спокойствия, которые могли бы обеспечить беспрепятственное следование торговых караванов в пределы Западного Китая через земли, занятый сими киргизами.
С этой точки зрения, Кульджинский трактат имеет важное значение не только в торговом, но и в политическом отношении, послужив энергическим побуждением к продолжению наступательного движения вглубь Средней Азии, начатого генералом князем Горчаковым, который был первым из генерал-губернаторов Западной Сибири, положившим начало к занятию нами Заилийского края и сообщившим правительству и ученому миру первые сведения об этой отдельной окраине нашего отечества.
В 1853 г. Е. П. Ковалевский был командирован в Молдавию и Валахию, а в 1856 году получил назначение на важный и ответственный пост директора Азиатского департамента. Мысль о посылке нашего агента в Кашгар и о необходимости образовать именно в Ташкенте военно-административный центр для управления Туркестанским краем принадлежит также Е. П. Ковалевскому.
Егор Петрович принял меня, как уже знакомого ему, весьма радушно и очень много и подробно расспрашивал о китайской границе и о происходивших переговорах с китайцами в Чугучаке. Все его замечания и указания по китайским делам отличались верностью взгляда и были приняты мною с чувством глубокой признательности. Затем наша беседа оживилась воспоминаниями прошедшего и коснулась, между прочим, посылки нашего агента в Кашгар, для чего был избран Г. X. Гасфордом молодой офицер из киргиз Чокан Валиханов.
Здесь я должен сделать небольшой перерыв и сказать несколько слов о командировании Валиханова в Кашгар. 
Чокан Чингизович Валиханов происходил из султанского, т. е. аристократического рода киргиз Средней орды и был правнуком известного Аблай-хана. Выпущенный из Сибирского кадетского корпуса корнетом в 1853-м году, он вскоре был назначен состоять по особым поручениям при генерал-губернаторе Гасфорде, который видимо благоволил к молодому и ловкому киргизу.
Такое же покровительство оказывал Валиханову и помощник военного губернатора Области Сибирских киргизов полковник К. К. Гутковский. Когда в Министерстве иностранных дел возбужден был вопрос, по мысли Е. П. Ковалевского, о пользе и необходимости послать нашего агента в Кашгар, выбор Г. X. Гасфорда остановился на Валиханове.
Цель этой командировки заключалась в собрании сведений политического характера, а также о географии страны и состоянии торговых путей, ведущих из наших пределов в Кашгар. Строго говоря, Валиханов не был подготовлен к такому важному поручению, которое на него возлагалось, и, с современной точки зрения, не вполне удовлетворял требованиям, предъявляемым к подобного рода командировкам.
Так, по мнению H. M. Пржевальского, который, по своей громадной опытности и превосходному знанию дела, может считаться самым авторитетным лицом в деле организации путешествий в далекие азиатские страны, личность путешественника в Центральную Азию должна удовлетворять следующим условиям: цветущее здоровье, крепкие мускулы, энергия и решимость.
Вместе с тем необходима научная подготовка, специальная хотя бы в немногом. Далее - прирожденная страсть к путешествиям и беззаветное увлечение своим делом. Путешественник должен быть отличным стрелком и не должен гнушаться никакой черной работы, как, напр., вьюченья верблюдов, седлания лошадей и проч.
Валиханов не удовлетворял почти ни одному из этих условий. Здоровье он имел весьма слабое; не говоря про специальное, но и общее образование, полученное им в Кадетском корпусе, где он окончил только половинный курс первого класса, было, можно сказать, поверхностное.
К тому же, как природный киргиз, Валиханов не был чужд азиатских воззрений и, естественным образом, смотрел на все окружающее с азиатской точки зрения. Все это впоследствии отразилось и на составлении отчета о его путешествии, который, по ходившим в то время в Омске слухам, составлялся по случаю болезни Валиханова по его показаниям К. К. Гутковским, под редакцией самого Гасфорда.
В этой записке географическо-статистический отдел, который, по-видимому, должен бы составлять существенную часть ее, значительно ослаблялся изложением излишних подробностей политического характера, частью уже известных из других сочинений.
Кроме того, ни карты пройденного пути, ни плана Кашгара и его окрестностей, что в то время представляло живой интерес, не было приложено к этому отчету, потому что, при отправлении в Кашгар, Валиханов не взял с собой для производства глазомерной съемки не только какого-либо простого топографического инструмента, но даже буссоли.
Затем, во все время пребывания своего в Кашгаре, Валиханов оставался в городе, не предпринимая экскурсий даже в ближайшие его окрестности. К сожалению, в тогдашнее и даже в более позднейшее время, как это справедливо заметил наш известный писатель и публицист Р. А. Фадеев, вовсе не было при наших штабах офицеров из коренных русских, хорошо подготовленных к ориентальной части.
Вследствие чего, как в Средней Азии, так и на Кавказе, приходилось обращаться к туземцам. Так было и в настоящем случае, тем более что Валиханов, хотя и киргиз по происхождению, но оказывался наиболее подходящим лицом для подобной командировки по практическому знанию им татарского языка, полученному им образованию в Кадетском корпусе, и отличавшемуся способностями и наблюдательным умом.
По случаю отправления Валиханова в Кашгар был снаряжен, по распоряжению Г. X. Гасфорда, особый караван под ведением караван-баши ташкентца Букаша, проживавшего в Семипалатинске, a впоследствии на Аркатском пикете, между городами Семипалатинском и Сергиополем.
Валиханов же находился при караване в качестве родственника Букаша. Выступив из Семипалатинска в июне 1858 г., караван следовал на г. Сергиополь, Копал и укрепление Верное, а оттуда на р. Чилик к р. Мерке и затем чрез Сан-Ташский проход к р. Тупу, впадающей в восточную оконечность озера Иссык-Куль.
Далее караван следовал чрез Заукинский проход в Тянь-Шаньском хребте в долину р. Нарына к укр. Куртка́, и затем мимо озера Чатыр-Куль и через Теректинский горный проход к Кашгару. Весь пройденный путь от укр. Верного до Кашгара простирался до 700 верст.
В Министерстве иностранных дел с понятным нетерпением и живым любопытством ожидали сообщения подробностей о поездке Валиханова в неведомый дотоле Кашгар, находящийся в соседстве с Индией и в 350 верстах от Кашмира. Более всех интересовался этим Е. П. Ковалевский, как инициатор этого дела и ориенталист по призванию.
Слух о пребывании нашего агента в Кашгаре и о собранных им любопытных сведениях о Восточном Туркестане, или Малой Бухарии, по близкому знакомству Е. П. Ковалевского с графом Блудовым, проник и в высшие петербургские сферы.
Произведенное впечатление усилилось еще и тем обстоятельством, что в Министерстве иностранных дел было известно об отправлении также в Кашгар из Индии английского агента, известного Адольфа Шлагинтвейта, который впоследствии был убит в Кашгаре.
Между тем оказалось, что редакция валихановского отчета потребовала много времени. Вследствие чего представление его замедлилось и отчет был получен тогда, когда о Кашгаре и Валиханове уже достаточно поговорили и потом, как это всегда бывает, - забыли.
На Е. П. Ковалевского, по весьма понятной причине, все это произвело неприятное впечатление, и он, при моем представлении ему в одну из моих прежних поездок в С.-Петербург из Сибири, высказал свое неудовольствие на Гасфорда за представление отчета в то время, когда впечатление, произведенное удачной поездкой нашего агента в Кашгар, в противоположность той трагической развязке, которою завершилась поездка туда же английского агента, - уже успело остыть и мало-помалу совершенно изгладиться. 
Вообще, сколько я мог заметить, между Ковалевским и Гасфордом существовали натянутые отношения, и последнему иногда приходилось получать из Азиатского департамента депеши, в которых сквозь наружную оболочку вежливого тона прозрачно проглядывали едкие замечания по поводу некоторых распоряжений Гасфорда по пограничным делам.
По всей вероятности, к этим неудовольствиям были особые причины, но отчасти в этом виноват, по-видимому, и сам Гасфорд. И. И. Захаров рассказывал мне, что он был очевидцем такого случая. В 1851 году, по окончании переговоров с китайцами в г. Кульдже по делу об открытии правильных торговых сношений с Западным Китаем, кончившихся заключением, как упомянуто выше, Кульджинского трактата, Е. П. Ковалевский, который в то время был полковником Корпуса горных инженеров и не занимал еще поста директора Азиатского департамента, выехал из Кульджи в Петербург чрез Копал, Семипалатинск и Омск. Прибытие Е. П. Ковалевского в Копал в сопровождении лиц, принимавших участие в переговорах с китайцами, и, между прочим, И. И. Захарова и П. П. Татаринова, которые вскоре после того были назначены консулами в Кульджу и Чугучак, - совпало с приездом туда же и Г. X. Гасфорда, в то время только что назначенного генерал-губернатором Западной Сибири.
Е. П. Ковалевский, со всеми сопровождавшими его лицами Кульджинской дипломатической комиссии, почел долгом представиться Гасфорду и отправился вместе с ними в отведенное генерал-губернатору помещение, во время заранее назначенного общего приема всех военных и гражданских начальствующих лиц в Копале, а также султанов, биев и почетных людей киргиз Большой орды.
Прибыв к Гасфорду, когда все представлявшиеся лица уже собрались, члены комиссии скромно поместились в конце их, надеясь, что Гасфорд, увидев Е. П. Ковалевского, окажет ему предпочтение и примет его ранее прочих представляющихся лиц.
Но на деле вышло не так. Гасфорд, начав прием, невозмутимо продолжал его, хотя едва ли можно допустить, чтобы он не заметил или не знал, что в числе представлявшихся лиц были и члены дипломатической комиссии.
По окончании приема, Гасфорд вдруг обратился к Е. П. Ковалевскому с восклицанием:
- «Ах! это вы, Егор Петрович!»
Понятно, что это приветствие озадачило и несколько смутило последнего, тем более что было совершенно неожиданным и произвело неприятное впечатление на всех членов комиссии. Ковалевский на этот раз должен был сдержать себя и, по всей вероятности, сожалел, что не послушался советов И. И. Захарова и друг. лиц, предлагавших ему представиться Гасфорду не во время общего приема, но отдельно, в особой аудиенции.
Такое особое представление казалось бы наиболее соответственным положению, занимаемому Е. П. Ковалевским как уполномоченного от нашего правительства, столь блистательно окончившего возложенное на него поручение, по которому он мог детально сообщить Гасфорду немало сведений, имевших важное значение в торговом и политическом отношении и могущих, прежде всего, принести пользу Западной Сибири, т. е. краю, вверенному его управлению.
Чтобы закончить о Валиханове, я должен добавить, что, по окончательном изготовлении отчета о его поездке в Кашгар и представлении Гасфордом этого отчета в Министерство иностранных дел, Валиханов был отправлен в Петербург. Е. П. Ковалевский очень заинтересовался молодым киргизом, совершившим удачное путешествие вглубь Средней Азии и, между прочим, представил его графу Блудову как личность выдающуюся в среде своих собратий, а главное, как побывавшего в Кашгаре, о котором имелись в то время самые смутные сведения.
Словом сказать, Валиханову вначале очень повезло в Петербурге. Но вскоре тамошний климат подействовал разрушительно на его здоровье, и он решился возвратиться в Омск. Оттуда Валиханов отправился в свою родную степь, где женился на дочери султана Тезека Нуралиева и в 1864 году умер от чахотки, имея 31 год от роду.
Статьи Валиханова «Очерки Чжунгарии» и «О состоянии шести восточных городов китайской провинции Нань-лу» были напечатаны в «Записках Географического общества» 1861 г., а статья о поездке его от Заукинского прохода до Кашгара помещена в «Известиях Общества» за 1868 год.
В январе 1862 г. состоялось особое совещание по китайским делам, под личным председательством Государя Императора, из министров военного, иностранных дел и финансов, графа Н. П. Игнатьева и Е. П. Ковалевского. Согласно приказанию военного министра, я в этот день также прибыл в Зимний дворец для представления Государю.
По окончании совещания, происходившего в кабинете Государя, Его Величество удостоил меня милостивого приема. При этом Государь изволил спросить о моей прежней службе на Кавказе и затем изволил сказать, что утвердил меня в звании полномочного комиссара по разграничению с Китаем и приказал министру финансов отпустить сумму, необходимую для предстоящих расходов по разграничению.
По окончании представления, которого я был благосклонно удостоен нашим Августейшим Монархом, бывший в приемной зале военный министр объявил мне, что за составление рельефной карты Заилийского края Государь пожаловал мне бриллиантовый перстень с вензелевым изображением Высочайшего Имени.
Помощником моим по разграничению, т. е. вторым комиссаром, был назначен Генерального штаба капитан А. Ф. Голубев. При назначении его имелось, главным образом, в виду то обстоятельство, что А. Ф. Голубев как геодезист, уже успевший зарекомендовать себя с отличной стороны в качестве начальника астрономической экспедиции, отправленной в 1858 году в Заилийский край, - мог и при предстоящей постановке границы производить определения географического положения пунктов вдоль пограничной полосы одновременно со съемкою пограничного пространства, прилегающего к Западному Китаю.
Это обстоятельство, давая возможность вносить произведенные съемки в географическую сеть, значительно облегчало, в свою очередь, и составление карты приграничного края. Ввиду важности иметь в составе пограничной комиссии интеллигентное лицо, вполне владеющее китайским, а в особенности маньчжурским языком, на котором нам предстояло вести переписку с китайскими комиссарами, я ходатайствовал о назначении 3-м комиссаром нашего генерального консула в Кульдже И. И. Захарова, как известного синолога, и притом хорошо знакомого с Западным Китаем.
На это ходатайство последовало Высочайшее соизволение. Правителем дел комиссии был назначен К. В. Струве, сын известного астронома и директора Пулковской обсерватории В. Я. Струве. К. В. Струве, сверх занятий в комиссии по письменной части, обязался также заниматься производством астрономических определений на границе.
Покончив служебные дела, мне было необходимо торопиться выездом из Петербурга в Сибирь, чтобы не быть застигнутым в пути распутицей. Перед отъездом я почел долгом представиться ко всем моим уважаемым начальникам: Д. А. Милютину, Н. П. Игнатьеву и А. А. Скалону.
Видимые знаки внимания, доброго расположения и готовности оказать возможное содействие по возложенному на меня поручению со стороны этих высокопоставленных лиц глубоко меня тронули и в то же время ободрили, возбудив во мне энергию к напряженной деятельности, которая мне предстояла как в Чугучаке при переговорах с китайцами, так и вообще на западной китайской границе.
При представлении моем перед отъездом графу Н. П. Игнатьеву, он передал мне инструкцию Министерства иностранных дел относительно порядка ведения переговоров с китайцами по делу об определении, по обоюдному с ними соглашению, граничной черты между Россией и Западным Китаем.
При этом он высказал мысль, что эта инструкция определяет собою только в общих чертах то направление и план действий, которых я должен главным образом держаться при предстоящих переговорах с китайцами.
- «Но она, - прибавил Николай Павлович, - как само собою разумеется, не может обнять и коснуться всех подробностей дела, а тем более предусмотреть все случайности, которые нередко возникают совершенно неожиданно.
Словом сказать, Вам предоставляется полная свобода действий, самая широкая инициатива, но под условием и самой строгой ответственности при неудаче. Поэтому и данную Вам инструкцию Вы даже можете не брать с собою в Чугучак, а оставить ее в Омске.
Во всяком случае, - сказал Н. П. Игнатьев,
- Вы всегда встретите во мне полное содействие и поддержку».
Почти то же самое сказал мне и министр иностранных дел, государственный канцлер князь А. М. Горчаков, которому вскоре после того я был представлен графом Игнатьевым. Князя А. М. Горчакова мне приходилось видеть в первый раз.
Это был уже пожилой человек, чрезвычайно симпатичный по своей внешности, обладавший изысканною вежливостью в обращении и производивший впечатление чистокровного сановника-аристократа. Он находился тогда, т. е. в начале шестидесятых годов, в апогее своего величия.
Все преклонялось пред могущественным канцлером, которого окружали умные и талантливые люди, в числе которых одно из первых мест занимал граф Н. П. Игнатьев. Князь Горчаков принял меня в своем кабинете и между прочим сказал, что для таких поручений, которые возложены на меня, избираются лица, специально знакомые с делом, так что для них всякие подробные указания, по-видимому, были бы излишними.
- «Притом необходимые разъяснения Вы уже получили от графа Николая Павловича, который ознакомил Вас, конечно, и со взглядами нашего министерства на дело предстоящего разграничения. Вам предстоит самому подробно развить эти указания, а также и те, которые означены в данной Вам инструкции, и действовать сообразно с обстоятельствами, которые встретятся, и тою обстановкою, в которой будете находиться.
Все это делается для того, чтобы нисколько не стеснить свободы Ваших действий в таком важном деле и притом на такой отдаленной окраине государства».
Затем, pour mot de la fin, князь Горчаков прибавил:
«Ce sera le mieux je crois».
Я отвечал, что считаю долгом благодарить его сиятельство за лестные для меня знаки его доверия и употреблю все свои силы и способности, чтобы оправдать это доверие и достигнуть благоприятных результатов при предстоящем разграничении с Китаем.
Откланявшись всем начальствующим лицам министерств военного и иностранных дел и простившись со своими товарищами по Павловскому корпусу, которых я встретил в Петербурге, я, напутствуемый их искренними пожеланиями благополучного пути и успешного окончания дела по разграничению, в феврале 1862 года выехал из Петербурга.
До г. Владимира я доехал по железной дороге, а далее до самого Омска должен был ехать в дорожном возке. Между тем начиналась распутица, и я с трудом совершил переезд от Нижнего до Казани по р. Волге, на которой лед иногда проламывался под моим тяжелым возком, но все обошлось благополучно, и в начале марта я уже был в Омске.

Источник:
Санкт-Петербург, Россия.
Иван Федорович Бабков. «Воспоминания о моей службе в Западной Сибири. 1859 - 1875 г.г. Разграничение с Западным Китаем 1869 год.». СПб., 1912 год.
https://rus-turk.livejournal.com/510106.html