Путешествие в Кашгар от озера Иссык-Куль.

«Само собой разумеется, что я почел долгом обратить на этого молодого талантливого человека особенное внимание генерала Гасфорта и по возвращении моем из путешествия в Тянь-Шань подал мысль о командировании Валиханова в киргизской одежде с торговым караваном в Кашгар, что и было впоследствии осу­ществлено Валихановым с полным успехом.
Ч. Ч. Валиханов был единственным, из состоявших в то время при генерал-губернаторе, офицером, который, будучи послан в национальном киргизском костюме в Кашгар, мог бы по своему развитию и талантливости собрать драгоценные для России сведения о современном состоянии не только Кашгара, но и всего Алтышара и разъяснить причины происходивших в то время смут в Китайском Туркестане.»

П. П. Семенов-Тян-Шанский. «Путешествие в Тянь-Шань». 1856 - 1857 годы.

Путешествия Валиханова.

28 июня 1858 года я присоединился к каравану на урочище Караму­ла, в 30 верстах от города Капала. Караван был снаряжен семипала­тинскими азиатцами и принадлежал семи лицам. Походный состав его был следующий:
1 караванбаши,
7 приказчиков,
34 че­ловека прислуги.
При караване было 6 походных юрт, верблюдов 101, лошадей 65 и товаров на 18545 рублей серебром. После сове­щания с караванбаши я принял имя Алимбая и назвался кокандским подданным, сыном маргеланского выходца.
В качестве род­ственника караванбаши я получил в свое управление отдельную часть и одну походную юрту. Для предупреждения разногласия членам каравана было объявлено мое новое имя и происхожде­ние.
1 июля 1858 года караван выступил в поход, и в десять умеренных пере­ходов (мы) достигли берегов реки Или. До Алтын-Эмельского пикета мы шли по пикетной дороге, не доходя этого пикета, повернули налево и через проход Якши-Алтын-Эмель прикочевали на пере­праву через реку Или, которую содержат албановские киргизы.
Пе­реправа производится на плоскодонных судах; способ перевоза общий на всем Востоке: судно привязывается к хвосту лошадей, которые тянут его вплавь. Судно было очень ветхое: один лодоч­ник правил рулем, а другие выливали воду, которая втекала через дурно (за) конопаченные войлоком щели.
Целых три дня посвя­щено было нами на перевозку товаров через реку. 14 числа кара­ван оставался на месте и праздновал курбан-байрам. С берегов реки Или в 7 дней достигли мы аулов албановских кир­гиз Большой орды, стоявших на летних пастбищах по речкам Каркара и Кегень. Шесть городов Восточного Туркестана: Кашгар, Яркенд, Янысар, Хотан, Аксу н Турфан открыты китайским пра­вительством для торговли с соседними азиатскими народами и ди­кокаменными киргизами.
Русские татары посещали эту страну всегда под именем анджанцев. Кокандцы в Восточном Туркестане пользуются особенными правами. С 1830 года китайским прави­тельством уступлено им право брать в свою пользу пошлины с товаров, привозимых иностранцами и все иностранцы подчинены во всех отношениях, даже в полицейском, - кокандцам.
Кокандский хан имеет в Кашгаре особого чиновника аксакала с правами консула и политического резидента. Сношения кокандцев производится с Кашгаром и другими пятью городами через Теректы-даван, известный нам более под названием Кашгарской теснины.
Пути же, ведущие через Тянь-Шань с долины Иссык-Куля и Текеса, открыты китайцами исключительно для прогона скота из Дикокаменных орд. По этой причине нам для успеха предприятия нужно было продать часть товаров на баранов, тем более, что разные железные и чугунные вещи: котлы, таганы, заступы и прочие портили спину верблюдов, без того сильно изнуренных эпизоотическим воспалением копыт (panaricium).
По принятому обычаю и, наконец, для удобства меновой торговли, караван разделился на части и откочевал в разные аулы. Я со своим кошем попал случайно в аул киргиза, прежде знавшего меня очень хорошо.
Вследствие этого в продолжение 12 дней, которые мы стояли в его ауле, я должен был, чтобы не быть им узнанным, не выходить из своей палатки под предлогом болезни. В первых числах августа киргизы, опасаясь, вероятно, какого- нибудь набега, вдруг снялись с Кегена и форсированными кочев­ками стали спускаться на Илийскую долину так поспешно, что около 4 августа на Кегене и Каркаре не осталось ни одного ау­ла, хотя пастбища были еще не совсем вытравлены.
Торговля на­ша с киргизами шла успешно, и в короткое время мы успели приобрести до 900 баранов. Число это было далеко не достаточно для нашего каравана. Слухи о высоких ценах на баранов и о большой потребности на них в Кашгаре заставляли желать моих караванных товарищей производить меновой торг в возможно больших размерах.
В этих видах мы направились в улусы дикокаменньх киргиз рода бугу, которые кочевали тогда вверх но рекам Кегеню и Текесу. 6 августа караван вступил в крайние волости бугинцев и был очень радушно принят родоначальником племени салмеке манапом Чон-Карач.
Здесь, как и в волостях Большой орды, ка­раван разделился. Главнейшие родоначальники орды, предупреж­денные алатавским начальством, сами приехали в наш лагерь и развели нас по своим аулам.
На этот раз я был более счастлив: мой кош поступил под покровительство старейшины бедного поколения кыдык, который, не будучи по происхождению своему манапом, не участвовал в народных совещаниях и которого я не знал прежде.
Бурсук, наш хозяин, обыкновенно выбирал для своих стойбищ самые отдаленные места от общих кочевок. Во все время нашего пребывания он скрывался в ущельях Музарта, по течению верхнего Текеса, между тем как другие племена были в сборе и, раскинув свои аулы на широкой долине Кегена, готовились дать торжественную байгу и пиршество в день годовой тризны стар­шего манапа Бурамбая, умершего в 1857 году.
Между дикокаменнымн киргизами вскоре после прихода на­шего каравана распространился слух, что мы идем в Кашгар и что в караване есть русский офицер. Замечательно, что слух этот распустили ташкенцы, приезжавшие из Кульджи, - следовательно, он в Кульдже был в ходу и, по всей вероятности, доходил до сведе­ния Илийских властей.
Молодой ташкентец из нашего каравана, имевший в своей юрте железную кровать и самовар, был при­знан киргизами за лицо подозрительное. В бугу в это время было много кашгарских торговцев, которые все это слышали и, конеч­но, с добавлениями, до которых киргизы большие охотники.
В Дикокаменной орде жили почти месяц, перекочевывая вместе с ними и производя постоянную торговлю, и выменяли 3026 ба­ранов, 6 лошадей, 11 лисьих шкур и 44 мерлушки. В последних числах августа кашгарцы покончили свои дела и стали собираться обратно в Кашгар. Киргизские друзья советова­ли нам присоединиться к каравану кашгарцев, потому что дорога для малочисленного каравана была небезопасна от набегов киргиз.
Убеждаясь этим советом, и, наконец, по приглашению общества кашгарских купцов, мы решились идти с ними вместе. Берег Текеса у подножия прохода Учкапкак был назначен сборным пунк­том. Ко 2 сентября собралось на этом месте до 60 палаток (кош), или, как принято в торговом языке азиатцев, до 60 «огней», в числе которых 3 коша принадлежали петропавловским татарам. Второе число было посвящено на совещание, какой избрать путь предпочтительно.
Караванных путей через Тянь-Шань с долины Иссык-Куля в Кашгар в Турфан много. Главнейшие и более посещаемые пути три:
- первый пролегает через проходы Учкапкак и Кокжар по те­чению Текеса в Турфан, по этому пути считается 10 дней кара­ванного ходу и представляются три весьма трудных перевала: Куялы, Ишегарт и Кайчи. Дорога камениста, и местами встречаются пихтовые леса.
- второй, называемый Аксайским, идет через прохо­ды Турген-Аксу, Зауку, Кашкасу, Заукучак, Дунгурама и Баскаун на Тарагай. На этом пути, не считая подъемов, только два трудных перевала: Джетымасу и Чахырхорум и один косогор Келинтайгак. Чахырхорум имеет чрезвычайно крутой спуск. До Кашгара по этому пути 18 переходов и па всем пути почти нет другого топли­ва, кроме засохшего помета животных.
- третий через проходы: Алабаш и Джуваиарык на Нарын и Чадыркуль в Кашгар, на этом пути три значительных перевала: Улаккол, Баипче и Ташрабат, ходу караванного до Кашгара считается 16 дней.
Топливо на пути в обилии, только при переходе между Баипче и урочищем Балгыном нет растений, годных на дрова, но есть кизяк. В Сырт все три пути скрещиваются, так что Учкапкак можно пройти в Кашгар, а через Чадыркуль – на Турфан, но все они более или менее трудны.
Впрочем Аксайская дорога представляет для караванов идущих в Кашгар, более удобства: во первых потому, что до Зауки идет по ровной и плодоносной долине Иссык-Куля и, во-вторых, потому, что имеет только два перевала.
Между тем кашгарцы пред­лагали идти через Ушкапкак, следовательно без всякой особенной нужды пришлось бы до выхода на кашгарскую дорогу прохо­дить вместо ровной долины Иссык-Куля самыми трудными и го­ристыми местами.
Кашгарцы хотели, во что бы то ни стало мино­вать Иссык-Куль, который все лето оставался не занятым кочев­ками и потому был открыт для разъездов и набегов сарыбагышей, бывших тогда в распре с бугинцами.
По понятиям киргиз сарты составляют собственность киргиза, у которого они торгуют. Вслед­ствие таких странных понятий сарыбагыши, чтобы сделать ос­корбление бугинцам, притесняют караваны, идущие из их волостей, берут с них большие подарки, иногда и грабят.
Неожиданное обстоятельство вдруг изменило наши намерения. В бугинских родах был в это время кокандский юзбаши (сотник), присланный из Пишпека для собирания зекета. Узнавши о сборе большого каравана, юзбаши с 6 своими солдатами явился в караван и потребовал, чтобы ему заплатили полный «зекет»: 1/40 часть, или 1/2 процента с капитала.
Как кокандские подданные мы дали ему и его свите трех баранов на обед и объяви­ли, что мы в Кашгаре должны будем заплатить пошлину кокандскому аксакалу, но что готовы исполнить и его требование, если он даст нам в том законное свидетельство (патта).
На это он не решился и ограничил свое домогательство небольшими подар­ками. Кашгарцы, не признавая законным требование кокандского юзбаши, отказались от удовлетворения, отвечали насмеш­ками и бранью.
Оскорбленный кокандец решился наконец при­нудить их дать зекет силою. Кокандцы напали на караванные стада и отбили 300 баранов. Кашгарцы вступили в драку, воору­жившись кольями от своих шатров, и очень скоро обратили в бегство кокандцев.
Между кашгарцамн было много раненных сабельными ударами, а кокандцы, не исключая и юзбаши, были жестоко избиты, один из них, имевший какой-то маленький чин, получил несколько опасных ран в голову.
Жизнь его находилась в опасности. Юзбаши обратился к Путинским старшинам и тре­бовал, чтобы они заставили кашгарцов заплатить за кровь ране­ного солдата, а в противном случае грозил им местью ташкент­ского парваначи.
Киргизы и кашгарцы увидели, что дело прини­мает худой оборот, вступили в переговоры. Кокандцы требовали огромную сумму, которую кашгарцы были не в состоянии запла­тить. Надо было полагать, что дело протянется на несколько дней, а время было нам дорого: приближалась осень, в горах начали па­дать снега.
Вследствие этих причин мы переменили план пути и реши­лись идти через Санташ на Иссык-Куль, чтобы подняться Заукинским ущельем на Аксайскую дорогу. Три коша татар и несколько человек кашгарцев, не принимавших участие в драке, присоединились к нашему каравану.
Таким образом, соединен­ным наш караван состоял из «10 огней», и число людей увеличи­лось до 60 человек. С вершин Текеса в два перехода мы перешли проход Санташ представляющий ровное плато, и небольшой перевал Кызылкия и вышли на долину реки Джиргалан.
Во вре­мя ночлега на этой речке мы дали знать о прибытии каравана казачьему отряду, назначенному для нашего охранения и стояв­шему на реке Карабатпак, на северном берегу Иссык-Куля. Чтобы конвоирование каравана русским отрядом не возбудило подозрения кашгарцев и татар, бывших с нами, мы просили на­чальника отряда идти вслед за караваном под предлогом рекогносцировки мест.
От этого ночлега путь наш лежал по ровной и плодородной долине Терскей, покрытой пашнями бугинцев. На реке Джетыогуз мы нашли наших кыдыков, прикочевавших сюда для сбора хлеба, и еще несколько аулов того же рода, принадлежа­щих баям Самсалы и Джанету, которые лето провели на Тянь-Шане.
Последний из них был известен за батыра и пользовался большою разбойническою славой. При жизни Бурамбая он был им преследуем и скрывался между тянь-шанскими киргизами и только после смерти этого родоначальника мог вернуться к своим родовичам.
9 числа караван, снявшись с реки Кызылсу, вступил в Заукинское ущелье, а отряд возвратился обратно. Через два дня после ухода отряда мы имели первую стычку с киргизами. 9 числа ночью из каравана потерялась лошадь, наши служители по следу поднялись на гору и в глубине дремучего леса отыскали воров, которые лежали около костра.
Несколько человек из них были схвачены, между ними брат известного Джанета, а другие успели бежать, и один из них на караванной лошади. Джанет был в это время в караване. Он показал вид, что сильно огорчен легкомысленным поступком брата, поехал в свой аул с обещани­ем немедленно привести украденную лошадь, а брата оставил в ваших руках заложником.
Через два дня явился Джанет с воору­женной шайкой человек в 70 с двумя значками и атаковал кара­ван в узком проходе. Ружейные выстрелы заставили киргиз отступить. В этой схватке мы взяли трех киргиз в плен, в том чис­ле и одного батыра со значком; с нашей стороны двое татар попали в руки хищников и двое рабочих получили небольшие раны в голову и руки.
Дело кончилось разменом людей. Бий Борсук, взятый нами для охранения каравана, был этим происшествием так сконфужен, что уехал, не прося даже подарков, которые мы ему обещали, и как мы узнали после, сделал набег на Джанета.
Заукинское ущелье образуется течением реки Зауки; речки Заукучак, Кашкасу, Дунгурама, впадающие в нее, также течением своим образуют проходы. Мы прошли по течению главной реки Зауки. Река Заука поднимается до впадения речки Дунгурама постепенно, только в трех местах переграждается поперечными мысами.
Река в этих местах течет по широкой и ровной долине, скаты гор покрыты густым пихтовым лесом, а берега реки - разными кустарниковыми растениями: барбарисом, жи­молостью и шиповником. Выше впадения Дунгурамы проход де­лается крут и теснее и образует террасы с двумя альпийскими озерками.
Обломки скал лежат большими массами в хаотическом беспорядке и особенно затрудняют дорогу. Заукинское ущелье оканчивается крутым, около 800 саженей высоты, подъемом. Ос­товы разных животных, покрывающие II этот подъем, свидетель­ствуют о его трудности. 
13 числа мы ночевали на берегу озера у подножия подъема. Целый день перевозились на вершину прохода, но все-таки не успели, так что часть каравана оставалась внизу, а другая ночевала на небольшом болотистом плато, которым оканчивается Заукинскнй проход.
Снег, шедший в продолжение этого дня, все­го более затруднял нашу транспортировку; вьючные лошади и верблюды скользили по мокрым камням и некоторые, сорвавшись на ходу, катились до самого лагеря и разбивались насмерть.
На этом подъеме караван потерял пять верблюдов и двух лошадей. Киргизы все пространство от Заукинского прохода до Теректы-даван (в 150 верстах от Кашгара) представляли нам высо­кой, гористой и холмистой страной.
Страну эту они называли Сырт (спина) но причине ее возвышенного положения. Киргизы кашгары рассказывали чрезвычайно много о Сырте, между про­чим, что там постоянно господствует значительный холод, в летнее время падают снега, бывают продолжительные бураны, которые по нескольку дней задерживают ход караванов; бураны тем более опасны, что на всем пространстве караванной дороги нет другого топлива, кроме высохшего помета животных (тизек).
Они говорили также, что на Сырте чувствуется особенная удуш­ливость в воздухе, что люди и животные делаются жертвой тутека. Советовали для предохранения себя от тутека держать диету, употреблять с пищей как можно более чесноку.
По этим рассказам я полагал, что Сырт, должно быть, большое нагорье, хотя неодинаковой, но весьма значительной абсолютной высоты. Действительно, в верхних частях Заукинского прохода, особенно на плато, которым он оканчивается, было очень холодно, целый день и ночь шел снег, ночью даже был легкий мороз, речка по­крывалась тонким льдом, и земля местами была мерзлая. Окрест­ные горы были покрыты огромным слоем вечного снега. Особенной тягости от недостаточного давления воздуха не чувствовали.
15 сентября мы вступили в эту негостеприимную страну. День был холодный. Караван шел по болотистой долине с несколькими озерами и ночевал на южном склоне прохода Джетимасу. Проход этот имеет незначительную, сравнительно с окружающей доли­ной, высоту, но был одет до самого подножия снежным покровом.
Небольшое озеро, лежащее в средине прохода, по берегу которо­го проходила дорога, было покрыто льдом, вечный снег в огром­ных массах лежал на логах ниже его уровня, на высоте прохода дул порывистый холодный ветер, и термометр Реомюра спустил­ся на 3°.
Джетимасу самое высокое место в Тянь-Шане, которым проходил наш караван. На другой день мы перешли Нарын, ис­ток реки Сыр-Дарьи, и, пройдя плато Тарагай, имеющее радиус око­ло 12 верст, ночевали у входа в горы Жаужурек.
17 числа караван по сухому руслу поднялся в горы, перешел с большим трудом Чахырхорумский  проход, имеющий чрезвы­чайно крутой и трудный спуск. Горы этого прохода состоят из мелкого конгломерата, который ежегодно все более н более раз­мывается водой.
Здесь караван потерял до 200 баранов, которые взошло на высокие скалы и попадали в пропасть. Вечер был теплый.
18 числа прошли опасный косогор Келинтайгак и холмистую возвышенность Кубергенты, покрытую снегом. Здесь берут, начало несколько речек, впадающих в Аксу. Дорога направилась по долине речки Калмакучак, имеющей течение на запад.
20 чис­ла перешли небольшой подъем Гечжге и 21 вышли при урочище Чадырташ на долину реки Аксай. Аксай течет на восток и в нижнем течении называется Кокшал. В урочище Чадырташ дорога переходит на правый берег Аксая и по подножию гор Коккия направляется на юго-запад, переходит несколько речек, имею­щих общее название Кызылсу.
Четыре дня караван шел по это­му пути; крутые лога, в которых текут Кызылсу, затрудняли наш ход.
26 числа, повернувши на юг, достигли гор Теректы-даван, со­ставляющих южный склон Тянь-Шаня. Подъем на Теректы с вы­соты Аксайского плато незначителен, но имеет спуск, превосхо­дящий длиной Заукинское ущелье.
От долины Иссык-Куля от реки Жетыогуз до вершины Теректы-даван караван сделал 11 переходов и прошел расстояние около 175 верст. Пространство от высоты Заукинского прохода до Теректы-давана представляет нагорье, прорезанное поперечными долинами значительной абсолютной высоты, имеющими характер небольших плато.
Долина верхнего течения реки Аксай от горного озера Чадыркуля до ущелья Коккия, где Аксай поворачивает на юг и выходит на Малобухарскую равнину, образует самое широкое и обширное плоскогорье в нагорье Сырт.
Проходы па этом пространстве довольно трудны, но проходимы на верблюдах; вода встречается повсюду, только нет другого топлива, кроме тизека. Во все время пути судьба нам, видимо, благоприятствовала: дни стояли ясные, хотя было довольно холодно.
В урочище Геджеге сделался снежный буран, который продолжался до вечера; аулов дикокаменных киргиз на пути не было и разбойничьих их шаек не встретили. Еще на втором переходе с Зауки киргизы наши заметили свежий след каравана, прошедшего двумя днями раньше нас; по признакам павшей на ночлеге лошади кашгарцы наши узнали, что это тот самый караван, который мы оставили на Текесе.
Они шли уси­ленным ходом и были так осторожны, что на ночлегах не разво­дили огней. Мы также принимали меры осторожности. Киргиз­ских путешественников, присоединившихся к каравану, не от­пускали до тех пор, пока аулы их не оставались позади нас на такое расстояние, что нельзя было ждать погони.
Частые пере­валы и холод изнурили наш вьючный скот; лошади и верблюды разбиты были на ноги и отощали в такой степени, что каждый день мы оставляли на пути по одному, а иногда по нескольку животных.
Таким образом, из 101 верблюда в Кашгар пришло только 36. С высоты Теректинского ущелья до китайского пикета Ислык считается около 60 верст, а до Кашгара - 135. На таком близком расстоянии от цели путешествия предстояла нам новая и серьез­ная опасность.
В проходе Теректы кочевал в это время извест­ный грабитель, киргиз из племени чонбагыш, Атеке, гроза каш­гарских караванов, разбивший только что перед нами на боль­шой дороге из Аксу в Кашгар, в виду китайского пикета, казенный их обоз. По совету кашгарцев, бывших в нашем караване мы послали гонцов к кокандскому аксакалу с извещением о при­ходе каравана и с просьбой выслать к нам навстречу нескольких человек своих солдат.
Опасения наши относительно киргиз были справедливы: лишь только караван спустился в ущелье, как на­чали показываться группами вооруженные киргизы. Надо сказать, что эти киргизы признают власть кокандского хана, и потому подданным Коканда редко делают притеснения, но зато кашгарцев и татар считают чуть не своими рабами.
Киргизы прини­мали нас за татар, но взяли с нас 8 штук красной кожи, между тем как с предшествовавшего нам каравана взяли большой вы­куп на свободный проезд и украли до 500 баранов. Причина та­кой скромности, как мы узнали после, заключалась в том, что прошедший перед нами караван распространил слух, что вслед за ними идут 200 человек русских и что в сундуках, навьючен­ных на наших верблюдах, хранится разного рода оружие.
Вслед­ствие этих слухов аулы, стоявшие на большой дороге, откочевали в боковые ущелья. Отделавшись так легко от самых дерзких и хищных киргиз, караван считал себя вне всякой опасности и шел тихо, наслаж­даясь теплотой дня.
После входа в Теректинское ущелье мы опять увидели лето: дни были ясные, теплые, и берега реки были покрыты ярко-зеленым лесом, состоявшим из тополя, ив, барба­риса, розы, гребенщика и разных родов чилиги.
Между тем кир­гизы успели одуматься, разъезды, посланные ими на Аксай, до­несли, что русского отряда нигде вблизи нет. Киргизы увидели, что они обмануты и решились нас нагнать. Караван приближался к последнему перевалу Коккия, когда раздался за нами военный крик.
Толпа киргиз проскакала вперед и заняла проход. Караван приял оборонительное положение, а толпа киргиз стала все бо­лее я более увеличиваться. Занятием прохода киргизы лишили нас возможности сопро­тивляться, а потому мы сочли за благо вступить в переговоры.
Киргизы требовали десять девяток красного сукна, кожи, столь­ко же плису, ситцев и проч. В эту критическую минуту подоспе­ли к нам из Кашгара 5 человек кокандских сипаев; появление их оживило падший дух каравана, и под покровительством ко­кандцев мы скоро рассеяли шайку хищников.
Токсаба собст­венноручно надел на нас халаты, присланные в знак особенной милости аксакалом, и вручил караванбаши письмо, в котором аксакал-датха выражал свое благорасположение. 
27 числа мы вступили в границы Китайской империи и оста­вались в 50 саженях от китайского пикета Ислык, который сто­ит при входе в ущелье. Пикет был обнесен глиняной стеной с четырьмя башнями по углам, перед воротами были насажены тутовые и тополевые деревья.
Офицера, который наблюдает за входящими караванами, записывает число людей, верблюдов и лошадей, на этот раз не было на пикете, а потому мы, несмотря на раннее время, остановились на ночлег, и до 12 часов утра следующего дня оставались на пикете в ожидании офицера.
На­конец, бошко, исправлявшим его должность, по настоянию кокандцев и за небольшой подарок дал дозволение каравану снять­ся. Кашгарец-толмач записал наши имена, число рабочих, верблюдов, лошадей и баранов и, должно быть, за то, что ему не дали подарка, назвал нас татарами, хотя кокандские солдаты и караванбаши показали, что мы андижанцы; притом вместо 57 че­ловек показал только 14 с замечанием, что мы не хотели показать более.
Ко всем своим выдумкам толмач присовокупил еще и то, что нас в самом деле более 100 человек, вооруженных ружьями. Выехав из пикета, караван шел по бесплодной местности, покрытой изредка колючей травой - янтак и изрытой логами; впереди виднелись гряды низких и песчаных гор. За этой грядой, состоящей из пластов слоистой глины и лишенной всякой расти­тельности, лежит группа селений Устун-Артыш.
Устун-Артыш - собирательное название нескольких деревень, расположенных по реке Артыш или Тоин. Деревни, составляющие Устун-Артыш, имеют от 30 до 50 мазанок, окруженных садами и огородами.
Зе­леные рощи, в которых купаются эти деревни среди бесплодной пустыни, производят чрезвычайно приятное впечатление. Переночевав близ деревни Игзек, на следующий день, 19 числа перешли речку Артыш у урочище Учбурхан.
На высоте глинистой скалы, у переправы, высечены три входа, которые сохранились до сих пор.  Туземцы говорят, что это остаток языческих времен и что в скале есть кумирня с идолами. Вход в Учбурхан неприступен и, кажется, никто не интересуется его исследовать.
Поднявшись на другую глинистую гряду, мы увидели вдали синеву садов, окружающих предместья Кашгара. К вечеру караван достиг предместья и разбил лагерь у гробницы Куфалла-ходжа, в 12 верстах от Кашгара.
Караванбаши с некоторыми из наших товарищей поехал к аксакалу отдать салям. Нелепые слухи, распространенные предшествовавшим нам караваном, и, наконец, донесение пикета, не на шутку напугало китайское правительство.
Китайский генерал и хакимбек (туземный правитель) команди­ровали опытных чиновников для исследования и осмотра кара­вана. Рассказывают, что после получения донесения с пикета на городских стенах поставили стражу и целую ночь разъезжали верховые разъезды.
Кокандский аксакал, лично знавший наше­го караванбаши, не обращал никакого внимания на тревогу, под­нятую туземными властями, принял наших депутатов чрезвычай­но ласково и послал в караван зекетчи (чиновник для взимания пошлины) и сына своего.
В то время, когда кокандцы считали ба­ранов и взыскивали зекет, приехал кашгарский чиновник, пого­ворив с нами и посмотрев на вьюки наш лагерь, тотчас же уе­хал обратно в Кашгар н успокоил город, ожидавший нападения.
Покончив зекет, на другой день прислугу со скотом отправили, в деревню Тозгун, а сами с товарами поехали в город. На половине дороги выехали нам навстречу несколько кашгарских чиновников, одетых совершенно по-китайски; один из них, Измаил-бек, имею­щий значительную должность, потребовал развязать вьюки и по­казать, что хранится в сундуках, а в противном случае грозил, что караван будет отправлен обратно.
Было 8 часов вечера, а потому, по указанию беков, мы расположились на ночлег на поле, засеянном кормовой травой, называемой мусюй, чтобы осмотр на­чать на следующее утро. За чаем и ужином мы успели сойтись с нашим следователем.
При помощи кокандского зекетчи и, наконец, подарками скло­нили Измаил-бека не делать отдельного осмотра вьюкам, а про­сили его, чтобы при взимании пошлины в кокандской таможне присутствовал чиновник, которого угодно будет назначить амбаню.
Утром Измаил поехал в город, уверил начальство, что при­шедший караван состоит из андижанцев, торгующих в Семипалатин­ске, представил примеры, что семипалатинские караваны прежде приезжали очень часто, и исходатайствовал дозволение вступить каравану в город.
Приближаясь к городу, мы перешли реку Тюмень по деревян­ному мосту. Город окружен высокой глиняной стеной. Издали виднелись одни только стены и по углам их легкие башни китайской архитектуры.
Здания и сады закрыты, невидны. Дорога около ворот уставлена в виде аллей жердями, на которых повеше­ны клетки с головами преступников, казненных после восстания 1857 года.
1 октября 1858 года караван вступил в Кашгар, сопровождаемый кашгарскими и кокандскими чиновниками. В воротах нас остано­вили. Чиновники поехали к хакимбеку и возвратились с
известием,­ что можно войти. Юго-восточными воротами мы прошли пря­мо в сарай «Андижан», при котором устроена таможня «зекат-хана».
При описи товаров присутствовали аксакал и два кашгарских бека: ишкага и наш приятель Измаил. Аксакал был чрезвычайно любезен, просил нас к себе и объявил, что он, как представитель хана, будет стоять за нас горой.
Кашгарские чиновники со своей стороны обратили особое вни­мание на железные заступы и взяли образчик, чтобы показать амбаню. Внимание аксакала еще более усиливало недоверчивость туземных властей, потому что с 1825 года кокандцы принимали участие во всех восстаниях.
На следующий день, в день джумы, потребовали нас в канцелярию хаким-бека и спросили кто мы, от­куда и зачем приехали. Ответы наши были записаны и нас от­пустили. 3 октября потребовал нас доргабек, один из высших чинов­ников в Кашгаре, он имеет красный коралловый шарик и извес­тен своим умом и способностями. В 1857 году после изгнания ходжи доргабек исправлял должность хаким-баши и ему было поручено окончательное решение нашего дела.
Аксакал был недоволен, что китайцы допрашивают его под­чиненных, приказал написать амбаню, что он лично знает всех нас, что мы андижанцы и за нас во все время, нашего пребывания будет отвечать он, а пока послал с нами самых почтенных купцов, чтобы они сопровождали нас при допросах.
Надо сказать, кокандские купцы принимали в нас живейшее участие и оказывали нам чрезвычайно много дружбы и покровительства. Между доргабеком и нашим караванбаши был следующий разговор:
- Кто вы такие и зачем приехали?
Мы андижанцы, уроженцы Маргелана, Ташкента и Буха­ры; по торговым делам ездили в Россию, продали там свой товар, купили на них русские произведения и, узнавши о торговых вы­годах, поехали в Кашгар.
- Если вы андижанцы, почему приехали не той дорогой, кото­рая открыта для вашей нации?
- Потому что мы были на Иссык-Куле, чтобы выменять баранов.
- В сколько дней пришли вы из Семипалатинска?
- В 75 дней.
- Зачем вы прошли через пикет без разрешения и ложно по­казали число люден?
Караванбаши объяснил, что офицера не было на пикете и что исправлявший его должность дал нам про­пуск, а число людей мы показали верно, но толмач сам не хотел этого сделать; доказательством ложности его донесений служит то, что он написал число людей наших до 100, между тем как по удостоверению ваших чиновников в караване только 57 чело­век.
Потом доргабек обратился к татарам, приехавшим с нами, спросил их, имеют ли они виды от русского правительства. Тата­ры отвечали, что они родились в Ташкенте от татарских выход­цев и в России никогда не бывали.
В заключение бек спросил нас зачем привезли так много этого оружия и показал на заступ, лежавший на столе. Китайский ярлычок, привешенный к нему, показывал, что он побывал в китайском суде.
Мы отвечали, что это товар для продажи, а один из кокандцев заметил, что если бек опасается за употребление этого оружия, то может купить. Этим кончился второй допрос. Такое неблагоприятное начало крайне нас беспокоило, особенно когда на четвертый день при­ехал ишкага и несколько других беков и объявил, что нас требует амбань.
Оседлав наскоро лошадей, мы последовали за беками и, выехали из городских ворот, увидели несколько палаток и какие- то переклады, весьма похожие на виселицы. Нас подвели к две­рям палатки, в которой сидели в больших креслах четыре манда­рина с красными и светло-синими шариками на шапках.
Один из них был главный кашгарский амбань, другой - кашгарский хакимбек; оба имели красные шарики; два чиновника с синими шариками были китайские приставы. Нас ввели в палатку. Мы, как иностранцы, приветствовали амбаня, сложив руки на груди.
Амбань, посмотрев на нас при­стально, заметил по-китайски: «Это не русские и не татары, а андижанцы», - и потом, обращаясь к нам, сделал обычный вопрос китайских чиновников: «Благополучно ли приехали, через какие места, какие привезли товары?»
Осведомился о спокойствии наро­дов, кочующих на пути, и потом вступил в частный разговор о Кульдже; стал спрашивать караванбаши о знакомых ему илийских мандаринах. На прощание амбань пожелал нам хорошей торговли и вообще обращение его было очень ласково.
После представления амбаню и вследствие отзыва, данного аксакалом, нас оставили в покое и более не требовали к допросу, хотя не переставали иметь надзора. Как андижанцы, мы совершенно зависели от кокандского акса­кала, который управляет иностранцами, живущими в Кашгаре, независимо и имеет даже свою полицию, а потому нам необходи­мо было сблизиться с иностранным купечеством и приобрести благорасположение аксакала.
Члены нашего каравана были боль­шею частью маргеланцы и бухарцы и нашли в Кашгаре много родственников и знакомых. Родственники и земляки нашего караванбаши маргеланцы; Найманбай, Саадатбай и Асанжан, бу­харец Кари и другие богатые купцы пользовались уважением кокандских и туземных властей, при помощи их нам было легко свести близкое знакомство с аксакалом и кашгарскими беками.
Освободившись от допросов туземных китайских властей, мы отправились к аксакалу, чтобы благодарить его за участие и поднести, по принятому обычаю, пешкеш. Подарки были незначительны, но превосходили сравнительно то, что обыкновенно приносят кокандцы.
Аксакал принял нас очень благосклонно и обе­щал свое покровительство. С сыном его, который управлял дела­ми, мы сделались приятелями, делали для пего пирушки «базм» в кокандском вкусе, до которых он был большой охотник. Взаим­ные подарки и угощения сблизили наш караван со всеми более или менее значительными лицами.
Кашгарские беки, сохраняя китайскую важность, хотя и не бывала у нас на квартире, но посещали наши лавки и приглашали нас на чай. Таким образом, мы успели приобрести всеобщее благорасположение и почет. Аксакал всякий раз просил нас на обеды и в важных случаях, когда происходили совещания, приглашал нашего караванбаши.
На первой же неделе товары наши были с большой выгодой проданы на серебро и золото, частью на наличные деньги, частью - в долг, с условием заплатить их тотчас, когда мы вздумаем ехать. Караван наш занимал одиннадцать лавок в сарае «Кунак», кроме того, мы имели квартиры на улицах Устенбун и Джанкуче.
В Кашгаре и вообще в Шести городах существует обычай, по ко­торому все иностранцы на время пребывания в них, вступают в брак. Жители Малой Бухарии, хотя последователи учения има­ма Ханафи, по которому временные браки не допускаются, но тем не менее обычай этот господствует в полной силе.
Брак соверша­ется по форме, и от жениха требуется только одевать жену. Что­бы не выходить из общего порядка и по настоянию наших зна­комых, мы должны были также подчиниться атому обычаю.
В Кашгаре на наши татарские халаты и шапки обращали все­общее внимание, а потому первым долгом нашим была перемена платья. Мы стали, как андижанцы, носить чалму (кашгарцы не носят чалмы, кроме духовных) и бухарские халаты.
Скот наш был до того изнурен, что нужно было для того, что­бы совершенно откормить его, не менее двух месяцев. Пользуясь этим временем, я решился посетить Яркенд. В Караване остава­лось непроданным несколько юфти, которую хозяин, бухарец Мухсии Сагитов, и я повезли в Яркенд.
Чтобы поездка наша не возбудила подозрения китайцев, мы до времени не рассказывали о своем намерении и получили билеты от аксакала вместе с дру­гими бухарцами, а товар отправили вперед с подрядчиком.
10 октября выехали мы в числе 6 человек, предъявили на стан­ции между Тозгуном и китайским городом билеты туземному юзбеги и ночевали на половине пути на одном лянгаре (хуторе). На другой день в полдень приехали в Янысар.
Дорога до Янысара идет по местам населенным, только подъезжая к городу встречаются небольшие песчаные бугры. Оставив лошадей в Гайчане, где есть особенный сарай для извозчиков, мы въехали в город и остановились у одного нашего знакомого.
Так как в горо­де было много андижанских купцов, с которыми мы познакоми­лись в Кашгаре, то они два дня не отпускали нас далее, делая обеды и вечера. На пятый день, после обеда, выехали мы
далее и ночевали, не доезжая нескольких верст до станции Топлык.
14 числа, вставши рано, мы стали собираться в путь, чтобы форси­рованной ездой достигнуть третьей станции Кокрават. Местность от Янысара до первой станции густо населена, дорога идет
меж­ду рощами, хуторами и пересекается множеством рек и арыков; но, приближаясь ко второй станции Кизыла, население постепен­но делается реже, и уже около этой станции окрестности
пред­ставляют бесплодную степь.
В параллели Кизыла на восток лежит песчаная степь - Кумшайдан, священное место для мусульман; здесь, по преданию, происходило сражение за веру, и пред­водитель правоверных Арсланхан-гази пал шеидом.
Надгробная молельня на могиле этого хана посещается всеми мусульманами, приезжающими в Кашгар и Яркенд. Станция Кокрават есть оазис, осененный купой дерев, в ней около 30 домов. За Кокраватом начинаются пески, имеющие всхолмленный вид и направление от запада к востоку; на пути встречается много озер с горько-соленой водой, около которых растет камыш.
Не успели мы выехать несколько верст от станции Топлык, как нагнал (нас) нарочный из Кашгара, посланный на­шими товарищами с письмом, в котором они сообщали о приезде в Кашгар туземного агента с известием о взятии Коканда Малибеком и о тревожном состоянии Кашгара вследствие слухов о бегстве ходжи Валихана-тюре и просили скорее приехать в Каш­гар.
Мы спешили переездом обратно, чтобы избегнуть столкнове­ния неприятных случайностей. Еще в Дикокаменной орде носились слухи о сомнительных де­лах в Коканде. В Теректинском ущелье тянь-шанские киргизы, окруживши наш караван, говорили, что они могут ограбить кара­ван не боясь последствий.
Издавна в Коканде существует обычай, по которому все про­исшествия в междуцарствие передаются этим правам, производят в подобных случаях грабежи, называя их ханталау (ханский грабеж). Происшествия в Коканде, начиная с ссоры Малибека с бра­том своим Худояр-ханом, наконец, до взятия Малибеком Кокана доходили в Кашгар последовательно и своевременно двояким путем: через официальных гонцов Худояра и Малибека и через кашгарских тайных агентов (тан-шан).
В октябре месяце получены были в Кашгаре известия о вос­стании Малибека. Вскоре прибыли гонцы от Худояра и Малие­ка с требованиями прислать, как можно скорее всю сумму зекета. Положение аксакала было чрезвычайно затруднительно: ис­полнить волю одного значило бы подвергнуться гневу другого, а дело могло решиться и так и иначе.
В этот нерешительный момент, 15 числа, пришло официаль­ное известно о водворении на ханство Малибека, и аксакал полу­чил ханский ярлык, в котором его оставляли на своем месте с уверениями о благосклонности к нему хана; но это был только обман с целью, чтобы Насреддин не мог скрыть деньги.
Через день приехали доверенные нового аксакала Нурмагомета-датхи, взяли Насреддина под стражу и забрали решительно все, не исключая и его собственности. В управление вступил
Сулейманкул, родственник нового аксакала, недавно только выпущенный из темницы, где он сидел со времени восстания.
Перемены властей в Коканде никогда не обходятся без подоб­ных обманов и унижении, которым подвергает новое начальство своих предшественников. Нас поразила перемена обращения всех кокандцев с бывшим аксакалом и его сыном: все лица, быв­шие с ним в самых близких отношениях, уже не узнавали его, и сын его нуждался в деньгах на мелкие расходы.
Напротив, Сулейманкул, доверенный нового аксакала, до сих нор никем неза­мечаемый, вдруг сделался предметом уважения и подобострастия, для него устраивали загородные гулянья, пиршества и все делали ему более или менее драгоценные подарки.
Лазутчики нового начальника тщательно разыскивали, не успел ли Насредднн спрятать часть своего имущества, и с этой целью у нас также потребовали список подарков, поднесенных прежнему аксакалу.
Мы дали требуемый список, не упомянув в нем, по просьбе сына Насреддина, о часах и пистолете. Туземные власти и купечество были также очень довольны падением Насреддина, хотя он восстановил спокойствие и был человек прямой и решительный в сношениях с туземными властями и справедливый в отношении к купечеству, не делая различия между богатыми и бедными.
25 ноября приехал новый аксакал Нурмагомет-датха и с ним посланник Малибека для извещения начальства Южной линии о перемене правления. Кашгарское посольство, отправленное еще к прежнему хану, возвратилось вместе.
По распоряжению Сулейманкула всех иностранцев обязали выйти навстречу новому на­чальнику; более почетные лица, между ними некоторые из моих товарищей, встречали его на первом пикете; китайское правительство выслало со своей стороны ишкагу.
Аксакал, сопровож­даемый своими подчиненными, с полной торжественностью, которой руководствуются кокандские сановники, въехал в город. Впереди кортежа ехал сипай и очищал дорогу криком: «Береги­те поводья».
А за ним ехали пажи и вели несколько аргамаков в золотой н серебряной сбруе, покрытых богатыми чепраками. На другой день после приезда все иностранцы, в том числе и мы, отправились к саляму с плиткой фу-чаю, которой обязали нас как повинностью.
Еще прежде взято было со всех иностранцев по шту­ке этого чаю за радостные известия о восшествии Малибека. Сверх этого мы через несколько дней отправились к аксакалу с подар­ками собственно от себя.
Подарки наши состояли: из бархат­ного халата, сукна, железной кровати, золотых часов, чаю, сахару и проч., приближенные ему лица также получили подарки. Новый аксакал был человек обходительный и вежливый в об­ращении, как только возможно кокандцу.
Нурмагомет имел при­дворный чин ишкагасы, достоинство датхи, и был в 1856 году каш­гарским аксакалом, а при ходже - минбашой. Датха любил го­рячие напитки и веселую компанию, вследствие чего все бога­тые купцы обращались с ним крайне бесцеремонно.
Делами сам занимался мало и ничего не делал без совета купцов и Сулейманкула, с которым мы еще прежде, когда он был частным лицом, бы­ли в дружбе. Это обстоятельство способствовало нашему сближению с новым аксакалом.
Каждый вечер аксакал приглашал нас к себе или посылал сказать, что он будет у нас. Беспрестанно делал по­дарки и одному из товарищей наших подарил лошадь с прибо­ром, парчовый халат и военные сапоги, которые выражают то, что он считает его своим приближенным. Подозрения туземных вла­стен к нам переменились уже в некоторую степень доверия, и нам позволялось ходить по ночам, что вообще строго воспрещено.
Между тем лошади и верблюды совершенно оправились, и мы стали думать о возвращении; ехать через Аксай, т. е. по тому пу­ти, по которому пришли, нельзя было, потому что проходы зава­лены были снегом, и притом совершенно безлесье при страшном холоде и буранах, свирепствующих в этой горной стране, всякое путешествие делает невозможным.
Через Коканд - мы боя­лись, потому что тогда путешествие продолжалось бы слишком долго и, наконец, потому, что там могли встретиться люди, знаю­щие меня. Наконец, положили ехать через Уш-Турфан.
Собирание долгов замедлило наши путевые приготовления, а билет от китай­ского правительства на съезд был получен только в середине фев­раля. Между тем некоторые обстоятельства заставили нас отка­заться от предположения нашего пути, а думать о том, чтобы ско­рее достигнуть наших границ.
В конце января приехало в Каш­гар несколько кашгарских купцов из Кульджи и ташкентцев, выехавших из Семипалатинска после нас. Через них распространились слухи, что при караване есть русский агент.
Нурмагомет, зная всех нас коротко, не находя в нас никаких данных, оправдываю­щих эти слухи, смеялся и находил их в высшей степени неправдо­подобными; в Коканде между купечеством также поговаривали об этом предмете с добавлениями, что русский агент находится вне города на хуторе, где мы держали верблюдов, так что кокандский михтар поручил своему чиновнику, посланному в Кашгар, осмотреть хутор и наших рабочих.
Слухи эти преимущественно ходили между кокандским купечеством, но никто им не верил, а кашгарцы были заняты новыми известиями о бегстве ходжи Валихана и о том, что он пошел на Турфан. Ночью по городу разъез­жали конные патрули, на стенах и у ворот усилили караулы, и по границам объезжали наблюдательные отряды. В дынзе (вроде полиции) собирали копья и дротики, и чиновники дежурили на стенах.
На нас, казалось, не обращали вни­мания, но тем не менее нужно было думать о возвращении, пока не были получены достоверные слухи о причине снаряжения ка­равана. С февраля началась в Кашгаре весна, а потому в марте можно было надеяться на возможность проехать благополучно через нагорье Сырт.
7 марта караван выступил из Кашгара по направлению на Теректы, а мы остались в городе, чтобы получить другой билет от китайского правительства на выезд. Наши люди, осмотревши до­рогу, приехали с известием, что Теректы совершенно непроходим от снега, что только открыт путь через кокандское укрепление Куртку.
Аксакал убеждал нас остаться до половины марта, когда откроются все пути, но мы решались во что бы то ни стало вы­ехать. Мы хорошо знали, что комендант Куртки, вместе с тем и главный начальник тяншанских киргиз, имел в Кашгаре своих агентов для наблюдения за нами.
Бугинцы, приехавшие в улусы подчиненных ему киргиз, рассказывали с большим преувеличе­нием о нашем богатстве, например, что караванбаши восседает на железной доске, что у нас есть чудный ящик с золотым деревом, на котором порхает и поет соловей, и другие басни в этом роде.
Куртинский датха, не видавший ничего, кроме киргизских баранов, поверил всем этим нелепостям и непременно хотел получить с нас зекет, хотя он имел право брать не зекет, а особенную пошлину по числу вьючных животных.
Наш друг аксакал, узнавши о нашем решении ехать через ведомство Куртки, был так любезен, что дал для препровождения каравана одного из своих воинов н снабдил нас рекомендательным письмом и посылкою Мамразыку, комен­данту Куртки, в котором просил Мамразыка принять нас, как его друзей.
11 числа из дома аксакала в сопровождении огромной толпы народа, провожавшей нас, выехали мы из Кашгара. Приехав в караван, стоявший между селениями Устун-Артыш и китайским пикетом Ислык, мы нашли артышского юзбеги, ко­мандированного хакимбеком для препровождения каравана за границу.
Обыкновенные караваны не пользуются этой честью, мы были в исключительном положении. Путь наш лежал по течению реки Тоин на караул Тешикташ, но так как билет был нам дан через Ислык, то мы должны были сделать небольшой круг, чтобы выйти на настоящую дорогу.
На пикете китайский бошко - офицера опять не было - сосчитал число верблюдов, лошадей и выпросил юсун (подарок); кашгарский чиновник взял тоже юсун. Караван ночевал в горах, в 8 верстах от пикета.
На другой день шли на запад по сухому и широкому руслу и, пройдя один малень­кий перевал, вышли в долину реки Тоин. Дни были очень теплы, природа только что пробудилась; снегу в ущелье оставалось очень мало, кое-где зеленелись травы, и вечером слышны были звонкие крики лягушек.
Три дня караван поднимался вверх по точению Тоина по направлению на север и северо-запад и 17 числа ночевал при истоках этой реки в урочище Торгат. Река Тоин имеет широ­кую долину, путь по ней чрезвычайно удобен.
На берегах реки растет тополь, только па первом ночлеге облепиха. На Торгате уже нет кустов. По мере того, как дорога поднима­лась по течению реки все выше, погода становилась холоднее. В верхних частях река была покрыта льдом, а в логах лежал снег, так что караван должен был разбивать его лопатами, чтобы про­ложить тропинку.
18 числа мы вышли на довольно обширную долину горного озера Чадыркуль, окруженную со всех сторон горами и одетую глубоким снежным покровом. Здесь было так холодно, как в Каш­гаре не бывало в январе.
Караван пробирался по снежным сугробам с большим трудом и, пройдя по льду озера, ночевал в горах Ташрабат, окружающих долину с северной стороны. Озеро Чадыркуль имеет около 10 верст ширины и около 20 длины, оно должно иметь высокое положение, не менее 7000 футов абсолютной высоты.
На следующий день пе­решли горы Ташрабат и разбили лагерь на широкой и ровной до­лине реки Атбаш. Проход Ташрабат имеет одно чрезвычайно труд­ное место для прохода каравана на верблюдах, на спуске тропин­ка проходит по краю высокой скалы, но подъем незначителен.
Так как река, по течению которой проходит дорога, была замерз­шая, то мы избегли опасное место и прошли по льду. Близ выхода дороги из ущелья есть каменное здание Ташрабат, от которого горы получили свое название.
Рабатом называ­ются на востоке здания, устроенные на больших дорогах для до­ставления крова путешественникам. Они устраиваются с бого­угодной целью, как мечети, училища, караван-сараи, фонтаны и колодцы в пустыне.
Один из бухарских ханов, Абдулла, особенно любил постройки этого рода, и потому основание этого рабата при­писывают ему. Здание сложено из плит глинистого сланца, имеет около 12 сажен длины и около 7 ширины.
Длинный коридор ведет в круглый зал (в 5 аршин в радиусе) со сфероидальным куполом, по бокам коридора сделаны маленькие низкие двери, в которые нельзя войти иначе, как сильно нагнувшись; двери эти ведут в маленькие квадратные и продолговатые комнатки.
Внутри и сна­ружи здание это было когда-то выштукатурено, арабески, окру­жающие ниши, сохранились местами и теперь. По стилю Ташрабат принадлежит к древней архитектурной эпохе. Азиатцы по своей лености и невежеству считают все, что требует большого труда и искусства сверхъестественным.
Ташрабат имеет также свою легенду, например, говорят, что если раз насчитать сорок комнат, то в другой раз выйдет число 41, и так далее. Для ди­кокаменных киргиз это здание служит предметом поклонения и местом для жертвоприношения.
Нужно сказать, что на ночлег при урочище Торгате присоединились к нашему каравану два кокандских сипая, посланные в Кашгар комендантом Куртки для тайного наблюдения за нашим выездом. Один из них был родст­венник коменданта, а другой, по имени Асанбай, служил приста­вом ильбеги, в улусах чириков. Кокандцы в киргизских родах имеют своих чиновников; ильбеги, киргизский пристав, должен ко­чевать в их улусах и обязан быть посредником в тяжебных делах и собирать с виновных штраф в пользу казны.
На том месте, где стоял наш лагерь, расходятся несколько до­рог, между прочим, две в Куртку. Более удобная дорога по долине Атбаша была отвергнута нашими кокандцами, потому что в это время на ней стояли чирики, которые, хотя принадлежат к ве­домству Куртки, но, по-видимому, мало слушают кокандцев.
Асанбай-ильбеги так боялся чириков, что киргизских путешественни­ков, бывших с нами, не пустил в свои аулы, чтобы они не дали знать чирикам, и заставил их, против воли, совершить поездку в Куртку.
В нагорье Сырт только на низменных и теплых долинах Атбаша, Арпы и Нарына произрастают пшеница и ячмень. Надо пола­гать, что в древние времена места эти были населены оседлым пли полуоседлым народом, ибо, как говорят киргизы, вниз по Атбашу есть развалины большого города, а на Нарыне мы сами видели следы древнего хлебопашества.
Развалины на Атбаше соответ­ствуют по положению своему городу Чигу столице усуней, кото­рая, по свидетельству китайской истории, лежала на северо-за­пад от Аксу и на юг от Тимуртунора (Иссык-Куля).
С берегов реки Атбаша мы направились на север, прошли несколько незначительных перевалов, из коих последний, Баипче, имеет на юж­ном склоне хвойный лес, а около вод - жимолость, барбарис и другие кустарники. Местность между Торгатом и Баипче безлесна.
21 марта караван остановился в 10 верстах от Куртки, на реке Актал, около аула киргиз из племени монулдыр. Вечером приехавший из Куртки солдат привез нашим синаям радостное известие, что комендант их получил на днях милостивую грамоту от хана, почетный парчовый халат и что чирики возвратились из Коканда безуспешно.
Чирики, о которых мы уже говорили, просили хана, чтобы в их кочевьях, на реке Атбаш, основать укрепление и сделать их независимыми от курткинского коменданта. В заключение (солдат) объявил также, что из Андижана приехал зекетчи.
Это об­стоятельство огорчило наших кокандцев; они боялись, чтобы зекет с нашего каравана не поступил в распоряжение этого чиновника. Куртка принадлежит андижанскому наместничеству, которым уп­равляет брат хана, Суфибек.
Каждый год, весною, приезжает от наместника сборщик получает от коменданта весь сбор киргизского зекета.
22 числа часу в десятом караван снялся и, сделавши около 10 верст, остановился на берегу реки Нарына. Так как на реке по берегам еще оставался лед и сообщение с укреплением производилось вплавь (река глубока), то по усиленной нашей просьбе, что­бы не замочить при переправе своих товаров, нам было сделано снисхождение остаться на этой стороне.
В 4 верстах от укрепле­ния мы разбили свои юрты в соседстве с аулом одного из сильных биев рода саяк - Османа, облаченного кокандцами в звание датхи. На другой день, 23 марта, мы отправились в укрепление, что­бы отдать салям коменданту.
Укрепление Куртка стоит на правом берегу Нарына, имеет по­перечник в 200 саженей, окружено с трех сторон стеной, а чет­вертая опирается в крутой берег. Высота стен около 3 саженей, ширина до 2 аршин, с восточной стороны пробиты в стене главные ворота, а с северной - другие, ведущие к месту, где прежде был домик Джангир-ходжи; там устроена молельня, посажено не­сколько деревьев и, как на всех священных местах, водружены бунчуки и развешаны в большом количестве рога баранов, прине­сенных в жертву.
Въехавши в ворота, мы увидели войлочные ки­битки, окруженные земляными валами, и несколько мазанок. Ко­мендантский дом состоял также из нескольких отдельных мазанок под пышными названиями приемной, гарема, мечети и проч., в середине двора стояло несколько киргизских юрт. На небольшом возвышении из глины сидел смуглый сарт с белой бородой, оде­тый в бумажный старый халат, и в киргизских сапогах из красной кожи.
Нам сказали, что это сам комендант Мамразык-датха. После приветствия посланный от аксакала поднес ему письмо и подар­ки. Прочитав письмо, Мамразык стал расспрашивать об аксакале, который был (его) старым товарищем, потом спросил, сколько мы дали зекету и сказал, что до сих пор он считал нас за татар и слышал от дикокаменных киргиз, что мы осматриваем земли.
Часу во втором приехал в караван сын коменданта в сопро­вождении одного анджанского купца, который, как видно, поль­зовался доверенностью датхи и употреблялся им в случаях, тре­бующих ума и сметливости.
Напоив гостей чаем и угостив хорошим пилавом, мы приступили к делу. Кокандцы предполагали у нас большие богатства и не хотели верить, что мы в Кашгаре дали в зекет 124 золотых, и потому объявили, что будут осматривать вьюки.
На другой день, развязав тюки, нашли только то, что было показано нами прежде, и получили в зекет две ямбы, двадцать ланов серебра и в подарок пять халатов и фунт чаю. После зекета мы опять представились датхе.
Мамразык принял пас благосклон­но поднес по чашке зеленого чая, пожелал хорошей дороги и дал для конвоирования каравана через подведомственные ему улусы нашего старого приятеля ильбеги Асанбая, и поручил нас пок­ровительству бия Наймана, который отправился в свой улус.
Укрепление Куртка основало в 1832 году, в год дракона, во время хана Медали минбашой Хаккулы. Первая половина правле­ния Мадали-хана была ознаменовала счастливыми войнами с Ки­таем, покорением Каратигина, Дарваза и подчинением дикокаменных киргиз.
Два полководца: минбаши Хаккулы, узбек из пле­мени юз, и кушбеги Ляшкер, из персидских рабов, подчинили все киргизские племена; Хаккулы усмирил и обложил ясаком восточ­ные племена дикокаменных киргиз, а кушбеги Ляшкер - киргиз­ские и кайсацкие племена, кочующие от Чу до Или.
Хаккулы в 1832 году разбил саяков, предводителей их Атантая и Тайлака взял в плен и привез в Коканд обложил ясаком чириков, бассызов, моналдыров и основал Куртку. Укрепление Тугузтарау было пост­роено еще прежде.
Атантай и его брат Тайлак не хотели подчи­няться кокандцам и после освобождения из плена откочевали на Или к киргизам Большой орды, но впоследствии, разграбленные кайсаками, возвратились на родовые кочевья.
В укреплении считается до 200 человек сипаев, набранных из андижанских киргиз, кокандцев не более 50 человек. Нынешний комендант был первый раз назначен на этот пост в конце 30-х годов, когда андижанским наместничеством управлял Иса-датха, и во второй раз утвердился со времени падения кипчаков.
К ведом­ству его принадлежат: три рода из племени саяк, чирики и не­большая часть рода бугу. Роды саяков, подчиненные Куртке, суть:
1) чора, им управляет Осман, сын Тайлака, самый сильнейший родоначальник,
2) кульчугач, ими управляет Тюлеке, сын Ералы,
3) иман, которым начальствует Байтуры Джаланаков.
Эти три рода ведут междоусобную вражду. Чирики разделяются по своим кочевьям на два отдела. Один отдел кочует по Атбашу, Арпе и Аксаю, другой - по реке Кокшал. В первом отделе каждый род имеет своего отдельного вождя; из них более влия­тельны Урусбий, Сасык-Урус, Кенджес и сильнейший Сары-жак; второй отдел признает власть одного верховного бия Турдуке.
Турдуке имеет от китайцев красный шарик, известный граби­тель, не слушает кокандцев, зекет и подать берет себе. Ведомству Куртки подчиняются также киргизы колена теным-сеит из рода бугу, отделения калмыки, кочующие в верховьях Нарына и на плато Тарагай. Ими управляет фамилия Мамеке Шопак.
Из них влиятельные: Найман, сын Буйдаша, Алджан и Табулды, дети Алене. Куртка берет также зекет с киргиз моналдыр, бассыз и других родов. Укрепление Тугузтарау и Джумгал прежде зависели от курткинского коменданта, но теперь из них сделаны отдель­ные ведомства.
Между курткинскими и сипаями этих укреплений очень часто происходят сшибки за зекет, вроде тех, как в старой Сибири враждовали за ясак мангазейские и красноярские казаки. Саяков, подчиненных Куртке, считается до 600 юрт, чириков ведения Турдуки - 1500, чириков родов, кочующих по рекам Атбашу и Арпе, - до 1300 и бугу - 1200.
Зекет с этих киргиз соби­рается Курткой двояким образом: или по показанию самих кир­гизов «улфан», или же посредством счисления, в первом случае бе­рут с 40 голов одну, а при счислении - с 100 голов две.
Сверх того киргизы должны снабжать хлебом гарнизон укрепления. Не­зависимо от зекета с каждого рода раз в год, а иногда два раза берут «салык» в неопределенном количестве. В нынешнем году на бугу положили этой подати 60 лошадей.
Вообще власть кокандцев между этими киргизами поддерживается лживой и хитрой по­литикой, к которой нынешний комендант, по-видимому, привык. Для поддержания своей власти он имеет аманатов из хороших фа­милий и поддерживает постоянную вражду между родоначальни­ками. Мамразык возвысил Османа, вступил с ним в родство для того, чтобы посредством его наказывать других киргиз. Для воз­буждения ревности он называет Османа пансадом (полковником) и датхой, что очень льстит честолюбию этого киргиза.
Осман со­держит 500 человек, постоянно готовых к услугам коменданта. С бугу обращается Мамразык осторожно, задабривает щедрыми по­дарками их биев. Эта политика, как говорит сам Мамразык, осно­вана на долгом опыте, ибо силой с киргизами ничего нельзя сде­лать по малочисленности гарнизонов.
Во время кипчаков киргиз­ский родоначальник, Алимбек-датха, ныне кокандский визирь, враждуя с кипчаками, ушел за Нарыи и поднял всех киргиз. Куртка была осаждена, комендант - кипчак вызван на переговоры и изменнически убит.
Мамразык сам подвергался неоднократно оса­де. В последнее время Турдуке совершенно не стал платить зекет, а другие чирики, хотя и платят, но неисправно. Мамразык два го­да обращается к андижанскому наместнику с просьбой прислать для наказания киргиз до 700 человек войска, но напрасно.
Во вре­мя смут в Кокандне киргизы совершенно по слушались курткинского коменданта, потому что вместе с переменой хана обыкновенно обновляются и все власти. С возвышением их родовича Алимбека в звание визиря киргизы, надеясь на его покровительство, продол­жают беспорядки. Чирики, как мы уже говорили, посылали депу­тацию с просьбой дать им отдельного начальника; депутация эта вернулась только что перед нами.
Мамразык говорил нам, что домогательства их были безуспешны, по тем не менее сильно беспокоился, что чирики не являлись на его приглашение. Киргизы, под­ведомственные Куртке, сравнительно с бугу и сарыбагышами бед­ны, малочисленны, а взаимные кровавые раздоры делают их еще более бессильными. Наши бугинцы всегда одерживают над ними верх и несколько раз жестоко наказывали саяков и чириков.
24 марта караван оставил Куртку. В долине Нарына весна открывается в начале марта, между тем как в других частях Сыр­та, например, на плато Тарагай и Аксай, снег остается до половины апреля.
В пребывание наше в Куртке стояли теплые, весен­ние дни. 24 числа на реке уже не было льдов, и поля были по­крыты свежими отростками артемизиии и тюльпанами. Караван шел посреди киргизских аулов и пашен.
Киргизы пахали землю. Осман, предводитель саяков, разъезжал по пашням и разделял их на участки. Увидев караван и зная прежде о его прибытии в Курт­ку, Осман послал к нам одного из своих рабов с приглашением зае­хать «в гости» в его аул.
У киргизских родоначальников образова­лись систематические правила, освященные временем, по которым они грабят караваны, но грабят по-своему законно, основываясь на древних обычаях и правах. Эти обычаи и права суть:
1) караван, проходя через улусы киргизского родоначальника, должен запла­тить зекет (это право отменено кокандцами и считается теперь грабительством),
2) должен дать выкуп за свободный проезд,
3) поднести подарки соответственно значению и силе родоначаль­ника,
4) не должен обходить аулов знатных вождей и обязан останавливаться в их улусах для того, чтобы воспользоваться их гостеприимством.
Второй и третий пункты этих обычаев не по­ощряются кокандцами, хотя и совершенно не преследуются, но чет­вертый пункт сохранил законность, признанную и кокандцами. За­ехать «в гости» значит то, что каравану дадут одного или двух то­щих баранов на ужин, а на другой день потребуют подарков «за гостеприимство», и если подарки окажутся не соответственными значению родоначальника - хозяина (каждый киргизский родо­начальник считает себя первым в роде), караван неизбежно под­вергается штрафу.
Вот образчик хваленого восточного гостеприим­ства! Зная хорошо это обстоятельство, наш караванбаши с соблю­дением всех форм среднеазиатской вежливости отказался от пред­ложения Османа, тем более, что мы сделали только 10 верст и бы­ло очень рано.
При других обстоятельствах мы на это не решились бы, но имея при себе чиновника от Мамразыка и находясь в 10 верстах от укрепления, мы думали, что киргизы не осмелятся ни­чего нам сделать и беззаботно продолжали свой путь.
Другой кир­гиз, посланный Османом, повторил от имени своего господина то же самое приглашение и объяснил, что благородная фамилия их родоправителя с древнейших времен славится своим гостепри­имством и дорожит этой священной славой.
Караванбаши опять в отборных, вежливых фразах благодарил Османа, объяснив, что для нас каждый час дорог и что так рано останавливаться перес­чет, и в заключение сказал несколько похвальных слов о славе предков Османа и о его собственной храбрости и добродетелях. Караванбаши надеялся на свое красноречие и уверял, что теперь Осман оставит нас в покое, но, видно, мало знал киргиз.
Не прошло несколько минут, как из одного аула выскочила толпа пьяных киргиз, пивших бузу, бросилась в карьер на наш караван и за­ставила нас бранью и угрозами повернуть в аул. Осман был силь­но оскорблен: он требовал с каждой палатки по ямбе серебра, как штраф за покушение нарушить силу древних прав его фамилии.
Наш кокандец, хотя ездил сам к Осману, но ничего не смог поделать. Кто-то из наших заметил из разговоров киргиз, что Асанбай ильбеги действует заодно с Османом. Это показалось нам правдоподобным.
Мы, оставив в стороне киргиз, начали действовать на нашего воина. Караванбаши объявил ему, что не намерен ничего давать добровольно Осману, грозил, что будет жаловаться хану на куртинское управление и, прилагая к слову дело, велел одному из наших товарищей готовиться ехать с просительным письмом к кашгарскому аксакалу.
Кокандец наш после этого принял нашу сторону и дело пошло на лад. К нашему счастью, вечером приехал солдат требовать Османа в укрепление. Кончилось все это тем, что Осман получил от нас подарок ценой не более 25 рублей серебром, но перед отъездом заехал в караван и объяснил нам, что он ко­канадского хана не боится, но с Мамразыком не хотел бы ссорить­ся, потому что он его родственник и человек ему нужный, и что если он нас не ограбил, то этим мы обязаны Мамразыку.
Речь свою кончил словами:
- «Поезжайте с богом и молите аллаха, дабы он продлил славу мою и родственника моего Мамразыка!"
На другой день, с восходом солнца, снялись мы с лагеря и два дня шли форсированным маршем. На третий день, вступивши в ко­чевья саяков, враждебных Осману, а потом в улусы бугу, которых родоначальник Найман был при нашем караване.
Несмотря на то, что Найман был при нас, но мы не решились нарушать в дру­гой раз обычаи гостеприимства и 26 числа ночевали в ауле родст­венника Наймана - Тобулды, тем более, что этот родоначальник пользуется славой батыра.
Тобулды - молодой человек, лет трид­цати, но заметно стремится к преобладанию над всеми родами бу­гу. Он имеет, подобно Осману, отряд джигитов, постоянно готовых к набегу или к преследованию врагов.
Этот киргиз два года был в ссоре с Мамразыком, не платил ему зекет, откочевал на Тарагай и, как сам рассказывал, хотел ехать в укрепление Верное, чтобы просить покровительства русских. Вообще тяншанские бугинцы много говорят и расспрашивают об условиях русского подданства и, как кажется, готовы последовать примеру своих иссык-кульских родовичей, но не находят случая. Мамразык особенно дорожит этими бугинцами; они сравнительно с другими киргизами его ве­дения очень богаты.
Ночью в ауле поднялась тревога. Чирики отогнали из соседнего аула несколько сот лошадей. Тобулды со своими джигитами отправился по свежим следам в погоню и, как узнал и после, нагнал хищников, отбил скот, взял несколько человек в плен и сам поехал в набег на чириков.
Аул Наймана был в 8 верстах и в стороне от дороги, но мы на другой день поехали к нему и разбили палатки в недалеком расстоянии от его кибитки. Улусы бугинцев были крайние пределы кочевок киргиз веде­ния Куртки, и потому наш кокандец должен был здесь остановить­ся.
Отсюда начинается страна безлюдная и подверженная разъез­дам барымтачей. Найман вызвался проводить нас до Иссык-Куля и просил за это подарков на сумму 120 рублей. Мы боялись, что киргизы курткинского управления будут нас преследовать и пото­му с радостью согласились на его предложение. Найман, держав­ший себя в дороге очень просто, в ауле своем сделался горд и
ва­жен; он заставил нас простоять на месте до 29 числа потому толь­ко, что дни 27 и 28 чисел были неблагоприятными для путешест­вия.
Асанбай, получивший 80 рублей за службу, сделал с нами еще один переход, по собственному сознанию, для того, чтобы в последний раз поужинать хорошим пилавом. Выехавши 9 верст из аула Наймана, мы пришли к слиянию Большого и Малого Нарына (Малый Нарын впадает с правой сто­роны).
Отсюда местность получает другой характер. От Куртки до слияния этих рек, по моему расчету, 150 верст. На этом простран­стве долина Нарын имеет от 5 до 2 верст ширины, путь ровный и удобный, особенно по левому берегу.
На дороге, идущей по лево­му берегу, есть только в одном месте, против аула Тобулды, поперечный мыс Текесингир; а правый берег от моста (который по­строен китайцами и отстоит от селения вниз в 27 верстах) вверх имеет много подъемов и спусков, но незначительных.
Боясь полноводия, мы перешли на правый берег Нарына около моста вброд. В Нарын впадает с правой и с левой стороны много речек, обра­зующих ущелья. Из впадающих с правой стороны замечательна Онарча (в 50 верстах выше Куртки), образующая истоками два прохода, из ко­торых один через Джуванарык, впадающий в Кочкар, а другой через Улаккол и Алабаш ведут на Иссык-Куль.
С левой стороны Нарын принимает Атбаш и Шаркрама. По ущелью этих рек выходит путь на Атбаш и Аксай. Горы, идущие по правому и левому берегам реки, покрыты еловым лесом и богаты зверями.
Берег реки сопровождается уремой из облепихи, тополя, ивы и чили­ги; урема выше впадения Атбаша делается реже, а за мостом во­все прекращается. От (места) слияния Малого Нарына река
оде­вается в скалистые берега, местность делается выше, потому что ель и казачий можжевельник, свойственные в Тянь-Шане высоким альпийским зонам, растут уже на самом берегу этой реки.
Тече­ние Нарына от впадения Малого Нарына до плато Тарагай киргизы называют Капчагай (скалистым).
Местность здесь гористая реки имеют высокое падение и быстрое течение. Дорога идет сна­чала по правому берегу, потом переходит на левый; подъемы и спуски встречаются очень часто и изнуряют вьючный скот; есть также опасные косогоры и узкие тропинки, местами путь преграждается обломками скал.
Капчагай поднимается крутыми уступами и поднимается заметно высоко. На северо-восточном склоне гор лежит еще снег, а юго-западные испещрены норами альпийских сурков. Река местами покрыта льдом.
Горы богаты пастбищами и летом служат кочевками бугу. Три дня (около 70 верст) поднимались мы по трудной для езды гористой местности; но далее дорога стола более удобной, долина сделалась шире и ровнее; течение пока не так быстро, глубина ее незначительна, и ок­рестные горы безлесны.
2 апреля караван вышел на плато Тарагай. День был холодный, шел снег, и дул сильный северо-восточ­ный ветер. Ночевали в горах Джетымасу, на том самом месте, где стояли лагерем в передний путь.
Отсюда караван шел по прежней, описанной нами, дороге. На Джетымасу лежал глубокий снег, на Зуку снегу было менее. Спустившись на северный склон Заукинского ущелья, мы увидели совершенную весну; кусты бар­бариса п шиповника уже распустили листья, и поля были покрыты ярко-зеленым ковром свежих трав.
От Кашгара до Зауки мы сделали 23 перехода, около 530 верст. В Куртку мы пришли в 10 перегонов (250 верст), от Куртки до Капчагая около 150 верст, по пустой местности шли 70 верст, да­лее до Зауки сделали около 60 верст.
Всего от Кашгара до озера Иссык-Куль, надо полагать, по об­ратному нашему пути, 580 верст. Еще 30 числа мы встретили на пути маленький караван, шедший в Куртку, и узнали, что Иссык- Куль занят кочевками сарыбагышей.
Известие это было для нас неприятно. Найман, узнавши это, отказался идти далее Тарагая, несмотря на условие, и посоветовал послать наперед гонца к Ур­ману или Турегельды и просить их покровительства.
Урман, Турегельды н Джантай - три сильнейшие родоначальника в колене сарыбагышей; последние двое кочевали в то время на Иссык-Куле. Проходя через киргизские аулы, караван непременно должен при­бегнуть к покровительству одного из сильных вождей, иначе в каждом ауле его будут останавливать, требовать подарков н настаи­вать на праве гостеприимства. Товарищ Наймана за небольшую плату взял доставить письмо к тому из двух вышеупомянутых родоначальников, аулы которого будут на нашем пути.
Когда караван вышел из ущелья Зауки, выехали навстречу к нам посланные Турегельдой сын его и брат. К крайнему моему удивлению, киргизы эти знали о моем присутствии в караване, и первым словом их был вопрос обо мне.
Им ответили, что в карава­не такого лица нет, но один сарыбагыш, видевший меня в Верном, удовлетворил их любопытство. Турегельды был самый дерзкий киргиз и притеснил караван более всех из своих собратьев.
Он взял подарков на 300 рублей и взял самым наглым образом; если ему нравился халат, он говорил: «Эй, сними халат и дай нам». Беспрестанно грозил, что он разграбит караван, а меня отправит в Коканд.
В этих видах он несколько дней держал нас в своем ауле и не хотел пускать. К счастью, подошел на Иссык-Куль отряд, высланный навстречу каравану, и Турегельды, будучи в ссо­ре с кокандцами и Джантаем, боялся русских и потому принужден был отпустить нас добровольно.
Чтобы исправить свою неделикатность относительно каравана, он на прощанье подарил караванбаши и мне по одной лошади.
12 апреля 1859 года приехал я в укрепление Верное. Путешествие мое продолжалось с 28 июня 1858 года до 12 апреля 1859 года, 10 месяцев и 14 дней. В Кашгаре мы жили около 5 месяцев, с 1 октября до 13 марта.
Торговые операции нашего каравана в этом городе имели вообще удовлетворительный результат. Из счетов, сообщенных мне караванбашой, видно, что караван при снаряжении имел товаров на сумму 19 000 рублей серебром. В Большой киргизской и Дикокаменной ордах продано товаров на 3026 баранов (считая в этом числе двухгодовых барашков); эти бараны и остальные товары проданы в Кашгаре на 4068 1/2 кокандских золотых.
Скорый сбыт наших товаров, и притом на серебро и золото, нужно при­писать особенным благоприятным случаям. После восстания 1857 года сношения Кашгара с Кокандом были прерваны, наш караван был первым, привезшим товары на значительную сумму.
Особен­но выгодно проданы были бараны: по 63 на ямбу; каждый баран стоит более ½ золотого. Принимая во внимание излишние расходы и подарки, большею частью вынужденные, и, наконец, то, что ка­раван по недостатку вьючных животных не мог вывезти много товаров, надо полагать, что он не мог вполне воспользоваться торговыми выгодами кашгарского базара.
Расходы кара­ванные были следующие: зекету дано в Кашгаре 622 руб. 50 копеек. В Куртке - 360 руб. подарков дано на 1302 рублей. Немаловажный расход для каравана составляло содержание прислуги и вьючного скота.
Кокандцы и другие народы, имеющие торговлю с Кашга­ром, вследствие удобств пути товары свои отправляют с подряд­чиками и прислуги более одного человека не имеют, между тем как в караване нашем было 32 человека киргизской прислуги, много верблюдов и лошадей.
Прислуга нанята была по усилен­ным ценам, так что на одежду и в жалованье получили 1036 руб. 13 коп. Содержание и прокормление скота в Кашгаре чрезвычай­но дорого. По недостатку подножных кормов животные круглый год довольствуются сухим фуражом, а в нашем караване для откормления до крайности истощенных лошадей и верблюдов дава­ли усиленную дачу корма. Жизненные припасы также не дешевы.
Таким образом, израсходовано караваном на пищу, на угощения и корм скоту и прочее 4007 рублей. От дальности дороги и трудного пути караван до приезда в Кашгар потерял 60 верблюдов и 8 лошадей. Недостаток вьючного скота был причиною того, что караван не мог вывезти из Кашга­ра дабу, несмотря на видимую выгоду этой операции.
В Кашгаре главный предмет вывоза есть чай, по преимуществу зеленый, ко­торый не имеет сбыта у нас; а главные туземные произведения: даба, хлопчатая бумага, шелк требуют много вьючных животных и не могут вознаградить убыток от потери животных.
Оттого караван вывез 11 ящиков чаю дабы, кокандских полушелковых материй и машру, всего только на сумму 14 051 руб. 75 копеек, и должен был купить 11 верблюдов. Некоторые вывезли серебро.
Из Кашгара вывезено нашим караваном 27 ямб. Принимая во внимание все эти расходы, мы думаем, что караван не вполне доволен своим оборотом, по крайней мере, не столько имел барыша, сколько бы мог иметь, если бы был при другой обстановке.
Присутствие мое, по-видимому, стесняло свободу их действий. Они боялись, чтобы кокандцы не узнали об участии русского пра­вительства в отправлении каравана, потому давали подарки там, где обыкновенные караваны не дают, или более, чем дают дру­гие.
В Кашгаре все купечество советовало им ехать через Коканд и вывезти товаров на всю сумму, ибо из Кашгара до Семипала­тинска через Коканд и Ташкент очень дешево отдают в наем вьючный скот.
От этого предприятия, очевидно, выгодного, они от­казались из боязни, что в Коканде и Ташкенте меня могут узнать и тогда, как подданные кокандского хана, могут лишиться жизни. По этим причинам караван не мог также воспользоваться милостью правительства относительно освобождения их от пош­лины, а с 11 ящиков чаю, привезенных ими, взяли пошли­ну.
Что касается до моих действий, то я во время пребывания в Кашгаре старался всеми мерами собрать возможно точные све­дения о крае, особенно о политическом состоянии Малой Бухарин, для чего заводил знакомство с лицами всех наций, сословий и партий, и сведения, полученные от одного, сверял с показаниями другого; сверх того, я имел случай приобрести несколько исторических книг, относящихся к периоду владычества ходжей, поль­зоваться дружбой некоторых ученых ахунов.
Из этих источни­ков заимствованы мною факты, касающиеся влияния ходжей до времен джунгарского владычества и после, до падения страны под иго Китая. Сведения о восстаниях, бывших с 1825 года, полу­чены от лиц достойных доверия: от кокандцев, участвовавших лично в «газате» и занимавших значительные должности, и от кашгарских ахунов, бывших свидетелями этих переворотов.
Кашгарский аксакал Нормагомет-датха принимал деятельное участие в попытке ходжей возвратить независимость отечества.
Наш вожатый в Куртку, есаул Тохтар, родом из сибирских кир­гиз, был в 1857 году у ходжи начальником дворцовой стражи, потом командовал отдельным отрядом при осаде Яркенда. Тохтар уже преклонных лет, но фанатически предан интересам ходжей, участвовал во всех восстаниях с 1825 до 1857 годы и готов участво­вать в будущих. Я был знаком с одним кипчаком, который в по­следнее восстание у ходжи Валихана занимал придворную долж­ность удайчи.
Что касается до ходжой и их значения в Коканде, об отношениях их к кокандскому и кашгарскому народам и об их фамильных отношениях, то обо всем этом я узнал от маргеланского купца Найманбая, которого сестра замужем за ходжей Катаханом и в гареме его пользуется первенством.
Факты, относя­щиеся к территории Шести городов и туземного его населения, приобретены от кашгарских беков, шейхов, ахунов и от «моих кашгарских родственников», людей, сведущих в этом деле.
Имея постоянные и короткие сношения с кокандцами, я получил мно­го данных о состоянии этого ханства и особенно о последних со­бытиях, имевших последствием падение хана Худояра. Географические сведения, маршруты, собранные мною, имеют значение в связи с существующими исследованиями и требуют предварительного знакомства с источниками, а потому оставляю их, как и сведения о Коканде, предметами отдельной статьи, а теперь прилагаю записку о Алтышааре, или о Шести западных городах Восточного Туркестана.
Записка разделена мною на 5 частей. Продолжительная болезнь не позволила мне вполне обра­ботать эту записку, но она содержит в себе факты, до сих пор во­все неизвестные.

Источник и рисунки:
Чокан Валиханов. «Описание пути в Кашгар и обратно в Алатавский округ.» 1858 – 1859 годы. Собрание сочинений в 5 томах. Том 3.  Стр 53 – 85.