Экскурсионные туры по Центральной Азии.

«Он говорил с восторгом о могучей, полноводной, быстрой реке, об её зеркальных разливах, отражающих безоблачное, тёмно-голубое и всё-таки ярко светящееся небо и ослепительное солнце юга. Сильная, свежая растительность окружает эти разливы, тихо шепчутся над ними громадные камыши с гибкими лозами тальника, с тёмной зеленью тополя, с мелкой, серебристой листвой джиды, изящною сеткой рисующейся на прозрачной, хотя и густой синеве неба. А как чист и лёгок весенний воздух, звучнее, чем у нас, раздаётся уже в начале апреля голос соловья в покрытых молодой зеленью, усеянных нежно-розовыми, крупными цветами чашах колючки. А причудливые формы саксаула, у которого, вместо листьев, пучки тонких, жёлто-зелёных сочных веток, или гребенщика, тоже с зеленеющими, мелкими ветвями, но уже не прямыми, как у саксаула, а бесконечно разветвлёнными, чешуйчатыми, как у кипариса, и до того частыми, что весь куст - сплошная масса тёмной зелени, с огромными пушистыми кистями пурпурных цветов. А животная жизнь так и кипит на этих цветущих берегах. Что за разнообразие, что за множество птиц! На каждом шагу с шумом вылетает фазан из колючки и блещет на солнце радужными, металлическими отливами, резвятся в тёплом, живительном воздухе стада изумрудных персидских щурок, величаво парят над Дарьей орлы-рыболовы в пышном наряде юга, густокаштановые, с палевой головой, бархатно-чёрными крыльями и хвостом, на котором так и светится широкая белоснежная полоса... да не перечтёшь всех сыр-дарьинских птиц, даже и тех, на которых невольно остановится и глаз не посвященного в тайны зоологии, каков был этот офицер. Да и не одни птицы. Тут и звери не нашим чета. Прекрасен и грозен, могуч и неуловимо проворен, как восточный удалец-наездник, кроется в чащах сырдарьинской долины тигр, сторожа неуклюжего кабана, статного оленя или черноглазую красавицу, стройную, воздушно лёгкую дикую козу, родную сестру воспетой арабскими поэтами газели»

Николай Алексеевич Северцов.

Прогулка по озерам Центральной Азии.

Первой экспедиции на низовья Сыр-Дарьи, в 1857 - 1858 г.г., Северцов посвящает короткую главу, хотя экспедиция эта имела чуть ли не решающее значение в формировании его как исследователя Средней Азии. Этой экспедицией, по существу, открылась эпоха блестящего цикла северцовских путешествий.
Экспедиция эта была снаряжена на средства Академии наук. Руководство ею было поручено Северцову. Его ближайшими помощниками были назначены: молодой, талантливый, известный уже тогда ботаник И. Г. Борщов и препаратор И. Гурьянов - умный, знающий и честный человек.
В широких научных кругах к тому времени назрел интерес к неведомой тогда Средней Азии. Это видно и по тем разнообразным задачам, которые возникали в связи с организацией этой экспедиции.
Так, сохранилось письмо академика Рупрехта, в котором он просит внести в число задач Сырдарьинской экспедиции выяснение вопроса о происхождении некоторых лекарственных растений.
Рупрехт указывает, что ежегодно на Нижегородскую ярмарку привозятся из Бухары товары, имеющие широкое применение в русской медицине: Sumbul, Galbanum, Gummi ammoniacum, Assa foetida. «Дело чести образованного государства и обязанность Академии рассеять мрак, покрывающий вопрос о происхождении этих продуктов царства растений».
Академия наук, наряду с основными заданиями, предлагает также Северцову собрать «буде возможно» сведения «о подразделении киргизов Оренбургского ведомства на роды, отделения и подъотделения... и постараться определить, по личным наблюдениям, количество душ обоего пола, какое средним счётом можно при статистических соображениях полагать на 100 киргизских кибиток».
Председатель Географического общества писал, что «...с особенной благодарностью примет всякие сведения из области физической географии или этнографии, которые угодно будет г. Северцову сообщить Обществу во время его путешествия».
Основные задачи Академии наук были сформулированы в правительственном указе о разрешении экспедиции: «магистра Московского университета Северцова отправить с препаратором на 2 года к Сыр-дарье с целью доставления сему замечательному учёному наблюдений и разысканий по естественным наукам вообще и в особенности над влиянием свойств так названного Гумбольдтом «континентального, климата» на все проявления животной и растительной жизни».
18 мая 1857 г. маленькая экспедиция, напутствуемая всем учёным миром Петербурга, выехала на Оренбург (Чкалов) в двух тяжело нагружённых экипажах. Прибыли в Оренбург 17 июня. Тут, по случаю промедления с доставкой багажа, экспедиции пришлось задержаться.
Борщов производил ботанические, а Северцов - зоологические сборы. Здесь было положено начало большим зоологическим коллекциям Северцова. Здесь же был пополнен и состав экспедиции. К ней присоединился топограф Алексеев и несколько препараторов.
Только 3 августа Северцову, после длительной подготовки, удалось выступить из Оренбурга во главе своего небольшого отряда в сопровождении каравана верблюдов в двухгодичную экспедицию в дикие, почти неведомые тогда киргизские степи.
С самого начала экспедиции было ясно, что Северцов намерен решать целый комплекс задач: не прерывая зоологического сбора, он ведёт серьёзные геологические исследования.
Северцов не имел возможности детально заниматься изучением того или иного района, все геологические наблюдения он делал попутно, но его самые первые сведения о Мугоджарах и бассейне Эмбы и многие его выводы из научных наблюдений остаются неопровергнутыми и тем самым сохраняют свою научную ценность и поныне, а в начале XX в. данные Северцова были единственным достоверным источником об этом районе.
В одном из отчётов Геологического комитета за 1903 г. читаем: «...Кроме старинных указаний зоолога Северпова и ботаника Борщова в научной литературе не было фактического материала для всего обширного пространства (от Илецка до Аральского моря)».
Экспедиция двигалась по рекам Илеку и Темиру, кратчайшим путём к Эмбе. Северцов и Борщов делали при этом боковые экскурсии. Так, они осмотрели долину р. Аксу (приток Илека), найдя здесь залежи угля, северную, среднюю, а впоследствии и южную часть Мугоджар, Карачунгуль, где обнаружены были выходы нефти, и возвышенность Тугускен.
В низовьях Эмбы Северцов открыл выходы нефти в районах Кандарала, Манайли и др. Теперь приэмбинская нефть известна всему миру, тогда это были первые сведения о ней. После беглого осмотра Северцовым чинков Усть-урта весь отряд направился через Малые и Большие Барсуки к северному берегу Аральского моря и оттуда к низовьям Сыр-дарьи.
20 октября прибыли в форт No 1 (Казалинск). Таким образом, со дня выхода из Оренбурга «экспедиция сделала 2 500 вёрст, из них около 1 500 по местам, не посещённым прежде ни одним натуралистом». Наконец, Северцов прибыл в край, который так манил его ещё со встречи с Карелиным.
Его стремление в этот край ещё усилилось после беседы с офицером, вернувшимся с Сыр-дарьи зимой 1856 г. в Петербург, накануне выезда Северцова в экспедицию. Офицер этот, хотя и «восторженно», но «правдиво», так ярко нарисовал перед Северцовым картину сырдарьинской природы, что она, по словам самого Северцова, так и сохранилась в его памяти, хотя в действительности он наблюдал значительные расхождения с этим восторженным описанием.
Он так описывал, а я слушал и заранее радовался тому, что еду в этот рай земной для натуралиста вообще и для зоолога, специально занятого позвоночными в особенности. Конечно, я видел, что этот офицер отчасти восторженного характера, но правдив, и в его описании не было ничего выдуманного, а всё оправдалось на деле, когда я приехал на Дарью.
А между тем возбуждённые им ожидания были отчасти обмануты тем, что земной рай натуралиста показался мне некрасивым». С наступлением морозов, когда Сыр-дарья была крепко скована льдом, так что могла выдержать верблюдов, Северцов, Борщов и Алексеев с небольшим отрядом направились 5 ноября через лёд к югу, в «таинственные» Кызыл-Кумы. А Гурьянов с транспортом и коллекциями был послан в форт Перовский (Кзыл-Орда) для зоологического сбора.
«Обширные безводные пространства, которые нам пришлось пройти, были доступны только зимой, при снеге, - писал Северцов в своём отчёте, полученном Академией наук 1 февраля 1858 г., - во всякое другое время пришлось бы раздробить это исследование на несколько поездок из форта No 1 и форта Перовский».
Осмотрев развалины Джанкента, экспедиция направилась к побережью Аральского Моря, где не было еще ни одного европейца, не считая экспедиции капитана Бутакова, ведшей свои наблюдения с корабля. По дороге к Аралу исследовали сухое русло Куван-дарьи, откуда Алексеев начал топографическую съёмку пути.
Перейдя колодцы Сулу, Бусай, Бик-тау, Биль-куд до сухого русла Джаны-дарьи (приблизительно 43°30' с. ш.), пошли по нему вверх. Течение Джаны-дарьи до того времени было неизвестно и впервые нанесено на карту топографом Алексеевым.
От села Ак-кыра повернули на север по, направлению к Ходжа-ниазу, бывшей хивинской крепости. Здесь Северцов исследовал заливы Куван-дарьи и Джаны-дарьи. 12 декабря весь отряд прибыл в форт Перовский. Эту экскурсию по восточному берегу Арала можно считать началом второго периода экспедиции, длившегося с 9 ноября 1857 г. по 26 ноября 1858 г.
Исследования этого периода посвящены, главным образом, зоологическим и географическим вопросам, причём в центре внимания исследователей была Сыр-дарья в нижнем её течении. Во время этой поездки Северцов собрал ценнейшую коллекцию осенней и зимней фауны пустыни, дополнив её весной 1858 г. каракумскими и сырдарьинскими экземплярами.
В то время учёных занимала гипотеза усыхания Аральского моря. Северцов, живо откликавшийся на все новшества в науке, с большим интересом отнёсся и к этой гипотезе. Свою поездку на Арал он, с присущей ему добросовестностью, использовал также и для серьёзных исследований по данному вопросу.
Занятия эти привели Северцова к не признанному ныне выводу о том, что западные Кызыл-кумы, как и северные Кара-Кумы были прежде дном Аральского моря и что оно вошло в современные берега значительно позднее (в историческое время) Каспийского.
Занятый изучением «бывшего морского дна» и установлением его границ, отклоняясь для этого постоянно к побережью Арала для исследования его островов и прибрежных песков, Северцов не забывал также производить общегеографические и, в частности, метеорологические исследования.
Зоогеографические наблюдения Северцова и геоботанические Борщова дали чрезвычайно интересные результаты: было установлено, что постепенное отступление Аральского моря на запад оставило ясный отпечаток на флоре и фауне.
В зоне недавнего пребывания моря из растений замечены Calligonum, а из животных Podoces panderi, все виды Gerbillus, распространение которых не выходило за пределы указанной зоны. «Аральская поездка значительно дополнила наши исследования о связи распространения этих растений и животных с образованием новейших почв степи. Зоологические коллекции Северцова за эту 37-дневную поездку обогатились 96 видами птиц (380 экз.), 35 видами зверей (80 экз.), 26 видами амфибий и рептилий (100 экз.), 15 видами рыб (27 экз.) и 400 экз. беспозвоночных (при отчёте были ещё не разобраны).
Из этих показателей видно, что Северцов, коллекционируя, отдавал большое предпочтение птицам. Обилие экземпляров характерно для коллекции Северцова. Это выгодно отличает его от учёных того времени, которые, как правило, собирали коллекции небольшими сериями.
В январе и феврале 1858 г. работы экспедиции велись значительно слабее в связи со срочным вызовом Северцова родителями в Воронеж. Вернувшись 1 мая, он деятельно возобновил работу.
Ближайшей задачей его была поездка к горам Каратау, так как задуманная им ранее экскурсия в Центральный Тянь-Шань и к озеру Иссык-куль не могла состояться по политическим причинам. Однако и экскурсия к Каратау не состоялась. Скоро Северцову удалось всё же увидеть этот «заветный» хребет. Но, увы, в каких условиях и при каких обстоятельствах.
Прежде чем рассказать об этом трагическом посещении Каратау, следует напомнить, что весь этот район (нынешний южный Казахстан) был объят огнём национально-освободительного движения казахского народа, направленного против власти кокандского ханства. В описываемое время борьба обострилась в связи с восстанием казахских кочевых родов в Коканде против произвола ташкентского бека.
Борьба казахов жестоко подавлялась войсками кокандского хана. В годы путешествия Северцова кокандцы в пылу борьбы нередко заходили и в юго-западную часть Казахстана, уже к тому времени занятую русскими.
Отдельные шайки нападали на население, и иногда им удавалось грабить аулы, угонять табуны и т. п. Вот потому-то поездка Северцова на Кара-тау была небезопасной. Даже более близкие экскурсии нельзя было производить без конвоя. Надо было ждать случая, чтобы выехать в экскурсию вместе с отрядом.
Случай этот представился 17 апреля 1858 г. Отряд в 100 человек был послан из Перовска вверх по Сыр-дарье для рубки тополевого и джидового леса на постройки. Северцов выступил вслед за отрядом, взяв с собой препаратора Гурьянова, 8 казаков, 2 охотников и погонщика для верблюдов.
Остановились в покинутой кокандцами крепости Кумсуат. Отсюда Северцов, пренебрегая предупреждениями об опасности кокандских набегов, поехал на экскурсию к озеру Джарты-куль, километрах в двадцати от Кумсуата, уже входящему, по его сведениям, в русские владения. Там он рассчитывал на редкий и обильный зоологический сбор, и хотя у него возобновились приступы малярии, он всё-таки собрался ехать.
«Я был послан в степь не для отдыха, а для исследований, - пишет он, - надеялся пересилить болезнь и считал нарушением долга не выехать для наблюдений, когда мог держаться на лошади».
26 апреля Северцов выехал в сопровождении Гурьянова, трёх казаков и двух проводников. На Джарты-куль они прибыли в тот же день. К северу от озера, заметив двух козлят, они решили подстеречь приход матки, преследуя, по выражению Северцова, «жестокую затею» - подстрелить её для коллекции.
Северцов и Гурьянов залегли было в колючки, но скоро к ним подскакали их проводники с тревожной вестью, что вблизи шайка кокандцев. Северцов отослал их в лагерь за помощью, сам же с Гурьяновым и казаками столкнулся с кокандцами. Гурьянов, легко раненный, спрятался, по совету Северцова, в колючки, казаки успели ускакать. Николай Алексеевич остался один на дороге.
Впереди и сзади его были кокандцы. Один из них догнал Северцова и ранил пикой. «мною овладела злоба пойманного волка, кусающего своих ловцов с яростью безнадежного отчаяния, - пишет Северцов. - Я не надеялся спастись и, решившись не достаться им даром, метко, расчётливо прицелился в ранившего меня кокандца, пустил в него правильно досланную пулю, и его лошадь поскакала без седока, а он лёг мёртвым поперёк дороги, с простреленной навылет головой».
Удача эта воскресила у Северцова надежду спастись, но лошадь его споткнулась перед трупом, и это решило исход дела. В этот момент его настигли три гнавшихся за ним кокандца.
Повернувшись в седле для выстрела, Северцов не успел еще нажать курок, как вражеская пика вонзилась в его грудь и сняла его с лошади. Тут он выстрелил, но неудачно загнанная в ствол вторая пуля разорвала ружьё.
Теперь он оказался во власти одного взбешенного кокандца, другие два бросились за лошадью Северцова. Весьма образно говорит об этом сам Северцов в тех же своих воспоминаниях о плене: «кокандец ударил меня шашкой по носу и рассек только кожу; второй удар по виску, расколовший скуловую кость, сбил меня с ног, - и он стал отсекать мне голову, нанёс ещё несколько ударов, глубоко разрубил шею, расколол череп я чувствовал каждый удар, но, странно, без особой боли».
Спасло Северцова возвращение других кокандцев, которые остановили своего товарища. Им было гораздо выгоднее сохранить жизнь русскому пленнику: можно было за него и выкуп получить и избежать «мести» русских.
Поэтому они решили сохранить его и, связав ему руки, потащили его на аркане за лошадьми, предварительно обобрав. Шагов через 10 Северцова посадили на лошадь, привязав его ноги к стременам, так как больше он идти не мог и объяснил, как умел, по-киргизски, что «пеший конному не товарищ».
Скоро на место стычки прискакал отряд из 30 казаков под начальством русского офицера, но, несмотря на длительные поиски, найти Северцова не удалось: кровавый след его был уже заметён песком, а направление умышленно сбивал начальник кокандской шайки Дащан.
Подробное описание этого барантача и батыря Северцов даёт в той же своей работе «Месяц плена у коканцов». Замечательно, что Северцов даже не сердился на своих поработителей. И тут на первое место выступили его гуманное отношение к людям и научный подход к любому его действию. Он наблюдал Дащана скорее как учёный-натуралист, а не как пленник.
Дащан восхищал его удальством, ловкостью, силой и находчивостью. По собственному выражению Северцова, этот батырь вызывал в нём такой же интерес, как у натуралистов древние, вымирающие породы животных. 
Вечером 27 апреля, через сутки, израненного Северцова привезли в Яны-курган. О своём состоянии он пишет: «Кровь обильно лилась из моих ран, ничем не перевязанных, и капала на дорогу, - но боли я всё не чувствовал, а только слабость. Всё время я был в полной памяти и не слишком мучался своим грустным положением: я, от ударов, что ли, по голове, отупел и впал в какую-то апатию, мешавшую мне раздумывать о своём бедствии.
Всего сильнее я чувствовал жажду от потери крови. Между тем, я придумывал, как бы выманить от этих киргизов своё освобождение, да поскорее». На ломаном киргизском языке Северцов предлагал Дащану за себя выкуп.
Это оказало действие, но сразу отпустить Северцова Дащан не решался. Он заявил, что выкуп нужно уплатить яныкурганскому беку, себе же выговорил сумму в 200 золотых (1 000 рублей). Таких денег у Северцова не было, пришлось вооружиться терпением.
Яныкурганский бек сообщил начальнику сырдарьинской линии Данзасу, что Северцов взят в плен в качестве «атамана разбойничьей шайки», напавшей на мирный кокандский отряд. Северцова же тем временем повезли в г. Туркестан. Состояние его всё ухудшалось.
Он даже не мог сойти с лошади. Непромытые и неперевязанные раны болели. Рассеченное ухо он «заправил под шляпу, и оно впоследствии срослось, только с окошком посредине».
Однако, несмотря на тяжёлое состояние, Северцов, как истинный натуралист, и тут находил в себе силы «примечать», как он говорил, местность. Он даже записал впоследствии эти свои впечатления по пути к Туркестану: «Поверхность степи тут волнистая.
Почва везде суглинок; ближе к Угуз-миазу красный, железистый, как под Оренбургом, а далее жёлто-буроватый и везде с галькой, только с лошади я не разглядел, из каких горных пород она состоит, а сходить было некогда... жаль, потому что эта галька могла бы хоть намекнуть на геогностическое построение Кара-тау... Сильно меня занимали кулики, которых, как мне казалось, я прежде не встречал в степи.
В этой они гнездились, и я видел их парами. Были ещё жаворонки, а раз я видел вдали пролетавшего орла, но особенно часто попадались земляные черепахи». Замечательно образно он описывает окрестности Туркестана.
От него не ускользали подробности; взгляд больного путешественника после однообразной степи радует сочная зелень тенистых садов, которые сплошным кольцом окружают Туркестан; светлая проточная вода арыков, орошающих посевы джугары и проса; яркий луковичный купол мечети Азрет-Султана и, наконец, вид гор Каратау, которые были теперь уже совсем близко.
В Туркестане Северцов провёл пленником долгий месяц. Раны его воспалились и в некоторых местах дали злокачественные опухоли, угрожавшие гангреной. Видов на освобождение или на побег не было никаких.
Он думал, что в форте Перовском его считают погибшим, и впал в отчаяние. Кокандцы предлагали ему принять мусульманство, в противном случае угрожали вечной неволей или смертью на коле. Он с содроганием думал об этой пытке, вспоминая рассказы о казни Стотдарта и Конолли в Бухаре.
«Мое положение казалось мне таким безвыходным, что, отказавшись сперва лечиться, потому что раны сами заживут, так как они было и присохли, я обрадовался, когда многие раны открылись и стали портиться: на виске, на затылке, на ногах струпья сошли и явилось злокачественное нагноение и разложение тканей, особенно с дурным запахом на виске.
Там открывалась костоеда в расколотой скуловой кости; это мне показалось гангреной, и я с радостью, повторяю, стал ожидать скорой смерти от ран, вследствие мнимой гангрены, и не захотел лечением терять хоть этот один способ освобождения».
Богатырское здоровье Северцова, его упорная воля и обычная для него твёрдость были сломлены физическими и моральными пытками, но, оптимист по природе, он не мог долго предаваться отчаянию. Даже в этом, казалось бы безвыходном, положении он продолжал заниматься своим любимым, привычным делом: что мог записывал о природе страны, о быте и нравах населения, а главное, жадно ловил всевозможные сведения об излюбленном своем предмете - животных и птицах.
Больших трудов стоили ему его редкие наблюдения. Так, об одном из них он пишет: «Не держась за стену или не опираясь на кого-нибудь, я не мог ходить. Однако, несмотря на боль в ногах, я раз утром на батарее пошёл смотреть птицу, вывешенную в клетке и показавшуюся мне интересной: это была чёрная красноносая куропатка, не водящаяся в виденных мной частях России и киргизской степи».
Освобождение пришло неожиданно. Данзас, узнав о Северцове, потребовал у кокандцев немедленной выдачи пленника, и сам выступил с вооруженным отрядом по направлению к Джулеку. С этого момента освобождение Северцова стало реальностью.
Первые известия о нём Николай Алексеевич получил еще 10 мая. Он был так потрясён, что долго ничего не мог сказать группе кокандцев, успевших полюбить русского учёного и наперебой сообщавших ему эту радостную весть. «Этот день я блаженствовал так, что даже Туркестан мне нравился... немного помню на своём веку таких отрадных впечатлений».
Отказавшись ранее от лечения, Северцов теперь позволял лечить себя. Роль «врача» исполнял приставленный к Северцову в качестве переводчика Абселям - русский пленный, принявший мусульманство. Абселям лечил оригинальным кокандским способом, который заключался в том, что к ране прикладывалась сырая парная баранина, затем она присыпалась порошком, главной составной частью которого были толчёные черепашьи яйца.
Этот своеобразный способ лечения, очевидно, оказал своё действие, как и многие другие так называемые народные средства. Но главную роль в выздоровлении сыграл, конечно, сильный организм Северцова и вдохновлявшая пленника близость свободы.
20 мая Северцов выехал из г. Туркестана, а 27 мая, т. е. через 31 день после пленения, прибыл в форт Перовский. «Там мой истощённый вид казался страшным, - писал он, - а я, сравнительно с пережитым в Туркестане, уже чувствовал себя здоровым».
В конце июля Северцов уже настолько оправился, что был в состоянии ходить на охоту и совершать небольшие экскурсии. В одну из таких экскурсий ему показалось, на основании замеченных им дугообразных отложений иловатого песка с мелкой галькой, что между Кара-узяком и уступами Голодной степи проходит древнее русло протока, соединявшего когда-то озеро Балхаш и Аральское море.
Следы этого протока были до того ясными, что носили название Дарьялык - область реки. Но предположение о соединении указанных бассейнов, как теперь оказалось, не имеет под собой никаких оснований. Л. С. Берг, отвергая соединение Аральского моря с озера Балхаш, не сомневается в том, что Северцов принял за проток между ними старое русло рек Чу.
1 сентября Северцов, вместе со всеми своими сотрудниками, выехал в обратный путь. Заехав в Воронеж к родителям, он в конце февраля 1859 г. прибыл в Петербург. 

Источник:
Р. Л. Золотницкая.