Опасный» афганец не раз пытался спровоцировать АВ, преследуя свои корыстные цели, и разоблачить. «Он  с первой минуты принял меня за тайного эмиссара, путешествующего инкогнито в нищенском одеянии со спрятанными сокровищами, которыми он собирался во что бы то ни стало овладеть, запугав меня страшной угрозой - доносом, - пишет АВ. - Он часто уговаривал меня отделаться от этих нищих и идти в компании с ним. На это я отвечал, что дервиш и купец, будучи элементами разнородными, не подойдут друг другу и что речь о настоящей дружбе может идти только в том случае, если он откажется от пагубного порока употреблять опиум, совершит ритуал омовения и прочитает молитвы»

От Бухары до Самарканда. Небольшая пустыня Кёль-Мелик. Оживление на дороге вследствие войны. Вид на Самар­канд издали. Хазрети Шах-и Зинда. Мечеть Тимура. Цита­дель (арк). Приемная Тимура. Кекташ, или трон Тимура. Странная скамейка. Могила Тимура и его учителя. Автор посещает настоящую могилу Тимура в подземелье. Коран in folio, приписываемый Осману, переписчику Мухаммеда. Учи­лища. Старая обсерватория. Греческая и армянская библио­теки, не подвергшиеся, вопреки утверждениям, разграблению Тимуром. Архитектура общественных зданий не китайская, а персидская. Сегодняшний Самарканд. Его население. Дехбид. Автор решает возвратиться. Приезд эмира. Свидание с ним автора. Прощание с хаджи и отъезд из Самарканда.

При выезде из Бухары в Самарканд весь наш караван сократился до двух повозок. В одной сидел я с Хаджи Салихом, в другой - Хаджи Билал с родственниками. Натянув для защиты от солнца циновку, я думал спокойно расположиться на ковре, но это оказалось невозможно, так как вследствие сильной тряски наше­го примитивного экипажа нас кидало из стороны в сторону.
Из-за того, что мы все время сталкивались то лбами, то затылка­ми, голова ныла. К тому же в первые часы я страдал морской болезнью, испытывая муки гораздо более сильные, чем бывало на верблюде, от укачивания, подобного корабельному, которого я прежде столь боялся.
Несчастной лошади, впряженной в тяже­лую широкую повозку с нескладными, отнюдь не круглой формы колесами, которые едва поворачивались в глубоком песке или грязи, приходится везти еще кучера и торбу с кормом; поэтому правы туркмены, говоря, что не знают, как будут бухарцы оправдываться перед судом на том свете за истязание лошади, благороднейшего из животных. 
Поскольку мы выехали из Баведдина ночью, наш возница, родом кокандец, сбился с пути, не зная как следует дороги, и лишь под утро, а не в полночь, как предполагалось, мы прибыли в маленький городок Мазар, который отстоит от Бухары на пять ташей (фарсахов) и считается первой станцией на пути к Самарканду. Здесь мы остановились ненадолго и к обеду приехали в Шейх-Казим, где встретили нескольких наших това­рищей-пилигримов, которые шли через Гидждуван, и отдыхали вместе с ними до глубокой ночи. 
Мне уже ранее рассказывали много удивительного о процве­тании края между Бухарой и Самаркандом, но на сегодняшнем переходе, когда я и в самом деле по обеим сторонам дороги видел, за немногими исключениями, возделанные земли, мои, возможно несколько преувеличенные, ожидания все же еще не оправдались. Сюрприз ждал меня только на следующее утро, после того как мы миновали небольшую пустыню Кёль-Мелик, в ширину четыре и в длину шесть часов пути, где имеются караван-сарай и резервуар с водой, и вышли в район Кермине.
Тут, на третий день пути, мы зачастую через каждый час, а то и полчаса проезжали мимо небольшого базара, где всегда быва­ло по нескольку постоялых дворов и торговцев скотом и постоян­но кипящие гигантские самовары представлялись верхом цивили­зации и комфорта. Эти деревни в корне отличаются от деревень Персии и Турции, крестьянские дворы здесь лучше обеспечены дарами земли, и будь тут побольше деревьев, можно было бы сказать, что, начиная от Понтийских гор - так как там кончается вольная растительность, - это единственная область, где можно встретить места, похожие на наши, западные. Около полудня мы остановились в Кермине в прекрасном саду на берегу тенистого пруда.
Я все больше ценил общество моих друзей, потому что уже недалеко было время нашего расставания, и я с трудом привыкал к мысли, что обратный долгий путь из Самарканда в Европу мне придется совершить одному. 
Из Кермине мы отправились с заходом солнца, потому что ночная прохлада сулила некоторое облегчение для нашей вконец измученной лошади; в полночь мы остановились на два часа и наутро, еще до наступления зноя, добрались до следующей станции. По дороге я во многих местах заметил каменные мильные столбы, (Камень по-турецки - "таш", это слово употребляется также для обозначе­ния мили. Подобным образом возникло персидское "фарсанг" (в современном персидском - "фарсах")* *из "фар" ("высокий") и "санг" ("камень").) одни целые, другие развалившиеся, поставлен­ные еще Тимуром, что и неудивительно, так как Марко Поло во времена Октая нашел в Средней Азии регулярное почтовое сообщение.
Впрочем, вся дорога от Бухары до Кашгара носит еще следы былой культуры, часто прерывающиеся, но просле­живающиеся вплоть до самого Китая. Теперешний эмир тоже захотел отличиться и, чтобы польстить людскому ханжеству, повелел устроить в нескольких местах у дороги небольшие возвышения в виде террас для совершения молитвы; эти своего рода импровизированные мечети должны напоминать каждому прохожему об исполнении его долга. У каждого времени, таким образом, свои устремления. 
Сегодняшний вечер мы провели в деревне Мир, в мечети, возвышающейся среди красивого цветника. Я устроился спать неподалеку от пруда и очень удивился, когда около полуночи меня разбудили крики целой толпы ссорившихся туркмен. Это были всадники-текинцы, служившие во вспомогательных войсках эмира во время его похода на Коканд и возвращавшиеся теперь в Мерв с отнятой у киргизов добычей. Эмир хотел их цивилизо­вать и дал некоторым туркменам белые тюрбаны в надежде, что они снимут свои дикие меховые шапки. Они послушно носили тюрбаны, пока были на службе у эмира, а потом, как я слышал, продали их. 
Из Мира мы прибыли в Катта-Курган (Большая Крепость), где находится резиденция правителя губернии и живут самые знаменитые во всем ханстве сапожники. Так как в крепость с ее мощными каменными стенами и глубокими рвами ночью въе­хать было нельзя, мы остановились в придворном караван-сарае у самой крепости. (О Катта-Кургане, расположенном у канала Нурман, где сам я не смог побывать, Радлов рассказывает следующее "Мы расположились здесь очень хорошо, свои палатки мы разбили в роскошном саду эмира вокруг большого пруда в густых тенистых аллеях могучих карагачей.
Сад эмира довольно большой и, хотя он не соответствует нашим понятиям о парке при загородном дворце, тем не менее выгодно выделяется правильной планировкой, обычно здесь вовсе отсутствующей, своими гигантскими деревьями и красивыми широкими дорож­ками, обрамленными высокими вьющимися шпалерами виноградных лоз.
На краю сада стоит дом эмира, имеющий несколько флигелей и двориков. Это весьма приятное сооружение для проживания летом, не отличающееся, однако, никакими украшениями. В главном флигеле расположен большой зал с двумя окнами в сад, которые днем оставались открытыми, и галерея, ведущая во двор, расположенный с другой стороны. Во дворе - небольшая мечеть, а рядом с нею жилые комнаты чиновников.
Справа от главного здания - женские покои, в центре которых находится крытый дворик, куда свет попадает с потолка через башенное окно. Стены везде просто побелены. К этому дворику примыкает еще несколько других, для конюшен и служб. Здесь эмир каждое лето живет обычно один-два месяца, и здесь я услышал действительно ужасающие истории об его нравах. Его постоянно сопровождала целая свита женщин и мальчиков, и он требовал от своих дорогих подданных все нового товара.
Я предполагаю обойти молчанием эти стороны летней жизни, которая далеко превосходит самый изощренный разврат нашего цивилизованного мира. Сад эмира расположен приблизительно в полуверсте к югу от города. От него к городу ведет прямая, как стрела, дорога, каких я нигде больше в Средней Азии не встречал Сам город Катта-Курган построен почти в форме квадрата, и в середине каждой стороны имеются ворота: на южной стороне - Самарканд-Дарваза (Самаркандские ворота), на восточной - Айдер-Чаван-Дарваза, на северной - Базар-Дарваза, на западной стороне - Бухара-Дарваза.Она также построена в форме четырехугольника, замыкающего дворовое пространст­во. Летом медресе пустует В нем находились лишь два мюдарриса (учителя), хатиб, имам, муэдзин да еще 15 слепцов Зимой здесь будто бы бывает до ста человек. Базарная площадь - это улица со многими изгибами и поворотами. Она начинается на юге, у крепости, и тянется до Базар-Дарваза. В рядах домов по обеим сторонам ее - открытые лавки, большая часть которых по небазарным дням бывает заперта.Каждый день открыты лишь те лавки, в которых сидят ремесленники. На рыночной площади я видел только два караван-сарая. Дома большей частью, как уже говорилось, очень маленькие и чаще всего развалив­шиеся. Многие из них теперь стоят пустые, так как в них жили чиновники и солдаты. Жители самого города по большей части очень бедны, это главным образом ремесленники, рабочие и мелкие торговцы. Тут живет также 30 - 40 европейских семейств.Богатых купцов здесь всего двое или трое. В небазарные дни город совершенно пустынен, только на базарной площади увидишь группы людей, остальные улицы кажутся вымершими. Если мы с улицы через узкие ворота войдем во двор, то чаще всего сбоку от ворот под глиняной крышей, опирающейся на деревянные столбы, увидим кормушки для лошадей. В больших городах поблизости от базара, где население живет очень скученно, они находятся в широком проходе, ведущем в маленький дворик.В центре города на небольшой возвышенности стоит цитадель, довольно незначительная. Улицы узкие и извилистые, а дома и каменные стены большей частью наполовину развалившиеся. В городе я заметил только один сад, впрочем, группы деревьев стоят еще возле мечетей. Во всем городе имеется только одно здание, сложенное из кирпича, это мечеть, расположенная на базарной площади рядом с цитаделью. Она называется Медресе-и Накып и сооружена около 70 лет тому назад.

Двор чаще всего имеет квадратную форму и обнесен стеной, одна сторона которой служит одновременно стеной жилого дома. В дом можно войти через несколько небольших деревянных дверей с грубой резьбой, перед которыми возвышается терраса из утрамбованной глины в фут высотой. На террасе разостлано несколько ковров. Двери ведут в приемные комнаты главы дома, куда свет попадает через двор и через небольшие окна, заклеенные бумагой.
Стены приемных комнат чаще всего просто заляпаны глиной и только у богатых людей побелены или украшены затейливым орнаментом. Потолок белый, у богатых отделан красками и золотом. В стенах находятся ниши, и в них обычно хранятся чайная посуда и библиотека хозяина, состоящая чаще всего из полу-растрепанных книг. В ней всегда есть Коран. Пол в приемных комнатах чаще всего устлан туркменскими коврами, а на них разбросаны подушки в пестрых шелковых наволочках.
Для гостей поважнее в каждой комнате найдется толстое шелковое ватное одеяло. В другой стене двора есть дверь побольше, и в ней время от времени показываются детские головы, которые украдкой наблюдают за вновь прибывшим гостем. Эта дверь ведет во второй двор, который устроен в общем так же, как и первый, и служит для пребывания семьи". 
Здесь было полным-полно повозок, и вообще я заметил на дорогах поразительное оживление, так как поход вызвал рост перевозок между Бухарой и Кокандом. Из Катта-Кургана особая дорога ведет через пустыню в Карши; она, по-видимому, часа на четыре короче, чем дорога, ведущая туда из Самарканда, но путникам приходится брать с собою воду, так как на этом отрезке пути в пустыне имеется несколько колодцев для животных, а для людей колодцев совсем мало.
Я слышал, перед чайными лавками возчики и крестьяне вели разговоры о полити­ке, что здесь, в деревне, более дозволено, чем в Бухаре. Бедные люди с восторгом рассуждали о подвигах своего эмира; они рассказывали, что из Коканда он якобы дошел до Китая и что, распространив свою державную власть на весь Восток, он захватит также Иран, Афганистан, Индию и Френгистан, которые они считают соседними странами, и таким образом весь свет будет поделен между султаном и эмиром. 
Нашей пятой и последней станцией перед Самаркандом, после того как мы выехали из довольно значительного селения Карасу, был Даул. Наш путь лежал по возвышенностям, с которых были видны большие леса, простиравшиеся с левой стороны. Мне говорили, что они тянутся до половины пути к Бухаре и в них находят убежище узбекские племена хитай и кипчак, которые часто становятся яги (врагами) эмира, напасть же на них не так легко, потому что они знают все лазейки в своих лесах.Все, что я слышал в Бухаре, во многом охладило большие ожидания, которые я возлагал на Самарканд относительно его историческо­го значения, тем не менее мною овладело невыразимое любо­пытство, когда мне указали на возвышавшуюся на востоке гору Чобаната, у подножия которой лежала моя Мекка - цель моих стремлений. Поэтому я со вниманием разглядывал все вокруг. Через два часа, когда мы спускались с холма, я увидел наконец посреди хорошо возделанной местности город Тимура. Должен признаться, что первое впечатление от разноцветных куполов и минаретов, ярко сверкавших в лучах утреннего солнца, было своеобразным и очень приятным.
 
Так как Самарканд благодаря очарованию прошлого и из-за его удаленности считается в Европе чем-то необыкновенным, мы попытаемся, поскольку не можем воспользоваться кистью, опи­сать пером облик города. Поэтому я попрошу читателя сесть в мою повозку, тогда он увидит на востоке уже названную гору, а на конусообразной вершине ее - небольшой домик, где покоится Чобаната, святой покровитель пастухов.(Горы, которые почти непрерывной цепью тянутся в среднем
течении Зеравшана, к югу от него именуются в целом Шахрисябзскими горами, потому что в этих горах находится независимое от Бухары бекство Шахрисябз. Эти горы состоят из двух хребтов, из которых северный в своей восточной части называется Алтаба-Таг, а в западной - Каман-Баран-Таг, или Самаркандские горы. Южный хребет, на южном склоне которого стоит город Шахрисябз, называется Султан-Хазрет-Таг.
Эти горы весьма высоки, и во многих местах граница вечных снегов проходит значительно ниже их вершин. К западу горы немного понижаются, но все еще есть значительные горные цепи. Из Зеравшанской долины высоких гор я не заметил. К юго-западу от города Катта-Кургана начинается новая горная цепь, которая круто повышается по направлению к восточному плато и почти что острым углом вдается в Зеравшанскую долину на 6 - 8 верст. Эта горная цепь называется Тим-Таг.
Мне говорили, что к юго-востоку от этой цепи гор находится обширная равнина, простирающаяся якобы до Бухары и носящая название Орта-Чёль (Средняя равнина). Все эти южные горы террасами спадают до самой Зеравшанской долины, так что дорога между Катта-Курганом и Са­маркандом проходит большей частью вдоль крайних отрогов гор. От северных пограничных гор параллельно реке Пенджикент идут горы Шункар-Таг (Соколи­ные горы); приблизительно в 15 верстах от Пенджикента Шункар-Таг поворачи­вает на север и соединяется с южными отрогами Сандзар-Тага; последние поворачивают на северо-запад и тянутся до города Джизак.
К горам Сандзар-Таг с востока примыкают горные цепи Нуратанынг-Таги, которые отделяют Зеравшанскую долину от северных песчаных степей и защищают ее от песков. К югу от Сандзар-Тага тянется шириной в 10 - 15 верст цепь довольно высоких холмов, которые, волнообразно повышаясь и понижаясь, соединяются с южными отрога­ми Нуратанынг-Таги и образуют настоящий водораздел между Сырдарьей и Амударьей.В горах Сандзар-Таг берет начало речка Юлан-Ёттю (через нее может перебраться змея); эта речка пробивается между Сандзар-Тагом и Нуратанынг-Тагом и дает воду Джизаку. Главное направление гор Нуратанынг-Таг-с востока на запад, они начинаются у реки Юлан-Ёттю и тянутся, пожалуй, верст на 150 до города Нурата (Святой отец), откуда произошло и название гор. Главный гребень находится на севере и называется Кара-Таг (Черные горы). Он очень крутой и имеет несколько зубцов.

Южнее восточной части Кара-Тага почти особняком лежит горная цепь, носящая название Ходум-Таг; к ней с запада примыкают горы Караша-Таг, а к последним, почти параллельно Кара-Тагу, горы Ак-Таг. Ходум-Таг и Караша-Таг не особенно высоки и тянутся легкими волнами, Ак-Таг же крутой и имеет несколько зубцов, хотя он не так высок, как Кара-Таг. Кара-Таг и Ак-Таг сходятся в одну вершину у города Нурата. Заснеженных вершин в горах, ограничивающих Зеравшан с севера, я нигде не заметил.
Пространство между обеими горными цепями Нуратанынг-Таги, чаще всего шириной 15 - 20 верст, представляет собой не ровную долину, а перерезано более или менее высокими цепями холмов, которые в основном тянутся в направ­лении с севера на юг. ( "Долина Зеравшана в среднем течении" доктора Радлова в журнале Географического общества в Берлине. T. 6, вып. 5, 1871).). 
У подножия горы раскинулся город, по площади равный Тегерану, только застроен он не столь густо и производит гораздо более благоприятное впечатление благодаря своим замечательным зданиям и руинам. Прежде всего глаз с восхищением и удивлением останавливается на нескольких высоких куполообразных зданиях, возвышающих­ся на северо-востоке, четырех медресе (пиштак); издали кажется, что они стоят совсем близко друг от друга.
По мере приближения сначала открывается небольшой очаровательный купол, далее на юг - другой, более высокий; первый - это могила, а второй - мечеть Тимура. Прямо перед вами на юго-западной окраине горо­да, на холме, высится цитадель (арк); вокруг нее виднеются другие здания - мечети и надгробные памятники. Представьте себе все это в густой зелени садов, и вы получите слабое представление о Самарканде, слабое, потому что персидская пословица гласит: "Надо не только услышать, но и увидеть". 
Мы все знаем, едва ли надо и упоминать об этом, что первое впечатление от города, когда находишься на большом расстоя­нии от него, по мере приближения ослабевает, а при въезде исчезает совершенно. Тем более горько разочароваться в таком городе, как Самарканд, куда добираешься с неимоверным тру­дом и, как оказывается, тоже для подтверждения этой истины. Поэтому, когда мы, въехав через Дарваза-Бухара, довольно долго добирались через кладбище до жилой части города и мне пришло на память персидское стихотворение: "Самарканд - это жемчужина вселенной", я, несмотря на дурное настроение, от всей души расхохотался. 
Мы сначала остановились в караван-сарае около базара, где хаджи получают даровой постой, но в тот же вечер нас пригласи­ли в частный дом по другую сторону базара, неподалеку от могилы Тимура. Для меня оказалось приятным сюрпризом, что наш хозяин - служащий эмира, а точнее, ему доверен надзор за Самаркандским дворцом. 

Так как прибытия эмира из Коканда, где он закончил побед­ный поход, ожидали через несколько дней, мои спутники решили ради меня остаться в Самарканде и ждать, пока я не увижу эмира и не найду новых подходящих попутчиков-хаджи на обратный путь. Я воспользовался этим временем для осмотра достоприме­чательностей, которыми Самарканд, несмотря на свой жалкий вид, богаче любого другого города Средней Азии.
Пребывая в роли хаджи, я начал со святых, но так как все, даже то, что было интересно только с исторической точки зрения, оказалось связанным с той или иной священной легендой, я счел своим долгом осмотреть все, как того и желал. Здесь насчитывают несколько сотен мест паломничества, и приезжающие обычно соблюдают при посещении их определенную последователь­ность, в зависимости от важности мест или личностей.
Этой последовательностью при описании достопримечательностей Самарканда будем руководствоваться и мы, с той только разни­цей, что опустим те места и святых, которые не имеют значения для истории. 
1. Хазрети Шах-и Зинда. Настоящее имя этого святого - Касым бин Аббас; по-видимому, он был корейшитом; он поль­зуется здесь большим уважением как глава тех арабов, которые принесли в Самарканд ислам. Его гробница находится за преде­лами города, к северо-западу от него, вблизи городской стены, в здании, которое служило летней резиденцией великому Тимуру и которое до cero дня сохранило многое от своей прежней роскоши.
Все сооружение стоит на возвышенности, к которой ведут 40 довольно широких мраморных ступеней. Поднявшись наверх, попадаешь к зданию, расположенному в конце неболь­шого сада. Несколько узких коридоров ведут в большую комнату, а из нее направо узкий мрачный ход идет к столь же мрачной могиле святого. Помимо этой части здания, служившей мечетью, есть еще и другие комнаты, в которых разноцветный кирпич и мозаика сверкают великолепнейшими красками, словно они только вчера вышли из рук мастера.
В каждой вновь обозревае­мой комнате мы должны были совершать два рик'ата, и у меня уже болели колени, когда нас ввели в отделанное мрамором помещение, где хранятся три знамени, старый меч и панцирь, к которым прикладываются как к реликвиям великого эмира. Я совершил поклонение наравне со всеми другими, очень сомне­ваясь, впрочем, в подлинности этих вещей. Мне рассказывали также о мече, панцире, Коране и других реликвиях святого, однако ничего не показали. Напротив этого здания нынешний эмир велел построить небольшое медресе, которое имеет вид конюшен при дворце. 
2. Масджиди Тимур (мечеть Тимура). Эта мечеть располо­жена в южной части города и по своим размерам и роскошной отделке каши (цветными кирпичиками)очень похожа на Масджиди Шах, которую Аббас II приказал построить в Исфаха­не, правда, купол, в отличие от мечети в Персии, имеет форму дыни. Надписи из Корана золотыми буквами почерком "сульс" здесь самые красивые из всех когда-либо виденных мною, если не считать надписей в развалинах Султание. 
3. Арк (цитадель). К цитадели ведет довольно крутой подъем. Она разделяется на две части: внутреннюю и наружную; в пос­ледней находятся частные квартиры, а в первой располагается эмир. Хотя мне и расписывали дворец как замечательный во многих отношениях, я не нашел в облике этого обычного дома построенного едва ли сто лет назад, ничего любопытного!
Сначала мне показали комнаты эмира; одну из них, айнахане, всю выложенную осколками зеркал, считают чудом света, но меня она заинтересовала гораздо меньше, чем помещение, кото­рое носит название Талари-Тимур (приемный зал Тимура).
Это длинный узкий двор, окруженный крытой галереей; на фронталь­ной стороне его находится знаменитый кёкташ, т.е. зеленый камень, который служил эмиру троном; здесь-то, в этом огром­ном зале, и выстраивались соответственно рангу вассалы, спе­шившие сюда на поклон к нему со всех концов света. В середине зала, напоминающей арену, стояли три конных герольда, тотчас доносившие слова победителя мира до тех, кто располагался в самом дальнем конце его.
Так как камень был в четыре с половиной фута высотой, всегда какой-нибудь пленный знатно­го происхождения служил вместо скамеечки. Поразительно, что, по преданию, этот огромный камень, при уже упомянутой высоте имеющий десять футов в длину и четыре в ширину, был достав­лен сюда из Бруссы. По правую сторону от камня в стену вделан кусок железа в форме половины кокосового ореха, на котором куфическим почерком вырезана арабская надпись.
Его привезли сюда из сокровищницы султана Баязида Йилдырыма, и он будто бы служил амулетом одному из халифов. На стене высоко над камнем я увидел два фирмана, написанные золотом, почерком дивани, один - султана Махмуда, другой - султана Абдул Меджида, которые были присланы из Стамбула эмиру Саиду и эмиру Насрулле и заключали в себе как рухсат-и намаз, т.е. официаль­ное позволение молиться, (А именно молиться по пятницам, что всякий суннит может делать только с разрешения халифа или его представителей.) так и введение в должность кравчего.
Присвоение ее бухарскому эмиру издавна входило в правила этикета. Нынешние эмиры обычно только при восшествии на престол принимают почести, восседая на кёкташе, обычно же к нему приходят лишь благочестивые пилигримы, которые про­износят три фатихи и с особым благоговением касаются головой того места, откуда когда-то приказы их прославленного монарха разносились до самых дальних уголков Азии.
В Самарканде о Тимуре говорят так, будто известие о его смерти пришло из Отрара только вчера, и меня как османа спросили, с какими чувствами иду я к могиле такого великого человека, от которого наш султан потерпел ужасное поражение. 
4. Турбати Тимур (могила Тимура) находится к юго-востоку от города. Здесь стоит красивый мавзолей с великолепным куполом, окруженный стеной. По обеим сторонам довольно высоких ворот - два маленьких, похожих на большой, купола. Пространство между стеной и мавзолеем засажено деревьями, должно быть, это был сад, но теперь все это в страшном запустении. Вход в мавзолей - с востока, фронтон его, согласно предписанию, обращен к Мекке (кибла).
Сначала попадаешь как бы в вестибюль, а уже оттуда - в сам мавзолей, построенный в форме восьмиугольника диаметром десять небольших шагов. Посредине, под куполом, на почетном месте, находятся две могилы, обращенные головами к Мекке. На одной лежит очень красивый темно-зеленый камень в 2 пяди шириной, около 6 паль­цев толщиной и 10 пядей длиной, расколотый надвое. (О том, отчего раскололся камень, ходят разные рассказы.
Одни говорят, что победоносный Надир-шах велел привезти камень себе и в пути тот расколол­ся. Другие утверждают, что он с самого начала состоял из двух кусков и что это будто бы подарок китайской (монгольской) принцессы.) Это могила Тимура. На другой лежит черный камень такой же длины, но немного пошире; это могила Мир-Сейида Береке, учителя Тимура, возле которого пожелал быть похороненным признательный великий эмир.
Вокруг этих могил есть еще не­сколько других, больших и маленьких, где покоятся жены, внуки и правнуки эмира, но, если я не ошибаюсь, они были перенесены сюда из разных частей города уже впоследствии. Надгробные надписи на персидском и арабском языках, без каких-либо титулов, даже надпись на могиле эмира, очень просты, только слово "кёреген" написано повсюду. 
Что касается внутреннего убранства мавзолея, то чрезвычай­но искусно выполненные арабески с богатой позолотой и вели­колепной синевой лазури в самом деле поразительно красивы. Гробница Месуме Фатьмы (Сестра имама Ризы умолила халифа Мамуна дать ей разрешение навестить брата, жившего в ссылке в Тусе.
По дороге туда она умерла в Куме, и ее гробница, внутри которой до меня не бывал ни один европеец, - высокочтимый объект паломничества) в Куме (Персия) не может идти в сравнение с мавзолеем, несмотря на то что отделка ее роскош­на, тогда как красота мавзолея скромна. В головах могил стоят два рале (столы с откидными крыльями), куда на Востоке кладут священные книги и перед которыми муллы день и ночь по очереди читают Коран.

За это они получают из вакфа (благо­честивого учреждения) этого тюрбе хорошее жалованье. Их, так же как мутавалли (инспекторов), издавна берут из ногайскихподземную татар, поэтому и теперь там было несколько светловолосых старших смотрителей. 
Я нанес визит мутавалли и целый день был его гостем. В знак особого расположения он разрешил показать мне , т.е. настоящую, гробницу - честь, которой редко удостаиваются даже местные жители. Мы спустились по длинной узкой лестнице, которая начинается у входа и ведет в комнату под мавзолеем. Эта комната - точная копия лежащей над нею не только по своим размерам, но и по украшающим ее арабескам. Могилы располо­жены здесь в том же порядке, что и наверху, только их не так много.
Утверждают, что в могиле Тимура много сокровищ, но это неверно, так как противоречит законам ислама. Здесь тоже есть рале, и на нем лежит написанный на коже газели Коран большого формата. Меня многие уверяли, ссылаясь на надежные источники, что это тот самый экземпляр, который написал Осман, секретарь Мухаммеда и второй халиф, и что Тимур привез эту реликвию из сокровищницы султана Баязида из Бруссы и она с давних пор в тайне хранится здесь, так как мусульманские властители наверняка стали бы враждебно отно­ситься к Бухаре, если бы узнали об этом. 
На фронтоне тюрбе так, что каждому бросается в глаза, белыми буквами на синем поле написано: "Сделал бедный Абдулла, сын Махмуда из Исфахана". Дату я не смог найти. Шагах в ста от этого здания высится другой купол, более простой архитектуры, но достаточно древний. Здесь покоится любимая жена Тимура, которую также почитают как святую. Сбоку, на высоте купола, привешено что-то вроде растрепанного мотка, говорят, что в нем - муи-саадет, волосы из бороды пророка, и что они уже много лет защищают треснувший со всех сторон купол от падения. 
5. Медресе. Некоторые из них еще населены, другие опустели и скоро превратятся в развалины. Лучше всего сохранились Медресе-Ширдар и Тиллякари, построенные, правда, гораздо позже времени Тимура. Медресе Тиллякари богато украшено золотом, отсюда идет и его название, что значит "сделанный из золота".
Оно построено в 1028 (1618) году богатым калмыком по имени Еленктош, принявшим ислам. Та часть его, которую называют "ханака", и вправду так богато отделана, что ее может превзойти только мечеть имама Ризы. Напротив этих медресе находится Медресе-Мирза Улуг, которое в 828 (1434) году велел построить внук Тимура, страстный любитель астрономии, чье имя оно и носит. Уже в 1113 (1701) году медресе сильно разрушилось.
Здесь я позволю себе привести слова источника, которым я пользовался: "В кельях вместо учеников поселились ночные совы, а двери вместо шелковых занавесей закрывала паутина". В этом здании помещалась всемирно известная обсер­ватория, строительство которой было начато в 832 (1440) году под руководством Гияс ад-Дина Джемшида, Муайида Кашани и ученого израильтянина Силах ад-Дина Багдади и завершено под руководством Али Кушчи.
Это была вторая и последняя обсерватория в Азии. Первая была возведена известным своей ученостью Неджм ад-Дином в Mapare при Хулагу. Мне показы­вали место, где находилась обсерватория, но я смог различить лишь кое-какие следы, оставшиеся от нее. Эти три медресе образуют главную площадь, или Регистан, Самарканда, которая, правда, меньше, чем Регистан в Бухаре, но заполнена лавками и постоянной гудящей толпой. 
На некотором расстоянии от них, вблизи Дарваза-Бухара, виднеются развалины когда-то великолепного Медресе-Ханым, построенного китайской принцессой, женой Тимура, из желания прославиться; в нем, как говорит легенда, была тысяча учеников, и каждый из них получал из вакфа по 100 тилля годового содержания. Эта цифра наверняка сильно преувеличена, но раз­валины, на которых уцелели три стены и высокое фронтальное стройное здание более чем в 100 футов высотой (пиштак), свидетельствуют о былом великолепии.
Уцелевшая часть с баш­нями и искусным порталом сплошь выложена мозаикой прекрас­ного, ни с чем не сравнимого цвета и притом такой плотной, что мне с невыразимым трудом удалось отколоть чашечку цветка, от которого у меня сохранился в целости только внутренний бутон­чик из трех наложенных друг на друга лепестков.
Вопреки разорению, совершаемому с ревностным усердием, внутри, где теперь расположилось депо конных повозок, сдаваемых внаем для поездок в Коканд или Карши, все еще видна мечеть с чудом сохранившимся гигантским рахле, и еще многие десятилетия самаркандцам будет что ломать и крушить, пока они не унич­тожат все окончательно. 
Помимо названных монументальных памятников есть еще отдельные башни и куполообразные постройки, творения про­шедших веков. Насколько это было возможно, я обследовал их все, но, несмотря на все мои старания, не смог обнаружить никаких следов знаменитой греческой и армянской библиотеки, которую, согласно широко распространенному преданию, по­бедоносный Тимур перевез в Самарканд для украшения своей столицы.
Эта басня, каковой я ее считаю, обязана своим проис­хождением чрезмерному патриотизму армянского священника по имени Хаджатор, который будто бы приехал из Кабула в Самар­канд и там нашел огромные фолианты на тяжелых цепях в баш­нях, куда ни один мусульманин не осмеливался войти из страха перед джиннами.
Позже, если я не ошибаюсь, один французский ученый включил эту басню в "Историю армян", и так как мы, европейцы, не менее жителей Востока любим позабавиться вся­кими вещами, окруженными таинственным мраком, нам, т.е. нашим исследователям древностей, захотелось поверить, что азиатский завоеватель мира отправил несколько сот мулов, нагруженных греко-армянскими манускриптами, за 120 перехо­дов в свою столицу, для того чтобы его татары принялись изучать иноземные языки и историю. 
Насколько мала наша вера в существование упомянутой библиотеки, настолько категоричны возражения против любых утверждений, приписывающих самаркандским памятникам архи­тектуры китайский характер. Правда, границы сферы влияния Китая отстоят только в 10 днях пути, но ведь до самого Китая 60 дней езды, поэтому человек, имеющий хотя бы малейшее пред­ставление о закрытых границах "Небесной империи", сразу поймет, как мало общего могут иметь китайцы с закоренелыми мусульманами, не в меньшей мере сепаратистами. 
Надпись на фасаде гробницы Тимура, с которой по стилю и украшающей ее отделке более или менее схожи все остальные монументы Самарканда, ясно доказывает, что мастерами были персы, и достаточно лишь сравнить эти памятники с памятника­ми Герата, Мешхеда и Исфахана, чтобы увидеть, что это искус­ство - персидское. 

Но довольно о прошлом и истории Самарканда. В новом городе, стена которого высится на расстоянии часа езды от развалин старой стены, (Возможно, эти развалины просто указывают прежние границы предместий, так как Р. Г. де Клавихо, приезжавший в 1403 г. в составе посольства ко двору Тимура, рассказывает (как это явствует из перевода К. Р. Маркхэма, с. 172), что цитадель стояла на краю города, т.е. там, где и сегодня.
Пространство между упомянутыми развалинами стены, где есть также глубокий ров, и новыми стенами было, вероятно, заселено, но не принадлежало к городу.) шесть ворот и несколько сохранившихся еще с прежних времен базаров, где продаются знаменитые кожаные изделия и со вкусом изготовленные деревянные седла, эмаль на которых сделала бы честь любому европейскому мастеру. Во время моего пребывания в городе Тимура на базарах, больших площадях и улицах была постоянная давка, потому что все было запружено вернувшимися из похода войс­ками.
Обычное же число жителей составляет, вероятно, не более 15 - 20 тысяч, из них две трети - узбеки, треть - таджики. Эмир, главная резиденция которого находится в Бухаре, имеет обык­новение каждое лето проводить здесь два-три месяца, потому что Самарканд лежит более высоко и преимущества в климате очевидны. В отличие от Бухары, где стояла гнетущая жара, в Самарканде оказалось очень приятно, только вода, которую мне расхваливали как аби-хайят (амброзию), была чрезвычайно плоха.
Очень красив Дехбид ("Десять ив"), место паломничества и одновременно отдыха, расположенный в часе езды от Самар­канда по другую сторону Зеравшана; там живут потомки Махдум-А'азама, умершего в 949 (1542) году и здесь же похоронен­ного. У них есть свой ханака (монастырь), и они очень госте­приимно принимают паломников.
Хотя Дехбид и расположен еще несколько выше Самарканда, все-таки поразительно, что я увидел здесь в середине августа в тени большой аллеи, которую велел в 1632 году посадить диванбеги Наср в честь вышеупо­мянутого святого, тутовые ягоды, которые даже в полдень были прохладными. По дороге в Дехбид мне показали место, где был знаменитый Баги-Чинаран (Тополевый^104 сад), по развалинам можно определить, где стоял дворец, а деревьев совсем не видно. 
Хотя мы и не можем согласиться с жителями Средней Азии, которые все еще пользуются выражением "райский Самарканд" в применении к нынешним развалинам, все же нельзя не при­знать, что древняя столица Средней Азии по своему положению и благодаря окружающей ее роскошной растительности - самый прекрасный город в Туркестане. Уроженцы Коканда и Намангана ставят, правда, свои города выше, но прежде чем отдать им пальму первенства, хотелось бы увидеть их своими гла­зами. 
Пробыв в Самарканде восемь дней, я твердо решил возвра­титься на запад ранее упомянутым путем. Хаджи Билалу, правда, хотелось взять меня с собою в Аксу; он обещал отправить меня либо через Яркенд, Тибет и Кашмир в Мекку, либо, если улыбнется счастье, через Комул в Биджинг (Пекин), но Хаджи Салих отговаривал меня, ссылаясь на чересчур дальнее расстоя­ние и на слишком маленький капитал, имевшийся в моем распоряжении.
"Ты, может быть, и дойдешь до Аксу, пожалуй и до Комула, - говорил он, - потому что там есть мусульмане и братья, готовые воздать тебе должные почести как дервишу из Рума, но дальше все наводнено одними черными неверными; они если и не помешают тебе идти, то и не дадут ничего. Идя через Тибет, ты, может быть, и найдешь попутчиков из Кашгара и Яркенда, но я не могу взять на себя ответственность и везти тебя с собою в Коканд, где все в страшном беспорядке из-за недавней войны.
Коканд тебе надо увидеть, приезжай туда, когда все успокоится, а в данный момент тебе лучше всего вернуться через Герат в Тегеран вместе с попутчиками, которых мы тебе нашли". Слова моего благородного друга сильно подействовали на меня, и тем не менее я еще несколько часов боролся со своим первоначальным решением. Путешествие по суше в Пекин через древние земли татар, киргизов, калмыков, монголов и китайцев путем, на который не отважился бы даже Марко Поло, было в самом деле грандиозно!
Однако голос благоразумия шептал мне: пока довольно! Мысленно я бросил взгляд на расстояние, которое осталось позади, и увидел, что даже теперь у меня нет предшественников ни в отношении длины пути, ни в способе его преодоления; тогда я сказал себе, что было бы прискорбно пожертвовать уже накопленным опытом, как он ни мал, ради опасной и неопределенной цели. Мне всего 31 год, думал я, у меня еще все впереди, а теперь лучше вернуться.
Хаджи Билал пошутил, что у меня не хватает мужества; может быть, европейс­кий читатель согласится с ним, но местный опыт научил меня, что в данном случае нельзя пренебрегать турецкой пословицей: "Лучше яйцо сегодня, чем курица завтра". 
Мои приготовления к отъезду были уже в полном разгаре, когда эмир торжественно въехал в город; об этом событии было объявлено за несколько дней, и множество народа собралось на Регистане, сам же въезд не ознаменовался особой пышностью. П
роцессию открыло около 200 сарбазов, натянувших поверх нескладных бухарских халатов какие-то изделия из кожи, по каковой причине они стали называться регулярными войсками, сзади них ехали всадники со знаменами и литаврами, сам же эмир Музаффар ад-Дин и его сановники в белоснежных тюрбанах и широких шелковых одеждах всех цветов радуги походили скорее на женский хор в опере "Навуходоносор", чем на татарс­ких воинов, и лишь свита, в составе которой выделялись несколь­ко кипчаков с характерными монгольскими чертами лица, воору­женных стрелами, луками и щитами, напомнила мне, что я в Туркестане.
День въезда эмир объявил народным праздником, и по этому поводу на Регистане поставили несколько гигантских котлов, в которых готовили царский плов. В каждый котел клали мешок риса, трех разрубленных на куски баранов, огромную сковороду бараньего жира, из которого у нас сделали бы пять фунтов свечей, и небольшой мешок моркови. Так как плова давали сколько угодно, все ели и пили отважно. 
На другой день был объявлен арз, или публичная аудиенция. Я воспользовался случаем, чтобы представиться эмиру в сопро­вождении своих друзей, и был очень удивлен, когда при входе во внутренний арк нас остановил мехрем и сообщил, что бадевлет (его величество) желает видеть меня одного, без спутников. Не только я, но и мои друзья заподозрили недоброе. Я последовал за мехремом, целый час меня заставили ждать и ввели затем в одну из комнат, которые я уже ранее осматривал.
Эмир возлежал на красном суконном матраце в окружении рукописей и книг. Я быстро собрался с духом, прочитал короткую суру с обычной молитвой за здравие государя и, произнеся "аминь", которому вторил эмир, не дожидаясь разрешения, сел рядом с повелителем. Мое смелое поведение, вполне соответствовав­шее, впрочем, званию дервиша, удивило эмира. Я давно разучил­ся краснеть и потому спокойно выдержал пристальный взгляд эмира, который хотел, очевидно, смутить меня. 
- Хаджи, ты, как я слышал, приехал из Рума для того, чтобы посетить могилу Баха ад-Дина и других святых Туркестана. 
- Да, таксир (мой повелитель), но вместе с тем и для того, чтобы насладиться созерцанием твоей благословенной красоты (джемали мубарек - обычное выражение вежливости). 
- Странно! И у тебя не было никакой другой цели? Ведь ты прибыл сюда из столь дальних краев. 
- Нет, таксир! С давних времен моим самым горячим жела­нием было увидеть благородную Бухару и чарующий Самарканд, по священной земле которых, как справедливо замечает шейх Джелал, следовало бы скорее ходить на голове, а не на ногах. Впрочем, у меня нет никаких других занятий, и уже давно я стал джихангеште (странствующим по миру) и перехожу с места на место. 
- Как? Ты - со своей хромой ногой - джихангеште? Просто поразительно. 
- Таксир, я - твоя жертва (равносильно нашему "извини"). Твой прославленный предок (Тимур, от которого ложно выводят свое происхождение нынешние бухарс­кие эмиры, был, как известно, хром, поэтому враги называли его Тимур - ленк (Тамерлан), хромой Тимур.) страдал тем же недостатком, а ведь он был джихангир (победитель мира). 
Этот ответ пришелся эмиру по душе, он стал расспрашивать меня о путешествии и о том, как мне понравились Бухара и Самарканд. Мои замечания, которые я все время старался расцвечивать персидскими стихами и изречениями из Корана произвели на него хорошее впечатление, потому что он сам мулла и недурно знает арабский язык. Он велел выдать мне серпан (одеяние) (Собственно сер-та-пай, т.е. "с головы до ног", одеяние, состоящее из тюрбана, верхнего платья, пояса и сапог.) и 30 тенге, а при прощании приказал еще раз навестить его в Бухаре.
Получив эмирский подарок, я как сумасшедший кинулся к своим друзьям, которые не меньше меня радовались моему счастью. Как мне передали, - вероятно, так оно и было, - Рахмет Би представил обо мне двусмысленное до­несение, поэтому эмир принял меня недоверчиво. Перемене его мнения я всецело обязан исключительно гибкости своего языка. В этом случае вполне оправдала себя латинская пословица: "Quot linguas calles, tot homines vales".
После этого спектакля друзья посоветовали мне спешно уехать из Самарканда и, не останавливаясь даже в Карши, как можно скорее перебраться на другой берег Оксуса, где у госте­приимных туркмен-эрсари я смогу дождаться прибытия кара­вана, идущего в Герат.
Пробил час прощания; чувствую, что перо мое не в силах достоверно передать читателю мучительную сцену расставания с моими благородными друзьями, которые были расстроены не меньше меня. Шесть месяцев мы делили ве­личайшие опасности, которыми нам угрожали пустыни, раз­бойники и стихии; неудивительно, что исчезла всякая разница в положении, возрасте и национальности и мы стали считать себя одной семьей.
Разлука означала в наших глазах смерть; да и могло ли быть иначе в этих краях, где снова увидеться друг с другом почти невозможно? У меня сердце готово было разор­ваться при мысли, что этим людям, моим лучшим друзьям на свете, которым я обязан своей жизнью, я не могу раскрыть свое инкогнито и принужден их обманывать. Я проложил путь к этому, хотел попытаться, но религиозный фанатизм, встречаю­щийся еще даже в просвещенной Европе, имеет страшное влияние на мусульман.
Мое признание в поступке, который по законам Мухаммеда считается смертным грехом, (Меня, как муртада, т.е. изменника, закидали бы камнями до смерти.) может быть, и не разорвало бы сразу все узы дружбы; но каким горьким, каким ужасно горьким было бы разочарование для искренне рели­гиозного Хаджи Салиха! 
Передав меня пилигримам, вместе с которыми я должен был добираться до Мекки, и отрекомендовав как можно лучше, как брата или сына, мои спутники проводили меня после заката солнца до городских ворот, где нас дожидались повозки, нанятые моими новыми спутниками до Карши.
Я плакал, как ребенок, когда, вырвавшись из последних объятий, занял свое место в повозке; мои друзья тоже заливались слезами, и еще долго они стояли на том же месте, воздев руки к небу, испрашивая мне для долгого пути благословение Аллаха.
Я несколько раз обора­чивался, но вскоре они исчезли, и я видел только купола Самар­канда в матовом свете восходящей луны. 

Источник:
Вамбери Арминий. "Путешествие по Средней Азии". 1867 год.

Использованы фотографии
с сайта http://rus-turk.livejournal.com