Географы-исследователи природы Таджикистана.

«Никакие рассуждения не в состоянии указать человеку путь, которого он не хочет видеть»

 Ромен Роллан.

21 марта 1874 года доктор Столичка, я и капитаны Биддольф и Троттер выехали из Янги-гиссара в Сириколь и Вахан. Все число наших спутников, считая и нас самих, простиралось до 41 человека, имевших при себе 58 верховых и вьючных лошадей. Нас сопровождали юзбаши Рустам и пять кашгарских солдат, которые вместе с пятью пенджабскими сипаями составляли наш конвой до Вахана и обратно. Впереди нас ехал рейсайдар Мухамед-Афзал-хан, отправившийся предварительно с письмом к правителю Вахана, мир-фатех-Али-шаху, которым тот извещался о предположенном нами посещении его. Мухамед-Афзал прибыл в Кила-Пяндж, столицу Вахана, 2 апреля и превосходно распорядился всем, что было нужно нам по приезде туда.
Первый переезд наш был до Игиз-Яра, большой деревни на краю равнины и последнего населенного пункта перед вступлением в горы. Дорога шла к юго-западу, через несколько цветущих селений, посреди отлично-обработанной местности. Девять верст за Игиз-яром дорога вошла в горы, вдоль по притоку Янги-гиссарской реки. В этом месте выход сирикольской дороги на равнину защищен старым китайским укреплением, расположенным на левой стороне потока и состоящим из высокой стены с бойницами, которая тянется по обоим берегам узкой речной долины или ущелья.
Равнина сохраняет свою плоскую поверхность до самой подошвы высоких кряжей, без малейшего перехода в волнистую местность, так что горы кажутся точно выходящими из моря. Небольшая укрепленная постройка в четерех с половиною верстах вверх по потоку защищает дорогу, отделяющуюся тут к стороне Кашгара, через Опал. Небольшие отряды солдат расположены на обоих этих постах.
Киргизы составляют население страны между равниною и Сириколем. Они живут почти исключительно своими табунами и стадами, едва пытаясь возделывать небольшие клочки земли в низменных долинах. Они были приветливы и внимательны к нам во все время путешествия.
Мы всегда находили у них, на местах наших остановок, приготовленные юрты, что продолжалось почти до Таш-кургана, за два перехода до которого мы вступили в обитаемую оседлыми жителями часть сирикольской долины.
Киргизские юрты, имея отверстие наверху, позволяют разводить внутри их огонь и были несравненно удобнее наших собственных палаток, в которых господствовала суровая зима. Признаки весны начинали уже показываться, когда мы оставляли Ярги-гиссар, но мы почувствовали себя среди глубокой зимы, как только вступили в горы. Речки были замерзшими, везде лежал снег и часто выпадал новый, что продолжалось до самого Вахана и во время нашего пребывания там.
Выпадение снега в этих местностях вообще происходит в феврале и марте, а сохраняется он до апреля и мая. Мы жалели, что наше путешествие совершалось почти в самое неблагоприятное время для исследования Памирского нагорья, но как выбор не зависел от нас, то пришлось трудиться при тех условиях, какие были на лицо. Тюркские возчики, которых мы наняли в Кашгаре, сильно не жаловали наступление холодов и на третий день пути отказались идти далее.
Мы однако помнили, что, во все время наших путешествий по Восточному Туркестану, нас считали за гостей эмира и один намек, сделанный юзбаши на невыгодные последствия от упорства возчиков, заставил последних идти далее.
Те же люди, чрез две недели, следуя по Сарахэду и находя, что погода дурна, снова бросили-было вьючных лошадей и объявили решительно, что хотят возвратиться с сирикольцами, шедшими в то время в Таш-курган, но юзбаши Рустам успел так убедить их зачинщиков в необходимости продолжать нашу поездку «пока он не умрет», что более беспорядки уже не повторялись. Это было совсем не то, что с уроженцами Индии, которые сопровождали нас в этом трудном путешествии и с замечательною храбростью и твердостью переносили холод и тягостные работы.
Мы шли вдоль по притоку Янги-гиссарской реки, хорошею дорогою, до перевала Каск-асу (12850 ф), который миновали на четвертый день. Снег и лед делали этот перевал очень трудным, хотя в обыкновенное время он легок. Наши вьючные лошади кое-как, взобрались на вершину, но, при спуске, вследствие вновь выпавшего снега, пришлось заменить их яками, которых нам дружески доставили киргизы. Здесь к нам присоединился Хиат-Мухамед, киргизский юзбаши, военный начальник киргизов Сирикольского округа и в то же время заведующий дорогами, которые ведут в Янги-гиссар и Яркент.
Он считал себя природным киргизом, но его правильные черты лица, густая борода, большой рост и мускулистое сложение делали его очень непохожим на представителя этого народа. Он больше напоминал кипчаков, которые составляли переход от кочевых обитателей Туркестана к оседлым. Хиат-Мухамед доставил много ценных сведений, которые потом не раз подтверждались из расспросов у сирикольцев, вакхов и киргизов. Он сопровождал нас до Таш-кургана и присоединился к нам опять в этом городе на обратном нашем пути из Вахана.
Верст на 45 от конца равнин по сирикольской дороге, горы очень круты и обрывисто высятся над долинами. Тополи, ивы и трава растут вдоль речек, но склоны гор лишены всякой растительности. Пройдя это расстояние, видишь, что горы установятся более пологими и округленными, летом же они представляют превосходные пастбища, на которых откармливаются стада киргизского скота.

Спуск с Каск-асу приводит в Чигил-Гумбазу (сорок куполов), где мы надеялись найти какие-нибудь любопытные развалины. Мы ожидали этого еще и потому, что слышали прежде о месте, которое называется Чигил-Ситунь (сорок столбов), а соединяя эти два представления, о куполах и столбах, мы уже составляли идею о постройках более замечательных, чем все виденные нами в Восточном Туркестане. Но в действительности мы нашли только одну или две куполообразные киргизские могилы в разрушенном состоянии и узнали, что название местности происходит от сорока подобных же, рассеянных по окрестности. Дорога в этом месте раздваивается именно, ветвь ее, длиною в 165 верст, идет к Яркенту, направляясь к востоку вдоль по долине Чарлинг, орошаемой речкою.
Во времена китайского владычества этот пункт был занят караулом. Ручьи, которые берут начало с южной стороны Каск-асу и с восточной Таруга, соединяются здесь и образуют Чарлинг, который впадает в Яркент-дарью.
Пятый день пути привел нас на Торугский перевал (13 330 ф), который вместе со всеми окружающими горами был покрыт глубоким снегом. Мы видели на этом проходе множество снежных фазанов (snow pheasants). Ивы и тополи обильно растут в нижележащих долинах и дают большой запас топлива. Обработка полей в небольшом размере замечена была в Бас-Робате, между Таругским и Чичикликским перевалами.
Ручьи, сбегающие с гор, сливаются у Бас-Робата в один, который течет в направлении к Яркент-дарье. На шестой день мы достигли подошвы большого, отлогого возвышения, ведущего к Чичикликским проходу, равнине и озеру (14480 ф). На трех или четырех верстах этого переезда пришлось тянуться по Танги-Тару (узкой дороге), едва ли не самой дурной части пути за все время нашей экспедиции. Танги-Тар есть очень узкое ущелье, с ручьем, который бежит по камням и обломкам скал, местами наваленным в таком изобилии, что едва остается проход.
Пещеры, высеченные в стенообразных обрывах по сторонам теснины, в особенно узком месте, показывают, что в прежние времена по проходу вела искусственная дорога выше теперешнего уровня вод. Сопровождавшие нас киргизы утверждали то же. В этом ущелье есть несколько горячих ключей, имеющих температуру 37° Р., и такие же находятся в соседнем проходе Ямбулаке (горячем ключе). Береза, ива и огромный можжевельник живописно росли тут.
Так-как в жаркое время года теснины Танги-Тар и Шинди бывают непроходимы от многоводия протекающих по ним речек, то дорога тогда поднимается на высокие перевалы Ямбулак и Кок-Мониок. Оба эти перевала приводят на равнину Чичиклик и к маленькому озеру того же имени, которые связываются между собою небольшим ущельем, образованным соседними горными кряжами.
Снег на Чичикликской плоскости был глубок, и наши лошади, измученные уже переходом предыдущего дня по скалам и полузамерзшему потоку Танга-Тара, имели тяжелую работу, особенно на спуске по каменистому оврагу Шинди, который направляется к Сирикольской реке, до коей мы достигли 28-го марта. Здесь мы остановились в первой сирикольской деревне, имеющей обработанные поля. Я без труда объяснялся с жителями, которые все владеют персидским языком, служившим нам для бесед.
Отсюда мы шли восемнадцать верст на запад, по открытым берегам Сирикольской реки, до западного спуска с Кок-Мониока и до впадения речки Тагармы, где главная река, протекающая с юга, делает крутой поворот на восток. Открытая Сирикольская долина начинается здесь и тянется к югу на очень значительное расстояние до Конжутского горного кряжа. Мы провели 29 числа в открытой долине у небольшого военного поста, в шести верстах от укрепления Таш-кургана, где нас приветствовали посланные от кашгарского губернатора Сириколя.
На следующий день, 30-го, мы вступили в Таш-курган и были гостеприимно встречены самим Хассан-шахом, который выехал на некоторое расстояние на встречу нам. Его сопровождала конная стража, замечательно хорошо устроенная и красиво одетая, да и сам Хассан-хан показался нам наилучше обмундированным офицером из всех, состоящих на службе аталыка-гази. Он имеет чин токсабы или начальника знамени. По нашему счету Таш-курган отстоит от Янги-Гиссара на 186 верст; общее направление пути - югозападное.
Сирикольская долина находится на высоте 10.250 футов над морем. Она простирается на 12 верст к северу от Таш-кургана и, омываемая рекою с востока, тянется на большое расстояние к югу. Средняя ширина ее около 4 1/2 верст. Земледелие сосредоточено главным образом в западной половине равнины, на 22 - 23 верстах, выше и ниже укрепления. Им занимаются исключительно таджики. Нижние части долины, орошаемые рекою, служат пастбищами, на которых скот быстро жиреет.
Дома построены из камня и глины и собраны в деревни и поселки, а не рассеяны по полям, как около Кашгара и Яркента. Многие деревни из виденных нами очень бедны; дома в них полуразрушены или даже брошены совсем после выселения обитателей в Кашгар.
Во время китайского владычества в Восточном Туркестане Сириколь управлялся собственным, наследственным владетелем, который впрочем присягал на верность Китаю. Через каждые два или три года он должен был являться в Яркент для уплаты номинальной дани, за которую был отдариваем ценными вещами, а также золотом и серебром. Деньги эти считались китайцами платою за охрану Сириколем дорог к стороне Бодакшана, и их приходилось на год 14 ямб, или несколько более 1250 рублей.
Якуб-бек в первые годы своего управления Кашгарией слишком был занят делами на востоке, чтобы обращать внимание на запад, и от того Сириколь оставался самостоятельным владением до 1868 года, сначала под управлением Бабаш-бека, а потом, с 1865 года, второго его сына, Алиф-Бека, так-как старший сын, Абул-Ассам, был слаб умом. Якуб-бек, не зная последнего обстоятельства, поддержал Абул-Ассама, который за это обещал подчиниться кашгарскому аталыку и сам явился к нему в Турфан.

По открытии ошибки, Алиф-бек был вызываем к разбирательство дела, но испуганный задержанием старшего брата, побоялся отдаться в руки грозного аталыка. Поэтому последний послал в 1868 году войска противу ослушника, и Алиф-бек, при приближении их, бежал в Вахан, не сделав и попытки сопротивления.
Абул-Ассам получил чин и место в армии Якуб-бека, с назначением жительства в Аксу, где он и находится ныне, Алиф-же-бек нашел убежище у Фатех-Али-шаха, мира ваханского, горца независимого и великодушного, который, говоря его собственными словами, сказанными мне, находил постыдным отказать в хлебе и жилище несчастному изгнаннику.
Сирикольский народ, как говорят, был сильно привязан к Алиф-беку, и аталык, боясь восстаний с его стороны, тем более, что сирикольцы были шииты, а не суниты, - переселил их всех, в 1870 году, в Кашгар. Но через два года изгнания, они были возвращены на родину. Ныне их есть до 600 семей, составляющих от 2500 до 3000 душ и живущих в долине Сириколь и в соседней равнине Тагарма. Они, повидимому, довольны кашгарским управлением и ценят мир и безопасность, которыми наслаждаются, не боясь более жестоких набегов от канжутов, киргизов и шигниев, которым прежде часто подвергались, причем канжуты и шигнии не стеснялись захватывать их в плен, для продажи в рабство.
Сирикольцы суть магометане-шииты. Они говорят, что уже семь поколений их живут на нынешних местах, как особый народ, но что предки их были выходцы из разных стран: Бодакшана, Вахана, Шигнана, Индустана, Канжута и Туркестана. «Наш язык, говорил мне местный мулла, Дада-Али-шах, есть смесь языков всех этих стран.
Персидский язык, впрочем, также в употреблении у сирикольцев, как и у всех жителей верховьев Окса и соседних им местностей. Они видимо отличаются от киргизов, узбеков и жителей Восточного Туркестана, имея правильные черты лица и густые бороды. Их способ приветствия состоит в поднятии руки ко лбу. 
Расспрашивая об их книгах и рукописаниях, я узнал, что все они погибли давно во время неурядиц и набегов торговцев рабами, от которых сирикольцам приходилось страдать много лет. Мулла говорил, что у него были разграблены все книги во время одного из аламанов (набегов), которых он помнит на своем веку не менее двадцати; теперь, мол сильною властью Якуб-бека, эти набеги более не повторяются.
Старинное имя Таш-кургана есть Варшиди. Развалины последнего представляют четырехугольник с башнями и состоят из обломков нетесанного камня. Повидимому эти руины не очень древни и ни в каком отношении они не замечательны.
Иезуит Бенедикт Гоес, прошедший через Сириколь в 1602 - 1603 г.г., был единственным европейцем, который до нас видел эту местность, по пути из Вахана в Яркент. Некоторые другие отчеты описывали укрепление, как постройку из тесаного камня, и относили его сооружение к очень отдаленному времени, напр. к эпохе легендарного завоевателя Афрасиаба. Мулла, которого я расспрашивал, отозвался незнанием, говоря, что здание древнее всей истории его народа.
Постройка стен сходна с таковыми же во многих старых деревнях, где воздвигались каменные башни для защиты жителей от разбойников. Земледелие производит, главным образом, ячмень, бобы, морковь и репу. Домашние животные суть верблюды, яки, мелкие лошади, волы, овцы и козы. Здешние яки меньше тибетских; они употребляются для вспахивания полей, но как при этом их нужно за сопротивление, много бить, то их можно употреблять только с подручною лошадью.
Падеж, бывший несколько лет тому назад, уничтожил всех коров и волов, а потому новый рогатый скот приобретен из местностей, лежащих ниже. Из диких животных здесь водятся Ovis Poli, козел и птицы разных пород. Для одежды вообще употребляются овчины, с покрышкою из грубого сукна, как в Вахане и вообще во всех окрестных странах. Овчинные ичиги с крепкою кожаною подошвою, бумажный или шерстяной кушак, овчинная шапка, когда можно с небольшею бумажною оберткою в роде чалмы-довершают обыкновенный наряд туземцев.
По временам грубые бумажные одежды заменяются более роскошными, для которых материалы, получаются из Яркента и окружающих его деревень. Для покрышки зданий и для других строительных надобностей, тополь есть единственное дерево, какое можно добыть, и он растет группами близ деревень.
Плакучие ивы очень изобильны вдоль многочисленных ручьев и канав на плоских долинах. Климат суров. Хассан-шах, теперешний губернатор, ознакомившийся с ним в течении пяти лет, говорит, что здесь есть только два времени года; лето и зима, из которых первое продолжается три месяца, а второе девять.
Сирикольская река берет начало из Тагдунгбаш-Памира и Канжутского хребта, в разстоянии, примерно, 120 верст от Таш-кургана. Она носит несколько названий: Тагдунгбаш, Ташкурган, Сириколь, Тизнаф - от большой деревни в низовьях ее, - и Яркент-дарьи - от местности, где протекает главный рукав всей речной системы.
Это был значительный поток, когда мы его пересекали в первый раз, 29 марта; между тем совершенная прозрачность воды, постоянство высоты ее днем и ночью и суровость холода убеждали, что в это время он был на обыкновенном зимнем, т. е. низшем уровне. Оставив долину, он направляется к востоку и, как сказывали нам, верстах в 75 соединяется с Тоном, столь же большим потоком, берущим начало в Канжутском же хребте. Дорога в Каргалык, с ветвью на Яркент, тянется вдоль реки.
Когда мы возвращались из Вахана, то пробовали идти по ней, но нам сказали, что Тонский перевал, через горы того же имени, который нужно было проходить по этой дороге, недоступен ранее времени созревания абрикосов, т. е. не ранее чем еще через месяц. Алиф-бек, бывший правитель Сирикольский, рассказывал мне о трудностях этой дороги, где снег виделся по горам и летом. Сирикольская долина, тянущаяся сначала на значительное расстояние к югу, поворачивает потом к западу и сливается с Тагдунгбаш-Памиром, который кажется просто наиболее высокою ее частью.
Этот Памир на севере имеет в соседстве Малый Памир, от которого однако же отделен широким хребтом, связанным неразрывно с горами Неза-Таш, к западу от Сириколя. Киргизы пасут на Тагдунгбаше свои стада по всем землям, которые считаются кашгарскими, т.е. верст на 120 от укрепления Таш-курган.
Тагдунгбашские киргизы были первоначально подвластны Канжуту, но лет семь или восемь назад, они были атакованы и разграблены ханзайцами (Hunza-people, поэтому перешли в Сирикольсый округ и остановились на Тагарме. Когда Сириколь подпал под власть кашгарцев, то и Тагдунгбаш-Памир был присоединен к Джитышару, и его прежние обитатели номады пасут теперь свои стада уже в совершенной безопасности.
Дочь Газан-хана, теперешнего правителя Ханза-Канжута, есть одна из жен Якуб-бека, и это обстоятельство, в связи с грозною репутациею эмира, имело последствием уменьшение грабежей и захвата рабов со стороны жестоких канжутцев. Мир Фатех-Али-шах ваханский, зять ханзайского правителя, также пользуется подобным их снисхождением. Он рассказывал мне, что, по жалобе аталыка, он употребил свое влияние на Газан-хана и убедил его прекратить разбои его подданных на кашгарских землях и по дороге из Яркента в Тибет.
Дорога из Сириколя в Ханзу пролегает по Тагдунгбаш-Памиру до спуска на южную сторону хребта Мустага, и разстояние здесь, как говорят, немногим больше 150 верст. Покатая на север Тагдунгбашская плоская возвышенность, повидимому, постепенно приводит к гребню кряжа, судя по рассказу Рузуллы, уроженца Джаму, бывшего солдатом на службе магарадьи кашмирского, попавшегося в плен к канжутцам, которыми был продан в рабство. Я расскажу здесь историю его плена и освобождения собственными его словами: «Девять или десять лет назад я был одним из 80 кашгарских солдата, которые держали гарнизон в укр. Чаброте, в Ханзе.
Здесь находилось также много канжутов, которые, согласившись между собою, врасплох напали на нас и забрали в плен. Четверо из нас, именно три индуса и один мусульманин, были убиты в стычке. Мы были распределены между победителями и проданы как рабы. Я достался одному тагдунгбашскому киргизу и провел с ним три года на Тагдунгбаше и в Сириколе, после чего он променял меня одному алайскому киргизу на верблюда.
Я отправился с новым моим хозяином на Алай через Тагарму и Кизыл-арт, где меня посылали пасти коров и овец. Становясь стар и слабее, правитель алайских киргизов, Тимур, сын Ашнадыра, возвратил мне, через шесть лет, мою свободу и отослал с некоторыми из своего народа в Кашгар. Мы остановились в доме Абул-Рахмана, к которому Тимур нас направил. Тот спросил меня-откуда я родом, я отвечал-из Индии, на что он мне сказал, что теперь есть англичане и с ними индустане.
Я отправился к ним и нанялся в мою теперешнюю должность.» - Рузулла был в последствии отправлен на Ак-таг, по дороге из Яркента к Каракораму, для склада там запаса и провизии, нужной для обратного нашего путешествия, и наконец сопровождал нас в Кашгар.
Его показания относительно Тагдунгбаш-Памира сходятся со сведениями, прежде того добытыми г-м Шау. Теперешнее укрепление Таш-курган построено войсками аталыка-гази из камня и глины и занимает положение, господствующее над развалинами древнего Варшиди. Оно служит местопребыванием окружного управителя, Хассан-шаха, энергического, решительного человека, родившегося, как говорят, в Каратегине. Он выказал чрезвычайную подозрительность относительно нашего вступления в форт и объяснил вежливо, но твердо, что не желает, чтобы туда входил кто-нибудь из нас.
Когда он встретил нас, при нашем прибытии, то проводил с церемониею в приготовленный для нас лагерь из войлочных юрт, в небольшом расстоянии за фортом, постаравшись впрочем провести окольною дорогою, так-как прямая, проходит под стенами укрепления. При отъезде его я выразил желание отдать ему визит в тот же день и спросил о времени; когда это будет удобнее для него но он поспешил просить нас не безпокоиться, прибавив, что мы, как гости, должны быть посещаемы им, а не обратно.
Я принял это за условную фразу вежливости и послал после полудня нашего юзбаши сказать ему, что, если ему приятно, я готов посетить его теперь же. Это заставило его тотчас же прибыть к нам в лагерь, Мы стояли около Таш-кургана два дня, и перед отъездом я опять послал юзбаши предложить управителю мой визит, но результат был прежний: он сам пришел повидаться с нами и сказал, что ему стыдно принять нас в таком бедном помещении, каково даже самое лучшее в укреплении, и просил не думать об отдаче визита, прибавив, что и то уже большая честь для него, что мы хотели его посетить.
Это, вместе с замечанием, которое он сделал одному из наших слуг, зашедшему в форт, убедило нас отказаться от всякой попытки снять вид древних развалин с разстояния более близкого, чем несколько сот шагов. Мы, впрочем, прошли через эти развалины по дороге в Вахан и достаточно видели их, что бы составить о них понятие.
Равнина Тагарма лежит верстах в четырех к северо-востоку от Сирикольской долины и имеет ту же высоту над морем. Это есть прекрасная, открытая площадь, в виде полумесяца, длиною около 18 верст, а шириною 10, растянутая от юго-запада к северо-востоку и хорошо орошенная потоком, который уходит через северо-восточный конец ее и впадает в Сирикольскую реку. Она обильно покрыта травою, а вдоль ручьев растут ивы.
Многочисленные горячие ключи окружены растительностью, развившеюся не по времени года. Кроме ее обитателей, сирикольцев, которые живут в деревнях и занимаются земледелием на плоскости, сто семей киргизов рода Тайят, управляемых бием Крумчи, пасут тут свои стада. Равнина эта отделена от Кизыл-артской, на север низкими, округленными горами, составляющими отроги двух противоположных хребтов Неза-таша на западе и Тагармы на востоке.
Особый кряж образует водораздел между равнинами, при чем на север от него воды стекают в озеро Малый Каракуль, которое, как нам говорили, отстоит на 30 верст отсюда; а на юг есть сток в речку Тагарму. Проход Бердыш ведет с водораздела через хребет Неза-таш в долину Ах-таш, которая тянется почти параллельно Кизыл-арту. Он находится в близком соседстве с восточным концом Большого Памира и около 60 верст выше Ак-балыка, точки слияния Ак-су и стока озера Большого Каракуля.
По рассказам киргизов, подтвержденным ваханцами и другими лицами, знакомыми со страною, Кизыл-артская равнина простирается, в северном направлении, от Тагармы до Алая, почти на 200 верст{6}. Она отделена от Алая горным хребтом, перевал через который нетруден. Кизыл-артское плоскогорие лежит почти на той же высоте, как Тагарма, и имеет тот же характер, будучи хорошо орошено и обильно травою и годными на топливо кустарниками.
Оно ограничено с востока горным хребтом, простирающимся в направлении к коканскому Терек-дивану и к Алаю, а с запада горами Неза-таш. Малое Каракульское озеро лежит в нижнем, а Большое в верхнем конце этого плоскогория. Первое из сих дает начало Гезу или Яман-яру, который течет к востоку, у подошвы Мустага (или пика Тагармы, 25.500 ф.) в Кашгарскую равнину и здесь соединяется с многочисленными рукавами или каналами Кашгарской реки.
Озеро, как говорят, имеет от 22 до 30 в. в окружности и очень глубоко. Большой Каракуль имеет в окружности от 60 до 75 верст. Он принимает воды, текущие с Алайского хребта, и дает начало Мурхабу, который течет к западу и, оросив Шигнан и Рошан, впадает в Окс. Кизыл-артское плоскогорие постоянно занято 1.000 семействами киргиз и кипчаков, которые ушли из Кокана семь лет назад, под предводительством теперешнего старшины, Абдул-Рахмана.
Мы простояли около Таш-кургана два дня, чтобы сделать приготовление к дальнейшему путешествию в Вахан. Зима была необыкновенно долга и сурова, и мы ожидали значительных трудностей на пути через Малый Памир от глубоких снегов и сильно холодных ветров. Погода, во время нашей стоянки в Сирикольской долине, была ясная и мы имели из лагеря славный вид на величественный пик Тагарму, который лежал верстах в пятидесяти к северу и имеет, по мнению капитана Троттера, 25.500 ф. над морем.
Он представлялся одною массою снега и льда и блистал многими ледниками. Смысл слова Сириколь был предметом споров между разными писателями и географами. Сначала вообще думали, что это значит «желтая долина», от тюркского сарик - желтый, и коль - долина.
Но Хассан-шах объяснил мне, что, по его мнению, слово это есть испорченное персидское Сир-и-кох, от высокого положения места. Найдя, что долина эта составляет продолжение Тагдунгбашского Памира, я считаю последнее объяснение очень вероятным, потому что Сир-и-кох есть буквальный персидский перевод тюркского Тагдунгбаша, и оба значут «голова горы“ (т. е. верхняя часть, темя). Нет ничего естественнее, что говорящие по персидски сирикольцы, при водворении своем в долине, дали ей персидское имя, буквально передающее тюркское.
Мы готовились перейти через знаменитую «Крышу мира», Бами-дуниа. Под этим именем долго изображали на наших картах сравнительно неизвестный Памир. Первые путешественники через Памир, писавшие о нем, были китайские богомольцы Хой-сэн и Сун-юн, которые прошли тут в 518 г. по Р. Х., а за ними следовал, в 644 г., знаменитый Хюэн-цан. После того посетили его славный средневековый путешественник Марко-Поло, в 1272 году, и патер Бенедикт Гоес в 1602 г.
Отчеты всех их, однако же были слишком общи, неопределенны и не давали точного понятия о природе этой страны. В 1838 году Вуд был первым из новейших европейских путешественников, посетившим Большой Памир и проследившим течение Окса до одного из главных его источников. Его точное и полное описание дороги из Кила-Пянджа к западному концу озера Большого Памира, как мы убедились сами, посетив те же места, оставляет желать немногого.
Азиатский агент полковника Монгомери, Мирза, прошел из Вахана через Малый Памир и был первым, кто связал бассейны Окса и Тарима цепью съемки, сопровождаемой несколькими определениями широт. Файз-Бахш, в 1870 г., пересек Большой Памир по дороге к Сириколю и Яркенту, и доставил подробный и полезный дневник своего путешествия. Все это, однако же, оставляло много сомнений относительно топографии Памира в обширном смысле этого слова.
Единственные полезные описания Большого Памира на восток от озера были слишком скудны и не давали ясного представления, об обширной степи между Вудовым озером и Алаем. Течение Ак-су от восточного конца Малого Памира к северу казалось невероятным по причине существования там равнин, более высоких, чем Малый Памир, и донесение столь старательного наблюдателя, как Мирза, относительно продолжения Малого Памирского потока к востоку, еще больше подтверждало это мнение.
Между тем географические распросные сведения, собранные покойным Гейуордом, и данные, доставленные Мухамед-Аминем и Файз Бахшем, показывали существование в предполагаемой равнине впадины, по которой от Ак-таша течет река на северо-запад, к Дарвазу. Полковник Юль, в своем введении к изданию Вудова «Окса», показал, что вопрос об этом потоке был очень важен для обсуждения топографии Памира. Другие сомнительные пункты были: существование двойных стоков у памирских озер, существование кизыл-артского Каракуля и общий характер Памирской, так называемой, степи.
Сведения, которые мы получили о равнине Тагармы от киргизов, ваханских проводников (из которых иные говорили, что живали в последние годы даже на Алае) и другие, решают, мне кажется, довольно определительно вопросы о направлении стоков обоих Каракульских озер. Полковник Юль, в своем введении, говорил об этом предмете, что наибольшее число показаний его времени склонялось в пользу Каракуля с западным стоком, а г. Шау был первым, пролившим некоторый свет на разсказ о двойном стоке, восточном и западном, сообщив, что есть поток, действительно направляющийся к востоку из Малого Каракуля.
Мы оставили Таш-курган 2 апреля, конвоируемые Хассан-шахом, который сопровождал нас до устья Шинданской теснины, выводящей из долины к западу, на бадакшанскую дорогу. Губернатор ехал на прекрасной туркестанской лошади, сбруя которой была украшена золотом. То была первая и единственная лошадь этой породы, виденная нами в Туркестане. Она была серая, с легким, мускулистым телом, тонкою шеею, сухощавою головою и твердою поступью, которая свидетельствовала о железной силе.
Первый день нашего путешествия привел нас за 24 версты на юго-запад, к подошве перевала Неза-таш, у Шинданского потока, который течет по теснине того же имени и впадает в Сирикольскую реку. Ущелье местами чрезвычайно узко и завалено обломками скал, высящихся с обеих сторон. Упавшие камни и быстрота потока делают дорогу особенно дурною на много верст. В верховье ущелья живописно росли ивы и колючие кустарники, а горы утратили суровый характер и стали более округленными и плоскими.
Наш лагерь раскинулся на снегу. Но травянистые пастбища, непокрытая снегом, были найдены по близости в размере, достаточном для наших лошадей, которые жадно ели траву, предпочитая ее рубленой соломе, смешанной с зерном. Трава была сходна с тою, которую мы находили во многих частях Памира и в долине Ах-таш; густая, с приятным запахом, похожая на английское луговое сено, она сильно нравилась нашим животным.
Судя по тому, что мы видели в конце зимы, легко поверить ее утучняющим свойствам летом, о чем говорят Марко-Поло и другие путешественники и о чем сказывали нам ваханцы.-Неза-таш,  невысокий каменный рог, называется так от копьевидной острой скалы, находящейся по близости от места нашей стоянки.
На второй день мы прошли через Неза-ташский перевал (14, 920 ф.), ведущий через высокий хребет, который тянется почти к северо-западу, и остановились на ночлег при устье оврага, направляющегося отсюда к стороне долины Ак-Таш, сделав вообще 25 верст в направлении к западу. Ночью выпал снег, и наше путешествие нетолько в этот день но и в три следующие, на протяжении 117 верст, было совершено по снегу. Мы нашли на ночлеге изобилие травы, разбросанной клочками по местности, а на топливо имели хворост.
Здесь к нам присоединились несколько сирикольцев с яками и лошадьми, посланные Хассан-шахом, чтобы сопровождать нас в Вахан. Ничто не может превзойти гостеприимства и внимания к нам эмира за все время нашего долгого и трудного путешествия: мы и все наши спутники были обильно снабжены провизиею и на каждом ночлеге, будь он в самой пустынной части Памира, не смотря на снег и длину переезда, находили всегда какой-нибудь обед, приготовленный людьми, заранее высланными вперед.
Было приказано дать сильный конвой для сопровождения нашего из Таш-кургана, и только мы сами нашли, что для безопасности нашей довольно небольшой кучки людей, следовавшей с нами из Янги-гиссара, почему поехали дальше, не увеличив числа наших спутников.
В последствии я узнал, что наш юзбаши, Рустам, был хорошо снабжен золотом с приказанием употреблять его на покупку всего нужного в Вахане. На третий день пути мы следовали по долине Ак-таш до ее верховья, где она сливается с Малым Памиром, простирающимся от востока к западу, при чем кажется, что та же самая долина делает поворот, переходя из северо-южного направления в восточно-западное. Ак-ташская (бело-каменная) долина заимствует свое название от высокой беловатой скалы, стоящей у ея верховья, на востоке; река же, которая тут течет к северу, называется Ак-су.
Мы шли вдоль этой реки до Малого Памира и даже по нем, и сняли течение ее до Газа или Ой-куля (Гусиного озера), лежащего по средине этого Памира. Это есть та самая река, на которую я выше указал, как на доказательство, приводившееся в подтверждение восточного направления стока памирских вод. Известный Мирза, на которого обыкновенно ссылались по отношению к Ак-су, вероятно потерял из виду течение ее, благодаря глубокому снегу, который лежал у подошвы Малого Памира и в верховье Ак-ташской долины, когда он проходил тут в феврале 1869 года, относительно же малая высота гор в этом месте могла заставить его думать, что река ушла через Неза-ташский хребет на соединение с Сирикольской рекой.
Я могу ограничиться воспоминанием, что Мирза работал при очень затруднительных условиях и мог делать исследования и наблюдения лишь тайком, чтобы отклонять, по возможности, подозрение, с которым на него смотрели. Но вообще мы подтверждали чрезвычайную точность его сведений.
Мы достигли Мало-Памирского озера на четвертый день пути из Таш-кургана, пройдя в два последние дня 68 верст в общем западном направлении от Ак-ташской долины. Термометр показывал-16° Р., но мы больше страдали от холода, чем на Тянь-Шане, в январе, когда морозы доходили до 26° Р. Там воздух в долинах был тих, а здесь мы встретили сильный западный ветер, которого пронзительность только увеличивалась от того, что мы шли на встречу ему.
Обстоятельство это и отражение солнечных лучей от снега в ясный день 9 апреля произвели то, что лица у нас были обморожены, а глаза сильно воспалены. И в довершение неприятностей этих двух дней, мы потеряли след, который занесен был снегом в верховье Ак-ташской долины, через что ход наш очень замедлился.
Долина Ак-Таш, верстах в девяти от своей вершины, лежит на 12.600 футах над морем. Она направляется от Малого Памира к северу, пересекает восточные выходы с Памиров Большого и Аличура и сливается с Сириз-Памиром у Ак-балыка, точки соединения Ак-су с Мурхабом, стоком Большого Каракуля. Ее длина, по рассказам, достигает 90 верст, а средняя ширина, судя по тому, что мы видели на тридцати верстах, пройденных вдоль ее, простирается версты да 4 1/2. Она густо поросла травою и служит пастбищем для кизыл-артских киргизов.
Ивняк растет в изобилии на ней и в прилегающих к ней оврагах вдоль речек. Мы оставили наши последние дрова при устье оврага, ведущего с Неза-таша к Ак-ташской долине; тут всюду встречали ивняк и мирикарии; но от Ак-таша до Лангара, западнее Мало-Памирского озера, на разстоянии 117 верст, не находили ничего, кроме мелких, колючих кустиков, высотою в 6 – 8 дюймов, похожих на лавенду и годных на приготовление пищи.
Никакие деревья не растут на Памирах; но эта лавенда находится в изобилии всюду и, по причине своего деревянистого стебля, служит заменою дров. Это есть то самое растение, которое прозябает на высоких тибетских нагорьях и составляет там единственное топливо.
Малый Памир похож на Ак-ташскую долину и имеет почти ту же ширину. Это есть также травянистая плоскость. Он ограничен с юга продолжением хребта Неза-таш, который отделяет его от Тагдунгбаш-Памира. Этот хребет показался нам значительно более низким, когда мы повернули на запад от Ак-ташской долины. Широкая цепь округленных холмов простирается на севере от Малого Памира и отделяет его от Памира Большого. Эти холмы ниже к стороне Ак-ташской долины и постепенно возвышаются с приближением к озеру.
Озеро это имеет 4 1/2 версты длины и немного менее полутора версты ширины. Оно шире и глубже у западного конца, у восточного-же узко и мелко. При нашем проходе оно было замерзшим, и я судил об относительной глубине противоположных концов по свойству поверхности льда, которая была неравна на востоке и совершенно гладка на западе. Высота озера над океаном 13.100 футов. Горы обоих берегов возвышаются еще тысячи на две, и те, которые лежат на юге, были покрыты глубоким снегом.
Обширные ледники и наполненные снегом лощины лежат близ западного конца. Имя Баркат-Ясин, придаваемое некоторыми путешественниками из азиятцев этому озеру, принадлежит собственно каменистому оврагу на севере от него, называющемуся в верховье Бургут-Юрси, что значит «орлиное гнездо». Буква р в слове Юрси опускается при выговоре, как это обычно во многих тюркских словах, а отсюда вероятно произошло слово «Ясин». 
Видимый прямо на востоке от озера очень красивый пик, вероятной высоты 22.000 ф., казался блестящим от большого ледника близ его вершины и резко выделялся из далекого хребта. Наше дальнейшее путешествие было к западу от озера.
На расстоянии меньше версты от конца его, показался сток его, дотоле заваленный льдом и снегом; он направлялся к западу, по долине. Между озером и этим пунктом падение почвы очень мало, и можно думать, что скопившиеся остатки завалов и наносы, образованные потоками тающей снеговой воды, произвели тут, в узком месте долины, в течение многих лет, запруду, чем заставили озеро отступить к востоку, где берега низки и долина нерезко ограничена.
В девяти верстах от озера мы нашли развалины киргизских глиняных и каменных лачуг и кладбище. Речка, текущая с Тагдунгбаш-Памира, впадает тут в Сарь-хэд. Вдоль ее пролегает дорога в Канжут, через Хичруйский проход. 
На расстоянии 15 верст от озера долина прекращается, и здесь, можно сказать, конец Малого Памира. Это определяет длину его 87 верстами, считая от конца Ак-ташской долины. Далее окончания долины, сток озера, образующий одну из составных частей Окса, под названием Сарьхэда, течет в глубоком ложе между высокими берегами, которые переходят в плоские горы, вдоль по которым, с правой стороны реки, тянется дорога к Лангару, находящемуся в 53 верстах от озера.
Здесь замечены были одна опустелая деревня и следы обработки почвы, а многочисленные яки и коровы паслись на противоположном берегу реки. Поток значительных размеров, направляющийся с юговостока, впадает в реку у Лангара, и вдоль его идет дорога в Канжут через перевал Кура.
Из Лангара дорога продолжается в общем направлении к западу, вдоль берегов Сарьхэда. В средине зимы замерзшая поверхность реки делает путь легким, но мы нашли уже лед непрочным, местами начинавшим ломаться, и потому часто должны были переходить с берега на берег через скалистое ложе реки и потом подниматься на крутизны и спускаться с них, что делало путешествие скучным и даже тягостным.
Летом прибыль и быстрота течения воды делают эту дорогу чрезвычайно трудною, и тогда то предпочитается путь чрез Большой Памир. В тридцати семи верстах ниже озера начинают показываться береза, ива и огромный можжевельник, и топливо становится уже изобильным по всей дороге до Вахана и Бадакшана.
Долина делается более открытою за полторы версты от дер. Сарьхэда и сохраняет, более или менее, ту же ширину до Кила-Пянджи и далее. Население и обработанные земли начинаются в Сарьхэде и продолжаются вниз по долине, при чем между деревнями виднеются широкие полосы земли, поросшие густым ивняком или представляющие пастбища.
В Лангаре мы получили приветственное письмо мира ваханского, Фатех-Али-шаха, а в Сарьхэде встретились с его старшим сыном, мирзадэ Али-Мурдан-шахом, который был выслан отцем для сопровождения нас в Кила-Пянджу на Оксе. Это молодой человек, лет двадцати пяти, с прекрасными волосами, голубыми глазами и приятными манерами. Подобно всем ваханцам, он очень любит охоту и много говорил о своих летних травлях на Памирах и на соседних горах, где он преследовал крупную дичь, особенно Ovis Poli и горных козлов.
Его сопровождала большая свита с соколами и собаками. Между последними была пара гончих на горного козла, две шпанки из Куляба и такса из Читрала, еще неописанная, но необыкновенно похожая на привозимых из Пейшавера. Гончие казались мне простыми персидскими борзыми собаками, лишь с длинною шерстью, так как они родились и выросли в холодном Вахане. Они употребляются на охоте только как помощь охотнику.
Когда козел найден вблизи крутого утеса, выход с которого можно стеречь немногими людьми, тогда собаки спускаются со своры и козел спасается от них куда-нибудь на высокую, выдающуюся скалу, где становится легкой добычей стрелков (с фитильными ружьями). Собаки эти употребляются подобным же образом в Верхнем Читрале, как то наблюдал Гейуорд в 1869 году, а также в Вардванском округе Кашмира. Али-Мурдан-шах говорил мне, что его гончие не могут быть употреблены на горного оленя, Ovis Poli, который всегда успевает ускользнуть от них, если только не ранен. Соколы употребляются на чикоров (горных куропаток), которые встречаются в низких долинах.
Птица эта водится от южных подгорьев Гималаи до южных склонов Тянь-Шаня. - Один старик, из спутников мирзадэ, хорошо помнит Вуда, так-как находился в Лангар-Киште, когда тот проходил там на Большой Памир, в 1838 году.
Мы достигли Сарьхэда на седьмой день пути от Сириколя, а Кило-Пянджи на двенадцатый. Чрезвычайная суровость погоды заставила нас сделать три первых перехода от Сарьхэда очень [19] короткими. Сильная митель сопровождала нас ежедневно, и ветер бывал так силен и холоден, что у нас на лицах были обмороженные части. На четвертый день мы остановились в Занге большой деревне на правом берегу Окса, непосредственно подле слияния потоков Большого и Малого Памира. 
На следующий день, 13 апреля, мы достигли Кило-Пянджи; Мир-Фатех Али-шах выехал нам на встречу и проводил нас до нашего стана, который был расположен в открытом поле, под самым укреплением. Мир был старик большого роста, красивый лицом, но уже дряхлеющий.
Он поздравил нас с приездом в Вахан и выразил, в обычных восточных оборотах, как ему приятно видеть нас в Кило-Пяндже. Кило-Пянджа лежит на левом берегу Окса (или Пянджи, как он здесь называется), около семи верст ниже соединения обоих Памирских потоков. Место это зовется так от пяти укреплений, которые стоят тут. Но собственно только две из них могут быть названы крепостями, конечно в местном смысле; три же остальных расположены по высоким скалам, как сторожевые.
Главный форт, где живет мир, есть неправильная постройка из камня и глины с высокими стенами и многими башнями, расположенная на холме, прилегающем к реке. Мы нашли что река тут имеет около 20 сажень ширины и легко переходима в брод; но во время полноводия через нее переправляются на плоских паромах, поддерживаемых кожаными мешками, надутыми воздухом.
Мы сделали визит миру в его укреплении в тот же день вечером. Мы были приняты в центральной комнате с открытою крышею, так что через нее в одно время проходят свет и воздух и уходит дым, - совершенно как в деревенских домах ваханцев, только комната была побольше. Вход так же как и там, устроен через конюшни. Мир принял нас окруженный несколькими аксакалами или народными старшинами, но в этом не было ни малейшей попытки выставить свое величие.
Одежда его была самая простая, народная, а недостаток убранства и удобств в комнате был крайний. Все было грубо, за исключением манер, которые были замечательно хороши. Мы заметили то же, что прежде, при свидании с мирзадэ, именно, что почтение здесь выражается целованием руки, потому что подданные целуют руку мира при отбытии, при прибытии и при получении приказаний.
Фатех-Али-шах, умерший 9 месяцев спустя после нашего отъезда, был младшим братом Мухамед-Рахама, состоявшего миром во время посещения Вахана Вудом. Род его ведет свое происхождение от Александра Македонского, и Фатех-Али-шах говорит, что владетельные фамилии в Читране, Шигнане и в других окрестных землицах суть также потомки великого Сикандара. Мухамед-Рахиму наследовал его двоюродный брат, но он правил только один год, после чего воцарился Фатех Али, который и управлял Ваханом 35 лет.
Он был человек с большими сведениями и многое рассказывал нам во время частных свиданий в Кило-Пяндже. Повидимому он имел большое влияние на свой народ и был очень почитаем последним. Его даже считали волшебником, и один из первых вопросов его нам был: можем ли мы делать что нибудь чудесное, волшебное? Он находился в наилучших отношениях с правителями Шигнана и Канжута, и это было причиною мира между их подданными.
С другой стороны, репутация аталыка, как скорого и сурового подавителя всяких попыток к безпорядкам, очень действительно сдерживала склонность его народа вернуться к прежнему хроническому состоянию разбойничества и насилий. Мы имели, в бытность нашу на Памире, следующее доказательство быстроты действий аталыка при наказании виновных киргизов с Кизыл-арта.
Около времени нашего прибытия в Сарьхэд, 19 яков были угнаны двумя киргизами с ваханского пастбища близ Лангара. Мир-Фатех-Али-шах написал об этом Хассан-шаху, губернатору Сириколя, и утверждал, что воры были из киргизов его округа.
При нашем отъезде в Таш-курган мир просил меня поторопить дело у Хассан-шаха, говоря, что это был первый случай разбоя на Памире за несколько последних лет, и что его народ возмущен, полагая, что опять настает время беззакония и опасностей, которые он полагал давно миновавшими. Когда я коснулся этого предмета в разговоре с Хассан шахом в Сириколе, то узнал от него, что воры действительно были кизыл-артские киргизы, что они пойманы и что о наказании их ожидается распоряжение аталыка, украденная же собственность будет возвращена.
Я написал об этом Фатех-Али-шаху из Сириколя. Вахан был всегда в зависимости от Бадакшана. Мир Фатех-Али-шах ездил в Фейзабад в сентябре и октябре 1873 года, чтобы уплатить свою дань афганцам Гафизулы-хана, исправлявшего должность губернатора. Дань состояла из 2-х верблюдов, 12 лошадей, 12 коров и 12 покрывал, и этот размер был установлен для ежегодных взносов. Мир говорил мне: «денег не просили, потому что в нашей стране их и нет».
Он, с горечью отзывался о жестоких вымогательствах, которые, делали бадакшанские миры, и предпочитал иметь господами афганцев. Мир Фатех-Али-шах принимал участие, с ханом Бузурком и Якуб-беком, в осаде Кашгара и сражался в ханарыкской битве 1865 года. Он командовал тут ваханскими силами, которые, вместе с бадакшанскими, перешли через Большой Памир летом того же года и направились к Кашгару по Тагарме и по Бас-робатской дороге.
Дунганское знамя, захваченное у Ханарыка, было показываемо нам в Кила-Пяндже как военный трофей. Число жителей Вахана, говорят очень уменьшилось в последние годы. Прежде тут было до 1, 000 семей, но теперь не более 500, составляющих около 3,000 душ. Есть большая колония ваханцев в округе Санжу, около Яркента, а 50 семей, как сказывали нам, переселились в Сирикольскую долину в правление мира Фатех-Али-шаха.
Народ, как и правитель, очень бедны, но они имеют репутацию скупости, особенно относительно денег. Они похожи по наружности на сирикольцев и также считают себя потомками пришельцев с разных сторон. Они шииты и считают Агу-хана бомбейского своим, духовным главою, которому посылают ежегодно десятую часть всех произведений их земледелия и скотоводства. Эта уплата делается также населением всех соседних владений: Шигнана, Рошана, Читрала, Мунжана и Санглича.
Метели, господствовавшие в первые пять дней нашего пребывания в Вахане, заставляли нас иногда искать убежища в домах поселян, где мы имели случай наблюдать их быт. Дома имеют плоские крыши и строятся из камня и глины. Ближайшие к воротам постройки суть конюшни и загороды для скота. Семья занимает одну большую центральную комнату, которая имеет в средине пола отверстие, непосредственно над очагом.
Вдоль стен этой комнаты устроены нары, на которых спят и часть которых отгорожена для детей и женщин. Мужчины воинственны, смелы и выносливы; все они занимаются охотою и страстно любят оружие. В каждом доме это оружие развешено по стенам; главный предмет есть фитильное ружье с вилообразными сошками, общеупотребительное в Туркестане. Женщины кажутся нежно-сложенными, несмотря на дикость страны, в которой они живут. Они не носят покрывала и, повидимому, больше значут в домашней жизни, чем где-либо на Востоке.
Тоже, впрочем, мы заметили и у киргизов. Когда за убежище, данное нам, мы предлагали подарок, то обыкновенно была призываема хозяйка, чтобы принять его. Мужчины все занимаются полевыми работами, а женщины сполна хозяйничают в доме. Ваханцы-красивый народ и многие из них отличаются лицами большой правильности. Прекрасные волосы и голубые глаза - не редкость. Все они говорят по-персидски, независимо от своего родного наречия.
Они одеваются похоже на сирикольцев: мужчины в длинные кафтаны, а женщины в белые бумажная платья, с узким бумажным полотенцем, обвернутым вокруг головы. Мужчины, желающие блеснуть нарядом, носят остроконечные, цветные афганские шапки с обычною небольшою белою или синею чалмою.
Большая часть жителей переходит летом, со стадами и табунами, на пышные долины по окрестным высотам. Немногие лишь остаются в деревнях заботиться об огородах и полях, уборка которых совершается по возвращении народа с летних пастбищ. Стада и табуны состоят из овец, коз, коров и яков. Местные лошади мелки, но бодры и хорошо сложены. Хлопок, ячмень, бобы и горох составляют главные посевы в Вахане.
Дыни и абрикосы родятся в Зонге, близ Кила-Пянджи. Климат Сарьхэда слишком суров для хлопка. Единственное дерево в стране есть тополь, да и тот, по причине сильных ветров, растет лишь там, где есть закрытие от них. Ивняк и другие кустарники находятся в изобилии на песчаных берегах реки. Минеральных богатств, повидимому, в Вахане нет.
Соль, очень дурного качества, и железо привозится из Бадакшана. Мы встречали большое затруднение в ковке лошадей и, собираясь в большой Памир, должны были пожертвовать некоторыми железными вещами для приготовления нужного числа подков.
Настоящая торговля между Западным и Восточным Туркестаном мала. Она состоит главнейше из привоза и вывоза куруса (опьяняющего зелья, т. е. вероятно гашиша) и хлопчато-бумажных тканей яркентского и хотанского изделия, а также лошадей, индиго и разных мелочей. Индиго получается из Индии. Мир ваханский собирает пошлину однообразно по одной рупии (ценою до 70 коп.) с лошадиного вьюка, какой бы цены товар ни был. Но никаких пошлин нет для предметов, отправляемых в Кашгар и Сириколь.
Деньги в Вахане ходят бадакшанские, но их очень мало, и торговля большею частью совершается посредством мены. Мы нашли мира очень озабоченным расплатою с бадакшанскими его кредиторами, которые как раз в это время требовали с него долг, простиравшийся всего до 300 рублей. Уплата металлом была бы невозможна, если бы сделанные нами закупки лошадей и провизии не доставили довольно золота, чтобы покрыть этот государственный долг Вахана.
Фатех-Али-шах был тесно связан с Газан-ханом канжутским, на сестре которого был долго женат и за которого выдал одну из своих дочерей. Старший сын мира, Али-Мурдан называл себя племянником канжутского правителя. Он был всегда сопровождаем канжутцами и говорил мне, что ежегодно посещает Ханзу, оставаясь там по нескольку месяцев. Поездка туда из Кила-Пянджи требует от 8 до 10 дней, и как дорога, так и горные перевалы дурны.
Лучшая дорога ведете по речке, впадающей в Мало-Памирский поток у Лангара, а потом направляется через проход Кура; но этот проход недоступен зимою, в течение трех месяцев. Другая дорога, отходящая с Малого Памира, доступна, круглый год, но не для всадников, а только для пешеходов. - Канжутцы суть шииты, но мало обращают внимания на свои религиозные обязанности, как доказывается их любовью к вину, музыке и танцам.
Вино выделывается из виноградных лоз и тутовых ягод, которые роскошно созревают в глубине жарких долин или оврагов Канжута. Канжутцы не платят, ничего своему духовному главе, Али хану бомбейскому. Страна их разделяется на две маленькие владения, Ханзу и Нагар, находившиеся в последнее время во враждебных одно к другому отношениях. Население обоих сходно по характеру и вере. Оно имеет дурную репутацию у соседей, как разбойников, изменническое, жестокое и трусливое; канжутцы суть работорговцы.
Отношения между Ваханом и Шигнаном очень дружественны с давнего времени. Фатех-Али-шах говорил, что он в последние годы посещал шигнанского шаха пять раз. Желая получить сведения о течении Окса в этих местах, капитан Троттер воспользовался дружбою этих двух владетелей и послал смышленого съемщика-азиятца с любезным письмом и подарком к Юсуф-Али-хану шигнанскому. Этот съемщик прошел до Вашара, пройдя около полутораста верст вдоль реки к северу от Ишкасима.
Он был хорошо принят Юсуфом-Али в Вашаре, и следующие сведения о Шигнане заимствовал от него. Правитель страны придает себе титул шаха. Теперешний шах, Юсуф-Али, царствует как над Шигнаном, так и над Рошаном. Одна из его сестер выдана за эмира кашгарского, другая за Мухамед-Алаш-хана, афганского губернатора Банха и Бадакшана, а третья за Худояра (бывшего) хана коканского. Шигнан и Рошан иногда называются вместе Зучаном (двужизненным краем), потому что их климат и вода так хороши, что человек, пользующийся ими, может жить вдвое дольше обыкновенного.
Бар-Пянджа, столица Шигнана, содержит около 1500 домов и расположена на левом берегу Окса, а Вашар, главный город Рошана - на правом берегу. Мурхаб, называемый также рекою Барган, соединяется с Пянджем у Вашара и имеет здесь больший объем и большую быстроту, чем Пяндж.
По соединении оба потока удерживают однако же название последнего до самого Куляба, где уже река получает имя Амударьи. Мурхаб может быть однако рассматриваем как самый большой и длинный из всех источников Окса. Сучан, составляющийся из двух больших речек, Шахдара и Гунд впадает в Пяндж с востока, невдалеке от Бар-Пянджи. - Здешние жители все хорошие наездники и охотно забавляются, - не исключая и шаха, - скачками и игрою чоган, имея при этом более крупных лошадей и более длинные хлысты, чем в Ладаке.
Предметами охоты служат Ovis Poli, горный козел и небольшая сайга. Много вина приготовляется и выпивается в этой стране: эта сладкая, красная жидкость выделывается из вишень. В настоящее время в Шигнане и Рошане есть около 4, 700 семей, но говорят, что прежде население было гораздо многочисленнее. Во время владычества китайцев в Восточном Туркестане Шигнан и Рошан получали от них такую же годовую плату за охранение границ и торговых дорог, как Сириколь, Вахан и Канжут. 
Гаранские рубиновые копи ныне разрабатываются по распоряжению Шир-Али-хана кабульского, и говорят, что в последнее время был найден один рубин величиною с голубиное яйцо, а также и несколько малых, которые все отправлены к эмиру. Разработка эта, повидимому, сопровождается значительным риском и большими трудами.
По рассказам шигнанцев, род их шаха происходит из Персии, и родоначальником нужно считать сеида и факира Шахи-Камоша, который прибыл в здешнюю сторону лет 500 или 700 назад. Страна была в то время во власти зердуштиев (т. е. древних гвебров, огнепоклонников), племени просвещенного и могущественного. Шахи-Камош начал обучение народа корану, и как до того уже мусульманство существовало в соседнем Дарвазе, то многие из дарвазцев последовали за ним в Шигнан.
В каких-нибудь десять лет множество народа было обращено в ислам, и началась религиозная война; которая кончилась исторжением страны из под власти Кахакаха, правителя Шигнана и Рошана при зердуштиях, сретоточием государства которых в то время был Банх.
После этого обучение народа исламу продолжалось, и еще через десять лет он был обращен в магометан шиитского толка. Если это справедливо, то вероятно, что, «верообратительные экспедиции» были посылаемы в Вахан и другие соседние горные страны и распространяя свои операции до Сириколя и Канжута, обращали жителей в шиитов, какими они и остались поныне.
Развалины трех укреплений, которых постройку туземцы приписывают огнепоклонникам, до сих пор существуют в Вахане: одна, в округе Иштран, называется Кахкаха, другая, в окрестностях Хандата, - Майчун, а третья, у деревни Гиссара - Кила-Сангибар.
Первое из этих укреплений было местопребыванием правителя зердуштиев и, повидимому, было выстроено лучше других. Оно состояло из одной четырехугольной постройки из камня на извести и лежало у самого Пянджа, на правом его берегу. Майчунские развалины представляют каменные стены, постепенно возвышающиеся одна над другою; на пространстве около 85 сажень. Эти стены были сложены из нетесанного камня на извести. Каменная дорога, доныне хорошо сохранившаяся, вела к верхнему укреплению от берега Пянджа.
Нижняя стена совершенно развалилась, но другие еще в хорошем состоянии; снаружи стены оштукатурены известью. Верхний форт имел овальную форму, шагов 150 длины и 75 ширины, и первоначально содержал внутри дома, от которых теперь ничего не сохранилось. Укрепление в Гиссаре было построено на одиноко-стоящей среди равнины скале, близ соединения обоих Памирских потоков, и считается очень древним. Осмотрев эту развалину, мы однако не нашли в ней доказательств большой древности или чего-либо более замечательного, чем в сирикольском Таши-кургане.
Глина, служившая цементом, не слишком стара; тесаных камней мы не видали, и ни здесь, ни в других развалинах не нашли ни одной надписи. Рейсайдар Мухамед-Афзан-хан, который был выслан в Вахан, для приготовлений к нашему приезду, нашел мира сначала противившимся принять нас. Причиною этого был слух, что действительная цель нашего посещения была - схватить и увести мира Вали-хана, признаваемого за убийцу Гейуарда и жившего в то время в Кила-Пяндже.
Гейуард, смелый и предприимчивый путешественник, который проник в Кашгар в 1868 году, одновременно с г. Шау, был разочарован в своем желании пройдти оттуда в Памир, а потому, возвратясь в Кашмир, решился сделать попытку пройдти через Гилгит и Ясин. Он посетил Ясин весною 1870 года и познакомился с Вали-ханом, миром этого города.
Он нашел, что можно перейти через Гиндукуш в Вахан, т. е. на верховья Окса, Даркотским перевалом; и как последний был тогда завален снегами, то он возвратился в Индию, условившись с миром Вали вернуться летом и проехать в Вахан вместе с ним. Но, по возвращении, в июле того же года, он был убит миром Вали, по приказанию правителя Читраля, на асинской земле, у подошвы Даркотского прохода, верст за 30 от ваханского Сарьхэда.
Все слуги и спутники Гейуарда были умерщвлены одновременно с их господином, за исключением его мунши (писца), который был сначала пощажен, но потом также убит, как говорят, в Читрале. Бедный Гейуард был признаваем за обладателя значительного количества золота и ценных подарков, и желание захватить их, столько же как и погубить самого путешественника, вызвали, повидимому, мира Вали на его изменнический поступок. Аман-уль-Мульк, читральский правитель и тесть мира Вали, услыхав о негодовании, которое возбуждено было преступлением, быстро выразил намерение казнить мира Вали и потому выслал отряд, чтобы захватить его.
Но мир Вали бежал в Вахан и здесь нашел покровительство у Фатех-Али-шаха, владения же его и собственность поступили к Пальван-хану, племяннику Аман-уль-Мулька. Мир Вали, пробыв короткое время в Вахане, поехал однако в Читраль и представился своему тестю, прося о сохранении жизни во имя своей жены. Там он оставался около двух лет, пока ценою новой постыдной услуги, именно убийством одного непокорного племянника, не приобрел восстановления своих прав в Ясине, откуда Пальван-хан был смещен.
После этого мир Вали управлял Ясином несколько более года, когда Пальван-хан снова вошел в милость и вторично был послан с войском захватить и убить мира Вали, который однако же был своевременно извещен и ушел в Вахан. На этот раз мира сопровождали многие ясинские семейства, в общем итоге до 1000 душ, которые побоялись возвращения Пальван-хана и предпочли выселиться с своим наследственным главою.
Эти люди были распределены по ваханским деревням и продолжали там жить. Аман-уль-Мульк не раз требовал выдачи этих ясинцев, но Фатех-Али-шах уклонялся от этого, предоставляя каждому на выбор — вернуться или остаться. Не любя читральцев, ясинцы вовсе не хотят возвращаться под их иго.
Мир Вали наследовал своему отцу 13 лет назад. Около трех лет пред тем, отец Аман-уль-Мульки сделал покушение подчинить Ясин и наводнил эту страну своими войсками, но был прогнан отцем мира Вали. Читральский правитель вскоре после того умер, и ему наследовал Аман-уль-Мульк. Дружба между Ясином и Читралом была восстановлена; но, по смерти отца мира Вали, Аман-уль-Мульк двинулся снова с войсками и заявил старое домогательство но Мастуч и Ясин.
Мир Вали без сопротивления подчинился и был оставлен правителем Ясина, на условленных отношениях к Читралу, при чем зависимость его еще обезличена браком с дочерью Аман-уль-Мулька. В Мастуч же был назначен правителем Пальван-хан.
Мир Фатех-Али-шах уверял, что Аман-уль-Мульк, приказав миру Вали убить Гейуарда, угрожал ему самому смертию в случае неповиновения. На этом основании Фатех-Али смотрел на мира Вали как на человека сравнительно невиновного. Он представлял его как вассала, обязанного исполнить волю сюзерена, к которому и должны относиться все порицания. Потому-то он и сжалился над миром Вали во время его несчастия и дал ему и его народу кров и хлеб, когда они попросили их у него.
Фатех-Али прибавлял, что Аман-уль-Мульк совершил разбой и обременил стыдом мира Вали Мир Вали находился в Кила-Пяндже во время нашего путешествия туда, и мы слышали в Сириколе, что он смотрел на ожидаемый наш приезд с безпокойством. Позднее мы узнали, что и мир Фатех-Али-шах разделял это беспокойство, полагая, что ему самому будет плохо за дарование убежища такому человеку, который был орудием убийства одного из наших соотечественников.
Он высказал свои опасения публично, сказав: «я навлек на себя неудовольствие аталыка, дав убежище Алиф-беку сирикольскому, а теперь я разсердил англичан, оказывая покровительство миру Вали». Это было сообщено последнему, и он, доказывая по прежнему свою невинность тем, что исполнял лишь обязанности вассала, когда убивал Гейуарда, уехал перед нашим прибытием в Бадакшан.
Бывший же правитель сирикольске, Алиф-бек, жил у мира ваханского во все время нашего пребывания в Кила-Пяндже и даже посетил меня за два дня до нашего отъезда. Сначала был пущен слух, что кашгарцы из нашего лагеря намерены, с нашею помощью, привести его силою в Сириколь, и потому он несколько дней по нашем приезде очень тревожился.
Но убедясь, что вообще слухи о нас были неверны, он решился искать нашего знакомства. Он исполнил это намерение, однако, таким способом, который показывал, что в нем еще оставались сомнение и боязнь. Именно, он подошел к моей палатке и, не предупредив меня, быстро вошел в нее, а на спрос мой объявил, что он-Алиф-бек.
Все время визита он держал руку на пистолете, а в то же время один из его спутников стоял на страже у дверей палатки с ружьем. Он долго беседовал со мною о Сириколе и соседних странах. Незадолго пред тем он вернулся из поездки по некоторым городам русского Туркестана и разсказывал мне много о том, что там видел. Его сестра, овдовевшая после умершего правителя шигнанского, вышла за Али-Мурдана ваханского. 
Рабство продолжает быть проклятием многих шиитских владений, окружающих Бадакшан. Не смотря на запрещение эмиром кабульским, безжалостная торговля людьми, со всеми сопровождающими ее преступлениями и жестокостями, процветает. Мущина ценится одинаково с женщиною, и продажная цена каждого из них простирается от 75 до 115 рублей, или 10 быков, 5–8 яков, или 2 киргизские ружья. Открытая продажа, конечно, прекращена; но ничего не сделано, чтобы прекратить ее в действительности.
Занятие афганцами Бадакшана имело, впрочем, то хорошее последствие, что уничтожило уплату дани людьми, которая прежде требовалась и вынуждалась сунитскими мирами от их вассалов, владевших шиитскими подданными. Фатех-Али-шах говорил мне, что дань, уплаченная им в сентябре 1873 года, впервые не имела в составе своем рабов. Покойный правитель Шигнана, Мухамед-хан, в четыре года своего царствования, продал в рабство большое число своих подданных.
Он умер в 1869 году, и ему наследовал теперешний шах, Юсуф-Али, который нетолько прекратил обращение народа в рабов, но и отказался платить рабами, дань Бадакшану, так что ныне она выплачивается лошадьми. Нам сообщали, что во время отсутствия мира Вали, многие из обитателей Ясина и Мастуча проданы в рабство по приказанию Аман-уль-Мулька читральского, и что один купец вывез недавно около ста рабов.
Когда мир Вали, во время нашего посещения Вахана, был в Банхе, он рассказал губернатору, что многие из его подданных были проданы в Бадакшан, и получил позволение напасть на работорговцев для освобождения пленников. В конце мая он, действительно, напал на рабовладельческий караван у Зебека и освободил многих из своего народа.
Большой и Малый Памиры долго не служили пастбищами киргизам и ваханцам единственно по причине известий о раздорах, нападениях и отместках, которые там производила работорговля. Людопохитители из канжутцев, киргизов, шаганцев и ваханцев нападали и раззоряли одни других до такой степени, что эта открытая страна была покинута всеми, и каждый старался оставаться в своих замкнутых долинах. Жадность иногда заставляла даже шиита похищать шиитов же, чтобы продать их сунитам, которые обращение в рабство «проклятых еретиков», разумеется, считают похвальным делом.
От того в былое время купцы могли появляться на Памир только большими, хорошо вооруженными партиями. Но этот порядок вещей ныне сменяется миром и безопасностью. Купцы, теперь, переходят через Памир во всякое время года мелкими группами, без малейшего опасения. И соседние государства делают все, возможное, чтобы предотвратить возвращение старого хищничества и беззаконий.
Выше я привел пример международных жалоб между подданными Вахана и Кашгара и разсказал, как беспорядок был подавлен: репутация аталыка, как быстрого и строгого карателя всяких беспорядков, много значит в этом деле и показывает, как полезно установление сильного правительства между народами грубыми и неоседлыми.
Мы провели в Кила-Пяндже 13 дней. Большую часть этого времени погода была суровая. Снег шел шесть дней, и сильно холодный ветер, дувший правильно, превратился лишь за три дни до нашего отъезда. Вуд, в своем «Путешествии к истокам Окса», говорит о изнуряющем ваханском ветре, который дует вдоль долины.
Этот же ветер преобладал в большую часть нашей стоянки в Пяндже, а когда случайно прекратился, то был сменен равно холодным противоположным током, бадакшанским. Эти ветры по временам дули с такою силою по открытой равнине, где стоял наш лагерь, что палаточная наша жизнь становилась очень печальною.
Наша партия состояла в это время из 48 человек и 72 лошадей. Мы приехали в самое неблагоприятное время года для приобретения запасов, так как большая часть избытков, имевшихся у жителей летом и осенью, была ими распродана купцам, проходившим в то время с караванами. Поэтому заготовление в достаточном количестве всего, что нужно было на обратный путь через Памир, представляло значительная трудности.
Нам говорили, что Большой Памир, по причине снегов, редко бывает проходим раньше конца июня, и уверяли, что было невозможно для такой большой партии, как наша, пытаться перейдти его раньше. Поэтому 15 апреля я отправил; одного, сипая из наших «гидов», с двумя ваханцами, к Больше-Памирскому озеру, чтобы, донести мне о глубине снегов и о возможности прохода по этой дороге. Вернувшись через восемь дней, они сообщили такие сведения, которые вызвали нас на решение сделать эту попытку.
Правда, они нашли, что снег в наносных сугробах и в лощинах был очень глубок; но самый факт их проезда до озера заставил нас видеть в трудностях предстоявшего путешествия небольше того, что мы уже вынесли прежде. Мир посетил нас через день по возвращении передовых посланцев и сообщил нам, что он хотел бы оказать всякое содействие к осуществлению нашего желания видеть Больше-Памирское озеро и пройдти назад не тою же дорогою по которой мы пришли.
Наши вьючные лошади не поправились еще вполне от суровых последствий прежнего путешествия, поэтому мир снабдил нас несколькими животными, назначенными оказывать, в случае надобности, помощь тем, которые наиболее пострадали.
Мир распорядился также снабдить нас продовольствием и перевозными средствами для доставки восьмидневного запаса пищи людям и зерна лошадям. Подъем плугом и наводнение полей для облегчения распашки и производства посевов начаты были в Кила-Пяндже при нас. Ручьи из оврагов, берущие начало в ледниках и глубоких снежных залежах, главным образом по Гиндукушу, доставляют обильный запас воды для летнего орошения, вместе с чрезвычайною правильностью в переменах погоды обеспечивают жителям этой малодоходливой страны верные урожаи.
25 апреля погода резко изменилась из холодной в теплую, и за ночным дождем последовал жаркий безветренный день, который можно было считать за начало весны. 26 числа мы отдали прощальный визит миру и оставили Кила-Пянджу. Доктор Столичка, капитан Троттер и я направились на Большой Памир, а капитан Биддольф, в сопрововождении рейсайдара Мухамед-Афзан-хана-на Малый, при чем местом съезда была назначена Акташская долина, куда обе партии предполагали прибыть 4 мая. 
Наша, больше-памирская партия, имела первый ночлег в Лангар Киште, значительной деревне на правом берегу Пянджа и верстах в трех выше соединения его с Сарьхэдом. Это есть последнее селение вверх по долине, к стороне озера. Сын мира, Али-Мурдан-шах посетил нас здесь вечером, чтобы пожелать доброго пути, и подарил пару гончих на горного козла, которых он очевидно очень высоко ценил Из Лангар-Кишта наша дорога продолжалсь в общем направлении к северо-востоку и шла на некоторой высоте по скату гор правого берега реки.

С обеих сторон горы очень постепенно склонялись к глубокому ущелью, в котором стремился поток. Речки Зерзамин и Муц впали в Пяндж с севера, одна на 12-й, а другая на 28-й верстах от Лангар-Кишта. Верхняя или летняя дорога в Шигнан проходит вдоль последней. Бар-Пянджа может быть по ней достигнута в 8 дней, а Шахдара в три. Шахдара в прежнее время была маленьким независимым мирством, но теперь поглощена Шигнаном.
Киргизы, имевшие в прежние времена зимние деревни у западного конца Большого Памира где развалины их мы видели, ныне живут в Шахдаре и имеют летние пастбища на Аличор-Памире. По словам ваханцев, речка Муц имеет длины около 40 верст и начинается из кряжа гор, который служит границею между Шигнаном и Ваханом.
Большой-Памир, повидимому, начинается в 37 верстах выше Лангар-Кишта. До этого же места долина очень узка, так что скаты противолежащих гор упираются в самое русло реки; но отсюда они расступаются, и самые горы становятся ниже и округленное. Дорога здесь удерживает прежнее направление и идет до самого озера по слабым покатостям. Береза и ива растут еще недоходя 35 верст до озера; но оттуда далее встречается только лавенда, впрочем в количестве, достаточном для топлива.
Превосходная трава, сходная с мало-памирскою, ак-ташскою и сирикольскою, расла всюду.-Так как река была отчасти замерзши и имела очень немного воды, то это очень облегчало наше путешествие, позволяя идти по льду или вдоль русла, тогда как в более позднее время года прибыль воды заставляет идти верхнею тропою. Мы видели снежных фазанов и зайцев на западе от озера, а диких птиц вдоль всей реки, до ее истока.
Эта река на первых 25 верстах от озера течет между высокими хрящеватыми берегами, выше которых тянется пространная равнина, переходящая в длинные, пологие спуски гор. Мы были замечательно счастливы к том отношении, что встретили мало снега до самого озера. Но 29-го ночью, в 35 верстах от озера он таки шел и довольно сильно.
Мы достигли Больше-Памирского или Вудова озера 1 мая. Оно было вполне замерзши и покрыто тонким слоем снега. Вода его - совершенно пресная, судя по той, которую мы два дня брали для питья выше начала стока. Озеро растянуто от востока к западу верст на пятнадцать, а ширина его около 4 ¼ верст. Признаки высшего стояния воды, заметные по берегам, показывают однако, что летом оно значительно увеличивается в объеме.
Южный берег - ровный, а северный обрывистый и неправильный. Мы заметили много признаков глубины. В 4 ¼ верстах от начала стока высокий мыс выдается с севера и приближается к южному берегу менее чем на 1 1/2 версты. Горы южного берега поднимаются от уровня озера очень постепенно, и отдельные их вершины достигают 4–5 тыс. футов над ним. Широкие равнины и низкие возвышенности лежат между озером и горами с севера, верстах на четырех.
Эти горы кажутся много ниже южных. Высоту самого озера над морем капитан Троттер определил в 13, 900 футов. Долина суживается за верхним концом озера и так идет верст на двенадцать, когда снова становится открытою, с постоянным падением к востоку.
Капитан Троттер по прилежном исследовании, определил, в этой местности, высоту водораздела в 14, 300 футов. Два маленькие замерзшие озерца были замечены нами у верхнего конца большого озера, под высокими снежными горами, которые подходят тут с юга. Они представляли вид ледяных скоплений и вероятно летом стекают сполна в большое озеро. От верхнего конца последнего можно, по долине, ведущей к проходу Вурму, на юге, переехать через горы на Малый-Памир в один день, а в Сарьхед или Лангар - в две дни.
Вокруг озера лежал глубокий снег, и сугробы были особенно высоки, у верхнего его конца, а также в долине, тянущейся на восток от водораздела, поэтому мы не могли идти низом, т. е. обыкновенною и нетрудною дорогою, а вынуждены были направиться по тропинке вдоль низких холмов, лежащих на север, и иметь немало труда при переходе больших снежных наносов в лощинах. Снег прекратился верстах в 27 от озера.
Речка, текущая на восток от водораздела, слилась здесь с другою, протекающею из урочища Шашдары (шесть долин), которая лежит между Большим и Малым Памирами. Несколько тропинок ведут от этого пункта на Малый Памир и в Ак-ташскую долину. Мы двинулись далее по соединенному потоку называемому здесь Ислигом, и шли вдоль его до Ак-ташской долины, на протяжении 87 верст, все время по легкому спуску.
Горы на право и на лево здесь низки и округлены, среди их всюду лежат открытые и сравнительно низкие места. Мы были сопровождаемы большим числом ваханцев, которые служили проводниками и ухаживали за вьючным скотом. Когда мы спросили одного из этих проводников, проводят ли виденные нами дороги к местам ровным, он отвечал: «да, все дороги ведут к Памиру; их здесь тысячи, и с хорошим проводником вы можете исходить его во всех направлениях».
Мы определили длину Большого Памира от западного его конца до Ак-ташской долины в 162 версты, а ширина его была 4 – 5 верст. Чтобы достигнуть пункта, на котором условлена была встреча с капитаном Биддольфом, мы шли 27 верст в юго-восточном направлении, и действительно сошлись с ним пунктуально в назначенный день, 4 мая; но, для выполнения этого условия, нам пришлось сделать последний переход в 56 верст.
В это время лед на Аксу был уже большею частью взломан, и нам стоило немало труда выбирать безопасные, не замерзшие еще места для перехода через нее. Капитан Биддольф имел успех в своем путешествии по Мало-Памирской дороге и сделал много ценных дополнений к результатам наших расследований. Ко времени его поездки глубокий снег, встреченный нами на переднем пути в Вахан, местами вовсе исчез, и озеро (Ой-куль) с его стоком на восток Аксу, было старательно исследовано и описано.
Аличор-Памир тянется от востока к западу почти параллельно Большому и Малому Памирам. По рассказам ваханцев, он сходен с ними и широк на восток, тогда как на западе суживается. Он связан с Большим-Памиром степью Дашт-и-Харгоши, расстилающеюся в длину на 30 верст и подходящею, верст на 18, к западному концу Вудова озера.
По ней проходит дорога, которая от Аличора разделяется, на Шишан и на Кокан. Озеро Туз или Сасык-куль (соленое иди гнилое) лежит близ западного конца Аличора. К востоку от него течет пресноводный поток, направляющийся в озеро Тешиль-куль (зеленое), которое лежит на Аличоре и имеет сток в Мурхаб. 
Кашгарцы, которые в прошлом столетии, при завоевании Восточного Туркестана китайцами, уходили с своими Ходжами на запад, были на Аличор Памире во время бегства своего в Бадакшан. Около Тешиль-куля они были настигнуты китайскими войсками, и, как говорят, загнали в это озеро своих жен и детей, ехавших на верблюдах и лошадях, предпочитая смерть их отдаче неприятелю. Киргизы имеют легенду, что вблизи озера часто слышатся отголоски плача гибнущего народа и ревы животных.
Выше, говоря об Ак-ташской долине, Я упомянул о Сириз-Памире. Этот Памир, повидимому, есть продолжение названной долины, подобно Малому-Памиру, или относится к ней как Тагдунгбаш к Сирикольской долине. Кажется, что он простирается от Ак-балыка на восток до Бартана на западе. Бартан есть первая обитаемая и возделанная местность в этом направлении, принадлежащая Шигнану. Ее описывали нам, как обильную плодовыми растениями и долженствующую лежать много ниже Кила-Пянджа, от которой очень отличается и по климату.
Это легко допустить, взяв в соображение длину течения Аксу-Мурхаба и постоянное их падение к западу. Киргизы говорили нам о Ран-куль (козлином озере), большом водоеме, лежащем на один день пути от Ак-балыка и расположенном на Сириз-Памире.
Это, вероятно, есть Хурд-Памирский Ран-куль, упоминаемый Юлем в его «Опыте географии Окса», при чем Ак-ташская долина рассматривалась как Малый-Памир, которому она, как мы видели, действительно служит продолжением.  По рассказам киргизов же, оз. Большой Каракуль лежит в 4-х днях пути от Ак-балыка. Малый Каракуль в 3-х, Ран-куль в 1-м, Тешиль-куль - в 2 1/2 и Бартан в 4-х. Я принимаю дневной переход в этих местах за 22 версты по прямой линии. 
Тагарминские киргизы сказывали, что близ Ак-балыка есть развалины старого Таш-кургана, похожие на сирикольские. Животные на Памире суть Ovis Poli, горный козел, бурый медведь, леопард, рысь, волк, лисица, сурок и заяц. Они живут тут круглый год.
Летом же на озерах кишат дикие птицы. Дикий т.е. неприрученный, як не известен на Памирах или вблизи их. Нам не посчастливилось в охоте за дичью. Мы видели большого горного барана, Ovis Poli, по пути в Вахан; но снег был слишком глубок, чтобы можно было поохотиться за ним, а при обратном следовании скудость запасов не позволяла тратить на охоту время. Единственный экземпляр Ovis Poli был добыт капитаном Троттером на длинном, 56-верстном переходе.
В тот же день я зарился на нескольких прекрасных самцов, преследованных волком, который, подобно мне, приближался к ним. Рога Ovis Poli и горного козла валялись в большом количестве во многих местах Памиров. Эти животные сильно страдают от леопардов и волков, которые почти совсем истребили их. Падеж также, по рассказам, сделал много опустошений среди обеих пород за несколько лет назад. Я привез из окрестностей Больше-Памирского озера исполинскую пару рогов Ovis Poli, имеющую 2 аршина 5 вершк. длины по кривизне и 1 арш.
14 вершков по прямой линии между концами. Великолепная голова эта подарена мною Британскому музею и ныне может быть видна там. Она то была показываема 15 дня 1875 г. в Зоологическом Обществе в Лондоне Эдвином Нардом, которому я ее выслал из Индии. При этом сэр В. Брук читал записку о тяньшанских и памирских овцевидных животных, из которой, а равно и из данных русского путешественника и натуралиста Северцова, видно, что первые меньше последних.
Горный козел на Памире похож на гималайский вид и, следовательно, отличается от тяньшаньского, имеющего черную шерсть. Мы не испытали на Памирах признаков большой высоты, т. е. головокружения и трудности дыхания, в той степени, как об этом писали туземные путешественники. Никто из наших спутников не страдал чем-нибудь необычным в дороге, кроме естественной одышки, которая бывает после всякого сделанного усилия.
Никто не чувствовал головокружения, кроме нашего дворецкого, который неизменно заболевал, когда барометр показывал высоту 12, 000 футов. Затем все мы были совершенно здоровы. Только один из ваханцев, сопровождавших нас на пути через Большой-Памир, умер от разрыва сердца на последнем переходе к Ак-Ташу, и это был единственный случай смерти между множеством людей, перебывавших в нашем лагере при переходах через Памир, взад и вперед.
Все уроженцы Индии хорошо работали вместе с нами и были веселы, не смотря на сильные холода. Памирское плоскогорие может быть описано как большой горный кряж, простирающийся от севера к югу и пересекаемый длинными хребтами, между которыми лежат возвышенные долины, разширяющиеся и слегка покатые к востоку, но суживающиеся и быстро-падающие к западу. Воды, текущие тут, - за исключением Тагдунгбаша, - собираются в Оксе.
Даже река Аксу, выходящая из восточного конца Мало-Памирского озера, направляется но соединение с Мурхабом. И как Тагдунгбашский поток стремится в Яркент-дарью, озеро Малый Каракуль - в Аму-дарью, то хребет Неза-таш и Кизыл-артская плоскость могут быть рассматриваемы как водораздел между реками Восточного и Западного Туркестана.
Я объяснил, как имя одной местности было ошибочно перенесено на Мало-Памирское озеро. Подобная же ошибка была делаема и относительно имени «Сириколь», которое придавалось Больше-Памирскому водоему. При наших распросах на счет предстоявшего и совершавшегося пути мы часто слыхали, как места остановок обозначались словами: бен, бех и пайян-и-куль (основание, начало, подошва озера), или: мийян-, барабар-и-куль (средина половина озера), или наконец: бала, сир-и-коль (вершина, голова озера).
Слово «сир-и-коль» особенно часто употреблялось, как название обыкновенной станции караванов, а потому легко было перенести его и на все озеро. Когда же наши проводники были допрашиваемы, как именно называется все (Больше-Памирское) озеро, то отвечали: «Куль-и-калан, большое озеро, потому что здесь нет другого, равного ему по объему». Имя Куль-и-Сикандар (Александрово), приданное Больше-Памирскому озеру одним из путешественников-азиятцев, не признавалось нашими проводниками, а потому, кажется, что во избежание географических замешательств всего бы лучше было удержать на наших картах для этого водоема название озера Виктории, данное Вудом.
Что касается до названия «Памир», то смысл его, по видимому, есть: запущенная, одичавшая страна или брошенное место, хотя способное для жительства. В ответ на мой вопросы относительно приложимости этого слова, один из наших проводников сказал мне, когда мы были у западного конца Вудова озера: 
«В прежнее время, когда эта страна была обитаема киргизами, как это показывают развалины их деревень, она вовсе не называлась Памиром, как ныне, а были тут различные частные названия, по деревням, как и в сирикольской долине, где были Чарлинг, Бас-Робат и пр. Опустев, место стало Памиром».
Таким образом, слово «памир» есть, по-видимому, нарицательное имя, относящееся ко всем обширным, пастбищным равнинам и отличающее их от пастбищ по самым горам, которые доступны только летом. Равнина Шива, на северо-востоке от Фейзабада, в Бадакшане, знаменитая своими летними тучными травами, также известна под именем Шивы-Памира.
Мы видели на берегу Мало-Памирского потока, в Патуре, за 52 версты от Сарьхэда, сернистый ключ, имевший температуру 48° Р. Его воды были отведены в несколько грубо-устроенных из камня купален, которые служат для лечения от ломоты и других болезней. Подобный же горячий ключ, бывший в непосредственном соседстве, исчез два года назад в русле реки, которая потекла через него. Мы видели также минеральный источник близ Гиссара, упоминаемый Вудом, и нашли большие горячие ключи у Ислига, между Больше-Памирским озером и Ак-ташской долиной.
Густая трава росла вокруг, под влиянием их теплоты, и служила местом ночного отдохновения медведей, как можно было судить по оставленным ими свежим следам. Мы не раз спрашивали у киргизов, ваханцев и мира Фатех-Али-шаха на счет «Болора», как имени горного кряжа, страны, города, реки или просто урочища; но все отзывались совершенным незнанием его.
Впрочем полковник Юль уже прежде выразил мнение об апокрифической топографии верховьев Окса, в которой Болор занимает передовое место, именно, что нет прямых доказательств существования такого места на западной стороне Памира, и потому он настаивал на исключении этого слова из географии.
Мы достигли Ак-таша 4 мая, пройдя от Кила-Пянджи 235 верст. Условное место нашей встречи с капитаном Биддольфом было верстах в 4-х от оврага, по которому проходит сирикольская дорога, и соответственно этому мы прошли по больше-памирской дороге до этой точки почти совершенно то же расстояние, что было пройдено по мало-памирской, именно около 282 верст. Тут мы имели счастие найти двухдневный запас продовольствия, высланный по моей просьбе губернатором Таш-кургана.
На Ак-таше мы простояли день, чтобы дать отдохнуть нашим измученным животным и устроить возвращение ваханцев в Пянджу. Их было 50 человек с 52 лошадьми, и они оказали нам отличные услуги. Мы щедро их наградили и отослали назад к миру с благодарственным письмом, и с некоторою суммою денег в пользу семьи бедного Науруза, умершего накануне. Спутники последнего взяли его тело с собою, для того чтобы похоронить его на родине, в Занге.
С Ак-таша до Таш-кургана мы шли по старой дороге. Снег почти совсем пропал с Неза-ташского перевала, и в Шинданском ущелье мы не нашли льда. Но если первое обстоятельство много облегчило наших животных, то второе послужило источником огромных трудностей для них, потому что вместо снега и льда приходилось идти по бурному потоку, усеянному обломками скал и острыми камнями. Некоторые из вьючных животных изнемогали от трудности пути и их приходилось оставлять в ущелье до следующего дня.
В Таш-кургане нас любезно принял местный губернатор Хасан-Шах, и, после трехдневного пребывания там, мы выступили в дальнейший обратный путь к Яркенту. Тут нас, по прежнему, сопровождал киргизский юзбаши Хиат-Мухамед, которого аул мы посетили через несколько дней.
В первый день мы дошли до подошвы Кок-Мониокского перевала, сделав длинный крюк по Тагарминской равнине, где были гостеприимно встречены Крумчи-бием, начальником местных киргизов. Эта равнина, с ея многочисленными верблюдами, лошадьми, яками, овцами и козами, пользовавшимися тут прекрасным пастбищем, очень понравилась нам после диких, пустынных Памиров.
Мы видели тут впервые яка, запряженным в плуг; он был на пристяжке и не хотел вести. - Через Кок-Мониокский перевал (15, 800 ф.) мы перешли в следующий день и потом вступили снова на дорогу, по которой путешествовали из Янги-гиссара.
14 мая, у Чигил-Гумбаза, ночью падал еще снег, и холодный ветер провожал нас до 18-го; но тогда мы вдруг перешли в чрезвычайно жаркую равнину Восточного Туркестана у Игиз-Яра. Это место было обнажено зимними холодами два месяца тому назад; теперь же все было покрыто густою зеленью.

Этим исчерпывается содержание тех частей книги Гордона, которые относятся до горных стран, им посещенных на юго-западе от Кашгара, или до Памирского нагорья. Все, что может возбуждать интерес географов, передано на русском языке, по возможности дословно, в прочих же местах перевод несколько сокращен.

Источник:
М. Венюков. Париж, октябрь 1876. «Путешествие на Памир. Гордона». Несколько глав из книги «The Roof of the World». Перевод действительного члена Императорского Русского географического общества М. И. Венюкова. - СПб., тип. В. Безобразова и К°, 1877. - 37 с. - (Отд. оттиск из Известий ИРГО, т. 12, прил. к № 6). Gordon, Sir Thomas E. The Roof of the World being the narrative of a journey over the high plateu of Tibet to Russian frontier. - London - Edinburgh, 1876. http://militera.lib.ru