"Главная масса здешнего населения физически хорошо развита и, можно сказать, не отличается от людей земледельческих деревень. Здешний простолюдин крепко сложен и обладает хорошим цветом лица, дети обоих полов большей частью румяные и бойкие, и этим выгодно отличаются от злополучной бледнолицей и как бы пришибленной молодёжи, выросшей в больших городах. Так здешняя учащаяся молодёжь имеет довольно удовлетворительный вид, румяные барыншни и мальчики здесь встречаются заметно чаще, чем например в Ташкенте. Климат Верного собственно с метеорологической точки благоприятен для здоровья. Лето продолжительное, постоянное и довольно жаркое, однако не настолько жаркое, чтобы организм мог быть доведён жарою до истощения или до накожных сыпей, вследствие потения, как это встречается в более южных местах Средней Азии. Притом близость гор здесь даёт возможность на время удаляться туда для отдыха. Даже верхняя окраина города может заменять горный климат и по чистоте воздуха не уступает настоящим горам. Осень тёплая, зима постоянная, снежная при лёгком морозе и не слишком продолжительная, весна тёплая, хоть и не всегда постоянная. Даже зима, по сравнительной мягкости своих морозов, позволяет большинству жителей города выходить на воздух или кататься, а конькобежцы, как известно, регулярно в течении двух месяцев имеют возможность предаваться своему приятному и здоровому занятию.»

Николай Львович Зеланд, областной врач Семиреченской области о Верном и его жителях, 1901 год.

Путевые записки Николая Зеланда.

I. От Верного до Нарына.

Причина путешествия. Тянь-шань и Семиречье. Отъезд. Пишпек. Токмак. Буамское ущелье. Джуван-Арык. Барантачи. Долонский перевал. Оттук. Нарын. Пионеры цивилизации. Мусульманский рассказчик.

Около 20-го августа 1886 г. получено было в Верном известие от Императорского Российского Консула в Кашгаре, что в городе Аксу, находящемся в том же Кашгарском наместничестве, открылась сильная холера. Так как Кашгария находится в постоянных торговых сношениях с нашими Семиреченскою и Ферганскою областями, то необходимы были безотлагательные мероприятия, чтобы предупредить нашествие эпидемии на нашу территорию, откуда она затем могла даже дойти до Европы.
Но одновременно с санитарными распоряжениями на случай холеры необходимо было констатировать самый факт, т. е. действительно ли свирепствовавшая в Аксу болезнь была холера. Так как во всей Кашгарии нет научно образованных врачей, то поездка туда кого-либо из наших врачей сделалась необходимостью.
День спустя после сообщения известия о холере высшему начальству, было получено по телеграфу распоряжение о командировании меня в Кашгарию. [2] На сборы в это неожиданное и отчасти трудное путешествие я имел неделю, или, точнее говоря, 4 дня, так как первые три дня прошли в различных административных распоряжениях, в писании всевозможных инструкций, циркуляров, отчетных ведомостей и т. д.
Семиречье и Фергана в сущности близкие соседи Кашгарии, или т. н. Восточного Туркестана, но попасть из первых в последнюю труднее, чем проехать тысячу верст по Европе или Сибири, потому что между ними поднимается гигантская стена Тянь-шаня или Небесных гор.
Этот хребет, или, точнее, эта система хребтов в длину раскинулась на 2000 вер., в вышину уступает только Гималаю. Со снеговых его вершин низвергаются в обе стороны множество потоков, которыми питаются стелющиеся у подножия хребтов долины и степи.
Северная или русская сторона Тянь-шаня богата растительностию (не лесною, впрочем) и ее предгория и низменности по климату, по количеству вод и плодородных участков, а отчасти и по минеральному богатству, представляют вполне годный для культуры край.
Восточная часть этой полосы, т. е. Семиречье лишь с четверть века тому назад примкнула к культурным странам, став достоянием России. И теперь еще, как тысячу лет тому назад, киргизский кочевник пасет свои стада в степях и долинах Семиречья, раскидывая то тут, то там, свое подвижное войлочное жилище. Но уже вдвинулись колосящиеся нивы в травяные пустыни, поднялись окруженные садами города и селения, над потоками повисли мосты, по широким дорогам тянутся обозы и гремит почтовый колокольчик, нескончаемая вереница телеграфных столбов шагает через горы и равнины и соединяющая их проволока поет пустыне свою таинственную песню. Жаркое и продолжительное лето при умеренной зиме, обилие девственной почвы и возможность орошения полей и садов [3] горной водой, как необходимая гарантия от капризов погоды - составляют условия, до которым эта страна способна быть преимущественно земледельческою.
Пшеница, кукуруза, просо,дают великолепные урожаи; верненский табак начинает составлять себе известность; Каракольский и Лепсинский мед почти не имеет себе равных; в садах и огородах Верненского и Токмакского уездов зреют превосходные яблоки, персики, дыни, арбузы и проч., даже в горах растут довольно порядочные яблоки и урюк (мелкие абрикосы). Клевер скашивается 3 раза в лето, а деревья садов и аллей ростут с неслыханною в Европе быстротою.
Не первый год уже тянутся сюда переселенцы из России и Сибири, кроме дунган и таранчей из Кульджи, и можно сказать, что это одна из тех окраин, которая для русского представляет подобие того, чем бывает Америка для западного европейца. Много уже захудалых и приниженных мужичков почувствовали себя здесь людьми и зажили так, что «одна рука в патоке, другая в меду».
Нищета здесь почти неизвестна, она составляет единичное и обыкновенно переходное явление, чаще всего относящееся к людям вновь прибывшим, или к пьяницам, лентяям и тому подобным чужеядным субъектам. Правда, есть в здешнем быту еще темные пятна - отсутствие гласных судов и обилие кабаков, этой всероссийской язвы.
Кроме того, слишком мало развита промышленность, техническое обучение юношества, земская санитарная часть и некоторые другие статьи. Все - это предметы, заслуживающие полного внимания администрации и общества.
Невнимание к ним неминуемо приведет край к упадку, тогда как легко было [4] бы, напротив, возвысить степень его процветания. Я отправился из Верного в двух экипажах, из которых один назначался для фельдшера с аптекою.
Прежде всего надлежало проехать в укрепление Нарын, чрез которое проходит наиболее удобный из 4-х караванных путей, существующих между Кашгарией - с одной стороны, Ферганою, Семиречьем и Кульджею с другой. Почтовая дорога из Верного идет сначала степями вдоль подножия Алатау (одного из хребтов Тянь-шаня) чрез город Пишпек и селение (вернее посад) Токмак, затем чрез Буамское ущелье поднимается к озеру Иссыкуль, но оставляя его влево, продолжая подниматься по р. Чу и ее притокам к Нарыну.
Время было жаркое, сады еще не скинули [5] своих зеленых кудрей, на пашнях, бахчах и огородах лежащих по дороге селений и хуторов кипела деятельность, а киргизы еще не возвращались из своих летних кочевок. До Буамского ущелья, которым поднимаются в Иссыкульский край, езда бывает благополучная; но тут начинаются препятствия.
Знаменитое это ущелье, тянущееся верст на 70, до сих пор не поддавалось почтовым регламентам и подносило путнику первый образчик «нецивилизованной» дороги. В этот конец мне еще пришлось ехать старой дорогой. Скатерть ее вилась то вверх, то вниз, теснясь узенькой полоской у самой скалы, откуда местный термин «карниз».
Карниз этот местами так узок, что двум тарантасам невозможно было бы разъехаться; наружный край не защищен ничем, а внизу, под боком, скалистая крутизна и бездна, на дне которой бушует бешеная Чу. Дорога в иных местах завалена камнями, во время больших дождей даже бывают обвалы и тогда езда бывает опасна.
Не особенно хороша она и в сухую погоду ночью и зимою в гололедицу. Впрочем, несчастий до сих пор насчитывается очень небольшое число. Давно, как-то, говорят, свалился в бездну экипаж с целою купеческою семьею, которая, разумеется, моментально погибла.
В прошедшем году во время гололедицы свалилась арба с бочками и лошадьми, но без людей, так как возчик шел пешком. С двух последних станций запрягают по 5 лошадей в тарантас для втаскивания его на крутизны и часто тормозят на спусках.
В настоящее время начали делать дорогу внизу у самого берега Чу, при чем саперы предварительно производили взрывы, и на обратном пути мне пришлось ехать уже на половину по нижней дороге, что оказалось значительно лучше.
За [6] неприятности тряской и медленной езды путника вознаграждает величественно живописный вид этого ущелья. По обе стороны воздвигаются исполинские, усеянные обломками, скалы разнообразнейших оттенков - серые, беловатые, фиолетовые, кирпично-красные, черные с лоском, желто-мшистые. Местами ютятся по расщелинам и бороздам ярко-зеленые оазисы.
Вот, с самого гребня отвесной стены, на разных высотах, смело выступают уединенные стройные тополи, пятою держась за какую-нибудь тенистую складку горы, верхушкой поблескивая на утреннем солнце, а внизу над самой рекой стоит семья их товарищей, задумчиво всматриваясь в шумящий поток и слегка потряхивая зелеными кудрями.
Местами с высокого ребра горы отвесно низвергаются в поток серебряные водяные жилы. С высоких точек дороги киргизы, работающие на нижней дороге, кажутся муравьями. Над грохотом потока, криками ямщиков и звоном колокольчиков по временам раздается острая нота орла или каркание вороны.
На самых узких местах случалось мне сталкиваться с караванами перекочевывающих киргизов, или торгующих сартов, едущих из Нарына или Каракола. При таких встречах интересно наблюдать, как мастерски вьючные и верховые животные - верблюды и лошади, ослы и быки - ухитряются увертываться, съеживаться, чтобы дать место и экипажу и самим не упасть в пропасть.
Одни ютятся кнутри, как бы приростая к скале, другие цепляются по наружному краю. Особенно припоминаю я одного быка, который с тяжелым вьюком на спине самым философическим шагом прошагал, как бы по рубцам башни, по шатким камням, окаймляющим дорогу над самым обрывом.
Буамское ущелье недаром названо прорывом. Оно как бы прорублено поперек Александровского хребта и представляет таким образом великолепный разрез составляющих его пород - кристаллических, [7] метаморфических и осадочных.
Ущелие реки Теректы, впадающей в Буам, замечательное по залежам каменного угля, которые лежат 4-мя пластами, сопровождаясь песчаником. В Буаме же находятся мощные залежи гипса, прикрытые конгломератами (Мушкетов).
Кстати сказать, известковые породы, как и вообще осадочные, здесь по Чу, Качкаре и Нарыну появляются чаще, чем в восточной части Тяньшанских хребтов. Из растений здесь в первые в диком состоянии встречается фисташковый кустарник, который в разных местах югозападной части Семиречья (Пишпек и Токмак) разводится в садах.
У верхнего устья Буама стоит станция Кутемалды. Здесь начинается Иссыкульская долина, лежащая слишком на 5000 ф. над уровнем моря. От Кутемалды идут две дороги: одна налево вдоль озера Иссыкуля, на берегах которого расположены зажиточные русские селения и город Каракол, другая направо по бесплодным и пустынным берегам Чу и притоков Нарына, к укреплению Нарын.
Станция Кутемалды настолько пострадала от прошлогоднего землетрясения, что комнаты для проезжающих до сих пор не имеется, ее заменяет всегда готовая к услугам в здешнем крае войлочная юрта, в которой поставлена и железная печка.
Если проезжий в Буаме приходит к убеждению, что дорога могла бы быть получше, то далее вверх он теряет всякие воспоминания о том, что бывают на свете удобо проезжаемые дороги. Большая часть этого пути (6 станций) в данное время могла быть скорее всего названа насмешкой над дорогой.
Уже на втором перегоне (от Кумбельтинской до Орт-Токайской станции) дорога пролегает частию по кочковатым болотистым местам, частью по заваленному крупными камнями берегу реки. Но самый букет начинается от Орт-Токая по ущелию Джуван-Арык.
Вкусив уже на предыдущей станции [8] удовольствие костоломной тряски, я предпочел ехать верхом впереди тарантаса. Выехать пришлось под вечер и при невольной медленности движения скоро застала нас темнота. Трудно придумать более пустынную и дикую местность.
Все время дорога вьется по узкой береговой полосе на дне узкого ущелья, которое как бы рассчитано только для пропуска бурного потока, но никак не для людских прогулок. По обе стороны голые темные скалы такой высоты, что нужно было далеко назад закидывать голову, чтобы увидать верхние их зубцы и между ними крошечную занавеску ночного неба.
Дорога и бока скалистых стен усеяны темными обломками всевозможных форм и величин. Стена, притискивающая дорогу к реке, местами отвесная, местами даже надвигает. В ином месте противоположные стены до того сдвигаются, что казалось просвета впереди уже нет и дорога ведет в какую-то подземную трубу.
Под самым ухом назойливый шум Джувана, кругом ни птицы, ни насекомого, ни растительности, а торчавшие кое-где внизу изолированные лучки сухой и желтой травы скорее усугубляли печальный вид этого пейзажа. Экипаж далеко отстал, и я один с моею лошадью оживлял это мертвое царство.
Когда взошла луна, ее самой невидно было из-за гигантских стен, но косые полосы света, падая на скалы и трещины, придавали им еще более фантастический и мрачный вид. Некоторые камни блистали металлическим блеском.
Я мог сказать стихами Данте:
Come noi fummo giu nel pozzo scuro
Ediomirava ancora all’alto muro.
(Inferno CXXXII).
И вообще картина этого ущелья мне напоминала иллюстрации Густава Доре к I части Божественной комедии. [9] Весьма возможно, что сам поэт почерпнул часть красок, которыми он в различных местах рисует пейзажи Ада, в диких горных местностях, например, во время путешествия его через Альпы.
Здесь я как бы изображал Данте, вступающего в царство тьмы, но роль Виргилия на этот раз приняла на себя лошадь, вводившая меня в различные ярусы ада; была, впрочем, и та разница, что поэт спускался все ниже и ниже, а мы все выше и выше поднимались, по временам лишь спускаясь в крутых склонах.
В стенах Джуван-Арыкского ущелья выступают темноцветные кристаллические породы - гранит, сиенит, диорит и того же цвета тальково-кремнистого сланца. Местность эта, впрочем, не везде так бесплодна и пустынна, как по дороге. На крыше этих скал, обрывающихся к ущелью стенами в 1000 и 1500 фут., есть пастбище, там гуляет горный козел (тэк) и бывают киргизские кочевки.
Горное дело имеет здесь будущность; в горах этих есть богатые залежи каменной соли, в особенности долина реки Чу наполнена соленосными глинами. Неподалеку от Кумбель-аты она теперь уже добывается. Наконец мы расстались с Джуван-Арыком, который остался влево, и поздно вечером добрались до станции, расположенной на пустынной, кругом закрытой голыми горами, площадке с малой речкой по средине.
Грунт здесь уже необыкновенно плотный, каменисто-глинистый. На этой станции, в одной крошечной комнате, снабженной, впрочем, ширмою, стенными часами и необходимою мебелью, пришлось пробыть долго, за недостатком лошадей, благодаря двойному проходу почты и медленности сообщения.
В ясное прохладное утро отправились далее к Караункурту, куда первая половина дороги оказалась [10] неожиданно удобною, но затем уже пришлось мне пересесть на купленную дорогой киргизскую лошадь. Дорога на этом переходе продолжает подниматься.
Перед въездом в обширную Долонскую долину ямщики мне заявили, что в горах ее окружающих избрали себе притон киргизские барантачи, которые здесь стерегут проезжих сартов, дунган, вообще людей, у которых не бывает оружия, и отбирают у них лошадей и другое что найдется.
К русским не решаются приближаться, так как у них предполагается огнестрельное оружие, сами же они вооружены большею частию только пиками. Действительно, когда мы въезжали, наверху что-то зашевелилось, кучка всадников стала там разъезжать вверх и вниз, взад и вперед.
Тем дело, разумеется, и ограничилось, барантачи удовольствовались многозначительными взглядами, ниспосылаемыми в нашу сторону, а в ответ получили насмешливые улыбки наших ямщиков. Вообще, не смотря на преследования со стороны администрации, баранта в разных отдаленных уголках Семиречья еще не совсем угасла, выражаясь то тут, то там вооруженным грабежом скота, но до смертоубийства дело редко доходит.
Когда мы въехали на Долонский перевал, мы застали по бокам гор почти у самой дороги снег.
И немудрено, перевалу этому считают 9800 фут. над уровнем моря. От него, как от узла, направляются в разные стороны несколько хребтов. С перевала спустились в длинное живописное ущелье, по дну которого течет река Оттук. Здесь глазам неожиданно представились оживленные, более мягкие картины.
Появилась невиданная с самого Верного елка. Вообще леса есть только по северным склонам Тянь-шаня, и то в таких местах, где больше атмосферных осадков, [11] вследствие встречи теплого западного и холодного восточного ветров; снега в свою очередь способствуют накоплению влаги.
Сначала стали встречаться ели рассеянными кучками, в виде застрельщиков, потом целым лесом, живописными группами распределенным по бокам и верхушкам гор с обеих сторон. В одном месте он в рассыпную, широким потоком спускается с горы, в другом стоит правильными шеренгами, одна над другою, как ряды солдат, в третьем из каждой складки горной стены до самого верха выглядывает зеленая ватага елей.
В промежутках леса красовался ярко-зеленый ковер альпийских трав, кое-где подернутый золотистым оттенком осени, а из-под них местами виднелись обнаженные участки хребта, в виде серых синеватых красных зубцов и морщинистых полос горного известняка и песчаника.
Мысли в голове человека перекрещиваются неожиданнейшим образом: при взгляде на одно место этого ущелья мне вдруг вспомнился альпийский вид, виденный мною еще в детстве на картинке, изображавшей Генриха IV в виде пилигрима, когда он столь жалостным образом отправлялся чрез Альпы на поклон к Гильдебранту. Кстати здешние пейзажи действительно напоминают альпийские, как они мне представились при проезде из Вероны через Бреннер в Баварию.
Подъезжая к станции, я увидел давно невиданные бревенчатые избы, из которых одна занята станциею. Значит лесу здесь вдоволь. В горах, у подножия которых расположен Верный, елового леса столько, что он служит украшением пейзажа, но строить деревянные дома там, как и в остальном Семиречье, запрещается.
Следующая станция - опять новый дорожный курьез: по дну ущелья, Оттук бежит до того извилисто, что приходится переезжать в брод более 30 раз. Вода местами лошади по брюхо, но это считается низкая вода. А что [12] значит высокая, об этом красноречиво говорят десятка полтора исковерканных мостов; жалобно выставляют они свои свороченные на сторону спины, как бы говоря, что они могли бы годиться на что-нибудь, но - среда заела.
Весной случается, что вовсе принуждены бывают бросать почтовый тракт и возить все вьюком, где-то высоко по горам. Скука этого почти непрерывного брода несколько искупается красивой обстановкой: сверху до самого дна ущелия спускаются по обеим сторонам дороги стройные ели, так что ехать приходится как бы лесом.
Между хвойником выглядывают рябина, шиповника, барбариса, и проч. Наконец при выходе из ущелья гладкая степная дорога. Она пролегает по высокой долине, обрамленной низкими горами, которые большею частию были покрыты пожелтевшей травою.
Здесь опять признаки жизни, клочки, засеянные киргизским ячменем и кое-где стоги сена. Последнее указывает на то, что киргизы - по крайней мере, некоторые - приняли к сведению бедствие прошлой зимы, постигшее нарынские волости.
Известно, что большинство этих кочевников до сих пор не считают нужным припасать для животных корм на зиму, предоставляя им самим доставать его из-под снега. Но в 1885 - 1886 г.г. случилось, что после снега была оттепель, потом опять мороз и глубокий снег, скот не в состоянии был добывать траву из-под льда и погибал массами.
Средним счетом из 10 баранов оставался один. Вот и река Нарын, чистая, не бурная и уже довольно широкая, а на левом ее берегу укрепление. Последнее, конечно, не может быть названо чудом фортификации. Невысокая стена, валик, ров и казармы, в которых помещаются человек 100 команды, полусотня казаков и [13] несколько крепостной артиллерии; все это может быть страшным только для азиатов, но это только и требуется. Нарын, по отдаленности и пустынности своей, одно из тех злачных мест наших окраин, которых служащие наши обыкновенно избегают, как ссылки на поселение.
Что делать! без этих мест нельзя, - они передовые звенья той цепи русских поселений, которая внедряется в мусульманский и китайский восток, шаг за шагом, отвоевывая почву от азиатского варварства. Что эти слова не слишком сильны, мы увидим ниже.
Мне кажется, что каждый, кто прожил год-другой в таких местах, некоторым образом заслужил право на название пионера цивилизации, и было бы справедливо, чтобы служба в таких изолированных пунктах, по крайней мере, пользовалась некоторыми привиллегиями, которых, однако, до сих пор нет.
Нигде, как в этих обездоленных углах, вся атмосфера зависит от качества местного старшего начальства. В этом отношении в настоящее время Нарын счастлив. Влияние К. А. Ларионова, соединяющего образование и знание края с достоинством характера, может быть названо благотворным.
В этом ему помогает и его супруга, которая в прежнее время сопровождала его во всех экспедициях для исследования этого края в топографическом и метеорологическом отношении. Самое поселение Нарын, находящееся вне укрепления, довольно приличное и почти исключительно торговое.
Несколько длинных, широких и чистых улиц, дома сырцово-кирпичные, с плоскими крышами и палисадниками. Зелень последних - преимущественно ива - оказалась еще свежею. Главная улица представляет гостиный двор, лавки которого исключительно азиатские, а хозяева их частию татары, большею же частию чернобородые сарты в халатах и чалмах; здесь проходит главная часть товаров из Кашгара.
Всех торговцев считают до 300. [14] Окрестности Нарына непривлекательны. Котловина, окруженная голыми желтовато-серыми горами, по недостатку открытого горизонта названная солдатами «карцером». В некотором отдалении в горах есть несколько пятнышек низкорослого ельника.
Почва замечательно плотная, состоящая из суглинка в перемежку с мелкой галькой. Вода относительно богата известью, которой вообще в здешних горах довольно. Есть, между прочим, богатая залежь алебастра. Климат, вследствие высокого положения (7000 - 8000 фут. над уровнем моря), очень холодный; капуста здесь не вызревает, а картофель бывает немногим более лесного ореха. Благодаря холодности климата, плотности почвы, отсутствию болот, сравнительно чистой воде, ширине и чистоте улиц. 
Нарын остается одним из более здоровых мест Семиречья, о чем, между прочим, свидетельствует экономический запас хинина, накопившийся в аптеке лазарета, тогда как в большинстве остальных наших лазаретных аптек в нем постоянный недостаток.
Следует, однако, заметить, что вновь приезжие здесь нередко страдают нервными припадками - головною болью, чувством одышки и беспредметной душевною тоскою, что отчасти объясняется высотою места. Во время прогулки по Нарынскому гостиному Двору пришлось мне быть свидетелем сцены в восточном вкусе.
Скамейки, ступеньки и завалинки перед несколькими лавками посыпаны халатоносной публикой. От белобородых старцев в белых чалмах до босоногих мальчишек все сидят, как окаменелые, приковав взоры к человеку, ходящему взад и вперед по улице, на некотором расстоянии от лавок.
Субъект этот в белой чалме с желтым кушаком и в шелковом халате, громким голосом что-то рассказывает. То он остановится, протягивая руки вперед, надсаживая голос и вылупляя глаза, то пойдет [15] ускоренным шагом, говоря скороговоркой, то сядет, как бы в задумчивости, говоря чуть не шепотом, то опять войдет в пафос, словом импровизирует что-то очень трогательное,
Это, оказывается, был странствующий рассказчик или лектор, преподающий легенды из жития мусульманских святых. Ремесло это очень выгодное, рассказчика носят на руках и хорошо одаривают.

II. От Нарына до Кашгара.

Дорожные приготовления. Атбаши. Маршрут чрез Тянь-шань. Плоскогорие Каракоин. Курганы и некрополи. Рассказ джигита. Природа Каракоина. Сурки и серый медведь. Песни казаков и рассказы Семенина. Холодные ночлеги и горная тоска. Голос верблюда. Ташрабатская долина и древний монастырь. Припадок горной болезни. Выступление к Ташрабатскому перевалу. Разговор с Мамеком и описание черта. Перевал и вид на долину Чатыркуля. Озеро Чатыр-куль. Волки. Преимущества американского седла. Перевал Туругарт. Природа плоскогория и «Крыша мира». Метель. Гроза в снеговой туче. Характеристика киргизов. Природа долины Коюна и Суиока. Крепость Чакмак. Привал в сакле и китайские воины. Селение Артыш. Лёсс и растительность кашгарских оазисов. Въезд в Кашгар.

Как ни плох Нарынский почтовый тракт, но все же он, по крайней мере, почтовыми станциями своими напоминает путешественнику, что последний еще не совсем предоставлен на произвол судьбы. За Нарыном же, или точнее за Атбаши, начинается пустынный, холодный и голодный, горный путь, на протяжении которого кое-где кочуют киргизы, в некоторых же местах на несколько дневных переходов, даже их нет. Нет ни домов, ни дров, ни съестных припасов.
Движение совершается вьюком по одному переходу, т. е. верст по 25 - 30 в день, для ночлега полагается юрта, которую выставляют к этому времени уведомленные вперед киргизы, туда же [16] доставляют несколько хворосту и баранов. Я, впрочем, приобрел в Нарыне для себя малого образца киргизскую юрту, известную под названием кош.
Остов ее, как и в больших, состоит из складной решетки, накрывается он кошмами; последние я в Кашгаре еще обшил вторым слоем, в виду предстоявшего возвращения. Для команды я взял кошемную же палатку. Подобные подвижные дома всегда следует иметь с собою в таких путешествиях, хотя бы предвиделось выставление юрт.
Последствия показали, что предосторожность моя была уместною. Караван наш состоял из 4-х вьючных верблюдов и 12 всадников, т. е. кроме меня, фельдшера и деньщика, было 6 конвойных казаков, 2 киргизских джигита, знавших дорогу, и один верблюдовожатый.
Первый ночлег представлял еще нечто среднее по части удобств. Это тоже была войлочная юрта, но большая и плотная, выставленная на дворе аксакала селения Атбаши, находящегося верстах в 45-ти от Нарына, у подошвы северного склона хребта Ат-баш-тау, в очень высокой (около 7500 фут. над уровн. моря), но, тем не менее, плодородной долине, которая при том снабжается еловым лесом из ближайших гор.
Здесь домов до 80, населенных сартами и татарами, которые отчасти живут торговлей с киргизами, но кроме того сеют ячмень, пшеницу и клевер. Перед нашим приездом только что окончилась атбашская ярмарка, где киргизам сбываются русские и кашгарские товары, из последних преимущественно хлопчатобумажные ткани (мата и даба).
Две до известной степени параллельные дороги ведут от Нарына к Кашгару: первая через перевалы Богушты и Теректы, вторая через перевалы Таш-рабат и Туругарт, мимо озеро Чатыр-куля; последний путь был [17] наш, он немного длиннее, но за то, говорят, удобнее (??) первого в данное время года.
Почти на половине этих дорог, перерезывая высокие перевалы Туругарт и Теректы, проходит русско-китайская граница. Стало быть, первая половина дороги поднимается по северной, вторая спускается по южной стороне Тянь-Шаня.
Этот громадный альпийский хребет Средней Азии вообще отличается скудостью лесов, суровыми и пустынными видами, но все это на северной стороне выражено еще в более мягкой форме. Подъем до подножия Таш-рабата продолжался два дня.
Дорога идет большею частию высокими обширными долинами, иногда ущельями, часто приходится переезжать в брод различные речки, впадающие в реку Ат-баш (приток Нарына). Часть пути лежит вдоль р. Каракоина, потом по р. Таш-рабату. В средине дня бывало почти жарко, но как только приближался час заката, то чувствовался резкий холод.
Дни были ясные и небо голубое. Последнее, по крайней мере, приятно разнообразило общий печальный сероватый колорит ландшафтов. Горы, ограничивавшие горизонт по обе стороны, частью выставляли серые лысины, частью были покрыты серо-желтой травой, степь поросла серовато-желтым чием, местами вдали виднелись серые юрты киргизского аула, наконец, попадавшиеся. по временам жилища мертвых имели тот же цвет. Вообще везде, где есть киргизы, нередко встречаются их места погребения, окруженные грубой работы глиняными стенами, с башенками по углам.
Иногда эти кладбища прямо имеют вид некрополей, что встречалось и здесь: вы видите куполы с открытыми входами, балкончики, разные выступы, терраски и пристроечки, - словом, приспособления, как бы для живых людей, на самом же деле это - царство покойников, возвышающееся среди безмолвной пустыни. Архитектурные [18] изделия эти, конечно, очень грубой работы, все из глины.
Один из наших джигитов, словоохотливый и подвижной Мамек, между прочим, пояснил нам, когда мы проезжали мимо одного такого некрополя, что иногда покойники встают и блуждают по окрестностям, в особенности замечено, что если похоронен человек, оставшийся кому-нибудь должен, то он не может успокоиться и блуждая издает крики «отдам, отдам!»
Нужно заметить, что киргизы вообще очень совестливы в отдаче долгов; происхождение подобных рассказов, вероятно, в связи с этой чертой их характера. Кроме того, встречаются курганы, происхождение которых киргизы приписывают жившим здесь прежде калмыкам.
Они сложены из камней, которые местами еще выступают правильными рядами, но все засыпалось землею. Грунт, которым мы ехали, большею частью такой же плотный суглинистый, как около Нарына; он мог бы послужить для хорошей колесной дороги, только в ущельях много камня.
Река Каракоин в теперешнем своем объеме и даже во время половодья, представляет сравнительно ничтожную жилку, текущую по широкому, усеянному галькой, руслу. В отдаленные времена здесь, по-видимому, текла большая река.
Кроме преобладающей травы чий, попадается стелющаяся по самой земле очень мелкая полынь. Что касается чия, то меня удивляет, почему он заслужил ботаническое название Lasia grostis splendens, когда в нем решительно ничего нет блестящего.
Скорее это прилагательное шло бы к ковылю (stipa pennata): белые султаны этой красивой травы в самом деле как бы блестят на солнце, когда колышется как волны на степном ветру. Здесь ковыля мало, однако, кое-где по горам видели его.
Где посырее, там попадается карликообразный цветущий [19] одуванчик, мелкие цветки Potentilla и красные ягодки бульдургун (Nitratia caspica), имеющие по виду отдаленное сходство с малиной; вкус их сладковатый, но вообще не важный.
Попадавшаяся в ущельях трава молочая в это время года уже не содержит и следа молочного сока. Из животных часто перебегал через дорогу черный жучок из породы Carabus, иногда прошмыгнет небольшая серая ящерица.
Раз видел даже бабочку из рода - Vanessa. Часто попадаются сурковые норы, самих же обитателей их здесь не пришлось видеть, они в это время уже почивают зимним сном. Летом они обыкновенно с любопытством дожидаются проезжих у входа своего дворца и затем с резким свистом исчезают.
Немало здесь водится волков, архаров (горный баран, Ovis Polii), горных козлов; есть две породы медведя, черный и серый. Серый меньше первого, но злее и иногда, говорят, нападает на человека. Потом я видел такого медведя в Кашгаре, на цепи; он, действительно, очень светлой масти, но скорее желтый, чем серый.
Даже когти у него белые. Северцов относит его к горным формам ursus arctos. Тяньшаньский медведь осенью главным образом питается сурками, которых выкапывает из зимних квартир в состоянии спячки. Птиц почти не видали, хотя вообще Тянь-Шань ими не беден.
Многих, вероятно, уже не было, по случаю позднего времени. По возможности мы старались разнообразить себе монотонность путешествия. Между казаками были хорошие певцы. Бывало, запоют хором о том «как мы воевали за Дарьей» и т. д., или «где мы были, где гуляли», или «что, служивый, закручинился», и т. п., и волны их молодецкой песни разливались далеко во все стороны, замирай в ущельях Каракоинских гор.
Киргизские джигиты, в особенности Мамек, обыкновенно, вели оживленную беседу с теми из русских, которые знали по-киргизски. К последним [20] принадлежал фельдшер Байгулов, который во всю дорогу служил мне переводчиком.
По свойственной киргизам общительности, живости и жажде к новостям, нас обыкновенно сопровождало еще человек 5 - 6 верхом от ночлега до ночлега. Вытянувшись впереди каравана в шеренгу, эта почетная гвардия двигалась среди неумолкаемых разговоров.
Двое из казаков уже бывали в Кашгаре, при конвое консула. Одного из них, Семенина, добродушного, расторопного и наблюдательного парня, я несколько раз расспрашивал о Кашгаре, и он мне кое-что рассказал про тамошнюю жизнь.
Говоря о кашгарцах, он большею частью, кажется, незаметно для него самого, называл их «сартишками», причем, впрочем, слышалось более или менее добродушное пренебрежение. О господах же их, т. е. китайцах, он рассказывал с более заметным отрицанием, как-де они едят всякую «скверн» и на закуску покуривают «опиюну», как у них офицеры и солдаты одеты бабами, как тех и других бьют палками, как они жестоко пытают и казнят провинившихся, и т. д.
Прийдя на ночлег, для которого, обыкновенно, назначалось какое-нибудь ущелье, уставший и озябший караван оживлялся. Я принимался за чай, казаки и киргизы разводили костры, варили баранину и чай, в одной группе слышались оживленная гортанная трескотня и смех киргизов, в другой шутки и хохот моей русской свиты, далее кругом ржанье лошадей, трубные звуки верблюдов и озабоченный лай следовавшей с нами казачьей собаки. Последняя носила кличку «Кривой», по случаю помутнения всей роговой оболочки одного глаза.
Ночью казаки по очереди оставались на часах, что делалось главным образом для сбережения животных, как от могущих следить за караваном конокрадов, так и от волков. На этих [21] привалах я, обыкновенно, не раскидывал своего коша, а пользовался юртой, которую приготовляли вперед прибывшие киргизы, команда же ночевала в своей войлочной палатке.
Не особенно приветливыми показались мне эти ночлеги. Только что успеешь согреться чаем, как уже начинает прокрадываться холод, температура юрты быстро опускается и скоро останавливается на 5 или 4°. У меня была взята из Нарына небольшая железная печка, но она была слишком мала, из дырявой юрты быстро все выносило и она почти ничего не помогала: на расстоянии 1 - 2 аршин от нее термометр поднимался всего на несколько градусов, при том она дымила.
Поэтому я ее приказывал топить только рано утром, чтобы добиться хотя 4 - 5° перед вставаньем. В палатке, обыкновенно, скоро все умолкало; поев и напившись чаю, публика наша исчезала в своих кошмах и тулупах. Я же не мог так моментально отдаваться сну, а делать, между тем, было решительно нечего.
Рука коченела над писанием, да и мысли не вяжутся в такой атмосфере. Я оживал только на ночь, когда накрывался еноткой, которая гарантировала нормальную температуру, утром же вставал при 2° R. И все-таки это еще была благодать, в сравнении с тем, что ожидало меня впоследствии.
Неприятность этих Тяньшаньских вечеров увеличивалась тем, что меня по временам посещала беспредметная тоска - явление, не мною первым замеченное при восхождении на высокие горы. Утром, как только проберутся в ущелье первые лучи солнца, все быстро оживало и скоро капризные крики верблюдов, которых начинали вьючить, пробуждали горное эхо.
Замечательно, что голос этого животного никак не соответствует его почтенному росту. Верблюд большею частью издает дискантные ноты. Когда он в покое, то [22] выпускает по временам односложный крик, похожий на звук рожка; когда же его словами «чок, чок» приглашают опуститься на колена, для принятия груза, или когда приглашают встать, нарушая его dolce far niente и жевание жвачки, тогда у него выходят истинно комические звуки. Воротя морду, то направо, то налево, он производит какой-то плач, похожий на хныканье капризного ребенка.
Иногда он вдруг вздохнет тоном озабоченного старика. Если же вожак чем-нибудь ему уж очень надоел, то он его оплевывает. Таш-рабатском ущелье (или долине) пришлось сделать дневку, отчасти, чтобы дать животным время собраться с силами для предстоящего подъема, а отчасти, чтобы самим несколько свыкнуться с редкостью воздуха.
Уже самое ущелье лежит по меньшей мере на 11.000 футах. Пустынный, печальный вид этой долины. Со всех трех сторон своих она окружена горами, отчасти покрытыми скудной пожелтевшей травой, а на сопках усыпанными снегом.
День здесь значительно сокращается заслоняющей горной оградой, чем еще скорее охлаждается воздух. 9-го сентября в полдень на солнце было 12° R., ночью мороз. Нельзя было найдти более подходящего места для той археологической редкости, которая оказалась в этой долине и которую теперь опишу.
В закрытом углу треугольника увидите непривычного вида поседевшее каменное здание. Оно представляет четырехугольник с плоским верхом, в средине которого сидит, в виде колпака, грубый полуразвалившийся купол. Во внутренность здания ведет единственный, довольно высокий сводчатый вход, окон нет никаких.
Входное отверстие есть начало корридора, который в средней части здания несколько расширяется, перекрещиваясь с другим более коротким, т. е. в центре образуется нечто в роде [23] залы, которая приходятся под куполом. Из нее в четыре стороны идут сводчатые корридоры.
Из переднего, т. е. входного, в одну сторону идут еще боковые, более узкие корридоры. Как в главных, так и в боковых корридорах, замечаются в стене отверстия вышиною в 1-1½ арш., которые ведут в глухие кельи. Кельи внизу четырехугольные, кверху круглые, свод у некоторых обвалился, те же, в которых он сохранился, абсолютно темные. Объем их, судя по глазомеру и измерению шагами, не более 1 кубической сажени. Входить в них приходится сильно нагибаясь, а в некоторые совсем ползком.
Внутренность их совершенно голая, нет ни следа каминов, нар, ниш и т. п. Все здание сложено из соединенных цементом неправильных кусков синего и красноватого сланца, которого много в окрестностях. В средней зале местами сохранились куски грубой штукатурки, но каких-либо изображений, как-то барельефов, надписей и т. п. в настоящее время нет никаких.
Но спешу прибавить переданное мне подполковником Волковым, который видел это здание в 1871 г., т. е. 15 лет раньте меня: в то время на штукатурке можно было разобрать грубые фигуры трехглавого коня и пятиглавого дракона. Надо полагать, что штукатурка с этими изображениями с тех пор обвалилась.
Теперь можно увидеть только какие-то арабские надписи, сделанные, очевидно, проезжими мусульманами каких-нибудь караванов, которые в дурную погоду ставят лошадей под своды этой руины. Длина всего здания около 48 шагов, ширина 36, высота купола аршин 12, высота главного коридора около 4. Кто построил это здание и какое было его назначение?
Крепостью или частным жилищем оно не могло быть. Тюрьмой еще меньше, - кому могла понадобиться тюрьма на таком отдаленном и неудобном месте? Притом устройство келий не такое, какое бывает в тюрьмах, наприм. нет следов прикрепления замков, [24] цепей и т. п.
Скорее всего на таком месте можно было бы предположить дом, устроенный для убежища караванов, которые, действительно, очень давно ходят этим путем. Но физиономия его совершенно особенная, вовсе не похожая на караван-сараи и рабаты, устроенные с этою целью.
Кому могло придти в голову затратить столько лишнего материала затем, чтобы сделать вход в отдельные кельи столь недоступным и совершенно изолировать его от света? В среднем большом помещении и теперь в непогоду укрываются караваны, но отдельными рассеянными норами никто и не думает пользоваться.
Отдельные покои караван-сарая обыкновенно располагаются в ряд, прямо со двора или сеней, а не прячутся по извилинам узких и темных ходов. Если нужно было большее число отдельных помещений для проезжих, что, впрочем, тоже не в обычае у некультурных народов и при караванном способе передвижений, то можно было бы употребить лишний материал для увеличения наружной стены и расположить камеры вдоль двора или сеней, что было бы несравненно удобнее и проще.
Всего правдоподобнее, что это был род монастыря, который, вместе с тем, подавал помощь и приют (в средней вале) проезжим, но какой это мог быть монастырь? Скитообразная форма главных корридоров наводит на мысль о христианах. Есть, действительно, основание допустить существование в средние века христианских монастырей в Семиречье.
Например, одна из надписей недавно открытого около г. Пишпека несторианского кладбища гласит: «это могила Шелиха, славного экзегета и проповедника, который просветил все монастыри светом». Года смерти в доселе разобранных надписях простираются от половины 9 до 14 столетия.
Древнейшие могилы этого кладбища глубже более новых. С другой стороны известно, что в Кашгарии в начале средних веков процветал буддизм, который долго боролся с мусульманством и, [25] вероятно, успел распространиться и на севере по тем же путям, которыми шло христианство, разносимое несторианскими миссионерами.
Может быть, фантастические животные, о которых выше было упомянуто, скорее составляют намек на буддизм, хотя, впрочем, следует помянуть, что в этих отдаленных краях и христиане иногда делали уступки местным понятиям и обычаям.
Но во всяком случае нужно полагать, что если этот дом служил постоянным местопребыванием для каких-нибудь людей, обрекших себя для служения Богу и ближним, то таких обителей, вероятно, немного было на свете. Немало было отшельников, которые жили в пещерах, но это обыкновенно бывало в странах южных, где такой кров мог дать лишь приятную прохладу, притом в пещере, прямо выходящей на свет Божий, может быть довольно еще света.
А тут, где климат, можно сказать, полярный, где и топлива-то нет, да я невидно решительно никаких приспособлений для отопления, а всякий другой способ разведения огня должен был
А лишение света? Положим, думать надо, что если это было кельи, то в них теплились лампады, и такое, очевидно, намеренное исключение дневного света, вероятно, было заведено с целью большей торжественности и сосредоточенности. Но, тем не менее, самое приучение себя к такому жалкому суррогату солнечных лучей чего-нибудь должно было стоить человеку.
И к этому разобщение с людьми, печальная местность и исключение самых необходимых хозяйственных приспособлений, ибо не видно даже чего-нибудь, напоминающего кухни, кладовые и т. д. Житие киргиза в юрте, в [26] холодное время года и в ненастье, когда приходится закрывать купол ее и опускать дверную кошму, тоже не особенно привлекательно, но все-таки его далеко нельзя приравнять житию в этих каменных гробах. Вообще можно допустить, что если тут когда-нибудь существовали члены какой-нибудь общины, то это были люди сильной воли, тем более, что они должны были жить в большой бедности, иначе самое существование такой беззащитной обители в горах, исстари бывших местопребыванием грабительских кочевых племен, не могло быть возможным.
Если здесь были христиане, то, конечно, монахи принадлежали к той же несторианской ветви христианского учения, которая распространилась по здешнему краю в раннюю эпоху средних веков, и находились в связи с несторианскими же христианами Самарканда, Кашгара, Мерва, Герата, Ханбалыка (Пекина) и проч.; обо всех этих митрополиях упоминается в одной дошедшей до нас несторианской рукописи 9-го века.
Мудрено сказать, к какому веку следует отнести эту постройку, о самом характере и происхождении которой у местных кочевников сохранились самые противоречивые и неправдоподобные легенды. Но от нее веет чем-то очень отдаленным и, по крайней мере, нельзя сомневаться, что эта сумрачная обитель, запрятавшаяся в забытое ущелье азиатских альпов, стоит перед нами молчаливым вестником седых времен.
Здесь на высотах Тянь-шаня, как была пустыня, так она и есть, т. е. она и теперь продолжает быть современною той отдаленной эпохе, когда несторианские миссионеры занесли светоч учения к тюркским варварам. Да и в долинах Семиречья лишь на наших глазах повеяло новым духом, и они со времен несторианцев спали полусном первобытных форм жизни.
А взглянуть на запад - какая бесконечно длинная вереница событий и совершившихся судеб проходит мимо нас за это долгое тысячелетие! [27] Когда рылись первые могилы в том кладбище, которое в наши дни опять увидело свет Божий, - в России еще только начинали думать о призыве варягов; священная Римская Империя Карла Великого только что расщепилась на зарождающуюся Францию и Германию; папство, на наших глазах сдавшее тысячелетнюю свою светскую власть, тогда только в ней стало укрепляться, а Григория VII-го, вероятно, еще дед не родился; Венеция только что пустила корни на острове Риальто; норвежец Гунбиорн, отдаленный предшественник Колумба, открывает берег Гренландии, а норманские лебеди еще плавали вдоль берегов Европы, высматривая места для основания царств, которые теперь давным-давно рассыпались!
Весьма пожалел я, что не мог исследовать склепа, имеющегося в монастыре, гробницы и кости которого, вероятно, дали бы какие-нибудь сведения о характере и истории этого здания. Киргизы, водившие меня по крыше, или, вернее сказать, по наружной более или менее низкой поверхности потолка этого здания, показывали мне место склепа, при чем уверяли, что там похоронены «сарты и киргизы Систематическим археологическим исследованиям остается поднять эту завесу.
Во время пребывания в этой долине я вдруг почувствовал признаки горной болезни: одышку, сердцебиение и общую слабость, что, впрочем, продолжалось не более получаса. Одновременно сопки окружающих гор оделись было вдруг туманом и, вероятно, эта перемена в атмосфере усилила влияние непривычно слабого давления этого редкого воздуха.
В другое же время и в спокойном положении дыхание и пульс лишь немного изменяются, если вообще изменяются: в сидячем положении в этом ущелье у меня пульс [28] был 72, дыхание 20, в Верном же (2.500 фут.), при тех же условиях, бывает у меня в среднем 70 и 18.
День, назначенный для перевала чрез Таш-рабат, вышел великолепный. Было теплее всех предыдущих дней и небо совершенно ясно. Разными извилинами поехали мы вверх по суживающемуся ущелью, сопровождаемые компанией в 6-8 соседних киргиз, под предводительством бия.
Ближе надвигались снежные сопки. Вот открылась узкая щель, дорога ленточкой брошена по правой щеке горы, налево глубокая пропасть и на дне ее речка. Это все еще такой путь, по которому можно было вести беседы. Для препровождения времени я спросил Мамека через переводчика, водятся ли черти в этих горах. «
Нет», сказал он, «эти чисты, а там дальше к Чатыр-кулю их видели не раз и случалось, что они душили людей, но по прочтении молитвы отпускали свою добычу». Я просил его описать их наружность. Оказалось, что они бывают ростом с барана, с осла, иногда с человека, но больше того их не видали; тело их покрыто темной шерстью; голова сзади собачья, спереди свиная, при этом еще рога; на всех четырех конечностях человеческие ноги, сзади хвост. О качестве глаз он ничего не мог сообщить.
Пора, впрочем, было покончить с антропологией шайтана; дорога становилась трудною. Дороги, впрочем, никакой уже и не видно было. Мы взбирались по вдвойне наклонной плоскости, усыпанной галькою и местами покрытой снегом и тающим льдом.
Верблюды начинали скользить и приостанавливаться. Поддерживая верблюдов сбоку и цепляясь над обрывом, Мамек и остальные киргизы с гиком подгоняли их. Тут можно было подивиться проворству киргизской лошади, которая карабкается там, где и человеческая нога должна пробираться с большою [29] осторожностью.
Ниже и ниже становились горные зубцы, большею частью прикрытые девственным снегом, кое-где, впрочем, выставлявшие свою серую наготу. Местами снег спекшийся на поверхности (Firn) блистал ослепительным светом. По дороге, окруженные снегом, еще попадаются цветы: potentilla, низкорослые одуванчики, несколько зонтичных и злачных.
Небо оставалось ясным и сияло италиянской синевой. Вот, наконец, последний поворот налево и тут началась самая трудная часть задачи. Обрисовался самый перевал. Это стена футов в 200 вышиною и такой крутизны, что стоящий на самом ребре ее из-за выступов горы не может видеть, что делается у основания.
Проехав от поворота еще несколько десятков сажень, стали взбираться. Взглянув вверх человек небывалый может подумать, что тут нет никакой возможности вскарабкаться. Крутизна бы еще куда ни шла, но она вся усыпана подвижною галькою, с которой, казалось бы, лошадь непременно должна сорваться.
Где лежал снег, там было относительно легко, но на голых местах кони взбирались только при помощи бесчисленных ломанных линий, на которые приходится раздроблять путь по плоскости подъема. И все-таки, говорят, в гололедицу случается, что лошадь срывается и летит в глубину.
Многочисленные скелеты различных вьючных животных, лежащие на боках перевала, иллюстрируют воочию, как трудно он им достается. И крутизна, и редкость воздуха до такой степени утомляли бедных лошадей наших, что чрез каждые 5 - 6 минут нужно было останавливаться, чтобы дать им отдышаться.
Впереди ехали киргизский бий и один из джигитов, за ними я, за мною казак, остальной караван собирался около поворота. Попадаются и между казачьими лошадьми очень шустрые. Лошадь ехавшего за мною казака была сибирячка, да притом из степной полосы, но лазала не хуже киргизской, правда что она, по крайней мере, была кована, у [30] киргиз же этих нежностей не соблюдают.
Наконец, мы четверо взобрались, вслед за вами поспел и Кривой, который тут же свернулся кренделем и уснул. Вот, наконец, мы сами на такой высоте, что высокие зубцы почти с нами сравнялись, некоторые, позади нас, были даже ниже и мы могли смотреть через них.
Впереди и далеко внизу открывалась панорама долины Чатыр-куля и по средине ее серебрилось самое озеро. Солнце продолжало сиять и термометр на самом перевале показывал 7° R. Я не чувствовал никаких неудобств, кроме непривычной усталости при самых легких движениях: даже бинокль часто приходилось отнимать от глаз, чтобы дать отдохнуть руке.
Высота этого перевала над уровнем моря около 12.900 фут. Он только в самое жаркое время на несколько дней обнажается от снега, соседние же сопки никогда. Созерцая окрестность, мы вдруг услышали, поднимавшиеся из глубины, жалобные крики наших верблюдов.
«Заплакали» проворчал казак, стараясь увидеть, что там делается. Вскоре поднялся мой Дементий и объявил, что верблюды легли и никоими силами их нельзя заставить идти в гору. Тут, как нельзя более кстати, оказались киргизы.
Живо они перевьючили вьюк верблюдов на своих лошадей, сами пошли пешком и таким только образом удалось провести на гору «корабли пустыни», которые вообще по горным дорогам не могут конкурировать с лошадью. Кроме того верблюд и по степи идет медленнее лошади.
Вследствие всего этого я тут же дал себе слово при обратном шествии чрез Тянь-шань взять только лошадей под вьюк. Проволочка эта, однако, заставила нас потерять добрые полчаса на перевале, а что в таких местах вообще должно спешить, в этом скоро убедились.
Когда я поднялся, было еще совершенно ясно, только над Чатыр-кулем [31] проплывала легкая тень. А вот локти внезапно соседние зубцы, один за другим, оделись облачной вуалью и дошел крупный снег. Глядя как по сторонам и впереди все исчезало в тумане, я вспомнил строку из Миньоны Гете:
Kennst du der Berg mit seinem Wolkensteg?
Das Maulthier sucht im Nebel seinen Weg?
и т. д.
Снег, впрочем, столь же скоро и перестал и когда мы спустились с главной крутизны, небо опять прояснилось. На берегу речки, впадающей в озеро, для нас были выставлены юрты, которые киргизские глаза открыли еще с перевала.
Горизонт окаймлялся горами, сплошь покрытыми снегом. Высота озера 11.570 фут. Оно пресноводное, длина его около 2 верст, ширина меньше. В нем водится рыба маринка (Diptychus) и осман (Oreinus), которые вообще преобладают в водах тяньшаньской системы.
Замечательно, что в существующих описаниях Чатыр-куля о нем говорится, как об озере, лишенном рыбы, - на основании отзыва киргиз, - каковое известие, между прочим, перешло и в иностранные сочинения (см. Эл. Реклю l’Asie russe. 1881).
Между тем, бывшие со мной киргизы не только заявляли о существовании рыбы, но не затруднялись называть и породы ее. А с другой стороны много в окрестностях водяных птиц, питающихся, конечно, рыбою, на что обратил внимание и Г. Каульбарс.
Почва берегов озера глинистая и относится к потретичным отложениям. [32] Местность пустынная. В данное время и все киргизы исчезли, но летом кое-кто здесь кочует. Ночью (с 10-го на 11-е сентября) был такой мороз, что речка покрылась толстой корой льда.
Пробовали было 3 волка подползти на брюхе к нашим лошадям, часовой казак два раза стрелял, не попал, но они обратились в бегство. Солнце взошло, но на встречу нам дул такой убийственно пронизывающий холодный ветер, что я продрог в енотовой шубе.
В таких обстоятельствах можно сделать сравнение, какая разница ехать в холод и ветер в экипаже, или же верхом. Хорошо, что, по крайней мере, ногам было тепло, чем я обязан был моему американскому седлу, именно деревянным его стременам, снабженным спереди кожаными клапанами.
Вообще для меня удивительно, почему до сих пор европейцы не заводят у себя этого седла, которое по удобству едва ли не лучшее из всех, в особенности годилось бы для войск. Равниною ехали часа полтора, после того стали показываться ущелья и подъемы, но все в таком скромном виде, что до перевала Туругарт доехали довольно незаметно.
Тем не менее, он представляет внушительную цифру 12.760 фут. над уровнем моря. Только спуск сначала несколько крутой. На самом перевале с правой стороны небольшая пирамида из камней - это пограничный знак. Китай нас встретил такою же пустынею, какую мы вкушали до сих пор, только одна ворона, сидевшая как раз за перевалом на скале, вытянув шею, из всех сил приветствовала нас на своем негармоническом языке, по поводу чего я расслышал ироническое замечание ехавшего сзади Дементия, что «видно, заграничные птицы поют не лучше наших». [33]
Поехали опять высокою, степною местностью, окаймленной с двух сторон осадочными горами серого и красноватого цвета; большинство их, впрочем, было покрыто снегом. Степь еще была покрыта коротким желтым чием. Летом здесь кочуют, теперь не было никого.
Вообще высокие долины и плоскогорья Тянь-шаня имеют характер степей, что подтверждается тождественностию многих горных растений со степными, как это показал г. Остен-Сакен. Не видали ни зверей, ни птиц, ни насекомых, только сурковые норы напоминали о чем-то живом. Здесь, впрочем, тоже водятся Ovis Polii и другие крупные животные Тянь-шаня.
Плоскую возвышенность Памира, как известно, называют «крышею мира», вследствие необыкновенного ее возвышения (12.000-14.000 фут.). Здешняя равнина, хотя несколько ниже, все же по крайней мере сродни крыше мира. Жаль только, что с этой крыши самого мира не видно, а видны только пустынные, засыпанные снегом, перила ее.
Нам было объявлено, что и на эту ночь выставятся юрты, но мы до них не могли добраться. Пошел густой снег и к этому стемнело, вследствие чего весьма пригодились походная юрта и войлочная палатка, которые везли с собою.
Мы остановились у подножия одиноко стоящей пирамидальной горы Коюн-Кизе, у речки Коюн. Пока раскладывали палатки, я имел случай полюбоваться редким зрелищем: из снеговой тучи, висевшей чуть не над самой головой, блеснула молния и раздался раскат грома.
Дело в том, [34] что на этих высотах дождя вообще не бывает, а должность его исправляет снег. При помощи джигитов, с юртой и с палаткой скоро справились, не смотря на снег и сумерки. Я скрылся от непогоды в своей импровизированной спальне, в которой затопили печку, чем она доведена была на полчаса до 6°.
Скоро и в палатке слышно было, что публика наслаждается., чаем, бараниной, отдыхом и веселыми разговорами, в которых по обыкновению неизменно участвовали Мамек и его добродушный, хотя более молчаливый, товарищ Башпой.
Вообще я должен заметить, что не напрасно похвалил симпатичный характер киргиза в своей монографии «Киргизы». Подобно тем растениям, которые в песке горячей пустыни развивают сочные листья и плоды, этот народ в непроглядных пустынях своей родины ухитрился выработать веселость, добродушие, доверчивость и бескорыстную услужливость.
Эти качества, вместе с неутомимостью, феноменальной памятью места и умением найтись в трудных случаях, делают киргизов драгоценными спутниками в дороге, в особенности в пустынных неприветливых местах. Я, разумеется, старался вознаградить их труды, но знаю из многих примеров, что они на это вообще не рассчитывают.
На следующий день мы встретили несколько киргизских старшин, передавших мне карточку нашего Кашгарского консула, Н. Ф. Петровского, с удостоверением личности посланных. Юрты нам выставляли по распоряжению китайского начальства, как и в наших пределах.
Киргизы эти были китайские подданные, но вообще принимали нас ни сколько не хуже, чем русские их соплеменники. Заметно было, что мы спускаемся. Снег оставался лишь [35] на верхушках гор, трава стала зеленее, появились ягоды бульдургуна и колючий кустарник чилига (Caragana frutescens), называемая здешними киргизами алтыгана, тогда как большой вид известен под именем караган.
Оба названия ботаниками превращены в латинские. Растение это дает прекрасное топливо. Появились хвощ и гребенщик (Tamarix), который впоследствии столь долго мозолил нам глаза. В одном месте на скалах росла трава ишкан с красными соленоватыми листьями, которые киргизы едят. Мне хотелось достать пучок ее.
Узнав об этом, Мамек, не теряя слов, погнал свою лошадь на гору по такой крутизне, где и человеку с большой осмотрительностью следовало бы лазать, сорвал траву и возвратился тем же способом.Исподволь становилось теплее. Дорога пошла широким сухим логом, усеянным галькой, вообще весь спуск до Кашгара сильно каменистый и напоминает русло большой реки, по дну его течет речка Коюн, потом Суиок, которые, конечно, никогда его не наполняют.
Потом появились, к нашему удовольствию, первые деревья, довольно высокие и зеленые тополи, которые росли внизу одиноко или небольшими группами. Горы за то становились все более и более голыми и на остановках трудно было достать какого-нибудь корму для животных.
Проехали, между прочим, мимо заброшенной сартовской крепости «Чакмага». Глинобитные, грубо сооруженные стены, с отверстиями для ружей, вообще укрепление неважное, но место выбрано удачно: скалы неприступные, а стены и укрепления с обеих сторон узкого прохода.
Чем дальше, тем дорога скучнее. Тополи опять исчезли, берега русла, более и более расширяющегося, представляют совершенно обнаженные серые скалы, состоящие большею частию из конгломерата. Местами камни, в нем запекшиеся вывалились и скала представляет решетчатый вид. [36]
Не доезжая до первого Кашгарского селения, всего верст 35 от Кашгара, стоит первый китайский пикет, т. е. небольшое глинобитное укрепленьеце, в котором живет несколько человек солдат. Оно, кажется, постоянно стоит настежь, а на дворе его разводится тополевая аллея.
Здесь сделали мы привал, мне отвели «комнату» и объявили, что ко мне сейчас прибудет, живущий в Артыше, китайский офицер, которому Кашгарский губернатор поручил приветствовать меня. Комната была подобием тех жалких сакель, которые в бесконечном разнообразии рассеяны здесь по деревням и городам, и потому я ее опишу подробнее.
Полы и стены из серой, кое-как накиданной и притоптанной глины, половина покоя занята нарами, т. е. широким глиняным же возвышением, в одной стене грубейший глиняный камин; вместо окна дира в потолке, около фута в квадрате.
Самый потолок устроен из камыша или соломы, снаружи покрытый слоем опять-таки глины; основанием его служат несколько параллельных бревен, поперек которых накиданы жерди. Крыши особой не имеется, ее должность исправляет потолок.
На конце грубо сколоченная деревянная дверь без замка и даже ручки. Когда я расположился чай пить, явился офицер в сопровождении шести солдат. Он мне протянул руку, что-то пробормотал по-китайски и указал на корзинку с персиками, дынями, которую один из солдат поставил на нары.
Я пригласил офицера присесть подле меня на нары, угостил его чаем и вступил в разговор, при посредстве двух переводчиков. На тюркский язык переводил мои слова фельдшер Байгудов, а его слова переводил один из китайских солдат на китайский и так обратно.
Вообще китайцы не дают себе ни малейшего труда познакомиться с языком своих подданных сартов, а [37] офицеры и чиновники, кажется, принципиально считают такое знакомство унижением. Во время нашего разговора, в два ряда стояли китайские солдаты.
Оружия при них не было, а по остальным аттрибутам никак нельзя бы было угадать их профессию. На голове имелись синие платки, повязанные на подобие того, как это водится у наших женщин из простонародья. Сзади спускалась коса.
Поверх длинного синего или черного халата или кафтана у некоторых напялен был оффициальный «военный» костюм, а именно: у одного была пунцовая кофта без рукавов, с белым кругом спереди и сзади, на котором какая-то надпись, у другого черная кофта с расширяющимися книзу рукавами и широкими желтыми бортами и узорами, у третьего просто темная кофта, остальные оставались в кафтанах без кофт.
На ногах у всех были чулки и классические китайские шерстяные башмаки, тупоносые с мягкой подошвой, которая толщиной без малого в вершок. Понадобилось мне первое предостережение самому себе, чтобы не улыбнуться при виде столь отборных военных туалетов.
Вообще в наружности китайцев мало мужского, платок на голове, коса, безбородость, камзол, похожий на женскую кофту, с болтающимися рукавами, длинный исподний кафтан, из-под которого часто не бывает видно штанов и который напоминает юбку, башмаки - все это дает им вид бабы; даже голос часто бывает крикливый.
Впрочем, при рассматривании лиц этих солдат, расположение к смеху у меня прошло, а напрашивалось нечто худшее. Монгольский тип в одной из наиболее грубых своих форм, толстые, как бы опухшие веки, нескладные, широкие носы, толстые губы, грязно-желтая кожа, отсутствие усов и бороды, - а поверх всего какое-то животно-грубое, плебейское (в [38] худшем значении слова) выражение лица, которое, при обращении к офицеру еще ухудшалось примесью подобострастия.
Мои казаки перед ними казались красавцами, а уже во всяком случае джентельменами. Что касается офицера, то он и одет, и лицом скроен был много лучше. Это был еще довольно молодой человек, хотя в штаб-офицерском чине, на что указывал синий стеклянный шарик на шляпе.
Шляпа офицеров и чиновников хотя вообще представляет верх безвкусия, но, довольно тонкой работы. Поля ее заворочены кверху до уровня дна, так что вся шляпа приблизительно похожа на усеченный конус, обращенный основанием кверху.
На середине плоского дна колпака восседает шишка или шарик, к которому идут, как радиусы к центру, желтые шелковые шнурки, а от заднего края прямо кзади торчат два черных пера. Самое важное в шляпе шарик: у младших обер-офицеров он прозрачный, бесцветный у старших молочный, у штаб-офицеров синий, у генералов красный. У унтер-офицеров простая медная шишка, но также два черных пера.
На офицере было два кафтана, один покороче с широкими рукавами и отложным воротничком, другой длинный, в роде подрясника, тот и другой шелковые, темно-серые, на ногах сапоги, бесформенные, как какие-нибудь спальные ичиги, и с безобразно толстыми подошвами, но с претензиями на шик, ибо они были из черного атласа и с цветными узорами на носках.
Лицо его было безусое, желтое, но черты тонкие и выражение довольно интеллигентное. Он, видимо, конфузился и старался это прикрывать частым потягиванием из кальяна, который ему подавал и поправлял один из солдат. Я предложил ему, несколько вопросов относительно его месторождения, места [39] жительства его родителей и т. д. и поднес ему, в ответ на фрукты, баночку духов и несколько больших шоколадных конфект с картинками. Когда он понюхал первых и отведал вторых, на лице его изобразилось детски-наивное удовольствие.
Видно было, что это ему впервые. Затем мы распростились. Артыш появился, как зеленый оазис в пустыне. И, действительно, мы въезжали в страну, где все населенные места вкраплены, как точки, в обширную пустыню. Дно того высохшего моря, которое теперь изображает Кашгария, покрыто то лёссом (желтоземом), то летучим песком и солонцами.
Где побольше лесса, там жизнь, но его сравнительно мало. Артыш представил нам образчик той культуры, до которой доросли деревни, а отчасти и города Кашгарии. При необыкновенной сухости климата, земледелие было бы немыслимо без искусственного орошения, которое, как в Туркестане, проводится каналами (арыками) на поля и сады.
На полях преобладает кукуруза (кунак), джугара т. е. сорго, хлопчатник, клевер, реже встречаются пшеница, просо и рис. Сорго в это время (половина сентября) уже поспевал и его колосья, представляющие крупную яйцевидную шишку, уже принимали пепельно-серый оттенок.
В аллеях встречаются всего чаще тополь и ива, затем джида (Eleagnus argentea) и тут. В садах хорошо идут виноград, персики, гранат, айва и винная ягода; груши и [40] яблоки разводят реже. Персики и виноград превосходны, последний в это время был уже убран.
На огородах всего обыкновеннее арбузы, дыни, морковь, лук, сеются также капуста, горох, сладкий картофель, но обыкновенный картофель добывается европейцами с большим трудом. Из домашних животных почти исключительно держат кур, ослов, лошадей и баранов, рогатый скот лишь кое-где, да и то главным образом для работы, мясо же его и молочные продукты почти не употребляются.
Та же почва, которая кормит кашгарца, дает ему и кров. Куда ни взглянешь - глина. Изгородь из безобразных комков глины, не заслуживающих название кирпичей. Из таких же комков, смешанных с соломою, накиданы стены сакель; полы, нары и поверхность двора - тоже глина.
Внутренность убогих домов здешних сартов того же типа, как комната пикета, которую я описал выше, о небольших разновидностях упоминать не стоит. Темнота и пыль, поднимающаяся с попов и сыплящаяся с потолков, конечно, не служат к украшению здешних жилищ. Впрочем, в них есть одна благоприятная черта в санитарном отношении, о которой я упомяну ниже.
О самих жителях речь тоже впереди. Ночуя в этой деревне, мы опять побаловались теплом, вечером было 14° R. в сакле. Путь от Артыша до Кашгара до такой степени безжизненный, что я его могу сравнить разве с берегами Аравии, какими они мне представились около Адена и пролива Бабельмандеб
Дорога пролегает все по дну той же ложбины, которая по-видимому изображает русло исполинской дилювиальной реки, изливавшейся в нынешнюю Кашгарию. Она густо усыпана камнями, а отдаленные берега ее такого же вида, как выше было описано.
Дно ложбины местами всхолмлено, вследствие чего приходилось несколько раз подниматься и опускаться. Кроме одного зеленеющего вдали [41] пятна все серо, пусто, неподвижно и безмолвно. Даже приближение к порядочной деревне обыкновенно обозначается большими признаками жизни, чем приближение к этому двадцатитысячному городу.
Когда, наконец, он сам стал ясно обозначаться, в виде дымящихся точек, окруженных зеленой каймой, несколько погонщиков ослов по крайней мере оживили дорогу. Верстах в 4-х от города нам сделали дружескую встречу. Сначала нас приветствовало несколько мусульман в парадных халатах и чалмах; это были русские подданные, состоящие здесь торговыми аксакалами (старостами).
Потом обрисовался развевающийся по утреннему ветру значок 2-го конно-сибирского полка и взвод казаков и консульского конвоя прокричал на мое приветствие молодецкое «здравие желаем» и проч. Помощник консула приехал в коляске, в которую я пересел и мы отправились в город в помещение консульства. [42]

III. Кашгар.

Отсутствие поэзии Востока. Отзыв Марко Поло. Положение и физиономия Кашгара. Дома и сады. Питание жителей. Занятия на улицах. Китайские казни. Одежда жителей. Тип Кашгарца. Темперамент и характер. Бедность. Половой разврат и дешевизна женщин. Употребление одуряющих веществ. Увеселения. Пение и музыка. Умственное развитие. Муллы и дервиши. Изгнание порта. Торговля и промышленность. Экономическое и социальное положение. Суд и управление. Китайские порядки. Эммиграция рабочих. Ненависть к Китаю и тяготение к России. Андижанцы. Денежный курс и финансовые силлабусы китайского начальства. Янгишар. Китайская крепость и караул. Китайский базар. Курение опиума. Параллель с Японией. Китайские жилища и экипажи. Убиение Шлагинтлейна. Визит китайскому губернатору. Ответный визит. Китайское чиновничество. Угощенья. Казнокрадство и высасывание народа. Последователи Талейрана и Торквемады. Поклонение Богдыхану. Санитарное состояние Кашгара. Консульство. Полковник-конюх. Голландский миссионер.

Города мусульманского Востока выработали свою своеобразную культуру и поэзию, которые всякому памятны. Можно было ожидать, что город, считавшийся значительным уже во время посещения его знаменитым венецианцем Марко Поло, т. е. в XIII-м столетии, тоже чем-нибудь постоит за себя среди своих азиатских товарищей.
Но где же беломраморные мечети, сады с воздушно-стройными киосками, с розами и соловьями, колоннады, украшенные арабесками, таинственные внутренние дворы с журчащими фонтанами, бани с разминанием, с кальяном и негою и вечерними rendez-vous женщин, где базары с кофейнями и сказками Шехеразады?
Ничего, хотя бы отдаленно похожего, здесь нет и, конечно, никогда и не было. Кашгар расположен в северо-западной окраине Кашгарии, в равнине, хотя высота его над поверхностью моря 4.100 фут. Он занимает возвышенный берег реки [43] Кизыл-су или Кашгар-дарья.
Почва сильно глинистая (лессовая), как вообще в здешних оазисах. Глина лежит футов на 10, под нею песок, потом попадается вода, которая выше уровня реки. Река довольно мелкая, несудоходная и довольно нечистая. По окраинам города есть сады и поля, но самый город глиняный муравейник, окруженный стеною (глинобитною), и даже каждая улица на ночь, как в каком-нибудь древнем Вавилоне, запирается воротами, по распоряжению китайского начальства (для предупреждения восстаний).
Улицы кривые, узкие, пыльные и зловонные; дома - те же, вышеупомянутые, грубые глиняные сакли без окон, с отверстием в крыше, она же потолок; дворы крошечные, вонючие и тоже отчасти темные. У некоторых богатых купцов есть дома в 5 - 6 просторных комнат, с окнами и штукатуркой на стенах.
Но этим все и ограничивается, окна вместо стекла залеплены бумагою, на китайский манер, вместо печей грубые камины, полы из сырцового кирпича. Сады при таких домах большие и полны прекрасных фруктов, но вокруг их грубая глиняная ограда, и вообще ни малейшего намека на вкус и тонкость работы.
Nec plus ultra шика на таких дачах представляет наприм. веранда с отдельным двориком, окруженная решетчатой глиняной оградой, выложенной и покрытой крашеной известью. И домашняя утварь, и мебель отличается у богатых только большею ценностью, это все те же кошмы, ковры, лари, обитые жестью или серебром, высокие, узкие с перехватом чайники и т. п.
Стулья, столы, комоды и т. п. Стеклянная посуда большинству неизвестна, ее заменяют глиняные и деревянные чашки и тыквенные бутылки. Для еды и бедный, и богатый до сих пор употребляют пальцы, как дикари; даже китайские палочки не вошли в употребление.
Для вечернего освещения служат ладьеобразные лампадки, никак не лучше тех, что употреблялись в бронзовом веке. [44] Можно бы думать, что по крайней мере мечети в городах представляют что-нибудь более изысканное, но и они незавидные. Одно разве, что они по крайней мере построены из жженого кирпича.
Как жилище и домашнее убранство, так и питание жителей Кашгара крайне не затейливое. Уже Марко Поло сказал про них, что они «едят и пьют плохо», и эта статья, по-видимому, с тех пор осталась в таком же застое, как все остальное.
И зажиточные люди почти ничего не знают, кроме баранины, входящей во все блюда, число которых, впрочем, тоже невелико, а пролетарии сидят на одних хлебных лепешках, дынях и т. п. Из напитков употребляется почти один чай, кофе тоже неизвестен, вина виноградного нет, кое-кто приготовляет плохое пиво.
Молоко, коровье масло, гуси, утки, рыба, многие наши овощи и т. п. - все это относится к предметам совсем необыкновенным. При таких условиях европейцу здесь трудно следовать своим привычкам, и супруге консула стоило большого труда привести свое хозяйство в такое состояние, чтобы по крайней мере можно было разнообразить пищу.
Следует, впрочем, прибавить, что пшеничные лепешки, тукачи, представляющие здешний хлеб, нередко бывают очень вкусны. Их приготовляют, подвергая действию пара в продырявленных сосудах. Главные отрасли занятий жителей можно видеть на улице.
Здесь, в открытой грязной будке, ткут или красят хлопчатобумажные ткани (мата); там, в подобной же будке, производят, приправленные уличною пылью, тукачи; там возятся около станка, на котором ткут ковры; там работают кузнечные мехи и брызжут искры; там [45] поднимается пар из только что сваренных бараньих пельменей; там выставлены на грязных, почерневших прилавках овощи, дыни, виноград, куски мяса, мелочной товар, шапки, материи и т. д.
Среди последних есть и английские и русские товары самого простого сорта, наприм. ситцы, платки, зеркальца и проч., при чем следует прибавить, что русские вообще дешевле и поэтому преобладают над английскими. Кроме лавочников пропасть кричащих разнощиков, преимущественно со съестными припасами...
А вот шмыгают между ними мальчики, с корзинками на голове, в которых наложено нечто совсем необыкновенное, а именно конский и ослиный навоз - единственное топливо бедного люда. Публика толчется частью пешком, частью верхом, на лошадях и ослах (ишаках); последние попадаются на каждом шагу, так как они же служат главным образом для перевозки различных хозяйственных предметов.
Экипажей никаких, разве иногда проскрипит тяжелая арба на двух массивных колесах, годящихся, пожалуй, и под лафет. А вот среди базарной толпы перемогается печальная фигура человека с необыкновенным придатком к шее: голова продета в центральное отверстие толстой четырехугольной доски, шириной аршина в 2 квадратных, а под мышкой он держит длинный пук розог.
Это - китайское наказание за различные легкие провинности и имеет целью не давать человеку спать в лежачем положении. Налагается оно большею частью на месяц. Иногда же на базарах выставляется еще более назидательная картина в китайском вкусе, которой за мое время, впрочем, не было: в железной клетке подвешивается с петлей на шее преступник, у которого единственная опора под ногами несколько кирпичей; сколько дней ему назначено умирать медленной смертью удушья, столько кирпичей, и каждый день вынимается по одному. [46]
Одежда мужчин та же, что вообще на мусульманском востоке: чалма, обыкновенно белая, исподний и верхний халат, высокие сапоги с каблуками и калошами. Последние служат вовсе не к тому, на что мы их назначаем, а для снимания у дверей мечети, вместо сапог.
Женщины не отличаются грациозным нарядом: на голове или отороченная узкой полоской меха шапочка, напоминающая папаху, или чаще род шляпы, имеющей вид шляпки гриба, обороченной кверху дном, т. е. внизу она ужё, чем сверху.
Это тоже шапка, но с более широкой и с расширяющейся кверху каймой из меха выдры. Поверх шапки, а иногда из-под нее спускается белое покрывало на спину и бока, а лицо закрыто другою меньшею занавескою. На теле сверху род цветного халата или длинной кофты, а иногда накидка без рукавов, снизу короткая юбка и штаны, стянутые под щиколкой.
На ногах башмаки или сапоги с короткими голенищами. Здесь, однако, не все женщины показываются с завешанным лицом; не только старухи, но некоторые и молодые настолько либеральны, что не закрываются. Это объясняется не столько влиянием китайцев, сколько особенностями истории Кашгарии, о чем будет упомянуто впоследствии.
В деревнях я не видал ни одной женщины с покрывалом, но там, как у киргиз, это поддерживается большею простотою нравов. В одежде кашгарцев шелковые и другие ткани попадаются гораздо реже, чем в городах западного Туркестана, что, между прочим, указывает на большую бедность здешних жителей.
Обычаи, тип, характер и умственное развитие не китайского населения. Уже при первом знакомстве с кашгарцами в Артыше мне показалось, что физиономия их без выражения и в них незаметно живости. Это впечатление оставалось и [47] до конца пребывания моего в Кашгарии, почему я, забегая вперед, здесь разом изложу результаты наблюдений по этой части. 
Этнический тип представляет смешение тех типов, из которых он произошел, т. е. коренного арийского и пришлого монгольского, или, лучше сказать, пришлых монгольских. Прежде всего с востока нахлынули Геучи или Юечи, народ тюркский, т. е. принадлежавший к большой ветви монгольского племени, к которой относятся якуты, тунгузы, татары, киргизы, турки и др.
После приходили другие монголы. Первоначальный тип тюркский, хотя, по-видимому, был несколько благообразнее чисто монгольского, но, очевидно, настолько близок к последнему, что его никак нельзя смешать с так называемым кавказским, т. е. арийским; но он в течении времени, по мере прохождения тюркских народов к западу, от смешения с другими народами, особенно арийской расы, настолько изменился, что нынешние европейские турки (османлисы) уже приближаются к арийскому типу и смешение это еще продолжается, благодаря притоку кавказских женщин в гаремы.
Тип кашгарцев нельзя назвать красивым, в них, по-видимому, меньшая часть арийской крови. Я не имел возможности заняться антропологическим исследованием на месте, но по возвращении в Верный произвел некоторые измерения и наблюдения над 30-ю кашгарскими уроженцами (мужчинами), временно проживавшими там.
Это были земледельцы и чернорабочие. Как из общих наблюдений, так из подробного исследования оказывается следующее: Рост средний или немного выше среднего, именно: 165,7 сентим. Грудь довольно объемиста, но почти у всех плоская, а спина, напротив, выпуклая.
Эта особенность, вероятно, объясняется с детства прививаемою привычкой сидеть поджавши ноги, вследствие чего корпус для равновесия, должен подаваться вперед, причем он более или менее [48] горбится. Мускулы чернорабочих развиты хорошо и вообще телосложение их довольно хорошее, в городском же пролетариате люди слабые попадаются нередко.
Что касается головы и лица, то с первого взгляда бросается в глаза форма головы, похожая на киргизскую: сильно брахикефалический тип, с обострением кверху и малым развитием затылочной части. Головной указатель, т. е. отношение наиболее поперечного к наиболее длинному диаметру в %, был в среднем 86,9 стало быть очень значительный. 
Голова большею частию коротко выстрижена или даже выбрита. Уши почти у всех торчащие и более или менее заостренные кверху, вероятно вследствие надвигания шапки. Лицо некоторых представляет породистые кавказские черты, при густой бороде, но у большинства заметны следы монголизма - широковатые скулы, незначительность бороды, а у некоторых толстые носы и выстоящие губы.
А именно у 80% исследованных нос был прямой, и большею частью не толстый; у 13% вогнутый и толстый, у 7% горбатый. Рот у большинства обыкновенный, отчасти даже красивый, у 23,3% же губы были выстоящие и более или менее толстые. У киргиз эта пропорция (по моим измерениям) достигает 40%.
Зубы вообще хорошие, хотя хуже, чем у киргиз. Глаза средней величины и прямые, большею частью карие, или светло-карие, а у 16,6% были серые. Борода густая оказалась у 20%, у остальных плохая. Цвет волос и бород у огромного большинства темный, хотя первые далеко не достигают черно-синей темноты волос индусов, которых уже поэтому на улице легко отличить.
Цвет кожи смуглый, но без желтого оттенка китайцев. Между молодыми женщинами случалось несколько раз видеть очень нежную натуральную белизну. Замечательно, что Кучинские женщины почему-то выдаются красотою, особенно цветом [49] лица.
Об этом уже упоминается в некоторых старых китайских описаниях и тоже подтверждал мне Г. Шахалибеков, проведший несколько лет в Кашгарии. О красоте женщин восточной окраины этой страны также упоминается у Марко Поло (см. ниже).
Сам я далее Аксу не был, поэтому не имею об этом собственного мнения. Из вышесказанных подробностей можно заключить, что примесь монголизма у кашгарцев неравномерно выражается на различных частях головы и лица: форма головы и ушей, качество бороды и отчасти ширина лица у большинства напоминают монголов, напротив, нос, рот и глаза, большею частью, благообразные.
Примесь серых (немонгольских) глаз довольно значительна. К удивлению, по пути к Аксу я заметил, что в Маралбаши и ближайших селениях почему-то сохранился более чистый кавказский тип - правильное овальное лицо, прямой благообразный рот, тонкий нос, глаза побольше тюркских, довольно высокий рост, напротив, в Аксу монгольский тип еще более выражен, чем на западе, да это и согласуется с общим правилом, так как наплыв монголов шел с востока.
Большинство подробно исследованных были Кашгарского оазиса, но 5 были из Аксу и Турфана, значит из более восточных мест; у этих 2 (т. е. 40%) имели монгольские рты, а борода у двух из 5 была плохая, у 3-х ее почти вовсе не было.
Выражение лица, можно сказать, индифферентное. Ни лукавого, ни хищного, ни заискивающего оттенка в нем нет, но в тоже время незаметно в нем и живости, внимательности, смелости, приветливости и т. п. У киргиза, в сравнении с кашгарцем, и в лице, и в движениях более замечается бодрости, подвижности, участия, вообще того, что принято обозначать собирательным названием симпатного.
Кашгарцы не столько присматриваются, сколько глазеют на чужеземца в каком-то оцепенении. Более живости и [50] наблюдательности в лицах я заменял около Маралбаша, да отчасти в Аксу и Учьтурфане. Не смотря, впрочем, на невыразительность и некоторую вялость, нельзя сказать, чтобы эти сарты производили отталкивающее впечатление; большинство их вызывает впечатление - ни то, ни се, у некоторых заметен добродушный оттенок в лице, напротив лукавый встречается гораздо реже.
Развитие физической силы и ловкости у этого народа тоже, по-видимому, не представляет ничего выдающегося. Правда, что оба пола привычны к верховой езде, и хорошие наездники не редкость. Есть даже игры с джигитовкой, при которых полагается на ходу поднимать какую-нибудь вещь с земли и т. п.
Но сомнительно, чтобы кашгарцы, в массе своей, могли состязаться с истинно наездническим народом, наприм. с киргизами, арабами, кабилами, с казаками и т. п. Большинство ездит на ослах, но и у обладающих лошадьми любовь к наездническим забавам развита, по-видимому, очень посредственно.
Киргизы не любят медленной езды и то и дело перегоняются в карьер, в Кашгарии же я за все время пребывания моего там не видал ничего подобного. Пловцов в этой стране, конечно, может быть лишь очень небольшое число, так как реки, большею частью, столь мелки, что плавать негде.
Другие физические упражнения, лазание по горам, гребля и т. п. тоже не процветают, вследствие физического характера страны. Борьба, упражнение в стрельбе, в метании и проч. не в моде. Пляска существует, об ней будет упомянуто ниже.
Давнейшее знакомство с этим народом согласуется с первыми впечатлениями. Темперамент, т. е. преобладающее расположение духа, тесно связанное с состоянием здоровья нервной системы, - у кашгарца представляет нечто среднее; в нем, по сравнению, например, с киргизом и с русским, заметно меньше [51] жизненного огня.
Мне здесь нигде не случалось видеть веселых игр, слышать шутки и хохот даже между детьми. Песня существует, но ни одной поющей женщины мне не встречалось. Весьма правдоподобно, что это отчасти лишь выражение временных причин, например той тяжелой внешней обстановки, которую многим из них приходится выносить, особенно женщинам.
Точно также слишком поспешно было бы составлять себе понятие о темпераменте и характере англичан, по тем сосредоточенным, печальным или пьяным людям, которые населяют лондонский White Chapel и которые очень мало соответствуют старой характеристике «merry old England».
Но, тем не менее, и те из кашгарцев, которым живется относительно недурно, не отличаются проявлением выдающейся жизненной энергии, поэтому я расположен думать, что имеем перед собою черту народную, вызванную более глубокими и постоянными условиями.
Но не только в темпераменте, а и в характере этого народа замечается недостаток активной энергии, чему увидим подтверждения в его истории. В многочисленных переворотах и сменах одного деспота другим, даже одной веры другою, история Кашгарии не блещет эпизодами стойкого сопротивления, смелых предприятий, героического самопожертвования и т. п.
Да и самое то обстоятельство, что в этой стране так часто менялись владыки, указывает на пассивность населения. Из этого, однако, не следует, чтобы в нем не выработались другого рода положительные качества. Напротив, это народ недурной, и в нем есть некоторые другие проявления нравственных сил, которые следует отнести к очень почтенным.
Во-первых, несомненно, что кашгарцы трудолюбивы и буквально в поте лица зарабатывают хлеб насущный. Затем нельзя им отказать и в честности. Не смотря на страшную бедность пролетариата Кашгара, воровство случается редко. Ни в [52] одной деревенской избе ни на одном даже постоялом дворе не найдете, что-либо похожее на замок у дверей.
А между тем по большой дороге, где много проезжает неизвестных, легко было бы уйдти от подозрения. Значит существует доверие, в роде того, как в Финляндии. Кроме того, обращает на себя внимание аккуратность, с которою доставляются возчиками товары и серебро за границу, т. е. в Ош или Нарын.
Стоимость их, обыкновенно, в десять раз и более превышает величину всего оборотного капитала возчика, но не было случая, чтобы товары пропадали совсем или отчасти (как это бывает по Ташкенто-Оренбургскому тракту), а между тем скрыться за границу от преследования было бы очень легко.
О причинах малого развития воровства и мошенничества еще будет упомянуто ниже. Здесь ограничиваюсь указанием на существование факта. С ним согласуется и то обстоятельство, что шутовские и хищнические физиономии, которых наприм. довольно много между европейскими евреями, здесь встречаются редко.
С другой стороны в характере кашгарца нет и смелости, поэтому грабеж и разбой еще реже воровства. К слабым сторонам характера кашгарцев относится нечистоплотность, наклонность к злоупотреблению одуряющих веществ и к половому разврату.
Восточные города вообще крайне грязны (кроме японских), да и Европа еще условно совершенствуется по этой части, но в других мусульманских странах, по крайней мере, процветают бани, а здесь и этого нет. В Кашгаре всего одна баня, да и та невелика и плоха, в Аксу и в деревнях их нет вовсе, вообще зажиточные люди обмываются дома, бедные почти никогда. [53]
Что касается остальных двух качеств, то они, главным образом, относятся к населению городов и в значительной степени вызваны и поддерживаются экономическою нуждою и вызванною этим условием эмиграциею мужчин, хотя есть и другие причины, и основание этих темных сторон было положено очень давно.
Эмиграция эта относится преимущественно к городам и вследствие этого преобладание женского пола там так значительно, что Кашгар и другие города Кашгарии славятся во всей Средней Азии дешевизною жен. За 2-3 рубля можно приобрести «законную жену», а как только она чем-нибудь не понравится, ей дают увольнение, т. е. развод.
Есть мужья, которые раз по 5 - 6 в год меняют жен. Педерастия не в обыкновении, за исключением китайцев, которые держат себе сартовских мальчиков, но у самих сартов существует другого рода разврат, не менее гнусный. Нередко «женятся» на 10 - 12 летних девочках, у которых нет еще ни грудей, ни менструации, а чтобы сделать их удободоступными, то на первый раз связывают или опаивают опием.
Мало-помалу удается «мужу» выработать из такой жены искусственно созревающий половой организм, которым он тешится пока он на что-нибудь годен. Каковы должны быть такие матери и их потомство, понятно каждому, это одна из причин мизерности городского населения.
В деревнях этот разврат не существует и вообще там отношения правильнее, почти все имеют по одной жене и живут с нею долго. Судьба заброшенных за негодностью городских жен плачевная, для них нет даже профессии поденщиц, единственно, что остается - это работать мату за самую ничтожную плату.
В свою очередь, у женщин, которые, при обилии своем, не знают куда приложить свои инстинкты, выработан способ искусственного умиротворения таковых, помощию различных хитро придуманных аппаратов. [54] Какова должна быть семейная жизнь и воспитание при таких обычаях, нетрудно себе представить.
Рядом с половым развратом и исходя из тех же причин, стоит злоупотребление наркотическими веществами. В Кашгаре половина мужчин пролетариата курят нашу, т. е. гашиш; из 100 женщин 4-5 лакомятся гашишными конфектами. В Аксу забавляются и гашишем и опием, хотя несколько менее: из 10 мужчин 2 - 3 этому подвержены.
/Принимают эти зелья большею частью в особых заведениях, для курения употребляют чилим, состоящий из камышового чубука и глиняной чашечки, вашу вместе с табаком и горящими углями раскуривают и вдыхают дым. Есть, впрочем, довольно большое число способов принятия наркотических препаратов и кроме конопли и опия, на это идут белена, дурман, даже челибуха (по крайней мере это так в Фергане) и, по всей вероятности, вызванная этими одуряющими веществами веселость искусственно заставляет забывать горе действительности, но в итоге, конечно, получается двойной вред.
Оттого нервы у кашгарцев плохи, по крайней мере, у городских: часто, например, они ударяются в слезы, даже старики, а умопомешательство весьма нередко. Китайцы считают кашгарцев народом неспокойным, взбалмошным и склонным в восстаниям.
Возможно, что вышеописанные вредные привычки, подрывающие здоровье нервной системы, вместе с бедностью, представляют отчасти пригодную для этого почву, но большую долю вины в частых восстаниях и переворотах несут сами китайцы, которые не стараются вникать в нужды народа и, наоборот, доводят его до недовольства.
Действительно, и в настоящее время там далеко до спокойствия, народ неспокоен, прислушивается к каждому слуху и, при случае, [55] готов восстать. Но при отсутствии воинственности в его характере, можно сказать наверное, что при лучшем экономическом и политическом положении, не было бы такого беспокойства, тем более, что при других условиях и вредные привычки частной жизни не могли бы иметь такого простора. Точно также жадность и бессовестность различных местных аристократов, действующих в качестве беков под начальством китайцев, не могут не быть отнесены к темным сторонам народа вообще.
В числе выдающихся привычек кашгарцев некоторые путешественники прежних времен (см. ниже) упоминают о любви к зрелищам и празднествам, к пляске, пению и музыке. Хотя мне лично не встречалось ничего особенно замечательного по этой части, но праздников действительно больше, чем в остальной Средней Азии.
Поэтому, до известной степени, можно допустить, что наклонность к зрелищам и общественным увеселениям здесь выражается ярче, о причинах чего будет сказано впоследствии. Что нас, чужеземцев, на привалах, обыкновенно, окружала толпа, в этом я ничего не находил особенного, да даже и при этом я заметил, что со стороны китайцев обнаруживалось более любопытства и даже назойливости.
Годовые праздники здесь, как и везде, существуют и справляются при различных торжествах и увеселениях, но их, во всяком случае, меньше, чем в христианских странах. К ним относятся празднования Нового года и Байрам (большой и малый), затем Айом (которого нет в других средне-азиятских странах).
Он празднуется в 15-й день месяца Барата, в знак того, что «в этот день на небе поверяют списки людей и вычеркивают умерших». При этом, ночь проводят в играх, плясках, угощениях и проч. По частным поводам, по случаю обрезания ребенка, свадеб и проч., кашгарцы справляют увеселения, [56] как это введено и у других среднеазиятцев, но кроме того здесь существуют празднества по случаю снятия траура и по случаю признания за женщиною названия Джуван.
Общественные увеселения обыкновенно происходят в садах, в особенности в садах, окружающих могилу Хазрет-Апака-ходжи, местного святого. Иногда сборища бывают по складчине (барават), иногда же угощает хозяин сада (машраб).
Препровождение времени при этом заключается в разговорах, слушании музыкантов, в пляске, иногда в чтении в слух книги Абу-Муслин, содержащей рассказы о подвигах этого полководца, времен второго калифа династии Абассидов. Увеселение продолжается с утра до 5 - 6 часов вечера и сопровождается едою и питьем (вина и водки не бывает).
Пляска состоит в том, что Одна или две женщины, под звуки лютни, пения и прихлопывания в такт в ладоши, медленными шажками движутся по комнате, извиваясь телом и руками и сами хлопая в ладоши; по временам, под ускоренный такт, кружатся. В Яркенде вместе с женщинами пляшут и мужчины, в Кашгаре же нет.
По поводу пения и музыки перейдем к разбору способностей кашгарцев. Почти все прежние путешественники обратили внимание на склонность их к этим занятиям. И, действительно, у них, кажется, более к этому способности, чем у других азиятцев, у них много музыкальных инструментов и песни их мелодичнее, чем в западном Туркестане. Но спешу прибавить, что это, по-видимому, относится лишь к тем, которые более или менее обучались этому делу, да и то здесь мерить приходится не европейским [57] масштабом, обыкновенная же простонародная песня мне показалась крайне непривлекательною.
Это какой-то блеющий речитатив, который ни в каком отношении не может быть сравниваем с песней русского или западно-европейского простолюдина, даже не говоря об италиянцах. Вообще пение здесь слышится гораздо реже, чем в наших деревнях, а музыки не слыхал ни разу.
Поэтому я думаю, что музыкальность кашгарцев все-таки весьма относительная, т. е. ее можно признать, по сравнении, напр., с китайцами, бухарцами и т. п., но никак не с европейцами.
Число музыкальных инструментов в Кашгарии довольно значительно:
1) Дютар есть лютня в виде полугруши с двумя витыми струнами.
2) Ситар - лютня с тремя медными струнами.
3) Чаштар или танбур есть шестиструнный инструмент со смычком, но средние две струны приподняты.
4) Двенадцатиструнная скрипка.
5) Рабоб (у индусов сарчи) - шестиструнная лютня.
6) Канун или Калин - род гуслей, который, может быть, есть прародитель нашего фортепиано, на нем стальные струны на подставках, при нем ключ для настраивания, играют деревянными ударными палочками. 7) Зурнай гобой, которого отечество Персия.
8) Нагара - малые, глиняные литавры, с двумя ударными палочками.
9) Сафаай - погремушка, состоящая из палочки, на которой надеты железные кольца.
0) Сагат - небольшой цимвал.
Кроме того употребляются барабаны. Трудно сказать, насколько в нынешней форме этих инструментов участвовала изобретательность самой Кашгарии, но, по всей вероятности, некоторые из них происхождения иноземного. 
Остальные проявления художественных способностей отсутствуют, в особенности это относится к архитектуре, по жалкому состоянию которой никак нельзя было бы подумать, что этот народ живет культурной жизнью уже [58] около 2000 лет.
Живопись ограничивается узорами на коврах, иногда довольно удачно подобранными, но вообще отсутствие сколько-нибудь изящных украшений на домах и предметах домашней обстановки и отчасти даже неизящество женского костюма не дают повода предполагать у этого народа сколько-нибудь развитого вкуса, хотя бы и не было того антагонизма, в котором ислам находятся относительно живописи и скульптуры. 
Умственное развитие также сравнительно низкое. При рассматривании его следует различать последствия образования от тех скрытых, так сказать, органически укрепленных способностей, которые у народов старой культуры выработались с течением времени и обнаруживаются при малейшем толчке извне.
Так, италиянский простолюдин зачастую отличается глубоким невежеством; но в нем дремлют способности, которые лишь ожидают благоприятных условий для своего проявления, а художественные его наклонности часто вырываются на свет даже без таких условий.
О кашгарце можно сказать, что он не только по образованию стоит низко, но и стойких умственных способностей в нем накопилось довольно ограниченное число и они посредственного развития. Более всего развиты способности торговые.
Кашгария искони была торговою страною и прежде даже пользовалась некоторою известностью по этой части, а на это, кроме материальных условий, нужны и соответственные способности. Все это, впрочем, относится только к городскому населению.
Кроме того, кашгарцы уже в старину слыли хорошими ремесленниками, что, впрочем, следует понимать не в общем смысле; искусство их всегда ограничивалось некоторыми специальными отраслями промышленности. Ковры, кошмы, хлопчатобумажные ткани, готовая из них одежда, обувь, выделанные шкурки, - вот почти все, чем может похвалиться эта страна.
Лучшие ковры [59] хотанские, лучшие кошмы - аксуйские. В прежние века еще упоминали об искусстве жителей по части выделок из яшмы (юй), металлической посуды, оружия, золотых вещей, и проч., но в настоящее время ничего этого нет.
Многое, напротив, что нами называется азбукою ремесленного и промышленного производства, им не только неизвестно, но и растолковать и приучить их к этому трудно. В этом отношении китайцы их опередили. Китаец незнаком со многими отраслями европейской промышленности, но у него на все подобное выработалась такая жилка понятливости, что он скоро угадывает в чем дело и может с успехом конкуррировать с европейцем.
Что касается высших проявлений ума, способности к наукам, к философским и религиозным учениям, к изобретениям, к социальному прогрессу и т. д., то кашгарцы не только в настоящее время не имеют понятия о чем-либо подобном, но и в прежние времена, когда некоторые отдельные города процветали в сравнении с настоящим, мысль этого народа не выходила из посредственности и Кашгария ничем выдающимся себя не заявила среди своих азиатских сестер.
Аравия дала гениальных вероучителей, полководцев, ученых, поэтов и зодчих; Персия - вероучителей, поэтов, завоевателей; Западный Туркестан - полководцев, ученых, зодчих; гениальные люди еврейского народа всем известны; даже Китай заявил себя многим по части изобретений и наук, хотя у него носит все своеобразный, тяжелый характер;
Индия дала первоклассных мыслителей и реформаторов; даже у монгольских кочевников дикая стихийная энергия неоднократно воплощалась в могучих завоевателях, заставлявших трепетать мир. Кашгария же, кроме прилежания в изучении буддийской и мусульманской догматики - о чем будет упомянуто в исторической части - и некоторых слабых проявлений в науке, не дала ничего, даже в период наибольшего процветания.
Но и это относится к [60] делам минувшим; в настоящее время этот народ отличается замечательным невежеством и отсутствием интереса к чему-либо идеальному, за исключением, разве, музыки. При мечетях содержатся школы, но в них кроме грамоты и задалбливания корана ничего не преподают и сами муллы остаются невеждами.
Но и эти проблески учения крайне скудны. О размере грамотности можно судить по тому, что в школах города Аксу, имеющего 40000-50000 жителей, обучается всего 150 детей. Книгопечатание для Кашгара, как бы составляет неизвестное открытие, нигде не заметил я книжных лавок, а в домах не видал намека на книги.
Многие из «сливок общества», наприм., разные зажиточные купцы, муллы, аксакалы и т. п., безграмотны и незнакомы с самыми обыкновенными для европейского простолюдина предметами. Так, наприм., аксакал гор. Аксу, человек несомненного природного ума и житейского опыта, не знал горчицы, мяты, скипидара и т. п. обыкновеннейших средств, употребляющихся в домашнем лечении и технике.
Все, что происходит за пределами его отечества, для кашгарца представляет диковинку. Как ни бессодержательна богословская наука Ислама, но здесь никто об ней не помышляет и решительно не заметно того знакомства со священными книгами, которое существовало в Кашгарии во времена буддизма.
Кроме фанатической преданности букве и традиции, здешние муллы ничем не отличаются. Есть и дервиши, по временам производящие свои безумные пляски в мечетях. Лечение болезней исключительно состоит из нашептываний и чтений молитв из корана.
В одной деревне, где мы расположились на ночлег, я был разбужен барабанным боем. Оказалось, что в соседней избе приступали к изгнанию дьявола из больного мальчика. Это в то время, когда все знали, что как раз приехал врач.
Оказалось, [61] что у больного был упорный вид лихорадки, от которой я им дал лекарства на другое утро. Вообще, в деревнях ко мне обращались довольно редко и я заметил, при этом, что растолковать им способ употребления лекарств труднее, чем киргизам, и вообще киргиз внимательнее, кругозор его шире, чем у кашгарского мужика.
Чем изолированнее местность, чем более бесцветны и первобытны условия жизни, тем и уровень развития ниже; примером может послужить население Лоб-нора, которое, по-видимому, занимает низшую ступень между людьми этой страны.
Экономическое и социальное положение, суд и управление. Бедность в Кашгарии сделалась явлением хроническим. В культурных оазисах есть очень плодородные участки и, кроме того, население научилось утилизировать назем.
Но число и величина благодатных участков не соответствует числу населения, огромное большинство местностей представляет песчаную или солонцоватую почву, которая даже при орошении не окупает потраченных трудов, другие местности болотисты и там с трудом можно прокормить скот тростником, а о хлебе и думать нечего.
Другие источники природного богатства недоступны. Поэтому, лишние рты отправляются на заработки в города, а оттуда многие уходят за границу, т. е. в наши пределы, в Туркестан и Семиречье, где труд лучше оплачивается. В Кашгаре поденная плата 10 - 11 копеек, в Аксу 15 - 16; дешевизна же съестных припасов вовсе не такова, чтобы этим сколько-нибудь наверстывалось плохое вознаграждение рабочего.
Фунт баранины в Кашгаре стоит 6 - 7 коп., столько же стоит порция тукачей, необходимая взрослому рабочему в сутки, когда он, как это большею частию бывает, сидит на них одних. На улицах часто встречаются дети и взрослые в рубищах и истощенного вида.
Дома, сами по себе, убогие и [62] жалкие, но в Кашгаре и этой роскоши многие не имеют, а живут за городом прямо в земляных норах. Особенно плохо оплачивается женский труд, что служит одною из главных причин вышеописанной продажи и унижения женщин.
Кроме естественных условий бедности немало способствует система управления. Уже казенный налог, установленный китайским правительством, значительный - около 10 руб. с избы, в виде натуральной повинности, но это далеко не все.
Кроме этого, земледелец принужден отдавать значительную часть своего дохода (около Аксу до 40%) в пользу чиновников, а солдаты зачастую прямо грабят на базарах. Немудрено после этого, что из полей принадлежащих жителям Аксу, около ⅓ остается необработанной.
Конечно, это земля худшего сорта, но и ее бы возможно было обработывать без этой системы высасывания и грабежа. Поэтому, многие землевладельцы обращаются в поденщиков, с которых поборов не берут. Эмиграция мужского населения замечается более всего в городах; в деревнях, по собранным мною в нескольких местах справкам, хотя тоже некоторые уходят, но все-таки численность полов, более или менее, остается в равновесии.
В Кашгарии существует аристократия, но в сущности перед китайской властью все равны. Большинство должностных беков, правда, принадлежат к местным патрициям, но точно также по воле губернатора может быть назначен и простой человек.
Беки эти без исключения покорные рабы китайцев и высасывают народ в свою пользу. Об управлении достаточно сказать, что оно китайское и притом худшего сорта, по случаю отдаленности края и того деспотизма, который без того легко водворяется в завоеванных странах, а здесь поддерживается еще боязнью [63] снова потерять этот край, который китайцы считают издавна своим достоянием, но который не однократно ускользал из их рук. Притом, чиновничество и офицерство здесь даже между китайцами представляют сброд, это-люди совершенно грубые и проголодавшиеся, а между солдатами значительная часть из бывших ссыльных преступников.
Для держания народа в страхе широко применяются средства китайской дисциплины. О поборах и высасывании при взимании налогов уже была речь, следует еще добавить, что для людей имущих придуманы чиновниками еще особого рода поборы: они выписывают оптом плохой чай из Китая ц сбывают его купцам по высоким ценам в убыток и, кроме того, иногда делают принудительные займы.
Об административных порядках и о войсках еще будут ниже приведены некоторые подробности. Суд оставлен китайцам прежний, т. е. по шариату, но судьи назначаются уже не по выбору, а начальством, вследствие чего, мало-помалу, лучшие казии из мусульман уволены, или сами сложили с себя звание.
Если теперь присоединить то безусловное равнодушие и предоставление народа самому себе и общественным нуждам и бедствиям, вообще мертвящее влияние того жалкого, человеческого образчика, которое представляет китайский чиновник, лавочник и солдат, - то будет понятно, как сложились недовольство и ненависть, с которыми нынешние кашгарцы относятся к своим китайским господам.
В исторической главе мы увидим, что не всегда влияние китайского режима было таково, что бывали периоды, когда народ бывал доволен появлением китайцев и даже посылал к ним посольство с приглашением возвратиться.
Но при системе, подобной китайской, такое влияние всегда может быть лишь временным, т. е. оно зависит от того, какие личности в данное время управляют. Поэтому и в прежние времена периоды относительного довольства [64] сменялись восстаниями, притом в старину условия жизни были несколько иные. Например, когда постоянно можно было опасаться грабительских нашествий со стороны соседних кочевников, то даже власть китайцев, которая предохраняла от этого, должна была казаться благоприятною.
Притом в прошлое время торговля и промышленность Кашгарии стояли выше, бедности такой не было и высасывание со стороны китайцев менее было ощутительно. Наконец, что тоже немаловажно, - кашгарцу не было известно другого более правильного режима, в настоящее же время он о нем прослышал.
Народ своим темным инстинктом в настоящем прилепился к одному идеалу, который ему представился без активного старания с чьей бы то ни было стороны: он видит насколько лучше живется его соплеменникам, туркестанским и семиреченским сартам, он сам, в лице своих эмигрантов, испытывает это улучшение, что же мудреного, что в настоящее время в Кашгарии, действительно, существует тяготение к России.
Положим, что многие из массы еще настолько тупы, что не представляют себе ничего определенного под именем «урусов», но влиятельные лица и муллы, зажиточные купцы и т. п. хорошо знают, чего желают, и при всяком удобном случае направляют народ в эту сторону.
Они не справляются, желает ли сама Россия взвалить себе еще эту новую обузу, а действуют с точки зрения своих собственных желаний. Не безразлично, в этом отношении, и влияние так назыв. «андижанских» сартов, т. е. русских подданных из Ферганы, которые живут в небольшом числе по городам и местечкам.
Но при этом следует упомянуть, что в Кашгарии есть еще особый сорт «андижанцев», которых китайцы считают своими подданными, они же считают себя русскими. Дело в том, что давно уже в Кашгарии имели оседлость коканцы, которые, тем не менее, продолжали считаться подданными коканского хана, [65] и Якуб-бек признавал их таковыми; когда же Кашгария в последний раз была забрана китайцами, то последние не стали признавать этого порядка вещей и обложили их податью.
Правда, что и до сих пор в известном смысле деликатничают с этими андижанцами и берут с них половину того, что с других, но, тем не менее, сами андижанцы считают и это узурпациею, а себя - русскими подданными, на том основании, что первоначальное их отечество присоединено к Россия.
Эти андижанцы представляют, поэтому, беспокойный и опасный для китайцев элемент, при первом удобном случае они бы накинулись на них и их одних, пожалуй, было бы достаточно, для изгнания сынов небесной империи, до получения ими подкрепления из Китая.
Есть основание допустить, что они могут выставить до 10.000 вооруженных людей и они неоднократно проговаривались, что у них есть запрятанное оружие. Значение России в умах кашгарского народа выражается одним интересным и знаменательным явлением, именно курсом русских денег.
В то время, когда мы сами не знаем, как остановить наш рубль в его стремлении приблизиться к полтиннику, в Кашгаре дают за русскую бумажку 6 - 7 % лажа. Наивность китайской администрации в этом деле выказалась поразительным образом: неоднократно Кашгарский губернатор изрекал силлабусы, чтобы «не смели считать русских денег дороже их действительной стоимости», но, к огорчению и изумлению почтенного сановника, манифесты его оставались гласом вопиющего в пустыне, бывало даже так, что как раз после этого бумажный курс еще поднимался.
Китайские деньги или ямбы представляют очень крупные, крайне грубой [66] отделки, серебряные четыреугольники. Серебро их очень чистое, но тоже нередко попадаются фальшивые.

*     *     *

Однако, я удалился далеко от описания г. Кашгара, которого еще не кончил. Дело в том, что есть еще другой Кашгар, т. е. Янгишар или новый - город, который по преимуществу населен китайцами. От старого он удален верст на семь. Здесь «твердыня» китайских сил, т. е. крепость.
Она китайской постройки, с довольно высокими стенами, в которых пониже амбразуры вделаны небольшие отверстия, как бы для крепостных ружей. С виду стена глинобитная, хотя я не уверен так ли это; во всяком случае, она с виду более солидна, чем стена старого города.
Там и сям над гребнем стены возвышаются небольшие четырехугольные домики (башни?), кое-где торчат сверху шесты с красными тряпками, но нигде незаметно человеческого существа, - отличительная черта всех виденных мною китайских укреплений.
Недалеко от городских ворот имеется караул, но в оном вместо людей виднеются только расставленные копья, алебарды, трезубцы и узенькие, переносимые на плечах, пушки. Воины же, долженствующие управлять всеми этими смертоносными предметами, лишь изредка выглядывают на улицу. На них мундирные кофты, подобные тем, которые я описывал выше.
Дома тут китайского покроя, они больше и выше, у них есть окна, заклеенные бумагой, и крыши из цилиндрических глиняных черепиц, по краям эти крыши, разумеется, выгнуты и украшены глиняными дракончиками, змеиными головами, и т. п. chefs d’ ocuvre поднебесной скульптуры.
Жителей всего тысячи две в новом городе, а главная улица представляет грязный полутемный корридор, которого стены состоят из лавок. Я думаю, что каждый, кто хотя раз имел случай вдохнуть в себя аромат [67] китайского базара, узнал бы близость его безошибочно и с завязанными глазами, - до того врезывается в намять этот тошнотворный букет грязи, кунжутного масла, мускуса, опийного и табачного дыма и проч.
Аромату, меня здесь встретившему, соответствовала и вся окружающая картина. Открытые спереди грязные шкафы с прилавками, а за прилавками фигуры в кофтах и юбках, с грязно-желтыми безбородыми апатичными лицами, полувыбритыми головами, хвостами на затылке и с трубкой в руке.
Около них нагромождены товары самого незатейливого сорта, грубые китайские материи, башмаки, шляпы, ящики с плохими чаями, разная мелочь - деревянные гребни, жестяные ящики, зеркальца, лубочные картины, палочки для еды (служащие вместо наших вилок), трубки и кальяны, трубки для опиума и т. п. 
Прелести этой торговой клоаки для меня еще увеличились тем, что меня и сопровождавших меня казаков осаждала толпа хвостатых зевак, затруднявших каждый шаг. Когда я сел в консульскую коляску, чтобы возвратиться домой, в памяти моей восстали иного рода образы, из прежних моих путешествий.
Мне представились сцены из виденных мною городов Японии страны, которую многие до сих пор чуть не отождествляют с Китаем и которая, между тем, во многих отношениях, представляет его противоположный полюс. Вот широкая светлая, идеально чистая улица, изящные европейские виллы и уютные аккуратные японские домики с выдвижными дверцами и [68] галлерейками; широкие, чистые лавки с очаровательными и разнообразными товарами, а среди их хозяева, мужчины и женщины, тщательно одетые и убранные, с здоровыми, приветливыми лицами, иногда окруженные краснощекими, веселыми ребятишками.
Выехав из города, мы, между прочим, встретили дорогой несколько китайцев из чиновной аристократии, ехавших в «каретах». Это - двуколесный, продолговатый, спереди открытый сундук, с полукруглым верхом и окошечками с боку, выкрашенный большею частью в синий цвет и запряженный двумя лошадьми, или мулами, идущими гусем.
Из одной из этих колесниц выглядывали грубые краснощекие лица «дам», с прилизанной высокой прической и громадными серьгами. Китаянок, впрочем, в Кашгарии очень мало, менее чиновные лица держат себе сартовских мальчиков или женщин, которые обязаны одеваться по-китайски.
Как у сартянок, так и у китаянок, фальшивые косы в большом ходу. Между Новым и старым Кашгаром есть место, имеющее трагический интерес для велико-образованного человека. В 1857 году здесь был убит один из трех знаменитых братьев-путешественников, Шлагинтвейт, Адольф.
Чрез реку Кашгар-дарья ведет каменный мост; от этого моста, по дороге к новому городу, есть еще несколько деревянных мостиков, по которым переезжают через арыки. У 3-го мостика налево стоит дрянная глиняная полуразвалившаяся сакля.
Перед нею в тот печальный день стоял тогдашний владыка Кашгарии Валюхан-тюря, грубый и жестокий деспот, который в это время был занят мыслею, как бы отвести воду от Янгишара, т. е. Нового города, где еще держался китайский гарнизон.
Вдруг увидели приближающийся по дороге к старому [69] Кашгару караван, во главе которого ехал «френгиз». Это и был Шлагинтвейт. Караван тотчас был остановлен и Валюхан потребовал от Френгиза, чтобы он ему помог отвести воду.
Шлагинтвейт не согласился, говоря, что он не сведущ в этом деле. Тогда Валюхан потребовал бумаги, которые он имел к Коканскому хану. Когда же Шлагинтвейт и в этом отказал, то изверг крикнул «чап!» (руби), и в миг несчастный ученый был изрублен.
Из четырех его палачей один еще жив, но уехал куда-то из Кашгара. Память об этом событии еще жива в народе, и рассказ в этом виде был передан Н. Ф. Петровскому. Вещи его были частью разграблены, частью уничтожены или заброшены.
К последним относились, конечно, книги и инструменты, но в недавнее время расспросы г. Петровского в этом направлении увенчались неожиданным успехом: ему принесли термометр в сафьянном чехле; на чехле и самой скале ясно виднеется надпись «Dr. Schlagintwit»; термометр очень длинный и каждый градус разделен на 50 частей.
На третий день моего пребывания в Кашгаре решено было сделать визит губернатору (Дао-таю). Получав об этом сведение, он прислал мне свою визитную карточку, т. е. красную бумажку вершков четырех длины с крупными черными каракулями.
Я ответствовал посылкой своей карточки, надпись которой, конечно, для Дао-тая оказалась столь же удобопонятной, как его для меня. Затем мы отправились, консул и я впереди в полной форме верхом, а за нами 12 казаков. Было так тепло, точнее жарко, что [70] я мог надеть китель.
Выезд наш, конечно, составлял событие для городской толпы и облака пыли, поднятой сотнями сбежавшихся около нас ног, немало увеличили для нас удовольствие этого визита. С узкой улицы, из которой входят в губернаторский «дворец», последнего вовсе не видно, а видна лишь стена с несколькими рядами стоящими воротами, а на воротах и vis-a-vis на стене другой стороны улицы красуются изображения аляповато нарисованных огромных драконов, долженствующих, вероятно, вселять благоговейный страх в душе прохожих.
За самыми воротами оказался род корридора, служащего для хранения печатей; печати фигуры продолговатой и такой величины, что самое клеймо длиною вершков в шесть. Потом следовало несколько дворов, из которых один крытый; дворы вымощены квадратными камнями и местами виднеются каменные решетки с растениями по бокам, различные службы и гауптвахта с неизменными трезубцами, алебардами и кольями.
У ворот внутреннего двора встретил нас Дао-тай и мы слезли с лошадей. Затем следовал параграф из «книги о десяти тысячах церемоний», - о котором я был уже предуведомлен, а именно: его превосходительство, взяв меня и консула за руки, как желанных братцев, усиливался ввести нас первых в ворота, мы же, в свою очередь, долженствовали проделать тоже самое над ним; результат был, конечно, тот, что вся нежная тройка, Дао-тай в середине, мы по бокам, разом вошли во двор и затем в приемную залу.
Последняя представляет довольно большой сарай с лощеными полами, 3-мя в ряд растворенными дверями и двумя большими квадратными окнами, стекла в окнах матовые, с прямоугольными узорами, над дверьми устроены подобные стекла меньших размеров. [71] 
Стены оштукатурены, разрисованы подобными же узорами, и, кроме того, на них виднеются несколько грубых картин, изображающих цветы, птиц и т. п. С потолка висели крашеные бумажные фонари без малого в аршин длины.
Мебель состояла из нескольких диванчиков, покрытых тоненьким сукном, синего и красного цвета подушками, и одного кресла, такой же грубой работы с прямой спинкой и боками. На диванчиках усадили консула и меня, а Дао-тай поместился vis-a-yis на кресле.
По сторонам, в две шеренги, стоя выстроилась его свита и переводчики. Дао-тай человек лет 40 с небольшим, с желтым безусым, улыбающимся лицом. Выражение последнего довольно наивное, но не отталкивающее, пожалуй, даже добродушное, хотя этот термин при употреблении его относительно китайского чиновника всегда следует понимать с оговоркой, о чем скоро будет речь.
Костюм генерала был шелковый, состоял из желтого подрясника и темно-синего кафтана с голубым лежачим воротником и такими же обшлагами на широких рукавах, сзади и спереди светлая, шелковая же, квадратная бляха с узорами и надписями, на шее четки из черных и красных камней, назначенные для молитвы за богдыхана.
Шляпа с красной шишкой, сапоги атласные вышеописанной уродливой формы. Большинство членов свиты были с прозрачными шариками на шляпах, т. е. в обер-офицерских чинах. Некоторые из них были в длинных кафтанах с кушаком - это оказались сартовские беки, другие в подрясниках и кофтах с широкими рукавами или вовсе без них; некоторые кофты с желтыми обшивками и узорами, другие с синими. Вообще костюмы в роде тех, которые уже выше были описаны.
Оружия ни у кого не было; физиономии у всех грубые и пошлые. Начался разговор между мною и Дао-таем, чрез двух переводчиков. Роль одного из них, т. е. по тюркскому [72] языку из любезности взял на себя Н. Ф. Петровский.
После расспросов о здоровье был подвергнут экзамену относительно имени, фамилии и чина. Первые показались публике столь замечательными, что тотчас их записали. Затем следовали различные паточные любезности со стороны Дао-тая, в роде: «мы слышали, что гость наш очень ученый человек» (никто никогда не мог ему об этом говорить), или: «это, однако, очень высокий чин, в роде нашего дарина», и т. п.
Не имея привычки льстивых словоизвержений, составляющих необходимую приправу китайской беседы, я придумывал чем бы ему ответить и, наконец, заявил, что ехал в китайских пределах столь же спокойно, как в наших, что приписываю его мероприятиям.
Для полного нашего услаждения нам подали по большой закрытой баклаге чаю. Я хлебнул для приличия, но этим ограничился: это были холодные помои. При этом следует упомянуть, что в Кашгарии вообще порядочных сортов чаю вовсе нет.
В Аксу, где дорожный мой запас чаю стал приближаться к концу, я не мог его пополнить, и мне сказали, что даже китайское чиновничество не знает толку в чае. После чайной пробы у Дао-тая приходилось этому верить. На другой день, под вечер, воспоследовал ответный визит, которому, как вообще всякому выезду губернатора, предшествовали 3 пушечных выстрела.
Такому торжественному началу долженствует соответствовать и вся картина поезда начальника, хотя на европейца она производит совсем иное впечатление. Впереди шли 2 человека, державшие громадные красные незажженые фонари на палках; затем один с изображением, выкрашенной в красную краску, руки на шесте (символ власти), затем другие с бубнами, затем 2 палача в красных кофтах с двуручными мечами, наконец, карета губернатора и свита.
Карета с претензиями на шик, хотя казаки наши нашли, что она [73] «ничего не стоит». Она представляет двухколесный сундук, колеса пунцовые, а сундук ярко-зеленый, с окошечками и с тремя зеркальцами внутри, в запряжке один большой мул.
Все общество консульства в это время сидело в саду за чаем, туда же пригласили китайца; ему предложили сливок и сладкого печенья к чаю. Выпив стакан, он несколько раз выражал свое удовольствие громким рычанием, нисколько не замечая иронической искры, пробегавшей, при этом, по глазам присутствующих европейцев.
Между прочим, он, в разговоре, намекнул, что следовало бы познакомить меня с китайским обедом. Имея уже и так невыгодное понятие о китайской кухне, я перед этим еще слышал, что у них подаются деликатесы в роде собачьих котлет, жареных дождевых червей, лягушек и т. д.
Все это вместе с кунжутным маслом, большим числом кушаньев, с продолжительным пребыванием за столом и неизбежными церемониями, привело меня в такой ужас, что я отклонил приглашение. Указывая на близлежащее рисовое поле, я сказал, что получил здесь лихорадку (и это была правда) и поэтому сижу на строгой диэте.
Оказалось, что намек на связь рисового поля с лихорадкой был принят за доказательство великой моей учености, и Дао-тай прибавил «ибо я также знаю, что у нас в Китае, где много сеется риса, там и лихорадки часты». Пока губернатор пил чай, за стулом его стояло человек пять его офицеров, причем один держал генеральский платок, другой трубку, третий веер и т. д.
Лакейские эти услуги вполне согласуются с обращением, которое здесь в обыкновении относительно подчиненных. Не только такие субалтерные офицеры и беки, но и Лю-далой (нечто в роде штаб-офицера по особым поручениям) не раз испытывали на своей коже действие кулаков его превосходительства.
Самое содержание чиновников губернаторской свиты мизерное. Дао-тай получает на руки до 30.000 руб. [74] в год, на себя и на содержание свиты. Но один он получает при этом львиную долю, т. е. около ⅔ этой суммы, а большинство чиновников рублей по 200 - 300, даже упомянутый Л
юдалой не более 600. Понятно, что вся эта ватага, беки, писцы, переводчики, сборщики и пр. стараются при первом удобном случае пополнять мошну посторонними доходами, т. е. вымогательством, взятками и т. п., что тяжело ложится на население.
В войсках высшие чины еще более наживаются на счет низших и на счет государства: начальник лянзы, наприм., получает деньги на содержание своей команды, поэтому у него на бумаге всегда числится на ⅓ или вдвое больше, чем состоит на лицо, а содержание этой фиктивной части идет в его карман. Этим, однако, не довольствуются и зачастую не выдают солдатам даже того, что уже выслужено.
Отсюда распущенность войск, на которую начальники, в видах пополнения своего маммона, смотрят сквозь пальцы. Отсюда частые бунты солдат и смена начальников. Система усвоения чужого добра до такой степени въелась в привычки китайской администрации, что чиновники не прочь и прямо стянуть что-нибудь.
При посещениях консульства были примеры, что чиновник или офицер, сидя где-нибудь около стола, на котором есть вещи, ему нравящиеся, повертит которую-нибудь из них в руке, как бы рассматривая, а потом она оказывается пропавшею.
Уже по таким привычкам и вообще по всему, что было сказано о наружном виде, о вкусах и обычаях китайского чиновничества, можно себе составить понятие о степени его умственного развития и образования. Действительно, от низшего до высшего это люди невежественные, все их образование ограничивается знанием китайской грамоты. Военные люди тоже мало заботятся о том, что есть на свете военные науки. Между прочим, они не умеют вовсе [75] обращаться с орудиями, заряжающимися с казенной части, которых в Кашгаре есть несколько штук. Ниже мы еще ближе познакомимся с этим воинством.
Каковы нравственные принципы этих людей, отчасти тоже видно из предыдущего. Все, чем исстари прославились китайские порядки, в полной мере можно наблюдать здесь. Казнокрадство, лихоимство, презрение и произвол относительно низших, раболепие и трусость перед высшими, жадность, косность, самообожание и подозрительность ко всему чужому - все это неотчуждаемые аттрибуты китайской системы управления, которая сама развивает и укрепляет эти качества даже в тех, которые еще недостаточно ими пропитались.
Они дополняются двуличностью и жестокостью. Посмотреть, например, на такого Дао-тая, когда он беседует со своими русскими «друзьями», как он добродушно хохочет, как он обещает сделать то и то, как старается сказать что-нибудь приятное и т. д.
Можно бы подумать, что, это парень хоть куда, и, в самом деле, по природе, он может быть недурной человек, но его уродуют положение и система. Кто имел с ним дело, как напр. наш консул, тот знает, что нет ничего изменчивее расположения и обещаний китайского генерала и что если ему и неизвестно изречение Талейрана относительно назначения человеческого языка, то, по крайней мере, на практике он ему следует неизменно. А вот другая параллель:
Дао-тай заведомо нежный семьянин, верен жене, любит детей и проводит с ними свои вечера. Между тем, этот же человек нередко заставляет в своем присутствии подвергать арестованных пытке. После тех примеров [76] наказаний, которые я приводил выше, неудивительно, что и практика застенка еще не коробит нервов «небесных» людей.
Должность местного Торквемады исполняет полициймейстер (вместе с тем подвизающийся в искусстве резания китайских печатей). При малейшем запирательстве подозреваемого в преступлении или проступке, идут в дело трехгранные палки, потом истязание каленым железом, вывихание рук и ног, ломание костей и т. д.
Конечно, если мы оглянемся назад, на наше собственное прошлое, то увидим, к стыду своему, что в те века, когда в Европе еще процветали пытки и мучительные казни, она по общему развитию стояла, по меньшей мере, не ниже теперешнего Китая, а отдельные проявления в области науки и в особенности искусств, уже были такие, до которых Китаю и теперь, как до звезды небесной.
Но, как бы ни было, для нас это нечто пережитое, и показываемый в музеях аппарат инструментов для истязаний и увечений себе подобных лишь служит для нас печальным напоминанием о «добром старом времени», и потому-то в особенности здешние люди производят на нас впечатление, несколько похожее на то, с которым мы рассматриваем какие-нибудь ископаемые скелеты.
Все эти фигуры с грубыми и безжизненными лицами, с длинными и грязными ногтями, с хвостами, в странных болтающихся нарядах, это допотопное оружие, уродливые колесницы, этот отживший хлам церемоний quasi торжественных выездов и смешных демонстраций, эта невозможность вести с китайцами разговор о чем-нибудь путном, эта грязь и зловоние, отсутствие всяких следов современной производительности и городского благоустройства, злоупотребление и раболепие администрации, самовосхваление и недоверие к Иноземному, наконец, варварские наказания, пытки и казни, - все это, вместе взятое, мне напоминало образы давно прошедшего, казалось, что передо мной заживо восстали люди и обычаи какой-нибудь до-петровской Руси. [77]
При вышеописанных нравах и понятиях, при флегматичности китайского характера, которая, благодаря опиуму, у многих доходит до сонного бессилия, при малочисленности семейных, понятно, что и об общественной жизни и увеселениях в нашем смысле у них нет и речи.
Праздники их ознаменовываются вывешиванием красных флагов на крепостных стенах, усугублением количества бумажных фонарей, да липшей порцией свинины, риса и опиума. Из общественных церемоний наичаще повторяющаяся - есть процессия поклонения имени богдыхана: два раза в месяц все чиновничество, под предводительством Дао-тая, в праздничных нарядах, отправляется к капищу Богдыхана.
Это ничто иное, как та же сакля, в которой все убранство состоит из накрытого красным сукном стола, на котором стоит чашка с рисом, на стене, против двери, на красном фоне виднеется надпись, изображающая имя и фамилию Богдыхана.
Пред этой надписью Дао-тай кланяется в землю, потом, по выходе из капища, все присутствующие таким же образом кланяются Дао-таю. Затем он и командующий войсками делают друг-другу визиты и вся церемония окончена.
По мертвенности и нелепости ее можно судить об остальном. Какое влияние на физическое, нравственное и умственное преуспеяния местного населения должно иметь лежащее на нем китайское наслоение, об этом читатель пусть составляет себе понятие по вышесказанному.
Между прочим, влияние это выражается в санитарном состоянии страны. Уже во время остановки в Артыше, где ко мне обратились больные разных возрастов, мне бросилось в глаза значительное отношение худосочных субъектов, разных упорных форм золотухи, хронических сыпей, сифилиса и т. п.
Еще более это обнаружилось в Кашгаре, где нахлынувшие на двор консульства больные [78] заставили меня пожалеть о малости моего запаса иодистых средств. Кроме того, много малокровных и истощенных, чахоточных, далее разные искривления, параличи и различные нервные страдания. Душевно больные мне не представлялись, но слышно было, что они очень нередки, особенно между мужской половиной.
Относительно часто встречается рак желудка, из острых болезней, чаще всего перемежная лихорадка, происхождению которых благоприятствует между прочим, близость рисовых полей. Нужно, впрочем, прибавить, что лихорадки здесь неособенно злы и упорны.
Что же касается до глазных болезней, которые, по мнению г. Куропаткина, занимают первое место, то я с этим не могу согласиться. В числе больных, приходивших ко мне, не было ни одного глазного; слепых я не встречал на улице, и даже в местах, куда стекаются нищие, например, около монастыря Хазрег-Апнак, слепых можно увидеть меньше, чем в подобных местах З.
Туркестана. Мнение г-на Куропаткина может быть отчасти составилось под влиянием априористического заключения о действии солонцеватой пыли. В самом деле, казалось бы, что эта пыль должна раздражать сильнее обыкновенной, да и этой-то большое изобилие, по крайней мере, в городах.
А между тем результат этого раздражения не особенно большой. Не замечал я также во время следования из Кашгара в Аксу, чтобы глаза моих спутников и мои собственные от солончаковой пыли страдали более, чем от обыкновенной, между тем, для сравнительных наблюдений на этом пути случаев представляется достаточно. [79]
Я упомянул выше о зловонии, которым отнимается воздух на тесных улицах и дворах Кашгара и которое свидетельствует об изобилии разлагающихся органических веществ, продукты которых и прямо, и вместе с пылью, попадают в легкие людей, чему особенно способствует редкость дождей здешнего климата.
Всякие помои, отброски, моча людей и животных, - все это выливается куда попало. Помойные ямы есть кое-где на площадях, но они никогда не чистятся и, в свою очередь, распространяют кругом зловоние; когда же яма переполняется, то жидкость стекает куда ей удобнее.
Есть несколько арыков и прудов, но вода в них немногим чище, чем в помойных ямах, а между тем бедная часть населения употребляет ее в пищу, хотя развозят по городу воду из ключей и из реки Кызыл-су. Следует упомянуть теперь, что в Кашгарии существуют некоторые естественные условия и некоторые обычаи людские, которые имеют гигиеническое значение, и они обнаруживали бы это влияние более заметно, если бы остальные условия не были так плохи.
Почва - плотная глина, которая по своей труднопроницаемости для воды препятствует просачиванию загрязненных жидкостей в толщу почвы, где бы они могли сделаться источником развития подпочвенных фокусов разложения и образования микробов.
С другой стороны, полы в домах повсеместно глинобитные, которые в санитарном отношении неизмеримо выше деревянных, т. е. при тех условиях загрязнения и закупоривания фундаментов и подпольев, которые у нас встречаются столь часто и которые обращают подполье в заразные фокусы, где процветают разные плесени и грибы (Merulius lacrymans).
Как ни печальна внутренность голой, пыльной и [80] полутемной сакли, но нужно сказать, что она проветривается лучше многих европейских домов: благодаря редкости дождей, отверстие в потолке открыто постоянно, и даже ночью, а кроме того существует тяга чрез камин, особенно когда он топится.
Наконец, бедность, и недостаток в удобрении и топливе заставили утилизировать навоз и испражнения, которые, поэтому, не обращаются в такой источник вреда, как во многих наших городах. Навоз ежедневно подбирается по улицам и дворам, испражнения вывозятся еженедельно на поля, и, кроме того, самая земля городская с бойких мест соскребывается хозяевами окрестных полей и вывозится, а остающиеся углубления выполняются землею из-за города.
Не смотря, однако, на то, что все эти условия противодействуют отравлению людей различными разлагающимися веществами и микробами, все же остальных условий образования их столько и вообще весь склад городской жизни таков, что способствует происхождению, как худосочных, так и инфекционных болезней: пыль, зловоние, дурная вода, нечистоплотность, проституция брачная (?) и внебрачная, скудная пища и другие аттрибуты бедности, злоупотребление наркотическими веществами, наконец, отсутствие всякой медицинской помощи, и т. д.
Известно, наприм., что бани на мусульманском востоке весьма обыкновенны; здесь же есть всего одна - и то небольшая и плохая, которою пользуются немногие. Большинство бедного населения никогда не купается. Проституция совершается с абсолютной (?) необузданностию, в медико-полицейском смысле, но за то по временам ее «обуздывают» весьма оригинальным - истинно китайским способом: по приказанию полициймейстера, переписывают сартянок, ходящих в гости к казакам консульства и вот в какой-нибудь назначенный день тех грешниц выводят на базар и секут розгами.
В этом, конечно, следует скорее видеть своеобразную политическую [81] демонстрацию, ибо вообще проституциею мало озабочиваются. Понятно, что свойственные разврату болезни, вольно гуляют по телесам кашгарских жителей, не поддаваясь китайским розгам.
О лечебницах, аптеках, врачах, благотворительных заведениях и проч., разумеется, и речи нет. Вся врачебная и филонтропическая часть изображается двумя самозванными лечителями, а при монастыре Хазрет-Анпак есть род кассы для нищих, в которую опускаются милостыни посетителей.
Все, вместе взятое, показывает, что Кашгар представляет такую же благодарную почву для эндемий и эпидемий, как Аксу, что и выразилось вскоре после нашего отъезда возникновением оспенной эпидемии. Что касается появившейся в самом Аксу болезни, то я расспрашивал о ней двух вновь приезжих оттуда, но по описанию их не мог составить себе определенного понятия, - лишь счел возможным заключить, что это не холера, - тем более, что по всем данным ее нигде не было по тракту между Аксу и Кашгаром, не смотря на то, что мер не было принято никаких.
Как оазис среди пустыни показалось мне консульство, которое приютило меня и моих спутников. Оно нанимает дом одного из здешних оптиматов, на окраине старого города, за стеною. Хотя полы каменные, хотя не только мебель, но и печи, оконные стекла и т. п. пришлось выписать из Ташкента, но все же в нем, по крайней мере, достаточное количество светлых комнат, оштукатуренные стены, чистые дворики и порядочный фруктовый сад, так что в общем итоге этот дом по здешнему масштабу может считаться дворцом.
К нему прилегает помещение консульского помощника, канцелярия и казарма для конвоя, состоящего из 50 казаков, при одном офицере. Кроме консула и его семейства, секретаря и казачьего офицера к [82] европейскому элементу консульства еще принадлежит делопроизводитель, пожилой господин из поляков, приехавший сюда, как помощник голландского миссионера.
Прислуга, кроме одной русской женщины, состоит из сартов. Между последними находился один субъект, известный под названием «полковника». Он, действительно, при Якуб-беке командовал кавалерийской сотней, а теперь состоит конюхом при русском консульстве.
Такие метаморфозы на востоке никого не удивляют, потому что, в сущности, высшие и низшие различаются не внутренними качествами, а только положением, которое, большею частью, зависит от каприза имеющих власть. Те же порядки и у китайцев, наприм.
Кашгарский Дао-тай прежде, говорят, был лакеем у какого-то мандарина. Отдых и удобства после лишений и утомительного скитальчества, европейская обстановка квартиры, гостеприимство, соединенное с самой предупредительною любезностью, беседа с многосторонне - образованными людьми, каковы консул и его супруга, - все это вместе оправдывают сравнение, которое я употребил выше относительно этого уголка цивилизации, водворившегося среди окружающего варварства.
К европейской колонии Кашгара относилось, в данное время, еще одно лицо, о котором я уже упомянул вскользь. Это - католический миссионер Гендрикс, с которым я познакомился уже за год перед тем, во время проезда его чрез Верный.
Здесь я возобновил знакомство и несколько раз не без удовольствия беседовал с этим ученым, много путешествовавшим и самоотверженным монахом, но должен прибавить, что общее впечатление не такое, какое, обыкновенно, соединяют с именем миссионера.
В характере, во взглядах и образе действий его уже тогда проглядывали резкие странности, а впоследствии он решительно помешался и был отвезен в Фергану. [83] Какова была его дальнейшая судьба - не знаю, но слышал потом от людей, знавших его в Кульчже, что у него раньше появлялись припадки сумасшествия.

IV. От Кашгара до Аксу.

Походная арба. Китайское почтовое сообщение. Постоялые дворы и казармы. Деревни и население их. Файрабад. Китайские солдаты. Китайская музыка. Пустыня и ее природа. Встреча с китайской лянзой и неприязненная выходка. Китайское вооружение и типы солдат. Действие генеральского портрета. Маралбаши. Визит андижанца. Опять пустыня. Некрополь. Монастырь и след ноги Алия. Змея. Исполинский тополь и живые нагороди. Песни арбакеша. Песни и сказки казаков. Характеристика русского солдата.

После недельного пребывания в гостеприимном консульстве, по окончании необходимых приготовлений, мы отправились далее. От консула, предварительно, было послано уведомление о моем приезде и о цели его к Аксуйскому губернатору.
Вместо вьючных животных, я на этот раз нанял арбу, имея в виду и самому садиться в нее иногда. На двух громадных колесах помещается открытая сзади и спереди труба из жердей и циновок. В переднем конце ее сидит ямщик (арбакеш), в заднем седок или седоки, между ними кладь.
Экипаж запряжен четверкою, одна лошадь в оглоблях, а три впереди рядом на постромках. На конях навешены грубые бубенчики довольно, впрочем, незвонкие. За весь путь до Аксу, т. е. около 470 верст, я заплатил хозяину арбы 50 руб., деньги сполна вперед.
За прокорм верховых лошадей платится, кроме того, на [84] станциях. Нас сопровождали два сартовских джигита, назначавшиеся не столько для указания дороги, сколько для помощи, для посылок, для приготовления ночлега и т. д.; у обоих было по сабле, а у одного, кроме того, ружье.
Нам надлежало ехать по наибольшей торговой, военной и административной дороге Кашгарии. Но кто заключит из этого, что она сколько-нибудь похожа на то, что у нас называется почтовою дорогою, тот ошибется. Здесь нет самого основного условия всякого правильного сообщения - почтовых станций и переменных лошадей
Нынешние китайские сообщения даже уступают тому, что Римская империя и какая-нибудь Персия устроили более 2000 лет тому назад. Существует для оффициальных депеш нечто в роде «летучки», но и ее «полет» вполне китайский, ибо продолжается дней 5, хотя для нее держатся переменные лошади.
Войска же и разные административные лица делают всего от одного до двух переходов в день, верхом или в арбах, а кто поважнее и в паланкинах, несомых людьми; частные лица, купцы и проч. редко отъезжают в день более одного перехода, т. е. верст 25, так что общеустановленный срок проезда в арбе от Кашгара до Аксу или обратно продолжается 18 дней.
Такой же срок объявлен был и мне, и я, по незнанию местных условий, сделал ошибку, связавшись с арбакашем: если бы мы шли вьюком, то могли бы сократить путь дней на 5, арба же постоянно отставала, так что только один раз нам удалось пройдти 2 станции, т. е. приехать не на 18-й, а на 17-й день.
Существуют вдоль этой дороги нечто в роде верстовых знаков, китайские путаи. Это - огромные, безобразные столбы из глины, в виде четырехсторонней призмы. Но китайские землемеры, видно, не считают точность за нечто полезное в их ремесле: расстояние между соседними [85] путаями до того неодинаковы, что мы одним и тем же шагом и при одинаковом качестве дороги проезжали в некоторых местах один путай в час (это ближе к городам), в других в 4, в третьих даже в 35 минут.
В среднем, можно считать, что путай равняется 3-м русским верстам. О каком-нибудь шоссе, разумеется, нет речи, дорога, впрочем, большею частью, довольно ровная, по глинисто-песчаному грунту, но в некоторых местах она идет сыпучими песками.
Останавливаются на ночлегах, большею частью, в постоялых дворах, а местами в пустых китайских казармах. Первые представляют дворы, по сторонам которых расположены навесы, а из этих ведет несколько дверей в комнаты для проезжающих, иногда есть и навесы для лошадей.
Комнаты - все те же темные и пыльные сакли, глиняные стены, полы и нары, камин, отверстие в потолке и дверь без замка. Обыкновенно, 1 - 2 нумера держатся почище, но где бывало мало места, там мне случалось помещаться в очень грязных сараях, в которых никогда неочищаемый глиняный пол издавал зловоние, благодаря обязанности своей принимать все, что угодно было проезжему вылить на него.
В некоторых были полчища блох, но, большею частью, ни мыши, ни насекомые мне не надоедали; последние, впрочем, отчасти потому, что у меня имелся персидский порошок, которым я вперед усыпал все кругом постели. Казармы, обыкновенно, состоят из одного корпуса с несколькими комнатами, но, кроме того, по бокам двора еще несколько отдельных помещений.
Комнаты средней величины, с глиняными полами, такими же нарами, каминами и несколькими грубыми деревянными столами и табуретами. Большею частью бывает по одному квадратному окну, залепленному бумагою. В одной казарме стены даже были [86] штукатуренные.
Кроме казарменного внутреннего двора есть, обыкновенно, еще другой, побольше, с навесами для лошадей. По бокам внутреннего двора иногда бывают еще какие-то небольшие дворики или чуланы, в которые входят чрез отверстия круглой или многоугольной формы.
За ночлег и корм лошадей мы платили, средним счетом, 60 коп. В казармах за постой ничего не требовали; на чай, впрочем, я давал караульщику. 24-го сентября мы выступили из Кашгара. Первые дни было так тепло, что нас сопровождали по вечерам рои комаров, а днем дети ходили голыми.
3 дня мы шли культурной полосой с небольшими перерывами солонцоватой почвы. Соль, которая местами лежит в виде снежного налета, имела вкус соленый, но с горьковатым оттенком. Зелень еще была свежа, аллеи тополей, джиды, шелковичника, фруктовые сады, поля, засеянные клевером, кукурузой, джугарой (sorgo), коноплей, хлопчатником.
Последний был в самой поре, из плодов его, торчали белые охлопья и народ занимался уборкой его преимущественно замечалось много женщин. Местами попадались стада баранов и коз, но коров совсем не видно было. Около домов похаживали куры.
Кое-где около хуторов выпархивали воробьи, перелетали вороны и хохлатые жаворонки (Alauda cristata). Сакли и ограды - все те же глиняные кучи. Народу встречалось много, большею частью, верхом на ослах и лошадях, иногда в арбах.
Поезд наш, обыкновенно, вызывал оцепенение на лицах. Некоторые верховые слезали с лошадей, в знак уважения. Где нет пикетов, там китайцев обыкновенно мало, но все же и по деревням, и постоялым дворам, кое-где в толпе показывались их хвостатые желтолицые образы с широкооткрытыми ртами, [87] которые захлопывались лишь после того, когда мы успевали отъехать довольно далеко.
Вся растительность деревень и ферм приводится в движение оросительными каналами (арыками). Для проведения их употребляется система плотин, помощью которых река разбивается на рукава, а рукава на арыки; весною и вообще смотря по надобности вода из арыка пускается на поля и затопляет их в течении нескольких дней.
Рисовые поля, как известно, должны образовать искусственное болото во все время произрастания риса. Местами устраивают шлюзы и небольшие искусственные водопады, для приведения в движение рисовых толчей, ступ которых слышится там и сям по деревням.
Вода в арыках более или менее мутная, местами твердая, но большею частью настолько чистая, что не издает неприятного запаха и, вскипяченная, может быть употребляема без вреда для пищи или чая. Горы скрылись из виду, лесов не было видно.
Для топлива употребляют кизяк (сушеный навоз), виноградный и другой хворост. Рубить самые деревья, по-видимому, не решаются без особенной надобности. Попадаются по аллеям очень старые деревья, в одном месте я видел тополь, которого ствол равнялся 3-м мужским обхватам.
Нельзя сказать, чтобы вид людей по деревням доказывал голую нищету и злополучие. Такие печальные, болезненные, обтрепанные, вообще жалкие фигуры, какие столь часто представляются глазу в городской толпе Кашгара, здесь встречаются довольно редко.
Это отчасти объясняется тем, что в деревне остается лишь тот, кто хоть сколько-нибудь может рассчитывать вперед на средства к существованию, остальные уходят в города или эмигрируют; отчасти тем, что физическое и нравственное благополучие человека в деревне не так легко разрушается.
Воздух и вода лучше, жилье менее тесное, брачный разврат, [88] продажа женщин, расторжение семьи и злоупотребление наркотическими ядами здесь далеко меньше распространено, наконец, китайские палки не ежедневно напоминают глазу деревенского жителя о заботливости начальства.
Полученному мною впечатлению соответствовали и выводы из того, что я слышал от деревенских стариков, которых расспрашивал несколько раз на протяжении пути между Кашгаром и Аксу. Расспросы мои я производил с известной осторожностью.
Так как китайцы сами следят за всяким иностранцем с большою подозрительностью, то, разумеется, они неособенно способствуют и болтливости своих подданных. Я слышал даже, что деревенская полиция за этим наблюдает и, в случае чего, напоминает мужику о благодетельном влиянии палок, поэтому я обыкновенно начинал вопросом о том, «не слышно ли у них о той болезни, которая появилась в Аксу», потом переходил к другим болезням, а потом, незаметно, и к остальному.
А так как моя профессия была вперед объявлена оффициально, то подобные расспросы не возбуждали особенных подозрений. Но, с другой стороны, я должен сказать, что кашгарская деревня не произвела на меня того идиллического, освежающего впечатления, которое мы привыкли связывать с понятием о деревне.
Вечные желто-серые кучи глины, изображающие дома и изгороди, портят вид зеленых аллей и садов. Дома (сакли) голые и полутемные; не блестят в них окна при заходящем солнце и не светятся они, по вечерам приветливыми огнями сквозь листву деревьев; не ютятся около домов пестреющие цветами полисаднички.
Не оживляются луга стадами коров; не идут бабы с подойниками навстречу громко мычащим буренушкам. Не плещутся гуси по канавам и прудкам и не слышно взволнованных голосов спасителей Капитолия. Самые куры какие-то смирные, их мало и ростом они меньше наших; драки [89] петухов мне ни разу не случалось видеть, и они, по-видимому, не щеголяют своим пением, как наши. Почти единственным представителем животной музыки является осел, которого надоедливые раздирательные ноты слышатся то тут, то там.
В людях, как я уже упомянул выше, невидно настоящей искры жизни, а преобладает, какая-то туповатая индифферентность. Нигде не видал я шумных детских игр, которых такое множество имеется в запасе у европейских детей.
Неслышно задушевного хохота в толпе взрослых, невидно хороводов, скачек в перегонку, борьбы и т. п. выражений общественных препровождений времени. Не заливаются песней девушки, идя за водой или работая в поле, неслышно, вообще, ни брянчанья на инструментах, ни настоящего пения, по временам раздается кое-где одинокое песнеподобное блеянье, но это скорее пародия на песню.
При этом, в общем уровне развития народа видны глубокая отсталость и тысячелетний застой и рутину от которых незаметно даже единичных отклонений. О вероятных причинах такого склада кашгарского народа я выскажусь ниже.
Общее впечатление, произведенное там на меня, отчасти, напоминало мне выражение Пушкина «Печальный пасынок природы», которое он употребил относительно финнов. В селении Файрабад есть небольшой базар и казарма для китайской лянзы.
Жители этого селения в свободное от земледелия время занимаются пряжей маты. Ткут, мужчины, а женщины приготовляют нитки. Станки первобытной формы и напоминают станки русского кустарного производства. Заработная плата крайне низкая, копеек 6 - 8, женщинам еще меньше.
Положим, что кроме того существуют земледелием, но все же кому охота трудиться целый день за такие заработки, тому видно живется терпко. [90] Съестные припасы хотя дешевы, но несоразмерно. Яйцо стоило ½ коп., курица 15, тукачи лишь немного дешевле кашгарских.
Двор постоялого двора наполнился китайцами, жаждавшими поглазеть на меня. Это были, большею частию, солдаты, но отличить их от граждан нельзя было, так как они вне службы не носят ни оружия, ни формы. Чтобы избежать их назойливости, пришлось до вечера сидеть в моей темной конуре, за закрытой дверью, и лишь когда толпа рассеялась, я совершил небольшую прогулку по селению.
В одной из комнат постоялого двора человек пять китайских воинов до глубокой ночи гоготали за карточной игрой, до которой они страшные охотники. Китайские карты очень узки, не более ½ вершка, на них изображения китайских письмен, человеческие лица и различные узоры, а число их около 120 штук в колоде.
Около 8 часов вечера, как это вообще бывает в местах расположения китайских войск, раздались 2 выстрела, не то пушечные, не то ружейные, т. е. для этого употребляются те стволообразные переносные пушки, о которых я говорил выше. Кроме того, слышно было нечто в роде сигналов наших горнистов.
Наконец, стали слышаться какие-то необыкновенные звуки, которых я себе сначала никак не мог объяснить, хотя прислушивался к ним с удовольствием. Это были отдельные протяжные и однообразные, но мелодические тоны, которые раздавались с известными промежутками, тихо и как бы в большом отдалении.
Оказалось, что это «игра» китайского трубача. Трубы у них, действительно, есть, длинные и прямые, но играет собственно не человек, а сам инструмент. Все дело музыканта заключается в том, что он посылает легкими воздух в трубу и не его вина, если звук, [91] благодаря счастливому составу инструмента, выходит музыкальным.
Словом, игра таких трубачей напоминает роль ветра, заставляющего звучать струны эоловой арфы, и благо бы было, если бы китайские музыканты всегда ограничивались подобной игрой, ибо организованная их «музыка», которую мне раньше случалось слышать в портовых городах Тихого океана, такова, что может расстроить самые крепкие нервы.
Верст шесть за Файрабадом начались большие солонцы, значит, начиналась пустыня, которая прорывается лишь следующим ночлегом, т. е. селением Янгиабад, и затем тянется на 4 дневных перехода до укрепления Маралбаши.
Сначала еще виднеются пашни между солонцами, но они редеют более и более, уступая место утомительно однообразной флоре пустыни - колючке (Halimodendron), нескольким видам Salsola и гребенщику (Tamarix). Последний местами ростет так высоко, что становится древовидным.
Он ростет, большею частью, на солонцовато-песчаных буграх, которые иногда уподобляются холмам. Бугры пронизаны длинными корнями гребенщика, достигающими иногда толщины нескольких дюймов. Они очень тверды и дают хорошее топливо, для добывания которого бугры раскапывают.
Даже листья гребенщика имеют редко соленый вкус. Мелкие розовые цветы этого растения составляют единственное украшение пустыни. На половине 2-го перехода от Янгиабада появляется редкий ивовый и тополевый лес, который мало-помалу густеет и тянется верст на 100, т. е. немного не доходит до Маралбаши.
Преобладает туграк или торгук, т. е. тополь (populus diversifolia), который отличается некоторым разнообразием в форме листьев на одной и той же особи. Это дерево нестройное, кривое, кора его узловатая. Вкус листьев не соленый, хотя ствол местами содержит соль. [92] Листва была наполовину пожелтевшая.
Лес этот даже в густых местах тоже какой-то монотонный, не живой, ничего не видно кроме вечного тополя, ни травяных ковров, ни ягод, ни цветов, и листья при постоянном безветрии, не шевелятся. Не видали ни птицы, ни зверя хотя в нем водятся лисы, волки, маралы (олени) и тигры.
Слой перегноя в почве очень незначительный. Видно не на меня одного леса и пустыни Кашгарии производили угнетающее впечатление.
Вот что пишет Н. М. Пржевальский, посетивший нижнее течение Тарима и озеро Лоб-Нор:
«Трудно себе представить, что-либо безотраднее тогруковых лесов, почва которых совершенно оголена и только осенью усыпана опавшими листьями, высохшими словно сухарь, в здешней страшно сухой атмосфере. Всюду хлам, валежник, сухой ломающийся под ногами тростник и соленая пыль».
«Как ни безотрадны тогруковые леса, но соседняя пустыня еще безотраднее. Монотонность пейзажа достигает здесь крайней степени. Всюду неоглядная равнина, покрытая словно громадными кочками, глинистыми буграми, на которых растет тамариск.
Тропинка вьется между этими буграми и ничего не видно по сторонам, даже далекие горы на севере чуть-чуть синеют в воздухе, наполненном пылью, как туманом. Нет ни птички, ни зверя; только кое-когда встречается красивый след робкого джепрака».
Все это места голодные. Дня четыре сряду на ночлегах ничего нельзя достать и лошадей приходилось кормить камышом. Последние два перехода до Маралбаши останавливаются в китайских казармах, при которых есть несколько убогих сакель. [93]
С 1-го по 2-е октября мы ночевали в рабате Кара-Кынчин. Утром, когда я только что проснулся, а Дементий раздувал на дворе самовар, вдруг ворвался в комнату какой-то китаец, и, остановившись у дверей, стал на меня кричать диким голосом, размахивая руками.
Приподнявшись в постели, я крикнул ему: «вон отсюда!», забыв, что он меня столько же понимает, сколько я его. В это время появились в дверях Дементий и Семенин, с намерением вывести китайца, но он, не дождавшись этого, повернулся, пробежал чрез двор и скрылся.
Оказалось, что он сверх того еще прежде чем добежать до комнаты, пустил поленом в изумленного Дементия. Скоро загадка объяснилась. Жившие при рабате сарты передали нам, что китаец прибегал с известием, что лянза идет из Аксу и чтобы мы немедленно убрались отсюда.
Еще до выступления из Кашгара я слышал, что в скором временя кашгарский гарнизон должен был перейти в Аксу, а аксуйский в Кашгар, и при этом Н. Ф. Петровский мне передавал, что хотя китайские воины вообще распущены, но аксуйские лянзы (баталионы) в особенности славятся разнузданностью.
При этом нужно помнить, что почти все солдаты преданы курению опиума, которое располагает к ненормальному возбуждению и беспричинной злости и что сверх того между ними есть бывшие каторжники. При таких порядках в войсках немудрено, что в предыдущем году в Кашгаре экспромтом произошло нападение на поручика Громчевского, который спокойно проезжал мимо китайской казармы, когда на него внезапно накинулись два солдата с копьями и, вероятно, закололи бы, если б он не успел ускакать.
Имея все подобное в виду, я счел нужным принять некоторые предосторожности. Пред выступлением я объявил людям:
1) чтобы они дорогою не отставали по два, [94] по три, как это прежде случалось, а ехали бы все вместе за мною;
2) чтобы они при встрече с лянзою сворачивали с большой дороги и ехали боковыми тропинками, для избежания столкновений;
3) чтобы не обращали никакого внимания на вызывающие слова или движения китайцев, если б со стороны последних замечалось, что-либо в этом роде;
4) за оружие не браться ни под каким видом без моего приказания, т. е. я его приберегал лишь на случай крайней необходимости и для защиты жизни.
Оказалось, что предосторожность эта не была излишнею. В книге г. Куропаткина говорится, что в 6 - 7-ми верстах от ст. Кара-Кынчин при дороге построен навес на столбах, для защиты запоздалых путников от тигров, которых в этом лесу много в теплое время года.
Навеса этого мы и не видали, вероятно его уже не было и вообще тигры нам ничем не заявляли о своем присутствии, но в этих местах пришлось встретиться с иного рода неприятностью. Впереди стали мелькать по лесу фигуры конных китайских солдат.
Шла стало быть предвещенная лянза. Сначала встречались небольшие группы, человек по 4 - 5, ехавшие на значительных расстояниях одна от другой. Невозможно вообразить себе ничего забавнее этой кавалерии. Некоторые ехали на лошадях, другие на ослах (ишаках).
Столь же разнообразны были их костюмы и вооружение. У некоторых голова была повязана платком, у других были широчайшие соломенные шляпы a la bergere, у третьих колпаки с длинными козырьками, сшитыми из узких параллельных и разноцветных полос, как бы из окрашенных перьев; у некоторых, наконец, войлочные шляпы, формою напоминавшие таз Рыцаря печального образа.
Кафтаны или кофты просто синие или синие с широкими [95] красными бортами и завитушками. Под кафтаном синий или черный длиннополый подрясник или юбка, или прямо того же цвета штаны, стянутые внизу. У некоторых имелись только сабли, у других же пистонные ружья, то без штыков, то со штыками, но у всех этих ружьеносцев ружье висело на плечах дулом или штыком вниз.
Некоторые были совсем без оружия. Посадка всадников была неряшливая, большею частию сидели сгорбившись. Венцом всей жалкой фигуры их служили физиономии. Желтые, безусые лица имели мрачное и как бы испитое выражение и были усеяны морщинами, особенно на лбу, не смотря на то, что это были большею частию люди не старые.
Это, очевидно, следы опиума. На нас эти воины смотрели искоса и апатично, - однако, были исключения: человека два, у которых лица были более свежие и бодрые, взглянули на нас приветливо и даже крикнули «хома» (здорово), на что мы отвечали тем же.
Каждый раз, когда мимо нас дефилировала новая группа китайцев, спутники мои озирали их молча с усилием удерживаясь от смеха, но как только она пройдет, то следовал взрыв шуток и насмешек, в роде: «ну, теперь будем учить наших баб, как платком голову повязывать», или «у них видно штыком землю боронят», или «ишак, ишь-ты!, тоже попал в боевые кони», или «они стало быть в поход ползут один по одному» и т. д.
Но вот вдали показалось огромное облако пыли, сквозь которую блестели на солнце острия многочисленных копий. Это шла сплошная, хотя беспорядочная пехотная колонна, приблизительно человек в 70. Каждый пехотинец на плече держал пику, а у некоторых, кроме того, были ружья.
Пики их гибкие и очень длинные, сажени в две, а острие на них хорошо отточенное. Я ехал впереди нашего маленького отряда, боковой тропинкой, отстоявшей шагов десять. Решившись на выжидательный образ действий до последней возможности, я позволил ему приблизиться и смотрел на него молча и неподвижно, причем имел в виду, если б дело дошло до удара, парировать его рукой, что, вероятно, было бы нетрудно, благодаря большой длине копья.
Но, к счастию, китаец одумался. Когда острие пики было от меня аршина на два, он вдруг поворотил и пошел дальше, но, сделав несколько шагов, еще раз замахнулся на Дементия, который, однако, тоже не отнесся к нему ни словом, ни движением, вследствие чего он вторично опустил копье.
Неизвестно, что означала эта выходка: была ли то простая угроза, или он в самом деле намеревался ударить, только побоялся последствий, - но в обоих случаях она при данных условиях легко могла повести к неприятным осложнениям.
При всей этой беспорядочной и шумной толпе не было ни одного начальника, многие люди, по всей вероятности, находились в настроении, подобном возбуждению их дерзкого товарища, нас чужеземцев было мало, поэтому весьма возможно, что если б кто из нас взялся преждевременно за оружие, или ответил бы угрозою, то это было бы принято за вызов на бой.
Собственно говоря, вооруженное столкновение с такою челядью не могло быть особенно сериозным. Мы были так хорошо вооружены и казаки так ловко владеют своими берданками и револьверами, что если б мы, в случае нападения, открыли огонь, хвостатые воины, вероятно, не пожелали бы продолжать аттаку, не смотря на нашу малочисленность.
Но дело было не в них, впереди еще оставались большие массы, мы находились в пустынной и голодной местности и, во всяком случае, после какой-нибудь стычки, встретились бы большие затруднения в дальнейшем следовании.
Поэтому я был доволен исходом этой встречи, однако, написал впоследствии Консулу и Семиреченскому Военному Губернатору об этой встрече, прося их сообщить китайскому начальству и просить о наказании копейщика и того солдата, который бросил поленом в моего деньщика. Каков был результат не знаю, но известно, что китайское начальство в подобных случаях обыкновенно выражает непривычную мягкость.
После этого пришлось видеть еще много народу, хотя большею частью маленькими отрядами. Лишь долго спустя после прохода упомянутой колонны проехал верхом офицер с прозрачной шишкой на шляпе и с конским хвостом в руке: последний у них есть отличие военного офицера.
Вообще таких офицеров в течение этого дня видели всего несколько человек. Довольно много, только поодиночке и по 2 - 3 человека, прошло пеших людей в красных кафтанах с черными узорами и с мечами на плечах. Мечи эти формой похожи на большие ножи, которых лезвее спрятано в кожаных ножнах, при употреблении меч берут в обе руки.
Эти краснокафтанники совершенно одинакового вида с теми палачами, которые шли впереди процессии Дао-тая, и, действительно, когда нужно бывает изъять какого-нибудь непокорного воина из мира сего, то обязанность эта обыкновенно возлагается на меченосцев.
Потом проходили арбы с обозами, потом два больших начальника, один в карете, другой в наглухо закрытых носилках, несомых 4-мя людьми. Потом опять группы кавалерии с копьями, отдельные пехотные копейщики и пр. Артиллерии нигде не было видно.
На станции (Рабат-Тшурга) мы застали остальных китайцев и когда я расположился в комнате, назначавшейся для ночлега, человека четыре вторгнулись туда и начали с назойливостию рассматривать меня я мои вещи. Я мог бы велеть нашим людям вывести непрошенных гостей, но предпочел прибегнуть к более миролюбивому средству.
Достав из портфеля фотографию кашгарского Дао-тая, которую оригинал ее мне поднес, я показал солдатам китайского генерала и затем энергически указал на дверь. Маневр этот подействовал и китайцы скоро рассеялись. До Маралбаши еще две трети приходится идти лесом, потом идут камышовые поляны, наконец начинается небольшой Маралбашский оазис, с пашнями и полями, между прочим, много рисовых. Укрепление Маралбаши имеет базар, он же и улица, тут пекарня, мясные, мелочные и овощные лавки.
Сакель едва ли есть более 50. Крепость имеет довольно внушительный вид. Она построена из жженого кирпича, по бастионам четырехугольные башни с отверстиями для больших пушек, отверстия для них тянутся и вдоль гребня стены.
По стенам и в открытых воротах, по обыкновению, все мертво, как в каком-нибудь заколдованном замке. Народ здесь и в окрестностях довольно благообразный, как я уже упоминал, и не производит впечатления неподвижности и тупости.
Замечательно, что именно в здешних местах женщины носят высокие, кверху суживающиеся, шапки, чаще всего красные, но бывают и других цветов. Уж не потомки ли это тех остроконечных колпаков, которые, по описанию Геродота, носили древние Саки? и каким образом здесь, на ровном месте, при самой дороге, служившей уже в прежние века главным трактом передвижений, сохранилась частица народа более чистого арийского типа? Не объясняется ли это близостью больших лесов, куда уходили жители при приближении погрома и затем возвращались после прохода главных полчищ?
Условия жизни здесь более подходят к деревенским, многоженства нет, в браке живут долго. Бань нет, но обмываются дома. Задельная плата низка. Уходят и отсюда мужнины на заработки, поэтому местных женщин более, в уравновешение него, впрочем, есть пришедшие торговцы (привлекаемые, вероятно, близостью гарнизона).
Курение наши не безызвестно, хотя курят лишь немногие мужчины, а женщины его совсем не употребляют. Между болезнями чаще всего лихорадка, попадаются случаи сумасшествия, паша (?), зоба, каменной болезни. Последние две отчасти в связи с твердостию воды, которою отличаются этот и большинство соседних пунктов.
На постоялом дворе посетил меня один из здешних торговцев, андижанский сарт (значит считающий себя русским подданным) и принес в подарок яиц и фруктов, за что я его отдарил гармоникой для его детей. Он на китайцев не жаловался.
Тем не менее, во всем разговоре, как и в самом его посещении, проглядывали русские симпатии. Пора было дойти до Маралбаши. Команда уже дня четыре питалась тукачами, да и тех едва хватило, а мой обед состоял из черных сухарей и захваченных из Верного консервов, т. е. из сардинок и зеленого сыра с маслом.
Утром рано, когда мы еще спали на постоялом дворе, чрез местечко прошло еще человек 700 китайских войск. В дороге же мы не имели счастья встречаться с ними. Отсюда до Аксу почти весь путь лежит пустыней, лишь кое-где по дороге небольшие и, большею частью, бедные деревни.
Болота, солонцы с тамариском, глубокие пески, целые дневные переходы среди убийственной пыли. В болотистых местах кашгарской пустыни вообще ростут дочти исключительно тростник (Arundo и Andropogon) и куга (Typha).
На привалах поэтому не раз приходилось удовлетворять наших лошадей одним тростником. Здесь даже не видно попадающихся по соседству культурных клочков, в низинах около речек, Clematis, Convolvulus и Myricaria. В более сухих местам болотистой пустыни попадаются «луга», поросшие мелким камышом и Carex.
В одном месте, между деревнями Чадыркуль и Яка-Кудук опять идет туграковый лес. Здесь мы шли ночью, но тоже о тиграх не было ни слуху, ни духу; может статься песня казаков, гремевшая по лесу, держала их в почтительном отдалении, так как тигр не охотник до громких звуков.
Вода на нескольких стоянках солоноватого вкуса, в одной (Джайды) даже противного, сероводородистого. За Марал-башем стали видны горы по обе стороны, на второй день с левой стороны, мы шли у подножия довольно высокого горного кряжа А-хур-тау, голого и мертвого и вообще напоминавшего горы перед Кашгаром. В
этот день прошли мимо высокой изгороди, скрывающей убогое жилище нескольких отшельников, - это мусульманский «монастырь», у ворот которого люди наши купили у монахов дынь. Вообще дыни можно было доставать в большинстве стоянок и они были крупны и сладки, но тем их было меньше и тем они дороже, чем пустыннее место.
Не доходя до монастыря есть место погребения, напоминавшее киргизские некрополи. Несколько грубо выведенных глиняных куполов с отверстиями по бокам, чрез которые свободно можно входить к могилам, на последних нечто в роде могильных плит, т. е. попросту грубые лежание глиняные цилиндры без всяких надписей.
Здесь погребены какие-то знатные туземцы. За «монастырем» в горах еще показывают След ноги Алия (который в Кашгарии никогда не был). Я не полюбопытствовал доезжать до этой святыни, но джигиты рассказывали, что это - углубление, похожее на след человеческой ноги, только больше ее.
Недалеко отсюда, у самой дороги на холме, мы увидели греющуюся гадюку (Vipera Berus). Мигом несколько казаков вскочили на холм и порешили ее шашками. На следующий день встретили первый верблюжий караван (верблюдов вообще в Кашгарии мало) и увидели в первый раз несколько коров и телят.
В Сайарыке на постоялом дворе видели замечательный тополь, громадный ствол расколот пополам (может быть вследствие удара молнии), а остальная половина вверху продолжает зеленеть; ширина его по расколу около метра. В некоторых деревнях можно видеть живые глиняные ограды: ряд таловых деревьев соединен глиняной смазкой.
В нескольких местах дорогой встречаются заброшенные глинобитные форты. Погода все время стояла теплая и ясная, за исключением нескольких пасмурных и прохладных дней. Скуку и утомление путешествия спутники мои сокращали себе песнями, беседами, шутками и сказками.
С первого же дна арбакеш показал желание услаждать свой и наш слух песнями. Это был очень недалекий, но добродушный сарт, взявший с собой на дорогу своего сына, угрюмого мальчика лет двенадцати. Как только бывало арба тронется и бубенчики заколышатся, арбакеш уже заблеет свои мелодии.
Словесное содержание его песен, по-видимому, было крайне небогатое, например, бывало, в них по 6 - 7 раз сряду повторяется слово «Алла», что же касается музыкальных ее достоинств, то они были таковы, что я обыкновенно старался быть подальше впереди или позади арбы, чтобы не слышать этого барда.
Впрочем, он мало-помалу, должно быть, догадался, что он не чета казакам и стал умолкать, как только раздастся песнь казаков. Немало надоедал он мне и звуками, употребляемыми большинством кашгарцев для понукания лошадей.
Понукательная фраза состоит из произносимого 3 - 5 раз сряду слово «оа» и оно произносилось им так, что все звукоизвержение походило на кваканье лягушки, а по временам ударение на о становилось до того гортанным или глоточным, что казалось будто арбакеша начинает тошнить.
Между казаками главный певец был добродушный великан Маслов, который вообще обнаруживал поэтические наклонности, ибо знал бездну сказок, в том числе вычитанных из книги, и очень толково их рассказывал. По вечерам на станциях, когда ужин и чай прошли и лошади были накормлены, бывало умолкают хохот и разговоры и голос Маслова начинал повествовать: «и вот, братцы, вы мои» и т. д.
Иногда это продолжалось до глубокой ночи, так что один за другим товарищи отдавались сну и слушателем оставался один часовой. Когда сказка бывала очень интересна, то рассказ иногда продолжался и днем, во время следования. Один из наиболее ревностных слушателей был Дементий.
Другой казак Софронова, с виду замухрышка и почти никогда не улыбавшийся, на самом деле оказался комиком по призванию. Когда он вздумает по вечерам потешать публику, то бывало громовый хохот стоит в казачьей палатке или сакле, а поодаль толпятся кашгарцы, в перемежку с китайцами и заглядывают, как веселятся урусы.
Между прочим, он, не зная вовсе по-китайски, подметил интонацию лающей скороговорки китайцев и до того верно подделывал их голоса и речь, что я сам однажды был введен в обман и спросил, высунув голову из дверей «что такое нужно этому китайцу».
Оказалось, что тут не было души китайской. Веселость моих спутников иногда увлекала и китайцев. Проворный и наблюдательный Семенин знал несколько китайских слов (он же знал и по-кашгарски) и при всяком удобном случае пускал свое знание в оборот.
Однажды, когда мы ночевали на пикете, где жило несколько китайских солдат, я проснулся от громкого хохота на дворе. Оказалось, что «Иван Иванович» (так звали товарищи Семенина) вступил в беседу с китайцами и до того расшевелил желтокожих амфибий, что они держались за бока. Наиболее серьезным из всей компании был фельдшер Байгулов, честный, развитой и деловой юноша, который мне служил главным переводчиком. Он хорошо знал по-киргизски и с помощию этого языка недурно понимал и кашгарцев, хотя иногда приходилось переспрашивать и просить объяснения.
Когда в душную атмосферу тесной комнаты входит человек с холодной улицы, он вносит с собою живительную струю свежего воздуха. Такой струей, вместе со мною передвигавшейся по этой печальной стране, мне казалась окружавшая меня молодежь, с которой я пришел из-за высоких гор.
Еще раз я убедился в верности неоднократно высказанного мною взгляда, что русский простолюдин, в огромном большинстве своих представителей, не только не нуждается к кулачной расправе, но, напротив, лучшие его силы обнаруживаются именно при человечном обращении, конечно, при условии настойчивости и постоянства со стороны начальника.
Он не опускается, не черствеет, а напротив, развивается и выростает, по мере того, как замечает, что и в нем уважают человека. Перед выступлением из Нарына я сказал моей маленькой команде краткое слово о том, как они себя должны вести вообще, а в чужой стороне в особенности, и ни разу не имел причин быть недовольным ими, а, напротив, они мне полюбились.
Утомительные переходы, холод, жар и пыль, частые бессонные ночи на часах, под час плохая пища, наконец, некоторые опасности - все это потруднее спокойной гарнизонной стоянки, в особенности это относится к нашему обратному шествию через хребет Кокшал.
Между тем, не было ни одной попытки обижать жителей, ни малейшего ропота, ни признаков утомления, ни одной ссоры между собою, ни пьянства. Они не только в точности исполняли все, что я приказывал, но угадывали мои желания и предупреждали приказания и, в случае необходимости, наверное стали бы меня выручать из опасности, под собственным риском.
Единственный эпизод, в котором они приняли участие в драке, скорее служил к чести их: на одном ночлеге, где одновременно с нашей арбой, съехались несколько других, встречные арбакеши поссорились с нашим и стали его бить; моментально несколько казаков подскочило на помощь, громадные кулаки Маслова затанцевали по головам и плечам аттакующих и живо порешили сражение в пользу нашего барда.
Если ко всем сказанным качествам присоединить понятливость, находчивость и неразрушимую веселость, то понятно будет сравнение, которое я употребил выше. Люди эти были взяты вовсе не на выбор (за исключением фельдшера и деньщика), все они происходили из разных деревень холодной Сибири и могли служить образчиком сибирского народа, разделяющего с зауральскими братьями те драгоценные качества, которые обнаруживаются в русском солдате всего заметнее, именно при трудных обстоятельствах.
Кто заглянет в зажиточную крестьянскую или казачью деревню, тот не всегда вынесет оттуда приятное впечатление. Примеры косности, жадности, мелочных ссор, даже плутовства, в особенности же пьянства - все это можно там встретить и чаще всего в наиболее зажиточной среде, где человек начинает баловаться и самодурничать, чему немало способствует и то, что народ предоставлен самому себе, ничто не очищает грубости его вкусов, нет среди его благонамеренных, образованных и преданных делу руководителей и, в особенности, нет противодействия пьянству.
Но в юношах, неуспевших заплеснеть, суровая школа военной службы живо вытравляет всякое баловство и если только начальники не попадутся в роде китайских, способные не возбудить, а забить все, что от природы есть хорошего в мужике, - то из солдата выдистиллируется нечто очень симпатичное.
Как физический труд, привычка к холоду, трезвость, воздержание и пр. способствуют крепости тела, так нравственный и умственный труд, лишения, удаление от родины, сознание ответственности, опасности и другие испытания, неразлучные с военной службой, способны очистить и укрепить дух; они отрезвляют человека и научают его дорожить тем и теми, к чему и к которым он без этого быть может отнесся бы равнодушно или неприязненно, ценить всякую улыбку судьбы - отдых, теплый уголок, беседу с товарищами, расположение себе подобных и т. д.
Разумеется, что та же военная служба, если она принимает вид мучительства, грабежа и издевательства над личностью (каковая практика, к сожалению, и теперь еще в ходу у некоторых отцов-командиров), может, наоборот, изуродовать человека, он потеряет и то, что в нем было, понизится, зачерствеет, станет плутом, пьяницей, или зачахнет в болезни.

V. Аксу и Учь-Турфан.

Аксуйский аксакал и торжественный завтрак. Вступление в Аксу и песня казаков. Вид города. Дом аксакала.  Санитарные и экономические условия города. Умственное развитие жителей.  Эпидемия. Неудачный визит губернатору и вице-губернатору.

Приемные залы их. Приготовления к отъезду и разбор предстоявших трудностей. Выступление. Учь-Турфанский оазис. Встреча местного аксакала. Ночлег в Учь-Турфане. Изгнание китайского писаря. Злополучие аксакала. Прибытие киргизского джигита из Каракола.
Первая юрта и поющая женщина. Последний ночлег под крышею. На три перехода от Аксу нам выехал на встречу русский подданный аксакал Алимбаев, с подарками весьма для нас приятными при данных условиях, именно с вареными яйцами, яблоками, виноградом, печеньем и кормом для лошадей. Аксакал этот, которого мне уже хвалил Н. Ф. Петровский, оказался человеком очень обязательным и толковым (не смотря на свою безграмотность). Это настоящий джентельмен, на сколько им может быть человек необразованный; его богатство, благонамеренность и природный такт повели к тому, что он не только пользуется общим уважением местных жителей, но имеет даже некоторый вес у китайского начальства.
На последнем переходе по долине реки Аксу-дарья пришлось пройдти в брод 3 рукава этой реки и кроме того несколько многоводных арыков. Главный рукав шириною сажень в 20, и вода на месте брода касалась брюха лошадей, а местами она гораздо глубже.
Во время проезда г-на Куропаткина чрез все рукава были наведены мосты, которых мы и следа не видели; вероятно, их снесло, ибо весною бывают большие разливы, так что, все это представляет сплошную водяную поверхность.
После таких переходов через реки наш четвероногий спутник Кривой обыкновенно становился предметом общего веселья: вывалявшись после этого в пыли, он принимал вид какого-то грязного дикообраза. Верстах в 10-ти от Аксу в кишлаке (деревне) Аусук, который по величине своей мог бы служить предместьем города, нам устроили гостеприимную встречу.
Человек 15 русских сартов, торгующих в Аксу, приготовили нам завтрак и угощали с большим радушием, всячески выражая свое удовольствие видеть «земляков». Для меня был поставлен стол с возвышенным сиденьем, vis-a-vis помещался аксакал и переводчик (Байгулов) на скамьях, несколько джигитов прислуживало. Завтрак состоял из очень вкусного пшеничного печенья, плова и несколько других мясных кушаньев, из персиков, винограда и чая; к последнему подавался и сахар по европейскому обычаю.
Подкрепившись очень кстати я поблагодарив радушных хозяев, мы отправились дальше, среди убийственной пыли. Даже здесь культурная полоса не идет сплошь, а не вдалеке от города в долину вдвинулась бесплодная возвышенная площадь Ятал-мас, с которой по крутому обрыву дорога спускается к предместью гор. Аксу.
Песчаная стена обрыва вышиною сажень 8 - 10. На верхней ее площадке рассеянными группами расположены городские могилы. Спустившись вниз, дорога сначала еще идет вдоль горы, имея справа ее, а слева пригородные сады, огороды, пашни и сакли.
Было так жарко (11 окт. стар. ст.), что народ работал в поле без рубашек, в одной нижней одежде. Листья на деревьях виднелись чаще зеленые, чем желтые. Когда мы потянулись вдоль подножия горы, казаки запели хором, и песня их, отражаясь от стены, раскатисто разносилась по полям и хуторам.
Видно еще никогда такие могучие звуки не врывались в этот убогий муравейник. Умолкали при их приближении блеющие речитативы на полях, с гряд огородов приподнимались чалмы и женские шапки, над изгородями садов появлялись группы изумленных физиономий, из дверей грязных лавок торчали хвостатые головы с отверзстой пастью.
Город Аксу (3500 ф.) расположен в наклонной к реке равнине, лежащей между упомянутым яром и р. Аксу-дарьей, которая удалена от города верст на 10-15. Между рекою и городом лежат преимущественно рисовые поля, пшеничные же расположены в стороне.
Город обнесен довольно высокою стеною из жженого кирпича в зубцах виднеются отверстия для крепостных ружей. Есть цитадель (из жженого кирпича) и кроме того небольшой форт (человек на 50), расположенный над городом на самом высоком месте горы. Форт этот, впрочем, теперь стоит без употребления.
Город имеет 4 ворот, в одни из которых мы теперь въезжали. Базарная улица, в которую въехали, весьма напоминала улицы Кашгара: узкий, грязный, пыльный корридор, обрамленный разнородными лавчонками, сверху накрытый циновками, для защиты от солнца, кишащий пешим и конным народом. Конечно, толпа росла, по мере того, как мы подвигались.
Тысяча глаз вонзались в нас в немом созерцании, многие из толпы кланялись, прикладывая руки к груди, но эти приветствия, вероятно, относились не к нам, а к аксакалу, который ехал подле меня. Наконец, поворотили в переулок, в котором находился дом аксакала.
По обыкновению зажиточных мусульман, перед домом его расположено несколько небольших дворов, разделенных стеною и калиткой. Вонь и пыль улицы сменились довольно чистою атмосферою, на втором дворике, у входа в дом, нас приветствовал кипящий самовар и группа горшочков с цветущей гвоздикой.
Мне отвели большую чистую комнату, показавшуюся мне дворцом, после стольких ночлегов в жалких саклях. Она была оштукатурена, снабжена большим хорошим камином и квадратными окнами, затянутыми узорчатой белой бумагой.
С двух сторон были каменные нары, покрытые хорошими коврами, и - что меня особенно приятно удивило - в ней было с полдюжины венских стульев. Вместе с моею походною кроватью и складным столиком, меблировка оказалась хоть куда и в добавок не было того полумрака, которым мне больше всего опротивели сакли. Команда поместилась на внутреннем дворе под навесом, повесив с боку кошмы.
Сам радушный наш хозяин жил в другой большой комнате, с особым входом, а семья его отдельно, в другом доме. Таких «великолепных» домов во всем Аксу 3-4. Вообще вид города такой же жалкий, как и Кашгара, хотя он вдвое больше последнего по населению, но зато и скученность жилья в нем еще больше тамошней.
Главная улица в 1-1½ сажени шириной, а многие переулки не шире 2½-2 аршин. Дома похожи скорее на шкафы. Большинство небогатого населения живет в низких и узких глинобитных конурах, прилепленных одна к другой и дочти темных.
Довольно много двухэтажных домов, общая высота которых, однако, едва ли равняется высоте наших одноэтажных. В нижние этажи свет проникает чрез решетчатое окно, устроенное над дверью, в верхних - все те же излюбленные отверстия в потолке.
Многие дома не имеют отдельных дворов, а выходят прямо на улицу. О фундаментах, тротуарах, мостовых и т. п. нет речи. Плотная лёссовая глина, составляющая материал полов, дворов и улиц, и здесь до известной степени заменяет мощение и препятствует проникновению гниющих жидкостей в толщу почвы, но за то приспособления для соблюдения чистоты над землей столь первобытны, что для пыли и зловония открыт широкий разгул.
Правда, что навоз от людей и животных удаляется, т. е. собирается для полей столь же тщательно, как в Кашгаре, испражнения подбирают ежедневно, а навоз 3-4 раза в месяц. Но зато все остальное: моча, помои и пр. выкидываются куда попало.
Кое-где есть помойные ямы, но и они, как в Кашгаре, никогда не очищаются, а когда яма переполнится, то жидкость сама вытекает и где-нибудь попадает в один из городских арыков. Последних имеется 6 на весь город, жидкость в них течет крайне медленно, покрыта зеленой пленкой и издает зловоние.
Оканчиваются эти канавы на полях, следовательно и городские помои утилизируются, но в течении своем вдоль города они вредят не мало. Воду город получает из ключей, вытекающих из-под горы и имеющих, большею частью, вид колодца.
Многие из них содержатся нечисто, в них попадает и уличная пыль и, кроме того, в них просачиваются нечистоты из окружающей почвы, тем более, что некоторые расположены ниже жилых домов. Кладбища, как сказано было, расположены на верху горы, чего также нельзя одобрить в санитарном отношении, правда, впрочем, что вода протекающая чрез него, процеживается чрез очень толстый слой земли. Если вспомнить о том, какое жаркое и продолжительное лето в Кашгария и как редки ветра и дожди, то станет понятно каким воздухом дышит городское население.
Жара способствует развитию вредных газов и микробов, сухость - развитию грязной ныли, и, кроме того, нет прямого промывания воздуха и почвы атмосферными осадками. Между прочим чрезвычайная теснота в домах должна отравлять атмосферу дома, особенно в жаркое время.
Бань не имеется вовсе и многие из бедных людей никогда не моются. К таким незавидным условиям присоединяется жалкое экономическое и гражданское положение населения. Поденная плата несколько выше, чем в Кашгаре, именно 15 - 16 коп., но зато и город больше, что влечет за собою большие цены на квартиры и съестные припасы.
Часть жителей, кроме своих городских профессий, продолжает заниматься земледелием, но не смотря на обильные, под влиянием городских удобрений, урожаи, около ⅓ городских участков, где земля менее доброкачественна, лежит необработанною, что, главным образом, объясняется большими поборами и грабежом со стороны китайских чиновников и солдат (см. выше).
Изделия аксуйской промышленности - ковры, кожаная обувь и кошмы (которые довольно ценны) занимают большое число рабочих, но спрос всегда превышает предложение. Поэтому здесь, в такой же мере, как в Кашгаре, существует эмиграция мужчин и торговля женщинами, постыдная женитьба на девочках, беспрестанные разводы и, вследствие всего этого, отсутствие солидной семейной жизни и воспитания, что, в свою очередь, порождает физически и духовно слабых людей.
Злоупотребление наркотиками тоже распространено, хотя не в такой степени, как в Кашгаре. Образование народа на такой же низкой ступени, как там. Умственный кругозор ограничивается эмпирическими, притом весьма первобытными профессиональными знаниями, событиями дня, религиозными суевериями и кое-какими мусульманскими легендами.
В школах города обучается ничтожное число детей. Литературы нет в помине. О всех других народах, кроме китайцев, самые смутные понятия, даже имена их неизвестны. И представители «интеллигенции», т. е. муллы, отличаются глубоким невежеством и грубым суеверием, вследствие чего они, например, когда к ним обращаются за помощию больные (других лечителей нет), кроме чтения молитвы, прибегают к разным чародейным приемам, напр., изгоняют нечистого помощию дутья вокруг больного и т. п. волшебных формул. 
Влияние китайцев такое же, как вообще в Кашгаре, т. е. скорее подавляющее и разлагающее, чем оживляющее и образующее. Из всего здесь изложенного видно, что гигиенические условия и строй общественной жизни именно таковы, что составляют благодатную почву для эпидемических болезней. Оказалось, что ко времени нашего прихода в Аксу quasi-холера уже угасла.
Мне удалось увидеть всего только одного больного, у которого замечались, и то в очень слабом виде, припадки той болезни, которая поразила город. Как из этого случая, так и из описаний, собранных мною от очевидцев, я вывел заключение, что то была потная горячка (febris miliaris), болезнь в Европе в настоящее время редкая и неособенно опасная, но в прежние века наводившая ужас и на нашу часть света, благодаря тогдашнему состоянию общественной гигиены.
Это та самая болезнь, которая в 16-м столетия прославилась под названием sudor anglicus. При гигиенических условиях, подобных вышеописанным, обыкновенно, достаточно бывает какого-нибудь толчка для того, чтобы мера терпения человеческого организма переполнилась и разразилась эпидемия.
В данном случае толчком этим были необыкновенные метеорологические условия первой половины лета, именно такая жара, какой незапоминали люди, живущие в Аксу по четверти века. При этом, совершенное отсутствие дождей.
Немудрено, что при этом испарения из помойных ям, арыков, дворов, улиц должны были увеличиться, а вместе с тем и в домах вредные последствия тесноты обострились; словом, усилились и условия для образования болезнетворных микробов, а с другой стороны сила сопротивления организма понизилась, благодаря увеличению вдыхания вредных газов и пыли и может быть прямому расслабляющему влиянию жары.
Последовал взрыв грозной эпидемии, сила которой, как бы сосредоточилась на том органе тела, гигиеническим содержанием которого всего более пренебрегали, т. е. на коже. В течении 3 - 4-х недель болезнь была неслыханной жестокости; уверяют, что в это время из заболевших никто не выздоравливал, и притом многие умирали в течении первых суток, испуская потоки пота и мучимые неутолимой жаждой.
Мало того, были случаи «молниевидной» смерти у людей, до тех пор здоровых; таких случаев аксакалу Алимбаеву было известно до десяти. Целые семьи вымирали в несколько дней, хоть собственно заразительности незаметно было.
Заболевали преимущественно в бедных квартирах, улицы же, где жили более зажиточные, сравнительно мало пострадали. Ужас объял население, крики «ваба! ваба!» (мор), стон и плач слышались по улицам. В мечетях и перед ними лежали распростертыми толпы молящихся.
Ни откуда не было помощи несчастным, ни врачей, ни лекарств, ни общин милосердия, ни очищения, ни дезинфекции, ни поддержки оставшихся сирот или стариков. Сотни и тысячи умирали в своих темных конурах, на мокром зловонном тряпье, и грудами вывозились на кладбища.
Всего умерло около 2000. Китайская администрация от начала до конца пребывала равнодушной: китайская мудрость в этом отношении до сих пор не опередила логики самых первобытных народов и считает эпидемии вообще лишь бичами Божьими, с которыми бороться было бы нелепо.
В добавок, дело шло о каких-нибудь покоренных кашгарцах. Сами китайцы, впрочем, тоже не избежали этого бича, однако, благодаря большей зажиточности и кое-какому знакомству с лекарствами, их и заболевало и умирало немного.
Спасение пришло из той же атмосферы, которая послала эпидемию: в конце 2-го месяца ее пошли дожди, которые с небольшими промежутками продолжались недели три. Тотчас обнаружился перелом в болезни и по количеству заболевавших, и по отношению умиравших, а к осени мало-помалу она стала исчезать.
Характер болезней вообще подобен тому же, что в Кашгаре, но, кроме того, здесь необыкновенно часто встречается зоб, о причинах которого будет еще упомянуто ниже. Прежде, чем оставить город, я оставил аксакалу запас лекарств из моей дорожной аптечки, с подробною инструкциею, переведенной на тюркский язык при помощи Байгулова и конторщика аксакала.
В Аксу мы провели 4 дня, часть которых я употребил на ознакомление с городом и его санитарными условиями. На третий день я вознамерился сделать визит губернатору и его помощнику. Визит этот я тем более считал уместным, что с их стороны, казалось, был сделан первый шаг к дружеским отношениям, а именно на второй день нашего пребывания, вице-губернатор прислал нам клеверу, джугары и рису на несколько дней и уведомил, что и дров приказано отпустить в такой же пропорции.
Предварительно, как водится у них, было послано уведомление чрез аксакала и назначен день и час. Легко себе представить каковы были мое удивление и досада, когда ни тот, ни другой вельможа меня не приняли. Подробности этого события были следующие:
Утром 13-го октября я отправился в полной форме с 4-мя казаками, с Байгуловым, с аксакалом и несколькими джигитами в цитадель. Ворота были отперты, за ними была гауптвахта, но вместо часовых на оной, по обыкновению, виднелось только расставленное в ряд оружие - копья, аллебарды, трезубцы и пр.
Проехали несколько пустых переходов или дворов, где кроме окаймляющих стен ничего не видно было, очутились у дверей губернаторского двора. Здесь аксакал слез с лошади и пошел пешком, я же, с моей свитой, подъехал по мощеному двору до самого приемного зала и взошел в него по ступенькам.
Собственно говоря, это была не зала, а открытая эстрада с навесом, примыкавшая к дому, стена которого служила ей фоном. От средней части стены вперед подавались две перегородки, составляя род открытого кабинета, с диванчиками или, лучше сказать, со скамьями, обитыми красным сукном. Ч
асть стены, в которую упирался кабинет, была занята аляповатою живописью, изображавшею, какое-то фантастическое четвероногое, все тело которого было покрыто голубой чешуей, а вместо головы виднелось изображение хартии с какою-то надписью.
Вообще, надписей было множество, и разноцветные, испещренные ими, дощечки занимали большую часть стены и висели на столбах, которыми поддерживался навес. У той же стены, вне кабинета, стояла двуколесная карета и закрытые, обтянутые синим сукном, носилки, а поблизости их замечалась закрытая дверь, чрев которую, вероятно, входили во внутренние комнаты.
Само собою разумеется, что убранство эстрады довершалось висевшими сверху громадными бумажными фонарями. Поднявшись на эстраду, я увидел себя окруженным толпою хвостатых юбочников, пожиравших меня глазами.
Между всеми этими лицами я мог различить только одно, которого выражение было сериозное и осмысленное; лицо это носило очки и, вероятно, принадлежало какому-нибудь секретарю. Прождав несколько минут, я наконец спросил чрез переводчика, что значит это замедление.
Тогда подошел какой-то Офицер и объявил, что губернатор «нездоров» и потому не может меня принять. Уже подозревая в этом какую-нибудь китайскую хитрость, я, однако, еще поехал к вице-губернатору, но у него повторилась та же история
Как приемная его зала была подражанием губернаторской, так и самый прием оказался столь же неудачным, с тою разницею, что этот Дао-тай просил извинений, что он не может сегодня принять за множеством дел, но что просит приехать «в другой раз».
Я с досадой отправился домой. Так как корм, присланный китайцами, был уже съеден нашими лошадьми, то нельзя было послать его назад, но дров, которые еще не были привезены на наш двор, я приказал не брать, а для того, чтобы не остаться в долгу за клевер и пр., я послал вице-губернатору два подарка, а именно пачку шеколадных конфект с картинками и детский игральный ящик.
Вместе с тем передали, что я рассердился. На другой день губернатор велел мне передать следующую тираду: «пусть русский большой доктор не сердится, мы его не приняли потому, что не имеем на то разрешения генерал-губернатора, который у нас, все равно, что половина государя», а Дао-тай № 2 прислал мне свою визитную карточку и сверток, в котором, как мне сказали, был денежный подарок и, кроме того, велел объявить, что приказано отпускать нам в пути казенный фураж и дрова на первых 3-х станциях.
Хотя по азиатским понятиям денежные подарки в таких случаях весьма обыкновенны, но я возвратил пачку не развернутою и оставил только визитную карточку, а что касается фуража и дров в дороге, то я все-таки платил выдававшему их китайцу, по рыночным ценам; представил ли он эти деньги, или взял себе - не знаю.
Подарки же, говорят, понравились. Наконец, настала желанная возможность готовиться к отправлению в обратный путь. До прибытия в Аксу я еще окончательно не решил, какое именно направление избрать для этого, хотя уже заранее склонялся в пользу кратчайшей линии, т. е. прямого караванного пути от Аксу на Каракол, чрез хребет Кокшал и перевал Бедель (или Бадаль).
Если б дело состояло только в расстоянии, которое не только меньше обратного круга чрез Кашгар и Нарын, но и другой линии чрез Музарт и Кульчжу, то не могло бы быть и разговора о том, каким путем возвращаться. Но в таких странах, с которыми я имел дело, приходится брать в расчет много других условий.
Кокшал одна из высочайших и пустыннейших цепей Тянь-Шаня, немногим лучше и следующие за нею соседки, а гора Бедель, которой миновать нельзя, возвышается почти на 14.000 фут. над уровнем моря, т. е. перевал этот может считаться одним из высочайших во всем старом свете.
Если передвижение к северу по пустынным местам уже в низколежащих местах становится затруднительным в такое время года, то это гораздо в большей степени относится к таким высотам, где даже среди лета бывают снежные бураны.
Недаром каракольским врачам ежегодно представляются случаи отмороженных ног или рук у бедных кашгарских эмигрантов, переваливавших горы ради заработков, что бывает особенно весною. В добавок не только провизию, топливо, но даже корм для животных приходится везти с собою по этому пути, что не только затрудняет движение, но увеличивает риск очутиться без того или другого в случае непредвиденных продолжительных задержек и других осложнений.
Летом, по крайней мере, есть киргизские кочевки по плоскогорью (за Беделем), но в данное время по всей дороге между последними кашгарскими селениями и русской деревней Сливкиной, т. е. на протяжении верст 200, опять только одно живое место, китайское укрепленьеце с гарнизоном из 2 - 3 человек, да и то здесь запасаться чем-либо нет возможности, потому что самим солдатам все доставляется на вьюках из Учь-Турфана. 
Можно считать, что отсутствие подножного корма и топлива продолжается на протяжения 120 верст, с тою разницею, что пункты, где прекращается и начинается, то и другое, не совпадают. Кроме того, нет сомнения, что как самый подъем на главный перевал сопряжен с большими затруднениями, так и вообще этот путь во многих местах отличается опасными тропинками и крайней непроходимостью, вследствие громадных камней или глубокого снега.
Наконец, следовало иметь в виду еще одно обстоятельство, о котором хотя обыкновенно забывают, но все же оно по временам сказывается, именно припадки горной болезни. Таш-рабат мы перевалили благополучно, но здесь предстояли еще большие высоты, которые для многих организаций (в том числе и для моей) небезразличны.
Хотя редко, но бывают даже случаи внезапной смерти, вследствие редкости воздуха. С другой стороны, Бедель меня манил новизною впечатлений и возможностью скорого расставания с постылою Кашгариею, со скукою и неудобствами кочевой жизни, а в добавок, как у меня, так и у казаков, суммы, отпущенной на расход не хватило бы на обратный путь чрез Кашгар и Нарын.
Наконец, горная страна, которую мы прошли в первый путь, хотя не столь высока, не представляет таких неудобств и опасных переходов и снабжена кое-каким подножным кормом, но все-таки это тоже холодная и голодная пустыня, не представляющая, особенно в такое позднее время года, таких прелестей, из-за которых стоило бы продолжить путешествие еще недель на пять.
Поэтому я ожидал, что скажут мне в Аксу люди бывалые. Когда же я услышал, что «можно» и даже нашелся каракольский сарт, который брался быть нашим возчиком, то я склонился в пользу Беделя и сделал соответствующие приготовления.
Пшеничных лепешек и чаю взято в дорогу с избытком, т. е. на две недели и кроме того у нас был порядочный запас рису и гороху, а для лошадей джугары. У меня самого оставались еще кое-какие консервы, а радушный аксакал заказал мне на своем хуторе фунтов пять топленого коровьего масла.
Заказаны меховые рукавицы, а вяленые кенги и тулупы уже были у всех. Кошомная палатка и кош, которого кошмы в Кашгаре обшил еще вторым слоем, были дополнены несколькими запасными кошмами. Кроме верховой лошади, я взял для себя конные носилки, которые мне, по моей инструкции, соорудили казаки.
Они состояли из двух солидных жердей, средняя часть которых была соединена перекладинами, а к этой рамке приделан веревочный переплет с углублением, поверх этого лежали кошмы и небольшой тюфяк с подушкой. Задние и передние концы жерди пристегивались к седлу лошади.
Седоков на этих лошадях не было, но переднюю лошадь держал на поводу ехавший впереди казак. Носилки эти я завел отчасти для чрезмерно утомительных переходов, отчасти в виду того, что в них было теплее, наконец, на случай болезни кого-либо из нас.
Клевером предположено было запастись в Учь-Турфане, а дровами еще далее, на горном ночлеге, где есть лесок. Весьма жалел я, что мой запас спирта для горения кончался. Во всей этой стране ни за какие деньги нельзя его достать, пришлось заменить его китайской водкой, но это снадобье я вскоре бросил.
Зловоние сивушным маслом от нее так сильно, что этот запах всюду остается, а главное крепость ее так мала, что она с трудом зажигается, особенно на открытом воздухе, и соответственно этому плохо разогревает. В дороге я ухитрился найдти другое средство для замены спирта, о чем будет сказано в своем месте.
Караван наш состоял из 16-ти всадников, в том числе возчик (каракеш) и 6 его помощников, и 23-х лошадей, часть которых шла под вьюком. В последствии караван еще увеличился несколькими проводниками. Заплатить пришлось здесь возчику вдвое более, чем из Нарына до Кашгара, именно 90 рублей; расстояние почти одинаковое, но трудности неодинаковы.
15-го октября, в ясный полдень, мы выступили из Аксу, под веселые переливы хоровой песни казаков. До Учь-Турфана 3 дневных перехода по культурной полосе, едва ли не самой плодородной во всей Кашгарии, особенно к Учь-Турфану.
Чем ближе, тем гуще идут пашни, хутора и аллеи тополя. Вообще вид этой местности указывает некоторую зажиточность. Жители одеваются лучше, сакли чище, а в некоторых хуторах заметны намеки на роскошь, в роде решетчатых садовых беседок и т. п.
Часто встречаются могилы святых и других местных знаменитостей, они, обыкновенно, огорожены высокими глиняными решетками и над ними возвышаются шесты с навешанным тряпьем. Много и общественных кладбищ, могилы все того же однообразного вида, покрытые лежачими глиняными цилиндрами.
Сначала пришлось пройдти в брод несколько рукавов Аксу-дарьи, а далее по дороге два рукава Тушкан-дарьи, впадающей в первую. Около Учь-Турфана местность становится холмистою, с левой стороны возвышался голый каменистый Токсун-таг, а справа впервые обозначались вдали предгорья Тянь-шаня и предвещали нам конец странствования, но в то же время смотрели сурово и таинственно как очертания гигантского редута, который еще предстояло взять приступом.
Днем погода была довольно теплая, а на деревьях еще держалось довольно много зеленых листьев. По дороге встречались цветущие голубые ирисы. К закату уже дуло холодком, по вечерам на ночлегах поддерживался огонь в камине, а ночью и утром, при выступлении с ночлегов, бывало совсем холодно.
Аксуйский аксакал проводил нас до 2-ой станции, а на следующем переходе встретил нас Учь-Турфаяский аксакал, тоже русский подданный. Это был человек более низменного сорта, по сравнению с аксуйским, но проворный и обязательный.
По прибытии в город, я остановился в его сакле, которая, вместе с мечетью и несколькими другими домами, составляли постройки, выходившие на один и тот же, довольно обширный, двор. Казаки поместились на дворе под навесом.
Учь-Турфан имеет, говорят, около 6.000 жителей, из этого 500 китайцев, в том числе гарнизон крепости. Вид города, по обыкновению, неказистый. Сакли раскинуты у подножия горы, ниже крепости, по середине их идет базарная улица.
Есть сады, из которых получаются очень вкусные яблоки, персики и виноград, в чем я убедился, отведывая угощения, ожидавшего меня в сакле, аксакала. Сама сакля почти ничем не превосходила большинства кашгарских жилищ.
Дважды в неделю бывает базар, на котором главными покупщиками являются киргизы, кочующие по Тянь-шаню. В данное время их не видно было. Крепость расположена у подножия серой скалы, которая отчасти заменяет ей стену. Крепость кирпичной постройки, довольно большая и правильной формы, с выступивши башнями.
На верхушке скалы какая-то безобразная сторожка, с длинным шестом, на котором развевается красная тряпка; это, - как сказали мне, - китайская молельня. Приезд наш, по обыкновению, был сигналом к наполнению двора всевозможным людом, между которым было довольно много и китайцев.
Чтобы избежать докучливых зрителей, я притворил дверь, но чрез некоторое время ее отворили настежь, и в ней появился какой-то китаец, который с необыкновенною настойчивостью стал меня рассматривать. Это была одна из самых непозволительных физиономий, которые даже между китайцами встречаются не часто.
Несколько минут я терпел этот экзамен, потом посмотрел на него и рукою указал ему на двор. Вместо того, чтобы послушаться, он, с внушительным видом хозяина, сделал еще два шага вперед и стал продолжать осмотр. Но едва он успел остановиться, как Маслов и Семенин, следившие за ним со двора, подхватили его под руки и вывели ускоренным темном на середину двора.
Очнувшись от этого неожиданного галопада, он разразился злой крикливой бранью, казаки отвечали хохотом, что его еще более разозлило. В это время подошел аксакал, чтобы урезонить его, но это ему не обошлось даром, рассвирепевший юбочник ударил его кулаком в лицо и сказал, указывая на нас: «когда эти уйдут, я с тобою рассчитаюсь», а затем отретировался скорым шагом на улицу.
Бедный аксакал не решился дать ему сдачи: это оказался какой-то писарь из канцелярии местного начальства, и аксакал имел основание бояться дальнейших последствий, хотя правда была на его стороне. В предыдущем году он и так уже получил 100 палочных ударов от коменданта за то, что встречал и провожал Н. М. Пржевальского, проезжавшего чрез Учь-Турфан на Бедель почти в такое же время.
Этот образчик показывает, как китайцы обходятся даже с русскими подданными. Впрочем, на этот раз для аксакала, вероятно, дело тем и кончилось (хотя и этого казалось бы довольно), так как ему после этого удалось оказать услугу коменданту: последний прислал ко мне одного из чиновников с просьбою дать лекарств от зоба для какого-то родственника, и переговоры происходили при посредстве аксакала, который оправился на столько, что даже намеревался принести жалобу на самоуправство писаря.
Видно и земляки последнего, находившиеся на дворе во время эпизода изгнания, не особенно соболезновали ему, ибо никто не вступился за него. Правду сказать, - один взгляд на кулаки Маслова мог отбить охоту к какому-нибудь состязанию.
Вечером явился киргизский джигит, посланный ко мне из Каракола с бумагою от и. д. уездного начальника, г. Петелина. В бумаге меня уведомляли, что хотя получено распоряжение Военного Губернатора о содействии мне, на случай моего возвращения чрез Бедель, но так как все киргизы откочевали на Иссык-куль, то выставление юрт, дров, баранов, посылка киргизов на встречу и т. и. не может состояться и что вообще не советуют мне идти на Бедель, на всякий же случай посылается опытный джигит, знающий дорогу.
Если б я получил это уведомление в Аксу, то и тогда не отступился бы от однажды принятого решения, а теперь тем более. Во всяком случае, я обрадовался киргизу, как старому приятелю. Это был пожилой, беззубый и для киргиза очень флегматичный парень, но выносливый, как все его сородичи, и, действительно, как оказалось потом, хорошо знавший пути по Беделю и по ту сторону его, т. е. в русских пределах, по южному же склону он проехал чуть ли не в первый раз и поэтому помощь услужливого аксакала, который взялся нас проводить до Беделя и хорошо был знаком с местными дорогами, была очень нелишнею.
Запасшись клевером и джугарой, мы выступили 18-го после полудня. По маршруту г. Сунаргулова, который прошел этим путем в 1877 г., первым привалом после Учь-Турфана был караул Баш-Агма, мы же выехали, по более короткому пути, на лежащую севернее деревеньку Кара-Екзук, один из крайних населенных пунктов Учь-Турфанского оазиса и вообще Кашгарии.
От города она отстоит верст на 18-20. Дорогой приходится несколько раз проходить чрез мелкие притоки Тушкан-дарьи и встречается несколько заброшеных глинобитных фортов. Приблизительно на полдороге пошла степь, поросшая чием, потянуло откуда-то полынью и в стороне увидели первую юрту, - словом, увидели предметы, составлявшие для нас некоторым образом «дым отечества».
Неподалеку оттуда по дороге мы нагнали женщину, которая что-то распевала, - первая женская песня, которую я услышал в этой стране, но и то, вглядываясь ближе, я увидел, что это была киргизка. В Кара-Екзуке я поместился в сакле какого-то мужика, перешедшего на эту ночь с семьею к соседу.
Здесь я в последний раз побаловался теплом. При уютном огне, весь вечер пылавшем в камине, я мог облиться водою, сидеть в легкой одежде, читать и писать, да и ночью было довольно тепло. А затем делая неделя прозябания в каменисто-ледяных пустынях. Но прежде, чем расстаться с Кашгариею, обернемся еще раз назад, посмотрим на нее с высоты птичьего полета и дополним вышеописанное некоторыми деталями. 

VI. Общий взгляд на Кашгарию.

Географическое положение, горы и реки. Почва и плодородие. Рудное богатство.  Флора и фауна. Климат. Болезни. Административное разделение и управление. Подати и повинности. Промышленность и торговля. Население. Дикие люди. Войска.

Кашгария или Восточный Туркестан, как сказано было, представляет дно высохшего моря, окруженного высокими горами: с севера Тянь-шань, с запада Памир, с юга Куень-лунь, с востока Алтын-таг. Пределы страны 43° и 35° с. ш. и 72° и 90° в. д.
Солончаковая котловина эта заключает около 20.000 кв. миль. Она к западу суживается, к востоку расширяется и несколько понижается, при всем том, даже Аксу еще на высоте слишком 3000 фут. Реки все принадлежат к системе Тарима, который впадает в громадное озеро Лоб-нор (2500 ф. в.), окруженное болотами. Реки вообще не судоходны и служат лишь к орошению и для других потребностей оседлых мест.
В верховьях своих они стремительны и дно наполнено камнями, далее же к востоку они, напротив, во многих местах образуют болотистые озера и болота. Весьма значительная часть котловины занята песками, особенно к югу, где раскинулась степь Макай-Гоби.
По предгориям почва очень каменистая. Большая часть Кашгарии относится к потретичной системе (лёссовая глина, пески и солонцы), в горах и предгориях встречаются различные другие, как упоминается в своем месте. Неизвестно, какая именно часть почвы Кашгарии может считаться плодородною, но можно сказать, что эта часть сравнительно очень невелика.
Где лёссовых залежей достаточно, там - плодородие и население, где преобладают песок и солонцы, - там и солончаковая флора: гребенщик (Tamarix) и т. п., а в болотистых местах, камыши. Взгляд на карту показывает, как редко рассеяны населенные пункты, а во время следования от Кашгара до Аксу, по полосе еще сравнительно более удобной и населенной, можно убедиться, какие громадные пространства песчаной пустыни приходится проходить. Я уже упомянул о том впечатлении, которое производит обращенный к Кашгарии склон Тянь-шаня, после наших гор, покрытых травами; подобное впечатление, только в обратном порядке, получилось при возвращении нашем чрез хребет Кок-шал.
Если б кашгарские степи производили по крайней мере травянистую флору, то можно бы допустить, что при распространении населения, оно находило бы и возможность питаться в новых местах. Но держаться в какой-нибудь местности, похожей на Сахару - мудрено.
Если б дело состояло только в том, чтобы провести каналы, вспахать и засеять, то культурные оазисы не обрывались бы вдруг, переходя в пустыню, как это можно заметить во многих местах. Рек и воды вообще довольно много.
Возможно, что кое-где и недостаток воды причиною того, что земля лежит впусте, но эта причина должна быть второстепенная; я припоминаю, например, лежащие по пути места, где воды довольно, а царствует печальное запустение.
Правда, что в болотистых местах, кое-какое скотоводство еще возможно, лошади и рогатый скот научаются питаться одним тростником. Но без земледелия и при нездоровости таких мест немыслимо процветание значительного населения, что, напр., видим на Лоб-норе (см. ниже).
Существование участков среди мертвой пустыни указывает на то, что за черту этих участков некуда идти. Одно из главных условий неплодородия почвы - слишком большая примесь солей. Есть еще, конечно, одна не относящаяся к природе страны причина, по которой не вся земля обработывается, - именно китайские поборы с земледельцев, о которых я упоминал выше, но если б дело этим исчерпывалось, то все-таки населенные и культированные участки распределялись бы более равномерно, чем это замечается на самом деле.
В добавок, местами самая вода солонцеватая, вот еще причина неплодородия. Но, вообще, даже плодородные участки Кашгарии, большею частью, отличаются весьма посредственным плодородием. Если кое-где в ближайшем соседстве городов, под влиянием городских извержений, получаются такие урожаи, о которых мне говорили в Аксу (см. гл. III), то средним урожаем можно считать сам шесть, даже пять.
В виду всего здесь высказанного не могу согласиться с г-м Куропаткиным, который полагает, «что малочисленность населения есть главная причина относительно небольшой площади возделываемой земли, а не наоборот». Я думаю именно наоборот.
Народ, который столько веков занимается земледелием и садоводством и столько веков нуждается, нашел бы и при первобытных способах возделывания возможность увеличить эту площадь. Мне кажется, что хотя при лучших способах обработки и более толковой и честной администрации число земледельческих участков могло бы тоже увеличиться, но большой надежды по этой части питать нельзя в виду естественных препятствий. Другое дело рудное богатство этой страны. Давно уже Кашгария славилась дорогими камнями, железом, медью и золотом, которые относились к главным предметам вывоза и источникам богатства ее купцов. Замечательно, что Петр Великий до того соблазнялся золотым песком «Малой Бухарии» (как называли тогда сибиряки Кашгарию), что даже возымел мысль добраться до Яркенда, откуда его возили, вооруженной рукой. Но с течением времени добывание этик предметов стало труднее и труднее.
Именно эта статья требует более рациональных способов эксплоатации, следовательно, при китайских порядках и недостатке образования в народе, от нее ожидать нечего. Каменный уголь есть в разных местах, между прочим, близь Аксу, но он добывается исключительно для китайского начальства, по наряду рабочих от населения.
Вследствие первобытного и небрежного способа разработки, он плохого качества. Соли очень много и она составляет предмет внутренней торговли. Квасцы и нашатырь добывают в Карашаре и Куче. 
Свинцовые и медные копи есть в Аксуйском округе. Железная руда в Кизиле, к западу от Яркенда. Главное богатство заключается в простирающемся к югу от г. Хотана хребте Алтын-таг, который еще на столько богат золотом, что даже при теперешнем способе добывания в нескольких местах получается от 18 до 38 фунтов в месяц, а некоторые месторождения этого металла, не смотря на относительное богатство их, напр., в Ходалике и Чадалике, вовсе не разработываются. Тот же хребет скрывает нефрит, яхонты и серу.
Флора Кашгарии крайне бедна и по числу видов и по распространению их, как уже видно из вышеописанного. Естественных лугов в истинном смысле слова совсем нет, лесов мало, а где они есть, то отличаются замечательным однообразием и бедностью видов.
Преобладающие виды растений были приведены выше. Здесь следует добавить, что по склонам гор, где есть сланцы, местами попадается ревень, а где преобладает гранит - кое-какие зонтичные и камнеломки. Фауна. Вышеприведенные отрывочные указания дополняю следующими: около Лоб-нора живет дикий верблюд; по долинам больших хребтов, соседних с пустыней, водится дикая лошадь (кулан). Дикий бык или Кутас (Bos grunicus) попадается в высоких хребтах, под линией вечного снега; он свиреп, мохнат и гораздо крупнее яка, который иногда держится киргизами Тань-шаня.
Об Ovis Polii высоких плоскогорий было упомянуто. 
Антилопа. В пустыне этих зверей очень мало, но некоторые места, именно камыши больших болотистых участков и леса, обилуют тиграми и кабанами. Из птиц по озерам и болотам водятся лебедь, гусь, утка, журавль, цапля и др. Лоб-нор по Пржевальскому, «весною кишит водяными птицами», так как это озеро служит им станциею при перелете из Индии в Сибирь.
Вероятно, и другие озера в это время оживляются, часть пернатых остается на лето, но зимою, вследствие трудного добывания рыбы, они улетают за Гималай. Около поселений встречаются ворона, галка, сорока, скворец, голубь, сова, ласточка, воробей, дрозд, различные славки, жаворонки.
Из хищных птиц показывается сокол, ястреб, орел; одна порода последнего, бургут, иногда приучается для охоты на зверей. Рыба Кашгарии также преимущественно относится к семейству карповых. По Лоб-нору и нижнему Тариму (Пржевальский) рыбы много, именно маринка и сродный ей вид.
В мелких реках к западу ее очень мало. Из суставчатых водятся тарантул и скорпион (Пржевальский); относительно земноводных подробных сведений не имею; единственное из этого класса животных, которое мне пришлось видеть, была вышеупомянутая змея.
По болотам, конечно, есть лягушки. Насекомых много. Различных мошек и комаров  по болотам, особенно около Лоб-нора, в теплое время столько, что это составляет бич для жителей. Вообще нужно сказать, что за исключением оживления озер во время осеннего и весеннего перелета, фауна Кашгарии также сравнительно очень бедна видами, а самые виды распространены скудно. 
Климат. Он отличается следующими характеристическими чертами: жаркое лето, непродолжительная умеренная зима (реки, впрочем, замерзают), необыкновенная сухость и редкость атмосферных осадков, редкость ветров. Преобладают ветра NW и N (по крайней мере, в Кашгаре).
На западе раз 5 - 6 в году, чаще всего весною, бывают сухие бураны с тучами пыли, обыкновенно неблагоприятно влияющие на больных, и даже производящие у здоровых угнетенное настроение духа и другие нервные явления, что, вероятно, объясняется сильным электрическим напряжением.
К востоку, в больших песчаных пустынях не редки знойные ураганы, которые могут быть сравниваемы с самумом. Вследствие необыкновенной сухости в Кашгарии весьма обыкновенны пыльные туманы. Я посетил эту страну уже в относительно прохладное время, но д-р Белью заметил, что действие жаров на организм здесь очень сильное: при меньшей температуре, на солнце люди скорее изнуряются, чем в Индии, согласно его наблюдениям, и притом не только это относилось к иностранцам, но и к самим кашгарцам.
Это объясняется соединенным действием прямых и отраженных от сухой солонцеватой и песчаной почвы тепловых лучей. Грозы бывают летом и обыкновенно сопровождаются песчаными буранами. Наиболее здоровым временем года считается осень.
Землетрясения бывают, но не производят особенного вреда. О болезнях вообще следует прибавить, что они по характеру довольно равномерно распространены по всей стране. В деревнях, конечно, их меньше, люди лучше сложены, реже попадаются малокровные, истощенные, горбатые, чахоточные, сифилитики и пр., но золотуха и хронические сыпи, встречаются и там, а перемежная лихорадка отчасти в скрытых формах очень нередка, где сеют рис и в болотистых от природы местах.
Где твердая вода, как напр. в Маралбаши, там бывают случаи каменной болезни. Зоб, по-видимому, есть очень распространенная болезнь. В Аксу я видел массу зобатых, но в Яркенде он, говорят, еще обыкновеннее и это продолжается с давних пор.
У многих больных он достигает огромной величины, что не только производит безобразие, но влечет за собою расстройство дыхания, кровообращения и упадок психической жизни. Причины этой болезни сложные. Хотя следует признать, что она чаще является в таких местностях, где почва глинистая, а вода содержит много извести и магнезии (тверда), что и встречается в Кашгарии, - но этих условий далеко недостаточно.
Многие исследования, между прочим, д-ра Шалыгина в Кокане, приводят к заключению, что важнее всего обилие в воде органических нечистот, обилие рисовых полей или других болот и нечистоты воздуха, словом влияние миазм. 
Административное разделение и управление страны. Со времени последнего завоевания китайцами, т. е. с 1878 года, существует 8 административных округов, из которых составляются 2 области по 4 округа в каждой. В Западную область входят: Кашгар, Янги-Гиссар, Яркенд и Хотан, в Восточную - Карашар, Куча, Аксу и Учь-Турфан.
Областями управляют губернаторы (Дао-таи), которые подчинены генерал-губернатору, живущему вне Кашгарии. Округа управляются второстепенными начальниками, которым, в свою очередь, подчинены мусульманские беки с их помощниками.
Но этих беков, в настоящее время, осталось немного, их предположено постепенно заменять китайцами, что составляет новую причину неудовольствий народа. Хотя большинство этих беков взяточники и мироеды, но они по крайней мере мусульмане и говорят на местном языке и притом, будучи большею частью людьми зажиточными и принадлежа к местной аристократии, подчас отстаивают своих перед китайцами.
Начальники же из китайцев, отчасти заменившие их теперь, представляют безличный продажный сброд, не имеющий никакой связи с народом, это большею частью разные дунгане и китайцы, которые были при Якуб-беке насильственно обращены в мусульманство, а при китайцах опять окитаились. 
Подати и повинности. С кочевого населения не берут никаких податей, для него существуют только некоторые временные повинности, как-то: выставление юрт, топлива и фуража для проезжающих чиновников. Управляются они при этом своими родовыми начальниками и судятся выборными биями.
Такое положение дел, весьма приближающееся к независимости, установлению власти. Впрочем, киргизы не очень доверяют китайцам, и при том кочевья на русской стороне Тянь-шаня далеко лучше, чем и объясняется, что до сих пор незаметно большого движения в китайские пределы.
Иное дело оседлое население, с которым уже не церемонятся.
Берутся:
1) подати с земли зерном, соломой и дровами,
2) пошлины за продажу скота,
3) повинности выставкою рабочих для казенных сооружений. 
Подать с земли в настоящее время далеко тяжелее, чем при Якуб-беке, который установил ее соразмерно каждогодному урожаю, китайцы, напротив, берут с размера земли, все равно как велик урожай, даже не принимая во внимание обработывается ли данный клочок земли, принадлежащий тому или другому хозяину.
Кроме того, как видели выше, она увеличивается незаконными поборами. Наконец, сборы эти тяжелы тем, что плательщики для взноса податей должны ехать из селений в отдаленные города, при чем самые приемщики употребляют поддельный вес и практикуют всевозможное вымогательство.
Сборы с продажи скота, как и земледельческая подать, составляют 10% его стоимости и, в свою очередь, весьма увеличиваются тем, что по временам продавцы принуждены бывают прямо отдавать известное число скотин чиновникам или солдатам.
Выставка рабочих тяжела потому, что их привлекают, не смотря ни на какие расстояния и обыкновенно в большем числе, чем это нужно, в добавок, все это сопровождается различными поборами. О земледелии, промыслах и умственном развитии уже выше были приведены главные черты.
Ковры, кошмы, обувь, хлопчатобумажные ткани, а в Хотане, кроме того, шелководство - вот главные отрасли промышленного искусства, но и они довольно посредственны за исключением кошом, шелковых и некоторых других сортов ковров. 
Пути сообщения и торговля. Русский Туркестан и Бухара сообщаются с Кашгариею вьючным путем, идущем чрез Ош и перевал Терек-Даван (13.000 фут.); путь трудный, особенно около перевала, отличающегося частыми и продолжительными буранами; он усеян костями погибших кашгарских беглецов.
Семиречье сообщается 2-мя или, пожалуй, тремя горными же путями: путь, идущий из Нарына двойной - одно направление чрез Таш-рабат и Туругарт, другое через Теректы; 3-й идет чрез Бедель (из Аксу в Караколь) и будет еще описан.
С Кульчжею (а посредственно и с Семиречьем) Кашгария сообщается чрез высокий перевал Музарт - тоже один из весьма трудных путей. На юге существуют подобные описанным вьючногорные пути, которыми проходят в Тибет и Индию.
О внутренних, весьма малочисленных и плохо устроенных дорогах дает понятие описанное выше Кашгарско-Аксуйское сообщение. О размере торговли с русскими владениями дают понятие цифры, имеющиеся относительно Нарыно-Кашгарского и Ошско-Кашгарского пути:

Увеличение как вывоза, так и привоза этим трактом в 1883 и 84 гг. объясняется учреждением в Кашгаре русского консульства, так как при этом условии для русских подданных торговцев значительно уменьшился риск потерять товары и подвергнуться различным произвольным выходкам со стороны китайского чиновничества. О провозе чрез Бедель привожу сведения на 1886 г.

Весьма значительная разница между этими цифрами и предыдущими объясняется, главным образом, трудностию этого пути. Главные предметы вывоза по этим путям следующие: хлопок, даба, мата (бязь), мешки и переметные сумы и другой хлопчатобумажный товар, как-то: пояса, готовая одежда из бумажных тканей, на вате и без ваты, неразмотанный шелк (из Хотана и Яркенда), шелковые и полушелковые ткани, шелковые и шерстяные ковры, бараньи, лошадиные и козловые шкуры, невыделанные и выделанные меха, особенно белые бараньи, шерсть и кошмы, нашатырь, квасцы, сухие фрукты, наша (гашиш).
Главные предметы привоза: русские ситцы, платки, коленкор, шерстяные материи, сукна, мех выдры, краски, котлы, железо и изделия, как-то: замки, пилы, ведра, иголки и т. п.; медные тазы, сахар, свечи, спички, сундуки, клей, воск, бухарские платки и шелковые ткани, писчая бумага, камышовые перья (для мусульманского письма), седла, табак, бухарские сухие фрукты и пр.
Торговля с Малым Тибетом и с Индией (по южным путям) заключается в следующем: предметы вывоза: хотанский шелк, наша, золото, китайское серебро, ковры, кошмы; предметы ввоза: английские ситцы, кисея, платки, сукна, чай, кожа, куньи меха, литографированные в Индии книги религиозного содержания, различные пряности, краски, наркотические вещества, лекарства, часы, зеркальца, бусы и пр.
Кроме того, существует кое-какая торговля с Бадахшаном и другими мелкими владениями и с внутренними провинциями Китая. Вообще видно уже из сделанного перечисления (несколько сокращенного), что статьи вывоза далеко однообразнее и проще, что зависит с одной стороны от малочисленности и однообразия произведений Кашгарской природы, с другой - от низкой степени культуры; то и другое приходится дополнять произведениями природы и промышленности других стран. 
Население. Г. Куропаткин (1877 г.) приводит общую цифру населения всей Кашгарии 1.200.000, не указывая, к сожалению, источника ее. Уже по этой цифре очень жидкое население, т. е. всего около 65 ч. на квадратную милю. По Форсайту (1873-74) жителей еще меньше, всего 1.015.000, и то он прибавляет, что, вероятно, эта цифра (взятая еще из китайских источников) выше того, что было в данное время.
По мнению Н. Ф. Петровского, и в настоящее время едва ли более миллиона. Пришлое оседлое население состоит из китайцев, дунган, жителей Западного (русского) Туркестана или выше упомянутых андижанцев и немногих индусов и тибетцев. Кочевое население состоит из кара-киргиз, кочующих в северных и западных горах, и небольшого числа калмыков, живущих в окрестностях Карашара и в долине Хайдын-Куа.
Собственно основные жители Кашгария редко называют себя этим именем, а различают между собою кашгарцев, яркендцев, хотанцев, аксуйцев и турфанцев, из чего видна недостаточность слияния населения различных частей этой страны.
В языке этих различных оазисов также есть разница, хотя не на столько, чтобы жители их с трудом понимали друг друга. Следует еще упомянуть вкратце о населении низовьев р. Тарима и берегов озера Лоб-нора, со слов Н. М. Пржевальского.
Оно разделяется на таримцев или каракульцев и собственно лобнорцев или каракурчинцеве. Жители Тарима отличаются бледным цветом лица (вероятно, благодаря обилию болот), впалою грудью, вообще несильным сложением, роста чаще среднего, физиономии отличаются разнообразием, т. е. встречаются типы сартов, киргизов, тангутов, иногда чисто европейские, вообще основание арийского типа замечается и здесь.
Словом, представляется подобное тому, что замечено было мною в более западных частях. Живут в убогих постройках из тростника, по болотистым берегам реки и озер, иногда откочевывая в другие места, где больше топлива и корма для скота, т. е. тростника, а иногда по случаю оспы, которая здесь обыкновенно уносит большинство жертв.
Главное занятие рыболовство, пища почти исключительно рыба, вместо хлеба порою служат корни кендыря; земледелием же занимаются немногие и с недавнего времени, урожаи плохие, по случаю солонцоватости почвы. Разводят баранов и рогатый скот, который крупной породы, лошадей мало.
Волокно для одежды и сетей доставляет кустарное растение кендырь (Asclepias). Всех таримцев около 1200 душ. Каракурчинцев не более 300 душ (70 семейств). Это народ слабого телосложения, со впалою грудью, типа тоже смешанного арийско-монгольского, но цвет кожи довольно темный.
Вид угрюмый и апатичный. Часть этих людей, живущая внутри озера Лоб-нора, сохранила первобытный образ жизни. На болотистых площадках стоят шалаши из тростника и крыша из него же, по средине яма для огня. Живут почти исключительно рыбою, которую едят вареною, хлеба не знают; как лакомство едят молодые побеги тростника.
Когда удастся достать муки, то едят ее поджаренною. Баранина, вследствие редкости ее, действует даже вредно на их желудки. Одежда из кендыря, зимнюю подшивают шкурками диких уток. Челнок из выдолбленного тогрука, сети, две-три чугунные чашки (из Курля), ведро, ткацкий станок и веретено - вот почти весь инвентарь их имущества.
Челноком оба пола ловко управляют и плывут в нем, большею частью, стоя. Умственные способности очень низки, некоторые считают не далее сотни. Известный ученый Миллер во время пребывания своего на Иртыше в 1734 г. слышал от проезжих кашгарцев, что около озера Лоб живут дикие люди.
Не об этих ли рыбоедах шла речь? О цифровом распределении различных перечисленных народностей данных не имеется; можно только сказать, что между оседлым населением 2-е место занимают китайцы, хотя все-таки они в ничтожном меньшинстве против кашгарских сартов.
О распределении полов было сказано. Цифр и на это нет, но, вообще, можно сказать, что бросающееся в глаза преобладание числа женщин до деревень относится в незначительной степени. Статистики браков, смертности, рождений и пр. конечно не существует.
Войска. Люди в китайские войска поступают по найму, в возрасте от 15 до 50 лет. Срок службы неопределенный, а зависит от желания, ибо только в военное время солдат не имеет права оставить ряды, в мирное же он может уходить, когда пожелает.
Боевые единицы (лянзы) бывают пехотные, кавалерийские и артиллерийские. Первые по спискам состоят из 500 чел., вторые из 250, третьи (которых в Кашгаре, впрочем, нет) из 8-12 пушек с прислугою; наличный же состав всегда значительно меньше, вследствие вышеупомянутых причин, т. е. казнокрадства со стороны начальников.
Лянза разделяется на 5 рот, рота на отделения. Кроме начальника лянзы и его помощника, есть еще 5 ротных командиров и столько же помощников их, итого 12 офицеров и кроме того 4-6 чиновников для канцелярских занятий. Медицинский персонал признается излишним. Содержание солдат отпускается денежное и натурой.
Пехотинец получает 8 руб. в месяц, кавалерист 14. Муки выдается 4 пуда 24½ фунта в месяц на человека (стало быть, более действительной потребности). Кавалерист, кроме того, получает по 6 фун. клевера в сутки на лошадь.
Мундир казенный, но он носится только на службе, а вне ее солдат обязан иметь собственное платье. Начальник (ингуань) получает 240 руб. в месяц, помощник 80, ротные командиры и их помощники 42 и 32. Не смотря на весьма порядочное жалованье, ингуань еще имеет выгоду от того, что ему поручается интендантская часть лянзы и вдобавок можно предположить, что в его карман идет часть той воровской экономии, которая идет от фиктивно содержимых солдат.
Львиная ее доля, конечно, остается у генералов. Наконец, вошло в привычку при всякой возможности временно задерживать жалованье солдат, вследствие чего бывают частые бунты; пока задержанное жалованье в руках начальства, оно, по-видимому, употребляет на различные коммерческие обороты.
Помещается каждая лянза в отдельной казарме, которая иногда представляет небольшую крепостцу, т. е. окружена валом и рвом. Внутренний вид китайских казарм описан выше. По спискам во всей Кашгарии стоит 8.500 чел. пехоты и 1.200 конницы, итого 9.700 чел., из которых 3.916 чел. имеют ружья.
Но, в действительности, людей настолько меньше, что едва ли их будет более 4.000 чел. Командующие войсками генералы не подчинены губернатору, однако, считаются несколько ниже их. 

VII. Краткий исторический обзор Кашгарии.

Первый период: Кашгария в древности. Саки у Геродота. Арийское происхождение. Умственное развитие. 
Второй период: Китайские источники, Кашгария Юечи и Хуннов. Завоевание страна китайцами во 2-м столетии до Р. Х. - Быт жителей. Число их. Соперничество отдельных городов. 
Третий период: Прекращение китайского господства и независимое уйгурское царство. Внутренние раздоры и нашествие кочевников. Буддизм. Язык и письмена. Известия китайских путешественников. Тип жителей. Одежда, нравы и обычаи. Умственное развитие, торговля, промышленность. Экономическое состояние. 
Четвертый период: Нашествие тибетцев, арабов и турок. Введение ислама. Внутренний быт. 
Пятый период: Завоевание страны Чингис-ханом. Токлук-Тимур и процветание страны. Нашествие Тамерлана. Религиозные секты. Известия европейских путешественников. Марко Поло. Известия арабских писателей. Умственное развитие, торговля и промышленность. Вольность нравов. Физические свойства. 
Шестой период: Завоевание калмыками. Возвращение китайцев и благоразумие Чао-Хой. Жестокость его преемников. Восстание ходжей и жестокость китайцев. Гибель кашгарских беглецов на Терек-Даване. Якуб-бек. Последнее завоевание страны китайцами.
В древности, в нынешней Кашгарии жили Саки и Тухары. О них упоминается в древних произведениях санскритской литературы. Часть их в глубокой древности вторглась в Пенджаб и там осталась жить. Кроме того упоминается о Хасах, которые, как полагают, жили приблизительно там, где нынешний город Кашгар.
Хотя древнейшие источники указывают место жительства этих народов не совсем точно, но подтверждение того, что они жили именно в нынешней Кашгарии, находим у греческого географа Птоломея (II ст. по Р. Х.), который даже составил карту по расспросам торговцев, вследствие чего в ней, конечно, есть ошибки, но все-таки несомненно, что дело идет об этой стране.
На протяжении ее у него показано более десятка народов и областей, часть которых в настоящее время невозможно разгадать. Наиболее к западу были упомянутые Саки, далее есть Касийская область и значительно восточнее Фруны, Серы и город Тохара или Фохара. На севере средней части область Ауксакия (Аксу).
Река Тарим называется Ойхард, а на правом ее берегу, приблизительно на месте Харошара, расположился народ Ойхарды. Относительно положения фрунов, серов и тухаров к востоку от Саков находится указание и у Дионисия Периечета (III ст. по Р. Х.), который говорит, что за «искусными стрелометателями саками живут дале тохары, фруны и варварские колена серов». Севернее Ауксакии у Птоломея значится народ «Конеедов», т. е. вероятно монголы.
Что касается характеристики этих народов, то в индийской поэме Магабарата говорится о саках, как о народе очень храбром. Затем у Геродота есть известие, что в состав Ксерксова войска входили саки, бывшие в то время данниками персов и носившие штаны и высокие остроконечные головные колпаки, а оружие их состояло из луков, кинжалов и топоров, называвшихся сагара.
Геродот прибавляет, что этот народ отличался храбростию в сражениях с греками. Есть полное основание принять, что саки были народ арийского племени, стало быть родичи индусов, персов, славян, германцев, кельтов, латинцев и греков.
Хотя мы ничего не находим у древних писателей относительно их языка и черт лица, но тип нынешних кашгарцев, не смотря на сильные помеси, сохранил ясные следы арийского. Кроме того есть некоторые косвенные на это указания.
Так, китайские писатели V - VII веков по Р. Х., когда примесь монгольской крови была еще не так значительна, упоминают, что и на запад от Гао-чана (ныне Хами) жители всех владений имеют «впалые глаза и выпуклый нос», что, по крайней мере, указывает на не-монгольский тип.
Кроме того, они упоминают о голубых глазах кашгарцев. Между прочим, намек на арийское происхождение дает нам и вышеупомянутое у Геродота название больших топоров, сагара, которое похоже на славянское секира. Что касается степени развития, на которой народы или народ Туркестана стояли в древности, то ни из чего нельзя заключить, чтобы оно было сколько-нибудь значительно.
Во всяком случае, молчание древних документов относительно культуры в этой стране, отсутствие таких памятников, каковы напр. руины города Бактры (Балх) и т. п. - заставляют думать, что Восточный Туркестан и в те времена далеко не мог равняться с Западным. Достаточно вспомнить о том, что Бактрия (часть Западного Туркестана) в ту отдаленную эпоху была средоточием деятельности Зороастра. 
Второй период. По известным нам китайским источникам, Восточный Туркестан стал известен китайскому правительству лишь в эпоху, соответствующую 2-й половине II-го столетия нашей эры. Незадолго до того он был наводнен тюркским народом Юечи или Геты, которых, в свою очередь, с востока теснили Хунны.
Главная масса юечи, не желая подчиниться хуннам, частью осталась в стране саков и смешалась с ними, частью перевалила на север чрез Тянь-шань в долину Или, частью к западу в Бактрию и Согдиану, частью чрев южные хребты в долину Инда.
Часть же саков, в свою очередь, оставила отечество и перевалила западные хребты. Вероятно, к этому времени относится сохранившееся в истории известие о наводнении Бактрии саками в 127 г. до Р. Х. После того, как можно заключить из китайских источников, страна находилась в зависимости от хуннов, которые тоже двигались на запад и частью перевалили горы на севере и западе, другая же часть еще оставалась на старых кочевьях к востоку от Кашгарии.
Что касается китайцев, то первое завоевание ими этой страны относятся к 102 г. до Р. Х. Оно было совершено войском в 60.000 чел., - более не понадобилось, так как предварительно разведчики донесли, что там «войска слабы». К сожалению, о состоянии «западного края», т. е. тогдашней Кашгарии китайцами сообщается очень мало.
Описание относится к периоду 74 - 39 г.г. до Р. Х. Страна состояла из 36-ти отдельных владений, число которых потом от дальнейшего дробления дошло до 50. Жители вели оседлую жизнь, за небольшими исключениями, имели города, землепашество и скотоводство, а в обычаях «не сходствуют ни с Хуннами, ни с Усунями».
Существовавшая в этом крае организация должностных лиц была крайне несложна и однообразна, из чего можно вывести заключение о первобытности всего гражданского строя. Жители выделывают копья, сабли и латы, плавят железо и медь и добывают камень юй (яхонт).
Относительно того, какого племени, языка и веры были жители, китайские описания умалчивают. Только о населении горных долин к востоку от Памира говорится, что оно одноплеменно с тибетцами, монголами (ценами и дийцами), большинство населения, стадо быть, представлялось китайцам людьми не-монгольскими.
Во всяком случае, надо допустить, что в это время, т. е. больше полувека после нашествия юечи и после зависимости от хуннов, уже началось смешение тина и языка. Тем не менее, еще во время Птоломея, т. е. лет 200 спустя, сохранилось, как видели выше, название саков, тухаров и хасов; но с другой стороны название владения «Ауксакия», по месту соответствовавшего нынешнему Аксу, и название реки и народа «Ойхарды», которое отождествляется с уйхурами, заставляет думать, что места уже стали называться и тюрко-монгольскими именами.
Есть в китайских описаниях и данные относительно числа населения, именно всех жителей страны приводится 314.220 душ, из этого 64.000 воинов. По подчинении Китаю, были оставлены местные владетели, но были поставлены в каждом владении китайские «охранители», которые к владетелям находились, вероятно, в таких отношениях, как римские прокураторы к царям июдейским.
Монголы, занявшие горы Тянь-Шаня и Илийскую долину, образовали царство, называвшееся впоследствии Джунгариею, или царством калмыков. Что касается киргиз-кайсаков и кара-киргиз (последние называются также дикокаменными и бурутами), то они не произошли из этих народов, хотя они племени тоже монгольского, а есть основание думать, что они пришли с Алтая.
В документах, приводимых у Риттера и Григорьева, упоминается о киргизах, как о воинственном народе, жившем по Тянь-шаню уже слишком за 1000 лет до нашего времени. До 74 г. по Р. Х. китайское владычество в западном крае было очень непрочно.
Отделившиеся владения то подпадали власти хуннов, то делались независимыми от Китая и от хуннов, то подчинялись которому-нибудь одному владению. Именно Яркенд и Хотан поочередно первенствовали в стране. И по восстановлении китайского первенства, впрочем, отдельные города не переставали враждовать между собою и с Китаем, которому не раз приходилось усмирять их силою оружия. 
Третий период. Наконец, в конце II-го века по Р. Х. зависимость от Китая совсем прекратилась, что продолжалось до половины VII века. Это период независимого Уйгурского царства. Но в сущности и в течении этого периода повторялись события предыдущего периода, т. е. внутренняя вражда и преобладание то одного, то другого владения, а по временам грабительские нашествия соседних народов, после которых следовала временная зависимость от них.
Таковы были нашествия полчищ Джунгарии и Южной Монголии, в которой владычеству хуннов сначала наследовали Жежуаны, а потом Гаогюйцы; на берегах Иссык-куля, в нынешнем Семиречье, кочевали западные турки, от которых уйгуры неоднократно находились в зависимости.
Разрозненные владения их не были в состоянии противиться этим кочевникам, их грабили, заставляли платить дань, которая обыкновенно прекращалась, когда уйгуры замечали, что среди самих кочевников происходят смуты.
Но вообще нашествия этих орд были настолько тяжелы, что различные владения, в особенности Хотан, неоднократно отправляли посольства с подарками в Китай, ища у него защиты, которая, впрочем, обыкновенно не получалась.
О религии, языке и нравах уйгурского народа за этот период, сведения почерпаем, главным образом, из китайских известий. Религия в это время преобладала буддийская, которая, по всей вероятности, туда проникла уже около времен Р. Х., и именно с юга чрез Кашмир, так как священные книги были на санскритском языке.
Буддизм пустил в Уйгурия глубокие корни, в особенности на юге, в Хотане. Было много монастырей, монахи которых ревностно занимались изучением буддийских книг. Статуи Будды украшались парчовыми одеждами, золотом и драгоценными каменьями и возились на колесницах во время процессий.
К югу от Яркенда находилось святилище, т. е. гора с множеством высеченных в ней пещер, в которых жили святые, погруженные в восторженное забытье; сюда даже «переносились по воздуху святые из Индии и тут переходили в Нирвану».
Кроме буддизма, очевидно, некоторою частью жителей исповедывалось и занесенное из Сирии христианство, как свидетельствует вышеупомянутая опись несторианских эпархий. О языке китайские писатели ничего определенного не передают, кроме того, что в каждом владении он различный; под этим, конечно, следует понимать не более, как различие диалектов. 
Письмена у духовных, как сказано, употреблялись индийские, все остальное писалось собственной «варварской азбукой». Какая это была азбука и существовала ли она до водворения буддизма, неизвестно; вероятно, это были письмена сирийские, занесенные христианскими миссионерами.
Есть некоторые указания и на телесные качества народа у китайских авторов, т. е. в истории северных Дворов и у буддийских монахов, путешествовавших по Уйгурии, именно у Фасяня (в V в.) и Сюан-Дзана (в VII в.). О наружности жителей владения Гобаньдо (Ташкурган) и Цеша (Кашгара) последний выразился, что она «некрасива и неблагородна».
Что касается красивости, то следует помнить, что это пишет китаец, но выражение «неблагородства» заслуживает некоторого внимания. О кашгарцах прибавлялось, что «зрачки» (т. е. радужная оболочка) у них зеленые и это, вместе с позднейшими упоминаниями о голубых глазах кашгарцев, заставляет думать, что там арийской крови сохранилось более, чем в других местах.
Вообще же жители страны к западу от Гаочана описываются, имеющими «впалые глаза и выпуклый нос», из чего только хотанцы делали исключение, походя будто бы более на китайцев. О Харашаре упоминается, что мужчины стригут волоса и делают из них головные уборы (парики?).
Женщины Гаочана собирали волоса в пук, а в других областях они носили косы. В Куче и Кашгаре был обычай сплющивать новорожденному голову дощечкою. В Кашгаре раскрашивают тело (лицо??). Одежда из хлопчатобумажной и шерстяной ткани, но употреблялась даже шелковая с узорами.
Женщины носили штаны, короткие юбки и шугаи. Нравственные качества не везде описываются одинаково. Только о жителях горной страны Гобаньдо говорится, что они характера мужественного и смелого, но нравы грубы. О мужестве же жителей низменных и более цивилизованных областей нигде не упоминается.
Об остальных сторонах нравственного склада некоторые описания противоречат друг другу, относительно других - же все согласны. О Куче один источник говорит, что там нравы «чистые и честные», другой - что, напротив, там «жители дурной нравственности».
Жителей Хотана один называет «вежливыми, честными, кроткими и почтительными», другой - «неимеющими ни справедливости, ни благопристойности» и что там «много варварства». О Кашгаре сказано, что «жители нрава горячего и сурового, преданы обману и мошенничеству, о соблюдении нравственных обязанностей не заботятся».
Все описания согласны в том, что в этой стране много распутства и сладострастия, но, с другой стороны, и в том, что женщины пользуются свободою и бывают в обществе мужчин даже в присутствии иностранцев и ездят верхом по-мужски.
Мать гаочанского владетеля, при посещении Сюань-Дзана, была постоянной слушательницей его богословских лекций. Кроме того, все упоминают о любви жителей к музыке и пляске; любили также и вино. В общем итоге можно заключить, что народ этот в то время воинственностию не отличался, что в нем развились привычки общежития, но, вместе с тем, и нравы испытали некоторую порчу, в особенности по части распутства.
Что воровство местами достигло значительного развития, можно заключить из существования варварски строгих за него наказаний, а именно рубили ворам руки и ноги. За убийство была смертная казнь. Об умственном и художественном развитии нужно полагать, что в городах оно стояло значительно выше того, чем бывает в быту кочевом и даже оседлом деревенском.
Любили музыку и хорошо играли на флейте и гитаре. Книжное дело существовало, хотя не везде им занимались охотно; так, в Хотане любили это занятие, в Кашгаре нет. Скульптура (статуя Будды) и архитектура (храмов) хотя существовала, но, по-видимому, достигли не высокого развития, иначе сохранились бы какие-нибудь следы художественных произведений.
Живопись, по-видимому, стояла еще ниже. Но что касается торговли и промышленности, то уйгуры в этом периоде уже преуспевали в них. Часто упоминается о торговых караванах, проходивших с запада и востока. Кроме серебряной и золотой существовала и медная монета, последняя, очевидно, не могла быть иноземного происхождения, так как ее невыгодно было бы перевозить.
Выделывалась замша, тонкие ковры и кошмы, тафта, белила, благовония, медные сосуды. Из Хотана много вывозилось весьма ценного камня юй, из которого хотанцы даже умели резать печати. Приготовлялись музыкальные инструменты - рога, барабаны, флейты, гитары и т. д. 
Из обрядов и узаконений упоминается, что подати собирались частию произведениями земли, частию серебряной монетой и что добываемое железо поступало в казну; что вооружение состояло из лука, сабли, копья и лат; что умерших сожигали и над ними ставили башенки, а в знак траура стригли волоса и расцарапывали лицо; что брачные обряды имели сходство с китайскими; что цари сидели на троне, имевшем вид льва, коня и проч., а на голове носили венцы или шлемы, изображавшие льва, барана и проч. и под венцом ленту (диадему); что у царя хотанского из-под венца ниспадают сзади два шелковых крыла (не намёк ли на арийское происхождение этой династии?).
В Гаочане, где много было перенято от китайцев, содержались учителя для юношества на общественный счет. О наказаниях было уже сказано выше. Относительно экономического состояния жителей упоминается только, что много собирают рису, проса, пшеницы и винограда и что жители Хотана живут «богато».
Из этих данных, конечно, еще нельзя вывести никаких заключений относительно того, чтобы большинству жилось хорошо. Напротив, частые набеги варваров, уплачивание дани, а, с другой стороны, развитие воровства заставляют думать, что бедность и пролетариат уже развились и выгода от торговли и промышленности, вероятно, сосредоточивались в руках немногих. 
Четвертый период.
С половины VII века до начала VIII Уйгурия более прежнего подвергалась нападениям соседей, которые вторгались не только с востока и севера, но и с юга и запада, причем некоторые из них свили себе там постоянное гнездо, владея различными частями страны.
С другой стороны, этот период отмечен коренным переворотом в господствующем вероисповедании. О первой половине этого периода имеются известия в истории царствовавшей тогда в Китае Т’ханской династии (618 - 907 г.г.), а второй в история Сунской династии, кроме того есть рассеянные сведения у арабов
Около половины VII века китайцы вновь приобрели восточные владения, т. е. Гаочан, Харашар и Кучу, распространяя некоторое влияние и на Кашгар, который в это время, однако, более зависел от турок (см. выше). Что касается Хотана, то он, видя силу Китая, неоднократно посылал к Императору посольства с дарами, за что владетели получали китайские военные чины и утверждение в должности правителей.
Вообще в это время китайцы опять стали учреждать в Уйгурии военные посты с китайскими гарнизонами и переименовывали владения в китайские области. На этот раз верховенство Китая было благоприятно для края. Пока оно продолжалось, отдельные владения между собою не ссорились и китайские войска более или менее защищали жителей от грабежей соседних кочевников.
Но это состояние продолжалось недолго. В Тибете произошло соединение разрозненных до того времени народов и образовалось сильное государство. Усилившись таким образом, тибетцы в 670 году, в союзе с западными турками, нахлынули на Уйгурию, выгнали китайские гарнизоны и временно подчинили себе западные и средний области.
Впрочем, эта зависимость на этот раз длилась недолго и была прекращена поражением, которое возвратившиеся китайцы нанесли тибетцам в 692 г. Затем, в 714 г. воспоследовало со стороны Кокана нашествие Арабов под предводительством Кутейбы, который, впрочем, в следующем году, по случаю внутренних событий в Халифате, оставил Уйгурию, чем тотчас воспользовался китайский наместник, который не только вновь занял страну, но на этот раз даже сам перевалил через горы, дошел до Самарканда и овладел Ферганой на некоторое время.
Тем не менее, господство китайцев длилось только до 720 года, когда над ними тибетцы окончательно взяли верх и подчинили себе Уйгурию. Лет чрез 60, впрочем, и им пришлось очистить место новым пришельцам. В землях, прежде принадлежавших хуннам, в это время сидели Хойхэ или Хой-ху (которые первоначально по китайским сведениям жили на берегах Селенги).
Эти Хой-ху, которых тоже называют уйгурами, в половине IX века отняли у тибетцев восточную часть Уйгурии и хан их был утвержден в этом звании китайским Императором. Между тем, западная часть В. Туркестана или, как его называли китайцы Западного края, судя по арабским источникам, была захвачена Турками-Харлухами, которые еще при китайцах оказывали на нее влияние. Харлу-хи и хой-ху, хотя оба принадлежали к одному племени, но, по-видимому, враждовали между собою, следовательно страна опять разъединилась.
Таким образом, население ее получило новый приток тюркского элемента и название Уйгурии более всего пристало этому времени. В тесном смысле слова, впрочем, так называлась восточная часть и притом к ней еще присоединялась северная полоса, не относящаяся к В. Туркестану; у мусульманских писателей XVI столетия Уйгурией называлась страна, соответствовавшая прежнему Гаочану до Хорошара и часть Джунгарии на север от Тянь-шаня, под Кашгарией же они подразумевали страну от Кашгара и Хотана до Кучи.
Кроме того, в течении господства тюрков еще происходили с востока нашествия Кара-киданей, а Хотан неоднократно был тревожим тибетцами, вследствие чего оттуда в XI и XII столетии много раз отправляли посольства в Китай с подарками.
Вообще Хотан, по-видимому, после сказанных переворотов сохранял некоторую независимость и перемена религии в нем произошла позже. В остальной же части западной Уйгурии ислам, по всей вероятности, был введен около 900 г. Тюркские орды, низвергавшиеся с Тянь-шаня, были обращены в него арабскими проповедниками и после этого сами сделались ревностными поборниками учения магометова, стараясь искоренить другие вероучения в Туркестане, что, впрочем, не обошлось без кровопролития.
В этой пропаганде участвовали, по-видимому, даже киргизы. Напротив, восточная часть Уйгурии еще лет его спустя исповедывала буддизм, как можно заключить из реляции посольства, отправленного из Китая в Гаочан в 981 г. Ко времени же нашествия на Уйгурию Чингизхана, в начале XIII века, ислам, по-видимому, уже сделался во всей стране, в том числе в Хотане, господствующей религией, ибо это обстоятельство способствовало быстрому и почти бескровному ее завоеванию: хан кашгарский и хотанский Кучлук был воспитан в христианстве и предписал своим подданным обратиться или в христиан, или в буддистов.
В это время появился военачальник Чингиза, который объявил, что его повелитель не преследует веры, вследствие чего весь край быстро ему подчинился. Тем не менее, и в последующие века еще много оставалось буддистов, в особенности в Уйгурии (в тесном смысле слова).
О внутренней жизни народов из этого периода не имеется таких подробных сведений, как из предыдущего. Торговля и промышленность, не смотря на частые нашествия, по-видимому, продолжали быть довольно оживленными, в особенности в Хотане, который в числе подарков, отправляемых в Китай, посылал предметы, привозимые с отдаленного запада, напр. янтарь, кораллы и благовонные деревья.
Упоминается у китайцев о металлической посуде, о кошмах и ткацких произведениях страны, в том числе шелковых (Хотан), о виноградном вине и яшме (юй) Хотана. Арабы пишут, что вывозится железо и хорошее оружие. 
Вкусы и нравы, по-видимому, тоже сохранили отпечаток прежнего. Повторяется известие о любви к музыке и пляске жителей Хотана. О характере жителей китайцы упоминают, что кашгарцы коварны, а гаочанцы прямодушны и честны.
Повторяется известие о вежливости и изысканности хотанцев, хотя прибавляется, что в речах их много хвастливости. О процветании письменных занятий не упоминается, за исключением того, что один из гаочанских владетелей очень любил книги. Гаочанцы любили стрельбу из лука.
О физических свойствах отчасти повторяются некоторые из прежних указаний, а именно: что у кашгарцев голубые глаза и статный рост, что и они, и кучайцы новорожденным мальчикам придавливают голову. В Гаочане волосы заплетены в косу, значит следовали китайскому образцу и люди там часто доживают до глубокой старости.
Об экономическом строе есть известия только относительно того же Гаочана, а именно, что там бедности нет, что даже бедные питаются мясом и нищие содержатся на общественный счет. Такой удовлетворительный быт народа вероятно объясняется тем, что природа и условия жизни в этой стране, лежащей на крайнем северовостоке в благодатном оазисе, во многом отличался от условий остальной Кашгарии. 
О количестве людей имеются известия, соответствующие 1154-му году и относящиеся к западной части Уйгурии: было 84.800 податных семей, значит около 500.000 чел., стало быть народонаселение хотя несколько увеличилось, но оставалось слабым, по отношению к общей величине территории. 
Пятый период. От завоевания В. Туркестана монголами до покорения его калмыками (джунгарами) в конце XVII века. В начале XIII века состоялось новое нашествие монголов, именно орды Чингиз-хана, который присоединил страну к своему царству.
Занятие обошлось без жестокостей и опустошений. Сын Чингиза Джагатай и его потомки в течении 130 лет, т. е. до Тоглук-Тимура, сами большею частию жили в Джунгарии, именно в долине Или, а Кашгария управлялась кем-либо из их доверенных. Власть джагатаидов, впрочем, по-видимому, ограничивалась западною частию, восточная же, т. е.
Уйгурия в тесном смысле слова, зависела от великих ханов, да и западная несколько раз делилась на части и служила предметом междуусобий. Сами чингизовичи оставались язычниками, но под влиянием их иноверия пустившее корни мусульманство было на столько веротерпимо, что христианство и буддизм существовали рядом с ним и женщины пользовались большею свободою, чем в остальных магометанских странах.
Буддистов в Уйгурии было чуть ли не наполовину. В половине XIV столетия прославился один из Чингизовичей, Туглук-Тимур. Он соединил всю Кашгарию в одних руках и распространил свои владения далеко за прежние пределы, именно до Или и до Бухары, т. е. он владел обширным царством, в которое входили, кроме Кашгарии, нынешнее Семиречье, З.
Туркестан и Бухара. Притом он и его воеводы приняли мусульманство, он поднял торговлю и вообще водворил в Кашгарии порядок, при котором она оправилась от прежних ударов. Это был наиболее блестящий период в ее истории.
После смерти Туглук-Тимура по прежнему пошли смуты, царство его распалось, а вскоре появился на сцену грозный Тимур или Тамерлан, который, произведя по обыкновению своему, страшное кровопролитие и истребление, присоединил Кашгарию к своим владениям.
Раззорение, в котором он оставил страну, было таково, что погибло и то незначительное благосостояние, которое возникло при Чингизовичах.В течении XV, XVI и XVII столетий Кашгария опять принадлежала потомкам Туглук-Тимура, которые, однако, вместо того, чтобы следовать примеру своего знаменитого предка, жили в беспрерывных междуусобиях, вследствие которых страна несколько раз распадалась на несколько отдельных государств и разорению не было конца.
Немало ему способствовали набеги населявших Тянь-шань кочевников, которые, пользуясь внутренним разладом, грабили в свое удовольствие. Затем уходили в свои неприступные гнезда. Впрочем, и между последующими правителями один, именно Султан-Саид или Абу-Саид, выказал силу и держал кочевников в приличном отдалении, кроме того завоевал часть Бадахшана и некоторые места в Тибете.
Кроме политических междуусобий в этом периоде выступили на сцену и религиозные. В начале XV-го столетия из Бухары явился некто Махтум-Азям, потомок Магомета (ходжа), который, равно как и два его сына, Калян и ходжа Исаак, сделались учителями правоверия и Фанатизма.
Учения этих сыновей, впрочем, несколько расходились между собою, что и послужило поводом к происхождению двух сект Ак-таулинцев (белогорцев) и Кара-таулинцев (черногорцев), долгое время разделавших страну на две религиозные и политические партии, которые существуют даже доныне, хотя более по названию.
Впоследствии один из знаменитейших проповедников и святош был Аппак-ходжа, к которому стекались даже ученики из З. Туркестана и которого могила, находящаяся недалеко от Кашгара, еще и теперь привлекает богомольцев.
Однако, святость его была невысокого сорта, так как он из личной ненависти к своим врагам предал отечество джунгарам. Это было в 1678 году. Произошел, значит, новый наплыв монгольского элемента. О внутренней жизни страны за эти 450 лет узнаем мы уже и от европейских путешественников.
О периоде до Тоглук-Тимура есть известия Плано-Корпини, Рубруквиста, в особенности же знаменитого венецианца Марко Поло. Полагают, что первые двое, хотя были в Средней Азии, но Кашгарии сами не посещали, Марко Поло же проехал ее всю вдоль, в 70-х годах XIII столетия.
Затем о начале XVII века имеется описание португальского миссионера Гоэса. Кроме того есть китайские и мусульманские известия. Название Кашгарии, как страны, произошло в этом периоде, но восточная часть от Хорошара, называлась собственно Уйгуриею.
О религии упомянуто выше. В Уйгурии буддизм успешно продолжал составлять антагонизм мусульманству. Письмена употреблялись уйгурские (несторианские?) во всей стране, а от уйгуров их приняли и монголы, у которых писцы большею частию были из уйгуров. Сын Абу-Саида, Абд-эр-Рашид был искусный каллиграф и писал прозою и стихами.
В Уйгурии (Гаочан) люди образованные любили писать стихи и знали по-китайски. Есть известия о существовании у них и летописей в XIV столетии и позже, но до нас они не дошли. Буддийским богословием там продолжали ревностно заниматься, и, по всей вероятности, были кое-какие библиотеки по этой части, как и в предыдущем периоде, ибо известно, что когда при Юаньской династии в Пекине был учрежден ученый комитет для сличения тибетских и китайских буддийских книг, то были вызваны и ученые из уйгуров.
Наконец, существовали сделанные в XV столетии переводы арабских и персидских книг, из которых некоторые дошли до нас. Арабские писатели, писавшие позже Марко Поло, говорят о Кашгаре, как о столице Туркестана, которая будто бы произвела ученых по всем отраслям наук, напр. Шейха Саад-Эд-Дина.
Марко Поло и другие путешественники ничего об этом не упоминают. Во всяком случае ясно, что если и были местные ученые, то это были величины весьма посредственные, которых след скоро исчез и которые, но влиянию на другие страны и на науку вообще даже приблизительно не могут быть сравниваемы с самими арабами.
Торговля и промышленная деятельность, напротив, были в этом периоде еще значительные, не смотря на политические пертурбации. Марко Поло говорит о кашгарских купцах, что они путешествуют по всему свету, причем прибавляет: «это народ алчный и скаредные, ест дурно, а пьет и того хуже».
Жители Хотана, Яркенда и Кашгара, по его словам, очень искусны, в особенности по части хлопчатобумажных тканей, садоводства и виноделия, а рынки обилуют всем «что нужно для человеческой жизни». Он упоминает о приготовлении несгораемых одежд из горного льна (асбеста), добываемого в стране Юлдус (на северовостоке), о добывании и выгодной торговле камнем юй повторяют писатели этого периода.
Во время Гоэса, т. е. слишком 300 л. спустя, по-видимому, Яркенд был главным местом, по стечению торговцев и разнообразию товаров и даже он был будто бы известен во всей Азии. В китайских грамотах, между прочим, упоминается о посылке в Комуль, взамен присланных товаров, чаю и возбуждающих лекарств, о чем прежде не говорилось.
Что касается воинского дела, то оно, как уже видно из хода истории, не процветало, да в добавок имеется прямое свидетельство Марко Поло, что к этому хотанцы «не склонны». О музыке, пении и пляске и в этом периоде упоминается в описаниях путешественников.
Марко Поло, впрочем, рассказывает только о жителях Комуля, т. е. бывшего Гаочана (Уйгурия в тесном смысле), что они «только и заботятся о том, как бы музыкой заняться, попеть, поплясать и всякое удовольствие плоти своей доставить».
Турецкая география Джиган-Нюма в 1640 г. упоминает, что Янги Хиссар (ныне китайский город Кашгара) «славится танцовщицами и музыкантами, которые не уступают индейским». О вольности нравов можно заключить из следующего обычая, существовавшего в том же Комуле, по Марко Поло: когда иностранец останавливался в чьем-нибудь доме, то хозяин с радостию предоставлял ему жену свою и сам уезжал из дому на это время. А в Паме (Пай, между Аксу и Кучею) было, по его словам, обыкновенно, что если муж пробудет вне дома более 20 дней, то жена его могла выдти за другого.
О физических свойствах и модах населения говорится мало. Марко Поло упоминает, что яркендцы часто страдают зобом и опухолями членов и что женщины Комуля красивы. Уйгуры не магометане связывали волосы на макушке в пучок, а магометане брили голову.
Шестой период. От подчинения Кашгарии калмыками до наших дней. Монголы под именем калмыков занимавшие Джунгарию, воспользовавшись распрями религиозных партий, покорили Кашгарию и поставили над нею правителем того же лжесвятого Аппака, главу Белогорцев, а сами ханы калмыцкие продолжали жить в Джунгарии.
Господство калмыков продолжалось 78 д., но, собственно говоря, в это время китайцы вновь стали оказывать влияние на страну, так что уже в 1696 году Турпан и Комуль или Хамыль признали над собою власть Китая и заняты были Китайскими гарнизонами, да в других местах были демонстрации в пользу китайцев и попытки к свержению ига калмыцкого, соединенного с тяжелыми поборами, но восстававших укротил хан Цеван Рабтан, выселив значительную часть яркендцев, в Джунгарию, которые на новых местах впервые завели землепашество и садоводство.
Тем не менее, усилившийся Китай не упускал из виду Западного Края и, наконец, почти 200 лет спустя после утраты его, он опять достался китайцам, которые затем с промежутками независимости оставались в нем до наших дней. В данное время, т. е. при окончании калмыцкого господства, китайцы, в свою очередь, были призваны одним из белогорских ходжей Бурханэддином.
Ибо и во весь джунгарский период не прекращались кровавые раздоры ходжей, дервишей и т. п. фанатиков, причем на помощь часто призывались киргизы. Одновременно китайцы заняли и Джунгарию, в которой они недолго спустя, по поводу происшедшего восстания, произвели ужасную резню.
При этом до миллиона калмыков было вырезано и джунгарское царство уничтожено. Полагают, что именно после этого в Джунгарии, в числе прочих переселенцев, были китайские мусульмане западных провинций Китая, известные под именем дунган.
Туда же было переселено 7000 кашгарцев, которые в новых местах стали называться таранчами; название это за ними сохранилось поныне. Приобретение Кашгара Китаем произошло почти без сопротивления, что объясняется дряблостью и отсутствием патриотизма в народе и вообще незавидным положением, до которого дошла страна под господством ходжей и калмыков.
Китайцы владели Кашгариею на этот раз более 60 лет непрерывно, хотя за это время были некоторые частные восстания, из которых учь-турфанское, происшедшее по поводу жестокости и распутства китайских начальников, было довольно упорное.
Организация и управление страны были поручены ее завоевателю, генералу Чао-хой, которого главные мероприятия состояли в следующем: ходжи были казнены и имущество их конфисковано в пользу казны; объявлена неприкосновенность религии и обычаев; суд, сбор подати и прочие второстепенные должности поручены туземцам; размер податей оставлен без перемены.
Преемники Чао-хоя, однако, не старались ему подражать в умеренности и понимании нужд народа, и мало-помалу укоренилась глубокая ненависть к китайцам. Чиновников стали назначать из западных провинций Китая, увеличение податей и казенных работ, взяточничество и жестокость произвели то, что множество кашгарцев эмигрировало в Кокан, Бухару и проч. и привлекли вооруженную помощь.
Потомок одного из спасшихся ходжей, Дженгир, явился с войском в 1826 году и произвел восстание, но после нескольких успехов, был побежден китайцами, после чего, разумеется, пошли усиленные казни, конфискации и грабеж.
Хотя в войсках Дженгира участвовали и кара-киргизы, но с ними китайцы обошлись деликатно, что объясняется с одной стороны трудностью наказания их, а с другой - необходимостью получать от них лошадей и другой скот. Благодаря торговому договору с Коканом, не совсем, впрочем, выгодному для китайцев, коканцы их лет 15 сряду оставляли в покое, т. е. не помогали эмигрантам.
Кара-киргизы, впрочем, не переставали делать периодические набеги. В 1847 году, наконец, произошло новое движение ходжей-эмигрантов, которые двинулись из Кокана и произвели восстание, отчасти при помощи кара-киргизов.
И на этот раз, однако, благодаря трусости самих ходжей, китайцы их разбили и стали снова распоряжаться по своему с побежденным народом, что и было поводом к страшной гибели бежавших в Кокан кашгарцев. До 100.000 чел., из различных городов Кашгарии, бросились среди зимы, вслед за ускакавшими ходжами, на перевал Терек-даван и большая часть этих несчастных погибла в горных снегах.
До сих пор кости их покрывают обе стороны перевала. Однако, ходжи, которые, имея все необходимое, пробрались благополучно, не переставали беспокоить китайцев и один из них, вышеупомянутый варвар Валихан-тюря, который убил Шлагинтвейна, успел взять Кашгар в 1857 году.
Но видно он выказал необыкновенное зверство, ибо когда вновь подступили китайцы, их даже встретили с радостию. Тем не менее, они, прогнав Валихана, показали себя достойными его соперниками и усадили большие дороги Кашгарии аллеями из шестов, на которых возвышались клетки с отрубленными головами.
Но вскоре подоспело общее восстание китайских мусульман, т. е. дунган и таранчей, которое охватило все западные провинции и, конечно, дошло до Кашгарии. Долго накопившаяся ненависть разразилась страшным избиением китайцев, в особенности в Кульчже и других городах Джунгарии.
В Кашгарии китайские гарнизоны кое-где еще держались в течении нескольких лет, но наконец их вытеснили окончательно и власть захватил энергический Якуб-бек, ташкентский выходец незнатного происхождения. Он быстро объединил страну, организовав значительную армию, отчасти вооруженную европейскими ружьями, по мере возможности водворял внутренний порядок и держал, китайцев в приличном отдалении.
Он держал себя вполне независимо перед соседями и принимал русские и английские посольства. Хотя это был в сущности тоже жестокий самодур, как большинство восточных владык, и кроме того ханжа, но, в сравнении с китайскими правителями и с ходжами, он должен был народу показаться в выгодном свете, тем более, что выказывал действительную силу.
Смерть его была сигналом к новому нашествию китайцев, которым народ, по обыкновению, охваченный паническим страхом, оказал мало сопротивления, и в марте 1878 года Кашгария в последний раз стала провинциею Небесной Империи, которая, впрочем, ненавистна кашгарцам, вследствие чего до сего времени народ волнуется периодическими слухами о появлении из заграницы то разных ходжей, то сыновей Якуб-бека, то русских, и вообще о предстоящем освобождении от китайского ига.
О внутреннем быте страны за этот период имеем довольно обстоятельные сведения, сообщенные главным образом европейцами и китайцами. В 1711 году Император Кан-Си послал находившихся в Китае ученых французских иезуитов Жарту, Фределли и Фабри в подвластную ему область Хами (Хамыль или Комуль, прежде Гаочан), для картографического изображения ее. Хамийский оазис этими патерами описывается в привлекательном виде, изобилующим хлебом, плодами и овощами. 
Торговли и промышленность продолжали процветать в В. Туркестане. Жившие в Сибири после Полтавского сражения пленные шведские офицеры познакомились там с приезжими кашгарцами и описывают, что они получают пропитание от торговли и ремесл и для торговли ездят в Китай, Индию и Сибирь, добывая там большую наживу. Академик Миллер во время пребывания на Иртыше в 1734 г. тоже видел там кашгарских купцов, доезжавших до Тары и Тобольска и привозивших золотой песок, урюк, кишмыш и различные сорта хлопчатобумажных тканей. К
итайское географическое сочинение Си-ю-вынь-сянь-лу, изданное в Пекине в 1778 году, говорит о Хотане, что там много добывается камня юй и выделываются прекрасные шелковые ткани; о Яркенде, что тамошний базар переполнен товарами и людьми, много там редкостей и драгоценностей, скота и всевозможных плодов; о Кашгаре и принадлежащих к нему городах, что там выделывают шелковые материи, золотые и серебряные вещи, отлично шлифуют юй, торговля процветает, урожаи обильные и жители зажиточны.
О письменности и науках источники вовсе умалчивают, за то китайская география упоминает, что жители не знают «ни фамилий, ни имен, ни родословий», что указывает на довольно низкую степень развития народа. Характер и нравы жителей. О жителях Комуля иезуитские ученые (1711 г.) отзываются, что «они считались храбрыми, выносливыми и искусными в телесных упражнениях, но непостоянными, вспыльчивыми и во гневе жестокими и кровожадными».
Это, правду сказать, единственное свидетельство о храбрости и физическом проворстве жителей В. Туркестана, притом оно относится лишь к одной небольшой области, и в некоторых других отношениях отличавшейся от остальных.
Напротив, шведские офицеры говорят вообще о жителях «Малой Бухарии» (так называлась тогда в Сибири Кашгария), что «военная профессия там совершенно чужда и каждый заботится только о собственных делах. Калмыкам уплачивают дань, и те, вследствие этого, оказывают им величайшее презрение».
Географ 1778 года передает, что туркестанцы любят охотиться с соколами и метко бьют зайцев палками, но стрелки они плохие. О хотанцах он говорит: «нравы жителей кроткие, простые, они откровенны и не преданы ни лени, ни лести, ни лукавству».
О яркендцах: «туземцы миролюбивы, китайцев уважают и преданы своим начальникам, малодушны, любят зрелища и пирушки; женщины прекрасно поют и пляшут и ловки на разные Фиглярства. Сильный угнетает бессильного и беки чрезвычайно корыстолюбивы».
О кашгарцах: «склонны к разврату и расточительности. Там много непотребных женщин, которые отлично поют и танцуют. Их содержат даже в домах людей очень почтенных». Вообще о жителях страны география эта отзывается: «очень любят крепкие напитки, напившись и наевшись засыпают и, проспавшись, напиваются снова... любят также и музыку... отцы и сыновья соединены союзами любви, до остальных же им мало дела. Брак допускается всякий, кроме с матерью или дочерью». 
Мир-Иззет-Уллах в дневнике 1812 года говорит о яркендцах: «жители очень трудолюбивы и состоят, большею частью, из торговцев; невольников между ними очень немного. Женщины не закрывают себе лица покрывалом». Что касается некоторых обычаев, употреблявшихся в прежние века, именно сожигание мертвых, сжимание голов новорожденных, то о них уже нет помину, напротив, упоминается, что мертвых хоронят в земле. 

VIII. Итоги.

Посредственность развития и исторической роли Кашгарцев. Причины, влиявшие на физические их качества. Незначительность борьбы с природою. Болезнетворные влияния. Условия, влиявшие на склад нервной системы и темперамента Кашгарца.
Физиологические причины настроения души и темперамента вообще. Сущность пессимизма. Влияние гармонического развития нервной системы на характер и ум. Причины склонности кашгарцев к зрелищам и празднествам. Физические условия образования темперамента кашгарцев.
Сравнение их с киргизами. Объяснение недостатка смелости и воинственности географическим характером и другими природными условиями страны. Причины появления у кашгарцев трудолюбия и честности. Условное значение наказаний. Нужда - родитель трудолюбия и порядочности. 
Причины развития разврата в городах Кашгарии. Параллель между работою мускулов и борьбой с нуждою, Причина незначительности умственного развития. Племенные условия. Условия со стороны численности народа и положения страны.
Причины исторические. Прогресс и регресс. Возможность скрытного развития первого. Накопление в исторических народах трудолюбия и миролюбия. Будущность кашгарцев. В наше время естественно-историческое, изучение человека более и более развивается.
Для объяснения социальных и исторических явлений народов наука чаще и чаще нуждается в помощи антропологии и этнографии, которые, в свою очередь, покоятся на других положительных науках. Вот почему я считаю уместным присовокупить к очерку Кашгарии еще особую главу, в которой постараюсь проследить влияние природы страны на историю и на физический и духовный облик кашгарца.
Хотя объяснение причин образования того или другого народного типа труднее описания его и вообще подобного рода вопросы до сих пор относятся к труднейшим задачам этнологии и истории, но, по крайней мере, возможно наметить общие контуры.
Из предыдущего уже можно было заметить вообще, что этот народ ничем особенно выдающимся не отличается, не смотря на то, что уже давно живет историческою и гражданскою жизнью. Он не переходил за черту посредственности и не может помериться с некоторыми другими азиятскими народами, оставившими за собою блестящий след.
Правда, в древности его предки Саки отличались, как мы видим, храбростию и были «искусными стрелометателями», но период этих воинственных доблестей продолжался недолго и даже во время его этот народ никогда не играл значительной роли, напротив, уже сражаясь с греками в рядах персидского войска, Саки были данниками персов.
Физические качества. Жители деревень, как мы видели, довольно хорошего телосложения и с хорошо развитою мускулатурою, хотя и они особенною силою, проворством и искусством в телесных упражнениях не отличаются, благодаря однообразию своих занятий и однообразию природы страны, на что я указал выше.
Самый климат не способствует происхождению сильного типа. Борьба с холодом, с ветром и другими метеорологическими явлениями положительно укрепляет организм. Хотя в Кашгарии зима существует, но во всяком случае температурная разность между летом и зимою далеко не так значительна, как наприм. в средней Европе и Сибири.
А где ветры, где снежные метели, крупные и частые переходы от сухости и влажности, от холода к жару, скачки в давлении воздуха и проч.? Все эти влияния, которые вредят больному организму в такой же мере увеличивают физическую эластичность и крепость племени, которое живет и приспособилось к природе страны, обилующей этими переменами.
С другой стороны, следует брать в соображение значительную пропорцию городских жителей среди населения Кашгарии. Города с их зловонием и пылью, с бедностью пролетариата, подовым развратом и наркотизмом ведут к физическому вырождению.
А все эти вредные условия возникли не вчера, напротив, они продолжаются уже очень давно. В прежние времена, по-видимому, разность заключалась лишь в том, что вместо злоупотребления опиума и гашиша существовало обыкновенное пьянство (не смотря на запрещение корана).
Склонность к сладострастию обнаружилась также очень давно. Затем весьма небезразлично распространение в этой стране зоба, который когда достигает такой степени, то более или менее ослабляет организм. Далее следует помнить, что довольно значительная часть жилых мест в Кашгарии имеет почву болотистую или окружена искусственными рисовыми болотами, что поэтому лихорадки, часто выражающиеся в различных скрытых формах, при совершенном отсутствии медицинской помощи и даже народной медицины, нередко хронически подтачивают здоровье жителей.
Немудрено же, что наприм. люди, живущие по нижнему Тариму и на Лоб-норе показались г-ну Пржевальскому бледными и апатичными. Наконец, быть может и неразборчивость в заключения кровных браков, о которой упоминают китайские писателя прошлого столетия, не осталась без вредного влияния.
Все вместе взятое показывает, что процент людей с физическим изъяном в этой стране должен быть значительнее, чем во многих других, не смотря на привычку к верховой езде, которая вообще благоприятна для здоровья. Темперамент.
Под этим словом следует понимать преобладающий вид душевного настроения, которое из весьма значительной степени зависит от физического здоровья, в особенности от органических процессов нервной системы. Многие думают, что веселое или печальное настроение души всегда зависит от действительных внешних причин, т. е. от радости или горя.
Между тем, есть еще другой источник радости и горя и едва ли не самый обильный - это состояние кровообращения и степени питания нервов, в особенности мозга. Процессы эти, незаметно для нас самих, дают душевному нашему миру ту или другую окраску, которую мы, вследствие недостаточной строгости наблюдения, весьма часто приписываем внешнему миру.
Вспомним, для примера, с одной стороны - то живое, бодрое настроение, которое вызывает холодное купание, гимнастика, умеренное употребление кофе, чая, хорошего вина и т. п., а с другой стороны, то угнетенное, тоскливое, мрачное и раздражительное состояние души, которое овладевает человеком после перепоя, при слишком частых половых удовольствиях, при застоях крови, при катарре желудка и т. п.
«Тоска» или меланхолия чаще всего имеет такую внутреннюю, скрытую причину и душевная боль, ею производимая, может быть из самых сильных и вести к так называемому беспричинному самоубийству. Столь вошедший ныне в моду пессимизм в основании своем тоже выходит из скрытой болезни мозга, а вовсе не из какой-то необыкновенной ясности мышления.
Именно наиболее великие философы и поэты не были и не будут пессимистами, а творения пессимистов представляют литературу вырождения. К сожалению, не всем читателям «философии отчаяния» известно, что патриарх новейшего пессимизма, Шопенгауер, был сыном человека страдавшего (не смотря на хорошую внешнюю обстановку) меланхолиею и лишившего себя жизни в припадке ее, и что черты лица на портретах самого Шопенгауера носят ясные следы раздражительности и тоски.
Словом, настроение души и темперамент есть как бы тот рубеж, на котором происходит таинственная связь души с телом: нервы и мозг относятся к телу, но некоторые из процессов, в них происходящих, выражаются не в виде физической боли или благоощущения, а в виде душевной печали, или, наоборот, веселья.
При гармоническом здоровья и привычках к напряженной физической деятельности и настроение духа преобладает бодрое, живое (предполагая, что нет особенных явных причин к печали). А такого рода качество основного чувства души, в свою очередь, отражается благотворно на многих других проявлениях душевной деятельности, которые у этого чувства заимствуют силу, в роде того, как звуки струн скрипки или гитары приобретают силу и звонкость от колебания воздуха в резонаторе, т. е. в кузове инструмента.
Поэтому, действительное горе и всякие невзгоды легче переносятся при подобном живом темпераменте. Его обыкновенно называют сангвиническим, хотя последний представляет лишь один вид того темперамента, который я бы назвал общим термином бодрого. Но об этом распространяться здесь не место.
Народ Кашгарии, как я заметил, не обнаруживает живости и энергии темперамента. Это в сущности не противоречит тому, что он, по словам некоторых прежних путешественников, любит зрелища, празднества, музыку, пляски и попойки.
При той бесцветности природы и всего быта, которую находим в этой стране, немудрено, что люди ищут общественных увеселений. Далее, обилие и сравнительная свобода и вольные нравы женщин, которые во все времена замечались в Кашгарии
И вообще заметно было, что в общественных увеселениях, попойках, угощениях, плясках и пр. существовал элемент разнузданности, который скорее указывает на привычку к ублажению плотских вожделений (о чем даже прямо упоминает Марко Поло, говоря о жителях Комуля), чем на проявление веселости нрава.
Неудивительно, что народ, значительная часть которого состоит из организаций более или менее слабых, не обладает и такою нервною системою, здоровье которой выражалось бы привычным бодрым и радужным расположением духа; напротив, здесь относительно часто встречаются субъекты, имеющие вид какой-то пришибленности.
Уже одна распространенность зоба ведет к таким последствиям. Люди, одержимые большим зобом становятся вялыми и угнетенными, самое соображение их медленнее и суждения нетверды. Понятно, что потомство их, хотя бы не страдало зобом, должно иметь известное расположение к душевной апатии. Подобное влияние имеют болотное худосочие и хроническое отравление нервов наркотическими веществами, сладострастие, да и вообще все те условия, которые препятствуют здесь развитию физически сильного типа, посредственно действуют и на нервно-духовную сферу.
Правдоподобно даже, что однообразие и бесцветность природы принимают в этом некоторое участие. Казалось бы, что киргизы, тоже населяющие пустыню, находятся с ними в одинаковых условиях. Но на самом деле и образ жизни, и самая природа их пустыни, далеко не сходны с кашгарскими.
Кажущаяся монотонность родины киргиза на самом деле не совсем такова и кроме того образ жизни его крайне подвижной, он то жарится в знойной степи, то поднимается к снегам и ледникам, то его сушит горный ветер, то мочит дождь, то несется он вихрем по привольной равнине, то ленится по опасным тропинкам над пропастями; то всеми силами защищает свое утлое жилище от нападения всезасыпающего и всесрывающего бурана, то переправляется в брод через бешеные горные реки.
Перенесется его войлочное жилище, меняется и разнообразится и вся обстановка. Завывания бурана, грохот потоков, облачный венец горных вершин, красота зеленеющих лугов, пестрота весенних цветов, таинственные тени лесов (который отнюдь не исключен из отечества киргиза), картины миража в знойной равнине, явления из жизни птиц и зверей, которыми богата его страна, наконец, случайности охоты и баранты, - все это доставляет такое разнообразие впечатлений, которое будит внимание я населяет воображение поэтическими образами, что в свою, очередь, отражается на расположении духа и складе темперамента.
При этом, кочевник подвергается разнообразным испытаниям, голоду, холоду, жажде, опасностям, усталости и пр., но, большею частию, все это бывает явлением проходящим, которое не только не успевает нанести организму постоянный вред, но, напротив, лишь шевелит противодействие его, так что в итоге получается не ослабление, а укрепление.
Например, хотя несомненно, что киргиз по временам голодает, но он редко этому подвергается хроническим образом. Сторона Тянь-шаня, где он кочует, богата, по крайней мере, травой и дает возможность сеять хлеб. Не хватает травы и топлива здесь, он отыскивает другое место.
Киргизы вообще народ бедный, но поставить их наряду с городским пролетариатом нельзя ни в каком случае. Точно также и гражданская их свобода никогда не была стесняема в том роде, как это случается с населением оседлым.
Например, в настоящее время некоторая часть кара-киргизов считается в китайском подданстве, но китайцы с ними обходятся до того деликатно, что не обложили их податью. Положим, что тут заведомо есть задняя мысль - именно желание уверить киргизов, что китайское подданство выгоднее русского, которое сопряжено с налогами, и образовать таким образом между китайскими и русскими пределами линию враждебного для России населения.
Но, не менее того, эта мягкость обращения обусловливается тем, что они в сущности ничего не могут поделать с этими горными птицами. Словом, бытовые условия киргиза таковы, что с одной стороны они требуют борьбы с лишениями и опасностями, с другой - не обрекают его на постоянное горе, на безысходную нищету, на рабство и т. п.
Они напрягают его силы, но не побеждают, не истощают их. К этому следует прибавить, что простота кочевой жизни предохраняет до известной степени от полового и наркотического разврата, по крайней мере те изысканные формы его, которые привились к населению городов Кашгарии, ему неизвестны.
В результате получается здоровый, цельный человек, с живым, веселым темпераментом, восприимчивым воображением, добродушным и приветливым, но не лишенным силы сопротивления характером. В своем месте я показал, что и в быту киргиза еще остаются многие pia desideria, но все же в сравнении с кашгарцами их далеко меньше.
Посмотрим теперь на кашгарца. Он приклеен ко дну глубокого ящика, которого стены составляют высокие хребты, бесплодные и пустынные со стороны Кашгарии, а самое дно тоже, большею частию, пустыня, каких мало встречается, по однообразию, по бедности произведений природы и по постоянству климата.
Глина, песок, солонцы, гребенщик, болото и камыш - вот что встречают глаза на сотни верст, а на горизонте безнадежная серая рамка скал. Из климатических перемен здесь человек не испытывает и половины того, что киргиз в своих горах. В течении большей части года здесь стоят жары, зима мягкая, ветров же и дождей почти совсем нет, однообразен и образ жизни.
В участках, годных к земледелию, занятия тоже весьма однообразны - проведение арыков, посев, жатва, наипростейший уход за садом, необходимейшие хозяйственные работы, вот и все. В городах, конечно, более разнообразия, есть ремесла и торговля, больше новизны и развлечения, но все-таки это в сущности большие деревни, от которых отличаются, однако, тем, что человеку здесь живется еще труднее, чем в деревнях.
Словом, мы видим при сравнении киргиза с кашгарцем, что различиям их типов соответствуют и многие условия, под влиянием которых образовались эти различия двух народов, принадлежащих почти к одному и тому же племени, ибо арийская примесь есть и у киргиз, хотя в меньшей степени.
Много правды в той теории, которая выводит духовные качества и исторические судьбы народов из условий природы, которою человек окружен. Но на практике часто грешат тем, что ищут слишком много непосредственности во влиянии природы, например, поэтические и художественные способности народов без дальнейших околичностей сводят на влияние прекрасной природы. Существуют, конечно, и такие влияния, но гораздо важнее те условия, которые заставляют человека напрягать свои силы в борьбе с ними.
Этим-то в нем вырабатывается та духовная почва, в которой всходят семена художественных веяний и в которой зарождается мысль. Есть страны, одаренные великолепной природой, но не породившие даровитого народа. Напротив, страны, где разнообразие и красота природы идут рука об руку с необходимостью борьбы всякого рода, дали наиболее выдающихся людей.
Свойства телесной организации и темперамента распространяются и на характер в тесном смысле снова, чего, впрочем, отчасти уже коснулись выше. Вообще я отвел такое большое место разбору условий, создавших телосложение и темперамент кашгарца, потому, что влияние последних на проявление духовной жизни и истории народа огромно и во всяком случае больше, чем это обыкновенно допускается.
Переходя к частностям, не можем не заметить, что недостаток смелости и боевого упорства, который встречается у кашгарца, в значительной степени зависит от физических условий. У нескольких авторов, писавших о Кашгарии, есть указания на эти качества ее жителей («малодушны», «плохие воины»).
Притом, вся история Кашгарии подтверждает, что жители ее не отличались воинственностью, хотя междуусобия и восстания бывали часто. Не только они никогда не были завоевателями, но и при нашествиях на них самих редко защищались с упорством, даже поддавались паническому страху.
К немногим примерам упорного сопротивления относится борьба восставших турфанцев против китайцев. Редкие и краткие периоды, в течении которых Кашгария выказывала воинскую силу и до некоторой степени импонировала соседям, совпадали с появлением одной энергической личности, а потом все возвращалось к прежнему.
Так было при Туглук-Тимуре, при Султан-Сайде и Якуб-беке. Последний, в добавок, даже не был кашгарцем. Весьма естественно, что при значительном проценте людей слабых и полубольных, трудно было выставлять достаточное число крепких солдат, а при непривычке к телесным упражнениям (кроме верховой езды), при недостатке быстроты и проворства, кашгарский воин должен был уступать свежему кочевнику. С другой стороны вялый темперамент ведет к недостатку смелости, упорства и душевной эластичности, и при слабых нервах легко поддается паническому страху.
Тем не менее, есть еще одна весьма важная причина, или лучше сказать ряд причин, по которым кашгарцу суждено было постоянно играть роль порабощенного. Причина эта также кроется в природе страны. В военной истории известны примеры, что даже храбрые войска, которые хитростью неприятеля были загнаны в какие-нибудь теснины без выхода, клали оружие или погибали.
Подобные теснины в большом размере представляет упомянутый ящик. Не смотря на большое протяжение страны, которое казалось бы противилось употребленному мною сравнению, она все-таки в сущности действовала в роде мышеловки.
В самом деле, уходить и разливаться вдаль - препятствовали исполинские стены, с трудными путями и перевалами, на которых еще в наше время беглецы погибали массами, основаться же в этих горах было немыслимо по их бесплодности, а там, где начинаются луга и леса, уже жили кочевые хищники, от которых пришельцам предстояло истребление или, по крайней мере, слияние с ними.
С другой стороны, внутри самой страны не было убежищ: ни леса, ни удобообитаемой горы, ни судоходные реки не могли принять и укрыть непокорных. Но и это бы еще не беда, если б не было третьего условия, именно невозможности сопротивления большими массами, другими словами, существовал недостаток единства, обусловленный географическим характером страны.
Не напрасно она называлась «Шестиградием» (а впоследствии Осьмиградием). Этим выражается дробление ее на отдельные центры, оазисы, разделенные большими бесплодными и неудобопроходимыми промежутками. Знаменитые полководцы, напр., Наполеон, часто разбивали сильнейшего неприятеля, нападая на отдельные части его войска и уничтожая их раньше, чем могло произойти соединение.
Кашгария в сущности всегда состояла из нескольких маленьких и беззащитных государств, разделенных пустынями с плохими дорогами и несудоходными реками, вследствие чего неприятелю, хотя бы не очень сильному, легко было раздавливать какой-нибудь город с его участками, а затем, усилившись добром и услугами побежденных, он двигался далее, для покорения остальных. Притом, вследствие тех же условий, отдельные участки мало соединялись общими интересами жизни.
В добавок, даже общее число населения, благодаря тем же природным условиям, по величине своей не соответствовало величине страны. Итак, вот условия, которыми отчасти можно объяснить частые завоевания, перемены правительства, а вместе с тем обезличение народа.
Но теперь следует обратиться в другую сторону. Не смотря на отсутствие воинской доблести, не смотря на некоторые привычки и внешние условия, подрывающие силу нервов и отчасти нравственность, в кашгарце, как мы видели, выработались и удержались два очень почтенных качества - трудолюбие и честность.
Родителем первого была, как и везде, нужда, с которой большинство этого народа борется уже давно. Вследствие пустынности территории, население ее уже в течении веков остается более или менее стационарным. Третья часть или половина настоящей цифры могла бы существовать безбедно, даже при малом труде, благодаря плодородию некоторых участков, рудному производству и пр.
Но эта грань давно уже перейдена и поэтому существующая цифра должна трудиться «в поте лица» и научилась дорожить каждым клочком плодородной земли и всеми средствами для удобрения ее. Когда народ бедный чувствует в себе воинскую силу и условия его страны способствуют набегам, то он скорее старается поживиться на счет других, он привыкает к набегам и становится разбойником.
Так было, например, с туркменами и арабами. У кашгарца не было этой возможности и он предпочел трудиться. Но кроме грабежа и разбоя бедность склонна искать выхода в воровстве и мошенничестве, которые доступны и слабому; между тем у кашгарца и этого находим мало, не смотря на развитие торговли, которое зачастую идет рука об руку с развитием в торгаше лукавства и плутовства.
Нет также двоедушия я подличанья, не смотря на порабощение. Чем объяснить это явление? Полагают, что страх перед строгостью наказаний, положенных мусульманским законом за воровство и мошенничество, удерживало от этих преступлений.
Например Якуб-бек за малое воровство и надувательство рубил руку, а за большое резал вору горло, как барану на бойне; все это делалось всенародно, а несчастные изувеченные с незажившей раной должны были ежедневно появляться на базаре для позора.
Положим, что подобные бесчеловечные истязания и казни должны были производить сильное впечатление. Подобная же расправа существовала уже за долго до него, во время домусульманского периода, как упомянуто выше, да и китайский закон не особенно мягок к ворам и плутам.
Но если б мы тут имели дело только с непосредственным страхом, то воровали и плутовали бы, по крайней мере, при всяком удобном случае, т. е. когда нельзя ожидать возмездия, напр. при отвозе товаров за границу, а между тем этого нет.
Отсутствие замков у дверей тоже чего-нибудь стоит. Есть наблюдения в науке, по которым дикие животные, напр. птицы, живущие в таких странах, куда раньше никогда не заходили охотники, оказывались настолько доверчивыми, что подходили к людям и падали массами под выстрелами их.
Напротив, молодые животные, родившиеся уже после посещения путешественниками данной местности, при первом посещении новых людей уже обращались в бегство. Стало быть, страх, испытанный стариками во время избиения товарищей их или ранения их самих, передавался их детям уже в виде постоянного качества, т. е. в виде осторожности.
Возможно, что и нравственные качества людей отчасти слагаются при подобных метаморфозах, что напр. уважение к чужому добру у кашгарцев сложилось под влиянием повторявшихся веками жестоких наказаний за воровство.
Что начало порчи было, это мы видела из отзывов некоторых путешественников, которые жаловались на плутов особенно в Кашгаре. Но далеко она не пошла и в этой остановке, быть может, - отчасти участвовали те строгие меры, при наследственной передаче впечатлений.
Впрочем, повторяю «отчасти», ибо по моему мнению есть другие, более глубокие источники нравственности, и современная теория наследственности далеко не все объясняет. Один из таких источников есть привычка к упорному труду, в свою очередь порожденному нуждою.
руд облагораживает душу, он, так сказать, вытряхает ее и вымывает из лея семена порчи. Вот почему собственно народ, ведущий большею частию терпкую и трудовую жизнь, почти во всех странах представляет нравственно здоровый элемент, а порча даже в странах порабощенных распространяется лишь на те слои, которые живут чужим трудом.
Так и в Кашгарии сословие беков действительно не уцелело, это народ жадный, жестокий и в то же время подличающий перед китайцами. Не даром уже в прошедшем столетии китайский географ писал: «сильный здесь угнетает бессильного».
Возможно, наконец, что порядочности кашгарского народа, т. е. большей массы, способствуют племенные особенности. Монголы и Тюрки, при воинских нашествиях своих, не раз наводили ужас на Азию и Европу, но, тем не менее, в основаниях характера их много добродушия и прямодушия, чего нельзя не заметить при ближайшем с ними знакомстве.
Кашгарцы, восприявшие столько тюркских и монгольских элементом, конечно, во многом утратили первоначальную свежесть и силу этих варваров, но все же национальная солидность нрава отчасти сохранилась. Что касается склонности кашгарцев к тяжбам и возмущениям, о которой пишут китайские географы прошедшего столетия и которая как бы подтверждается частыми переворотами, то я высказался уже выше о причинах этого явления.
Интересен вопрос, почему именно в Туркестане сладострастие, попойки и наркотизм сильнее развиты, чем в других восточных странах?
Последний в настоящее время очень распространен и в Западном Туркестане; но в Восточном его уже в прежние века заменяли попойки, которые на остальном Востоке были и остались исключениями; впоследствии от вина перешли к наркотикам.
Об изобилии вольного поведения женщин также давно упоминают и до сих пор ездят в Кашгарию за дешевыми женами, т. е. попросту за наложницами. С одной стороны, раннее развитие торговли повлекло за собою вольные привычки и разгул, как это всегда бывает в бойких местах и здесь тем более, что почти не было противовеса в виде воинских упражнений и походов, которые хоть на время отвлекают человека от наслаждений.
Затем здесь, очевидно, рано появился пролетариат на ряду с богатством отдельных лиц, а все это способствовало как и теперь, продажности женщин; людей имущих завлекало в сладострастие и разврат, на что, вероятно, и расслабляющие жары этой страны имели некоторое влияние.
Здесь уже в старину женщины были свободнее и существовал снисходительный взгляд на брачные грешки. Самая свобода женщин, вероятно, произошла под влиянием буддистских учений. При более здоровом развитии народных сил, в течения последующих веков она могла бы сделаться залогом процветания, но при стечении остальных невыгодных условий получилось обратное.
Нищета и порабощение, с другой стороны, повели к наркотизму. Когда нужда является перед человеком в таком виде, что с нею бороться еще возможно, то она, становится великою благодетельницею, приучая к труду и честности. Когда она слишком велика, то, напротив, ломает человека, увлекает его в разврат, рабство или преступление.
Словом, происходит тоже, что при избытке физического упражнения: умеренная работа мускулов увеличивает их силу и укрепляет здоровье, чрезмерное - ведет к атрофии, к спинной сухотке и другим болезням. В обществе, которое веками борется с нуждою, можно наблюдать рядом оба явления: с одной стороны вырабатываются скромные и честные труженики, и эти, к счастию, обыкновенно составляют большинство, а на периферии этой здоровой массы движется ободок противоположного свойства - люди падшие.
Впрочем, далеко не всегда так резко распределены эти различия между отдельными людьми. Нередко наблюдаются люди, которые вмещают в себе обе противоположности, т. е. рядом с выработанною веками трудовою энергиею и смышленостью в них обнаруживается сильная склонность к пьянству или сладострастию, или к болезням физическим, или преступлению и т. д.
Душа таких людей нередко представляет картину борьбы света с мраком. Часто побеждает последний, но при изменившихся условиях победа может остаться и за первым. Забота о том, чтобы облегчить ему эту победу, есть задача педагогического и социального воспитания. 
Умственное развитие. По некоторым арабским источникам, Кашгария в средние века произвела ученых по различным отраслям наук, но это, очевидно, были весьма посредственные величины, не оставившие за собою следа.
Уже не упоминаю о Европе, но даже если, например, пересмотреть подавляющий список светил арабской науки и поэзии (в том числе уроженцев Западного Туркестана), то напрашивается вопрос: почему Восточный Туркестан, бывший в постоянных сношениях с остальной средней Азиею, с Китаем и Индиею, не произвел ничего подобного, и почему до сих пор этот народ не обладает способностями, за исключением разве торговых, ремесленных и музыкальных?
Вопросы этого рода в настоящее время еще очень трудно поддаются удовлетворительному решению, но, вероятно, в этом явлении участвовали следующие причины. Не смотря на арийский корень, едва ли будет ошибочным считать кашгарцев скорее тюрками, чем арийцами, во всяком случае в них монголизма более, чем в жителях западных частей Азии, куда меньше проникло монголов; между прочим, следует вспомнить о форме головы кашгарцев, приближающей их к киргизам (тюркам).
Тюркские же и вообще монгольские народы пока не принадлежат к передовым. Европейские турки, не смотря на близость к ним цивилизации, до сих пор остались варвар
Монголы же, в особенности в лице китайцев и японцев, разлились и прилепились к низшим ступеням - торговле, ремеслам, к практическим знаниям и изобретениям. Положим, что и число жителей В. Туркестана никогда не было значительным, а чем больше народ, тем более вероятия порождения им выдающихся личностей.
Но все же это условие из маловажных. Мы знаем довольно примеров, где небольшие народы давали много талантливых, даже гениальных людей. Таковы были голландцы, греки, даже евреи, которые в древности многочисленностью еще не отличались.
Выгодное в торговом отношении положение страны и нахождение в ней некоторых минеральных богатств рано направили кашгарцев на путь торговли и ремесленного искусства, и всякие другие более идеальные пути развития заглохли.
Они даже занимались банкирскими оборотами, о чем, по крайней мере относительно Уйгурии, в тесном смысле слова, есть указания.Кашгария не была единым и могущественным государством, куда бы под влиянием каких-нибудь даровитых и сильных монархов стекались из далеких мест ученые и художники, книги (за исключением буддийских), редкие произведения искусства, ученые пособия и т. д.
Это - одна из вероятных причин ее застоя по части развития наук, тем более, что она бесчисленное число раз подвергалась нашествиям, порабощениям и переменам правления. Торговлю, земледелие и ремесла легче возобновлять после таких погромов, но истребление сокровищниц науки и художества и изгнание их представителей оставляет глубокие следы, даже в странах, где обнаруживались задатки высшего развития.
Тем более опустошения должны были низвести какую-нибудь Кашгарию. В настоящее время она решительно относится к странам, представляющим регресс, т. е. понижение благосостояния и развития. Торговля очевидно и значительно уменьшилась, отчасти вследствие открытия новых путей сообщения, особенно морем.
Эксплоатация рудного богатства приостановилась вследствие вышесказанных причин. Движения вообще меньше, чем когда-нибудь; народ предоставлен себе и тем незавидным образчикам, которые доставляют ему китайские подонки.
Говоря о регрессе, я, однако, должен оговориться, что, по моему мнению, при явном наружном регрессе в учреждениях, политическом строе и т. д., в умах народа в то же время может совершаться и нередко фактически совершается скрытый прогресс, т. е. созревают семена таких качеств, которые необходимы для прогресса, и при каком-нибудь значительном толчке извне или изнутри (в лице великого человека и пр.) они вдруг пускают ростки. Только этим можно объяснить, почему иногда варварское с виду государство в какой-нибудь данный момент надевает сапоги-скороходы и быстро догоняет цивилизованных своих братьев.
Так было, напр., с Япониею. Если б ее новейшие реформаторы были семи пядей во лбу, то и тогда она бы не ухитрилась сделать половину того, до чего дошел этот народ, благодаря накопившемуся в нем запасу прогрессивных душевных сил.
Особенно на два качества считаю нужным указать, которые вырабатываются веками, даже при самых грустных внешних обстоятельствах и совершенно незаметно для поверхностного наблюдения, а затем при улучшении внешних условий, вдруг привлекают к себе внимание, становясь подножием внешнего прогресса, который без них немыслим.
Первое есть трудолюбие или рабочая сила. Я уже высказался в другом месте, что эта сила, постепенное появление которой у различных народов подтверждается историею, есть одно из ясных доказательств нравственного прогресса человечества.
Так, напр., германцы, которые 1800 лет тому назад славились леностью и беспечностью, теперь один из трудолюбивейших народов, хотя многие другие качества их характера и теперь еще настолько сохранились, что напоминают описание Тацита.
Вообще, количество рабочей силы у народов распределено пропорционально отдалению их от кочевой или полукочевой жизни и пропорционально степени борьбы с нуждою и препятствиями, которые пришлось им выдержать.
Меньше всего ее у тех, которым всегда жилось привольно, среди благодатной природы и без стеснения. Другое качество, которое прививается человеку жизнью, есть миролюбие. Как бы ни смотреть на спор о возможности или невозможности вечного мира, но, при внимательном сравнении различных исторических периодов и различных народов, невозможно не придти к выводу, что не только внешние условия, но самое расположение к драке и ссорам у людей понемногу уменьшаются.
Не только видим, что именно дикие племена погружены в постоянные войны, но чем дальше глядим назад в свое собственное прошлое, тем чаще видим войны народа с народом, в одной и той же стране беспрестанные походы города на город, мало того, в одном и том же городе фамилии ополчаются на фамилии, улицы на улицы.
Отдельные лица то и дело выходили на поединок из-за причин, которые теперь возбуждают улыбку. Не по тому вообще драки стали реже, что они сопровождаются большим разорением, - напротив, прежние войны нередко влекли за собою большие бедствия, вырезывание целых городов и народов, опустения целых округов, эпидемии, уничтожавшие до половине и по две трети всего населения, и т. д.
И даже большее развитие ума не может быть единственным объяснением сравнительной редкости ссор и войн, а нужно принять, что и характер человека цивилизованного становится менее раздражительным и мы находим удовольствие уже не в том, в чем находили его наши предки.
И теперь еще есть люди, для которых ссоры составляют необходимую приправу жизни; они-то и доставляют нам мерило для суждения об обществе прежних времен, когда большинство его членов походило на этот отсталый и вымирающий тип.
Рядом с уменьшением частных драк и народных войн видим развитие в людях сознания общности происхождения. Народцы и народы, прежде считавшие себя друг-другу чуждыми и всячески настаивавшие на существующей розни в характере, языке и обычаях, - потом начинают замечать родственные между собою черты, что, конечно, совершается при участии науки и исторических событий.
Сначала объединяются государства, прежде состоявшие из отдельных маленьких государств и народцев родственного происхождения, потом начинают поговаривать о союзе родственных наций, напр. славян, латинцев, германцев.
А, наконец, придет время, когда и эти рамки покажутся слишком узкими, когда неприязнь, ныне столь часто возникающая между латинцами, греками, германцами или славянами, покажется нелепою и безнравственною, и племена эти начнут смотреть друг на друга, как на братьев по происхождению. Основание этому уже и теперь положено.
Языкознание и Антропология неопровержимо доказали, что все они представляют сучья одного мощного и благородного арийского ствола, разделившегося на побеги еще в глубокой древности. В смысле только что изложенного взгляда на развитие условий для прогресса, возможно, что и народ Кашгарии, не смотря на глубокий застой и отсталость, носит в себе семена для лучшего будущего и лишь ожидает освобождения от китайского режима, служащего в настоящее время представителем давно прошедших времен.
В отношении физического развития и связанной с ним свежести и живости темперамента и характера, кашгарец отстал от своего кочевого соседа. Но он его далеко опередил по части трудолюбия и даже миролюбия, а при иных порядках, при радикальном изменении социально-политического строя, он, вероятно, заметно подался бы вперед, что вместе с тем сопровождалось бы и улучшением физического типа. Уже одно улучшение санитарного состояния городов и преследование наркотического разврата было бы важным шагом вперед.
Правду сказать, даже в русском Туркестане на последнюю статью и на безобразие бачей до сих пор слишком мало обращают внимания, но есть основание допустить, что в недалеком будущем додумаются до этого. Уже в видах охранения общественного порядка необходимо принять какие-нибудь новые меры. Достаточно указать на то, что в Фергане нередко совершаются убийства «беспричинные», т. е. под влиянием одурения от гашиша. 

IX. Возвращение.

Отправление в горы. Встреча с караваном. Холодный ночлег. Диета киргизских лошадей. Убийственный ветер. Китайский пост. Пустынность природы Кокшала. Топка помощию стеариновых свечей и масла. Бедель. Ночлег у подножия его. Причины красоты вида с высоты. Сновидение. Выступление к перевалу. Крутой подъем к Урта-Кургану. Калоша джигита. Затруднения при подъеме на перевал. Крутость и высота Беделя. Сартовская женщина. Припадки горной болезни. Критическое положение над пропастью. Ночлег в юрте. Появление травы и изменение ландшафта. Характеристика высокого плоскогорья и влияние разреженного воздуха. Ущелье Кашка-су и трудный спуск. Ледники. Еловый лес. Путь по ущелью Зука и предвестники обитаемого места. Прибытие в Сливкину и в Каракол. Ощущения возвращающегося путешественника.

Утром 19-го октября мы оставили последнее жилье людское и отправились искать общества скал, снегов и облаков. Сначала бродили еще несколько времени среди опустелых полей деревни, потом вышли на горную тропу, идущую в северо-западном направлении, при ровном, но постоянном и заметном подъеме.
Очень высоких гор пока не видно было впереди, но горизонт застилался широкими зазубренными массами, выроставшими одна за другой, и конца им не было. Кругом ничего кроме темного камня, разве изредка лучен хвоща или колючего кустарника. Все мертво, сурковых нор по этой дороге нигде не видали и не встретили даже ни одной птицы.
Горные породы по пути к Беделю чаще всего встречаются сланцевые. Вообще в хребте Кокшал (Мушкетов) преобладают горные известняки. Камень, из которого состоит верхушка Беделя, оказался тальковым сланцем. Часов около 3-х по полудни подошли к крутому спуску в ущелье Уйтал.
Перед спуском направо от дороги стоит сложенная из камней заброшенная башенка или караулка. Ее аксакал наш называл Караул-Топе, по маршруту же г. Супаргулова, проходившего через Бедель в 1877 г., этим именем называется место по ту сторону Беделя.
Джигиты, впрочем, заявили, что на северном спуске с Беделя, верстах в 12-ти от верхушки перевала, есть холмик (между речками Бедель и Боз-Джал-Пак), который назывался Караул-топе или тюбе; караула, впрочем, никакого там нет и не было.
На дне ущелья, на левом берегу речки Уйтал назначен был ночлег. Спустившись туда, мы увидели, к удивлению и удовольствию нашему, разведенный костер и неподалеку от костра зеленую палатку, людей, хлопотавших около нее и развьюченных лошадей.
Это был шедший в Каракол кашгарский купеческий караван, который в следующие дни шел вместе с нами, но за Беделем отстал на целый переход. Высокие и крутые стены ущелья состоят из серого, голого конгломерата. На противоположном берегу реки растет жидкий и корявый тополевый лес, в котором караваны запасаются топливом на остальной путь.
По дороге здесь и далее вверх попадается, как единственный представитель растительности, темноцветный колючий кустарник бадаль (Lycium?). Он почти весь состоит из больших твердых шипов, листьев незаметно, но есть плотносидящие очень маленькие темно-красные ягодки кисловатого вкуса.
Пока раскидывали наши палатки, я заметил прошмыгнувшего внизу зайца. Солнце уже скрылось за стенами ущелья, и холод давал себя чувствовать. Всю ночь горел костер, около которого отогревался часовой и это затем повторялось еще четыре ночи сряду. Благодаря двум шубам, я спал в тепле, но вставать было куда как неприветливо; в моем коше было -2° R.
Затопили было печку, но толку от этого было мало, главная надежда в этих случаях на горячий чай и на шубы. Лошади на этом ночлеге уже питались одним тем кормом, который везли с собою. Оказалось, что джигиты никакого клевера не сочли нужным припасти и попросили у нас.
Так как им было вперед известно, что мы захватили запас только для своих лошадей и притом предстояло кормить из вьюка не день, а дня три по крайней мере, то я подивился их беспечности, но они прибавили «если нет лишнего, то можно и без корму».
Другими словами, киргиз в таких случаях игнорирует потребность в пище у лошади и все-таки уверен, что она его пронесет по таким местам, где не пройдет сытая и сильная деревенская лошадь. На этом и на следующем ночлеге мы им дали половину порции, а на третьем, именно перед переходом чрез Бедель, их кони по нашему мерилу все равно, что ничего не ели, однако, по ходу их никто бы этого не мог предположить.
Утро было ясное, но во весь этот и в особенности на следующий день нам дул на встречу убийственно резкий ветер. Трудно себе представить, до какой степени такой ветер, вольно гуляющий по обнаженным вершинам, обостряет действие холода.
Казалось бы, что значит температура в +1 или +2° при теплой одежде, а между тем под напором этого ветра мало-помалу можно совсем окоченеть. Я несколько раз садился в носилки, где, по крайней мере, нижняя половина тела защищалась кошмами, которыми они были выстланы, но все-таки не раз принужден был выходить и идти пешком, чтобы согреться.
Точно также спешивались по временам и казаки. В первый раз в эти дни они не пели, видно песни их застывали в гортани. Самая дорога становилась труднее и труднее. Она идет то по правой, то по левой стороне реки, то вверх, то вниз, то лепится по склону гор; препятствия ее состояли, главным образом, в нагромождении больших камней, которые местами достают лошадям до брюха, так что о дороге в общеизвестном смысле слова нет речи, и лошадям нужно много ловкости, чтобы не повредить себе ног.
Горы по бокам ущелья высокие и покрыты снегом до самого ущелья. В местах, где речка бежит стремительно, она еще была свободна от льда, в более тихих лед держал лошадей. Не доходя до половины, приходится останавливаться в укрепленьице, где живет 3 челов. китайских солдат, осматривающих билеты проезжающих.
На карте оно названо Ибрай, проводники же его называли Бырынче-караул. Это скорее пикет или караул, построенный из местного камня и снабженный небольшим двором с воротами, чрез который и надлежит проехать. Имелось ли у хвостатого гарнизона какое-нибудь оружие, неизвестно, - воины выходили по обыкновению без признаков своего звания, в синих кофтах и юбках.
Не веселое должно быть житье их в этом голом, холодном каменном гнезде, вдали от всего живого. Впрочем, на дворе пикета расположена кибитка нескольких киргизских семей, которые здесь находятся для посылок. Скот их кормится соломою, которую привозят на вьюках снизу, из ближайших деревень (т. е. верст за 40).
Дорогою во многих местах виднелись белые клочья ваты на шипах вышеупомянутого колючего кустарника: это шедший впереди нас караван пробирался между колючкой, оставляя на них след хлопка, который он вез в Каракол. Кое-где слышались крики рябчиков, и выводки этих птиц убегали от нас в горы.
Вероятно, они питаются ягодами колючки, иначе трудно придумать, чем бы могли они существовать в этой пустыне. Второй кочевой ночлег наш был в Ак-теке - закрытой с севера площадке, на берегу речки того же имени. Прибыли часа в 4 пополудни окоченевшими от не унимавшегося ветра.
На этот раз, как только поставили кош, я обратился к помощи моей печки, но держась вновь придуманного мною способа топки. Дров, т. е. точнее хвороста во-первых было очень в обрез; чтобы иметь их больше, требовалось бы больше животных, а с числом последних, в свою очередь, увеличился бы кормовой вьюк.
Кроме того, следовало иметь в виду возможность различных задержек и неприятных случайностей, напр. буранов и беречь топливо насколько возможно. Наконец, при ветре печка дровами очень трудно растоплялась и наполняла юрту дымом.
Поэтому я велел употреблять топливо только для костра, а сам обратился к более компактному горючему материалу, которого предвиделся остаток с излишком, именно к стеариновым свечам, к аптечному деревянному маслу, к спуску и к столовому маслу, которое мне поднес аксуйский аксакал.
Прежде всего я стал разогревать чайник стеариновыми свечами, для чего 3-4 огарка разом зажигались, и вода скоро достигала кипения. Если б не это, то я был бы в большом затруднении. Потом тот же способ был приложен к печке: на блюдечко клалось несколько огарков или несколько столовых ложек масла или спуска, туда же клок ваты, затем блюдечко вставлялось в печь и вата зажигалась.
Не смотря на раскаление печки, температура в середине коша не поднималась выше 2 или 3° R. и то только пока поддерживался огонь. В казачьей же палатке такая температура стояла сама по себе и притом удерживалась дольше, благодаря большему количеству людей, отчасти, впрочем, ее пригревал и костер.
Ради лучшего согревания я опускался на пол перед самой печкой, поворачивался к ней то боком, то спиной, даже садился на нее, подложив сырую кошму и таким образом удалось провести вечерние часы в относительном тепле, не спуская при этом, конечно, мехового пальто с плеч.
Правду сказать, не легко мне доставалось это препровождение времени, - я обратился в кочегара, весь вечер то и дело нужно было подливать или подкладывать, руки были в саже, голова тяжелела от сального чада. О раздевании или каких-нибудь занятиях в течении 5-6 дней и думать нельзя было.
Во время пребывания моего в Амурском крае, мне случалось быть в дороге в такие морозы, что херес замерзал в моем погребце, но такой постоянной борьбы с холодом не испытывал, потому что чрез какие-нибудь 2-3 часа езды следовал интервал на теплой станции.
И все-таки следует прибавить, что в путешествиях подобных настоящему, кошомная палатка или юрта представляет такую гарантию, которая может спасти проезжего. Великое ее значение в том, что она удерживает ветер, а в нем-то вся суть.
Хотя бы температура внутри палатки была такая же, как на дворе, но когда нет ветра, то при помощи шуб, чайника, даже без топки, можно жить. Кроме того, палатка защищает от снега, что тоже очень важно во время бурана. Когда одинокие джигиты проходят по этим пустыням, они обыкновенно имеют при себе полосу кошмы, в которую на остановках завертываются на-глухо и это им заменяет палатку или кош.
Кроме холода начинала заявлять о себе и редкость воздуха.
При движениях легко появлялась усталость и одышка, из чего можно было заключить, что мы уже поднялись на значительную высоту. Утром 21-го, когда я проснулся в коше, было -3°, а снаружи -5° В. и вскоре возобновился убийственный ветер, которому нужно было идти навстречу.
Часа через 2 хода мы прошли мимо рабата Агач-Акуль. Это заброшенный каменный пикет, в котором есть помещение для людей и для лошадей. Во время бурана он может служить убежищем, в особенности когда нет палаток. Здесь снег в самое теплое время еще сходит, но лишь местами, и то не надолго.
После полудня ветер, к общему удовольствию, стал стихать, солнце стало греть и в то же время мы, наконец, увидели начало конца: при одном повороте, откуда открывался вид на длинное русло ущелья, джигит № 1 вытянулся на стременах и, указывая рукой вперед, произнес: «Бедель!»
Мы увидели вдали внушительную конусовидную белую шапку, вставленную между двумя серыми массами. Казалось, можно бы и перевалить сегодня, но проводник отсоветовал, предлагая лучше отложить до следующего утра, и мы на другой день убедились, что совет был дельный.
- Направо от дороги, в закрытом логу, мы вскоре увидели выступивший несколько раньше нас купеческий караван, который также расположился для ночлега, хотя был только 2-й час в начале. Туда же повернули и мы. Дно лога было обнажено от снега, тогда как в главном ущелий уже не было свободного места.
Из этого лога течет речка Ак-теке, которая вместе с другой речкой, текущей из-под Беделя, составляет р. Уйтал.Скоро наш лагерь получил оживленный вид. У сартов уже стояла зеленая палатка, около которой, в виде вала и для защиты от ветра, располагались тюки с ватой. Несколько выше раскинулись наши палатки.
Кругом на различных расстояниях группами стояли лошади и лежали различные части вьюка. Костры задымились, лошади ржали, люди сновали туда и сюда, хлопоча кто над варкой пищи, кто над кормом лошадей, и т. д. В сартовском караване, между прочим, ехали 3 женщины, которые там хозяйничали; у нас, по обыкновению, кашеваром был Дементий, которому поочередно помогали казаки.
Сегодня шла у нас последняя мясная порция из купленного в деревне барана, другого достать там не могли, поэтому остальной путь предстояло идти на вегетарианской пище, - о чем, впрочем, люди, по-видимому, не тужили. С прекращением злого ветра, стало настолько хорошо, что все оттаяли, а когда насытились и стали пить чай, то людьми нашими овладело необыкновенное оживление, на что, вероятно, не без влияния оставался вид Беделя, обещавшего близкий конец скитания и возвращение в «Рассею».
Песня за песней выливались у казаков, одна другой веселее, юмористические рассказы Софронова, шутки и задушевный хохот перемежались, заглушая журчание бежавшей вдоль лога речки и шорох лошадей. Киргизских лошадей на эту ночь погнали в окрестные щели «кормиться».
Хотя кругом виднелись некоторые места, обнаженные от снега, но вообще горы представлялись совершенно голыми, каменными массами, где казалось не было и намека на корм. Лишь на следующее утро, когда мы проходили мимо одного такого места, я успел разглядеть, что там точно торчали кое-какие былинки, но, во всяком случае, они относились к настоящей траве так, как пух на лысой голове к настоящим волосам.
Наступили сумерки и голоса стали стихать. Над горой, возвышавшейся против нашего лагеря по ту сторону ущелья, взошла луна. Хотя она была в половине, но воздух был очень прозрачен и лучи ее разливали уже яркий свет. В третий раз за этот поход, я ее увидел прибывающею, - буду ли дома, когда она в третий раз нальется до полного круга?
Что нам скажет этот старый великан, которого облик мы увидели из ущелья? Терпеливо ли он даст веренице дерзких муравьев переползти чрез свою белую голову, или сдунет их и скомкает? Тишина и ясность воздуха позволяли надеяться на благополучный день.
Мы находились на высоте, вероятно, не менее 12.000 фут. над уровнем моря, поднявшись на исполинскую крышу, тянущуюся поперег хребта верст на 100 в приблизительно одинаковом поднятии, не считая нескольких еще более высоких башен, к которым относятся Бедель и его соседи.
Словом, этот горбик Тянь-шаня тоже нечто в роде «Крыши мира». Когда мы взойдем на высокую крышу, на башню или гору, то все лежащее внизу получает поэтическую окраску. Те самые деревья, поля, хижины, дворы, группы людей, стада и т. д., мимо которых вблизи проходим равнодушно, теперь становятся привлекательными линиями живописной картины.
Это так называемый «вид» с высоты. Но что такое собственно этот «вид», чем объяснить такое превращение будничной прозы в поэзию? Оно происходит у всех на глазах и, вероятно, поэтому считается делом очень простым. Между тем, процесс, благодаря которому даже очень обыкновенные люди вдруг становятся доступными воспринятию хотя бы слабого поэтического волнения, вовсе не так прост, и остается очень интересный вопрос: почему это так
Потому, что мы при этих условиях получаем разом гораздо большее число и большее разнообразие зрительных впечатлений, чем при отдельном рассматривании внизу; впечатления эти, сталкиваясь в душе, складываются в более высокую волну чувства.
Подобное этому мы видим во многих других примерах: одни и те же силы, будучи приложенными порознь, не производят того результата, который получается от одновременного их действия. Каков же должен быть вид с крыши мира и ей подобных высот об этом пусть рассказывают те счастливцы, которым удалось стоять на вершине Монблана в ясное утро, что, как известно, выпадает очень редко.
Что до нашей крыши, то никакая ясность дня не может помочь делу, потому что самый вид закрыт горами. Но что недоступно глазу физическому, то видит глаз духовный - воображение. Одно сознание того, что вы находитесь так высоко над матерью - землею, как немногие из ваших братьев, что миллиарды людей копошатся далеко внизу, действует подобно необыкновенному виду и настраивает душу торжественно.
Нечто подобное овладело мною в этот тихий лунный вечер, накануне перехода чрез ребро исполинской перегородки, поставленной между Азиею и Европою. Ибо я надеюсь, что каждый, кто побывал в таких странах, как эта окраина Китая, согласится считать Европою даже наше новорожденное Семиречье.
В таком настроении возвратился я с прогулки по ущелью в свой холодный подвижной кабинет и принялся за вечернее занятие, т. е. за топку печки. Когда она раскалилась, я присел перед нею на кошму и хорошо согрелся, хотя не надолго.
Сквозь щели, остававшиеся около печной трубы, ко мне еще проникали пучки лунного света. Голоса утихли, люди улеглись «с петухами», слышались только шаги часового, рокот речки и отдаленный дай Кривого, производившего обычную вечернюю рекогносцировку около лагеря.
Мало-помалу я почувствовал дремоту и незаметно очутился в области сновидений, которые составляли как бы продолжение являвшихся мне перед этим размышлений и проходили передо мною в удивительной ясности и связности.
Мне представилось, что я поднялся на воздух и, несомый невидимыми крыльями, возвратился назад и летел над печальными равнинами Кашгарии. Пустыни за пустынями проходили подо мною; вот сыпучие пески, белые солончаки, тамарисковые бугры, болота, темные мертвые деревни, города с мрачными, пыльными улицами.
Я видел ряды земляных нор, в утробе которых шевелились покрытые лохмотьями человеческие существа. Предо мною проносились грязные трущобы с валяющимися в дремотном одурении курильщиками, далее мрачные застенки, клетки с подвешенными умирающими людьми, связанные, плачущие девочки в свадебном наряде, лачуги, набитые умирающими горячечными...
Все исчезло, я высоко поднялся и чрез мгновение увидел внизу наш лагерь, у подножия Беделя. Меня повлекло дальше, я увидел под собою те, сотворенные от века, башни, которые еще предстояло нам победить. Я летел над пропастями, над мрачными ущельями, где в это время мирно спал горный дух, далее над снеговыми полянами, над темной щеткой лесов, над бурным потоком, я спускался ниже и ниже и, наконец, увидел знакомый мне край. Вот широкая водяная чата, тихо сияющая при лунном свете, мирный городок, почтовые станции, хутора, деревни.
Далеко светятся их окна, в окнах рисуются горшки с цветами, кипящие самовары, мелькают краснощекие детские головки, широкие плечи в цветных рубахах, улыбающиеся женские лица, слышится кругом мычание коров, говор людей, хохот, звуки гармоники...
Опять предо мною горы, я несусь быстрее, вот засияли в лучах луны белые головы двух одетых темными лесами великанов, а у ног их засверкало много огней. Я узнал город, который видел в последний раз в жаркое летнее утро.
Над широкими прямыми улицами, над освещенными луною садами, над светящимися рядами окон светло я мирно разливается звон вечернего колокола. Но вот на углу площади один дом... я почувствовал, что меня туда влечет. Вижу знакомые комнаты, светло там и должно быть тепло.
«Что же меня держит, почему не могу, наконец, взойти в мой дом и почему меня никто не встречает?» вырвалось у меня..., но вдруг прозвучало около меня «назад!», все исчезло, меня охватил холод, я несусь в пространство и - просыпаюсь, ежась действительно от холода.
Есть мусульманская легенда, по которой однажды ночью ангел, разбудив Магомета, потребовал его к Богу и улетел с ним. «Магомет в эту ночь имел 99 бесед с Богом, а между тем, когда ангел его принес назад, то даже еще не успела вытечь вода из кружки, которую он опрокинул при пробуждении.
Почти в этом роде случилось со мною, ибо когда я очнулся, то огонь на блюдечке еще не совсем погас, - значит, прошло всего минут десять с тех пор, как я подливал масло в последний раз. А сколько я успел увидеть видов за это время!
Дюшалью рассказывает, что когда ему однажды, во время путешествия по экваториальной Африке, пришлось терпеть голод, то во сне пред ним проносились все те кушанья, которыми его угощали на прощальном обеде в Лондоне. Подобно этому, и мне стали рисоваться картины света и тепла в то время, когда я опять начинал леденеть.
Отчасти же сновидение это составляло отголосок того, что встречалось мне по ту сторону Тянь-шаня, и того, что предстояло увидеть на нашей стороне. Повозившись еще некоторое время с печкой, я лег пораньше, под защитой мехового пальто и енотовой шубы, благодеяниям которых я обязан тем, что и эту ночь провел в относительном тепле, не смотря на то, что она была самая холодная во весь поход, и что влияние печки очень скоро исчезло; в 6 часов утра, когда я проснулся, в юрте было -7½° R. У казаков, напротив, было +1½°.
Утро 22-го было ясное и тихое и предвещало благополучный переход. В 7¾ ч. мы выступили. Сначала дорога идет по ущелью, вдоль плотно замерзшей речки. Здесь груды громадных камней чередовались со снегом, который местами хватал лошадям до брюха, но был, к счастию, замерзший, так что большею частию держал лошадей, хотя они все-таки кое-где проваливались и выкарабкивались с трудом.
Потом начался крутой и необыкновенно длинный подъем на предгория Беделя. Скатерть тропинки, по которой мы поднимались, здесь ровна и снегу почти не было, но самая тропинка идет по краям крутых склонов, над глубокими пропастями, извиваясь многочисленными оборотами, по случаю крутизны.
Кто подвержен головокружению при взгляде с высоты, тот должен здесь принять всякие предосторожности, иначе он может свалиться с лошади, а последнее в некоторых местах тропинки могло бы стать роковым. Некоторые уже здесь поднимались пешком, ведя лошадь в поводу. Оба каравана перемешались, кто как доспевал.
Я был в числе передовых, урядник Трофимов спешился и просил позволения поддерживать мою лошадь на наиболее сомнительных местах. Когда мы добрались до более отлогого места, я обернулся назад и посмотрел вниз. Картина стоила того, чтобы полюбоваться: более 50 ездовых и вьючных лошадей вместе со спешившимися людьми изображали, как бы исполинскую змею, выползающую из бездны.
Солнце обливало, нас ярким светом, и небо, как и при поднятии на Таш-рабат, вследствие редкости воздуха и отсутствия облачности, стало темно-голубым. Во время подъема термометр показывал еще -6°, но, благодаря отсутствию ветра, нам было тепло.
Место, откуда я смотрел, представляет начало площадки, на которой расположено заброшенное глинобитное укрепленьице Урта-курган, в котором во время Якуб-бека содержалось человек сто гарнизона. Люди менялись каждые 2 месяца, по случаю трудности службы: они страдали сильными головными болями, вследствие редкости воздуха, влияние которой вскоре обнаружилось и на нас.
Первый фельдшер Байгулов почувствовал такое головокружение, что едва усидел на лошади; так как этот припадок появился не во время подъема, а уже на площадке, где ехать было неопасно, то его следует приписать исключительно действию уменьшенного атмосферного давления.
От Урта-кургана дорога поворачивает направо, идя почти в горизонтальном направлении по продолжению упомянутой площадки, представляющей уступ у подножия последней высокой стены Беделя, на перевал которого затем тропинка поднимается так круто, что кажется издали отвесною.
Направо от уступа глубина, но с довольно отлогим склоном. Все сплошь покрыто снегом, который по дороге, впрочем, не глубок. Когда мы ехали по сказанному уступу, у джигита № 1 каким-то образом свалилась с ноги калоша и покатилась в глубину, но остановилась саженях в 2-х от дороги.
Казаки стали над ним трунить, полагая, что он теперь поедет с одной калошей. Но он им не доставил этого удовольствия. Не слезая даже с лошади, он молча направил ее вниз и спустился, пробираясь наискосок до калоши. Правда, что здесь снег был лошади до колена и довольно вязкий, а склон отлогий, но все-таки для непривычного глаза казалось бы неудобным совершать верховую прогулку в такое место. Наконец, мы у поворота к самому перевалу.
Перед нами возвышалась стена, по самому скромному расчету футов в 200, на гребне которой виднелась каменная караулка, а подле нее узенькая горизонтальная полоска, куда направлялись кое-какие следы по снегу. Это и был перевал. Стена так крута, что средним счетом можно считать наклон в 42 - 45°, что, как известно, очень трудный подъем, в особенности для животных. К этому следует прибавить, что почва ровная и единственный упор, который находят ноги, это вязкий снег и выстоящие местами камни.
Самое крутое и гладкое место последние 2 - 3 сажени. Хотя и на эту стену местами поднимаются зигзагами, но не везде это возможно, и во всяком случае этот подъем так труден, что по временам, т. е. когда снег перемежается со льдом, он безусловно бывает недоступен, без помощи сверху.
В виду этого, в прежнее время в упомянутой караулке жила часть Урта-курганского гарнизона, которая была обязан втаскивать вьючных животных помощью арканов. При китайских же порядках все это оставлено. К крутости и высоте подъема присоединяется редкость воздуха, вследствие всего этого верховые, даже порожние, лошади карабкались вверх с большим трудом, через каждые 5 - 6 шагов переводя дух.
Половина наших людей поднималась одновременно со мною, другие позади, одни верхом, другие пешком. Не легко было, впрочем, и пешим. Мою лошадь опять держал за уздцы Трофимов, а на самом крутом месте спешился даже наш философ-джигит № 1 и пошел подле меня, поддерживая лошадь.
Вьюк и купеческий караван были еще далеко позади. Большинство наших людей почувствовали головную боль, которая, впрочем, на самом перевале понемногу прошла. Я, наоборот, чувствовал себя легко до перевала, но благодаря долгой проволочке на нем (о которой скоро будет сказано), мало-помалу появилась у меня сильная боль головы, которая продолжалась до ночи.
Было 10 час. утра, когда мы взобрались на перевал. Он представляет небольшую площадку, шагов в 6 шириною, лежащую между развалившеюся караулкою и обломками скалы, которая еще превышает перевал. Из этих-то обломков взял я образчик, оказавшийся тальковым сланцем.
К сожалению, с этой столь возвышенной точки, благодаря нагромождению гор и извилистому ходу ущелий, вовсе нет живописного вида, которого бы можно было ожидать. Море белых верхушек - и больше ничего. Утро все еще оставалось тихим, так что легкий мороз в 1½° R. вовсе не чувствовался.
Небо в это время местами представляло легкую прозрачную облачность. Облака эти были конечно перистые, которые плавают очень высоко, обыкновенные же облака могли бы быть ниже нас. Высота Беделя до сих пор, на основании приблизительного расчета, считалась от 14.000 до 15.000 фут. над уровнем моря, но по барометрическому определению Н. М. Пржевальского (осенью 1885 г.) он возвышается на 13.700 фут.
Впрочем, не мешало бы еще несколько определений, для выведения средней цифры, так как состояние атмосферы имеет влияние на искомую величину. Сам я, к сожалению, не имел возможности запастись инструментами, потому что сборы мои были слишком неожиданны и скоропостижны, притом я сначала не предполагал возвращаться через Бедель, по Нарынскому же пути высота перевалов уже была определена раньше. Наивысшие точки пиков Кок-шала, по приблизительному расчету К. А. Ларионова, достигают 16.000 - 17.000 фут.
Давно уже мы были наверху, а вьюк все оставался, внизу. Долго тянулись различные части каравана, под горой по горизонтальному уступу, но как только они подходили к повороту перевала, то начиналась с лошадьми такая же беда, как с верблюдами под Таш-рабатом.
Измученные уже во время прохождения по каменистому ложу ущелья и по первому подъему, вьючные животные, не смотря на всевозможные усилия погонщиков, стали насовать одна за другою. Некоторые поднимались, беспрестанно падая на колени и с непомерно длинными паузами для отдыха, другие ложились набок и вовсе не могли быть понуждаемы далее.
К последним относилась большая часть лошадей нашего вьюка. Время проходило, а все-таки толку нет. Если б при таких условиях поднялся ветер, то положение в таком месте и при разобщении с вьюком, было бы довольно сериозное. Наконец, наши же молодцы нас выручили.
Младший джигит, Дементий и 4 казака (двое оставались при лошадях наверху) стали спускаться вниз по несколько раз и притаскивали на плечах различные части вьюка, чтобы облегчить лошадей. В одно из таких путешествий Дементий не мог удержаться на крутизне и покатился вниз, но удержался за выступающий камень.
Что это был за труд, можно было заключить из того, что уже однократное восхождение, без всякой тяжести, составляло трудную задачу, я видел чего это стояло купцам, которые почти все поднялись пешком, задыхаясь и красные, как из бани.
Труднее всего было их женам, особенно одной, которая, благодаря варварскому обычаю и нелепой ревности мужа, даже при этих обстоятельствах не решилась снять своей плотной занавески, вследствие чего еще более страдала от недостатка воздуха.
Вся эта занавеска промокла уже от ее дыхания, грудь высоко поднималась, бедная женщина топталась на одном месте, не зная как одолеть последнюю крутизну, и никто не подавал ей помощи. Оказалось, что между стоявшими уже на перевале был и ее супруг, который наблюдал за нею с высоты величия. Узнав, что это он, я потребовал через переводчика, чтобы он, по крайней мере, позволил ей снять вуаль.
Он покачал головой с угрюмым равнодушием. Меня взорвало. «Яман!» (дрянь) крикнул я ему и приказал немедленно подать помощь жене. Тогда он соблаговолил спуститься и подать ей кнутовище нагайки и, таким образом, поднялся вместе с нею
Во время хлопот с вьюком одна вязанка дров покатилась в пропасть и остановилась на такой глубине, что доставать ее никоим образом нельзя было. 3½ часа прождали на перевале, наконец, кое-как подняли лошадей и мы тронулись. Купцы справились несколько раньше нас, вероятно, их вьючные лошади были лучше.
Сначала спуск довольно отлогий, но потом дорога идет по такому месту, что чуть было со мною беды не случилось. Пробираться приходится по крошечному уступу (карнизу), проходящему на половине высоты между высокой стеной и глубокой пропастью.
Уступ при том сам имеет наклон к пропасти и на этот раз был покрыт рыхлым, настолько глубоким снегом, что трудно было ощупывать дорогу. Не смотря на бешеную головную боль, я должен был сидеть верхом, но при первых шагах заметил, что лошадь моя, у которой нога была ранена во время прохождения по камням, стала скользить, чему конечно способствовало и то, что снег спекался под копытами.
В виду этого и в надежде облегчить головную бол, я слез и пошел пешком, но тут попал из огня в полымя. Я вез с собою пару валеных сапог, которые не понадобились во всю дорогу, но в это утро я их надел, на случай могущего подняться ветра. В эту минуту пришлось мне раскаяться в том.
Выпуклое дно валенок препятствовало ощупывать почву при опускании ноги, и при этом условии нога неминуемо скользила. Я чувствовал невозможность пройти по этой тропинке, не соскользнувши с нее, особенно при нетвердости, которую сообщала моим шагам гнетущая головная боль.
Соскользнуть же с дороги в этом месте было равносильно падению в пропасть, потому что наклон с горы ниже тропинки в этом месте очень круг, градусов в 60 или более и удержаться на нем не было никакой возможности, а пришлось бы покатиться до самого дна.
Даже допуская, что снег предохранил бы от ушиба при падении, то уж выбраться из этой бездны, на дне которой притом снег выше головы, было бы безусловно невозможно. Словом, это был самый для меня критический момент всего похода.
Я, конечно, сообразил, что необходимо снять валенки и пройти в одних сапогах, но это было делом, при данных условиях, очень нелегким. К счастию, подоспел на помощь мой верный и проворный Дементий. Стоя сам на краю пропасти, но крепко упершись одной ногой, он таки ухитрился стащить с меня валенки и надеть вместо них резиновые калоши, в которых идти было гораздо легче. Таким образом, я, ведомый за руку шедшим впереди джигитом, кое-как пробрался по этому месту, а идти пришлось таким образом с ¼ часа.
Лошади все пробрались благополучно. Потом мало-помалу дорога стала такою ровною, какою мы ее давно не видали. Она шла по дну долины, которой левый бок покрыт снегом, а правый более или менее оголен. Я сначала опять поехал верхом, но потом из-за головной боли, принужден был сесть в носилки.
С 1½ часа (время оставления перевала) до полуночи мы шли безостановочно, стремясь найти для ночлега обнаженное от снега место, где бы была вместе с тем и вода. Местность, где дорога становится ровною, относится уже к хребту Сары-чат. Нагорное плато Сары-чат возвышается на 11.800 фут. (Ларионов).
По долине, которою идет дорога с перевала Беделя, течет и речка Бедель-су (которую не следует смешивать с упомянутою одноименною, текущею к югу). Бедель-су впадает в Иштык или Истык, который представляет один из притоков Джанарта.
Вообще, дорога от Беделя к Иссык-кулю идет на с.-з. и лишь ненадолго уклоняется к в. В долине Бедель-су она несколько раз встречается с рекою, идя отчасти по берегу ее, особенно по правому и в нескольких местах пересекает ее. Было еще два небольших перевала.
Между первым и вторым дорога в одном месте огибает карниз, с левой стороны которого такая стремительная пропасть, что с дороги нельзя рассмотреть дна ее. Самый карниз представляет изрядный косогор. Место это названо Келен-Тайга.
К счастию, в это время нам уже светила луна, а без нее было бы плохо. На дне пропасти течет речка Бедель-су. По карнизу я шел пешком, ведомый под руки джигитами. После еще раз пришлось идти подобным же образом. Второй перевал был неприятен, подъем его очень труден для лошадей.
Последние часы этого вечера шли ровными долинами и степями, покрытыми снегом, и, наконец, измученные усталостью, в полночь пришли в лог Иштык, где есть место, обнаженное от снега, и хорошая вода, т. е. речка и ключ.
Здесь имеется небольшая каменная загородка, а в ней мы застали поставленную юрту, в которой тлел сухой навоз (кизяк) вместо костра. Юрту эту нарочно привез, как оказалось, знакомый наших любезных джигитов и сам он меня встретил, приглашая погреться.
Юрта, положим, была таковою только по названию, вся в дырах и без купола, но все-таки, когда ее покрыли кошмами из нашего вьюка, в ней можно было провести ночь. Как волки мы накинулись на нашу провизию, в том числе и я, у которого лишь к этому времени прошла головная боль.
Бедные лошади тоже крайне нуждались в отдыхе и пище, у многих из них были сбиты и ранены ноги, и они не ели целый день, а лошади джигитов, как сказано было, не первый день держали диэту. Здесь уже оказался небольшой подножный корм и табун наш отправился туда.
Мы сделали в этот день, вероятно, не менее 50 верст, да еще каких! Купеческий караван мы потеряли из виду. Он в темноте где-то отстал, остановившись, вероятно, раньше на ночлег. Утром в юрте было -2° R., день опять был ясный и тихий.
Ландшафт стал больше приветливым, дорога шла все время широкими плоскими долинами, горы были ниже и мягче. Все было покрыто довольно глубоким снегом, но по бокам гор из-за снега уже сквозила довольно густая пожелтевшая трава. Блеск этих снежных полян при ярком солнечном свете был так силен, что мы все время жмурили глаза.
Плоскогорье, по которому лежал наш путь и которое лежит между хребтами Сарычат и Терскей-Алатау, относится к самым высоким местам, хотя при взгляде на низкие горные колпачки, поднимавшиеся там и сям, и на густую травяную растительность, выглядывавшую из-под снега, можно было бы вообразить себя в каких-нибудь низменных степях.
В нем различают местность Ак-Ширяк, Арабель, Ак-бель, Тожеке-бель и др. Чрез последний мы прошли. Оно возвышается на 11.000-12.000 фут., поэтому подъем на перевал Кашка-Су, который мы прошли на следующий день и который имеет 12.300 фут. (Пржевальский), совсем незаметный.
Такие высокие места называются киргизами тютек. В виду того, что это плоскогорье производит прекрасные луговые травы, сюда перекочевывают в средине лета, по обыкновению не более, как на 1г/а-2 месяца, и при том с соблюдением известных предосторожностей, по случаю редкости воздуха.
А именно людей слабых и беременных женщин сюда не пускают, точно также жеребята и жеребевые кобылы оставляются внизу, так как замечено, что первые часто околевают, а вторые легко выкидывают. Мало того, наблюдают, чтобы самые случки производились внизу, ибо здесь они, большею частью, остаются без последствий.
Вследствие большой высоты здесь даже летом бывают снежные бураны, и это вместе с холодными ночами, в свою очередь, заставляет сокращать время пребывания здесь кочевок. Трава здесь невысокая, но отборная, и вообще страна эта все-таки не такая угрюмая пустыня, как можно бы заключить из некоторых описаний.
Так, по речке Тожеке, где был наш ночлег в этот день, ростет в изобилии кипец (Festuca sp.) - небольшая травка, считающаяся первоклассным кормом для скота! Довольно водится здесь и зверья. Есть заяц, лиса, волк, горный козел, олень, серый, бурый и черный медведь; последний, говорят, бывает черным только до 2-х лет, потом делается грязно-желтым.
Из птиц беркут, утка, гусь и проч. О змеях и насекомых киргизы ничего не могли сказать. Что касается геологического состава, то в этом плоскогорье (по Мушкетову), встречаются каменноугольная, девонская, силурийская и архейская системы (филиты, кристаллические сланцы и пр.)
В сумерки мы дошли, наконец, до лога Джаак, где не было снегу и есть ключ и хорошая трава. Это место одно из наиболее высоких на этом плато, и, действительно, одышка, легко появлявшаяся при усилиях, напр. при поднятии чего-нибудь с пола, подтверждала мне это, да и холод был чувствительный. В этот день мы сделали добрых 40 верст.
Лог Джау-Джурек (где останавливался г-н Супаргулов) мы прошли, оставив его назади, верстах в 5-ти. Он также был покрыт снегом. 24-го утром в моем коше было -5° R. С этого ночлега до деревни Сливкиной, в которой можно было считать конец нашего скитания, оставалось верст 70, притом очень трудной дороги.
Но близость жилого крова была большою приманкою и я решился употребить все усилия, чтобы одолеть этот переход за один раз, тем более, что погода продолжала нам благоприятствовать, а этим следовало пользоваться, особенно в виду того, что ущелье Кашка-Су, которое предстояло пройти, славится буранами.
В 7 часов утра мы были готовы к выступлению. До ущелья местность так ровна, что мы большую часть ее проехали быстро; с полчаса я мог скакать в галоп, да и вьюк не очень далеко отставал, не смотря на довольно глубокий снег.
Влево от дороги виднелись перевалы Барскоун и Зукы, через которые летом идет караванный путь, так как на Кашка-Су, чрез который путь короче, есть озеро, препятствующее проезду, когда оно не покрыто льдом. В 10 часов мы вступили в ущелье Кашка-Су, в котором бились до 2-х часов.
Длинное, узкое и извилистое ущелье это было покрыто глубоким снегом, так что лошади, бродя в нем по брюхо, передвигались с большим трудом. Джигиты заметили, что такого обилия снега еще не было, когда они проезжали в первый путь.
Значит за несколько дней перед тем были сильные бураны, которые совпали с ранними метелями, гулявшими по всему Семиречью в течении целой недели. Выступи мы днями 5-ю ранее из Аксу, путешествие наше чрез Бедель и Кашка-Су было бы, вероятно, не особенно благополучным.
Пока мы тянулись ущельем, вихрь несколько раз принимался крутить снежные облака но не надолго, это как бы были снисходительные напоминания о том, что он мог бы обойтись с нами гораздо хуже. Озеро Кашка-Су-куль лежит между высокими обрывистыми скалами; оно было до того основательно засыпано снегом, что нельзя было даже заметить его присутствие.
За ним тотчас и самый перевал, которого подъем не заметен, он собственно обозначается лишь тем, что после этого начинается спуск. А спуск этот такой, какого до сих пор еще не видали. Уже на перевале к снегу присоединились огромные камни, отчасти скрытые под снегом, что еще более увеличивало трудность прохождения.
Одна из наших лошадей попала-таки ногою под такой камень и упала. Ее высвободили после большой проволочки и хлопот, но она хромала и пришлось ее пустить порожняком; была, к счастию, запасная. Обыкновенно, при спусках даже с очень высоких гор (напр. на Кокшале) бывает так, что, как бы ни были круты, неудобны или опасны некоторые места, но они перемежаются с более отлогими и удобопроезжаемыми.
Здесь же природа как бы желала не давать путнику отдыха. Спуск в одинаковой крутости продолжается более 2 часов к ряду. Снег мало-помалу исчезает, но это не улучшает дела. Извилина сменяется извилиной, а глаз все видит впереди те же крутизны, загроможденные большими острыми камнями и обломками льда, те же тропинки, лепящиеся по ребрам гор, над глубочайшими обрывами, те же крутые скаты, местами в добавок подернутые ледяною коркою.
Много раз приходилось спешиваться, но даже пешком случалось падать. Перешли речку в брод чрез речку Кашка-Су. Скалы высочайшие по обе стороны, далее вниз уже обнаженные от снега. В одном месте по обеим сторонам ущелья нижняя часть стены его представилась, как бы состоящею из какой-то сизо-беловатой породы камня: это были ледники, первые, которые нам встретились.
Вообще в Тянь-шане ледники больше попадаются в местах, где есть леса, т. е. где больше влажности. Далее вниз еще в нескольких местах по стенам, над дорогой висели большие глыбы льда. По Кашка-Су часто встречаются ярко-желтые, желто-красные и кирпичные конгломераты и песчаники.
Около 4-х часов по полудни дошли мы, наконец, до более ровного и широкого ущелья, по высоким стенам которого представилось нечто давно не виданное - густой еловый лес, восходивший до самых высоких ребер горы и казавшийся издали черно-бурым.
Это, значит, мы спустились приблизительно до высоты 8.000 фут. Скоро дорога уклоняется несколько влево, т. е. к з., и Кашка-Су впадает в р. Зукы (Джуука), вдоль берегов которой потом долго приходится идти по высокому и густому еловому лесу.
Трудности прохождения здесь местами чрезвычайные. К бесчисленным и огромным камням присоединяются пни, стволы деревьев и частые переходы в брод чрез Зукы, представляющую уже довольно крупную и быструю речку, русло которой, в свою очередь, завалено каменными глыбами.
Трудность пути несколько облегчалась лунным освещением. Не смотря, однако, на усталость и на нескончаемые препятствия, на меня повеяло чем-то родным в этом живописном ущелье. Группы высоких, стройных елей, разнообразно освещенные луною, одна за другою принимали нас в свои объятия, тихо шевеля верхушками, как бы говоря: «здорово!, где пропадали так долго?»
Спутники мои, по-видимому, поняли этот привет: с самого вступления в лес песня их гремела с небывалою еще энергиею, прерываясь лишь по временам на трудных местах перехода. Лес стал редеть и, чу!... к пению казаков и шуму потока присоединились новые звуки, - то тут, то там стал раздаваться лай киргизских собак, и по направлению лая их можно было разглядеть вдали огоньки, дымок и темные контуры юрт и людей.
Теплее стало на сердце и песня казаков звучала еще громче. Когда мы выбрались из леса на равнину, то поехали рысью, не смотря на сильную усталость. Лошадей уж не нужно было погонять, они бежали, как будто только что выступили с ночлега.
А вот в отдалении послышался перекатный лай такого большого общества собак, какого не бывает в кочевых аулах - это значит мы приближаемся к русской деревне. Наконец, вот и она! По обеим сторонам потянулись чистые уютные домики, в некоторых уже было темно, в других окна еще светились.
Один из казаков, которого посылали вперед, здесь нас встретил и повел в отведенную квартиру. Когда я вошел в избу, было 10 часов. Скоро радушная хозяйка подала самовар, молока, яиц, всякого печенья, а у входа с любопытством столпились мужички, посмотреть на неожиданных странников.
Проснувшись утром (25 октяб.) от крепкого сна, я стал оглядываться, точно ли я наконец очутился в настоящем доме. Точно! я лежу в светлой, чистой я теплой комнате с досчатым полом, с толстопузой печью, с картинками по стенам, а на улице слышно гаканье гусей и уток, смех ребятишек, русский говор людей.
Сливкина большая зажиточная деревня на южном берегу Иссык-куля, представляющая в своем населении целый букет великорусских переселенцев - тут есть: пермяки, воронежцы, тамбовцы, пензенцы, вятичи и т. д. Все это обжилось здесь и народ живет припеваючи, только жалуется на недостаток сбыта.
Отсюда до города Каракола 36 - 40 верст, которые я проехал на лихой тройке, в солнечное тихое утро. На полях еще стояли неубранные скирды хлеба, то и дело виднелись киргизские стада, по дороге встречались то русские, то дунганские телеги, то верховые киргизы, с одной стороны виднелась гладь озера, с другой - горы с синеющими лесами.
А вот предстал уютный городок, с густыми пожелтевшими садами и аллеями, весь облитый утренним солнцем. Это - Каракол. Какой пленительной идиллией показались мне деревенские картины, какими чертогами дома моих каракольских друзей! Каким-то сиянием была окружена для меня вся эта обстановка мирной оседлой жизни и привычек цивилизованных людей.
С чувством, которое мною овладело в это время, я могу сравнить разве ощущения конвалесцента, который после долгой болезни и затворничества, в первый раз выехал на прогулку и радуется каждой травке, каждому камню, каждому встречному лицу.
Кто прав, - он или окружающие его здоровые, которые видели все эти предметы каждый день и смотрят на них равнодушно? Кто прав, - юноша, пристально и с любопытством вглядывающийся в явления жизни и наслаждающийся красками: ее, или старик, считающий все суетным, потому что его ничто не радует, не согревает?
Если мы, вследствие притупления привычки, не чувствуем прикосновения рубашки к телу, из этого не следует, чтобы ее действительно не было; отсутствует только наша восприимчивость. Предметы внешнего мира кажутся нам таковыми, каковы мы сами.
Под влиянием гармонического состояния души, вызванного музыкою, мы часто смотрим глазами примирения и участия на людей и на предметы, к которым в другое время равнодушны или неприязненны. Когда нам после долгого лишения возвращаются те блага, с которыми успел сродниться культурный человек, в нас зарождается подобная же гармония чувств.
Ощущения обновленной души настолько справедливее ощущение притупленной и завядшей, насколько изображения в светлом и гладком зеркале вернее изображений в потускневшем или надтреснутом. Застывать в самоуслаждении и квасном восторге - конечно, не может быть назначением человека, напротив, вверх и вперед лежит ему путь.
Но бывают события и положения, которые невольно заставляют нас оглядываться назад и вниз. Так бывает, когда мы на время окунемся в омут низших форм человеческой жизни. Из глаз наших не исчезнет тропа, ведущая к верхушке горы, но, по крайней мере, поглядев вниз, мы сознаем, что одолели уже многое, и эта мысль дает нам новые силы...
В Караколе я расстался с казаками, которые отправились в Нарын, а я, продав вьюк и лошадей, через 2 дня поехал на почтовых в Верный, не замечая на этот раз однообразия станций и почтовой езды.

Комментарии.

1. Главный город Семиреченской области. 
2. Рисовых полей здесь до сих пор немного; разведением его занимаются дунгане Токмакского уезда.
3. Оттуда старинное название Верного - Алматы.
4. Строки эти были написаны до катастрофы, постигшей город Верный и некоторые другие места Семиречья в мае 1887 г., но, тем не менее, я и теперь считаю, что землетрясения не составляют препятствия для заселения этого края. Ничего нет грустнее мысли о внезапном разрушении цветущего города, подвергшегося, как бы действию бомбардировки, а безвременно погибшие жертвы как бы обвиняют наших пионеров в слишком поспешном занятии новых стран. Но первые впечатления не могут дать верного понятия о сущности дела.
Туркестан (к которому примыкает Семиречье) всегда был театром периодических землетрясений, что, однако, не помешало ему быть искони населенным и богатым краем. Беда лишь в том, что русские, как недавние пришельцы, еще недостаточно знакомы с местной природой и поэтому не приняли надлежащих предосторожностей при постройке домов, что впредь конечно будет иначе.
Известно, что даже во время последней катастрофы деревянные дома не пострадали. Строить здесь из дерева уже давно запрещено, за малочисленностию лесов, но есть способы, при которых каменные стены укрепляются перекладинами настолько, что они не падают при землетрясениях
Так, в Пишпекском уезде, дунганская деревня, в которой избы были построены в этом роде, осталась цела в 1885 г., в то время как соседние русские деревни были разрушены. Кроме того, не следует строить многоэтажных домов.
5. Буам есть испорченное слово Бомо, что по-монгольски означает «прорыв».
6. Когда мы находились внизу в темном колодце
И я еще созерцал его высокие стены...
7. Северцов. «Путешествие по Туркестанскому краю» 1873 г.
8. Он и Кочкара, сливаясь, образуют реку Чу.
9. Нарын ничто иное, кань начало Сыр-Дарьи. В Средней Азии нередко одна и та же река носит различные названия в различных местах своего течения.
10. Существует проект перенесения Нарынского укрепления в это место. Оно действительно лучше первого во многих отношениях.
11. Даже в лесистых частях Тянь-шаня нет лесу на такой высоте.
12. К ее припадкам, впрочем, относится уже и безотчетная тоска, которую я у себя замечал по временам.
13. По 3-м определениям Н. Ф. Петровского, сделанным помощию точки кипения инструментами Негретти и Зомбра и с расчетом степени влажности воздуха.
14. Тот и другой относятся к семейству карповых и замечательны ядовитостью своих внутренностей, особенно печени, которую поэтому и выбрасывают во время кухонного приготовления. По верхнему течению рек рыба вообще мельче, чем внизу.
15. Мушкетов. «Туркестан». 1886.
16. Оно имеет только одно небольшое неудобство, обнаруживающееся при дальних походах: сидение слишком твердое, но это может быть легко устранено.
17. Около Туругарта (по Столичке) преобладают массивные известняки и третичные песчаники. Вообще между Чятыр-кулем и Кашгаром различают три геологически различные горные цепи: северная и отчасти средняя состоят из древних осадочных, южная, самая низкая, - из новых третичных пород. В северной части средней, впрочем, замечают базальты и третичные породы.
18. «Записки» Зап.-Сибирск. Отдела Географ. Общества. 1886 г.
19. Языки киргизов и сартов представляют разновидности его, так что те и другие понимают друг друга, хотя бывают недоразумения.
20. Надпись эта, как я узнал после, изображает имя и титул того начальника, который нанял данного солдата на службу.
21. Кальян этот весь медный, состоит из чубука и небольшого ящика, вмещающего все приспособления, т. е. трубку, резервуар для воды и ящичек для запасного табаку.
22. Здесь, как и во многих других местностях Внутренней Азии, лёсс играет роль нашего чернозема. Лёссовая глина, представляющая серовато- или беловато-желтую массу, состоит из мелко-землистой глины, мельчайшего песка и углекислой извести.
Вся масса проникнута множеством мельчайших трубочек или пор, происшедших от истлевших растений. Благодаря прекрасному механическому смешению частей и выгодному процентному содержанию солей, лёсс при орошении очень плодороден. (Пржевальский. Из Зайсана в Тибет. 1883.)
23. Ягода ее съедобна.
24. Марко Поло, наприм., только похвалил сады и виноградники, о зданиях же или каких-нибудь замечательных сооружениях совершенно умалчивает. (Землеведение Риттера. Восток и Туркестан).
25. Кроме плова и пельменей приготовляется шурпа и тута, первая есть бараний суп с зеленью, вторая крошеное мясо с вермишелью.
26. Наибольший длинник был в среднем 18,02, наибольший поперечник 15,67.
27. Замечательно, что в Кашгарии почти вовсе нет евреев. Сарты, которых я спрашивал о причинах этого явления, отвечали, что не знают, но прибавляли с улыбкою: «да и хорошо - что их нет». В Кашгаре до моего прибытия было два еврея, но и те эмигрировали в Россию.
28. См. Моравицкий. «Наркотические вещества, употребляемые населением Ферганской области», в Трудах Общества Казанск. Естествоиспытателей. 1886 г.
29. Сущность его в том, что на женщину, впервые родившую ребенка, надевают рубашку с больших вырезом посредине и косы расплетают надвое.
30. Описание это сообщено мне Н. Ф. Петровским. Самому мне не пришлось видеть пляски.
31. Ее тоже называют ситар.
32. Именно средним счетом необходимо 9.
33. Русские серебряные деньги берут почти везде. Кашгарская серебряная монета или «тенга» очень грубой чеканки, стойкостью всего в 10 коп. сер. и чуть ли не на половину фальшивые, поэтому много возни при размене. Кроме того, есть мелкая медная монета. 
34. Табачная трубка, употребляемая простым классом во всем Китае (до нашего Уссурийского края), состоит из короткого рогового чубука, нефритового мунштука и крошечной медной трубочки, в которую входит щепотка табаку. Чугунная трубка для опиума имеет некоторое сходство с флейтой.
В некотором отдалении от нижнего конца насаживается полушаровидная металлическая чашечка (трубка), которая вся закрыта, за исключением крошечного отверстия в средине; на последнее насаживаются кусочки продиравленного опиума, так чтобы канал его соответствовал отверстию чашки.
35. Этот мост с мечетями разделяет привилегию сооружения из жженого кирпича, но вообще построен он незавидно.
36. У Ша («Очерки верхней Татарии, Яркенда и Кашгара» Роберта Ша. 1872 г.) этот эпизод рассказывается несколько иначе. Но так как наш вариант исходит из уст лиц, близко знавших участников убийства и отыскавших даже термометр убитого, то я расположен думать, что он вернее.
37. В Туркестане и Семиречье летняя парадная форма заключается в кителе с погонами, но при орденах.
38. Образчиком самовосхваления могут послужить рассказы, ходящие между здешними китайцами о недавних подвигах китайского воинства против французов: одних французских генералов перебито ими 1,200.000 челов.
39. «Язык дан человеку для того, чтобы скрывать мысли».
40. В самом Кашгаре больных раком мне не приводилось видеть, но судя по описанию Н. Ф. Петровского тех случаев смертельной болезни желудка, которые ему представлялись, нужно думать, что это быль рак. В последствии я сам видел одного такого больного в деревне.
41. «Кашгария» p. 29.
42. Между прочим, в г. Верном, который славится лихорадками, половина последних обязана своим происхождением подпольям.
43. По маршруту г-на Куропаткина выходит, в сложности, около 445. Но мой расчет составлен по сравнению с теми, сколько мне случалось проезжать верхом по почтовой дороге. С моим счетом соглашались и казаки.
44. Кашгарский оазис в длину распространяется верст на 70, в ширину на 50.
45. Смерили наши казаки.
46. По мнению г. Вилькинса, сопровождавшего посольство г. Куропаткина, это объясняется тем, что кожистые листья тугрика высыхают еще на дереве и ломаются и ветры разносят их в виде пыли (Куропаткин p. 12). Однако, я видел много лежащих на земле желтых листьев, которые, конечно, хоть отчасти остаются в почве.
47. Путешествие на Лоб-Нор. 1878 г.
48. Налево от дороги несколько поодаль идет лог, содержащий воду и густо заросший кустарным талом, тополями, джидой и колючкой (янтак). Лог впадает в рукав Кашгар-дарьи.
49. Она сделана одним из верненских фотографов, ездивших в Кашгар.
50. Мне самому, впрочем, не встречалось зобатых, в то время, как в Аксу они попадаются чуть не на каждом шагу.
51. Запас масла возобновился, благодаря любезности С. А. Петровской, и оно хорошо держалось, не смотря на теплое время. В Аксу, и то лишь у аксакала, мне удалось достать еще запас этой драгоценности, но уже в
топленом виде. Оно, впрочем, почти целиком получило совсем иное назначение, о чем расскажу ниже.
52. Довольно большое селение в 2-х переходах от Аксу.
53. В ней же останавливался за год перед тем И. М. Пржевальский.
54. Рис нередко дает сам 40, а пшеница сам 20.
55. Такой же самый я подарил шестилетнему сыну аксакала.
56. Вице-губернатор, хотя по месту ниже губернатора, но чин имеет одинаковый с ним, поэтому их обоих называют здесь дао-таями, вследствие чего я не раз сбивался, о котором из них идет речь.
57. Так умер несколько лет тому назад молодой и здоровый киргиз Джилты-Бай, поднявшийся в горы, которые простираются к северу от Кокшала. Известны и некоторые исторические примеры смерти от редкости воздуха; такова была судьба Султан-Саида, одного из могущественнейших правителей Кашгарии (XVI столетие). Во время возвращения его из похода на Тибет он умер около Каракорума «от сгущения крови».
58. Город на высоте 4.400 фут., по Пржевальскому.
59. Тем не менее, меры, принятые в предыдущем году уездным начальником, г. Колпаковским, по случаю приближения г. Пржевальского, показывают, что и в это время года содействовать возможно. Часть посланных тогда на встречу киргизов назначались для того, чтобы сделать дорогу по ущелью Кашка-су сколько-нибудь удобопроезжаемою.
60. Туркестан в геологическом отношении, И. В. Мушкетова, 1886 г.
61. Кашгария, стр. 17.
62. Petermans Mittkeilungeu, Erganzungsheft № 52 Ostturkestan 1877. Сведения ботанические, сообщенные в этом томе, взяты из описания д-ра Белю, сопровождавшего экспедицию Форсайта.
63. Военно-Медицинский журнал, 1878 г.
64. Сведения о торговле чрез Нарын и Ош сообщены мне Н. Ф. Петровским; цифры о торговле чрез Бедель заимствованы из дел Каракольского уездного правления. О размере движений на Кульчжу и на Тибет, в сожалению, сведений не имею.
65. Petermans Mittheilungen, Ost-Turkestan. 1877.
66. Происхождение дунган не совсем ясно. Сами они себя считают потомками воинов Тимура, будто бы оставшихся в Китае и смешавшихся с китайцами. Но это убеждение лишено исторических оснований. Они веры мусульманской, но язык и одежда их китайские. Тем не менее, между китайцами и дунганами постоянно существует антагонизм, а кульчжинские дунгане, переселившиеся в русские пределы, смертельные враги Китая. Дунгане вообще народ честный, трезвый, трудолюбивый и храбрый.
Вероятнее всего, что они произошли от Юечи или Гетов, именно от той части, которая не приняла участия в нашествии гетов на Восточный Туркестан, а осталась в нынешних западных провинциях Китая, около города Синин-Фу, но под наплывом китайцев мало-помалу смешалась с ними и окитаилась. Тем не менее, к ним проникла мусульманская религия чрез Кашгар, что и сделалось источником антагонизма между ними и китайцами.
67. Пржевальский. От Кульчжи за Тянь-шань и на Лоб-Нор. 1878.
68. Риттер. Землеведение, перевод Григорьева, 1873, Т. II.
69. Очерк этот составлен мною, главным образом, по переведенному В. Григорьевым и значительно им дополненному соч. Риттера «Восточный Туркестан» 1873 г. I и II; но кроме того я заимствовал некоторые сведения из книги г. Куропаткина.
70. Предположения Григорьева относительно возможности раннего духовного развития арийцев В. Туркестана довольно рискованные. Он основывает их, между прочим, на том, что однородное с ними население по Оксу и Яксарту «всего этого уже достигло в древности, стало быть и восточные их соплеменники, находившиеся относительно всех условий в процветанию, преимущественно путем торговли, в таком же выгодном положении», не могли, будто бы, оставаться чуждыми этих благ.
С таким же правом, можно бы вывести, что нынешняя Кашгария, фактически остающаяся варварской страной, должна бы стоять наравне с Русским Туркестаном и Семиречьем, Или почему Россия XVI и XVII столетий, соседившая с разными странами Западной Европы и населенная людьми того же племени, однако, в сравнении с Западом пребывала в поразительной отсталости?
71. Трудно сказать, откуда именно взялись эти Уйгуры, которых названием впоследствии называлось население В. Туркестана: пришли ли они с народом юечи, с хуннами или, сами по себе; во всяком случае, в виду того, что «Уйгурами» назывались и турки, а равно и по языку их следует отвести к тюркской ветви монголов, которая и вошла в состав народа В. Туркестана.
72. Григорьев считает невероятным, чтобы такая обширная страна вмещала всего 300.000 населения. Но каждый, кто сам побывал в этой «обширной стране», поймёт, как мало ее обширность соответствует числу пропитываемых ею жителей, что и подтверждается цифровыми данными настоящего времени. Возможно притом, что в то время число жителей было меньше прежнего, вследствие предшествовавших переворотов и войн.
73. См. мою монографию «Киргизы» в изд. Зап.-Сибирского отдела Географ. Общества, 1886 г.
74. Население этого восточного владения было полукитайское, по происхождению и некоторым обычаям. Владение Гаочан приблизительно соответствовало полосе от нынешнего Хамыля до Урумчи и Харашара, к юго-востоку от Кульчжи.
75. При встрече знаковых они друг перед другом склоняли колена.
76. Слово Уй-гур означает союзник, вследствие чего этим именем назывались несколько народов тюркского происхождения.
77. Риттер-Григорьев, гл. I, стр. 144.
78. От слово «таран» - землепашец.
79. Не только алкоголь, но кофе и чай при неумеренном употреблении производят тоску, в особенности же опиум, гашиш и пр.
80. Периодическое умеренное голодание (при условии последовательного достаточного питания) не только не вредит, но ведет к увеличению питания и укреплению сил, как доказал я экспериментальным путем (Biologisches Centralblatt, 1887, Mai u. Iuni).
81. Повествования Геродота и Птоломея о доблестях Саков относятся к периоду, когда собственно кашгарской истории еще не было, народ был, по-видимому, еще не смешанный к вообще об условиях его тогдашнего быта нам почти ничего неизвестно.
82. Исключение представляют леса около Марал-баши. Там с грехом пополам даже могли бы кормиться стада беглецов листьями туграка, - по крайней мере, наши лошади ели их.
83. К семитам, как известно, относятся арабы и евреи и, может быть, египтяне.
84. Ее также называют Бедель, так как она течет из подножия этой горы на юго-восток.
85. Роль пола в таких палатках тоже играет кошма.
86. Место это называется Бэс-курган.
87. Место впадения называется Ак-теке-чат.
88. Киргизы, как и другие мусульмане, носят круглый год кожаные калоши, которых назначение вовсе не состоит в защите ног от холода (см. выше).
89. На основании любезного сообщения, сделанного Н. М. Пржевальским, вследствие моего запроса.
90. Буквальный перевод «сноха прямо ногу не поставит», иносказательно - опасная для баб дорога.
91. На карте, приложенной к сочинению г. Куропаткина, этот хребет называется Кыргызник-Алатау.
92. «Бель» означает верхушка.
93. Даже для здоровых здесь не совсем безопасно. Вышеупомянутый Джилты-Бай умер на этой высоте.
94. Une grande partie de la region, comprise entre le Terskei-Alataou au nord et le Kock-Chal au sud, forme une large plaine ou sirt, revetue de gres, de marnes bigarees, de gypses et de couchos salines, parsemee de flaques d’eau et n’opprant qu’une herbe rare sur les isthmes, qui separent les cavites des marais et des lacs: les voyageurs, qui traversent cette redoutable contree, ou les templetes de neige ne sont pas rares meme en juin et juillet, trouvent a peine entre les marais un endroit favorable pour у planter leurs tentes (Elisee Reclus. l’Asie Russe, 1881, page 357).
95. Обозначаемый на картах ледник Петрова остается значительно правее караванного пути.
96. Западные ветра проникают на Иссык-куль чрез седловину между Заилийским Алатау и Александровским хребтом, северовосточные - чрез седловину Санташа; место встречи этих воздушных течений, которое и есть место наибольшего образования туч, находится у восточной половины озера и там горы лесисты, а у западной безлесны (Северцев. Путешествие по Тянь-шаню).

Источник:
Н. Л. Зеланд. «Кашгария и перевалы Тянь-Шаня». Путевые записки». Записки Западно-Сибирского отдела Императорского Русского географического общества. Книжка IX. 1888 год.