«Озеро Зайсан почти все лежало в китайских пределах, а граница к северу от него шла по Иртышу до устья Нарыма, а потом по этой речке и по вершинам Алтая. Так как соседями нашими у этих рубежей были китайцы, то не было ни надобности, ни прямой возможности переходить эту границу, вдоль которой уже устанавливалась значительная торговля, достигавшая, напр., в Чугучаке до 1.200.000 р. в год. Но в 1860 году был заключен в Пекине трактат, по которому вся эта граница подлежала переделке или по крайней мере пересмотру и точному обозначению на местах.»

М. И. Венюков. «Исторические очерки России со времени Крымской войны до заключения Берлинского договора». 1855 – 1878 г.г. Том 1.

Разграничение с Западным Китаем 1869 год.

Пользуясь позволением императора правления Цянь-Лунь кочевать на востоке от озера Балхаша, киргизы начали постепенно распространять свои стойбища и далее в восточном направлении. Чтобы остановить поступательное движение киргизских племен на восток, удержать их от перехода вовнутрь Западного края, т. е. Тарбагатайского и Илийского округов, и, в то же время, оградить безопасность и спокойствие в крае, китайское правительство находило необходимым расположить на западных пределах своих владений пикеты или караулы, заняв их местными войсками.
Все караулы разделены были на два отдела:
1). Пограничные, по направлению которых делались объезды или осмотры границы. Эти пикеты имели для нас особенную важность в том отношении, что ими как бы определялась западная граница, назначенная самим китайским правительством для своей империи. А потому эти пикеты называются постоянными (чан-чжу-карунь) и никогда не переносятся с одного места на другое.
2). Переносные, или отводные пикеты, поставленные, большей частью, в начале XIX столетия для надзора на время в каком-либо глухом месте или для захвата некоторых местностей степной территории, принадлежащих киргизам, для чего эти пикеты и были выдвинуты за линию постоянных пикетов.
Понятно, что переносные караулы, как показывает и самое их название, переносились с одного места на другое или выставлялись только на известный период времени, например, на летние месяцы, а потом снимались. Вследствие чего образовалась впереди постоянных пикетов новая цепь передовых караулов.
Эта двойная линия пикетов в особенности резко выделялась на той части пограничного пространства, прилегающего к западным пределам Китая, которая образует собою зайсанский участок границы, т. е. местность, лежащую по северную и южную стороны озера Зайсана.
Так, от г. Чугучака к северу шли две линии пикетов: одна от Шиботу и Больцир шла через Бургусутайский проход от Шиботу и Больцир шла через Бургусутайский проход в Тарбагатайских горах прямо на север через пикеты: Улан-Булак (Чиликты), Чаган-Обо, Одон-гол (Уйдене), Кууламан (Улясуту), Ган-чиган-модо (Кос-Агач) и Олан-булак (Кизыль-каин) к р. Черному Иртышу, который пересекала при пикете Маниту-Гатул-Хан (Ак-Тюбе) и затем следовала в северо-восточном направлении в следующем порядке: Галчжор-баши, Табэн-Больцир, Чингистай, Урлу, Циндагату, Укэк, Гаруту, Ойхор, Сойок и Кок-Нор.
Передовые же, или переносные пикеты, расположенные от Чингистая на запад, были следующие: Нарын, Кулан-ацзирха, Хони-Майлаху (на правом берегу р. Иртыша) и Хой-Майлаху (против него, на левом берегу Иртыша). По-видимому, местное китайское начальство в Чугучаке еще с давнего времени, с целью распространения своих владений, решило возвести цепь передовых пикетов, которая от Тарбагатайского хребта направлялась на северо-запад и, огибая с западной стороны озеро Зайсан и Белый, или Нижний Иртыш, пересекала последний при пикетах: Хой-Майлаху (тарбагатайского ведомства) и Хони-Майлаху (кобдинского ведомства).
Переходя затем в долину реки Нарыма и Верхней Бухтармы, цепь передовых караулов соединялась с линией постоянных пикетов при пикете Чингистай. С возведением передовых караулов в описанном направлении прирезывалась к китайской территории восточная окраина нынешнего Кокпектинского округа, находившаяся во время заключения Пекинского трактата в сфере русского влияния.
Еще с начала XIX столетия, китайцы, чтобы установить свои права на эти земли и упрочить свое влияние на местных киргиз, начали ежегодно производить осмотр границы по направлению линии не постоянных, а передовых пикетов. С этою целью, с наступлением весны, отряды их под начальством помощников местных губернаторов выступали из городов Кобдо, Чугучака и Кульджи и, следуя вдоль линии передовых пикетов и даже далее к западу, причем путь следования этих отрядов образовал особую линию, захватывавшую собою восточную окраину Семиреченского и Заилийского края.
Встретившись на меже своих округов, означенные отряды, по принятому обычаю, менялись таблицами. Впоследствии, по мере распространения русского владычества и влияния в Киргизской степи, когда уже были построены укрепления Копальское (1847 г.) и Верное (1855 г.), китайцы, хотя и продолжали по-прежнему высылать отряды для осмотра границ, но уже не могли проникнуть к западу от пикетных линий в пределы наших владений.
Это происходило от того, что при всякой попытке их пройти за пикетную линию и, вместе с тем, передвинуть свои передовые пикеты вовнутрь киргизских земель, тотчас же высылались навстречу китайским пограничным командам, составлявшим конвой амбаней или других высших чиновников, осматривавших границу, наши казачьи отряды, которые останавливали шествие китайцев и не пропускали их далее. В таких случаях китайцы, после продолжительных возражений, споров и пререканий всякого рода, возвращались в свои пределы.
Таким образом подобный осмотр границ постепенно, с течением времени, сделался одною лишь формальностью и иногда даже совсем не производился. Но с 1862-го года, когда должны были открыться переговоры в Чугучаке между нашими и китайскими комиссарами, китайцы снова возобновили с небывалою дотоле настойчивостью и энергией осмотр границы на всем пространстве приграничной полосы от озера Зайсана до озера Иссык-Куль.
По полученным сведениям, с началом весны 1862 года, довольно значительные отряды китайцев, из коих некоторые, как, например, Кульджинский, простирались до 800 китайцев, к которым на пути их следования примкнули несколько сот киргизских джигитов, выступили из городов Чугучака и Кульджи и направились к нашим пределам.
По-видимому, китайцы имели в виду, под предлогом осмотра границ, выказать свои права на большую часть киргизских земель и отодвинуть границу по возможности на самое дальнее расстояние к западу от главных двух административных центров Западная Китая - Чугучака и Кульджи.
Движением же по киргизским землям они надеялись выказать свою власть и влияние над сим народом и склонить его на свою сторону. В видах скорейшего достижения этой цели, китайцы, в то же время, высылали своих тайных агентов в киргизские кочевья и в значительном числе распространяли прокламации между султанами Большой и манапами Дикокаменной орды.
С тою же целью, еще зимою 1862 года илийское (кульджинское) начальство дозволило киргизам Большой орды, рода атбан, кочевать на север от р. Или, даже за городом Хоргос по направлению на восток к г. Кульдже и на юг от р. Или за реку Чарын, чего прежде никогда не допускалось.
Кроме того, илийское начальство старалось водворить своих калмыков в стране верховьев реки Текеса и выслало туда тех, которые уже давно поселились в окрестностях г. Кульджи, тогда как прежде верховья р. Текеса всегда занимались кочевьями дикокаменных киргиз рода Богу, а калмыки кочевали далее на восток.
Сведения об этих действиях китайцев, доставленный нашим генеральным консулом в Кульдже И. И. Захаровым, согласовались и с донесениями о том же начальника Алатовского округа и киргиз Большой орды полковника Колпаковского.
По его распоряжению для наблюдения за китайцами был выставлен казачий отряд, близ границы, на р. Каркаре, под начальством штабс-капитана Блюменталя. Ввиду этих тревожных известий, полученных с китайской границы, я поспешил выехать ранней весной 1862 года из Омска на китайскую границу, чтобы на месте руководить производством съемочных работ и наивыгоднейшим размещением отрядов на границе.
Путь мой пролегал на этот раз через Семипалатинск и Сергиополь на Копал. Отсюда я предполагал направиться прямым путем на китайскую границу, вблизи которой, в Коксуйском пограничном казачьем поселении (в 1400 верстах от Омска), должно было состояться, по предварительному обоюдному соглашению, свидание мое с нашим генеральным консулом в Кульдже И. И. Захаровым. 
По пути моего следования я заметил со стороны встречавших меня киргизских султанов и почетных людей некоторую сдержанность в разговорах со мною, что и служило подтверждением приведенных выше сведений о происках китайцев в среде приграничных киргиз.
При таком положении дел, вооруженное занятие границы оказывалось вполне необходимым. Нам неотступно следовало заблаговременно занять войсками важнейшие местности приграничной полосы, которые нам необходимо было удержать за собою как долженствующие отойти к владениям России на основании Пекинского трактата.
Кроме того, ввиду появления значительных китайских отрядов в наших пределах под предлогом осмотра границ, необходимо было не допустить китайцев переходить за линию их постоянных пикетов на том основании, что по Пекинскому трактату этою линиею собственно и обозначается государственная граница.
Следовательно, переход за линию постоянных пикетов мы имели некоторое основание признавать как бы за нарушение русской территории. Но прежде чем распоряжения о расположении наших военных отрядов по всему протяжению границы с Западным Китаем со стороны Семипалатинской области (В то время в район Семипалатинской области входила и вся нынешняя Семиреченская область.), т. е. от озера Зайсана до Иссык-Куль, были приведены в исполнение, китайские отряды, высланные по распоряжению илийского цзянь-цзюня из Кульджи, успели проникнуть с одной стороны к озеру Иссык-Куль, а с другой к реке Караталу, с намерением двинуться к укреплению Верному и г. Копалу.
Действия китайских отрядов, из коих к первому присоединилось до 300 вооруженных калмыков, были явно враждебны. Попытка проникнуть в наши пределы одного из этих отрядов под начальством генерала Хабцисяня была остановлена благоразумными и решительными действиями нашего отряда под начальством Генерального штаба капитана Проценко.
Означенный офицер обуздал дерзость и наглую настойчивость китайского начальника и без выстрела заставил значительный китайский отряд удалиться из наших пределов. Чтобы объяснить более подробно действия отряда капитана Проценко на юго-востоке Заилийского края близ озера Иссык-Куль, должно сказать, что ранней весной 1862 г. Хабцисянь с отрядом силою до 800 человек, перейдя линию постоянных китайских пикетов, направился к р. Каркаре, которая, как известно, по соединении с р. Кегеном образует р. Чарын.
Незначительный отряд наш, стоявший на р. Каркаре под начальством штабс-капитана Блюменталя, был окружен значительным китайским отрядом. Успев привлечь на свою сторону адбановского бия Саурука, китайцы заставили его вооружить до 200 киргиз, которыми и были заняты все подступы к позиции, занимаемой нашим отрядом. Это было сделано с тою целью, чтобы перехватывать почту и отбивать продовольствие, доставляемое в наш отряд для находящихся при нем наших мирных киргизов.
Наконец, зная, что при нашем отряде находятся султаны и почетные люди из киргиз Большой и Дикокаменной орды, китайцы неоднократно пытались, обложив отряд со всех сторон, захватить султана Тезека и манапа Сарпека.
Но попытки эти не удались и китайцы, получив сведение о движении наших войск к р. Каркаре на подкрепление стоявшего там отряда штабс-капитана Блюменталя, снялись с занимаемой ими позиции и поднялись вверх по р. Каркаре к горам и затем круто повернули на Кумурчи и Текес.
Войска, двинутые на подкрепление отряда штабс-капитана Блюменталя, составляли отряд капитана Проценко. Следуя с вверенным ему отрядом по северному берегу озера Иссык-Куль, капитан Проценко получил сведение о затруднительном положении отряда штабс-капитана Блюменталя на р. Каркаре и о движении этого отряда, - по уходе китайцев, с р. Каркары к озеру Иссык-Куль.
18 мая оба отряда соединились на р. Карабатпаке. Здесь капитан Проценко получил через лазутчиков сведение, что все китайские войска, двинутые к границе, направились также к озеру Иссык-Куль через Сан-Ташский горный проход и уже стоят на р. Туп, впадающей в восточную оконечность озера Иссык-Куль, севернее мыса Куке-Кулусун.
По получении этих известий, отряд наш снялся с лагеря на р. Карабатпаке и выступил к Сан-Ташу. Когда отряд подошел к р. Чин-Тал, где предположено было остановиться на ночлег, показалась выходящая из ближайшего ущелья на фланге отряда толпа вооруженных китайцев.
Хорунжий Грязнов, посланный с сотней казаков для захвата китайцев, немедленно это исполнил и привел их в наш лагерь, где у них тотчас же было отобрано оружие. По показаниям этих пленных, они, в числе 20-ти человек при 3-х офицерах, были высланы для собрания сведений о том, где именно находится русский отряд.
Из дальнейших расспросов оказалось, что китайский отряд, силою до 1 000 человек, из коих 800 собственно китайцев, а 200 киргиз, был направлен в наши пределы из Кульджи, под начальством известного генерала Хабцисяня.
20 мая, еще до рассвета, отряд наш в составе 2 сотен казаков, 2-х горных орудий, ракетной и конной команды, вместе с отрядом штабс-капитана Блюменталя, выступил против китайцев. В скором времени, в виду нашего отряда показались два китайских лагеря большой и малый.
Табуны лошадей и верблюдов спокойно паслись по сторонам. По всему было видно, что китайцы не ожидали нас. В то время, когда наш отряд стройно и в сомкнутом порядке двигался прямо на ближайший китайский лагерь, китайцы бросились собирать табуны лошадей и выслали вперед небольшой разъезд, который при нашем приближении тотчас же повернул назад.
Вообще внезапное появление нашего отряда произвело суету в китайских лагерях. Пользуясь этим, капитан Проценко признал необходимым безотлагательно действовать против китайцев самым решительным образом, чтобы не дать им опомниться и, в то же время, наказать их за наглые и дерзкие действия против отряда штабс-капитана Блюменталя.
С этою целью предположено было, пройдя линию китайских лагерей, зайти им в тыл и затем, быстро развернув боевой порядок, ударить на китайцев и тем покончить дело. Такой план действий представлял еще и ту важную выгоду, что, зайдя в тыл китайцам и став на единственном удобном пути сообщения с Кульджой, проходящим через Сан-Ташский горный проход, наш отряд тем самым совершенно отрезывал им отступление по этому пути, между тем как сам через это движение становился на удобнейшем сообщении с укреплением Верным.
Это фланговое движение нашего отряда, в сильной степени озадачившее китайцев, было совершенно в стройном порядке: впереди шли в походных колоннах две сотни казаков, за ними горные орудия и ракетная команда, далее обоз, пехота, посаженная на лошадей, и казаки отряда штабс-капитана Блюменталя.
Значительное протяжение, которое занимал наш отряд при следовании в походном порядке, отрядный обоз и довольно большое число киргиз ведения султана Тезека и манапа Сарпека, бывших при наших войсках, — все это, в совокупности, придавало русскому отряду грозную силу.
Произведенное впечатление еще более усилилось, когда вся походная колонна круто повернула вправо и быстро развернулась на рысях фронтом к китайским лагерям. В первой линии расположились две сотни сибирских казаков в развернутом строе, имея в интервале между сотнями горные орудия и ракетные станки. Во второй линии стали: конная пехота, казаки отряда штабс-капитана Блюменталя и киргизы.
Затем, по звуку труб, боевой порядок стройно двинулся вперед против китайцев. Занимавшие ближайший малый лагерь киргизы ведения адбановского бия Саурука и других, собравшись беспорядочными толпами впереди его, вскоре отступили перед нашим отрядом.
Русский боевой строй, при звуках труб, прошел левым флангом через оставленный лагерь и по сигналу был остановлен перед большим, собственно китайским лагерем в расстоянии около 60-ти саженей, причем снявшиеся с передков орудия и установленные ракетные станки были изготовлены к немедленному открытию огня.
Вслед за тем с китайской стороны выехал переводчик, из объяснений которого с нашим переводчиком сотником Бородиным, оказалось, что китайцы не имеют никаких враждебных намерений против русских. Тогда капитан Проценко немедленно потребовал выдачи передавшихся китайцам адбановского бия Саурука и других киргиз.
Китайцы отвечали, что они готовы исполнить это требование, но, к сожалению, Саурук и его киргизы бежали из лагеря. Затем, перед открытием переговоров между начальниками русского и китайского отрядов, было условлено, чтобы всем китайцам, по звуку русской трубы, слезть с лошадей, что и было ими неукоснительно исполнено.
Наши же казаки сошли с лошадей уже по второму сигналу. В то же время, капитан Проценко, штабс-капитан Блюменталь, все офицеры отряда и приглашенные почетные киргизы Тезек Нуралиев, Сарпек и другие, а также начальники китайских войск Хабцисянь с амбанем Ходором и их свитой съехались на середине пространства между китайским лагерем и позицией, занятой нашим отрядом.
Капитан Проценко объявил Хабцисяню, что, войдя самовольно в русские пределы, китайцы этим поступком нарушили дружественный отношения с Россией, и хотя следовало бы, чтобы китайский отряд положил оружие, но на этот раз он признает возможным ограничиться только требованием не медля ни минуты в виду нашего отряда снять свой лагерь и возвратиться через Сан-Ташский горный проход в свои пределы.
Тогда Хабцисянь просил выдать ему свидетельство, что капитан Проценко действительно действует согласно воле русского правительства и что действительно земли эти считаются владениями России. Изъявив на это немедленно свое согласие, капитан Проценко с твердостию заявил китайцам, чтобы они немедленно же удалились из наших пределов.
Все просьбы Хабцисяня послать за приказаниями в Кульджу и отсрочить выступление хотя на сутки или только на несколько часов были решительно отвергнуты. Тогда китайцы, убедившись, что из их затруднительного положения кроме немедленного отступления не может быть никакого другого выхода, начали снимать свой лагерь и затем двинулись мимо фронта наших войск по направлению к Сан-Ташу.
С песнями и при звуках труб, наши войска следовали почти в упор за китайцами. Таким образом отряд наш преследовал китайцев до самого входа в горное ущелье Сан-Таш, где и был остановлен, когда уже обнаружилось, что китайцы безостановочно пройдут его.
По остановке нашего отряда у Сан-Ташского ущелья, все киргизы, как находившиеся при нашем отряде, так и прибывшие из соседних аулов, а также из волостей Сарпека, приготовлявшихся, по проискам китайцев, действовать враждебно против русских, явились к начальнику нашего отряда с приветствиями и выражениями преданности русскому правительству.
Таковы были результаты военно-политической победы, одержанной нами над китайцами в недрах Средней Азии. Такой образ действий начальника нашего отряда, заставивший китайцев без выстрела отступить из наших пределов, как нельзя более соответствовал тогдашнему положению дел в виду предстоявших мирных переговоров в Чугучаке об установлении государственной границы на западных пределах Китая и заслужил полное одобрение Министерства иностранных дел.
Действие других китайских отрядов, высланных из Чугучака и Кульджи для осмотра границы далеко за линию постоянных пикетов, также не имели успеха. Так, отряд, выступивший из Чугучака 4-го апреля, силою до 70 человек, над начальством помощника тарбагатайского хэбэй-амбаня Болгосу, к которому на пути примкнули до 250 байджигитовских и кызаевских киргиз, следовал на юг к озеру Ала-Куль.
Чтобы остановить движение этого китайского отряда и не допустить его в наши пределы, был выслан из Урджарской станицы небольшой казачий отряд под начальством есаула Баранова. Поворотив на север, китайский отряд, в сопровождении наших казаков, следовал на р. Хатын-Су, где амбань Болгосу выразил желание перейти за эту реку и побывать в станице Урджарской.
Но наш отрядный начальник есаул Баранов решительно объявил, что без разрешения своего начальства он пропустить их далее не может. Хотя такое категорическое возражение и не понравилось амбаню Болгосу, но он не долго настаивал на этом и отправился со своим отрядом, в сопровождении нашего, к пикету Бахты, близ Чугучака.
Простояв так несколько дней, китайцы перешли через Тарбагатайские горы и следовали к озеру Зайсану, где, по полученным сведениям, они были недружелюбно приняты окрестными киргизами. 25-го мая отряд возвратился с озера Зайсана в Чугучак.
Спустя месяц после экспедиции из Чугучака, другой китайский отряд, силою до 55-ти человек, под начальством состоящего в чине генерала Чиб-чжин-чи, выступил из Кульджи по направленно к р. Коксу. К этому отряду, для указания местности, присоединились на пути девять подвластных нам киргиз адбановского и сувановского рода Большой орды.
Переправляясь через р. Коксу, в 16 верст, ниже нашего пикета того же имени, китайцы подошли к реке Караталу. Но здесь были остановлены нашими казаками, высланными из г. Копала и собранными с ближайших пикетов, и удалены обратно за реку Коксу, а потом и в свои пределы за Югенташский горный проход и реку Борохуцзир.

«Неправильный взгляд на дело»…

Описанное в предыдущей главе вторжение китайских отрядов в наши пределы, под предлогом осмотра границ, усложнило пограничное дело и убедило меня, что достигнуть цели одними дипломатическими переговорами с китайцами в Чугучаке оказывается невозможным.
Необходимо было безотлагательно принять решительные меры, чтобы воздержать китайцев от всяких попыток снова проникнуть, под предлогом осмотра границ, в наши пределы за линию их постоянных пикетов. Важное значение этой меры заключалось главным образом в том, что, не допуская китайцев переходить за эту линию, мы тем самым как бы указывали им, что считаем ее, согласно 2-ой ст. Пекинского трактата, за черту государственной границы.
Другое обстоятельство, неоспоримо требовавшее занятия приграничной местности нашими отрядами, заключалось в необходимости особенно зорко следить за киргизами, чтобы, в случае надобности, всегда иметь возможность своевременно обуздать их своеволие и постоянно держать в строгой покорности русской власти.
Это было тем более необходимо, что китайцы, при всяком удобном случае, старались восстановить против нас киргиз и привлечь их на свою сторону. В начале июня 1862-го г. я получил сведения о новых сборах китайцев к движению в наши пределы со стороны Кульджинского района. Чтобы остановить китайцев в случае движения их через Югенташский или Алтын-Имельский горные проходы к Коксуйскому пикету как ближайшему к границе, где находилось только 14 казаков, я, чтобы выиграть время, обратился прямо к командующему войсками, расположенными в г. Копале, и просил его отправить к Коксуйскому пикету роту пехоты и взвод конной казачьей артиллерии из г. Копала.
Для собрания же сведений о китайцах, мною был послан казачий разъезд к Югенташскому проходу. С упомянутым выше отрядом, я полагал выступить из Коксуйского пикета к Югенташу, как только подтвердятся сведения о движении китайцев в наши пределы.
Расположение нашего отряда на Югенташе, в 30 верстах от Коксуйского поселения, на весьма удобной позиции, изобилующей лесом, здоровой водой и хорошим подножным кормом, я находил необходимым. Оно давало возможность остановить всякие попытки китайцев проникнуть в этом месте за линию их постоянных пикетов, т. е. в наши пределы, по кратчайшему и удобнейшему пути через Югенташский проход, и наблюдать за пограничными киргизами, на безусловную покорность которых, при тогдашних обстоятельствах, нельзя было положиться.
Наконец, присутствие нашей военной силы на Югенташе, откуда мы могли угрожать самой Кульдже, было полезно и для предстоящих переговоров о границе. Это последнее обстоятельство подтверждается тем, что успешные действия отряда капитана Проценко на р. Туп, близ озера Иссык-Куль, встревожило, как передавал мне консул И. И. Захаров, кульджинские власти, которые сначала начали было собирать милицию, но потом успокоились и решили отстаивать земли, занятые военными поселениями солонов, расположенными за Борохуцзирским пикетом по направлению к Кульдже.
Ввиду успешных действий отряда капитана Проценко на восточной стороне озера Иссык-Куль, убедивших китайцев, что мы занимаем эту приграничную местность не мнимым, а действительным образом, я находил необходимым, чтобы еще более укоренить эту мысль между китайцами, - передвинуть отряд капитана Проценко за р. Чарын и стать на р. Кегене, отнюдь не допуская китайцев в страну верховьев рек Кегена и Текеса, под предлогом, что она издавна была занята кочевьями подвластных нам дикокаменных киргиз рода богу.
В действительности же, это было необходимо нам для того, чтобы округлить в этом районе государственную границу и затем, фактически заняв эту местность, тем самым показать китайцам, что мы считаем ее отошедшею к владениям России, на основании Пекинского трактата.
Но, приняв такое положение на юго-востоке Заилийского края, необходимо было неукоснительно придерживаться соответствующего образа действий и в Зайсанском крае, а в особенности к востоку от озера Зайсана в долине Черного Иртыша до черты предполагаемой границы, идущей в этом месте от китайского пикета Маниту-Гатул-Хан на юг к Тарбагатайскому хребту. С этою целью, я полагал необходимым заблаговременно занять нашими войсками местность к востоку от озера Зайсана в долине нижней части р. Черного Иртыша, чтобы заранее дать понять китайцам, что эти земли, как лежащие к западу от линии постоянных китайских пикетов, мы считаем принадлежащими России, на основании Пекинского трактата.
В этих видах я находил полезным: для подкрепления казачьего отряда, уже направленного мною на р. Черный Иртыш, двинуть к озеру Зайсану и полуроту пехоты из Кокпектов. Наконец, я признавал также необходимым: одновременно с прибытием комиссаров в Чугучак, передвинуть на р. Уч-Катты, в 7-ми верстах от Чугучака, роту пехоты, полсотни казаков и взвод конной казачьей артиллерии.
Расположение этого отряда вблизи линии постоянных китайских пикетов сделано было мною с тою целью, чтобы показать китайцам, что все земли в тылу нашего отряда, т. е. к западу от их пикетной линии, мы признаем отошедшими к владениям России по Пекинскому трактату. Поучительным для меня примером такого образа действий с нашей стороны были распоряжения, сделанные в 1727 г. нашим послом графом Саввою Владиславичем Рагузинским на р. Буре. 
В случае же протеста китайцев на расположение нашего отряда почти под стенами самого Чугучака, я просил нашего консула К. А. Скачкова объяснить китайцам, что наш отряд прибыл к городу вместе с нашими комиссарами и составляет их почетный конвой. К. А. Скачков, в противоположность И. И. Захарову, бывший всегда убежденным противником вооруженного занятия границы, отвечал мне, чтобы я приказал нашему отрядному начальнику ни на один аршин не переходить далее р. Уч-Катты, чтобы не встревожить китайцев, которые придают нашему отряду с артиллерией угрожающее значение.
Обо всех описанных выше распоряжениях моих собственно по военной части я подробно сообщил начальнику корпусного штаба и вскоре получил от него уведомление, что упомянутые выше отряды, по первому моему требованию, будут выдвинуты на указанные мною местности.
После такого категорического ответа, казалось бы, можно было полагать, что охрана китайской границы от враждебных покушений китайцев на предположенных мною основаниях вполне одобряется местным начальством. Между тем, почти в тоже время, совершенно неожиданно получил я письмо от главного начальника края А. О. Дюгамеля, написанное в совершенно противоположном духе, где все мои распоряжения были выставлены в ложном свете и почти безусловно порицаемы.
В результате оказывалось, что когда корпусный штаб в Омске одобрял мои распоряжения, главный начальник края, бывший в то время в Семипалатинске, - находил их неправильными. Такое противоречие во взглядах на одно и то же дело привело меня к заключению, что Дюгамель написал мне письмо, по-видимому, не по собственному побуждению, но под влиянием доклада, сделанного ему в Семипалатинске тамошним военным губернатором генералом Пановым. О Панове я должен сказать, что он при всех своих достоинствах - опытности, правдивости и благонамеренности, - был, в тоже время, убежденным сторонником старого отжившего уже канцеляризма. Бюрократическая складка, преобладавшая в большей части его распоряжений, тормозила всякое живое дело, требовавшее быстрых и энергичных распоряжений.
Так, передвигая войска на китайской границе, при громадности расстояний в Степном крае и настоятельной потребности действовать безотлагательно, я был поставлен в необходимость обращаться непосредственно к самим начальникам войск, сообщая в то же время Панову только для его сведения о сделанных мною распоряжениях, полагая, что эти распоряжения во всяком случае будут одобрены главным местным начальством Западной Сибири.
По-видимому, Панову не понравилась самостоятельность моих распоряжений, которые он к тому же не одобрял в принципе, находя вооруженное занятие границы совершенно излишним и сопряженным с большими затруднениями и расходами.
По всему вероятию, когда Дюгамель прибыл в Семипалатинск, Панов представил ему все мои распоряжения по занятию китайской границы нашими отрядами в совершенно ложном свете. С своей стороны Дюгамель, по недавнему вступлению своему в управление войсками и краем, еще не успел ознакомиться в полной мере с местными особенностями нашей степной окраины, прилегающей к западным пределам Китая, и своеобразным бытом ее кочевого населения, и был вынужден на первых порах отнестись с доверием к генералу Панову, которого считал благонамеренным и опытным администратором.
По-видимому, оба они приписывали настояния мои о вооруженном занятии границы - увлечению политикой захватов китайских земель. Такой образ действий с моей стороны, по их мнению, неминуемо мог вызвать враждебные столкновения с китайцами. 
Дюгамель находил, что нам следовало, в тогдашнее время, не только избегать всяких осложнений на западной китайской границе, но и воздерживаться от завоевательных замыслов даже и по отношению к Коканду. Вследствие чего, по его мнению, нам не было никакой необходимости двигать войска за р. Чу с целью овладеть кокандскими укреплениями - Меркэ, Аулиэта и друг.
Из этого видно, что по своим политическим воззрениям, по своему, так сказать, profession de foi, Дюгамель был убежденным противником как военных действий при поступательном движении нашем вглубь Средней Азии, так и вообще всяких земельных приобретений, находя их несогласными с истинными интересами России. 
Эту мысль, как писал мне из Петербурга генерал А. Э. Циммерман, Дюгамель не затруднился высказать еще до отъезда в Сибирь, на одном из заседаний Комитета по среднеазиатским делам в Высочайшем присутствии Императора Александра Николаевича. При этом дело дошло до того, что Государь должен был остановить Дюгамеля, заметив ему, что, еще не бывши в том крае и не ознакомившись с ним на месте, он уже решается высказать такое суждение. Затем, при представлении Государю по случаю отъезда в Сибирь, Дюгамель повторил то же самое, высказав между прочим, что он будет очень счастлив, если в течение всего времени управления им Западной Сибирью не присоединит ни одного шага земли к нашим владениям. При таких воззрениях на высшие задачи в сфере нашей среднеазиатской политики, Дюгамель скоро сошелся во взглядах с Пановым и пришел к убеждению, что было бы совершенно неуместно занимать китайскую границу нашими отрядами в то время, когда ведут мирные дипломатические переговоры в Чугучаке между уполномоченными обоих государств.

Но, доверяя генералу Панову, А. О. Дюгамель не мог, однако же, совершенно отрешиться от мысли, что было бы несправедливо, предварительно отмены всех сделанных мною распоряжений о расположении отрядов на границе, не дать и мне, как первому комиссару по разграничению с Китаем, права высказать мое личное мнение по этому делу. Вследствие этого, я получил приказание не в форме категорического предписания, но в виде письменного совета, как я должен был бы действовать на границе. Письмо это было следующего содержания:

*   *   *   *

Семипалатинск, 20-го июля 1862 г. 30-го мая я выехал из Омска для обозрения Томской губернии и Горнозаводского округа и ныне, через Семипалатинск, возвращаюсь в Омск, куда прибуду 25-го числа сего месяца. В продолжение всего этого промежутка времени, я не получил никакого известия о том, в каком положении находится вопрос о разграничении, и даже не знаю, прибыл ли улясутайский цзянь-цзюнь Мин в Чугучак к определенному сроку.
Дело разграничения, вытекающее из Пекинского трактата, есть чисто дипломатическое, которое должно быть приведено к удовлетворительному результату миролюбиво и посредством взаимной уступчивости. Прибегать же, для достижения этой цели, к военным демонстрациям я считаю неуместным, тем более что демонстрации, произведенные одною или двумя ротами, едва ли могут устрашить кого-либо, и на китайцев останутся без ощутительного влияния.
По этой причине, я полагал и писал Вам еще из Омска, что без крайней необходимости не следует Урджарского отряда подвинуть к Бахтам на самой границе, где продовольствие оного чрезвычайно затруднительно. Теперь же, из переписки Вашей с генерал-майором Пановым, я усматриваю, что Вы распоряжаетесь, как будто нам предстояло воевать с китайцами, требуя, чтобы взвод пехоты двинулся за съемочной партией вверх по южному берегу Нор-Зайсана до Черного Иртыша и чтобы вспомогательный отряд, резерв, был бы сосредоточен в г. Сергиополе.
Это последнее ходатайство совершенно неисполнимо, потому что Вам, милостивый государь, слишком хорошо известно, как мало у нас войск, как в Сергиополе, так и в Кокпектах. Движение же пехотного взвода к Черному Иртышу также сопряжено с немаловажными неудобствами.
Вообще я отнюдь не желаю, чтобы мы впали в ту самую ошибку, в которую вдались китайцы в начале весны, проникая вооруженною рукою в наши пределы. Последствием этого наглого вторжения было то, что мы им навстречу выдвинули наши отряды и прогнали их восвояси.
Но это не может и не должно служить поводом к действиям подобного рода с нашей стороны. Одним словом, милостивый государь, я убедительно Вас прошу вести возложенное на Вас поручение так, чтобы из мирных переговоров не возникло какого-либо неприятного столкновения между обоими государствами, а в случае невозможности склонить китайских комиссаров к справедливым нашим требованиям, гораздо лучше вопрос о разграничении в некоторых его частях оставить в statu-quo, но действуя так, чтобы исполнение Пекинского трактата, в отношении разграничения западной границы, осталось исключительно на ответственности китайских комиссаров.
По прочтении этого письма я нашел, что все высказанные мне Дюгамелем замечания должно отнести к простому недоразумению. Для меня было ясно, что Дюгамель имел неправильный взгляд на дело разграничения с китайцами на западе.
По его мнению, это было дело исключительно дипломатическое, которое должно быть приведено к благоприятному окончанию путем миролюбивых соглашений и взаимной уступчивости. Такой образ действий с нашей стороны мог быть еще допущен в том случае, если бы мы имели дело с уполномоченными какой-либо из европейских держав.
Но такая политика в отношении китайцев ничем не может быть оправдана. Китайцы, как и все вообще азиаты, всякую малейшую уступку с нашей стороны неминуемо приняли бы за слабость и всячески старались поставить себя, так сказать, в привилегированное положение относительно нас.
Нам следовало с самого начала действовать в совершенно противоположном духе и заявить китайцам, что, ведя переговоры о границе на основании Пекинского трактата, мы не можем сделать им ни малейшей уступки, и с твердостию неотступно держаться этого правила до самого конца, что и было нами исполнено.
Что же касается до Панова, то он был вообще мало знаком с тогдашним состоянием сопредельных с Семипалатинскою областью китайских провинций — Тарбагатайской и Илийской — в политическом отношении, а также с особенностями быта и своеобразным характером китайцев.
На этот предмет, в те времена, местные сибирские власти мало обращали внимания и, судя по некоторым фактам, были знакомы лишь поверхностно даже с бытовыми условиями подвластного России кочевого населения Киргизских степей.
Так, профессор Григорьев, в одной из своих статей о Средней Азии, указывает на следующий, вполне достоверный случай: «Еще в 1850-х годах Сибирское ведомство обращалось к Оренбургскому с просьбою разъяснить ему, что такое „баранта“, тогда как термин этот употреблялся в официальном делопроизводстве чуть не ежедневно со времени подданства киргизов: значит, 120 лет толковали о том, чего не понимали ясно».
При недостаточном знакомстве как Дюгамеля, так и Панова с делом разграничения с Китаем во всей его подробности, у них установился какой-то особый взгляд, который совершенно расходился с моим. Так приведенное в письме Дюгамеля указание в бесполезности выставлять отряды на границе и производить демонстрации одною ротою, по моему мнению, нельзя признать правильными, потому что подобные демонстрации на европейской границе действительно были бы неуместны.
Но на азиатской границе, в особенности при действиях против китайцев, которые всегда уступают силе и бывают храбры лишь против слабого противника, рота пехоты с сотней казаков и 2-мя или 4-мя орудиями артиллерии составляют внушительную силу, что впоследствии вполне и подтвердилось, когда произошли в следующем году на той же границе кровавые столкновения с китайцами.
В такой же степени неправильным оказывается и замечание о бесполезности двинуть отряд на Черный Иртыш. Занятие нашим отрядом этой местности я считал всегда чрезвычайно важным. Мнение это разделял и консул Захаров, который даже настаивал, чтобы усилить этот отряд против той нормы, которая была мною назначена.
Озеро Зайсан составляло, так сказать, центр тяжести всего дела по разграничению с Западным Китаем, как об этом будет подробно изложено ниже, при описании переговоров, происходивших в Чугучаке. Нам было необходимо во что бы то ни стало удержать в своей власти не только озеро Зайсан, но и весь край по северную и южную сторону этого водоема.
Расположение нашего отряда на восточной стороне озера Зайсана, в долине нижней части течения реки Черного Иртыша, имело целью показать китайцам, еще до открытия переговоров, что мы считаем эту местность отошедшею к владениям России по Пекинскому трактату, и вместе с тем прикрыть наши съемочные партии, производившие топографические работы в Зайсанском крае, существовавшие карты которого не могли внушать полного доверия, будучи составлены по отрывочным расспросным сведениям.
Вообще, вооруженное занятие нами границы, кроме всего изложенного выше, вызывалось еще и другими соображениями политического характера. На предстоящих переговорах в Чугучаке, нам прежде всего было необходимо наметить устойчивую географическую границу с Китаем на западе.
И раз наметивши эту границу, дать, в то же время, понять китайцам, что мы намерены твердо отстаивать ее не только при переговорах с ними в Чугучаке, но и фактически, на самом деле. Для осуществления этой цели нам следовало занять стратегические пункты по всему протяжению границы нашими отрядами, которые, не переходя сами за черту постоянных китайских пикетов, имели полное основание требовать того же и от китайцев. Все это клонилось к тому, чтобы постепенно, мало-помалу, приучить их к мысли, что в тех местах, где находятся постоянные пикеты, линия их и должна, в сущности, служить государственною границею. Наконец, расположение наших отрядов на границе ясно показывало китайцам, что мы имеем полную возможность во всякое время поддержать наши требования вооруженною рукою.
В этом случае войска являлись на помощь дипломатии, а это обстоятельство в свою очередь неоспоримо могло оказать благоприятное для нас влияние на ход предстоящих переговоров и, в то же время, воздержать приграничных киргиз от всяких враждебных покушений.
На этом основании, мнение уважаемого А. О. Дюгамеля о том, что переговоры наши с китайцами в Чугучаке и вообще вопрос и проведении западной китайской границы есть дело чисто дипломатическое, едва ли может быть вполне оправдано.
О киргизах же генерал Дюгамель вовсе не упомянул в своем письме. По-видимому, в то время он не придавал им особенного значения. Между тем, по моему мнению, вооруженное занятие нами границы едва ли не более имело значения по отношению к приграничным киргизам, нежели даже к китайцам. Впоследствии, когда Дюгамель хорошо ознакомился с краем, он, в своих посмертных записках, высказал следующий взгляд на значение киргизского народа в политическом отношении.
Не следует упускать из виду и того обстоятельства, что, по мере увеличения оседлого населения, все более и более стесняются в своих средствах существования кочевники, которым нужны для стад обширные пастбища. Это обстоятельство служит постоянною причиною вражды между двумя племенами (русскими и киргизами), которых было бы также необходимо соединить в одно целое.
Если к проистекающему отсюда различию интересов присовокупить вероисповедное различие, то становится ясно, что нечего полагаться на преданность киргизов, несмотря на то, что они очень любят верноподданнические заявления.
Пока мы будем сильны, киргизы будут покорны. Но если бы наше могущество потерпело малейшую неудачу, они обратятся против нас. Из этого видно, что если, по словам Дюгамеля, на преданность киргиз нельзя было положиться при вообще спокойном состоянии степи, то тем более нельзя было на это рассчитывать при тревожном положении дел на границе весною 1862 года, когда среди киргиз уже явно обнаружились признаки брожения умов вследствие происков китайцев.
При таком положении дел выставление наших отрядов на границе было наилучшим средством как для поддержания в крае надлежащего порядка и спокойствия, так и для противодействия китайцам в их высокомерных и дерзких замыслах. Для разъяснения возникшая вопроса о вооруженном занятии границы, я решился высказать Дюгамелю мой личный взгляд на этот вопрос в следующем письме:
«Получив письмо Вашего Высокопревосходительства от 20-го июля, приемлю честь почтительнейше доложить, что по прибытии моем на Коксуйское поселение, ознакомившись с положением дел на границе, я, по совещании с генеральным консулом в Кульдже Захаровым и начальником Алатавского округа полковником Колпаковским, поспешил донести начальнику корпусного штаба о пользе, при настоящих обстоятельствах, усилить некоторые отряды на границе.
Представление это было утверждено, и тогда были придвинуты отряды на р. Кеген, к Югенташскому горному проходу и к озеру Зайсану. При этом принимаю смелость изложить Вашему Высокопревосходительству сущность тех обстоятельств, из соображения которых вытекает необходимость присутствия войск наших на границе.
Вторжение китайцев в наши пределы, под предлогом осмотра границ, сделано было, как должно полагать, по распоряжению начальства Западного края. Но китайцы тщательно скрывали действительную цель сих экспедиций, что можно заключить из уклончивых и сбивчивых ответов их отрядных начальников.
Соображая как эти, так и другие предшествовавшие действия китайцев, можно с некоторою вероятностью заключить, что они намеревались заблаговременно в своих видах определить граничную линию: для них было весьма важно знать, как мы будем смотреть на подобные предприятия и какие местности предполагаем удержать за собою.
Можно предположить также и то, что китайцы, опасаясь значительных требований с нашей стороны, решили выказать свои права на большую часть пограничных земель, дабы иметь возможность отстоять ближайшие к Кульдже и Чугучаку местности и отодвинуть границу по возможности далее от этих двух центров Западного края.
Движением же по киргизским землям они надеялись выказать свою власть и влияние над сим народом и склонить его в свою сторону. Для последней цели, они, как Ваше Высокопревосходительство изволите быть известны, посылали своих эмиссаров в киргизские кочевья и распространяли прокламации между султанами Большой и манапами Дикокаменной орды.
В богинские кочевья послано было, сверх того, объявление, чтобы они оставили их. Все эти замыслы китайцев были вовремя остановлены расположением отрядов на границе, согласно указаний Вашего Высокопревосходительства.
Соображая настоящее положение пограничных киргизских племен, из коих не все еще признали формальное подданство России, нельзя отвергать, что при более искусном и обдуманном плане действий со стороны китайцев, предприятие их могло иметь успех.
Известное легковерие киргиз и отсутствие солидарных понятий о долге, открывая широкий простор проискам китайцев, могли бы произвести волнение между всем пограничным кочевым населением на пространстве от озера Зайсана до озера Иссык-Куль.
К тому же киргизы всегда сознавали, что, считаясь под властью Китая, они в сущности будут совершенно независимы и, следовательно, скорее найдут средства передаваться степному разгулу и баранте, к которым так склонны эти полудикие номады, еще не забывшие старинных преданий о дикой свободе и независимости.
Отсюда легко объяснить причину нахождения при всех китайских отрядах значительного числа киргиз. Переход же сих киргиз на нашу сторону и гласное порицание ими китайцев, происходившее во время столкновения на р. Туп, показывает, что киргизы, как и все азиаты, принимают всегда сторону сильнейшего.
При таких понятиях и ввиду новых происков китайцев, присутствие нашей военной силы на границе оказывается весьма необходимым. Оно доставит возможность держать киргиз в пределах покорности русской власти и удобнее наблюдать за направлением умов в классе людей наиболее влиятельных, которых стараются привлечь к себе китайцы.
Тогда можно надеяться, что и киргизы сами будут опасаться каких-либо изменнических действий против нас, зная, что мы во всякое время имеем возможность остановить предательские порывы их своеволия. Изложив главные обстоятельства, объясняющие необходимость расположения наших отрядов на границе и дополняя эту мысль другими соображениями, считаю долгом доложить Вашему Высокопревосходительству, что хотя китайцы, не имея в степи никаких укрепленных пунктов, и не могут быть для нас слишком опасными соседями, хотя они уже имели случай убедиться, что не могут вполне полагаться на преданность киргиз, но, с другой стороны, присутствие наших отрядов покажет им, что мы занимаем степь более действительным образом и вполне готовы удержать их в случае новых попыток перейти границу.
При такой вооруженной готовности, китайцы скорее поймут всю бесполезность затевать новые демонстрации между киргизами, с целью поколебать их преданность России. Наконец, присутствие наших отрядов, как бы они незначительны ни были, составляя для китайцев огромную силу, полезно также и потому, что обнаружит нашу решительность в отстаивании прав на пограничные земли, принадлежащие России на основании Пекинского трактата, и произведет благоприятное влияние на ход предстоящих переговоров.
Расположение наших отрядов вдоль границы, по сю сторону китайских пикетов, ни в каком случае не может считаться нарушением международного права или дружественных отношений: все эти отряды расположены на землях киргиз - подданных России и, согласно указаний Вашего Высокопревосходительства, имеют строгое приказание отнюдь не переходить за черту постоянных китайских пикетов.
В сем случае, наши действия имеют характер пассивной обороны и вполне оправдываются необходимостью охранять земли киргиз - подданных России против насильственного вторжения китайцев, могущего снова повториться. На основании изложенных соображений, принимаю смелость всепокорнейше просить Ваше Высокопревосходительство разрешить оставить отряды на границе до окончания переговоров. Отряды эти расположены в настоящее время в следующих местах:
1) На р. Кегене, с целью показать китайцам, что все пространство к востоку от р. Чарына до самых верховий Кегена и Текеса суть земли русского владения, так как на них кочуют киргизы - подданные Государя Императора.
2) На реке Кескен-Тереке, по сю сторону Югенташского горного прохода, чтобы следить за действиями китайцев и влиять на пограничных киргиз.
3) Впереди р. Бахты, против Чугучака, предполагается расположить отряд, который будет сопровождать комиссаров из Урджарской станицы в числе роты пехоты, полсотни казаков и 2-х орудий.
4) Кроме сих отрядов, выступил из Кокпектов к озеру Зайсану отряд из взвода пехоты и 20 казаков. Отряду сему приказано мною пройти по южному берегу Зайсана к устью реки Черного Иртыша, а если можно, то и далее вверх по означенной реке, остановись в виду китайского пикета Маниту-Гатул-Хан (Ак-Тюбе).
На это письмо Дюгамель отвечал мне, что он разрешает расположить отряды на границе, согласно моему ходатайству, изложенному в означенном выше письме, за исключением отряда, который я полагал двинуть на Черный Иртыш. Таким образом, главная часть моего ходатайства, на которую я более всего настаивал, была отклонена Дюгамелем.
По-видимому, он не допускал, чтобы мы были в состоянии добиться у китайцев уступки нам озера Зайсана и части р. Черного Иртыша. А потому, считая совершенно неосновательно эту местность китайским владением, Дюгамель находил, что нет оснований посылать в пределы иностранного государства наши отряды, когда мы сами протестовали против подобных действий китайцев.
При этом Дюгамель упустил из виду, что генерал Хабцисянь, появившись с своим отрядом на р. Туп, близ озера Иссык-Куль, проник в край, считавшийся безусловно русским владением. Между тем вся зайсанская местность и нижняя часть р. Черного Иртыша, как находящаяся к западу от линии постоянных китайских пикетов, должна была во всяком случае отойти к владениям России, на основании Пекинского трактата. Т
акой неправильный взгляд на дело, требовавший возвращения нашего отряда с Черного Иртыша, парализировал все мои распоряжения о правильном и безотлагательном производстве съемочных работ в этой местности, как о том будет подробно изложено ниже.

6. Открытие переговоров. Наши предложения по линии границы.

Местом свидания моего с генеральным консулом в Кульдже И. И. Захаровым, как упомянуто выше, было избрано Коксуйское казачье поселение. Здесь, на этой далекой окраине России, у самого преддверья китайской границы, я в первый раз встретился с И. И. Захаровым, который в то время уже пользовался вполне заслуженною известностью нашего ученого-синолога. Предо мной был человек среднего роста, плотного, коренастого сложения, бывший, по-видимому, в полном расцвете сил и здоровья.
Его загорелое лицо, с умными и проницательными глазами, внушало доверие, хотя, присмотревшись к этим глазам, нельзя было не заметить в них тонкого, так сказать, дипломатического оттенка. Двадцатилетнее пребывание в Китае, по-видимому, сильно повлияло на И. И. Захарова и наложило на него какой-то особый отпечаток.
Его осанка, манера держать себя, приемы и походка - все изобличало чистокровного китайца, одетого в европейский костюм. И. И. Захаров превосходно знал китайский, а в особенности маньчжурский язык, и владел ими в совершенстве. Знание языка, составляющее, как известно, могущественное средство для изучения страны и ее обитателей, доставило И. И. Захарову возможность вполне ознакомиться с Китаем, а в особенности с западными провинциями Срединного государства. Занимая трудную и ответственную должность генерального консула в Кульдже, И. И. Захаров, во все время своей службы там, с достоинством поддерживал русское знамя.
При переговорах же с китайцами в 1858-м году, по поводу сожжения ими нашей Чугучакской фактории, И. И. Захаров выказал себя сведущим и способным дипломатом по китайским делам. По заключенному им договору с китайцами, они обязались уплатить нам за сожжение нашей фактории 300 000 рублей.
Сумма эта была уплачена чаем, который был доставлен полностью в нашу Чугучакскую факторию, вновь отстроенную при консуле К. А. Скачкове. С первого дня моего знакомства с И. И. Захаровым между нами установились дружеские отношения, которые не прерывались почти до самой его кончины в 1885-м году. 
По окончании чугучакских переговоров, когда И. И. Захаров уехал в Петербург, мы часто переписывались. Во все время пребывания моего в Коксуйском поселении, я ежедневно совещался с И. И. Захаровым по делу предстоящего разграничения с Западным Китаем. Этот обмен мнений и продолжительный беседы наши о Китае и китайцах были для меня в высшей степени полезны и поучительны.
В этом отношении, я встретил со стороны И. И. Захарова такое же участье и внимание, какое было оказано мне в прошлом году К. А. Скачковым. Разница была только та, что указания Захарова были более практичны, нежели Скачкова, имевшие, так сказать, теоретический оттенок.
Как дипломата я ставлю Захарова выше К. А. Скачкова. Захаров был активный дипломат, который шел прямо и решительно к намеченной цели. Дипломатия Скачкова была более пассивная. Он действовал осторожно и осмотрительно, взвешивая и обдумывая каждый шаг и стараясь достигнуть целей путем миролюбивых соглашений.
Выбор, сделанный Министерством иностранных дел, этих способных лиц, вполне знакомых с китайцами и их языком, на столь трудные и ответственные должности консулов в Китае, должно признать в высшей степени удачным. Оба они были достойными представителями России в Западном Китае, честно оберегали ее интересы и пользовались общим уважением местных китайских властей.
Пассивная и миролюбивая дипломатия К. А. Скачкова в особенности ярко выказалась в его переписке со мною по делу разграничения с Западным Китаем. Еще в бытность мою в Петербурге, я сообщил К. А. Скачкову мои соображения по этому делу, а также план, которого я предполагал держаться при предстоящих переговорах с китайцами в Чугучаке.
План этот состоял в том, чтобы настаивать в принятии китайцами нашего предложения, как следует вести границу. На это письмо я получил от К. А. Скачкова ответ, в котором он между прочим сообщал мне, что высказанная мною прямая программа предстоящих действий, по-видимому, не может представить особых затруднений.
«При таком красноречивом пособии, каким является Пекинский трактат, наши настояния будут, - писал К. А. Скачков, - не вымогательством, а только доказательством наших законных прав. Но я опять вспоминаю прежнее: маньчжуры, глядя на нашу карту, будут хлопать своими ушами и глазами, а если даже, и по доверию к нашей карте, услышат от нас на сей раз уже вымогательство, что мы настаиваем прирезать к себе такие местности, которые за чертой против того, как высказано и пересчитано в Пекинском трактате, то потребуется много ловкости для красноречивого к тому убеждения китайцев.
Глядя на современное положение пекинского правительства, сомнительно, чтобы оно приняло пограничную черту, несогласную с Пекинским трактатом, но я убежден, что оно не даст своим комиссарам простора изменить эту черту в нашу пользу.
Не даст уже по одному самолюбию к себе, чтобы в своем правом деле не выказаться уступчивым после многочисленных уступок в 1860 - 1861 годах, которыми и без того оно видит себя стесненным, как промотавшийся юноша своими непрошенными опекунами.
Можно бы еще вспомнить и о других могущих быть препятствиях при переговорах об определении пограничной черты и прочая, но их оставим без внимания, надеясь, что более и более усиливающееся в Пекине влияние англичан нам в Чугучаке нисколько не помешает, подобно тому, как они не вмешивались в дело разграничения в Амурской области.
Вы полагаете, что китайские комиссары будут стараться из всех сил скорее окончить дело, чтобы не получить нагоняя из Пекина, где неудачу в переговорах могут отнести к их неспособности. Но я полагаю, что будет иначе. Я полагаю, что китайские комиссары будут стараться только окончить дело так, чтобы не погрешить против своих инструкций, зная, что в противном случае они обнаружат свои неспособности, за которые и получат пекинскую нахлобучку. Я не вижу, из-за какой необходимости им будет нужно торопиться окончанием дела разграничения?
Я полагаю, что при первой же запятой, которую они увидят с нашей стороны в переговорах, т. е. при первом их недоумении, которое не объяснит им их инструкция, они пошлют донесения в Пекин и, ожидая оттуда ответа, который может притти в Чугучак не ранее 50-ти дней, китайские комиссары или объявят нам, что они ждут новых инструкций, или же, быть может, найдут полезным умолчать о том, и так поведут дело откладываньем бараньих часов (Для счета часов китайцы употребляют особые знаки.
Так, 12 -1 пополудни означают лошадью, 2 - 3 бараном, 4 - 5 обезьяной, 6 - 7 курицей, 8 - 9 собакой, 10 - 11 свиньей. Наши конференции с китайцами назначались в 2 ч., т. е. в бараний час.) для конференции или сказавшись кто-нибудь из них больным, что все усилия наши будут напрасны добиться свидания ранее, как-то им будет необходимо.
Мы за это можем претендовать. Так мы запретендуем, но это ограничится только напрасной перепиской с ними или свиданиями с их чиновниками. Да и как, в самом деле, заставить их поторопиться: ведь мы им не указчики! Представьте только себе, что если бы мы сами были поставлены в их положение, тогда и мы стали бы давать ответы или от генерала Дюгамеля, или от Азиатского департамента, и, конечно, ранее получения ожидаемого нас не склонило бы никакое китайское красноречие согласиться с китайскими комиссарами в том, в чем мы не уполномочены соглашаться.
Мей-ю-хуа (нет более речей), да и баста! Я понимаю, что на эти строки Вы ответите мне: а войско-то наше с двумя орудиями! Так, Иван Федорович, Бахтинский лагерь будет иметь свою важность, но не более, как только важность. Бахтинский лагерь будет отлично свидетельствовать, что мы сановники, доверенные лица Государя, не более.
Согласитесь, возможно ли будет заикнуться нам перед китайскими комиссарами о нашем лагере в смысле угрожающем? Это было очень кстати в то время, когда здесь вел переговоры консул Захаров по такому делу, по которому китайцы были кругом виноваты.
Пожалуй, допустим и то, что какие-либо непредвидимые обстоятельства побудят русских уполномоченных напомнить китайским комиссарам об угрожающем свойстве Бахтинского лагеря и, положим даже, что такая угроза заставит их засучить свои рукава да и подписать приготовленный нами протокол.
Что же из этого выйдет? Выйдет, что мирно составленный Пекинский трактат они доканчивают своими подписями при запахе русского пороха! Будь мы действительными опекунами Китая, то такое дело еще сошло бы с рук, но вспомните, что у китайцев есть теперь очень сильные опекуны - англичане, которые очень зорки на все, что делают русские в Средней Азии, а мы в Пекине едва ли главные опекуны!
Вот при таких-то обстоятельствах нынешних, далеко не похожих на времена 1858-го года, когда вел здесь переговоры консул Захаров, я полагаю, было бы всего лучше повести все дело дружелюбно, сидя на конференциях за чашками чая!»
Таковы были взгляды консула Скачкова на дело разграничения с Китаем и на вооруженное занятие нами границы. Щепетильность его в последнем отношении доходила до того, что перед прибытием моим в Чугучак в 1862-м году он писал мне между прочим: «Вы даже к пикету Бахты хотите привести свою артиллерию.
Сделайте одолжение, дайте очень строгий наказ отрядным офицерам, чтобы даже на аршин далее пограничной черты наши солдаты и пушки не переступали. Всякая в этом случае ошибка может повести к дурным последствиям.
На этой неделе в городе и у амбаня была суматоха за одно только известие, что русские зашли за пикет Модо-барлук и будто ставят пограничный столб. Сегодня я объяснил приставу, что там были очень мирные наши топографы. Также, пожалуйста, остерегите офицеров, чтобы солдаты и казаки на границе вели себя отлично, ни под каким видом не обижая китайцев».
Быть может, уважаемый К. А. Скачков и был прав с своей точки зрения. Но я тогда находил, что со стороны наших топографов и казаков едва ли был когда либо подан повод к столкновению с китайцами. Напротив, они всегда относились к нам надменно, презрительно и нахально.
По моему убеждению, нам следовало положить конец принятой политике уступок и установившимся почему-то с давнего времени предупредительности и заискиванию перед китайцами. Такой образ действий с нашей стороны не приносил нам никакой пользы, а между тем развивал только со стороны китайцев высокомерие и надменность в сношениях с нами.
Не имея возможности одновременно со мною отправиться в Чугучак, для участия в переговорах с китайцами, по неполучению полномочия из Петербурга, И. И. Захаров советовал мне одному открыть переговоры, начав с поверки полномочий.
По его словам, у китайцев могли быть двойные полномочия: малые, ни к чему не обязывающие, и большие. В случае успешного хода дела, Захаров находил необходимым держаться прибирательной программы, т. е. требовать как можно больше.
Пребывание мое в Коксуйском поселении не могло быть продолжительно, ввиду приближения срока съезда в Чугучаке комиссаров обоих государств, назначенного 1 июля. А потому из Коксуйского поселения я отправился по прямому тракту на гг. Копал и Сергиополь в станицу Урджарскую, куда и прибыл 20-го июня.
Здесь, получил я сведение, что отряд, назначенный для сопровождения комиссаров, уже выступил на реку Хатын-су в составе роты пехоты, полсотни казаков и двух орудий конной казачьей артиллерии. 28-го июня я вместе с остальными членами пограничной комиссии, А. Ф. Голубевым и К. В. Струве, прибыл на реку Хатын-су, находящуюся в 65-ти верстах от Чугучака.
Здесь комиссия была встречена некоторыми из султанов, биев и почетных людей киргиз байджигитовского, кызаевского и кара-киреевского родов, кочующих частью за гор. Чугучаком и близ р. Черного Иртыша. Обратясь к представителям киргизского народа, я советовал им жить мирно со своими родовичами, избегая всякой письменной вражды между собою, оказывать содействие купеческим караванам, прибавив, что только при этих условиях может водвориться в степи общее спокойствие.
В заключение я сказал, что они, как состоящие под покровительством России, тем самым могут приобрести право на высокое внимание Государя Императора. Все это было принято киргизами, по-видимому, с полным доверием, и они выразили готовность служить верно русскому правительству и повиноваться нашим местным властям.
Затем были розданы мною влиятельным лицам подарки и они были приглашены на устроенное для них, по туземному обычаю, угощение. Вечером того же дня, было произведено мною ученье и маневры отряду, на которых присутствовала вся киргизская депутация.
На другой день я выступил с отрядом по направлению к Чугучаку и 30 июня остановился в 6-ти верстах за речкою Бахты и в 17-ти верстах от Чугучака, вблизи китайской пикетной линии. Хотя между этой линией и р. Бахты находились китайские фермы, но я признал необходимым перейти за означенные фермы со всеми отрядами и стать как можно ближе к пикетной линии, дабы с первого же шага заявить китайцам, что мы считаем границею их пикетную линию.
Выдвинуться же отряду еще далее не было возможности за неотысканием впереди хорошего подножного корма и воды. Но я приказал отрядному начальнику есаулу Баранову высмотреть удобное место для стоянки отряда и немедленно передвинуться к самой пикетной линии.
С означенной позиции за р. Бахты было послано мною уведомление тарбагатайскому хэбэй-амбаню о дне прибытия пограничной комиссии в Чугучаке и о числе сопровождающих ее людей. Вследствие сего, на другой день, явились посланные хэбэй-амбанем чиновники с приветствием о благополучном прибытии комиссаров и просили принять от имени амбаня подарки, состоявшие из съестных припасов.
Приняв старших из присланных чиновников, я объявил им, что в 10 часов утра 1-го июля комиссары прибудут в Чугучак, и просил уверить хэбэй-амбаня в дружественном к нему расположении благодарил его за внимание. Отпустив китайских чиновников, я с членами комиссии, в сопровождении секретаря консульства М. Ф. Вардугина и конвоя из 30 казаков, отправились в Чугучак, куда и въехали церемониально верхами утром 1-го июля. При въезде в город, мы были встречены нашим консулом К. А. Скачковым и затем благополучно вступили в нашу факторию.
Вскоре после приезда нашего в Чугучак, прибыл туда и первый китайский комиссар цзян-цзюнь Мин-И. К сожалению, болезнь Мина воспрепятствовала немедленно открыть переговоры, вследствие чего первая конференция могла состояться лишь 17-го июля.
На этом заседании, которое происходило в зале официальных собраний (гун-фан), мы предъявили китайским комиссарам наши полномочия, а они - указ пекинского Государственного совета, за его печатью, о назначении улясутайского цзянь-цзюня и тарбагатайского хэбэй-амбаня комиссарами по разграничению между Россией и Западным Китаем.
Тогда же было условлено вести дальнейшие переговоры также в гун-фане. После этого, китайцы изъявили желание посетить нас 19 июля. Но ненастная погода заставила их отложить это посещение до 21-го числа. Свидание 21-го июля имело исключительно характер визита, и только под конец его, по обоюдному согласию, было решено съехаться на другой же день для открытия действительных переговоров о проведении границы.
Предварительно описания хода чугучакских переговоров, считаю необходимым изложить сущность тех соображений, которым наши комиссары полагали следовать как при составлении проекта государственной границы с Западным Китаем, так и при обсуждении с китайскими уполномоченными вопроса о проведении границы. Руководящими указаниями для наших комиссаров при составлении проекта государственной границы с Западным Китаем служили Пекинский трактат и инструкция, выданная из Министерства иностранных дел за подписью Государственного канцлера князя А. М. Горчакова.
В этой инструкции было между прочим сказано, что ввиду важности предварительных переговоров в Чугучаке, от успеха которых зависит благоприятный исход всего дела, комиссарам необходимо прежде всего заявить китайским уполномоченным, что правительство наше в решении пограничного вопроса желает единственно буквального исполнения Пекинского трактата. 
При этом китайские комиссары должны притти к убеждению, что где бы сношения наши по сему вопросу ни производились, в самой ли столице Китая или в пограничных местах, основанием сих сношений будут служить единственно трактаты.
Затем должно быть приступлено к истолкованию 2 статьи Пекинского трактата в том смысле, чтобы новая граница шла по линии ныне существующих постоянных китайских караулов, составляющих по сие время не положительно определенную, но как бы условную границу между обоими государствами.
Далее в инструкции указывалось, что независимо от линии постоянных караулов китайцы, как известно, неоднократно выдвигали впереди ее временные пикеты. По большей части мы не обращали на это особого внимания, во избежание неприятных объяснений между пограничными властями нашими и китайскими, тем более что в действительности мы видели, что эти распоряжения делались только местными китайскими властями, без ведома высшего пекинского правительства.
Если окажется возможным убедить китайских комиссаров принять в основание при проведении новой границы линию постоянных караулов, то чрез это главное препятствие к благоприятному исходу всего пограничного вопроса, без сомнения, будет устранено.
А потому Министерство иностранных дел поручало это обстоятельство особому вниманию и настойчивости наших комиссаров. Из приведенных указаний инструкции видно, что вопрос о постоянных пикетах служит центром тяжести всего дела по разграничению. ,
Словом сказать, этот вопрос был непременным условием conditio sine qua non, без которого не только оказывалось невозможным войти в соглашение с китайцами, но даже не могли состояться и самые переговоры. Относительно озера Зайсана в инструкции указывалось, что вопрос этот имеет для нас особенную важность, потому что было бы желательно удержать за собою исключительное обладание этим озером.
Если даже китайские комиссары согласятся принять за общее правило при проведении пограничной черты: руководствоваться линиею постоянных караулов, то нет сомнения, что при проведении границы около озера Зайсана они будут стараться уклониться от этого правила.
В этом случае Министерство представляло нашим комиссарам провести границу по р. Бухтарме и Нарыму, a затем по этой последней реке до впадения ее в р. Иртыш. Далее же по р. Иртышу так, чтобы правый берег этой реки до выхода ее из озера Зайсана оставался во владении Китая, a левый во владении России.
Отсюда, направляясь вдоль северного берега озера и огибая его с восточной стороны до устья р. Черного Иртыша, граница вышла бы потом на линию постоянных китайских караулов к пикету Одон-гола. Если китайцы отвергнут это предложение, то необходимо оговорить по крайней мере, что озеро Зайсан остается в общем владении обоих государств, с предоставлением русским права пользования рыболовством и судоходством по озеру. По вопросу о наиболее выгодном для нас проведении границы на юго-востоке Заилийского края, в стране верховьев рек Кегена и Текеса, в инструкции было сказано, что, по имеющимся в Министерстве иностранных дел сведениям, в этой местности когда-то существовали временные китайские пикеты, но в тридцатых годах XIX ст. китайцы, теснимые дикокаменными киргизами, отнесли назад свою границу, так что ныне нет и следов упомянутых пикетов.
Китайцы удержали в своей власти только «ледяной проход» (Музарт) чрез снежный Тянь-Шаньский хребет, или Небесные горы, к которому ведет их пикетная линия вдоль меридиана г. Кульджи. Два же ближайшие горные проходы, лежащие к западу от Музарта, оставались незанятыми.
Они представляют вместе с системою р. Чарына самое удобное сообщение между гор. Верным и цветущими городами Малой Бухарии: Кашгаром, Хотаном и другими. А потому необходимо, чтобы вся эта местность была признана принадлежащею России и чтобы проходы и плато, находящиеся между двумя параллельными хребтами, осталися в наших руках.
Генерал-губернатор Западной Сибири А. О. Дюгамель, основываясь на сведениях, представленных ему генеральным консулом в Кульдже Захаровым, находил, что проведение границы на юго-востоке Заилийского края в означенном выше направлении может встретить немаловажные затруднения в том отношении, что подвластные России дикокаменные киргизы рода богу, вследствие настояния китайских властей, еще с 1861 г. оставили занимаемые ими с давних времен кочевья в стране верховьев рек Кегена и Текеса.
А потому, при предстоящих переговорах наши комиссары не будут иметь достаточных оснований оспаривать у китайцев означенный участок границы, как незанятый в то время подвластными России киргизами. Но кроме этого обстоятельства, должно было неминуемо ожидать упорного сопротивления со стороны китайцев дать свое согласие на проектированную нами упомянутую выше граничную черту по следующим соображениям:
1) эти земли еще с половины XVIII ст. были завоеваны китайцами у чжунгаров и на них поселен элютский калмыцкий полк;
2) на южной стороне гор Чокар находится свинцовый рудник, хорошо известный кульджинскому начальству;
3) гора Кара-тау, к югу от р. Кеген, имеет историческое значение для маньчжуров по воспоминанию победы, одержанной ими в этих местах над чжунгарским ханом Даваци;
4) проектированная пограничная черта будет отстоять от г. Кульджи на полтора дня конного пути, что во всяком случае возбудит сильное сомнение в китайцах насчет наших видов и на Илийский край. На этом основании генерал Дюгамель полагал: в случае решительной невозможности склонить китайцев к сговорчивости, разрешить нашим комиссарам установить граничную линию по р. Чарыну и затем вверх по р. Каркаре к горе Хан-Тенгри, а отсюда далее по южным отрогам Тянь-Шаньского хребта до существовавших в то время кокандских владений.
По сделанному по этому вопросу представлению, Министерство иностранных дел сообщило генералу Дюгамелю, что при назначении граничной линии, указанной в инструкции нашим комиссарам, оно, главным образом, руководствовалось тою мыслью, чтобы важный в коммерческом, а в особенности в военном отношении проход Санташ остался в нашем владении.
При проведении границы по р. Чарыну и Каркаре, хотя проход Санташ и отойдет в наши пределы, но в таком случае дорога к нему должна будет пролегать по левому берегу р. Чарына и проходить глубокими ущельями трех рек Мерке, которые представляют почти непреодолимые трудности для перевозки тяжестей, в особенности же артиллерии.
А потому Министерство иностранных дел полагало: в случае совершенной невозможности убедить китайцев провести границу по первоначальному предположению, следует неукоснительно настаивать на том, чтобы граница шла сначала по р. Темерлику - притоку р. Чарына, потом направлялась бы к р. Текес и далее к горе Хан-Тенгри.
Тогда свинцовый рудник и горная группа Кара-тау останутся в китайских владениях. С своей стороны, наши комиссары, по всестороннем обсуждении этого важного вопроса, находили, что наши существенные государственные интересы неотступно требовали присоединения всей страны верховьев рек Кегена и Текеса к нашим владениям, по многим соображениям, и главным образом потому, чтобы удержать в нашей власти все доступы в Восточный Туркестан, ведущие из наших пределов через перевалы в горной системе Тянь-Шаня, лежащие к западу от Музарта и по которым проходят кратчайшие пути в города Малой Бухарии: Аксу, Кашгар и друг.
А потому и предположено было: на предстоящих переговорах неотступно требовать у китайцев, чтобы граница на юго-восток Заилийского края была направлена от р. Или прямо на юг, не по р. Чарыну, а к востоку от нее, на китайский пикет Чун-чжи и далее по водоразделу, охватывающему собою с востока всю речную область р. Чарына, которая и должна полностью отойти к владениям России.
Спустившись с гор, замыкающих с юга долину р. Кегена, граница, по составленному проекту, направлялась к р. Текес и, пересекая ее при устье Нарын-гола, следовала далее вверх по этой реке и упиралась в снежные вершины Тянь-Шаня, вблизи того места, где высится исполинская горная группа Хан-Тенгри (24 т. фут. над уровнем моря).
При этом вся долина верховьев Текеса, изобилующая превосходными пастбищами, отходила также к владениям России. От Хан-Тенгри граница направлялась, согласно Пекинскому трактату, по южному отрогу Тянь-Шаня до существовавших в то время кокандских владений.
На этом последнем участке границы - от горной группы Хан-Тенгри по направлению к западу до перевала Суёк, где граница круто поворачивает на юг, находится до 14 горных проходов через Тянь-Шаньский хребет, по которым открываются доступы из этой окраины наших владений в пределы Восточного Туркестана, или Малой Бухарии.
Из числа этих 14 горных проходов для обоюдных торговых сношений подданных обоих государств впоследствии, на основании Петербургского трактата 1881 г., было установлено пользоваться следующими проходами: Бедель, Теректы, Туругарт и Суёк.
Дорога к перевалам Теректы и Туругарт идет из города Токмака через Нарынское укрепление, причем она на всем своем протяжении до этого укрепления - колесная. Отсюда при дальнейшем следовании в Кашгар идут два пути через перевалы Теректы и Туругарт, причем последний путь почти на всем протяжении - колесный (Костенко. Туркестанский край. I, 46.).
Перевал Бедель ведет из города Каракола в город Уч-Турфан, Аксу, Хотан и Кашгар. По словам нашего знаменитого путешественника по Центральной Азии H. M. Пржевальского, движение через перевал Бедель довольно бойкое и производится на лошадях и верблюдах круглый год из города Каракола, Токмака и Кульджи.
Дорога из Каракола до русской деревни Сливкиной (Кызыл-Су) идет по совершенно ровной местности, удобной для колесной езды. Далее путь пролегает по ущельям рек Зауки и Кашка-су (Пржевальский. «Пут. в Центр. Азию». 84 - 88, 491.).
Из вышеизложенного видно, что пограничная черта, проектированная нашими комиссарами на юге-востоке Заилийского края и подробно описанная выше, следуя на большей части своего протяжения по горному разлому или водоразделу, имела все свойства прочной и устойчивой государственной границы.
При этом отходили к владениям России вся речные область р. Чарына, верховья р. Текеса и все наиболее удобные доступы из наших пределов в Восточный Туркестан, через горный перевалы в магистральном Тянь-Шаньском хребте, лежащие к западу от прохода Музарт.
Во власти же китайцев, для сообщения Кульджинской провинции с Кашгаром, остался только один горный проход Музарт, называемый «Ледяным» и принадлежащий, как показывает и самое его название, к числу неудобнейших горных перевалов в Тянь-Шане.
Он ведет из Илийской долины через ледяное море, находящееся на южной стороне перевала. Длина этого ледяного моря 12 верст, а ширина около 8-ми. Море оканчивается уступом, в котором вырублены ступеньки. Лошади и вьюки спускаются с этого уступа на веревках.
Ввиду же трудностей поднятия животных этим способом, караваны из Илийской долины ходят только в один прямой путь, а обратный избирают через перевал Бедель (Костенко. Туркестанский край. Т. I, ст. 47.), северный выход из которого находится в русских пределах и, следовательно, в нашей власти.
Описанное выше очертание границы представляет для нас весьма важную выгоду и в том отношении, что эта граница, замыкая собою с южной стороны все кочевья дикокаменных киргиз рода богу и сарыбашшей, задерживает их, за самыми ничтожными исключениями, почти полностью в русских владениях.
Вследствие сего, эти кочевые племена, большая часть которых, а особенно сарыбашшей, отличавшихся в то время хищническими наклонностями, окончательно разобщились с китайцами и навсегда выходили из сферы их влияния, что, в свою очередь, значительно облегчало нам наблюдение за ними.
Относительно системы действий с нашей стороны, которой должно было держаться при обсуждении с китайцами во время переговоров вопроса о проведении границы, предположено было, согласно указаний упомянутой выше инструкции, заявить китайским уполномоченным, что переговоры могут состояться только при условии определения границы на точном основании Пекинского трактата, и затем настаивать на проведении границы по линии постоянных китайских пикетов.
Если же китайцы, по обычным приемам своей политики, будут затягивать переговоры, то, составив проект граничной черты на точном основании Пекинского трактата и упомянутой инструкции Министерства иностранных дел, предъявить его китайским комиссарам и просить категорического ответа, согласны ли они принять предъявляемый нами проект границы.
Такая постановка вопроса представляла для нас весьма важную выгоду в том отношении, что не давала возможности китайцам уклониться от прямого, категорического ответа на наши требования и от бесполезного затягивания переговоров, причем и самая ответственность, в случае прекращения их, падала полностью на одних китайцев.
С другой стороны, если бы китайцы согласились продолжать переговоры, то они могли состояться не иначе, как только при согласии их принять предъявленный им наш проект границы. Составленный нашими комиссарами проект граничной черты представлял собою подробное развитие того направления границы, которое было намечено в Пекинском трактате лишь в общих чертах.
Понятно, что в таком важном государственном акте, как Пекинский трактат, невозможно было обозначить границу во всей подробности с точным поименованием всех местных урочищ, по которым она должна быть направлена. Эта обязанность подробного обозначения границы на карте и затем постановка ее на самой местности по общепринятому правилу, установившемуся с давних времен, всегда возлагалась на комиссаров обоих государств, как лиц вполне знакомых с местными условиями и особенностями топографического характера пограничного края.
Так было и в настоящем случае, и наши комиссары, после самого подробного и всестороннего рассмотрения и внимательного обсуждения всех обстоятельств, относящихся до определения граничной линии с Западным Китаем, избрали такое направление границы, которое, согласуясь вполне с указаниями Пекинского трактата, в то же время, по их глубокому убеждению, содействовало бы развитию и упрочению государственных интересов России на этой окраине Империи.
При разработке упомянутого выше проекта границы, нашим комиссарам предлежало прежде всего разъяснить вопрос: что должно разуметь под линиею ныне существующих китайских пикетов, о которой упоминается в трактате. Если бы эти пикеты образовали собою только одну сплошную линию, замыкающую китайские владения на западе, то вопрос, как обозначить границу в тех местностях, где она должна проходить по линии китайских караулов, разрешался бы, так сказать, сам собою.
Но, к сожалению, в действительности оказалось, что китайские караулы на западе, как уже было подробно изложено в предыдущей главе, расположены не в одну, а в несколько линий. А потому естественно возникал новый вопрос: какая же из этих линий должна быть принята за границу?
По всестороннем обсуждении комиссарами этого важного вопроса и соображении его со сведениями, имеющимися о пограничных караулах по китайским источникам, оказалось, что за пикетную линию, о которой упоминается в трактате, правильнее следовало бы принять ту линию караулов, которые постоянно заняты китайскими войсками (чан-чжу-ка́рунь).
Расположенные же к западу от этой линии так называемые передовые или внешние пикеты (цзянь-цзэ), как выставляемые не по распоряжению пекинского правительства, а местных властей, и притом на известное время, и нередко переносимые с места на место, очевидно, ни в каком случае не могли обозначать собою границу. Сохраняя свойственный им подвижной характер и не имея поэтому никакой твердости и устойчивости, они и не могли служить опорными пунктами для установления по ним прочной государственной границы.
Отсюда видно, что только линия постоянных караулов (чан-чжу-ка́рунь), как находящихся с давнего времени на одном и том же месте, должна, в сущности, служить настоящею государственною границею, тем более что, предприняв устройство линии постоянных караулов еще во времена императора правления Цзянь-Лунь (1736 – 1796 г.г.), само китайское правительство как бы заранее обозначило этими караулами черту государственной границы на западных пределах Срединной Империи.
Но самым неоспоримым доказательством, что западная китайская граница должна быть неукоснительно проведена по линии постоянных китайских караулов, служил китайский текст Пекинского трактата. По заявлению консула И. И. Захарова, сличавшего русский и китайский текст этого трактата, в них оказалось некоторое несходство в изложении, что должно отнести к недосмотру при сличении обоих текстов трактата при самом его составлении.
В этом отношении для дипломатической переписки, по словам И. И. Захарова, наиболее подходящим оказывается не китайский, a маньчжурский, язык, который и употреблялся нашими комиссарами при всех наших сношениях с китайцами во время Чугучакских переговоров.
По переводу И. И. Захарова с китайского подлинника, текст 2-й ст. Пекинского трактата был следующий: «Западная линия доселе еще не определена. После сего она должна быть проведена по хребтам гор, большим рекам и линии существующих уже Срединного государства постоянных караулов (чан-чжу-ка́рунь), т. е. караулов, на которых постоянно живут.
Начинаться же она должна от последнего пограничного знака, поставленного на Шабин-Дабага в 1728 г., или правления Юнь-Чжень в 6-м году, и итти на запад прямо к озеру Зайсан-нор. Отселе же на юго-запад, следуя по Тянь-Шаньскому хребту, который на юге от озера Тэмурту-нор (Иссык-Куль), и доведя до кокандских пределов, образовать границу».
Сопоставляя этот текст со 2-й ст. русского текста, оказывается, что в последнем не было слова «постоянных», которое следовало бы включить после слова «существующих». Но для нас это обстоятельство при предстоящих переговорах, по совершенному незнанию китайскими комиссарами русского языка, не представляло особенных неудобств.
Сославшись на китайский текст 2-й ст. Пекинского трактата, где сказано, что граница должна быть проведена по линии постоянных пикетов, мы всегда имели полную возможность настаивать именно на этом направлении граничной черты перед китайскими комиссарами.
Словом сказать, приведенное в китайском тексте 2-й ст. трактата выражение «постоянных пикетов» (чан-чжу-ка́рунь), не возбуждая никаких недоразумений, - совершенно развязывало нам руки при предстоящих переговорах. На основании приведенных выше соображений, нами решено было на предстоящих конференциях всячески настаивать на проведении границы по линии постоянных китайских пикетов, поставив на вид китайским комиссарам, что собственно под этим названием должно разуметь линию пикетов, о которой упоминается во 2-й ст. Пекинского трактата.

Продолжение следует.

Источник:
Санкт-Петербург, Россия.
Иван Федорович Бабков. «Воспоминания о моей службе в Западной Сибири. 1859 - 1875 г.г. Разграничение с Западным Китаем 1869 год.». СПб., 1912 год.
https://rus-turk.livejournal.com/510106.html