Часть первая.

«21 мая я выехал из Астрахани на четырёхбугорный рейд Каспия, где глубина была в девять футов и где грузилась шхуна «Шах-Иран», на которой предстояло отправиться в форт Александровский. После того на другой день мы снялись с якоря, и шхуна благополучно нас доставила 23-го числа в форт Александровский. Здесь, делая окончательные приготовления к далёкому странствованию и изучая побережье Мангышлака, привелось провести весь остаток мая месяца»

«Труды Арало-Каспийской экспедиции». 1889.  Барбот де Марни.

После учреждения оседлого пункта в Красноводске на Каспийском море и после присоединения части Хивинского ханства к России доступ в арало-каспийские страны сделался более удобным, а вместе с тем тотчас поднят на очередь и вопрос об исследовании этих стран, особенно же старого русла Оксуса.
Вот почему в декабре 1878 года в среде Императорского русского географического общества по инициативе А. И. Глуховского, участника в военном хивинском походе, развилась мысль о необходимости снаряжения экспедиции для исследования арало-каспийского бассейна.
Месяцем позже вследствие доклада М. Н. Богданова, также участвовавшего в хивинском походе, О. А. Гримма и В. Д. Аленицына такая мысль, направленная впрочем к изучению арало-каспийских стран исключительно в отношении естественно-историческом, заняла и Общество естествоиспытателей, состоящее при Санкт Петербургском университете.
Проект снаряжения экспедиции Географическим обществом удостоился одобрения августейшего председателя общества, его императорского величества великого князя Константина Николаевича, и по докладу военного министра Д. А. Милютина высочайше были назначены денежные средства для осуществления предприятия. Такие же средства министром финансов М. Х. Рейтерном высочайше испрошены были и для университетского общества.
Наместник кавказский, его императорского величества великий князь Михаил Николаевич, к ведению которого принадлежит и Закаспийский край, а равно туркестанский генерал-губернатор К. П. Кауфман и оренбургский генерал губернатор Н. А. Крыжановский изъявили готовность своим покровительством содействовать экспедициям обоих обществ.
Вследствие этого в распоряжение экспедиции назначены были: пароходы на Каспийском море и Аму-Дарье, парусная баржа для плавания по Аралу и наряжён казачий конвой для прикрытия экспедиций при следовании их сухим путём.
Решено было отправить обе экспедиции в начале весны 1874 года. Район исследований предполагался сначала весьма обширный: в него должны были входить весь Устюрт, всё старое русло Окса и чуть не весь степной бассейн собственно Аму-Дарьи. Но потом район этот был уменьшен, так как оказалось возможным направить экспедиции лишь на северные части Устюрта и степные пространства лишь по правую сторону Аму-Дарьи.
Программа исследований экспедиции Географического общества состояла из четырёх отделов:
1) геодезическо-топографического и гидрографического;
2) метеоро-гидрологического;
3) этнографическо-статистического,
4) естественно-исторического.
В район исследований должна была войти Аму-Дарья и новоприобретённые по правую её сторону пространства. Начальником этой экспедиции был назначен полковник (ныне генерал) генерального штаба Н. Г. Столетов, а для выполнения четвёртого отдела программы были приглашены: зоолог Н. А. Северцов, ботаник С. М. Смирнов и я в качестве геолога.
Предметы занятий экспедиции Общества естествоиспытателей были чисто естественно-исторические. В район её исследований должны были войти Каспий, Арал и пространство между этими морями, то есть Мангышлак и Устюрт.
Для исследования фауны Каспия был приглашён О. А. Гримм, для исследования животной жизни Арала В. Д. Аленицын, а сухопутную часть экспедиции принял на себя зоолог М. Н. Богданов и М. А. Бутлеров, и я для геологических исследований.
Таким образом на меня выпала доля принять участие в обеих экспедициях и я должен был для геологических исследований сначала отправиться на Мангышлак и Устюрт, а потом перебраться на Аму-Дарью и, если удастся, степями достигнуть Самарканда. Министр государственных имуществ, П. А. Валуёв, оказал мне в предстоявшем путешествии и с своей стороны материальную поддержку.
Участие в этих экспедициях было для меня приятно особенно потому, что я уже был раньше заинтересован изучением геологии каспийских степей, именно, когда был членом Кумо-манычской экспедиции. Я сознавал, что геологическая история Каспия и Арала могла быть выяснена лишь сравнительным изучением окружающих их пространств - изучением, произведённым не в отдельных пунктах, а по длинным маршрутам.
Мне, по личным наблюдениям знакомому с геологическим строением степей новороссийских и астраханских, крайне интересно было сравнить степи эти с почти неведомыми пустынями по ту сторону Каспия и Арала и увидать далёкий восточный конец пустынь этих.
Мне приятна была надежда собрать на месте данные для разъяснения хотя некоторых главных вопросов по геологии арало-каспийской страны, интересующей весь учёный мир. Насколько успел я в этом, произнесёт приговор читатель; я же скажу только, что много ещё потребуется времени и учёных сил для полного изучения такого обширного пространства, какова арало-каспийская низменность, и что в этом отношении на труды двух экспедиций, в которых я участвовал, должно смотреть как на первые систематические попытки, как на первый шаг.
Перед отправлением в путешествие, первым делом было приобрести в Петербурге топографические карты, геологические инструменты и приборы, анероид Гольдшмидта № 443 и тому подобное; из карт особенно пригодилась карта Закаспийского края, впоследствии (1875 г.) изданная Кавказским военно-топографическим отделом. Приобретено было также оружие (револьверы и кавалерийская берданка системы Генри), дорожная аптечка, а гигиеническую инструкцию вручил мне почётный член Петербургского общества естествоиспытатателей Н. Ф. Здекауер. 
Запасаться рекомендательными письмами в степи Каспия и Арала, конечно, было нечего, а надо было позаботиться о костюме, который бы соответствовал тамошнему климату и о хозяйственных принадлежностях, чтоб не заголодать в степях. О всём этом я скажу пару слов в надежде, что слова эти пригодятся последующим путешественникам.
Костюмом были избраны светло-серого цвета каламянковая блуза и шальвары. Блуза была с широкими рукавами, надевалась прямо на тело, перепоясывалась кожаным поясом и на груди имела карманы для записной книжки и часов. Шальвары были также широкие, с глубокими карманами и сшиты из козловой кожи, что при верховой езде между колючими кустарниками очень предохраняет бёдра от царапанья.
Шальвары затыкались в высокие лёгкие сапоги, а для покрытия головы служила высокая войлочная шапка, серого цвета, с широкими полями и слоем ваты в глубине тульи. Такой костюм лёгок и в нём не жарко.
Кроме блуз было взято и верхнее пальто, но ни на Мангишлаке, ни на Устюрте не пришлось им пользоваться. Великое благодеяние для глаз оказали дымчатые очки-консервы. Не хочу также не вспомнить о деревянной складной французской кровати, которая весила всего двадцать фунтов и собиралась в две минуты.
Вообразите, как потом было приятно упасть на неё после десятичасового сиденья на седле под солнечным припёком; надувная гуттаперчевая подушка, халат, служивший также одеялом, и туфли довершали тут удовольствие.
Американское охотничье седло из белой кожи было также куплено в Петербурге; при седле имелось четыре кобуры и чемоданчик сзади, - они назначались для помещения револьвера, фляжки, обёрточной бумаги и тех образцов горных пород и окаменелостей, которые удавалось собрать в течение дня. Молоток и анероид были в чехлах, ремни от которых надевались через плечи.
Перехожу теперь к хозяйственным припасам. Между ними существенную часть составляли: консервы, чёрные ржаные и обыкновенные белые сухари, чай, сахар в плитках, молотый жаренный кофе, сгущённые сливки, макароны, голландский сыр, пикули, клюквенный морс, коньяк и прочее. Бо́льшая часть этих продуктов была отправлена из Петербурга и Москвы прямо в Астрахань.
Консервы были приготовлены на петербургской фабрике Данилевского, и между ними были различные супы, щи, рагу, кашицы, мясной фарш для котлет и пирожков и, наконец, бульон, который оказался особенно хорошим.
Вообще же чай, сахар, бульон и сухари суть главнейшие предметы продовольствия. Не могу не остановиться при этом на английских пикулях, отлично предохраняющих от цинги; не могу также не сказать, что в сильном зное крепкие напитки подчас благодетельны столько же, сколько и при сильном холоде. Все эти припасы, а равно и посуда: глиняные кружки вместо стаканов, эмалированные железные тарелки, такой же большой чайник, служивший вместо самовара и в котором прямо заваривался чай, котелки, сковородки и прочее сохранялись в больших деревянных, окованных железом, сундуках.
Сундуки эти, хотя и тяжелы, но всё-таки удобно подвязываются к бокам верблюдов; один сундук назывался расходным, так как заменял собою буфет и наполнялся провизией на несколько дней; его, конечно, приходилось раскрывать на каждом ночлеге.
Взяты были и водоочистительные приборы, но они остались однако ж без употребления, так как при сильной жажде или усталости совсем не до медленного процесса водоочищения, а при солоноватости воды, конечно, не помогут никакие машинки.
Для подарков азиатам были куплены: серебряные часы, пряжки, запонки, пуговицы, ножницы, складные ножики, зеркальца и прочее. Особенно занимали их эти зеркальца, так как многим впервые приходилось увидать в них свою физиономию.
После этих заметок о приготовлении к путешествию, расскажу хорошенько о ходе самого путешествия. В воскресенье, 12 мая, я выехал из Петербурга и 16-го числа прибыл в Астрахань.
Тут хотя и нужно было сделать покупок немного, именно запастись ящиками для укупорки горных пород и окаменелостей, кипами мягкой бумаги для их обёртывания, буро́ю для лечения лошадей и тому подобным, но, однако ж, пришлось остаться несколько дней в ожидании парохода, делающего рейсы в форт Александровский.
Паровая шхуна «Шах Иран» 23 мая переправила меня через Каспий в форт Александровский, где меня уже ожидали члены экспедиции Общества естествоиспытателей, M. Н. Богданов и M. А. Бутлеров. С ними был казанский татарин Сайфулла, некогда совершивший кругосветное плавание на фрегате «Паллада», а теперь недавно вернувшийся из хивинского похода. Сайфулла Гафитов сделался нашим общим денщиком и поваром.
Главные достоинства его были честность, расторопность, выносливость лишений, но кулинарных достоинств и даже способностей у него никаких не было, и он не раз заваривал нам чай в кофейнике.
Маршрут экспедиции из форта Александровского предполагался следующий. Идти на восток через весь Мангышлак, в Каратие подняться на Устюрт, зайти на развалины бывшего Ново-Александровского укрепления, а оттуда к пескам Сам, где в летнее время стоит оренбургский отряд казаков.
Сменив в Саме конвой, направиться в урочище Кара-тамак у северо-западного берега Арала, куда летом посылается на стоянку другой оренбургский отряд и куда должна была прийти баржа, чтоб взять нас для перевозки к устьям Аму-Дарьи.
В форте Александровском, при содействии начальника мангышлакского приставства, M. А. Навроцкого, окончательные приготовления к путешествию были сделаны скоро. Конвой для прикрытия экспедиции, состоящий из тридцати казаков Гребенского полка с офицером и фельдшером, был уже готов. Провиант и фураж был дан казакам на два месяца и для поднятия этих тяжестей назначено сто верблюдов с соответствующим числом вожаков.
Главным проводником каравана или указателем пути был определён киргиз Ут-Мамбет. Рассказывают, что он прежде был разбойником, почему степь ему и известна как собственная ладонь. Приготовления наши в форте состояли в покупке верховых лошадей и фуража, в найме пятнадцати верблюдов для поднятия наших вещей и в приобретении джеламейки.
Лошади были куплены большею частью киргизские, так как они, рождённые иногда прямо на снегу, отличаются чрезвычайною выносливостью: нам случалось потом видеть, что в случае нужды они пьют солоноватую воду и гложут ветви степных кустарников. Из лошадей мы, конечно, старались выбрать тех, которые были одарены скорою и большою переступью.
В форте, где почти не употребляют экипажей, мне удалось достать двухколёсную с кузовом арбу. Покупка эта была сделана ввиду возможной болезни, если не моей, так кого-нибудь из членов каравана; к счастью, однако ж, арбе этой, довезённой до Петро-Александровска на Аму-Дарье, суждено было всё время идти порожней.
Джеламейка - это обыкновенная войлочная юрта или кибитка, но только небольших размеров, диаметром всего в полторы сажени; она ставится и разбирается в несколько минут, удобно перевозится на верблюде и служила нам для ночлега.
О топливе для приготовления пищи заботиться было нечего, так как предполагалось всюду найти его в степи в виде кизяка, то есть сухого помёта. Первого июня караван наш выступил в поход, направясь по так называемой Эмбенской дороге.
На Мангышлаке и далее по большей части Устюрта колёсных дорог нет, а есть только верховые тропы, а иногда просто известные направления, по которым киргиз, ориентируясь далеко различаемыми им могилами, кустарниками, оврагами, барханами (песчаными грядами), солончаками и тому подобным, легко выезжает, куда ему нужно. Эмбенская дорога идёт сначала по вершинам оврагов, направляющихся в Каспийскому морю, а потом, верстах в восьмидесяти пяти от форта Александровского, вступает в продольные долины между горными цепями Кара-тау и Ак-тау и так продолжается до Устюрта.
Весь этот путь вплоть до Устюрта обеспечен почти везде пресною водою родников, выходящих в оврагах или выбегающих из гор Кара-тау. Дневные переходы наши соображались с расстояниями между этими родниками и колодцами (кудуками) и при верховой езде шагом были от двадцати до тридцати и редко более вёрст. Расстояния эти определялись по времени хода верблюдов, которые идут ровной, невозмутимой поступью, делая от трёх с половиной до четырёх вёрст в час.
Вообще же день наш проходил таким образом: ещё до восхода солнца верблюды, арба и часть конвоя были обыкновенно отправляемы вперёд, к следующему пункту ночлега, причём увозилась и покрывавшая нас ночью джеламейка; при первых лучах восходящего солнца поднимались и мы и, напившись чаю, также поспешали отправиться. Ут-Мамбет на своём иноходце (джурьге) открывал путь, а конвой следовал сзади, не скупясь на джигитовку и песни.
Сначала мы ехали, как говорится, по холодку, но часов уже с семи начинало нещадно печь солнце. Часов около одиннадцати мы делали привал, уничтожали походный, захваченный с собою завтрак, а если была вода, то пили чай. Через два-три часа, по отдыхе и выкормке лошадей, трогались снова в путь, чтоб засветло прийти на ночлег, куда к этому времени уже пришли верблюды, где уже была поставлена снова джеламейка и горел кизяк, собранный по степи и на котором приготовлялся обед-ужин, завершаемый чаем.
Но вот солнце село, верблюдов пригнали с кормёжки и уложили в шеренги, и через час-два не только верблюды, но и все в лагере, утомлённые трудами дня, уже спят крепким сном, исключая разве караульного казака да джигита при лошадях. Крепкий сон этот был до следующего восхода солнца; наступивший затем день проходил тем же порядком, также проходил и третий день, после которого мы дозволяли иногда днёвку.
Время вообще летело незаметно, поглощаясь занятиями: надобно было осмотреть проходимый путь, искать окаменелостей, успеть делать экскурсии в стороны, наблюдать анероид, писать дневник, укупорить собранные образцы и наконец позаботиться о хозяйстве, особенно же о лошадях.
Мангишлак мы прошли в три недели; по Эмбенской дороге тут будет около двухсот пятидесяти вёрст, но со всеми экскурсиями пройдено было расстояние почти вдвое большее. Подниматься на Усть-Урт предстояло 22 июня в урочище Каратие.
Оглядываясь на Кара-тау, мы оставляли его не без доброй памяти. И в самом деле, во время следования нашего по Мангышлаку хотя и были жары, но иногда перепадали и дождички; вода родников была большею частью хорошая, особенно в Ханга-Бабе, Уланаке и Тамды, всюду находили мы корм для скота, встречая киргизские аулы, постоянно доставали свежую баранину; кроме того, охотники наши постоянно добывали степных рябков и куропаток.
Подъём в Каратие и крут, и скалист. Верблюды едва поднимались по узкой тропинке на краю пропастей. Арбу нельзя было б поднять, если б молодцы казаки не вызвались втащить её по частям на своих плечах.
На Устюрте Эмбенская дорога опять направилась по верховьям оврагов, идущих к морю и представлявших отличные обнажения; в оврагах этих были родники, а при них камыш и стаи куропаток. В Бугурустане, Ирмаке и Туйдене мы встретили последние аулы и должны были завести своё стадо баранов, которое и гнали далее с собою. За урочищем Туйден, вплоть до Сама, мы уже более почти не встречали людей.
Путешествие становилось всё более трудным, так как жары всё усиливались, и вода в родниках и кудуках начала чаще встречаться солоноватою. Подходя в кудукам, все с нетерпением желали знать: есть ли там вода и, если есть, то какая?
Все были в восторге, когда Ут-Мамбет, первый приехавший на кудук, кричал издалека: «Су бар! Су яксы! (Вода есть! вода хорошая!) Но не приводил в ужас и крик его: Су яман, - (вода поганая), так как казаки были того мнения, что солоноватая вода всё же лучше той, которой в иных местах совсем нет.
За Беш-Ащи-булаком мы оставили Эмбенскую дорогу и направились в глубь Устюрта. Ут-Махбет повёл нас от одних могил к другим, от одного кудука к другому; кладбища эти представлялись как бы большими городами.
Эмбенская дорога ушла на север; по ней киргизы перекочёвывают на лето в Эмбе, где встречают и речки, и кормовища, между тем как на Устюрте - безводие; вытравив там корм, киргизы на зиму возвращаются на Устюрт, где под снегом скот их находит пищу, а вместо питья служит снег.
С удалением нашим в глубь Устюрта степь становилась всё безжизненнее, начали встречаться солончаки, песчаные гряды (барханы); уже не было более родников и тех каменистых оврагов, в стенах которых так хорошо прежде представлялись обнажения. И справедлив, по-своему, был тот казак, который на замечание моё о бедности природы, сказал: «Помилуйте, здесь никакой природы нету».
Действительно, степь была так однообразна, что в иной день почти нечего было вносить в журнал. Воду мы находили в кудуках, вырытых иногда на дне котловин в площади барханов; редко вода была в них совсем хорошая, большею же частью солоноватая или затхлая.
Иногда целые дни дул сильный ветер и чрезвычайно раздражал нервы. Казаки видимо скучали и, как дети, радовались, когда, например, выскочит из норы тушканчик, поймать которого было для них величайшей забавой.
Погоня их за стадом джейранов представляла обыкновенно красивое зрелище. Подобные забавы были полезны для экспедиции: не пройдёт, бывало, и десяти минут на привале без того, чтобы кто-нибудь не изловил змею, фалангу, тарантула или скорпиона; навострились некоторые казаки и искать окаменелости.
Вёрст за сто с лишком до Саха, мы отправили в это урочище Ут-Мамбета вперёд, чтобы он разведал, где именно стоит там оренбургский лагерь. Вскоре после отъезда Мамбета произошёл неприятный для нас случай: в Карак-кудуке ночью украли лошадей, принадлежащих членах экспедиции.
Поиски их были сначала тщетны, но вот возвращается Мамбет с двумя известиями, во-первых, что отряд стоит в Сапрыкандыке, а, во-вторых, что лошадей у нас угнал разбойник или батырь Дусан, резидирующий в такой-то лощине.
Вот пример того, как быстро разлетаются вести в степи, на вид совсем безводной. Вооружив Мамбета и некоторых охотников наших револьверами и штуцерами, мы их отправили к Дусану за лошадьми, но он предупредил посланных гостей, добровольно выслав лошадей и извиняясь, что лошади были уведены его разбойниками будто бы по ошибке.
Трудно было на этих измученных лошадях продолжать путь наш, тем более, что скоро перед нами открылись необозримые массы песков Сам. Следуя по ним, мы добрались наконец 6 июля до оренбургского лагеря, найденного нами в Сапракандыке. Здесь мы отпустили Мамбета и конвой, которые сделали с нами от форта около шестисот вёрст, не включая сюда боковых экскурсий.
Из Сапрыкандыка путь наш должен был направляться к другому оренбургскому отряду, расположенному верстах в двухстах, в урочище Кара-Тамак. Мы получили в Сапрыкандыке новый конвой из уральских казаков и нового проводника - киргиза; последний отправлялся неохотно, так что пришлось прикомандировать к нему двух казаков для предупреждения его побега.
Путь от Сама в Кара-Тамак сильно песчанист и в конце своём безводен. Восточнее Сама географические карты уже более не содержали подробностей, а представляли почти одно белое поле, значительную долю которого занимали пески Асмантай-Мантай и соляное oзepo того же имени.
За этими песками степь представляла в высшей степени безотрадную, раскалённую солнцем пустыню; два последние перехода, из которых один в шестьдесят вёрст, пришлось сделать без воды.
Но вот явились снова обширные барханы и в них, в Исен-Чагыле, в одиннадцами верстах от Аральского моря, 13 июля мы нашли второй оренбургский отряд. В отряде встретили члена экспедиции В. Д. Аленицына, на обязанности которого лежало исследование фауны Арала и который приплыл к Кара-Тамаку для нашей встречи. Исен-Чагыл славится хорошею водою и обилием корма (камыша).
Пребывание в Исен-Чагыле для нас было чрезвычайно приятно - в обществе образованного, гостеприимного начальника отряда Б. А. Мореншильда. Здесь мы отпустили нанятых киргизов-вожаков и верблюдов, которые следовали с нами от форта Александровского. Таким образом, не считая боковых экскурсий, по Устюрту пройдено было в течение трёх недель пятьсот пятьдесят вёрст, а от Каспия до Арала почти восемьсот вёрст.
Но из Исен-Чагыла я решился ещё проехать на юг, западным берегом Арала, до урочища Касармы, отстоящего верстах в ста семидесяти. Туда же к условленному сроку обещали приплыть на барже и остальные члены экспедиции.
По высокому западному берегу Арала идёт караванная Оренбургско-хивинская дорога; по ней и отправился обоз и часть данного мне конвоя, я же с другой частью конвоя поехал по самому берегу моря, вдоль подножия живописного чинка, представляющего прелестные обнажения и родники большею частью хорошей воды; только для ночлега поднимался я на высокую степь Усть-Урта.
Следуя таким образом, 20 июля я пришёл в Касарму, сделав от форта Александровского девятьсот семьдесят вёрст. В Касарме на море не было, однако ж, видно баржи. Провиант и фураж сопровождавшим меня казакам был рассчитан так, чтоб они из Касармы выступили обратно на другой же день после их туда прихода; одним словом казакам надобно было идти назад, а мне необходимо было оставаться ждать баржу.
К ночи на обрыве чинка мы зажгли костры и подняли пальбу в надежде, что баржа или увидит, или услышит нашу стоянку, но всё это было напрасно… и только раннее утро 21 июля открыло нам вдали качающуюся на волнах баржу.
Железная парусная баржа эта, № 2 Аральской флотилии, подошла наконец к берегу, приняла весь наш багаж, арбу, лошадей и затем понесла нас к устью Аму-Дарьи, где я должен был присоединиться к аму-дарьинской экспедиции, снаряжённой от Географического общества.
Переплыть на утлой барже через Аральское море, славящееся своими шквалами, было не без риска, но, au petit bonheur, на четвёртый день мы уже были у устья судоходного рукава Аму-Дарьи и тут 26 июля встретили пароход «Самарканд», перевозивший военную команду из Казалинска.
«Самарканд» принял и нас и поднял по Улькун-Дарье на девяносто вёрст, именно до лежащей посреди дельты горы Качкана-тау. Аральские пароходы отапливаются саксаулом, но топливо это очень громоздко и сильно дорожает с быстрым истреблением его на Сыр-Дарье, где оно заготовляется.
Глаза наши, привыкшие в безжизненной пустыне, встречали в дельте значительную оживлённость; было видно множество мелких аулов каракалпаков с их стадами, мелькали каюки, виднелись колёсные дороги, посевы дынь и арбузов.
Получив в Качкана-тау конвой, я пробрался по дельте верхом в город Чимбай, который отстоит от Качкана-тау в пятидесяти верстах, расположен на арыке (канале) Кегейли и славится своим базаром. Местное население, впрочем, бедно, будучи систематически ограбливаемо туркменами, которые дадут жителям поправиться в два-три года да потом и делают на них набег.
Наняв в Чимбае каюк, я при посредстве бечевы скоро вошёл в Куванш-Джерму, по которой, близ нововозведённого в вершине дельты русского укрепления Нукус, достиг наконец многоводной Аму-Дарьи. Это было 4 августа. Нукус лежит в восьмидесяти верстах от Чимбая и в ста восьмидесяти от Петроалександровска, главного административного пункта в Аму-Дарьинском округе, куда я и спешил, чтоб встретиться с другими членами экспедиции от Географического общества.
Путь идёт всё время вдоль правого берега Аму по степи, пересекающейся лишь в одном месте отрогом горного кряжа Шейх-Джейли. За этим отрогом встречаются города Рахман-бий-базар и Шах-Аббас-Вали, двадцатипятивёрстное расстояние между которыми занято сплошь фруктовыми садами и плантациями сорго (джунгары), хлопка и риса, представляет главное культивированное пространство во всём Аму-Дарьинском крае, приобретённом русскими.
Культура эта, главным образом, основана на проводе арыков. Главные дороги в этом крае колёсные, служащие главнейше для перевозки тяжестей в арбах; ездят же обыкновенно верхами. В Петроалександровск я прибыл 10 августа и у начальника Аму-Дарьинского округа, полковника (ныне генерал), H. А. Иванова, вместе с другими членами экспедиции, нашёл полное гостеприимство и полное содействие к исполнению возложенных на нас обязанностей.
Мне был дан отдельный конвой, с которым я искрестил весь округ, причём в экскурсиях нередко принимал участие полковник Ф. Ф. Чеботарёв, начальник Шураханского уезда, также горячо интересовавшийся приведением в известность состава почвы новоприобретённого края. Главные экскурсии были в горы Шейх-Джейли и вверх по правому берегу Аму до бухарской границы в урочище Мишеклы.
Расстояние этой границы от устья Аму-Дарьи четыреста семьдесят вёрст. Экскурсии эти были окончены 30 августа. Никаких неприятностей, кроме сильного зноя, при них не было. Недостаток в во
В свежей провизии недостатка также не было, ибо в хивинских селениях всегда находили баранину, фрукты, печёные лепёшки; из фруктов при нас были персики, виноград, а особенно арбузы и множество сортов дынь, но сливы и абрикосы в это время года уже кончились.
Не могу не припомнить здесь пресловутое «силяу». В Хиве часто не берут деньги за покупки и предлагают их в подарок (силяу) в верном расчёте, что ваше отдаривание будет дороже стоимости предмета.
Степь Кизыл-кум, расстилающаяся между средними течениями Аму и Сыра, обещала много интересного, так как по ней проходят горные цепи. Устройством путешествия моего из Петроалександровска через эту степь в Самарканд я исключительно обязан находчивой распорядительности генерала Иванова.
Так как конвой возможно было дать мне лишь до Мин-булака (сто восемьдесят вёрст от Петроалександровска), то генерал распорядился вызвать из степи в Петроалександровск наиболее влиятельных биев, киргизского Ультабар Инжекова и каракалпакского Кабылбай Мугрепова, и сдать им меня на поруки с тем, чтоб они с своими джигитами (вооружёнными всадниками), проводили меня до Тамды (главного административного пункта в Кизыл-Кумах), куда навстречу мне должны были выехать джигиты из Самарканда, которых, по просьбе H. А. Иванова, обещал послать генерал A. К. Абрамов, начальник Заравшанского округа.
Ехать со мной волонтёром вызвался ещё казацкий офицер Греков, имевший при себе драбанта. Сборы мои были недолги, так как провизия и верховые лошади имелись; оставалось только запастись меховым платьем и маленькой джеломейкой («холодайкой») для ночей, которые уже становились морозными, да нанять переводчика и трёх верблюдов для поднятия багажа.
Через степь Кизыл-кум в Казалинск проходят два главных караванных пути: один из Хивы с перевалом через горы Шейх-Джейли и далее на озеро Дау-кара, а другой из Бухары с перевалом через Буканские горы. По этому последнему пути в 1820 и 1841 годах следовали миссии Негри и Бутенева. Во время же хивинского похода 1873 года через степь Кизыл-кум войска наши проследовали также по двум направлениям.
Одна часть их из Казалинска шла сначала по бухарской дороге на Букан-тау, а потом на Тамды и Арыстан-кудук, а другая же часть на Арыстан-кудук следовала из Джизака. От этого последнего колодца обе части войск направлялись уже в урочище Уч-учак на Аму-Дарье, которое по реке лежит выше Мишеклы, теперешней нашей границы с Бухарой.
Путь, избранный мной, был, однако ж, не прямо в Самарканд, а мне хотелось осмотреть и Буканские горы. Ни один из вышеприведённых маршрутов, конечно, не мог мне служить, хотя по одному из них я и прошёл от Букан-тау до Тамды.
Пятого сентября я выступил из Петроалександровска. Путь наш лежал на северо-восток, к Мин-булаку, и был довольно затруднителен, так как степь была часто покрыта значительными песчаными грядами (барханами), вода, хотя и солоноватая, но была, однако ж, находима в кудуках. Простившись в Мин-булаке с казаками, мы в обществе пятнадцати киргизов продолжали двигаться на северо-восток и вёрст через семьдесят достигли Буканских гор.
Привыкнув к степи, как-то странно было сразу встретить в Буканах и угрюмые горные долины, и горные речки. В Буканах мы встретили караванную дорогу из Казалинска в Бухару; тут как раз половина этого пути, причём считается в каждую сторону девять суток хода.
От Букан-тау нам предстояло повернуться на юго-восток и по этому направлению непрерывно следовать вёрст около трёхсот до тех пор, пока не упрёмся в горный кряж Нуратиский, принадлежащий уже к системе Тянь-Шаня и за которым лежит долина Заравшана в Самарканд. Всё это пространство представилось степью далеко не ровной; напротив, атмосферные деятели произвели тут и широкие лощины, и столовые возвышенности, и барханы, и, кроме того, по степи было раскидано много небольших горных цепей.
Вот эти-то цепи и давали возможность ориентироваться при следовании, и от одной цепи мы перебирались к другой. Кудуки мы находили главнейше при устье долин этих цепей, а при кудуках встречали и киргизские аулы. Кизыл-кумские киргизы лето проводят на родниках у гор, а зиму среди песков степи, где находят и корм для скота, и саксаул для топлива.
Вообще же это самый бедный народ; немало встречалось личностей, у которых почти нет имущества и которые в жизни своей не пили даже хорошей воды. Страна их до того скудна в отношении корма для скота, что лошадей и коров здесь нет, и всё скотоводство состоит лишь в небольшом количестве верблюдов, баранов и коз.
Киргизы производят здесь лишь шерстяные халаты (армяки), войлоки (кошмы) и верёвки (арканы), и затем всё, начиная с холста или ситца для рубашки, покупают из Бухары. Существуют они благодаря извозному промыслу, перевозя из Бухары в Россию хлопок и доставляя в Бухару выжигаемый из саксаула уголь. Центр управления ими находится в Тамдах - это оседлый пункт жительства главного бия (при мне Дост-Мухамеда-Даудбаева), состоящий из нескольких саклей, которые расположены вдоль ручья близ Тамдинской цепи и окружены несколькими деревьями и бахчами дынь и арбузов.
Перед приближением нашим к Тамды, Дост-Мухамед выехал к нам навстречу, и свита его представила нам картину лихого наездничества (джигитовку) с отвратительным, впрочем, зрелищем «дранья козла». В Тамдах же встретили нас и бухарские джигиты, прибывшие на аргамаках из Самарканда. Красивые лица этих джигитов, их франтовской наряд, особого устройства сёдла и прочее представляли большой контраст тому, что мы видели у киргизов.
К сожалению, самый коренастый из этих джигитов на пути получил такую сильную лихорадку, что не мог держаться на ногах. Снабдив его запасом хинина и чая, пришлось оставить его на попечение Дост-Мухамеда.
Последние переходы перед Нуратинскими горами были трудны, так как воды́ в кудуках или не было вовсе, или она была то сильно солоновата, то вонюча; мы были лишены возможности пить чай и жажду утоляли теми немногими дынями, которые получили в Тамдах; бедные же лошади находились в положении совсем критическом. Бухарская крепость Нурата осталась у нас верстах в семидесяти вправо, но куратинский бек, прослышав о следовании русского путешественника, выслал своего родственника с свитой нас приветствовать.
Встреча произошла на ночлеге как раз у такого кудука, в котором воды не было. Бек выслал нам на четырнадцати подносах подарки, состоящие из рису, миндальных орехов, сушёных фруктов, различных сладостей и трёх халатов; от подарков, по обычаю страны, невозможно было отказаться, но отдаривание такого сюрприза сильно подорвало мои запасы.
Перевалив через Нуратины, мы были уже в долине Заравшана. В Нуратинских горах, особенно по южному их склону, живут оседло, в саклях, туркмены. Они занимаются хлебопашеством, но для заработков главнейше идут в города Бухару и Каты-курган. Долина Заравшана с её кишлаками (селениями), окружёнными плантациями и фруктовыми садами, была прелестна.
28 сентября мы достигли Самарканда, проследовав почти семьсот вёрст от Петроалександровска. Самарканд, лежащий среди роскошной природы, связанный с воспоминаниями об Александре Великом, Чингис-хане, Тамерлане, полный замечательнейших исторических памятников, полный кипучей, пёстрой жизни азиатов, производит глубокое впечатление на путешественника, который тут, на месте, познаёт всю реальную прелесть картин Верещагина.
Осмотром окрестностей Самарканда я закончил мои геологические наблюдения. Затем оставалось только спешить возвращением из дальнего путешествия, в котором от Каспия до Самарканда сделано было без малого две с половиной тысячи вёрст верхом.
Весь собранный геологический материал был при мне и, укупорив его окончательно, я 3 октября отправился за лошадьми на почтовую станцию. Верстовой столб при станции гласил, что от Самарканда до С.‑Петербурга 5351,5 версты и к этому как бы прибавлял с иронией: excusez du peu. 
И в самом деле, сделать такой кончик, от Самарканда до северной Пальмиры, есть своего рода целое путешествие. Счастливая звезда не покидала меня, однако ж, и тут: на Волге я застал последний пароходный рейс и после пяти с половиною месячного отсутствия 25 октября благополучно прибыл в Петербург.
Геологические наблюдения, произведённые мной во время путешествия, представляются здесь в форме дневника. Считаю при этом долгом оговориться, что читатель будет несправедлив, если от наблюдений этих будет требовать одинаковой степени подробности.
Производить исследования совершенно свободно, как это делается в образованных странах, и производить их при следовании с караваном под прикрытием конвоя - это обстоятельства совсем различные.
Как только позволяло время, я, конечно, вдавался в подробности исследования, успевал определить и стратиграфические отношения, и собирать окаменелости, но и тут иногда терялось немало дорогих минут в отыскании в местности, которую видишь в первый раз, таких пунктов, которые представляют наилучшие обнажения или в которых попадаются окаменелости; как только позволяло время, я делал и боковые экскурсии, отделяясь от каравана.
Но нередко случалось, что дальность расстояния не дозволяла отлучиться в сторону для осмотра какой-нибудь вдали виднеющейся возвышенности; нередко случалось также, что сбор окаменелостей прекращался в интереснейшем месте, вследствие краткости времени, когда надобно было поспешить догнать караван или вовремя поспеть на привал, чтобы успеть дать выстояться и выкормиться лошадям.
Вообще об этих животных в путешествии по степи приходится самому заботиться столько же, сколько и о себе.