«Среди вновь присоединившихся к нам спутников  был, кроме того, дервиш по имени Хаджи Сиддик, необычайно искусный обманщик; он ходил полуголый и в пути через пустыню взялся сторожить верблюдов, а при этом, как мы узнали лишь в Бухаре, у него в тряпье было зашито 60 дукатов»

Меймене. Политическое положение и значение. Нынешний правитель. Соперничество между Бухарой и Кабулом. Дост Мухаммед-хан. Ишан Эйюб и мулла Халмурад. Ханство и крепость Меймене. Джемшиды и афганцы. Чрезмерная пош­лина. Калайи-Нау. Хазарейцы. Налоги и плохое управление в Афганистане.

Прежде чем мы въедем в Меймене, познакомлю читателя с политическим положением в этой области. Поскольку город играет важную роль в политике, я считаю необходимым сделать некоторые предварительные замечания.

Вся полоса земли по эту сторону Оксуса до Гиндукуша и Герата с давних пор была ареной постоянных споров и войн как между расположенными здесь небольшими разбойничьими государствами, из которых назовем только Кундуз, Хулум, Балх, Акче, Серепул, Шибирган, Андхой и Меймене, так и между соседними эмирами, бухарским и афганским, которые в своих захватнических интересах либо раздували пламя раздора, либо путем прямого вмешательства склоняли тот или иной город на свою сторону, ставя его в зависимое положение и используя в собственных целях.
Глав­ными соперниками были, в сущности, сами эмиры. До начала нашего столетия почти все время преобладало влияние Бухары, потом взяли верх афганские племена дурани, саддузи и берекзи. Дост Мухаммед-хану удалось отчасти силою, отчасти хитростью взять под свой скипетр все небольшие государства, за исключением Бадахшана. Он создал провинцию Туркестан и столицею назвал Балх, где повелел расположиться сардару с десятью тысячами войска, частью регулярного (палтан), частью состоящего из местной полиции, и тремя батареями полевых орудий.
Энергичный Дост Мухаммед-хан не придавал большого значения обладанию горным Бадахшаном; местный правитель объявил себя его вассалом, и афганец на какое-то время удовлетворился этим. По-другому обстояло дело с Мей­мене. Город лежит на полпути к Бухаре, и его не раз безуспешно осаждали как Яр-Мухаммед, так и Дост Мухаммед-хан.
В 1862 году, когда старый баракзайский правитель в последний раз обнажил свой меч против неверного Герата; содрогнулась вся Средняя Азия, однако Меймене выстоял и на этот раз, и храбрость узбеков вошла в поговорку.
Можно представить себе, с какой гордостью воскликнули жители по смерти Дост Мухам­мед-хана, что из всех соседних городов только их Меймене не присягнул афганскому знамени. Смерть Дост Мухаммед-хана, одно из важнейших событий в истории Средней Азии, была сразу же воспринята как начало больших изменений и политических неурядиц.
Бухарский эмир захотел первым воспользоваться случаем; несмотря на известную всем скупость, он послал для поддержки маленького Меймене 10 тысяч тилла, и было установлено, что эмир вскоре перейдет Оксус и, таким образом, соединенными усилиями будет совер­шено нападение на афганцев, их общего врага. Однако у нынеш­него правителя Меймене, двадцатидвухлетнего пылкого молодо­го человека, не хватило терпения дождаться союзников, и он начал борьбу на свой страх и риск. З
ахватив у афганцев не­сколько небольших селений, он украсил ворота своей крепости тремястами длинноволосыми черепами. Во время нашего пребы­вания в городе как раз велись приготовления к другим битвам. 
Так как наш караван и здесь расположился за пределами города, я посетил текке некоего ишана Эйюба, к которому у меня было рекомендательное письмо от Хаджи Салиха. Я всеми силами старался приобрести благосклонность этого человека, потому что очень боялся встретиться в Меймене с одним давним знакомым, который мог раскрыть мое инкогнито и подвергнуть меня величайшей опасности. Дело в том, что в Константинополе я познакомился с неким муллой Халмурадом, который утвер­ждал, что он из Меймене.
Он в течение четырех месяцев давал мне уроки джагатайско-турецкого языка. Этот мулла, человек хитрый, еще на берегу Босфора заметил, что я совсем не Решид-эфенди, за которого себя выдаю. Узнав о моем намерении совершить путешествие в Бухару, он предложил мне свои услуги в качестве чичероне, уверяя, что он таким образом служил английскому Молла Юсуфу (доктору Вольфу). Я оставил его в сомнении относительно своих намерений.
Он отправился в Мекку, и оттуда собирался через Бомбей и Карачи вернуться на родину; поэтому я боялся встречи с ним еще в Бухаре, так как был твердо убежден, что, несмотря на все добро, которое я для него сделал, он с готовностью выдаст меня даже за жалкие гроши. Поскольку из-за афганского похода всякое сообщение между Меймене и Бухарой было прервано, я, к счастью, не столкнулся с ним в Бухаре. Но я полагал, что в Меймене мне вряд ли удастся избежать встречи с этим человеком, и, чтобы предупредить его атаки, счел необходимым упрочить свое положение, стараясь снискать уважение и благосклонность всеми уважаемого ишана Эйюба.
После трехдневного пребывания в городе я взял, наконец, инициативу в свои руки и спросил о нем. "Как, - удивленно сказал ишан, - ты знал Халмурада? (Мир ему и долгих лет нам!) На его долю выпало счастье умереть в Мекке, а так как он был моим закадычным другом, я взял его детей в свой дом, и вот тот малыш (он указал на мальчика) - его сын".
Я дал мальчику целую нитку стеклянных бус, сказал три фатихи за упокой души умершего, (Когда я вернулся в Тегеран, мой друг Исмаил-эфенди, бывший в то время поверенным в делах Порты при персидском дворе, рассказал мне, что за месяц до моего прибытия здесь был проездом один мулла из Меймене, чьи приметы полностью соответствовали моему якобы пребывавшему in aeternitate мулле, и тот говорил в посольстве обо мне как о своем бывшем ученике, с которым занимался джагатайским языком.
Таким образом, Халмурад не умер, просто судьбе было угодно, чтобы мы не встретились.) и мой вполне обоснованный страх пропал. Теперь я стал ходить повсюду с большей свободой и вскоре на углу улицы открыл свою лавочку, товар в которой, к моему великому сожалению, начал иссякать, потому что я ничем не мог ее пополнить. "Хаджи Решид, - сказал мне один из моих спутников, - ты уже съел половину своих ножей, иголок и бус, скоро ты съешь другую половину и осла в придачу, что же тогда будет?"
Он был прав, однако что я мог поделать? Меня беспокои­ло будущее, особенно приближающаяся зима, потому что до персидской границы было еще далеко, а все попытки увеличить кассу кончались неудачей. Впрочем, я находил утешение в своем собственном опыте: дервиш, хаджи, нищий никогда не уйдет с пустыми руками из дома узбека, я мог повсюду надеяться на кусок хлеба и на фрукты, кое-где могли дать и старую одежду, а этого вполне хватило бы для продолжения путешествия. Чита­тель хорошо понимает, что мне пришлось страдать и страдать очень много, но тяготы мне облегчали привычка и надежда возвратиться в Европу. Я сладко спал под открытым небом на голой земле и считал себя счастливым уже потому, что не надо было больше постоянно бояться разоблачения и мученической смерти, потому что нигде больше не сомневались в том, что я - хаджи. 
Все ханство Меймене в населенной своей части - 18 миль в ширину, 20 миль в длину. Кроме столицы в нем десять деревень и иных населенных пунктов, из которых самые значительные - Кайсар, Кафиркале, Альмар и Ходжакенду. Жителей, подразде­ляемых на оседлых и кочевников, насчитывают до ста тысяч, по национальности это большей частью узбеки из племен мин, ачмайли и дас, которые могут выставить 6 - 8 тысяч всадников на хороших конях и хорошо вооруженных, отличающихся, как уже упоминалось, необыкновенной храбростью.
Нынешнего власти­теля Меймене зовут Хусейн-хан, это сын Хукумет-хана, которого его родной брат, дядя теперешнего правителя, здравствующий и поныне, приказал сбросить со стен цитадели, для того чтобы, по его собственным словам, поставить во главе всех дел более способного сына. Но так как Хусейн-хан был еще недееспособен, нетрудно разгадать побудительные причины этого гнусного убийства; хотя Мирза Якуб (так зовут любезного дядюшку) играет роль везира, все знают, что Хусейн-хан - всего лишь ширма. 
Впрочем, молодого властителя в Меймене любят больше, чем его дядюшку. Даже у нас его назвали бы человеком приятной наружности, а в глазах узбеков он настоящий Адонис. Поддан­ные хвалят его за добросердечность и забывают о жестоком законе, согласно которому вместо телесного наказания или денежного штрафа хан может любого из них отправить в Бухару на невольничий рынок. Ханы Меймене взяли за правило каждый месяц препровождать некоторое число таких несчастных в Бу­хару, и здесь это никому не кажется странным, потому что таков древний обычай. 
Город Меймене расположен в горах и становится виден только тогда, когда ехать до него остается не более четверти часа. Он крайне грязен, дурно построен и состоит из 1500 глиняных хижин, трех глиняных мечетей, двух кирпичных медре­се и базара, тоже построенного из кирпичей и готового вот-вот развалиться. Жители-узбеки, но наряду с ними есть таджики, гератцы, до 50 семей евреев, несколько индийцев и афганцев. Все они пользуются равной свободой, и их нимало не беспокоят религиозные и национальные различия.
Что касается Меймене как крепости, то ни в простых городских стенах и рвах, ни в цитадели, находящейся в западной части города, мне не удалось увидеть ту исполинскую твердыню, которая смогла противостоять обученной по английскому образцу афганской артиллерии и всей мощи Дост Мухаммад-хана.
Земляные горо­дские стены имеют в высоту 12 футов, в ширину - 5 футов, ров неширокий и не особенно глубокий, цитадель, правда, стоит на одиноко возвышающемся высоком и крутом холме, но побли­зости есть другие, более высокие горы, и с них одна батарея в течение нескольких часов может превратить ее в груду разва­лин. Поэтому весьма вероятно, что прославленная сила Меймене заключается не в его стенах и рвах, а скорее в храбрости его защитников.
В узбеке из Меймене с первого взгляда можно распознать бесстрашного наездника, и поспорить с ним мог бы только узбек из Шахрисябза. Решительный, воинственный харак­тер жителей этого маленького ханства, да к тому же еще горный перевал у реки Мургаб всегда будут доставлять немало труд­ностей афганцам и прочим завоевателям, которым вздумалось бы подойти к Оксусу с юга. Укрепления Керки могут оказать очень слабое сопротивление; кто захочет взять Бухару, должен разрушить Меймене или заручиться его дружбой. 
В Меймене нашего керванбаши и наиболее важных купцов нашего каравана задерживали не трудности с таможенными пошлинами, а личные интересы. Они хотели дождаться по крайней мере двух-трех конных базаров, так как тут прекрасные и очень дешевые лошади, которых доставляют на рынок узбеки и туркмены из соседних областей; отсюда их вывозят большей частью в Герат, Кандагар, Кабул, а часто даже в Индию. Лошади, которых, как я сам видел, продавали в Персии за 30 - 40 дукатов, здесь стоят 100 - 160 тенге (14 - 15 дукатов), и даже в Бухаре, Хиве и Карши мне не приходилось видеть, чтобы таких прекрасных лошадей продавали по столь низкой цене.
Однако базар в Меймене богат не только лошадьми, он предлагает большой выбор плодов земли и изделий местной промышлен­ности, например ковров и материй из овечьей и верблюжьей шерсти, изготовляемых туркменскими и джемшидскими жен­щинами. Весьма значительную роль играет вывоз отсюда в Персию и Багдад кишмиша (сушеного винограда), аниса и фисташек, которые стоят здесь 30 - 40 тенге за центнер. 
Спустя восемь дней я пошел к каравану, чтобы узнать, когда он двинется в дальнейший путь. Здесь я, к своему удивлению услышал, что они целый день искали меня для того, чтобы я помог освободить четырех руми, арестованных по приказанию ханского дядюшки, так как, согласно вынесенному судьей при­говору, с них можно было снять подозрение в том, что они беглые рабы, только в том случае, если заслуживающий доверия свидетель подтвердит истинность их турецкого происхождения.
Но прежде чем отправиться к хану, я хочу представить читателю моих "соотечественников", так как иначе я забыл бы этих в высшей степени интересных людей. Это были не кто иные, как арестанты, бежавшие через необъятную Киргизскую степь в Бухару из Тобольской губернии в Сибири, где они восемь лет прожили в ссылке на тяжелых работах, надеясь из Бухары вернуться через Герат, Мешхед, Тегеран и т.д. в Гюмрю (Елизаветполь). История их бегства и прочие приключения очень длинны, поэтому постараюсь изложить их вкратце. 
Во время последней русско-турецкой кампании они офици­ально, а скорее всего, на свой страх и риск занимались грабежом (чапаул) на Кавказе и попали в руки русскому военному патрулю, а затем, как они того заслуживали, были отправлены по этапу в Сибирь. Там они днем валили деревья в тобольских лесах, а на ночь их запирали в тюрьму, где давали хлеб, суп, а иногда даже мясо. Прошли годы, прежде чем они научились русскому языку от охранявших их солдат.
Беседы породили более доверительные отношения, вскоре они стали протягивать друг другу бутылки с водкой, и в один прекрасный день прошлой весной, когда оба солдата-охранника выпили согревающего напитка несколько больше обычного, арестанты свалили по ошибке русских вместо дубов, сменили топоры на оружие убитых и после долгих опасных блужданий, когда они питались травой и корешками, добрались до киргизских юрт.
Там они были в совершенной безопасности, так как кочевники считают добрым делом помо­гать подобного рода беглецам. Из Киргизских степей они через Ташкент пришли в Бухару, где эмир дал им немного денег на дорогу. В пути их неоднократно принимали за беглых рабов, но только в Меймене они встретились с серьезной опасностью. 
По настоянию своих спутников и керванбаши я в тот же день в сопровождении ишана Эйюба пошел в цитадель. Вместо хана нас принял его дядя, который счел мои показания достаточными и отпустил всех четырех беглецов. Они со слезами на глазах благодарили меня за спасение, и весь караван радовался. Через два дня мы отправились в дальнейшее путешествие, в Герат. 
Теперь наш путь все время шел по гористой местности. Первая станция, которой мы достигли через шесть часов марша в юго-западном направлении, называлась Альмар, а состояла она из трех деревень, лежащих порознь. Не успел караван спешиться, как появился сборщик податей из Меймене, сопровождаемый несколькими всадниками, и потребовал дополнительной пош­лины.
Переговоры, с криками и бранью, продолжались несколько часов, но в конце концов пришлось уступить, бедный керванбаши и купцы, обобранные вторично, заплатили за товары, скот и рабов, и к вечеру мы двинулись дальше. Мы миновали довольно значительное селение Кайсар и после полуночи при­были на станцию Нарын, проехав пять миль по узким плодо­родным долинам, которые, однако, были покинуты, так как эти прекрасные места стали небезопасны из-за разбоя, чинимого туркменами, джемшидами и фирузкухами.
В Нарыне мы отдох­нули всего несколько часов, поскольку нам предстоял семи­часовой переход. Проехав целый день без остановок, мы прибыли вечером в деревню и на станцию Чичакту, вблизи которой есть еще одна деревня, называемая Фемгузар. Так как у керванбаши и у некоторых других путешественников были дела в деревне Ходжакенду, лежащей в горах к юго-востоку, в трех часах пути, мы задержались здесь на целый день. Эта деревня считается границей Меймене и одновременно всего Туркестана. Юзбаши, по имени Девлет Мурад, исполнявший здесь обязанности погра­ничного стража, снова взял с нас налог, в третий раз в ханстве Меймене, на этот раз под названием "камчин-пулу", т.е. "налог за нагайку".
(В Средней Азии существует обычай давать эскорту деньги за нагайку, подобно тому как у нас дают чаевые, и этот юзбаши получил от хана право требовать плату с каждого прохожего, даже если он его не сопровождал и не охранял; именно в этом и заключалась его годовая выручка.) Когда я выразил свое удивление по поводу этой несправедливости одному гератскому купцу, тот мне ответил: "Мы благодарим бога, что с нас берут только пошлину.
Раньше проезд через Меймене или Андхой был очень опасен, потому что сам хан велел грабить караваны и мы могли потерять абсолютно все". Здесь, в Чичакту, я в последний раз видел узбекских кочевников и откровенно признаюсь, что с большим сожалением простился с этими честными, простодушными людьми; из всех народов Средней Азии кочевники Хивинского и Бухарского ханства оставили у меня самое хорошее впечатление. 
В Чичакту наш караван был взят под защиту эскортом джемшидов, которых хан выслал навстречу нам из Бала Мургаба, потому что дорога идет отсюда в довольно широкой долине, по правую сторону которой живут туркмены-сарыки, по левую - разбойники-фирузкухи. Земли здесь чрезвычайно плодородные, но, к сожалению, заброшенные и необработанные. Как я слышал, наш караван за все время пути от Бухары не подвергался такой большой опасности, как здесь.
Охрана состояла из 30 хорошо вооруженных джемшидов на прекрасных конях, к тому же еще вдвое больше боеспособных людей было в составе самого каравана, и, несмотря на это, на каждом шагу налево и направо на холмы высылалась конная разведка, и все были напряжены до предела. Можно представить себе, в каком состоянии духа находились несчастные, только что спасшиеся от рабства люди, которые с величайшим трудом и большими расходами добра­лись до этих мест, где над ними снова нависла угроза плена. 
К счастью, величина каравана и в особенности бдительность спасли нас от нападений. Весь день мы шли по великолепным лугам, покрытым, несмотря на позднее время года, цветами и травами, доходившими до колен, и, отдохнув ночью, приехали на следующее утро к развалинам крепости Кале-Вели; еще два года назад здесь жили люди, но затем крепость подверглась набегу туркмен-сарыков и была разорена. Жители были частью проданы в рабство, частью убиты, а несколько одиноких домов и крепостные стены скоро превратятся в развалины.
Джемшидские всадники, сопровождавшие нас всего один день, потре­бовали здесь свой камчин-пулу, причем с рабов в два раза больше, чем с пеших и всадников; они уверяли, что их требования справедливы, потому что иначе после уплаты таможенной пош­лины хану в Бала Мургабе на их долю ничего не останется. 
К вечеру второго дня после нашего отъезда из Чичакту прекрасная долина кончилась, и неровная дорога, которая теперь вела к реке Мургаб, шла в горной теснине, местами очень крутой и такой узкой, что навьюченные верблюды проходили с большим трудом. Как я слышал, это единственный путь, ведущий через горы к берегу реки. Армии, которые захотят переправиться через Мургаб, должны идти либо через пустыню, будучи уверенными в дружбе салоров и сарыков, либо через упомянутый горный проход, заручившись дружеской поддержкой джемшидов, по­тому что в ущельях джемшиды могут нанести большие потери даже самой сильной армии.
На берег реки мы вышли только к полуночи, и измученные трудной горной дорогой люди и животные скоро заснули глубоким сном. Проснувшись на сле­дующее утро, я увидел, что мы находимся в довольно длинной долине, окруженной высокими горами и перерезанной в середине светло-зелеными водами Мургаба; (Мургаб начинается в расположенных на востоке высоких горах, которые называются Гур, и течет на северо-запад через Марчах и Пендждех, теряясь за Мервом в песках.
Говорят, что раньше он соединялся с Оксусом, но это совершенно невозможно, так как он всегда был горной рекой, которая не могла долго течь по песчаной местности.) картина была чарующая. С полчаса мы шли по берегу Мургаба в поисках подходящего места для переправы, так как река была очень быстрая, хотя и не особенно глубокая, и из-за высоких берегов и разбросанных по дну каменных глыб ее не везде можно было перейти. 
Переправу начали лошади, за ними пошли верблюды, а завершить это хитрое дело должны были наши ослики. Как известно, ослы пуще огня и смерти боятся воды и грязи, поэтому я счел необходимым соблюсти меры предосторожности и пере­ложил свой дорожный мешок, где лежали манускрипты, самая драгоценная добыча моего путешествия, на верблюда. Сев затем в пустое седло, я заставил своего осла войти в реку.
С первых шагов по каменистому дну бурной реки я почувствовал, что произойдет что-то нехорошее, и хотел сойти, но это оказалось ненужным, так как, сделав еще несколько шагов, мой скакун повалился под громкий хохот стоявших на берегу спутников, а затем, вконец напуганный, помчался, как я того желал, к противоположному берегу. Холодное утреннее купанье в проз­рачном Мургабе было неприятно только тем, что не во что было переодеться, и мне пришлось просидеть несколько часов, завер­нувшись в ковры и мешки, пока моя насквозь промокшая одежда не высохла на солнце. 
Караван расположился поблизости от крепости, внутри ко­торой вместо домов были одни только юрты, где и находилась резиденция ханов, или князей, джемшидов. Эта часть Мургабской долины, известная под названием Бала Мургаб, (В то же время я слышал, что название Бала Мургаб носит только крепость. Вероятно, когда-то она была весьма значительна, так как многочисленные развалины внутри нее и в окрестностях свидетельствуют о былой культуре.) то есть Верхний Мургаб, простирается от границ высокой горной цепи Хазара до Марчаха (Змеиный колодец), где живут туркмены-салоры; рассказывают, что с древнейших времен они подчинялись джемшидам, иногда те их оттуда изго­няли, но теперь они опять живут там. К юго-западу от крепости долина становится такой узкой, что ее скорее можно назвать ущельем, посреди которого, пенясь, с адским шумом мчится Мургаб.
Только выше Пендждеха, где река становится глубже и спокойнее, ширина долины достигает одной-двух миль. Ве­роятно, во времена существования могущественного Мерва здесь была значительная культура, но сегодня тут хозяйничают турк­мены, по стопам которых следуют нищета и разрушения. 
Джемшиды ведут свое происхождение от Джемшида, ле­гендарного царя пишдадидов. Достоверность этих рассказов, конечно, очень сомнительна. Но их персидское происхождение неоспоримо. Оно проявляется не столько в их языке, сколько в истинно иранском типе, который эти кочевники сохранили в такой чистоте, какая в самой Персии встречается только в южных провинциях. Отброшенные уже несколько столетий назад к крайней границе расселения персидской нации, они значительно уменьшились в числе вследствие постоянных войн.
Теперь они насчитывают не более 8 - 9 тысяч кибиток; они живут в большой бедности, рассеянные по упомянутой долине и ближ­ним горам. При Алла Кули-хане большая часть их была насиль­но переселена в Хиву, где им была отведена для поселения плодородная, обильно орошаемая Оксусом полоса земли (Кётк-шег). Там им жилось, несомненно, лучше, но тоска по родным горам заставила их вернуться, и теперь они снова живут в родных местах как новые поселенцы, далеко не в блестящих условиях.
По одежде, образу жизни и характеру джемшиды похожи на турк­мен, столь же страшны и их набеги, однако они не могут быть такими же частыми из-за их малочисленности. В настоящее время их ханы (у них их, собственно, два: Мехди-хан и Алла Кули-хан) - вассалы афганцев и получают хорошее вознаграж­дение от гератского сардара.
Афганцы еще во времена Дост Мухаммад-хана всячески старались использовать оружие джемшидов в своих интересах, чтобы, во-первых, иметь на северной границе Мургабской долины постоянный сторожевой корпус против нападения со стороны Меймене, а во-вторых, парали­зовать могущество туркмен, дружбой которых Дост Мухаммед-хан не смог заручиться никакими дарами.
Говорят, Мехди-хан, упомянутый предводитель джемшидов, оказал значительные услуги при осаде Герата и тем самым приобрел совершенную благосклонность не только эмира, но и его преемника, тепе­решнего правителя Шер Али-хана, повелевшего назначить его опекуном своего несовершеннолетнего сына, которого он по­ставил управлять Гератом.
Протяженность афганской границы до Мургаба поэтому весьма иллюзорна, так как джемшиды отнюдь не признают верховной власти гератского сардара и готовы открыто проявить свою вражду, едва им перестают платить за службу. 
Здесь, как и повсюду, главную трудность представляли та­моженные дела каравана. На протяжении всего пути нам гово­рили, что на левом берегу Мургаба начинается Афганистан и хотя бы прекращается взимание пошлины с рабов. Но мы жестоко обманулись. Джемшидский хан, который лично вел переговоры с керванбаши о таксе, потребовал плату с тюков, скота и рабов еще большую, чем его предшественники, и когда тариф объявили, все были ошеломлены, а некоторые безудержно плакали.
Даже хаджи он заставил заплатить по два франка за осла, что было весьма трудно для всех, а особенно для меня. Но хуже всего пришлось одному индийскому купцу, который в Мей­мене купил несколько тюков аниса за 30 тенге. Плата за провоз груза до Герата стоила ему 20 тенге, до сих пор он уже заплатил 11 тенге таможенных пошлин, а здесь он должен был отдать еще 30, так что одни только расходы по перевозке составили 61 тенге.
Неслыханные вымогательства, чинимые здесь купцу законным образом, препятствуют всяким торговым сношениям, и из-за ужасной тирании своих правителей жители не могут пользо­ваться произрастающими вокруг иной раз даже в диком виде дарами природы, доход от которых удовлетворил бы многие потребности их домашней жизни. 
Гористая отчизна джемшидов производит три достойных упоминания дикорастущих продукта, собирать которые волен любой и каждый. Это:
1) фисташки,
2) бузгунча - плод, по виду напоминающий орех, используется как краситель; фисташки стоят полфранка батман, бузгунча - 6-8 франков;
3) терендже-бин - сахаристое растение, довольно вкусное, его собирают с куста наподобие манны и употребляют в Герате и Персии для изготовления сахара.
Горы Бадгис (дословно "где поднимается ветер") богаты этими тремя продуктами. Жители собирают их, но из-за огромных издержек купец может дать за них самую ничтожную цену, и бедность, таким образом, благодаря подоб­ной торговле уменьшается незначительно. Джемшидские жен­щины изготовляют из овечьей и козьей шерсти различные мате­рии, особенно славятся платки, носящие название "шаль", за которые в Персии хорошо платят. 
Четыре дня мы пробыли на берегу Мургаба вблизи упомя­нутых развалин. Я часами бродил возле этой прекрасной свет­ло-зеленой реки, стремясь побывать в рассыпанных тут и там юртах, крытых кусками старого рваного войлока и имевших вид жалкий и обветшалый. Напрасно предлагал я свои стеклянные кораллы, свои благословения и нефесы.
Людям был нужен хлеб, а не подобные предметы роскоши. И с религией здесь, среди джемшидов, дело обстояло плохо, а поскольку я не очень-то мог рассчитывать на свое звание хаджи и дервиша, я отказался от намерения пробраться дальше, до Марчаха.
По слухам, там должны быть расположены каменные развалины с минаретом (башни и колонны, может быть, времен глубокой персидской древности). Эти рассказы не представлялись мне вполне заслу­живающими доверия, иначе англичане, достаточно хорошо знающие Герат и его окрестности, упомянули бы об этом.
Ввиду неопределенности сообщений я не захотел подвергать себя опасности. От Бала Мургаба до Герата считают четыре дня езды на лошадях, для верблюдов в этой гористой местности требуется вдвое больше времени, тем более для наших, чрезмерно нагру­женных.
К югу от Мургаба виднелись два горных пика, и нам сказали, что мы прибудем туда через два дня марша. Оба носят название Дербенд, т.е. "Перевал"; они намного выше и уже, чем перевал на правом берегу Мургаба, ведущий в Меймене, и их легче оборонять. По мере продвижения вперед природа при­обретает все более дикий и романтический характер. Высокие скалистые глыбы, образующие перевал Дербенд, увенчаны развалинами старого укрепления, о котором ходят самые разно­образные басни.
Дальше, у второго Дербенда, почти на самом берегу Мургаба, находятся руины старого загородного дворца. Это летняя резиденция знаменитого султана Хусейн-мирзы, приказавшего построить здесь каменный мост, Пул-Табан, следы которого можно еще обнаружить. Во времена этого самого просвещенного правителя Средней Азии вся местность проц­ветала, и на берегу Мургаба стояло в ту пору еще несколько загородных дворцов. 
Пройдя через второй перевал, мы оставили за собой Мургаб, и дорога повернула направо, к западу, на возвышенную равнину, которая вплотную граничит с той частью пустыни, которая населена салорами. Здесь начинается подъем на высокую гору Балх-Гузар; переход через нее продолжался целых пять часов. Около полуночи мы прибыли на место, носящее название Могор, и оттуда на следующее утро приехали к развалинам города и крепости Калайи-Нау, окруженным теперь несколькими кибитками хазарейцев, которые на вид еще беднее джемшидских кибиток.
Как я слышал, еще 50 лет назад Калайи-Нау был в цветущем состоянии и служил своего рода перевалочным пунк­том для караванов, направлявшихся из Персии в Бухару. Тогда городом владели хазарейцы, они были настолько заносчивы, что предъявляли требования правительству Герата, однако битвы, навязанные ими Герату, погубили их самих. Они превратили в своих врагов и персов, потому что состязались с туркменами в разбойничьих набегах на Хорасан. В то время Калайи-Нау имел для работорговли то же значение, что теперь Мерв. 
Обитающие здесь хазарейцы из-за смешения с иранцами не сохранили монгольский тип в чистом виде, как их братья в окрестностях Кабула, к тому же они по большей части сунниты, тогда как те причисляют себя к шиитам. Если мне правильно сообщили, то северные хазарейцы отделились от южных только во времена Надира; под давлением нового окружения они частично стали суннитами. Говорят, что хазарейцы (В Персии хазарейцев именуют берберами; некогда в горах между Кабулом и Гератом существовал город Шахри-Бербер, о величине, блеске и великолепии которого рассказывают легенды.
Бернс говорит в своем сочинении о Кабуле (стр. 232): "Остатки этого имперского города под тем же названием (Бербер) видны еще и по сию пору".) были перевезены Чингисханом из Монголии, своей прародины, на юг Средней Азии и благодаря влиянию шаха Аббаса II обращены в шиизм.
Поразительно, что они заменили свой родной язык персидским, который даже в населенных ими областях не повсе­местно распространен, и лишь небольшая часть, оставшаяся изолированной в горах поблизости от Герата и уже несколько столетий занимающаяся выжиганием угля, говорит на некоем жаргоне монгольского языка. Они называют себя, так же как и место, где они живут, Гоби. 
Баба-хан, глава хазарейцев в Калайи-Нау, вследствие своей бедности и слабости должен был бы по крайней мере признать верховную власть Герата, отстоящего всего в двух днях пути. Но он тоже напускает на себя вид независимого правителя, и не успел наш караван расположиться около развалин, как он поя­вился собственной персоной и потребовал пошлину. Снова брань и споры. Керванбаши собрался отправить посыльного к сардару в Герат, угроза подействовала, и вместо таможенной пошлины уже он удовольствовался изрядным камчин-пулу, причем без­божный хан не забыл даже хаджи, и мне снова пришлось заплатить два франка за своего осла.
Купцы закупили здесь много фисташек и легкой суконной ткани барак, производством которой славятся хазарейские ткачи; во всей Северной Персии и в Афганистане она идет на шитье верхней одежды, текменей. 
От Калайи-Нау до Герата дорога опять идет через высокие горы. Расстояние всего 20 миль, но путь очень утомителен, и нам понадобилось четыре дня, чтобы преодолеть его. В первый день мы остановились у деревни Альвар, неподалеку от развалин бывшей разбойничьей крепости, где обитал Шир Али Хазаре. На второй день мы перешли через гору Серабенд, вершина которой покрыта вечными снегами; там мы изрядно намерзлись, несмот­ря на то что сожгли невероятное количество дров.
На третий день дорога все время шла под откос, местами она становилась очень опасной, так как тропинка шириной в фут тянулась по склону горы, и один неверный шаг мог увлечь верблюда и человека в глубокую пропасть. Мы благополучно спустились в долину Серчешме, где находится основной исток полноводного ручья, который орошает с севера Герат и затем устремляется в Герируд. На четвертый день мы, наконец, добрались до Карруха, принадлежащего Герату и отстоящего от него в четырех милях. 
Караван, отправившийся в Бухару по весне, вышел из Герата, когда тот был под осадой Дост Мухаммед-хана. С тех пор прошло шесть месяцев, известие о взятии, разграблении и опустошении города дошло до нас уже давно, и легко предста­вить себе стремление гератцев разыскать свой дом и увидеться с семьей и друзьями. Несмотря на это, всем нам пришлось ждать целый день, пока сборщик податей, дерзко, по-афгански, нагря­нувший еще рано утром, не составил точной описи всех прибы­вших и всего, что привезено.
Я представлял себе Афганистан как страну почти организованную, где благодаря длительным кон­тактам с западными основами можно будет найти по крайней мере какой-то порядок и гуманность. Я думал, что уже близок конец моему маскараду и моим страданиям. К сожалению, я ошибался. Первый же встреченный мною афганский чиновник затмил своей жестокостью и варварством среднеазиатских пред­ставителей власти, и все, что мне рассказывали об ужасах афганского таможенного досмотра, показалось мне слабым в сравнении с тем, что я здесь увидел.
Тюки с товарами, которые владельцы не захотели открывать, были под стражей отправлены в город, багаж путешественников осмотрен и переписан вещь за вещью; несмотря на прохладную погоду, всем пришлось раз­деться, и все предметы одежды, кроме рубашек, кальсон и верхнего платья, были обложены пошлиной. Этот грубиян, сборщик податей, хуже всего обошелся с хаджи, он не пощадил даже небольшого запаса галантерейных товаров и, что совсем неслыханно, назначил таксу в пять кранов с каждого осла.
За этих животных, стоивших в общем 20 - 25 кранов, мы уже до сих пор переплатили уйму всяких пошлин. Так как многие действительно были бедны и не могли ничего заплатить, он заставил их продать своих ослов; его возмутительный метод действий жестоко отра­зился и на мне - я лишился почти всех средств. 
К вечеру, когда грабеж закончился, появился губернатор Карруха, имевший чин майора, чтобы получить свой камчин-пулу. Он был достаточно суров, однако его истинно военная выправка и застегнутый на все пуговицы мундир, первый вновь увиденный признак европейской жизни, произвели на меня не­выразимо отрадное впечатление.
Батор-хан (так его звали) сразу заметил не только мое изумление, но и мои чужеродные черты лица. Он принялся расспрашивать керванбаши, велел мне сесть поблизости от него и обходился со мною предупредительно, выделяя среди прочих.
Беседуя со мною, он все время сводил разговор к Бухаре, часто тайком улыбался мне, словно желал поздравить меня с благополучным завершением миссии (потому что он так думал), и, хотя я непоколебимо упорствовал в своем инкогнито, он протянул мне на прощанье правую руку и хотел на английский манер потрясти мою, но я, предупредив его, поднял обе руки с намерением дать ему фатиху, после чего он со смехом удалился. 
На следующее утро наш караван должен был войти в Герат, потратив более шести недель на путь, который можно было бы пройти за 20 - 25 дней. Мы уже показали на отдельных примерах, как мало благоприятен этот путь для торговли. Теперь мы постараемся представить в одном списке все таможенные тари­фы, по которым мы платили за рабов, тюки и скот в самых разных местах на всем протяжении пути. 

Источник:
Вамбери Арминий. "Путешествие по Средней Азии". 1867 год.