Казахская музыкальная культура.

«У Мухита коровенка. Всех пока
Четверо - с Мухита до телка.
Но Мухиту на хозяйство наплевать,
Он слывет за певца-весельчака»

Мухит Мухамбеткерей.

Шелковый путь  от Тараза до Кызылорды.

По берегу речки Жаксыбай, по укатанной зимней дороге, часто останавливаясь, чтобы передохнуть, брел одинокий путник. На нем были желтого цвета шуба, сшитая из поярковых шкурок, зимняя шапка, тымак с острым верхом, тяжелые высокие сапоги, отделанные изнутри войлоком. Шел он долго.
Одной рукой тащил салазки, другой время от времени растирал побелевшие нос и щеки. Вечерело. Все ниже опускались сумерки. В лицо дул пронизывающий степной ветер. Под ногами хрустел снег; кружила поземка.
Еще недавно ему показалось, что где-то совсем рядом темнел заброшенный в степи аул; путник заспешил, прибавил шагу, прошел уже несколько верст, но аула все еще не было видно.
Подавшись всем телом вперед, чтобы устоять против ледяного ветра, путник пошел еще быстрее: одинокому человеку опасно оставаться зимой в степи. Из темноты донесся какой-то странный звук.
Путник остановился, прислушался. Было тихо. Лишь сердце гулко колотилось в груди. Вдруг глухие звуки повторились - то ли собачий лай, то ли волчий вой. Стало жутко.
Путник вспомнил, как на днях одного аулчанина окружила в степи голодная волчья стая, и только благодаря коню ему удалось уйти от смерти. У него же нет коня. Нет даже обыкновенной дубинки.
Путник снова прислушался и с радостью понял, что где-то недалеко должен быть аул - завывали и лаяли собаки. Он свернул с дороги и решительно зашагал туда, откуда слышался лай, и вскоре пришел к заваленной снегом землянке.
Из сугроба мрачно торчала одна лишь труба да виднелось крошечное окошко, сквозь которое еле пробивался зыбкий свет лучины. Не обращая внимания на растревоженных собак, путник заглянул в окно.
Возле казана сидела молодая женщина и разливала по чашкам что-то горячее, дымящееся. Путник с трудом пролез в сарай и, спотыкаясь, падая в темноте, поднимая испуганных коров, коней, овец, нашарил, наконец, дверцу землянки. - Добрый вечер! - сказал он, переступив порог. Молодая женщина проворно прикрыла какой-то тряпицей казан и чашки и с недоумением уставилась на гостя.
Незнакомец, не дожидаясь приглашения, скинул отвердевшие на морозе тяжелые сапоги, швырнул их в угол и направился на почетное место. В землянку, закончив свои дневные дела, вошли слуги и байбише бая.
Байбише недовольно покосилась на незваного гостя. Путник сидел как ни в чем не бывало, он знал, что в этом доме не особенно радуются гостям, но был уверен, что в эту свирепую стужу его не выгонят. Он расположился поудобнее, словно приехал к близким родственникам, вытащил из войлочного футляра домбру, украшенную перьями филина, прислонил ее к стенке.
В землянке все переглянулись. И молодая женщина, и байбише теперь с еле скрываемым любопытством поглядывали на странного путника и на его домбру. Молодая женщина сразу же заулыбалась, смягчилось и суровое лицо байбише.
Какой казах не любит песен?! Расспрашивать путника неприлично. Гость сам должен рассказать о себе. Таков обычай. А гость загадочно молчал. Согревшись, он взял домбру, настроил ее и резко ударил по струнам. Как бы пробуя голос, пропел протяжно, долго несколько нот.
Потом опять отложил домбру. Теперь Уже все смотрели на путника с разинутыми ртами. Гость все молчал. Казалось, он и не замечал людей в землянке. Тонко засвистел огромный, пузатый самовар. Молодая женщина учтиво протянула гостю чашку с душистым горячим чаем.
Путник встрепенулся, ожил. И страх, и трудности дороги остались позади. Он даже не стал ждать, когда накроют дастархан, взял домбру, оглядел всех вокруг, нахмурился и запел.
Год мешин-таук - для всех тяжелый год,
Терпит бедствия великие народ.
В юрте славного певца Мухит-аги
Даже жидкого коже недостает.
От сильного, красивого голоса певца в землянке, казалось, стало светлей и просторней. Слуги, скотники, сидевшие возле двери, забыли о своих нуждах, о свирепой голодной зиме.
Молодая женщина вся отдалась песне, лицо ее вспыхнуло. Восхищенно смотрела она на гостя и по рассеянности смешала чашки. Байбише осуждающе стрельнула в нее глазами. На мотив песни «Улкен Ораз» певец спел еще один куплет и, отложив домбру,  вытер со лба пот. - Мы не узнали вас.
Простите, что так плохо встретили, - не скрывая своей радости, тихо сказала молодайка. - Кто бы мог подумать, что к нам пожалует такой гость, - поддержала сноху байбише. - У путника строгий глаз, говорят.
Вы уж извините, что так получилось. - Ничего, ничего,- добродушно ответил гость. - Кони заржали - познакомились, люди поговорили - подружились. До похлебки никто не дотронулся, байбише распорядилась сварить в честь дорогого гостя мясо. Продрогший, усталый певец возражать не стал.
Он пел песню за песней. Неожиданное появление Мухита стало счастливым, радостным событием для всех, кто сидел в землянке. Песни Мухита волновали, будоражили, бередили душу.
Певец не просто забавлял, веселил слушателей, он заставлял их думать, думать о своей тусклой безрадостной жизни. Байбише, слушая Мухита, думала о том, что хоть она и первая, старшая жена бая, но такая же бесправная, безответная женщина, каких много в степи; молодая женщина вспомнила, как ее продали за скот нелюбимому человеку, как привезли ее в чужой, немилый дом; скотники, слуги как бы со стороны увидели свою унылую жизнь - холод, голод, унижения, безысходность. Певец, заметив, что слушатели приуныли, начал рассказывать забавные случаи из своей жизни.
Он говорил о своих поездках в разные города. Люди, которые за всю жизнь не видели ничего, кроме джайляу и зимовья, слушали певца с большим интересом. В те времена человек, побывавший в Оренбурге, Троицке, Актюбинске, Гурьеве, считался великим путешественником. Обычно, управившись с делами и поужинав, люди сразу же ложились спать.
Сегодня же до глубокой ночи горела в землянке лучина. Заметив, что гость утомился, байбише подала снохе знак постелить постель.
Лучшие одеяла, самые мягкие подушки, пышные перины были отданы певцу. Мухит, едва коснувшись подушки, уснул крепким сном, а молодая женщина, растревоженная песнями и рассказами гостя, еще долго ворочалась в постели.
Наутро, напившись чаю, Мухит засобирался в путь, сказав, что дома его ждут жена и дети. Он начал укладывать домбру, но хозяйка землянки, байбише, попросила на прощание спеть еще одну песню. Мухит покорно настроил домбру и запел «Аксойкан».
Певец выспался, отдохнул, и голос его был утром еще сильней и протяжней, чем вчера. Скотники прильнули к окнам, в передней, у двери, застыла молодая сноха бая. Байбише, низко опустив голову, слушала песню, а потом, растроганная, бросилась в переднюю. Домой Мухит вернулся с «добычей». За доставленную радость байбише подарила певцу мешок зерна и мешок копченого мяса и на подводе отправила его домой. Это было в холодном и голодном году «зайца».
Семья Мухита голодала; зарезать единственную корову не решались: весной и летом без кормилицы-буренки не прожить, и певец, волоча за собой салазки, отправился по аулам, что-бы своими песнями заработать на пропитание.
Этот поход, по словам самого Мухита, был самым удачным в его жизни» Первые сведения о Мухите мы находим в комментариях А. Затаевича к его сборникам «1000» и «500 песен и кюев казахского народа». Затаевич назвал Мухита «казахским Баяном», в свои сборники включил несколько песен композитора, дал его творчеству очень высокую оценку.. о исследование творчества композитора внесли огромный вклад Б. Ерзакович и Е. Брусиловский.
В последние годы вышел сборник произведений Мухита; о композиторе написан целый ряд статей и исследований; творческая биография Мухита значительно расширилась. Мухит родился в 1841 году в местечке Ак-бакай нынешнего Каратюбинского района Уральской области. Отец Мухита, Мералы, был довольно зажиточным шаруа.
Получив небольшое озерцо возле речки Жаксыбай, Мералы зарезал белоногого коня, после чего озеро стало называться «Ак-бакай» (букв.: Белые бабки).
Детей у Мералы было много: шестеро сыновей - Пангерей, Шангерей, Мухамбеткерей (прозванный впоследствии Мухитом), Сахипкерей, Жанша (прозванный за белый цвет лица Акжаном), Жусуп и две дочери - Саржан и Даржан. Шангерей, Сахипкерей, Жанша и Жусуп были прекрасными певцами, играли на домбре и на скрипке. Однако на искусство они смотрели, как на второстепенное дело, занимались в основном хозяйством. Мухит же полностью отдался искусству.
Он с детства увлекался музыкой, неплохо рисовал орнаменты, играл, как и старшие братья, на скрипке, на домбре. Детство Мухита было безоблачным. Он не испытывал никакой нужды, рос вольным, свободным, ходил вместе с братьями на игрища, неделями не отходил от знаменитых певцов и акынов, когда они приезжали в аулы, с увлечением вырезал из бумаги орнаменты.
Братья радовались любознательности маленького Мухита, учили его всему, что знали сами, Мералы, не имевший никакой склонности к искусству, человек старых правил, вначале снисходительно относился к «пустым» развлечениям сыновей, считал, что эти «детские шалости» со временем позабудутся.
Когда-то Мералы был некоторое время аульным старшиной и очень гордился этим. Старик мечтал, чтобы его дети пошли по его стопам, добились административных чинов. С особенной надеждой он приглядывался к своему любимцу Мухамбеткерею - Мухиту. 
Мералы надеялся, что именно Мухит возродит былую дедовскую славу. А дед Мералы - Каратай – принадлежал к «белой кости». Однако вскоре пришло разочарование: Мухит не выказывал никакой склонности к администра-тивной деятельности, не думал о дедовской славе, беззаботно пел свои песни, рисовал для девушек и молодых женщин затейливые орнаменты.
Более того, став джигитом, он отправился по аулам вместе с акынами, распевавшими дастаны, сказы о батырах. Ему нравились не мрачные рос-сказни мулл о жизни на том свете, а песни, в которых воспевались земные радости.
Есть искусство петь и объезжать коней,
Иноходец тем резвей, чем путь трудней.
Белым лебедем плыви, пока красив, -
Гаснет вмиг огонь, горевший много дней.
Старому Мералы все-таки удалось уговорить сына: Мухит согласился стать аульным старшиной. Но радость отца оказалась недолгой. Сын месяца два «промучился» под бременем власти, а потом вручил сумку и печать старшины своему товарищу-аулчанину.
После этого, по словам Мухита, он почувствовал себя по-настоящему свободным. Мералы вспомнил пословицу: собаку палкой на волка не натравишь - и оставил сына в покое. Мухит, получив свободу, отдался своему любимому делу.
Ни одно веселье, ни один той не проходил без Мухита. Он становился знаменитым певцом, музыкантом. Такая слава сына пришлась не по душе Мералы. Петь песни, веселить народ - недостойное занятие для джигита, чей прадед принадлежал к «белой кости».
Чтобы отвлечь сына от «бесовских сборищ», Мералы женил его, выделил ему часть наследства, поставил отдельную юрту. Но и после женитьбы Мухит не оправдал надежд отца. За короткое время он промотал весь скот, щедро угощал гостей, покупал дорогую одежду, забросил все хозяйство.
Вскоре Мухит стал самым бедным среди своих братьев: у него осталась одна корова. Но бедности своей певец не стыдился. Он сам подшучивал над собой. Однако в народе бедный Мухит пользовался большим уважением и почетом, чем добропорядочные хозяйственные байские сынки. Люди тянулись к Мухиту, радовались его песням. Мухит, который в представлении баев и Мералы был «горлопаном», «балаганным шутом», стал народным любимцем.
Долгое время Мухит был лишь исполнителем песен. Правда, он был не просто исполнителем, а мастером-интерпретатором, виртуозом, многие песни в его исполнении становились богаче, краше. Мухит много путешествовал.
Он побывал во всех уголках Западного Казахстана, в Оренбурге, Кустанае, Жаманкале (так казахи называли Орск), в Аральске, доезжал до Казалинска. Раньше певца Мухита знали только в аулах, что располагались вдоль речки Жаксыбай, теперь он стал известен во всем Казахстане.
Отпрыск «белой кости», нарушив традиции чванливых предков, вращался в самой гуще простого народа, «презренной черни». Никто и не думал, что в жилах певца течет благородная кровь «тюре», сам же Мухит меньше всего заботился о «добром» имени и чести своих предков.
К тридцати годам Мухит приобрел большой жизненный опыт. Хотя он и представления не имел о классовой борьбе, о движущих силах общества, однако всей душой был на стороне бедных, бесправных и униженных.
Он понимал высокое назначение искусства и ставил одаренных, способных людей выше тех, кто думал лишь о своих табунах и отарах. Танжарбая не напрасно люди чтят, Беден он скотом, но песнями богат.
Сам Мухит прекрасно понимал, что владеет главным духовным богатством народа - песнями, кюями. И он долгое время видел свое основное назначение в том, чтобы быть распространителем, пропагандистом этого богатства. Скоро он почувствовал, что сам может создавать песни. Надо сказать, Мухит, как и многие другие народные композиторы, не имел возможности учиться. У него даже не было учителя, наставника, который мог бы растить, направлять его природный талант.
Его школой, его «университетами» была сама жизнь. Никто не может сказать точно, когда было создано то или иное произведение Мухита. Мы располагаем лишь отдельными фактами, намеками, сведениями об истории создания той или иной песни. И следовательно, ни о каком хронологическом порядке в нашем очерке о жизни и творчестве Мухита не может быть и речи.
Первые песни Мухита были сочинены в форме посвящения. Рассказывают, как однажды где-то в Кобде в чьем- то доме композитор увидел девушку Куралай, красота и манеры которой поразили его. Особенно понравились Мухиту ее глаза, большие, чистые, светлые. Уезжая из аула, певец подарил девушке песню «Айнамкоз» («Ясноокая»).
«Айнамкоз» - одна из самых распространенных песен Мухита. Ее особенно охотно поют хором на вечеринках. Это говорит о свойственной Мухиту широте диапазона, широте дыхания. В «Айнамкоз» нет и тени грусти. Она полна светлого лиризма и мягкости. Сразу видно, что песня родилась в степи, столько в ней мужественности и величавости.
После каждой второй строки песни повторяется ее название - широко распространенная в Западном Казахстане манера исполнения. Основная часть песни и ее припев как бы слиты воедино. «Айнамкоз» требует от исполнителя большой задушевности. Другая песня Мухита «Алуаш» также сочинена в форме посвящения. История этой песни такова.
В местечке Акбулак проживал некий крупный богач по имени Сеит. Разъезжая по аулам, Мухит как-то остановился у него. Гостить у надменного чванливого богача, «шонжара», не доставляло Мухиту большого удовольствия.
Но у Сеита была дочь, Алуаш, о красоте которой говорили во всей округе. Певцу захотелось увидеть ее, сидеть за дастарханом, принять чашку чая из рук самой красавицы. Сеит, как говорится, жил на широкую ногу, даже в быту всячески поддерживал ханские традиции: держал отдельную юрту для гостей, имел юрту-столовую, юрту-кухню и спальню.
Отказать в приеме знаменитому певцу богач не решился. Певец мог его ославить на всю степь. Мухит был принят со всеми почестями. Дорогого гостя угощала чаем сама красавица Алуаш. После долгого чаепития разговор зашел о песнях, и Мухит с большим воодушевлением спел несколько песен. Мухит заметил, как его пение взволновало чуткую, впечатлительную Алуаш, и загорелся желанием сделать ей что-нибудь приятное.
Здесь же, в богато обставленной юрте Сеита, родилась новая песня, которую композитор назвал именем девушки - «Алуаш». Сеит, растроганный таким вниманием известного певца к его единственной, любимой дочери, щедро одарил композитора. В присутствии ясноокой девушки Мухит не посмел отказаться от богатого дара. Любопытно, как была создана песня «Килым». Однажды Мухит остановился у одного бедняка.
Бедняк забеспо-коился, смутился, не зная, чем он может угостить прославленного певца. Мухит, сам бедняк, хорошо понимал, что в этом доме его ждут не свежая баранина и конский «казы». Он слышал, что у бедняка есть дочь Килым, одаренная певица и домбристка.
Певцу хотелось послушать ее. Девушка робела перед маститым певцом, но отказать в просьбе не посмела. Приняв из рук Мухита украшенную перьями филина звучную домбру, девушка настроила ее под свой голос, проникновенно сыграла несколько кюев народных композиторов Богды и Тазбалы, а потом запела печальную, трагическую песню «Сокыр кыз» - «Слепая девушка». В музыке и словах этой песни звучала скорбь бесправной казахской женщины. 
Племени Бай-улы род мой Алаша.
Мной одной была полна у отца душа.
До того, как погас взор мой навсегда,
Всем на диво я была хороша.
Как и в песне «Айнамкоз», после каждой второй строки песни девушка, удлиняя фразу, вставляла слово «Ой аллаау» («О аллах!), и этот скорбный вздох придавал мелодии особенную трагичность. Низко свесив голову, слушал композитор горькую исповедь слепой девушки.
Заметив, что гость пригорюнился, Килым крепче натянула струны и запела веселую, беспечную «Ак Айшу». Композитор встрепенулся, поднял голову, а девушка, все больше и больше оживляясь, звонким голосом пела задорный припев «Ак Айши».
В юрте бедняка сразу стало светлей, будто в открытый войлочный полог заглянуло яркое весеннее солнце. Восхищенный девушкой, Мухит и не заметил, как взял в руки домбру. И хотя певец обладал сильным, «просторным» голосом, он не стал перестраивать домбру, а в том же ладе, в том же настрое начал петь какую-то новую, незнакомую песню. Эта песня Мухита сильно отличалась от предыдущих его песен - «Айнамкоз» и «Алуаш».
Мелодия основной части новой песни совершенно оригинальна, и лишь припев ее в какой-то мере перекликается с припевом «Алуаш», невольно напоминая, что эти песни - создания одного автора. И по звуковому объему чувствуется ее близость к «Алуаш».
Но в новой песне нет той умиротворенной величавости, дыхание ее уже, ритм более быстрый. Она как бы передает биение взволнованного сердца. Кто знает, может быть, бедная   девушка   Килым в самом деле задела сердце композитора?
Закончив песню, певец положил домбру себе на колени и, повернувшись к девушке, сказал: «Вот, родная, эту песню я дарю тебе. Если она тебе по душе, пой ее всюду». Девушка приняла подарок. И новая песня Мухита стала известна под названием «Килым». Мухит был так восхищен мастерским исполнением девушки, что всюду говорил:
«Песню эту выучите, джигиты, у девушки Килым».
Обернул я свой изюм платком цветным
И скажу на радость юношам иным:
Вы, что жаждете красавиц обрести,
Поучитесь петь у девушки Килым.
Автор был уверен, что девушка Килым исполнит его новую песню лучше, чем он сам. Упоительный лиризм и мягкость отличают эту песню. Она захватывает слушателя своей искренностью, неподдельностью.
В голодный год зайца Мухит отправился в Жамбейты к своему знакомому Мухтару, внуку батыра Срыма. Мухтар жил достаточно зажиточно и имел одну слабость: любил показать себя щедрым, гостеприимным мурзой.
Некоторое время Мухтар действительно помогал Мухиту, кормил его единственную корову, но вскоре голодная, нищая семья стала ему в тягость, и «щедрый мурза» выгнал однажды жену и детей певца из дому. Видимо, тогда Мухит и отправился пешком с санками по аулам.
Это было самое трудное время в нелегкой жизни Мухита. У Мухтара была еще одна веская причина для того, чтобы в середине зимы прогнать семью певца из своего аула. Первая и, так сказать, старшая жена Мухтара, байбише, Кырмызы, была женщиной редкой красоты и душевной щедрости.
Но потом, когда Мухтар взял себе в жены еще и молодую Иис, байбише стала раздражительной, сварливой и жадной. Бессильная против мужа, глубоко оскорбленная тем, что он всецело отдался молодой жене, ее сопернице, байбише стала отыгрываться на бедной семье «бродяжного» певца.
Сначала она косилась на непрошеных нахлебников, а вскоре и вовсе отказала им в помощи. Иис, несмотря на молодость и ограниченное право второй жены, содействовала Мухиту как только могла. Мухит по-своему откликнулся на эти события.
Он сочинил песню, в которой всячески восхвалял молодую Иис и противопоставлял ее жадной и нелюбимой мужем байбише. Эта песня не похожа на обычно величавые, размашистые, степенные песни Мухита. В быстрой мелодии чудится насмешка, едкая шутка.
Утром встал - жеребенка рыжего нет.
У татар нынче чая бывшего нет.
Все пышней Иис белолицей краса,
С Кырмызы рядом мужа любившего нет.
Музыка удивительно точно соответствует словам песни. Композитор нашел краски и для восхваления доброй юной Иис, и для унижения, осмеяния байбише и ее мужа. Песня известна в народе под названием «Ак Иис».
Песню «Ак Иис» сразу же подхватили, ее стали петь в аулах, в зимовьях и на отгонных пастбищах, а сам певец жестоко поплатился за свою дерзость: в лютый мороз он лишился крова, и только благодаря своему искусству ему удалось продержаться в ту суровую и "голодную зиму.
Сказы, легенды, предания с детства привлекали Мухита. Особенно он любил произведения акына Бала Ораза. Однажды он услышал «Повесть табунщика», рассказанную в стихах Бала Оразом. Печальная повесть о любви табунщика и его возлюбленной взволновала композитора.
Смелый, сильный и красивый табунщик влюбился в дочь бая, у которого он много лет пас коней. Байская дочь, хотя и была просватана за богатого, тоже потянулась к бедному джигиту. Друзья не раз предупреждали их, но влюбленные, зная о всей опасности, не в силах были расстаться.
И однажды летом, когда все мужчины аула отправились на ярмарку в Кокжар (так называют городок Уил), табунщик и девушка, оседлав крепких быстрых коней, темной ночью покинули аул. Они прихватили с собой ружье и крепкую дубинку. Прошло два дня, погони не было, и молодые, уверенные, что опасность миновала, безмятежно отдыхали в заброшенном в степи зимовье. Но радость оказалась преждевременной. Их окружили. Влюбленные успели сесть на коней, но тут конь под девушкой споткнулся, скопытил ногу.
Тогда табунщик посадил девушку на своего коня, отдал ей ружье, приказал скакать в степь, а сам остался на захромавшем коне, решив принять бой. Сильный, ловкий джигит вышиб из седла нескольких преследователей, но тут один из них закинул ему на шею аркан и, затянув петлю, стащил его с коня.
Девушка на быстром коне мгновенно ушла от погони и наблюдала в стороне за боем. Увидев, что ее любимого стащили с коня и поволокли по земле с петлей на шее, она кинулась на помощь и в упор застрелила того, кто закинул на табунщика аркан.
Испугавшись ружья, преследователи отступили, а девушка кинулась к мертвому табунщику и, обняв его, вонзила нож себе в сердце. Это предание вдохновило Мухита на песню.
Он зримо представил себе табунщика и его любимую, его волновала, трогала их чистая, верная, трагическая   любовь,   он   всем сердцем сочувствовал их горю. Композитор решил в песне передать трагическое содержание легенды, услышанной от Бала Ораза. Натянув до отказа тугие струны домбры, композитор яростно ударил по ним.
Звук в высоком регистре был скорбным и грозным. Это был не звук, а крик души, отчаяние. В начале песни голос певца раза три-четыре поднимается, рвется ввысь, как бы желая достичь кульминационной вершины, и, наконец, достигнув ее ценою огромного душевного напряжения, очень медленно и постепенно снижается, задерживаясь в среднем регистре, и опускается до глухого, низкого, скорбного звучания.
В этом страстном порыве, взлете, в зачине   с   кульминации   есть   что-то   от Курмангазы. Большой знаток казахской музыки. композитор Е. Брусиловский, глубоко изучивший песенное творчество  казахских народных  композиторов, сравнил  кульминацию    этой   песни   с   размашистостью,    страстностью музыки Пуччини.   Глубокое   и   верное   сравнение!
Исполнение этой песни, страстной, необычно широкой по звуковому диапазону, не   под   силу   многим   крупным певцам. Песню   называют   в   народе   по-разному:   и   «Жылкыши» («Табунщик»), и «Бала Ораз», и. «Киши айдай».
Видимо, словом «Айдай» песню назвали   потому, что   в   казахском тексте   «Жылкыши»   автор   очень    удачно   и   в   большом количестве  использовал слова  со  звучными,  очень  удобными  для  протяжного,  широкого  пения  слогами  «ай» и «дай». Поэт Мухит в данном случае подчинился композитору, певцу Мухиту: подобрал слова с открытыми, звучными слогами.
Эту песню - «Айдай» - я спою для вас,
О несчастном джигите рассказал мне Ораз.
Славным юношей был он и к счастью   стремился,
Но, загубленный веком жестоким, угас!
Сюжет легенды о табунщике часто встречается в фольклоре казахов. На эту тему - о любви табунщика, пастуха, бедняка к красивой дочери бая - написано множество песен и поэм. Но музыкальное отображение этого сюжета мы встречаем впервые в песне Мухита «Жылкыши». «Жылкыши» - одно из лучших созданий Мухита, можно сказать, вершина его творчества. По диапазону, композиции, страстности близко стоит к «Жылкыши» и другая песня Мухита - «Улкен Ораз» (иногда называют еще «Улкен Айдай»).
Об истории этой песни нам ничего не известно. «Улкен Ораз» также начинается в высоком регистре, но в отличие от «Жылкыши» здесь голос не сразу устремляется ввысь, к кульминационной вершине, а после некоторого спада, со среднего регистра. Музыка первых двух строчек повторяется, а повышение начинается с конца второй строчки песни.
Конец песни представляет собой затейливый музыкальный орнамент. «Улкен Ораз» также требует от певца сильного, широкого голоса, энергии, страсти.
В основе другой популярной песни Мухита «Зауреш» также лежит предание. У хана Медета было тридцать сыновей и дочь Зауре. За один год Медет лишился всех своих сыновей, а когда вернулся из поездки в Ооенбург, то не застал в живых любимую дочь, последнее утешение старика. Сидя у могилы, Медет излил свою скорбь в полном тоски и уныния стихотворении, которое Мухит и положил на музыку.
Моя дорогая, я прибыл к тебе.
Я мчался к тебе, как к своей судьбе.
Почему же, любимая дочь Зауреш,
не развеешь одну из страшнейших бед?
Я видел куланов, бежавших вдали,
березы в белом на кладбище шли,
но не было, видимо, мне предначертано
кинуть в могилу горстку земли.
Зачем ты покинула меня, дочь?
Разве забыла ты, что невмочь,
пережив тридцать сыновей,
войти в уже беспросветную ночь?
Травинку зеленую сжав в кулаке,
бреду одиноко сквозь степь налегке,
и нету в мире сейчас человека,
кто мог бы сказать мне нежно «коке».
Я думал, приду на исходе дня,
и ты, дочернюю верность храня,
откроешь свои опочившие веки
и тихо и скорбно окликнешь меня.
Но ты не окликнула, не смогла,
измученных век ты не подняла,
и тут я впервые горько подумал
о том, что теперь ты навеки ушла.
А что мне делать сейчас одному,
когда стало пусто в моем дому
и лучик степной погас безвозвратно,
и день или ночь сейчас - не пойму?
Обманчивый мир, ты презрел меня,
а мог бы, нелегкую старость храня,
мне самому смерть-избавительницу
прислать как спасительного коня.
О, как хорошо бы в могилу залечь,
но не вести эту горькую речь,
и ты б мне закрыла глаза стариковские,
моя незабвенная Зауреш.
Но, как живьем, нас сжигает боль,
и длинная жизнь, как проигранный бой.
Прошу одного, Зауреш моя милая,
подыскать мне место рядом с тобой.
Оно одно излечит беду,
оно спасенье в черном бреду.
И можешь верить, дочь моя добрая,
я не задержусь, я приду, я иду.
Я понял, молитвы не помогли
и слезы, упавшие в лоно земли.
И, молча обняв дорогую могилу,
я долго лежал безответно в пыли.
И только почувствовав тяжесть в плечах,
я понял, теперь уже не сгоряча,
что сердце мое испепеленное
не утолишь прохладой ручья.
О добрый ручей, бегущий с гор,
о дочь моя, как я живу до сих пор?
Чем, ответь, я прогневал бога,
что он погасил твой живительный взор?
Любимая дочь лежит в земле,
родной уголек остыл в золе,
и одинокий старик безутешно,
горько руками шарит во мгле.
Нет, никогда не бывают нужны
без грозного булата ножны.
Тридцать сынов забрало небо,
а теперь в придачу - травинку весны.
Я утром с лошади снова сойду
и сердцем к могиле опять припаду.
Почему, небеса, вы были безжалостны
и не отвели роковую беду?
Я сам не пойму, что творится со мной,
и могут ли травы взойти весной,
если глаза тонконогой серны
засыпаны жестко черствой землей?
Я часа не мог прожить без тебя,
каждый твой шаг боготворя.
И вот теперь безутешный и хворый
я должен плестись по земле, скорбя.
Музыка Мухита еще более усугубляет трагичность содержания песни. «Зауреш» невозможно слушать равнодушно. Бездонная скорбь ее потрясает душу. Многие композиторы Казахстана в разных разработках ввели ее в свои произведения. На тему «Зауреш» написаны и траурные марши.
«Зауреш» начинается в высоком регистре, мелодия ровная, тягучая, величаво-скорбная. В песне нет ни единой случайной, неуместной ноты. В каждом звуке слышатся безутешное горе, безысходная тоска, невосполнимая утрата.
«Зауреш» больше, чем песня, это небольшой, законченный реквием. Нельзя сомневаться в том, что песня принадлежит Мухиту. А. Затаевич, очень глубоко изучивший казахское н ародное песенное творчество, безоговорочно относил «Зауреш» к созданиям Мухита.
В самом деле, такой сурово-величавый склад, благородно-трагическая мелодическая линия, безбрежная широта дыхания и сила еле сдерживаемой страсти свойственны только композиторскому почерку Мухита.
Одна из ярких, эмоциональных, глубоких по музыке и содержанию песен Мухита - «Дуния». Записано несколько вариантов этой песни, одинаковых в своей основе. «Дуния» начинается в среднем регистре, потом мелодия «поднимается» выше и снова «опускается» к концу. Как и в «Айнамкоз», основная часть песни ограничивается двумя строчками куплета.
При   этом, как   это   характерно   для многих песен Западного Казахстана, вторая строчка удлиняется:   перед   последним   словом   второй   строки   текста вклинивается короткий припев, состоящий из одного слова «Дуния».
Песня начинается плавно, ровно, величаво, даже в высоком регистре эта плавность не исчезает. В середине песни мелодию красит альтерация, к которой часто прибегают профессиональные композиторы.  Конечно, Мухит  и представления не имел о теоретической основе альтерации.
Он пришел к этому приему   совершенно   бессознательно; могучий природный дар композитора, музыкальное чутье подсказали ему, как с помощью альтерации можно украсить, оживить даже бесхитростную мелодию. В опере «Кыз-Жибек» в сцене прощания с родными, с подружками, с родным краем Жибек поет «Дуния».
Песня захватывает, волнует слушателей.
Мы не располагаем никакими данными о происхождении, об истории создания песни «Дуния». Очень популярна в народе и песня «Иис». Она не имеет ничего общего с другой песней Мухита «Ак Иис», о которой мы уже говорили. Приходя в дом умершего, чтобы выразить соболезнование, казахи обычно дарят что-либо - скот или ценные вещи. Такой дар казахи называют «иис». Как-то раз в одном ауле в стороне Тайсойгана Мухит попал на поминки какого-то   почтенного   человека.  
Каждый из гостей дарил «иис»: овцу, бурдюк с кумысом, одежду - а Мухит пришел с пустыми руками, это его очень смущало. Когда   кончились   трапеза, скачки, борьба силачей-палуанов и люди разошлись, разъехались по аулам, Мухит подошел к байбише и сказал: «У меня нет ни скота, ни богатства. Мой голос - все мое состояние. Как память об умершем, я хочу подарить вам свой «иис» - песню». Все родственники умершего с большой благодарностью приняли от знаменитого певца такой необычайный и бесценный «иис».
Иногда эту песню называют еще и по-другому - «Песня - плач Мухита». Песню под   таким   названием   автор этих строк услышал в 1922 году в исполнении одного из лучших певцов Ескары. А через два-три года ее пел Сары Таскараев, и называлась она «Иис». Песня начинается протяжно, печально, в нижнем регистре, и лишь с третьей строки текста чувствуется подъем.
После недолгой, характерной для Мухита задержки в высоком регистре снова начинается спокойный, степенный спад. Кроме горя, печали, в песне слышатся и суровые, мужественные ноты, автор как бы хочет сказать: «Будьте стойкими, сильными. Не поддавайтесь унынию, скорби».
озможно, что композитор находился под впечатлением долгого, скорбного жоктау двух девушек - в середине песни отчетливо слышны трагические, душераздирающие звуки, типичные для казахского плача-причитания. Песня «Иис» оказалась действительно бесценным подарком композитора. «Плач Мухита» люди слушали с затаенным дыханием.
Мужчины опускали головы, а женщины печально и сочувственно цокали языками. Очень велико эмоциональное воздействие «Иис». В опубликованном сборнике песен Мухита этой песни, нет.
К числу выдающихся творений Мухита следует отнести и песню «Кипчак». Она также сочинена для широкого, мощного голоса. Мелодия начинается спокойно, в низком регистре; а потом сразу же круто взмывает ввысь. Ж. Косыбаев в своей книге пишет, что «Кипчак» Мухит услышал от некоего Магаметжана.
Надо сказать, что большинство казахских народных певцов редко признавалось в своем авторстве, композиторы очень часто говорили, что они услышали ту или иную песню от какого-то певца или девушки.
Поэтому исследователи иногда необоснованно приписывают авторство некоторых песен каким-то малоизвестным посредственным певцам. Песню «Кипчак» Мухит впервые исполнил в начале девяностых годов на встрече султанов Батырши и Мухамбетжана. Каждая нота песни говорит, что автором ее, несомненно, является Мухит.
В песне чувствуются размах, полет, огромный творческий подъем.
Особенность песни заключается в том, что ее нужно исполнять в определенном, одной ей свойственном стиле, иначе не раскрываются ее художественные достоинства. На наш взгляд, наиболее удачно исполнял ее Лукбан Мухитов, хотя он и не был обладателем сильного голоса. А Шынтас Каратаев, большой знаток и популяризатор песен Мухита, исполнял «Кипчак» очень своеобразно, вычурно, даже несколько франтовато, щегольски.
Первые три строки он пел тихо, несколько отрывисто, чуть ли не речитативом, как бы обращая внимание слушателей целиком на слова, и лишь четвертую строчку и припев пел во весь го-лос, упоительно нежно и тягуче. Шынтас был певцом широкого дыхания. Некоторые песни Мухита - «Панкойлек», «Дон аскан», «Куля», «Кербез» - мало известны в народе. Судя по композиции, мелодическому рельефу, звуковому диапазону, песни эти создавались в разное время.
Не имея точных сведений, трудно утверждать, когда и по какому поводу были сочинены эти песни. Иногда «Алуаш» называют «Жайма конур», а «Килым» - «Майда конур». Ж. Косыбаев утверждает, что «Жайма конур» - самостоятельная, оригинальная песня, написанная в манере монолога, раздумья, разговора автора с самим собой, подобно известному  кюю Даулеткерея «Ыскырма».
Мухит, как мы уже отмечали, был не только певцом, но и выдающимся домбристом, музыкантом-виртуозом. Он мастерски исполнял кюи Богды, Тазбалы, Абыл Кошкара, Саулебая. Мухит и сам сочинял кюи. Один из них привел в своем сборнике А. Затаевич. По объему, по форме, по развитию муз ыкальной темы кюй Мухита - вполне законченное, профессионально написанное произведение.
Надо полагать, что многие кюи Мухита нам просто неизвестны, не записаны. Мухиту не суждено было учиться. Но для своего времени он был человеком передовых, прогрессивных взглядов, стремился разобраться в жизни, задумывался о причинах неравенства и нищеты народа.
Певец учился у самой жизни. Многое узнал он у своего русского друга, «тамыра», как тогда говорили, ссыльного рабочего Степана. Мухит называл его на казахский лад - Штапан. Со Степаном Мухит познакомился в Кокжаре (Уиле), и дружба их не прерывалась до самой смерти.
Степан работал когда-то на Тульском оружейном заводе и за участие в забастовке был сослан в Сибирь. Отбыв ссылку, Степан приехал в Уил, приобрел немного земли возле речки и занялся хозяйством.
Трудолюбие, неугомонность Степана поражали Мухита. Они познакомились, подружились. Степан в совершенстве владел казахским языком; Мухит любил слушать его рассказы о своей жизни, о ссылке, о Сибири. Рассказы бывалого человека на многое раскрыли глаза добродушного степняка.
Мухит гордился своим «тамыром», всем рассказывал о нем. Когда какой-то мулла осудил Мухита за его близость к русским, сказав, что все русские - «кафи-ры», иноверцы, что их нужно убивать, Мухит не сдержался и с палкой набросился на благочестивого муллу.
Мухит исполнял на домбре не только казахские песни и кюи, но и русскую танцевальную музыку. Рассказывают, что из русского поселка в аул приходили поселенцы, чтобы послушать в исполнении Мухита и его братьев - Жусупа, Акжана, Сакыпа, Шайхи - вальс «Невозвратное время».
Известен и такой курьезный случай. Крестьянский начальник из Уральска, прозванный казахами «Тентек крестиан» - «Буян-крестьянин», пожелал однажды послушать квинтет братьев. Братья исполнили кюй Тазбалы «Отти - кетти» («Ушло - прошло»).
Крестьянский начальник с видом знатока глубокомысленно заметил: «Что за удивительный вальс - «Невозвратное время». До чего же всетаки музыкален русский народ!» Мухит потом всюду рассказывал о «музыкальности» крестьянского начальника. Под влиянием Степана Мухит понимал, что царские чиновники не являются друзьями ни русских, ни казахов.
Однажды на ярмарке в Кокжаре Мухит увидел старика татарина, гнусавым голосом певшего «Мухаммедию» - религиозную песню на тюрко-чагатайском языке. Композитор постоял, послушал немного, а потом опустился на корточки и зычным, сильным голосом запел «Мухаммедию».
Старик татарин удивленно уставился на незнакомого певца.
Певец точно уловил, схватил мелодию и пел ее намного лучше, чем он. Мухит снял шапку и протянул ее стоявшему рядом волостному правителю Соналы Акшолаку, сказав при этом: «Вот и старику этому люди деньги дают за его песню, а как вы оцениваете мое пение?»
Хвастливый волостной, чтоб показать себя, оглянулся вокруг и, вытащив бумажник, небрежно швырнул певцу десять рублей золотом. Мухит громко, на весь базар, еще несколько раз спел «Мухаммедию», и верующие мусульмане, собравшись, набросали полную шапку денег.
Мухит высыпал все деньги перед нищим стариком, а сам отправился по своим делам. Впоследствии по просьбе слушателей Мухит часто пел «Мухаммедию», и в связи с этим некоторые распространили слух, что Мухит перестал петь, встал на религиозный путь, подружился с муллами, превратился в благочестивого софы. Все эти слухи не имели, конечно, серьезного основания.
Человек, который всю жизнь посвятил песне, воспевал радости жизни, никогда не был покорным, примерным мусульманином, не мог, конечно, вдруг   ни с того ни с сего надеть чалму и стать отрешенным от мира софы. Если говорить о сохранении музыкального наследия, то трудно найти среди казахских народных композиторов более счастливого человека, чем Мухит.
Произведения Мухита дошли до нас почти полностью. Все дети, внуки, правнуки композитора оказались музыкально одаренными. Дети Мухита - Шон (настоящее имя Мухамбетжан, Шоном был прозван за большой нос), Hay, внуки - Шайхы, Лукбан, Губайдулла - были отличными певцами и домбристами. Особенно выделялся Шайхы (сын Hay); он играл великолепно на домбре, скрипке, гитаре, а песни своего деда пел не хуже их автора. Шайхы учился в Джамбейты, потом в Илеке, окончил двухклассную русскую школу.
Шынтас Каратаев, отпрыск мухитовского рода, долгие годы находился рядом с Мухитом, запомнил музыку и историю создания почти всех его песен. Большинство песен композитора записано в исполнении Лукбана. В 1933 - 1934 годах Лукбан часто пел по радио и в концертах.
Репертуар его состоял в основном из песен своего прославленного деда. Огромны заслуги певицы Тамти Ибрагимовой, часто выступавшей с песнями Мухита по радио. С голоса Тамти записаны многие песни уральского самородка.
Неутомимым популяризатором и виртуозным исполнителем песен Мухита является народный артист Казахстана Гарифулла Курмангалиев. Подробно об этом уникальном певце мы расскажем в специальном очерке этой книги. К числу наиболее талантливых интерпретаторов творчества Мухита следует отнести и певицу Нагиму Абилеву. В начале тридцатых годов она приехала в Алма-Ату, несколько лет играла в оркестре имени Курмангазы, а потом выступала солисткой в концертах.
В Уральской, Гурьевской областях живет в наши дни немало способных, одаренных исполни-телей песен Мухита. Весь род Мухита, как писал А. Затаевич, «действительно способен удивить обилием и интенсивностью музыкальных дарований».
И в наше время и среди преподавателей Алма-Атинской консерватории, и в музыкальных школах, и в филармонии можно встретить немало Мухитовых. В этом смысле музыкально даровитый род Мухитовых можно сравнить со знаменитым семейством композиторов и музыкантов Баха. Глубоко демократическая музыка   Мухита   привлекает внимание многих композиторов Казахстана. Е. Брусиловский ввел в оперу «Жалбыр» песню Мухита «Алуаш» (ее поет героиня оперы Хадиша), в оперу «Кыз Жибек» - «Бала Ораз» (Тулеген) и «Дуния» (Жибек).
В «Ер-Таргыне» в качестве музыкального антракта использован «Улкен Ораз». В музыкальную канву квартета для струнных инструментов композитора Б. Ерзаковича вошла «Айнамкоз». Музыкальной темой второй части «Симфониетты» композиторов Л. Шаргородского и С. Шабельского стала «Зауреш». Песни Мухита встречаются в произведениях и других казахстанских композиторов. В преклонном возрасте Мухит узнал об Октябрьской революции. Он понимал, что и над казахской степью взошла заря свободы.
Старый композитор мечтал написать песню о новом времени. Этой мечте Мухита не суждено было осуществиться. В марте 1918 года он умер. Но песни Мухита сберегли его дети, внуки. Творчество его стало духовной ценностью казахского народа.

Перевод А. Лемберга.
Перевод А. Жовтиса.
Перевод А. Сендыка.

Источник:
Книга «Соловьи столетий». Ахмет Жубанов, Алма-Ата, 1967 год.