От автора.

В предисловии к одной из моих книг, изданной в 1933 году, я писал:

«Я надеюсь посетить Памир еще paз - через несколько лет. Я проеду его в легковом быстроходном автомобиле. Я пролечу над ним в комфортабельном самолете. Мне будет приятно в несколько дней, с легкостью и удобствами, повторить те маршруты, которые я совершал в течение долгих месяцев, полных трудностей и лишений. И, конечно, я опять не узнаю эту хорошо знакомую мне страну!»

Павел Лукницкий. 1933 год.

Сравнительно недавно требовался месяц пути верхом, чтобы от последней станции железной дороги, из города Оша (Киргизской ССР) или из столицы Таджикистана Сталинабада (в прошлом Дюшамбе) пробраться каменными нагорными пустынями с севера либо узкими, опасными тропами с запада в административный центр Горно-Бадахшанской автономной области  маленький, единственный на Памире город - Хорог. 
Горно-Бадахшанская автономная область - официальное название Памира, страны высочайших в Советском Союзе гор. Область входит в состав Таджикской ССР, занимает половину ее территории площадью в шестьдесят с лишним тысяч квадратных километров.
Животноводы киргизы, в недавнем прошлом кочевые, а в наши дни живущие оседло в колхозах, населяют высокогорные, широкие, образованные когда-то ледниками долины Восточного Памира - Мургабского района Горно-Бадахшанской области.
Горные таджики - бадахшанцы занимаются земледелием, садоводством и шелководством в своих селениях, расположенных по берегам бурных рек на дне глубоких тесных ущелий Западного Памира.
Эти таджики - представители мелких, разъединенных высочайшими, крутыми горными хребтами национальностей Горного Бадахшана: шугнанцы, ваханцы, ишкашимцы, горанцы, рушанцы, бартангцы, язгулемцы, ванчцы. Они населяют пять административных районов области: Ишкашимский, Шугванский, Рошт-Калинский, Рушанский и Ванчский.
На востоке с Памиром граничит Китай, на юге - Афганистан. Из-за своей исключительной труднодоступности многие географические районы Памира были еще четверть века назад настолько не изучены, что даже на картах обозначались белыми пятнами. Территория этих белых пятен была впервые исследована и нанесена на карту лишь в тридцатых годах.
До 1931 года советским начинаниям на Памире в значительной мере мешали и басмаческие, организованные империалистической разведкой банды и контрреволюционная агитация фанатически настроенных местного феодального кулачества, родовой знати, реакционного духовенства.
Но героическими усилиями пограничников и добровольных отрядов из местного бедняцкого населения последние басмаческие банды на Памире были навсегда ликвидированы в 1931 году. В том же году государственная граница была закрыта.
И год 1931-й стал перевалом, за которым открылось новое, социалистическое будущее этой страны. Уже в 1932 году аэроплан и автомобиль практически освоили пути на Памир. С тех пор он становится все более доступным.
Семьдесят два отряда Таджикской комплексной экспедиции Академии наук СССР и СНК СССР приступили к замечательной научно-исследовательской работе, проводившейся до того только отдельными мелкими экспедициями, из которых самой крупной была экспедиция 1928 года.
В 1933 году на Памире возникли два первых колхоза, а в 1935 году их стало уже два десятка. В эти годы на Памире произошло столько нового, важного, способствующего дальнейшим колоссальнейшим достижениям во всех областях народного хозяйства и культуры, что Памир в своей социалистической перестройке начал не только быстро догонять республики Средней Азии, но и становиться примером для народов примыкающего к нему, стонущего под ярмом империализма Востока.
В примечательнейшие переломные годы - 1930, 1931, 1932 - мне довелось совершить три продолжительных путешествия по всей территории Памира. Я работал в составе маленьких геологоразведочных и геологопоисковых партий, отправлявшихся в экспедиции на Памир, а в 1932 году был ученым секретарем Таджикской комплексной экспедиции.
За три года я проехал верхом и прошел пешком по высокогорью десять тысяч километров. В предисловии к одной из моих книг, изданной в 1933 году, я писал: «Я надеюсь посетить Памир еще paз - через несколько лет. Я проеду его в легковом быстроходном автомобиле.
Я пролечу над ним в комфортабельном самолете. Мне будет приятно в несколько дней, с легкостью и удобствами, повторить те маршруты, которые я совершал в течение долгих месяцев, полных трудностей и лишений. И, конечно, я опять не узнаю эту хорошо знакомую мне страну!»
Мечта моя осуществилась в 1952 году, когда мне удалось вновь совершить поездку по всем районам Памира, кроме Мургабского. Это была поучительная поездка, полная размышлений о величии всего, что достигнуто нами за такой исторически короткий срок.
И, вернувшись с Памира, я решил написать эту книгу, чтобы поведать читателям все главное из того, что видел своими глазами почти четверть века назад и снова видел теперь; чтобы передать читателю некоторые мои знания о Памире; чтобы постараться вызвать в читателе те чувства, какие испытаны мною самим во время путешествий по известному все еще столь немногим людям Памиру.
Обрабатывая часть материала, извлеченного из путевых дневников разных лет, я решил в изложении его предпочесть принцип географический принципу хронологическому. Такой географический принцип, хоть часто и заставляет меня пренебрегать строгой последовательностью событий, но зато помогает сконцентрировать в каждой из глав сведения об одном и том же, посещенном мною несколько раз районе, а значит, дает возможность нарисовать более живо и полно картину его.
Оправданным мне представляется стремление рассказать кое-что о прежних исследованиях Памира, совершенных во все времена истории. Не претендуя на полноту моих сообщений (о Памире написаны многие сотни специальных научных трудов!), я буду удовлетворен, если предлагаемая книга даст читателю хотя бы общее представление об той своеобразнейшей высокогорной области.
Буду признателен читателям, которые укажут мне на те неточности и ошибки, какие в этой книге, возможно, окажутся допущенными мною, хоть я и старался избежать их.

Павел Лукницкий. Москва, июль 1954 года.

Подготовка к Памиру.

В Геологическом комитете. Год 1930-й.
«...содержит spirifer radiatus sow и потому, почти наверное, представляет верхний силур, верхние горизонты...» Здесь тонкие, с отливом синевы жилистые пальцы в последний раз надавили на обшмыганную ручку пера, вывели мелкую, без всякого росчерка подпись: «Профессор В. Палей».
Определение фауны было закончено. До начала заседания оставался свободный час, который можно было использовать как угодно. Можно было спуститься вниз, во второй этаж, и проконсультировать работу картографов. Можно было пройти в библиотеку и спросить отчет XIII Геологического конгресса в Торонто, из которого давно нужно было выписать цифры подсчета запасов Домбровского угольного бассейна в Польше. Наконец, можно было сходить в столовую, пообедать.
В столовой, конечно, очередь. («Безобразие, хоть бы разные часы установили для студентов и для профессорского состава», - подумал профессор Палей). Коллекторы опять пристанут с расспросами. («Никакого самолюбия! Когда я был в их возрасте, я бы лучше лишний день просидел над книгами, а постыдился бы признаться старшим в своей неграмотности») Библиотека? Подождет. («В мое время профессоров не заставляли бегать по библиотекам из-за каждого пустяка. Только скажи, все выпишут, принесут на дом»).
Профессор Палей потер ладонью под столом онемевшее колено. Хотел вытянуться, побаливала поясница, приятно было разогнуть спину. Он уперся руками в стол, чтобы отодвинуться вместе со стулом. Но позади стояли вьючные ящики, загромоздившие все пространство между профессорской спиной и громадным застекленным книжным шкафом, и потому стул не сдвинулся с места.
- Чёртова теснота, - буркнул Палей и, облокотившись на стол, охватил ладонями серые, небритые щеки. Не поворачивая головы, он обвел утомленными глазами всю комнату и, зло усмехнувшись, задумался.
Закуток, где находился профессор Палей, впрочем, никак нельзя было считать комнатой.
Громадное помещение с высоким потолком, с большими светлыми окнами было во всех направлениях перегорожено шкафами, примкнутыми один к другому. Шкафы образовали узкие коридоры, в которые едва мог бы протиснуться человек, будь он объемов, хоть немного превышавших обычные.
(«Что делал бы тут старый Мушкетов?» - подумал Палей о геологической знаменитости, известной своей полнотой). Коридоры соединяли между собой крохотные клетушки, в каждой из которых едва умещался стол с приставленным к нему стулом. У подоконников и во всех остающихся свободных местах громоздились простые и вьючные ящики, наполненные неразобранными образцами с фауной - бесформенными грудами острых камней, завернутых вместе с этикетками в маленькие, помеченные номерами мешочки.
Эта фауна годами свозилась сюда со всех концов Средней Азии, и, конечно, профессор Палей мог бы скорее в ней разобраться, если б не был обременен, по меньшей мере, двумя десятками самых разнообразных обязанностей - от чтения лекций студентам до участия в заседаниях месткома. Фауна была всюду: на кромках книжных полок, на ящиках, на подоконниках, даже на столе, заваленном картами, книгами и бумагами.
На столе образцы пород лежали без оберток среди карандашей, линеек, луп, склянок с кислотой - серые, желтые, черные, присыпанные пеплом папиросных окурков, сдвинутые грудой к краям стола и образовавшие подобие скалистых берегов вокруг лагуны, в которую упирались локти профессора и в которой, кроме этих локтей, умещались лист мелко исписанной бумаги, большая чернильница и тяжелое медное пресс-папье.
Все это называлось кабинетом профессора Палея. За шкафами, в других закоулках, за такими же загроможденными столами сидели другие профессора, горные инженеры, научные работники. Каждый из них шуршал бумагами, скрипел пером, постукивал по камням молоточком, разговаривал с посетителями, которые усаживались прямо на угол стола, иногда передвигал ящики. Каждый из них был руководителем отдельного участка научной работы, каждый имел печатные труды и свою творческую идею.
Огромная комната походила на улей, в сотах которого сырой материал геологии - фауна, шлифы, анализы, записи путевых дневников - перерабатывался в гипотезы, в теории, в густой мед научного знания о недрах исследуемой страны.
Геологический комитет, сокращенно именуемый Геолком, состоял из множества таких комнат, окнами выходивших на просторный пустырь, на котором медленно воздвигалось колоссальное новое здание. Даже сквозь двойные замазанные рамы оттуда доносился стук уже не геологических, а строительных молотков, визг круглой пилы, скрип лебедок и талей. Новое здание вырастало в лесах, в пыли строительных материалов, в напряжении ударничества и социалистического соревнования.
Новое здание не могло быть готово раньше, чем через два года. Профессор Палей не думал об этом здании. Вся жизнь профессора Палея прошла в мыслях о прошлом, исчисляемом миллионами лет; в мыслях о прошлом - от архея до кайнозоя, до послетретичных плейстоцена и голоцена. Профессор Палей яснее многих других представлял себе все, что случилось с Землею за эти миллионы лет. Профессор Палей вобрал в себя все накопленные учеными знания об этих миллионах лет.
От Эмпедокла Агрегентского, приписывавшего возникновение гор действию центрального огня; от Страбона, искавшего причины горообразования в вулканических силах; от Аристотеля, считавшего, что горы возникают в результате грандиозных провалов в обширные подземные пустоты, до современной гипотезы геолога Джоли, утверждающей, что главную роль в истории и жизни планеты играет распад радиоактивных веществ, дарящий Земле вечное тепло, вечную юность, способность вечного возрождения.
Все, что вобрал в себя профессор Палей, построилось строгой системой в клеточках его мозга, увлекало и волновало его и действовало на его воображение. Выше всего на свете, ценнее собственной жизни была великая истина науки, дающей ответ на все вопросы, какие ставит природа перед человеческим разумом.
Профессор Палей работал неустанно всю свою жизнь, считая, что если вся его деятельность поможет человечеству хоть на йоту приблизиться к правильному познанию мира, значит всей своей жизнью он выполнил предначертанное ей назначенье. По справедливости, профессор Палей считался одним из лучших специалистов в Советском Союзе.
Профессор Палей сидит за своим столом, охватив сухими руками худые щеки. Закрывает глаза и трет морщинистый лоб концами пальцев. Если бы в эту минуту внезапно исчезли надвинутые друг на друга шкафы, и горы вьючных ящиков, и все столы вместе с работниками, навалившимися на них, если б исчезло все, что создало здесь тесноту, неудобства, шумы, весь новый быт, то, открыв глаза, профессор Палей увидел бы себя одного в огромной, просторной, первозданного вида комнате за массивным дубовым, старинной работы, столом, на зеленом сукне которого не нашлось бы ни единой пылинки, а по краям которого в строгом порядке стояли бы лампа с яйцевидным розовым абажуром, тяжелая малахитовая чернильница, аккуратная стопочка книг - и ничего больше, кроме настольного электрического звонка.
Позвонить - дверь ответит почтительным стуком, неслышными шагами по мягкому ковру к столу подойдет курьер с блестящими пуговицами на суконном мундире, кашлянет в кулак вместо вопроса и мелкой трусцой побежит исполнять поручение.
А в комнате - никого, тишина, чистый воздух, и не надо ни о чем беспокоиться, не надо никуда торопиться, - штатный геолог Палей может, как хочет, располагать своим временем. Он упитан и благодушен, пушисты его молодые, аккуратно расчесанные усы. В этом кабинете он полновластный хозяин, кабинет его светел и чист, как сама наука, которой он предан, - только ей одной служит он в этом мире. Глаза науки смотрят в тайны веков и пространств. Штатный геолог Палей думает о рожденье и преображеньях Земли.
Перед ним на столе планшет геологической карты. Слева направо по карте тянутся разноцветные полосы: бледнорозовая чистая полоса - это докембрий, это архейская группа, это розовое детство планеты. Ниже протянулась серозеленая полоса - это силур, это цвет бесконечного зеленого моря, насыщенного граптолитами и плеченогими моллюсками. В зеленую полосу врывается темный коричневый цвет девонской системы. Его пересекает голубая, как воздух, которым люди дышат сейчас, полоса юрской системы.
Эти полосы наползли одна на другую, эти полосы повествуют о том, как наслаивались пластами осадки древних морей. Четыре года в поле и в своем кабинете работал штатный геолог Палей, чтоб провести на карте эти четыре разноцветные полосы. Он счастлив: эта карта - ценный вклад в сокровищницу науки. Эту карту он повесит на стене своего кабинета, эту карту он напечатает в своем немногословном труде. Над ней будут спорить и волноваться поколенья геологов.
И, наклонившись над геологической картой, собрав свои мысли, профессор Палей размышляет о несогласном налегании мезозоя на отложениях девона. Тишина кабинета помогает ему глубоко погрузиться в раздумье. За толстыми стенами кабинета, вправо и влево, располагаются такие же тихие и огромные кабинеты. В каждом из них помещается один человек. Каждый такой человек - штатный геолог. Всех штатных геологов числится тридцать. Впрочем, есть еще кабинеты адъюнкт-геологов. Эти работники науки рангом пониже. Их двадцать. Всех научных, работников, занятых геологическими исследованиями на всем пространстве России, насчитывается сто пятьдесят человек.
Да... Так было, кажется, еще совсем недавн. Так было до 1920 года - года революционной реорганизации комитета. Почти все тридцать штатных геологов работали над составлением стоверстной геологической карты России. Но и за десять лет работы они могли бы составить только ничтожную ее часть. Их теоретический вклад в сокровищницу науки был ценен, но слишком мал. Многие из них к тому же презирали всякий «практицизм», считая, что их долг служить только «чистой» науке.
Профессор Палей отнял ладони от лба, открыл серые, выцветшие глаза и взглянул на часы. Вставая, он едва не задел локтем кучу образцов и, побледнев, отшатнулся — всю жизнь считал он, что рассыпать фауну было бы святотатством... Но такая здесь теснота!.. Молча, с предельною аккуратностью он переложил образцы подальше от края стола, снова взглянул на часы («уже началось, наверное») и направился к двери.
В прежнее время в коридоре комитета можно было бы устраивать велосипедные гонки. Прямой и широкий, от одного до другого конца он тянулся не менее чем на полкилометра. По одной его стороне мелькали однообразные двери, по другой стороне - такие же однообразные широкие окна. Теперь коридор был рассечен по всей длине невысокою тонкою переборкой. Мелко нарезанные клетушки занимали все пространство между переборкой и окнами.
В клетушках упирались друг в друга столы, и зеленый свет абажуров настольных ламп смешивался с дневным зимним сумраком, плывущим из окон. Над столами склонялись бесчисленные, бледные от двойного света лица сотрудников. В каждой клетушке помещался какой-нибудь отдел или сектор огромного учреждения. Пространство между переборкой и дверями осталось коридором, который стал вдвое уже прежнего. Вся переборка была заклеена картами, диаграммами, профилями, схемами, стенными газетами, приказами и уведомлениями.
Между дверями высились забитые книгами шкафы и все те же ящики с образцами пород. В оставшемся проходе, двигались, топтались, как в трамвае, раздвигая один другого, люди. Все они работали в одном учреждении, но большинство из них не знало друг друга. Здесь были профессора, горные инженеры, бухгалтеры, лаборанты, студенты, чертежники, топографы и коллекторы. Здесь были стратиграфы, палеонтологи, петрографы, картографы, геофизики, минералоги.
Здесь были мужчины и женщины, юноши и старики - коммунисты, комсомольцы и беспартийные; люди в пиджаках и кожаных куртках; в бухарских тюбетейках и в мордовских меховых шапках; в болотных сапогах и в лакированных туфельках. Половина этих людей была начальниками и сотрудниками геологических, поисковых и разведочных партий, по весне отправлявшихся во все углы Советского Союза: в Хибины и в Бурят-Монголию, на Камчатку и на Кавказ, на Новую Землю и в Казахстан, к границам Афганистана и к границам Норвегии.
Поздней весною коридор пустел. Летом он был безлюден, как ночная захолустная улица. Но сейчас, в конце зимы, он был подобен перрону вокзала, отправляющему поезда каждые десять минут. Люди готовились к полевой работе. Люди бились за сметы, за планы, за снаряжение и продовольствие, за каждый инструмент, за штаты, за ассигнования. Люди штурмовали кабинеты профессоров, лаборатории, кладовые, месткомы; люди волновались и суетились, спешили, забывали обедать, забывали адреса своих квартир и общежитий, забывали свои имена.
Восемьсот партий должны были выехать в поле до 1 мая. Восемьсот партий должны были всем обеспечить себя до зимы. Сотрудники восьмисот партий должны были десятки и сотни раз пройти взад и вперед по этому коридору.
Профессор Василий Дементьевич Палей медленно шел по коридору от дверей своего кабинета к кабинету директора Института геологической карты. Из гущи людей навстречу ему выдвинулся человек громадного объема и роста, в сером, отлично сшитом пиджаке, в тщательно проутюженных брюках.
уть накрахмаленный воротничок, казалось, стеснял его загорелую массивную шею. Холстые губы, широкие скулы, узкие прорези почти раскосых глаз - все его мясистое, словно с размаху выделанное лицо ясно свидетельствовало о его киргизском происхождении. Малахай и широкополый халат, казалось, гораздо более, чем аккуратный городской костюм, соответствовали бы его обветренному лицу и массивной плечистости.
Посторонний человек, прежде чем заговорить с ним, вероятно, невольным движением оглянулся бы, ища переводчика. Однако, надвинувшись на Палея, этот киргизского облика молодой человек произнес без всякого акцента, по-русски, мягким, немного грудным голосом:
- Простите, Василий Дементьевич... Парочку слов... Не задержу вас? Или вы спешите? Профессор Палей остановился и приветливо улыбнулся:
- Нет, почему же, Георгий Лазаревич... Пожалуйста... Я - в заседание, но там начать могут и без меня. Успею. Да... Искренне рад вас поздравить.
- С чем именно, Василий Дементьевич?
- Ну, как же, как же... В мое время молодой человек, успешно окончивший институт, вспрыскивал свое звание горного инженера, по меньшей мере, дюжиною шампанского. Искренне поздравляю. Теперь получайте партию и поезжайте начальником...
Куда, думаете? Давайте отойдем в сторонку, вон как толкаются и разговаривать не дадут. Собеседники прижались к перегородке, за которой стрекотали пишущие машинки. Оба они не уступали друг другу в росте, но профессор Палей сейчас казался тощим и жилистым, а его тонкий с горбинкою нос и сухо поджатые узкие губы делали его когда-то красивое лицо острым и худосочным. Чуть заметное вздрагивание выпуклых мелкоморщинистых век выдавало давно уже нажитую им неврастению.
Здоровое, полнокровное лицо собеседника вызывало в нем чувство зависти, впрочем совершенно им неосознанное. Профессор Палей вынул из жилетного кармана серебряный портсигар и раскрыл его перед молодым геологом.
- Не курю.
- Ах, простите, пожалуйста. Слушаю вас, весь внимание.
- Так вот, Василий Дементьевич. Шампанского мне и пробовать не приходилось. А звание свое я с удовольствием отметил бы, но иначе. Меня на Урал хотят отправить, а мне хотелось бы взять другой район. Что я Уралу и что мне Урал? Думается, в другом районе я могу принести больше пользы...
Профессор Палей прищурился:
- Что, дорогой мой, на экзотику потянуло? Знаю я, на Памир хотите!
Юдин подобрал губы; лицо его приобрело выражение деловитой серьезности;
- Видите ли, Василий Дементьевич... Экзотика тут ни при чем. Но выбор этого объекта мне представляется рациональным по следующим причинам... Я привык к высоким горам. Я превосходно владею местными языками. Я уже не раз бывал там на студенческой практике вместе со знатоком Памира, моим учителем Дмитрием Васильевичем Наливкиным. Непосредственное руководство такого авторитета, каким является он, дало мне, я смею надеяться, достаточные основы для понимания геологии этой страны.
Объект этот, безусловно, заслуживает внимания. Мало кто захочет туда поехать из-за его труднодоступности. Я туда еду охотно. А на Урал желающих и без меня наберется много. Профессор Палей, дымя папиросой, быстро соображал. И мысли его задерживались на следующих опорных точках:
«Хочет ехать, потому что никто больше там не работает. Тщеславие. Хочет обратить на себя внимание... Конечно, других причин нет. Но Памир действительно интересен. Юноша неопытен, но склонность к науке у него есть. Ну что ж! Дам ему маленький район, пусть составляет карту и собирает фауну...»
- Я, Георгий Лазаревич, не против Памира. Ваше желание ехать на Памир свидетельствует о вашей скромности, о том, что вы не гонитесь за большим и не ищете славы открывателя каких-нибудь колоссальных сырьевых богатств. У нас бывает: едва получил геолог самостоятельность, едва пух на крылышках показался, он уж и норовит в киты вылезти, открыть что-нибудь этакое особенное. А я скажу: сначала надо прокипеть в глубинах науки, набраться опыта, а уж потом прославляться, как хочешь. Рад за вас, искренне рад. Если распредбюро спросит моего мнения, буду поддерживать. Вы, конечно, возьмете задание по геолкарте?
- Конечно, Василий Дементьевич... Не скрою, за большим не гонюсь. Значит, я моту рассчитывать на ваше содействие?
- Вполне.
Собеседники раскланялись: один с любезностью дипломата, другой — с подчеркнутой почтительностью. Профессор Палей направился дальше по людному коридору. Юдин свернул в одну из клетушек, над дверью которой чернела надпись: «Распредбюро».
Георгий Лазаревич Юдин, родившийся в городе Караколе, у озера Иссык-Куль, был горным жителем. Он обладал крепким здоровьем. Отец его, Лазарь Юдин, постоянно пребывавший под надзором полиции (за организацию забастовки при постройке Оренбург-Ташкентской железной дороги), отличался суровым нравом. Когда сын окончил школу второй ступени, отец дал ему на дорогу немного денег, хлеба и сказал:
- Иди. И учись. Будь, кем хочешь, но чтоб ты у меня был человеком. Каждый сам себя должен ставить на ноги.
И Георгий Юдин пошел пешком из Каракола в Ташкент. Пересек горы Тянь-Шаня, степи и реки. Поступил в Ташкентский университет. Стал геологом. Деньги за все эти годы зарабатывал себе сам. Знающие его люди утверждали, что он обладал непреклонной волей, был расчетлив, сметлив, хитер и бесконечно самоуверен. Двадцати лет от роду он мог без видимого усилия поднять за ушки пятипудовый мешок риса и навьючить его на лошадь. Лошадей он знал превосходно, умел их ковать и лечить. Хорошо стрелял и ничего не боялся.
Впервые на Памир он попал благодаря профессору Д. В. Наливкину. В 1927 году Д. В. Наливкин занимался составлением геологической карты Памира и делал общие геологические наблюдения. До него геологи, посещавшие Памир, составляли только маршрутные описания, и почти никто из них не пытался систематизировать геологические знания об этой в ту пору малоисследованной стране.
Д. В. Наливкин начал свои путешествия по Памиру в 1915 году. К своему отчету он тогда приложил схему древнего оледенения Памира, иллюстрировал ее рядом детальных описаний и, сличив работы прежних геологов со своими, сделал первую попытку дать общие геологические представления о Памире.
Отправляясь в 1927 году вновь в экспедицию на Памир, Д. В. Наливкин, - к этому времени уже один из виднейших в Советском Союзе палеонтологов и стратиграфов, - ненадолго задержался в Ташкенте. Однажды ему пришлось экзаменовать ташкентских студентов-геологов. Лучше всех определил какую-то ракушку, лучше всех на все вопросы ответил студент Георгий Юдин.
Выяснив, что, кроме теоретических познаний, Юдин отлично владеет киргизским языком, а также обладает и хорошим знанием лошадей, Д. В. Наливкин предложил ему должность коллектора в своей маленькой экспедиции.
По окончании экспедиции Д. В. Наливкин помог Юдину поступить в Ленинградский горный институт. В 1928 году Юдин участвовал в первой крупной Памирской комплексной экспедиции Академии наук СССР; в следующем, 1929 году, уже получив самостоятельное задание, Юдин побывал на Памире в третий раз.
Конечно, к 1930 году он был уже специалистом по изучению этой все еще малоисследованной высокогорной области нашей страны. И, конечно, он был увлечен Памиром! Стол. За столом человек во френче, тонколицый, бледный, С черною бородой. Это человек гражданской войны. Вместо треска пулеметов за стенами его штаба сейчас треск «континиенталей» и «ундервудов». Он в штабе одной из армий, завоевывающих недра земли. Его минуты рассчитаны.
Его разговоры размеренны и лаконичны. Наступление назначено на начало весны. Он со своими двумя заместителями должен принять восемьсот начальников, выслушать их доклады, дать им инструкции, утвердить намеченную ими дислокацию генерального боя. Восемьсот начальников могут быть в кожаных куртках, с полевыми сумками через плечо, с кобурами револьверов. Но могут быть и в пиджаках, в крахмальных воротничках, в туфельках на высоком лакированном каблуке. Внешность безразлична.
Суть - одна. Каждый из них — командир полевого и боевого отряда армии геологов, разведчиков и поисковиков. Перед Юдиным десяток затылков и спин. Очередь уменьшается. Юдин подходит к столу. Распорядитель гладит черную бороду, поднимает строгие металлические глаза:
- Куда направляетесь?
С этим человеком незачем рассыпаться в любезностях, нельзя тянуть нерешительных фраз. Юдин прям, лицо его сурово, в глазах и в голосе - убежденность.
- Направляют на Урал. Считаю нецелесообразным.
- Почему?
- Урала не знаю. Не был там. Специализируюсь по другому району.
- Именно?
- Памир.
- Экзотика тянет?
- Нет. Я уже трижды был на Памире. Знаю языки. Привык к высокогорью. («Это довод. Но какую пользу стране может он принести, работая на Памире?»)
- Какой наметили план работы?
- Страна не освещена геологически. Были только отдельные маршрутные съемки. Хочу взять на себя картирование.
(«Работа чисто теоретическая. Нужна как основа дальнейшего изучения. В Союзе не должно быть ни одного не освещенного картой района. Надо подумать»).
- В каких еще районах бывали?
 Не был нигде. В литературе о Памире есть указания об отдельных точках металлических ископаемых. Попутно с основным заданием - составлением геолкарты - хочу проверить данные о них на месте. Могут быть неожиданности.
(«Ну, это еще бабушка надвое сказала. Но небольшие кредиты на первоначальное исследование отдаленных областей у нас ecть».)
- Какую сумму вы считаете достаточной? Смету составили?
- Да. Ориентировочно — десять тысяч.
(«Он скромен. Одна зарплата да транспорт обойдутся не меньше. Ну, если уложится в такую смету, пусть едет»)
- Со специалистами советовались?
- Да. Профессор Палей.
- А еще с кем?
- С Дмитрием Васильевичем Наливкиным. Я его ученик. Ездил с ним по Памиру, коллектором.
- Хорошо, я переговорю с ними. Приходите завтра с планом и сметой.
Юдин вышел из распредбюро со сдержанною улыбкой. Он уже не сомневался в том, что дело наладится. Десять тысяч... Однако... Юдин шел по коридору, прикидывая в голове стоимость путешествия. Штат минимальный - три человека.
Срок минимальный - два месяца полевой работы. Маловато. Забираться в такую даль, чтобы проработать там только два месяца, когда этот край — непочатое поле для деятельности, когда в этом крае каждый лишний шаг дарит новые открытия и исследования, - да это же обидно по меньшей мере. Но - ничего. Выкручусь!
На улице Юдина подмывало петь и подпрыгивать. Но, осознав этот юношеский порыв, Юдин только два раза качнул взад и вперед портфелем и, застегнув шубу на последнюю пуговицу, твердым и неторопливым шагом пошел домой.
На четвертом этаже, в крошечной, никак не меблированной комнате, ибо можно ли называть мебелью походную кровать, стул и стол, стиснутые углами, Юдин скинул шубу, повесил ее на гвоздь, вбитый в дверь, и, взяв с подоконника бутылку виноградного сока, наполнил стакан. Медленно, как сластена, отпил половину и, чтоб растянуть удовольствие, отставил стакан. Подошел к кровати, скинул пиджак, распустил галстук и вместе с воротничком бросил его на кровать.
Взял со стола книгу, но внезапно почувствовал, что отчаянно хочет есть. Опять подошел к подоконнику и принялся возиться с примусом, на время сняв с него сковородку, наполненную вчерашними котлетами, принесенными из столовой.
Разогрев котлеты, Юдин пододвинул к себе сковородку и отломил кусок хлеба. Съев все, что было на сковородке, запив еду остатками виноградного сока, Юдин захотел спать. Не пытаясь противиться такому естественному желанию, он быстро разделся догола, лег в постель.
Кровать задергалась и заныла от непосильной тяжести. Юдин натянул на себя одеяло и взглянул на часы. «Половина шестого... Палей, наверно, еще торчит на своем заседании... Надо бы детализировать смету и план... А чёрт с ними, сделаю утром!».
Юдин повернулся на бок, сжал тяжелые, сочные губы, закрыл глаза и заснул. Дневной свет не мешал ему спать. Сон всегда овладевал им немедленно, едва только полнокровная щека его касалась подушки. Юдин знал, что вечером к нему никто не придет, а если и придет, то, не достучавшись, решит, что не застал его дома. Зато встанет Юдин раньше всех советских служащих в городе, в четыре часа утра, после десятичасового спокойного сна...
Пусть читатель не ищет фамилии Палей в списках известных геологов, Эту фамилию я, по праву писателя, выдумал. Ну, а все остальное передано мною, как говорится, «в точном соответствии с действительностью».

Источник:
«Путешествия по Памиру». Павел Лукницкий. Издательство ЦК ВЛКСМ, «Молодая гвардия»
1955 год.