Поездка из Казалинска в Кызылорду.

«Тот человек сильнее, кто отстраняет от себя пятерых демонов: жадность, злобу, трусость, похоть и неудовлетворенность»

Из книги Авеста.

​Поездка из Кызылорды на озеро Комабаш.

Так как г. Скайлеру, едущему в Ташкент, не было никакого дела в Казалинске, а сам я только о том и мечтал как бы поскорее добраться до форта Перовского чтобы попытать там счастья, то мы поторопились отъездом, и после трехдневной остановки опять уложили свой багаж в телегу, заняли свои старые места в тарантасе и скоро были опять на скучной почтовой дороги.
Путь наш лежал теперь по берегу прихотливой Сыр-Дарьи, что и доставило всем возможность ближе познакомиться с ее причудами и вполне их изучить. Сыр-Дарья одна из самых эксцентрических и предательских рек; она также изменчива как луна, не обладая впрочем регулярностью этой планеты. Случись хотя малейшая преграда в ее течении - она тотчас же изменяет свое русло, как будто не терпя никакого вмешательства в свои дела.
Вообще, это река-бродяга, которой ничего не стоит переменить свое течение, проложить новое русло и прогуляться на 10 – 15 верст в сторону, не хуже любого кочевника-Киргиза живущего на ее берегах. Русским никогда не удавалось сладить с нею; мне даже и не верится чтобы когда-нибудь могли из нее сделать настоящую судоходную реку. Конечно, если бы страна по которой она протекает была густо населена, то нашлись бы к тому средства.
Но до тех пор пока это может осуществиться, большая часть ее вод пойдет на орошение знойных песков Кизил-Кума, и это еще будет самым полезным для них употреблением. Четыре дня мы ехали до форта Петровского, и эти дни прошли для меня в невыносимом беспокойстве.
Если генерал Кауфман действительно зашел уже так далеко, то придется употребить величайшую поспешность чтобы нагнать его до вступления войск в Хиву, а я тут тащился черепашьим шагом по почтовой дороге и даже не знал наверно допустят ли меня ехать дальше Перовского. Наконец ночью въехали мы в форт Перовский, и подъехав к единственной в городе гостинице застали ее целиком занятую семейством одного русского офицера.
Нам, впрочем, отвели комнату в пять футов ширины при восьми длины, безо всякой мебели, пыльную и грязную, в которой нам волей-неволей пришлось расположить свои матрацы и провести ночь. Рано следующим утром я послал Ак-Маматова на поиски за проводником и лошадьми, так как уже решился проехать Кизил-Кумами до Аму-Дарьи во всяком случае, станет ли меня задерживать начальник города или нет; сам провел я весь день в набивании ружейных патронов и в довершении остальных необходимых приготовлений.
Вечером возвратился Ак-Маматов, говоря что проводника он не нашел, а лошадей нельзя и достать в Перовском. Заявление это сильно меня сразило. В первую минуту я бы, кажется, готов был пуститься в дорогу без проводника, но без лошадей это конечно было немыслимо. На вопрос мой можно ли достать верблюдов, Ак-Маматов отвечал что этих последних легко будет купить.
Так как смерклось, то нечего уже было делать этим днем, но рано следующим утром он вышел на поиски за верблюдами и проводником, обещая скоро вернуться. Мы этот день провели с г. Скайлером в осмотре города. Видом он очень походил на Казалинск: те же глиняные домики, те же маленькие, лепящиеся друг к другу лавки и базар, те же яркие костюмы при темных, загорелых лицах, те же грубые товары, такая же миниатюрная крепость с выглядывающими из-за стен орудиями и та же протекающая широкая река.
На этом пункте встретили Русские первое сериозное сопротивление в Центральной Азии. Место это было под начальством состоявшего тогда на службе у Бухарского эмира Якуб-бека, с которым редко кто мог сравняться отвагой, искусством в войне и храбростью. После несколько-дневной осады, впрочем, крепость была взята Русскими штурмом, при большой потере людей с обеих сторон.
Якуб-бек бежал, и в последствии сделался эмиром Кашгара, самой цветущей и богатой страны в Центральной Азии. В те времена пункт этот еще назывался Ак-Мечетью, но в последствии был переименован в форт Перовский. Ак-Маматов мой опять вернулся только к ночи, и все с тою же старою песней: нет ни проводника, ни лошадей, ни верблюдов. Это начало мне казаться весьма странным.
Что нельзя было найти верблюдов и лошадей на месте где три четверти всей собственности жителей составляют именно эти животные, было более чем нелепо. Ак-Маматов повидимому лгал, имея на то свои личные побуждения, и минутного размышления с моей стороны достаточно было чтобы заподозрить действительную тому причину.
Когда, пред самым выездом в Казалинск, мы объявили ему о моем намерении ехать в Хиву и спрашивали поедет ли он со мною, он не только с восторгом приветствовал мой план, но даже изъявлял нетерпение поскорее привести это в исполнение. С той поры, впрочем, восторженность эта значительно охладела; он стал говорить уже о предстоящем переезде не иначе как с унынием, должно-быть услыхав в Казалинске что-нибудь относительно трудности этого предприятия.
Теперь же он, повидимому, принял остроумную тактику не находить мне ни лошадей, ни верблюдов, с целью внушить мне как невыполнимы были самые приготовления к такому предприятию. Быть-может он также думал что умножая таким образом препятствия к моему отъезду, ему удастся вынудить от меня за свои хлопоты хорошенькй куш денег если придется все-таки в конце концов сделать по-моему.
Дойдя до этих выводов, и вспомнив что он задержал уже меня целых два дня, я почувствовал сильнейшее желание немедленно переправить его в объятия ожидающей его небесной гурии. Прибегнув, впрочем, к некоторым весьма веским и всегда действительным убеждениям, я заставил его наконец понять что дальнейшие обманы касательно лошадей поведут только к весьма печальному результату для него самого; и на другой день он вновь пустился на поиски уже с клятвенными заверениями что сделает все что от него зависит.
Ак-Маматов этот был Татарин из Оренбурга, рекомендованный нам Бектуриным, одним из цивилизованных Татар, состоящих в государственной службе. Ак-Маматов был лет пятидесяти пяти, говорил по-русски и на всех средне-азиятских наречиях, и вдобавок оказался самым ленивым и упрямым старым негодяем и вором, какого только можно себе представить.
Хотя и магометанин, он напивался пьян при первой возможности и вечно находил предлог противиться моим желаниям и не исполнять моих приказаний, как и в настоящем случае. Возвратился он тем же утром с каким-то бродягой-жидом, предлагая его в проводники; сам жид уверял что не раз бывал в горах Букан-Тау, где я думал застать генерала Кауфмана, и знал туда дорогу как свои пять пальцев.
Подрядившись в проводники и переговорив с нами о количестве необходимых для переезда лошадей, жид этот внезапно куда-то исчез и никогда после не попадался нам на глаза, что вышло несколько неожиданным и весьма пошлым результатом всех наших долгих и, как казалось, удачных переговоров. Таким образом, потерян был еще день, что и дано было почувствовать Ак-Маматову в такой степени что он поднялся с зарей на следующее утро и отправился на поиски, уже окончательно убежденный в прямой выгоде послушания.
На этот раз он привел с собой Каракалпака Мустрова, который только-что вернулся из Иркибая, куда ездил в качестве джигита-проводника при маленьком отряде, высланном из Перовского на соединение с Казалинскою колонной.
Этот, по видимому, пришел за делом, да и говорил как человек знакомый с местностью: я уговорился взять его проводником по цене которую он сам запросил, оказавшейся потом ценою баснословною, за что опять-таки можно было мне поблагодарить Ак-Маматова.
Оставалось только добыть от полковника Родионова, городского начальника, разрешение нашему проводнику сопровождать нас, без чего он никак не соглашался ехать, хотя сам я гораздо бы охотнее уклонился от этой формальности. Скрепя сердце отправился я к полковнику Родионову. Оказалось, однако, что он не только не противился моему выезду, как Верещагин, но немедленно выдал проводнику паспорт, самому мне дал разрешение на выезд, и вообще оказал мне всякую помощь и услугу которая была в его власти. 
Как только разошелся по городу слух что мне требуются лошади, их привели мне более сотни. Скоро самая улица у наших дверей была ими запружена, - живейший укор Ак-Маматову в его лганье; но он посмотрел на это чрезвычайно спокойно, вовсе, по видимому, не обезкураженный этою явною уликой в мошенничестве.
Я купил шесть лошадей, заплатив от 45 до 75 руб. за каждую; четыре верховых для себя, Ак-Маматова, проводника Мустрова и для молодого Киргиза которого я нанял по внушению Мустрова для ухода за лошадьми и багажем, и две лошади для перевозки багажа, фуража и воды которую нам предстояло перевозить с собою во многих местах.
Верблюды, конечно, были бы много полезнее в переноске тяжестей: с ними я бы мог взять палатку, ковры, походные стул, стол, запас платья и провизии, при которых переезд пустыней не имел бы относительно ничего особенно неприятного. Я знал сам что без верблюдов я не могу себе доставить даже того комфорта которым пользуются номады, но на лошадях рассчитывал я проезжать вдвое более того пространства что проходят верблюды, а сбережение времени было для меня вопросом громадной важности.
Знай я тогда как долго суждено мне скитаться по пустыне, я бы никогда не решился пуститься в путь с одними лошадьми. 

Источник:
Орфография автора сохранена.  Сочинение Мак-Гахана, Москва, «В Университетской типографии (Катков и Ко) на Страстном бульваре», 1875 год. Дозволено цензурою. Москва, 25-го октября 1876 года. «Военные действия на Оксусе и падение Хивы».

Примечание об авторе статьи.

Януарий Алоиизий Мак-Гахан (англ. Januarius Aloysius MacGahan; 12 июня 1844, Нью-Лексингтон, Огайо, США - 9 июня1878, Стамбул, Османская империя) - американский военный корреспондент, работавший в Нью-Йорк Геральд и лондонском Дэйли Ньюс. Яркие статьи Мак-Гахана, описывающие поражение французской армии, принесли известность молодому журналисту.
Его статьи в «Нью-Йорк Геральд» перепечатывали многие европейские газеты. По окончании войны он взял интервью у французского лидера Леона Мишеля Гамбетта и у Виктора Гюго. В марте 1871 года одним из первых сообщает о восстании Парижской коммуны. В том же году Мак-Гахан был арестован французскими военными, но благодаря вмешательству посла Соединенных Штатов во Франции был освобожден.
В 1871 году Януарий Мак-Гахан становится корреспондентом «Нью-Йорк Геральд» в Санкт-Петербурге. Он быстро освоил русский язык, наладил знакомства с русской аристократией. В 1873 году знакомится со своей будущей женой Варварой Николаевной Елагиной, происходящей из старинной дворянской семьи. Януарий Мак-Гахан освещал визит американского генерала Уильяма Шермана в Санкт-Петербург.
Узнав о планируемом вторжении русской армии в Хивинское ханство, Мак-Гахан вопреки запрету пересекает на лошадях Кызылкум и становиться свидетелем капитуляции города Хива в 1873 году. Здесь он знакомится с полковником Михаилом Скобелевым, дружба с которым продлится до конца жизни. По результатам похода Мак-Ган публикует записки «Военные действия на Оксусе и падение Хивы», выпущенные в 1874 году в Лондоне и в 1875 году в Москве.
В 1874 году в течение девяти месяцев находится в Испании, наблюдая и описывая Третью карлистскую войну.  В 1875 году с британским путешественником сэром Алланом Уильямом Янгом (Allan William Young) на паровой яхте «HMS Pandora» Януарий Мак-Гахан отправляется в экспедицию с целью поиска Северо-Западный проход из Атлантического в Тихий океан.
Экспедиция сумела добраться до пролива Пил в канадской Арктике, но была вынуждена вернуться из-за пакового льда.

Источник:
Wikipedia.