«20 же октября, вечером, прибыли в мой лагерь два джигита с Малого Нарына, в том числе один из захваченных барантачей, с известием, что тамошние беглые богинцы покорились беспрекословно и собираются вернуться на прежние кочевья; их старшина собирался ко мне, с Атабеком и молдурским старшиной Кечкене-батырем, отправленная же казачья партия вернётся завтра, 21-го, вечером, так как Вязовский начал с Малого Нарына съёмку»

Н. Северцов. «Путешествие по Туркестанскому краю и исследование горной страны Тянь-Шаня». 1873 год.

Глава шестая.

Земледелие у Нарына и Атбаши, удобство долины последней для русского населения. Долина Нарына у бывшего китайского моста. Озёрные осадки у Нарына, Атбаши и Аксая. Броды на Нарыне. Бывший китайский мост и возможность его возобновления. Луговая долина Сары-булака. Хребет между Атбаши и Нарыном. Степные животные у Нарына. Путь к Оттуку, следы бывших озер. Посольство от Умбет-алы. Восстановление спокойствия на Тянь-шане. Дувана. Торговля Кашгара с каракиргизами. Орография хребтов у Оттука и Он-арчи. Горная долина Оттука. Встреча с Умбет-алой. Яки на Тянь-шане.  

Рано утром 20 октября тронулись с Чар-карытмы казаки, отправленные на Малый Нарын; мне же предстоял только 7-вёрстный переход к Большому Нарыну, и спешить было нечего. Потому я принялся срисовывать величественный вид из ущелья Чар-карытма на хребты к северу от Нарына, поднимающиеся тремя уступами: нижний - мелкосопочник, волнистая степь с пожелтевшей осенней травой, изрытая во всех направлениях частыми лощинами; за нею краснопесчаниковый скалистый хребет, прорываемый Оттуком и Малым Нарыном и дающий начало многим мелким притокам Большого Нарына между прорывами этих двух, более значительных; наконец, еще далеко сзади на горизонте, группа высоких снеговых вершин, на южном конце водораздела Караходжура и Малого Нарына. Хребет, к которому принадлежат эти снеговые пики, понижается и к востоку и к западу от них; восточнее он составляет водораздел второстепенный, между текущей с запада на восток западной вершиной Малого Нарына и Большим; западнее же снеговых пиков это водораздел Караходжура и Оттука, т. е. часть первостепенного, между Нарыном и Чу.
Из ущелья Чар-карытма, которое тут заворачивает несколько к юго-западу, видны только снеговые пики, а следующий заворот Чар-карытмы к юго-западу с понижающимися боками ущелья закрывает долину Нарына; видна только даль, которой смягчённый колорит, с голубыми тенями и золотистыми отблесками солнца на мелкосопочнике, с нежнопурным оттенком краснопесчаникового хребта, с яркой синевой неба над сверкающей белизной снега, представляет великолепный контраст с сильной и густой окраской рамки этой воздушной картины боковых стен ущелья, поднимающихся сажен на триста, с резкими выступами крутых утёсов буро-красного и темнооливкового конгломерата, усеянных редкими, уже безлистными кустиками.
Как кому, а мне была чарующая прелесть в этих осенних видах Тянь-шаня, без леса и без зелени, но со строгой, величественной красотой смелых очертаний гор и горячего солнечного колорита при морозном, дивно прозрачном осеннем воздухе; прелесть отчасти в самом контрасте этих красок знойной, выжженной солнцем степи с горными линиями пейзажа и со льдом на ручье Чар-карытма.
Набросавши рисунок, я пошёл к Нарыну; над местом, откуда я рисовал, высоко на вершине восточного края ущелья, виднеются ели; от них к Нарыну хребет круто спускается, и уменьшается высота краёв ущелья, спускающихся к ручью весьма круто, под углами 45 - 60°; спуск же дороги довольно отлог, и вдоль ручья идёт удобная тропинка; только сажен на пятнадцать, близ нижнего конца ущелья, дно его суживается так, что нет иного пути, кроме 2- или 3-аршинного русла ручья; у выхода его в долину он небольшими арыками разводится на пашни, принадлежавшие Умбет-але.
При моём посещении хлеб был убран, но можно было узнать посев - пшеницу и просо; эти пашни уже весьма высоки, в 6 700 фут., и, следовательно, футов на тысячу выше предела земледелия у Иссык-куля, но уже по родам хлеба видно, что они ещё не составляют предела земледелия в этой части Тянь-шаня, и действительно, Остен-Сакен видел по соседству пашни ещё выше, на Кара-коине и на Атбаши у его устья. Последнюю местность я полагаю не ниже 7 300 фут., а вероятнее в 7 500 фут., судя по измерению Рейнталем переправы через Атбаши (7 700 фут.) между Чар-карытмой и Богушты, а на Кара-коине пашни, и притом пшеница ещё выше, верстах в двенадцати-пятнадцати от устья, у верхних кустов облепихи; их можно положить в 7 700 - 7 800 фут., или даже и в 8 000 фут., но ясно, что предел пшеницы не есть еще крайний предел возможного земледелия: такой предел определяется ячменём, и притом гималайским, который теперь, сколько мне известно, на Тянь-шане не разводится, так что нет и положительных данных для возможного на Атбаши предела земледелия; можно только сказать, что ячмень, даже обыкновенный туркестанский, может родиться и выше пшеницы.
По поводу земледелия на Атбаши я должен еще упомянуть, что её долина весьма понравилась сопровождавшим меня казакам, относительно приволья для русских поселений; они находили её нисколько не хуже лучших мест у Иссык-куля, упомянутых выше. Высокий рост трав тут указывает на летние дожди и возможность дорогого русским поселенцам земледелия без орошения; обильны и естественные сенокосы, по лощинам мелко-сопочника и в самой долине, где, впрочем, особенно на правом берегу, есть и бесплодные участки.
Лучшие сенокосы - в расширениях долин левых притоков Атбаши, при выходе их из гор Уюрмень-чеку; выше по тем же речкам и строевой лес, а для топлива вполне достаточно и стелющихся можжевельников, очень обильных на горах правого берега.

Нравилось казакам и обилие крупного зверя таких же видов, как и на Иссык-куле, только медведей больше; можно ожидать и хороших угодий для пчеловодства. Место же для поселения самое лучшее было бы у могилы Сарык, против истока западной вершины Чар-карытмы; тут близки и пахотные места, вниз по реке; и сенокосы - вверх.
На Нарыне я 20-го остановился почти против самого ущелья Чар-карытма [Кызыл-су у Остен-Сакена] {Sertum tianschanicum, стр. 24.}; долина его тут, кроме орошённых полей, суха и бесплодна, несколько более корма для отрядного скота нашлось на острове между главным руслом Нарына и старицей, отчасти пересохшей. Тут же ближе к главному руслу и лесок из облепихи, ветлы, тальника и невысоких кривых осокорей; деревья ещё сохраняли почти все листья, на осокоре уже сильно пожелтевшие, на облепихе всё еще серовато-зелёные, как и летом; зрелые ягоды облепихи привлекали множество мелких птиц {Добыта в Чон-бурунды, 19 октября, Ember. cioides; замечены 18 - 19-го: Turdus pilaris, Т. merula, Certh. familiaris, в ельниках; там же Ruticilla lugens; на реке Fuligula ferina, Rut. erythrogastra в облепихе, по скалам Col. rupestris.
Добыты на Нарыне, 20 - 22 октября: Phyllopneuste superciliosa, Ph. fulvessens, Sturnus purpurascens, Gould, Accentor atrogularis, Ruticilla erythrogastra: многочисленна в облепихе у реки, держится и осенью более парами, самец на вершине куста, самка более прячется; клюет ягоды облепихи, и, вероятно, ей принадлежат найденные там полукруглые гнезда; Bmberiza pittryornis, Panurus barbatus, Rutic. erythronota, Turdüs atrogularis, в облепихе; Perdix daurica, по обрывам; замечены на Чар-карытме и Нарыне: Gypaetos barbatus, Vultur cinereus, Anthus aquaticus (au pratensis? на луговине), Parus cyanus, Perdix chukar, Cinclus leucogaster, Anas boschas; на Сары-булаке Phasianus mongolicus.}.
Северный край долины состоял из совершенно обнажённых, почти отвесных обрывов плотного жёлто-красноватого суглинка, переслоенного мелкогалечным конгломератом; эти обрывы поднимаются футов на двести над рекой, подмывающей их подошву, на пространстве около версты; затем, вверх, река делает излучину к середине долины и подходит, но не подмывая их, к горам левого берега; тут и был китайский мост, на узком месте реки, где она течёт в трещине того же конгломерата, который обнажается в ущелье Чар-карытма. Ещё версты две выше, у устья ручья Сыра-булак, текущего с севера, Нарын опять подмывает обрывы северного края своей долины от 1,2 до 2 вёрст, между Чар-карытмой и Сары-булаком, а выше эта ширина стесняется мелкосопочником у подошвы гор правого берега, которые зато несколько отходят от реки, между тем как по обе стороны нижнего конца ущелья Чар-карытма эта полоса мелкосопочника крайне узка; почти тотчас ниже устья Чар-карытмы суживается и вся долина, заворачиая несколько на юг, а потом тотчас опять к северо-западу, к устью Оттука.
Глиняные же обрывы правого берега сопровождают Нарын до Куртки и даже ниже, это такая же озёрная формация, как на Иссык-куле, верхнем Нарыне, Атбаши и Аксае. 20 же октября, вечером, прибыли в мой лагерь два джигита с Малого Нарына, в том числе один из захваченных барантачей, с известием, что тамошние беглые богинцы покорились беспрекословно и собираются вернуться на прежние кочевья; их старшина собирался ко мне, с Атабеком и молдурским старшиной Кечкене-батырем, отправленная же казачья партия вернётся завтра, 21-го, вечером, так как Вязовский начал с Малого Нарына съёмку.
Я узнал при его возвращении уже 22-го, что он там почти весь день 21-го измерял базис. Это был 4-й базис для нашей маршрутной съёмки. Получивши эти известия, я немедленно освободил из-под караула бывших у меня в лагере барантачей, которые, кстати, только что поужинали, и отправил их на все четыре стороны, но они остались ночевать в лагере, без малейшего ущерба для отрядного табуна, и вообще решились ждать своих товарищей.
На следующий день, 21-го, я подвинулся немного вверх по Нарыну, чтобы поискать более обильных кормов, чем у устья Чар-карытмы; пошли по дороге, ведущей к Малому Нарыну. Эта дорога около описанного выше обнажения известняка переходит через реку, брод был несколько глубок - до 3,1 фут., но удобен, по мелкой гальке и с умеренно быстрым течением.
Несмотря на тёплую погоду, Нарын нёс шугу. Только этот брод непостоянен и в большую воду непроходим. Черты половодья на берегах видны весьма ясно на крутых берегах Нарына, в 4 и 5 фут. вышины над его осенним уровнем; менее явственные, от исключительных прибылей воды, я заметил и выше, в 7 и даже 8 фут.; самую свежую черту, от половодья того же лета, в 4,1 фут. Таким образом, в большую воду брод заменяется глубиной в 6,2, 8 и даже до 11 фут., причём усиливается, разумеется, и стремительность течения.

Ширину реки тут полагаю сажен двадцать пять. Единственный почти постоянный брод среднего Нарына находится у Куртки, где река раздробляется на несколько рукавов, широких и мелководных, как Чу у Токмака, но и там переправа от половины июня до половины июля бывает не вброд, а вплавь, при 5-футовой глубине, потому для всей этой части течения Нарына необходим хоть один мост, место для которого было китайцами выбрано весьма удачно, по соседству Чар-карытмы, т. е. удобнейшего перевала от Нарына к Атбаши.
Вдоль последней, вверх и вниз, идут весьма удобные, хотя несколько кружные пути в Кашгар, огибая оба конечных мыса Уюрмень-чеку, к перевалам Теректы и Туругарт. И ближайший выбор китайцами места для моста в окрестностях устья Чар-карытмы был тоже удачен: на прорыве Нарыном выступающего в его долине конгломератового горба; для осмотра этой местности я тотчас, как переправился через Нарын, поехал вдоль его берега.
Упомянутый конгломератовый горб поднимается из долины невысоким, но довольно обширным холмом. Нарын течёт тут по трещине этого конгломерата, в крутых каменных берегах, поднимающихся до 4 и даже 5 саж. над водой; сама река в этой трещине глубока и стремительна, сужена до 8 - 10 саж., а в самом узком месте даже до 5 саж. (глазомерно): тут и был китайский мост и тут берега кверху сближены, а внизу немного подмыты.
Большие ели, растущие на северном, нарынском склоне Мышата, к востоку от Чар-карытмы, легко могли бы дать 10-сажённые бревна для моста, которые можно бы утвердить прямо на берегах, в такой высоте над самой большой водой (3 - 4 саженей), что мост никогда не мог бы быть снесён.
И выше, и ниже по течению берега тоже поднимаются над водой, но река - шире; теперешнее укрепление, не знаю почему, выстроено саженях в трёхстах от бывшего китайского моста, ниже по течению, но я слышал, что новый мост у этого укрепления не выстоял и года и снесён половодьем,между тем как на месте бывшего китайского можно бы, как объяснено выше, поставить несносимый.
Для этой цели туземцы вообще, например, на Чирчике, непременно выбирают стеснение реки высокими скалистыми берегами и выводят от каждого берега несколько выдающиеся над водой сооружения из брёвен и фашинника, засыпанного утрамбованной глиной; для этого в каждом берегу выдалбливается в камне выемка, и брёвна с фашинником кладутся в неё так, что концы каждго ряда выдаются над водой впереди концов ряда под ним.
Это бы можно сделать и на месте бывшего китайского моста, если, что весьма возможно, я ошибся в определении на-глаз пятисажённой ширины реки, которая может быть и больше. Дорога к Малому Нарыну, перейдя через Большой, идёт вдоль северного края долины, который всё обрывист, хотя река его и не подмывает, а делает излучину к югу, к месту китайского моста.
Пройдя вёрст пять вверх, мы довольно отлого поднялись по косогору на край долины; дорога тут, должно быть, вековая, размыта снеговыми водами в широкую лощину, и подъём удобен; это северная из двух дорог, идущих по обоим берегам Нарына, от соединения вершин Тарагая (самой верхней части реки) вниз по течению до Куртки и далее.
Поднявшись, мы увидали широкую луговую долину между двумя рядами низких холмов, которые оба, понижаясь к Нарыну, однако, круто обрываются в его долину, которой края приметно возвышены по обе стороны этой верхней долины. По последней течёт ручей Сары-булак, но наискось: он направляется прямо с севера к югу, между тем как направление долины с северо-востока на юго-запад, но в поперечном её разрезе есть покатость прямо к югу, наискось к холмам, составляющим её юго-восточный край.
По этой поперечной, или, вернее, диагональной покатости и течёт Сары-булак, а выше в долине ещё другой ручей; последний уже прямо поперёк к юго-востоку. Эта долина есть явственный сток бывшего озера и, очевидно, не размыта пересекающими её теперь ручьями; размывшая её вода, при стоке озера через камыши ниже устья Чар-карытмы, направлялась к этим прорывам, но соответственно покатости от хребта, дающего начало Сары-булаку и другим мелким притокам этой части Нарына; наибольшая глубина этой стекающей воды была у левого, юго-восточного края её промоины, и тут упором еще сбегавшей озёрной воды этот край местами размыт и представляет плоские лощины, идущие к теперешней долине Нарына; по одной из них стекает в Нарын и Сары-булак.
Перед входом в эту последнюю лощину Сары-булак несколько застаивается и образует небольшие болотистые разливы, а к устью еще до сих пор даже не прорыл себе рытвины с ровной покатостью до уровня Нарына, а стекает водопадом в несколько уступов, которых вышина в сумме около 150 или даже 200 фут.; но масса воды ничтожна, и та мутная, содержащая размытый суглинок.
Выше этого водопада течение Сары-булака тихое, с множеством небольших, почти стоячих омутов и промежуточными перекатами; часто он тоже отделяет рукава, расходящиеся по болотинам и опять собирающиеся в главное русло; наконец, есть в долине, пересекаемой Сары-булаком, кое-где и небольшие родники.
Но и независимо от этих родников и разливов Сары-булака, много в описываемой долине луговых мест с превосходным ростом трав, густых и высоких, а потому удобных для сенокошения; такие же луговые места разбросаны во множестве, но небольшими участками, по лощинам принарынского мелкосопочника. Потому я и указывал на долину у Сары-булака как на главное сенокосное место для Нарынского укрепления.

[Следует полемическое возражение Н. А. Северцова генералу Краевскому по поводу лучших мест для земледелия в окрестностях Нарынского укрепления. В этом возражении Северцов указывает, в частности, что наиболее удобные и плодородные земли расположены в долине р. Ат-баши.
Эта же долина, по мнению Н. А. Северцова, имеет важное значение как место разветвления удобнейших путей через Тянь-шань в Кашгар. - Ред.]. Остановившись 21 октября у Сары-булака, около полудня, я тотчас отправился на обрывы к Нарыну, которые и с долины Сары-булака несколько поднимаются отлогими холмами; частые лощины между ними, около устья речки, в противоположность более редким далее к востоку показывают, что речка тут стекала некогда многими устьями, вместо теперешнего одного, - давно, когда только что сбежало нарынское озеро, но река еще не размыла своей теперешней долины; с этих обрывов я срисовал вид хребта за Нарыном.
Против Сары-булака на нём уже пики и, как уже упомянуто, только на отрогах к Нарыну, севернее главного гребня; крутые овраги между этими пиками густо заросли елями, но по скалистым гребням отрогов спускаются безлесные полосы. У подошвы этих гор мелкосопочник, в котором из-под древнеозёрных осадков выступают более древние породы, те же, как и на Чар-карытме.
Против самого Сары-булака мелкосопочник представляет значительные крутизны, с рассеянными по ним зарослями стелющегося можжевельника, который и тут спускается ниже елей, до самой долины Нарына, т. е до 6 700 фут., немного выше форта (6 663 фут.); нижняя же граница елей там, где мелкосопочник примыкает к горным утёсам, на высоте от 7 300 до 7 700 фут., и этот предел, как на Атбаши, возвышен топографическими условиями.
От перевала Чар-карытма к востоку хребет возвышается резким уступом, который у Нарына круче, чем у Атбаши; этот уступ есть мыс, со стороны Нарына заслоняющий отлогий подъём к востоку седловины хребта, подъём к востоку, сливающийся с этим мысом.
Ели поднимаются почти до вершины этого мыса и восточнее на седловины между пиками, с которых, как уже упомянуто, кое-где немного спускаются и к долине Атбаши; верхний их предел и тут можно положить около 10 000 фут., пики до 11 000 фут.
Снег я видел в верхних ельниках и выше в тенистых лощинах, но до самих вершин были еще бесснежные утёсы; восточнее, к Малому Нарыну, пики выше, и их верхняя треть покрыта сплошным октябрьским снегом, но вечные снега разве в высочайших и особенно защищенных от солнца рытвинах.
Следующий день, 22 октября, был опять проведён на месте; я опять рисовал, на этот раз весьма живописный вид омываемых Нарыном у устья Сары-булака отвесных береговых обрывов, долины реки и дальних, к Малому Нарыну, гор её левого берега.
Река тут синяя, прозрачная, течение умеренно быстро, так что берега отражаются в воде, займище обросло облепихой и тополями. Мои стрелки, между тем, оба эти дня усердно охотились и ходили, между прочим, в горы к югу от Нарына, где нашли тэков, но добыть их не удалось; из зверей была, впрочем, добыта совершенно неожиданная на высоте 6 800 фут. на обрывах у Сары-булака, чисто степная лисица-караганка (Canis melanotis); менее удивили меня фазаны (Phasianus mongolicus) на Сары-булаке, так как эта птица, хотя тоже свойственная преимущественно речным займищам самых низких степей, однако была найдена уже на Иссык-куле,где, как и на Сары-булаке, вместе с фазаном встречается и степная колючка.
Вообще и по флоре и по фауне Тянь-шань, несмотря на свои ельники, существенно степной хребет. Под вечер этого дня вернулась с Малого Нарына отряжённая туда наша партия казаков, и с ними молдурский старшина Кечкене-батырь (маленький богатырь), старшина беглых богинцев и другие почётные тамошние киргизы.
Кечкене-батырь, действительно, весьма малорослый, тощий старичок, но весьма уважаемый киргизами за справедливость и с молоду, как мне рассказывали, лихой наездник и барантач, что тоже заслуживает уважения киргизов, представил мне подарок зоологический - отличную шкуру пёстрой рыси (Felis lynx cervaria), снятую хотя киргизами, но так, что годилась для постановки в зоологический музей.
Эта шкура вместе с другими виденными мной тяньшанскими экземплярами показала мне, что и тут видоизменения рыси совершенно одинаковы с североевропейскими и сибирскими и, следовательно, не имеют ни местного, ни климатического характера.
Прибывшие киргизы вполне подтвердили известия, уже сообщённые мне захваченными 19-го и на следующий день освобождёнными барантачами, которые 23-го утром и уехали, опять в сборе, как были захвачены; почётные же киргизы из беглых богинцев остались при отряде заложниками, но без караула, под присмотром Атабека и Кечкене-батыря впредь до разбора их подведомственности.
Об этом разборе они просили меня, а Атабек с Арзаматом были непрочь принять в свое ведомство и аулы Кечкене-бытыря, т. е. всех малонарынских киргизов, говоря, что они все беглые богинцы, чему Кечкене-батырь, конечно, противился.
Он подтверждал, что молдуры, действительно, рода богу, но говорил также, что еще при Бурамбае они составляли отдельную волость и что уже тогда он, Кечкене-батырь, заведывал ими в качестве такого же старшины, как и Атабек в своей волости; я же, со своей стороны, объявил, что он мне рекомендован полковником Полторацким как старшина, усердно помогавший ему в экспедиции, добровольно, при первой возможности, явившийся и принятый обратно в наше подданство в качестве самостоятельного маната; сверх того, молдурам Полторацкий поручил собирать и беречь лес для нарынского моста, и потому их трогать нельзя.
От разбирательства я, впрочем, отказался, советуя спорящим старшинам уладить дело между собой, а если в чём не сойдутся, то пусть судятся в Токмаке и Верном, у постоянного русского начальства, которому подобные дела и подведомственны, а не начальникам отрядов, проходящих мимо их кочевья; и вообще советовал Кечкене-батырю явиться в Токмак и представиться тамошнему командиру, а буде нужно и семиреченскому губернатору, чтобы быть утверждённым в качестве законного и бесспорного старшины молдуров, обещая, что сам представлю его начальству.
Это потом я и исполнил в Токмаке, где встретил семиреченского военного губернатора, так как старик исполнил мой совет и поехал со мной. На следующий год, при введении нового положения, он был выбран волостным старшиной на Малом Нарыне.
Что же касается до беглых богинцев, то в ведомство Атабека и Арзамата возвратились те аулы, которых старшины, приехавшие ко мне в лагерь, сами признали себя, хоть и не бежавшими, но уведёнными Умбет-алой из их волостей, что подтвердил и Кечкене-батырь, которому я при этом возвратил его лошадей, захваченных в его аулах джигитами Арзамата и Атабека, с помощью казаков.
Последние, к сожалению, и тут оправдали мое невысокое мнение о семиреченском войске, уже известное читателю: на следующий день, на походе с Сары-булака, пришлось произвести у них обыск вещей, похищенных ими в малонарынских аулах, которые были возвращены владельцам.
Тут я хотел было коснуться причин такой распущенности дисциплины у семиреченских казаков - и нашёл, было, одну причину в их тогдашней принадлежности к разбросанному по обширной киргизской стеи сибирскому войску, которого управление издали, из Омска, но зачеркнул начало объяснения условий, вредных для дисциплины у сибирских казаков, потому что это объяснение, чтобы быть толковым, должно бы составить слишком длинное отступление. Ограничусь намёком на одно из многих вредных условий: пока семиреченские казаки составляли часть сибирского войска, они имели над собой два высших начальства, друг от друга независимые, свое казачье в Омске и местное, а это двуначалие на практике часто сводилось к безначалию.
Далёкое войсковое начальство только стесняло областное в его действиях для поддержания казачьей дисциплины, что прекращено отделением семиреченского войска от сибирского и полным подчинением первого местному военному губернатору, который есть и семиреченский войсковой атаман.
22 октября мы пошли к Оттуку через принарынский мелкосопочник; здесь, встречаются древнеозёрные долинки, как и в обрывах у долины Нарына, кое-где, как и в долине, выступающие из-под него тёмнокрасные песчаники и конгломераты, но всё весьма отрывочные, небольшие и неясные обнажения, по вымоинам снеговой воды; холмы отлоги, невысоки, поросли тощей травой; упомянутые уже луговые места в лощинах разбросаны отдельными небольшими клочками.
Верстах в пяти от Сары-булака холмы мелкосопочника становятся выше и круче и образуют небольшой хребет Джир-чабор, водораздел Нарына и Оттука, в котором преимущественно и выступают более древние нескольких сот футов, и озёрная формация и в нём встречалась даже на вершинах холмов, о чём, впрочем, при отсутствии ясных обнажений, я мог заключать только по свойству почвы - красно-жёлтоватого суглинка с рассеянной мелкой галькой; так же, как более тёмнокрасный цвет почвы указывал на разрушенные и выветренные выходы более древних пород.
Всё это указывает, что Джир-чабор мог быть и отмелью прежнего озера, которое до своего окончательного стока могло местными подъёмами и оседаниями песчаники и конгломераты. Высота его над Нарыном не превышает раздробиться на указанный уже выше ряд менее значительных озёр. Как бы то ни было, виды в этом мелкосопочнике, вообще, ограничены тесным горизонтом, растительность однообразна, и, кроме луговин, скудна; вся местность некрасива.
Только с немногих холмов Джир-чабора виден лесистый хребет на левом берегу Нарына. Перейдя Джир-чабор, мы по крутому склону сошли в широкую долину Беты-гара, верстах в пятнадцати к северо-западу от Сары-булака; длинный ряд осокорей, почти вдоль средины этой долины, издали обещал речку, вместо которой мы, однако, нашли только сухое русло; небольшие разрезы в его обрывистых берегах показали тот же жёлто-красноватый песчанистый суглинок, переслоенный хрящеватым конгломератом, как и в краях нарынской долины, рост трав вообще тощий, и вид долины пустынный, несмотря на ряд деревьев; замечательна она своим рельефом, конечно, не живописным (параллельные плоские увалы равной высоты), но представляющим самые ясные следы стока бывшего озера, еще гораздо яснее, чем на Сары-булаке.
Спуск к руслу от подошвы Джир-чабора идёт двумя довольно широкими уступами, с горизонтальными площадками и некрутыми скатами; само русло верстах в двух от подошвы холмов и подъём от него такими же уступами, так что вся ширина долины около 5 вёрст.
Поднявшись, мы вышли на площадь, глазомерно, футов на двести ниже холмов Джир-чабор; шириной ока до устья Он-арчи в Оттук, вёрст в двенадцать; посреди площади лощина с сухим руслом, идущая прямо от северо-востока к юго-западу и далеко менее углублённая, нежели первое по дороге русло с деревьями.
Между обоими руслами есть на площади плоские увалы, с плоскими же лощинами, направленными тоже с северо-востока к юго-западу, но не совершенно параллельно обоим руслам, а под весьма острыми углами к южному, которое, несколько западнее дороги, поворачивает почти прямо к западу к Оттуку.
От центрального же русла площади к Он-арче все увалы и лощины параллельны этому центральному руслу, и тут сама площадь еще поднимается небольшим уступом, довольно круто спускающимся к Он-арче; тут мы и остановились, не переходя этой речки, около устья её в Оттук.
Долина её луговая и тут шириной с полверсты; займище, густо обросшее облепихой, с рядом осокорей, ещё футов на двадцать углублено в долине. Описанный рельеф площади Беты-гара представляет всю последовательность стока бывшего озера: сначала в его дне, которого уровень уцелел между руслом и Он-арчей, были вырыты стекающей водой параллельные лощины, самая глубокая из которых шла по наиболее глубокому месту озера, т. е. по месту нынешнего русла.
Дальнейшее сосредоточение стекающей воды к этой лощине ещё углубило её и прорыло наискось лощины, а затем размыло и углубило уступами долину. Размытие и углубление этих лощин было в тесной связи с размытием и углублением теперешних долин Нарына и Оттука, в который русло (а) впадает у самого его устья.
Дно этого сухого русла наполнено галькой, которой в русле гораздо меньше. Рассматривая только что описанные озёрные следы и разыскивая обнажения, я в долине Беты-гара значителшо отстал от отрядного авангарда, когда ко мне подъехал джигит с известием, что Атабек поймал шпионов от Умбет-алы; услышавши это, я тотчас поскакал вперед и увидал четырёх киргизов, которые представились мне как посланные от Умбет-алы с заявлением, что он добровольно возвращается в русское подданство, причём я узнал от бывших в авангарде конных солдат, что никто этих киргизов не поймал, так как все они сами подъехали к отряду.
Тут был один из сыновей Умбет-алы, Чекмак-таш, которого его отец отправил ко мне с своим доверенным джасаулом (есаулом) Байбагулом и двумя джигитами. Чекмак-таш был робкий и неопытный юноша, лет 18 - 20; но его спутник Байбагул был из самых удалых, хитрых и находчивых сарыбагишских наездников, правая рука Умбет-алы во всех его многочисленных барантах; и, против мнения отрядиых богинцев, большинства казаков и даже конвойного начальника, я тотчас понял, что, посылая сына, и притом такого неопытного, годного только в заложники, Умбет-ала тем самым доказывал искренность своего решения - покориться, если только этот молодой посланный был, действительно, его сын, что подтвердили мне многие отрядные киргизы, Гордеев и еще некоторые казаки, знавшие семейство Умбет-алы до его бунта. Большинство же отряда утверждало, что это посольство фальшивое, что старый бунтовщик для того и отправил с сыном опытного барантача Байбагула, чтобы у нас высмотреть что нужно, затем бежать с сыном своего манапа и навести на отряд нечаянное нападение сарыбагишей, которые уже подготовили нам засаду, - это особенно настойчиво утверждал Атабек, да и казаки мне рассказывали, что перед своим бунтом в 1863 г. Умбет-ала дал верблюдов капитану Проценко и проводников из своей семьи, которые, однако, бежали во время похода, после чего последовало нападение на отряд и транспорт поручика Зубарева.
Потому, говорили, и теперь он нас обманывает мнимой покорностью, чтобы верней напасть. Не поверил я этому потому, что положение бунтовщиков, о котором я уже успел собрать изложенные выше сведения, осенью 1867 г. было не то, что летом 1863 г.
Тогда они готовились к бунту и обманывали посланный к Нарыну отряд, чтобы успеть безопасно откочевать со стадами, а теперь, отовсюду окруженные врагами, угрожаемые и из наших среднеазиатских владений, и из Кашгара, они должны были добровольно покориться, чтобы избежать разорения.
Это и богинцы, и казаки знали подробнее меня; знали и то, что Умбет-ала кочует со всеми аулами, с семействами своих джигитов, с имуществом и скотом и для нападения ничего не изготовил, не думая нападать,- не приготовился к защите, ожидая мирной встречи с нашим отрядом, которую старается обеспечить присылкой надёжного заложника, своего сына, и при нём ловкого сарыбагишского дипломата, Байбагула; но именно потому мирно расположенные сарыбагиши, да ещё богатые награбленным добром, представлялись лакомой добычей, которую жаль упустить; оттого и толки о шпионстве и замышляемом Умбет-алой предательском нападении.
Так я понял эти толки, когда услыхал их, и справедливость моего мнения потом подтвердили мне семиреченские же казаки, Гордеев и Катанаев, хорошо знавшие своих товарищей; они сообщили мне, что у Атабека стачка с переводчиком конвойного начальника, чтобы побудить этого офицера, а через него и меня, к нападению на сарыбагишей.
А я, напротив, решил мирно докончить свою рекогносцировку, предпринятую не с военной, а с научной целью, и потому не наказывать сарыбагишей за бунт, а принять их покорность, но с оговоркой, что они должны покориться и всякому решению нашего начальства относительно вознаграждения пострадавших от их бунта и грабежей.
Потому я и взял посланных Умбет-алы под свой непосредственный присмотр и тотчас же объявил им это условие, при исполнении которого они ещё могут надеяться на прощение правительства. Но этого посланные не могли обещать и сказали мне, что для переговоров о своём возвращении в русское подданство Умбет-ала уже отправил в Верное другого сына, Ак-таша, а я потребовал личного свидания с Умбет-алой, чтобы переговорить с ним и, если найду его покорность искренней, поддержать перед генерал-губернатором его просьбу о помиловании за бунт; посланные согласились, что это будет полезно, и Чекмак-таш в тот же день, как только мы остановились, отправил к отцу своих двух джигитов, к которым был присоединен ещё киргиз от Атабека и другой от Кечкене-батыря; сам Чекмак-таш с Вайбагулом остались заложниками.
На следующий день мы узнали, что Умбет-ала выедет к нам на Оттук, что он и исполнил и тоже доставил мне зоологический подарок, трех кударов {Каракиргизское название яка Bos graimievs. За этих яков, к которым ещё возвращусь, я из Ташкента отдарил Умбет-алу серебряной чашей для кумыса, т. е. широкой и плоской, внутри вызолоченной.}.
Относительно же своего подданства он объявил его безусловным, согласился на вознаграждение за причинённые убытки, и вообще на уплату штрафа, какой начальство положит, прося только, чтобы ему были возвращены его прежние кочевья. Он отправил со мной к генерал-адъютанту Кауфману Чекмак-таша и Байбагула и дал мне, будучи неграмотен, свою тамгу - печать на белом листе бумаги, чтобы на этом листе написать обязательство, какое от него генерал-губернатор потребует; по киргизским обычаям эта тамга на белом листе уже сама по себе составляла обязательство безусловной покорности.
С Чекмак-ташем я доехал только до Токмака, куда уже прежде, 24-го утром, отправил двух джигитов (молдура и сары-багиша) с донесением туркестанскому генерал-губернатору, ехавшему тогда в Ташкент через Верное и Токмак, о безусловном подданстве всех отложившихся в 1863 г. сарыбагишей.
В Токмаке я застал семиреченского военного губернатора, генерала Колпаковского, сообщившего мне, что он уже принял посланного к нему сына Умбет-алы и представил генерал-губернатору, который согласился принять отложившихся сарыбагишей опять в подданство, с тем чтобы они прекратили всякую баранту с соседями третейским судом биев незамешанного в неё рода, по киргизскому обычаю по приговору этого суда обменялись бы излишне отбарантованным скотом {То-есть если, например, сарыбагишы у богинцев угнали 500 лошадей, те у них 300, сарыбагишы у саяков 200 лошадей, те у них 400, то сарыбагишы получают от саяков 200 лошадей и отдают богинцам.
Но в настоящем случае им почти не приходилось получать, а только возвращать соседям излишне забарантованный скот.} и вознаградили бы семейства убитых и раненых при нападении на отряд Зубарева, что было более подробным развитием общего условия прощения, представленного мной Умбет-але.
Таким образом, вернулся в наше подданство без выстрела, вследствие одних моих загадочных для него переходов на Атбаши и Аксае, этот каракиргизский батырь, четыре года господствовавший на Среднем Тянь-шане, от Иссык-куля до гор Кок-кия, и от истоков Нарына до Куртки; на всём этом пространстве восстановились порядок и спокойствие, а вернулся он с 3 000 кибиток и со своими подручниками, Чаргыном и Османом, у которых их было еще 2 000 {Выше упомянуты до 8 000 кибиток, подвластных Умбет-але во время его бунта, но порядочная часть их отложилась от него при походе Полторацкого, и он покорился потом с 5 000 (приблизительно, по киргизским сведениям).}.
Когда в следующем 1868 г, было введено новое положение и кара-киризы разделены на волости, сообразно с местами их зимовок, с выборными старшинами, то все эти три старшины тем самым лишились прежней власти, и ни один не был вновь избран в волостные старшины.
Умбет-ала, утомлённый своей бурной жизнью, тогда спокойно остался частным человеком, богатым, несмотря на уплаченные штрафы, и уважаемым своими однородцами; Чаргын последовал его примеру, привыкши во всём следовать за старшим братом, но Осман взбунтовался и ушёл за Нарын.
Но и второй его бунт был усмирен в самом начале одними сарыбагишами, без участия наших войск. Сам же Осман дорого поплатился за этот бунт: вместо большой отложившейся волости, у него почти с первой недели осталась малолюдная, обобранная, нищая и едва вооружённая шайка, на заморенных лошадях, слишком слабая даже для мелкого разбоя.
Он попробовал искать убежища в кокандских пределах и собрал большую часть последнего спасённого имущества, из награбленных прежде с Умбет-алой денег, на подарки андижанскому беку, чтобы получить разрешение кочевать в горах Кугарт, к востоку от Андижана.
Бек подарки принял, посланных, кроме одного, задержал и ответил, что не может принять Османа без разрешения кокандского хана, который был об этом уведомлен и велел беку вступить в переговоры с нашим пограничным начальством о выдаче Османа, но тот увидал, что неладно, и бежал через Арпу и перевал Суёк в кашгарские пределы.
Но там было ещё хуже: местные киргизы захватили его с шайкой и пленными, донесли кагшарскому правителю Якуб-беку и выдали всех захваченных высланному Якуб-беком небольшому отряду. С Османом было тогда не более 10 - 15 человек, его родственников, - все были обобраны дочиста и посажены в кашгарскую тюрьму, а затем чуть ли не казнены (верно не знаю); русских же пленных Якуб-бек у Османа отобрал и возвратил в наш ближайший форт, Нарынский, тогда строившийся.
Тем и кончился бунт бывшего сподвижника и неудачного подражателя Умбет-алы. На нашем ночлеге у устья Он-арчи в Оттук мы встретили ещё человека, этнографически довольно замечательного,--каракиргизского дувану, или юродивого, верхом на предрянной тощей лошадёнке, в коротком худом халате, сшитом из заплат, босого, с кожаным поясом, сумой и железной палкой с колокольчиками, и с колокольчиками же на высокой остроконечной шапке.
Он жил подаянием, отчасти юродствовал, духовного ради подвига, отчасти предсказывал будущее, несколько был и знахарем; одним словом, нечто среднее между настоящим, общемусульманским дувана, или дервишем, и степным киргизским баксы, или знахарем {Баксы лечат колдовством, а отчасти и лекарством, гадают по трещинам обожжённой бараньей лопатки, предсказывают будущее и во всём этом своими кривляньями напоминают сибирских шаманов; это, повидимому, остаток домусульманского шаманства степных киргизов.
У горных каракиргизов я настоящих баксы не встречал, и только один раз дувану.}, однако, ближе к бухарским дервишам накшибенди, которые есть и в бывших кокандских городах Туркестанского края, где называются просто дуванами.
Встреченный нами дувана был на ночь обезоружен, т. е. лишён железной палки и задержан; на следующее утро ему возвратили палку и лошадь, дали кое-какую милостыню и отпустили, но он поехал с отрядом; он шёл к Умбет-але и объявил, что тот сам к нам приедет, о чём мог знать и без пророчества.
Захвачен дувана был отрядными киргизами, которые, по видимому, не особенно уважали его святость, а считали его скорее бродягой, хотя и расспрашивали о будущем; происхождение его мне показалось несколько загадочным, и лицо не киргизское: длинный тонкий нос, небольшая рыжая бородка, серые глаза.
Это был худощавый, но крепкий мужчина лет около 40, с плутоватым лицом, и в лагере не юродствовал, а держался человеком себе на уме. В этом же день, 23 октября, мы близ нижнего конца ущелья Оттука встретили небольшой кашгарский караван, который шёл с тюками халатов и бязи на вьючных лошадях и потому обогнал наш верблюжий транспорт.
Шёл этот караван в аулы Умбет-алы, я разговорился с купцами, и они мне подтвердили, что покорность русским была для Умбет-алы единственным спасением от Якуб-бека, который отверг его подданство и готовился было на следующую весну разорить его аулы за грабежи караванов, объяснили мне и эти грабежи, которые оказались не простым разбоем, а следствием своего рода торговой политики, в духе бывшей меркантильной системы: грабил он не всякий караван, а с разбором.
Караван, шедший в его аулы, как, например, встреченный мной, мог рассчитывать на полную безопасность и верный сбыт своего товара, но направлявшиеся в аулы богинцев или саяков подвергались почти неминуемому разграблению, кроме пути с перевала Суёк (западнее Чатыр-куля) к Тогус-тюря, с которого, впрочем, кашгарцев оттесняла кокандская конкуренция из Андижана. Так сообразуя свои грабежи с назначением караванов Умбет-ала почти обеспечивал своим аулам монополию кашгарской торговли, что и было его целью, да не забывал и свою личную прибыль.
Торговля Кашгара с каракиргизами преимущественно состоит в закупке скота для городского продовольствия, за который кашгарцы платят бязью, халатами, тонким белым войлоком, посудой, чаем и отчасти серебром: при такой мене скот закупается дёшево, если его покупают у всех горных каракиргизов, но, обеспечивши разборчивыми грабежами свою монополию продажи скота в Кашгар, Умбет-ала тем самым возвысил его цену и, следовательно, имел верный и выгодный сбыт для продуктов своей баранты с соседними родами, между тем как обыкновенно барантованный скот продается дёшево. Он же, наоборот, приобретал дёшево кашгарский товар, и притом на выбор, заказывая караванам что нужно.
Кашгарские купцы, торговавшие с ним, тоже не теряли барыша оттого, что за кусок бязи, например, покупали не двух баранов, а только одного; они вознаграждались дорогой продажей этих баранов в Кашгаре и дешёвой там покупкой товара для киргизов, при ограниченном сбыте.
Убыток падал исключительно на кашгарских производителей товара и потребителей мяса, а торговцы, ходившие к Умбет-але, были всё еще в барышах и несколько участвовали в его монополии, но это общее стеснение кашгарской торговли с каракиргизами и, особенно, зависимость городского продовольствия от горного разбойника бесила Якуб-бека и, наконец, сделала его непримиримым врагом отложившихся от нас сарыбагишей.
Умбет-ала, впрочем, успел во-время спастись от кашгарской вражды, и за его разбой, отчасти и за свой, поплатился, как мы видели, Осман, при своём вторичном бунте, попавшись Якуб-беку под сердитую руку. Следить за идущими в горы караванами, разбирать свободно пропускаемые от подлежащих грабежу, смотря по тому, шёл ли караван к нему или к чужим, Умбет-ала поручал своим самым надёжным есаулам, между прочим, и даже преимущественно, посланному ко мне Байбагулу, который мне и рассказал то же, что встреченные кашгарцы, только подробнее.
Впрочем, разбор был прост: в горах каждый кашгарский караван-баш (караванный старшина) имеет своих постоянных покупщиков и поставщиков скота, потому и к сарыбагишам ходили и беспрепятственно торговали купцы, уже знакомые им, а прочие подвергались грабежу. Умбет-ала не только принимал кашгарских торговцев в свои аулы, но пропускал и к другим сарыбагишам, сохраняя во всё время бунта связь со своим родом.
С другой стороны, и не он один грабил кашгарские караваны, ходившие к богинцам и саякам; этим занимались и оставшиеся в нашем подданстве сарыбагиши, особенно же манап Тюрюгильды, - так что Умбет-але, кроме его собственных, приписывались отчасти и чужие грабежи.
Продают каракиргизы кашгарцам, кроме скота, ещё кошмы, кожи и меха, преимущественно лисьи и куньи, а прежде жившим в Кашгаре китайцам продавали и молодые маральи рога. Поднявшись с ночлега 23-го, мы сперва прошли немного вверх по Он-арче, перешли впадающий в неё довольно значительный ручей, Ечке-баш, а затем, пройдя менее версты, и самую Он-арчу, которая тут не шире 4 - 5 саж., при 2-футовой глубине; но далеко не всё течение так мелко, и берега, хотя и невысокие (2 - 3 арш.), но большей частью обрывисты и представляют неудобные спуски к реке.
Версты две далее мы подошли к Оттуку, вверх по которому и пошли торной, кочевой и караванной дорогой; на ней и встретили только что упомянутый кашгарский караван. Первые 7 - 8 вёрст вдоль Оттука мы шли через такой же мелкосопочник, как и около Нарына; и я замечал те же почвы; только на правом берегу Оттука холмы были выше, и суглинок в них тёмнокрасноватый, как в некоторых холмах Джир-чабора. Эти холмы составляют западную окраину котловины, в которой Оттук соединяется с Он-арчёй, между скалистым и отчасти лесистым хребтом, из которого выходят обе речки, и краснопесчаниковой грядой его предгорий, с которой стекают, например, Сары-булак и многие другие речки.
Передняя гряда прерывается вёрст на пять у соединения Он-арчи с Оттуком, и промежуток между этими двумя речками, покрытый мелкосопочником, образует, следовательно, открытую к югу, треугольную впадину в продольной долине между обоими хребтами - бывший залив бывшего нарынского озера, что, кроме одинаковости почв, подтверждается и найденной Рейнталем высотой барометра у устья Ечке-баша в Он-арча, которая дает для этого места около 6 800 фут., т. е. весьма небольшую разность с высотой Нарынского форта, 6 663 фут., и ниже уровня вершин принарынских обрывов. Мелкосопочник всего футов на 100 выше уровня реки.
Правый край долины Оттука, по крайней мере, на 500 фут. над рекой, вверх по которой эти холмы становятся постепенно выше; также возвышается и левый край долины Он-арчи, но его возвышение начинается версты четыре выше устья, между тем как на правом берегу Оттука возвышенность тянется ещё версты три ниже устья Он-арчи; тут, у её южной подошвы, Оттук поворачивает к западу и потом опять к югу; несколько западнее тот же хребет предгорий во всю свою ширину прорывается ещё реч.
Джиргетал, стекающий с гор Кум-бель, продолжения северо-восточной окраины Сонкульского плоскогорья, а западнее Джиргетала, между ним и Кой-джарты, стоком Сон-куля, прорываемый им хребет возвышается и в горах Джиргетал, дающих начало левым притокам реки того же имени, которая течет с хр. Кум-бель прямо к югу, а затем поворачивает на восток, в продольную долину между горами Кум-бель и Джиргетал. У своего поворота к югу, через трещину хребта предгорий, р. Джиргетал приближается к Оттуку на расстояние не более 2 вёрст.
Этот промежуток занят отрогом гор Кум-бель, спускающимся в продольную долину, которая затем продолжается в том же направлении к востоку-юго-востоку. Тут по ней течёт уже Оттук, тоже до своего поворота к югу, у которого, как уже упомянуто, эта продольная долина расширяется и образует открытую к югу впадину, с древнеозёрными осадками.
За этой впадиной, восточнее, опять продольная долина, по которой течёт большой левый приток Он-арчи, у подошвы хребта, с которого стекает сама Он-арча. Эта восточная долина, мною виденная только издали, направляется с востока-северо-востока к западу-юго-западу, составляя с западной весьма тупой угол.
В месте встречи обеих продольных долин и образовалась впадина низовьев Он-арчи, которая, выше устья этого притока, сама составляется из двух вершин: западной - Султан-сары и восточной - собственно Он-арчи. У истоков обеих есть перевалы через хр. Ак-чеку, который тут составляет водораздел между водной системой Оттука, текущего в Нарын, и Караходжуром, крайней восточной вершиной Чу. Западнее истока и перевала Султан-сары хр. Ак-чеку делится на два, между которыми находится продольная долина Малого Караходжура, восточной вершины Оттука; южная ветвь соединяется под крайне тупым углом с хр. Кум-бель, который несколько западнее прорывается Оттуком, с версту ниже соединения вершин последнего.
С тем же хр. Кум-бель соединяется и северная ветвь Ак-чеку, но не непосредственно, а посредством поперечного хребтика, направляющегося с северо-востока к юго-западу, между тем как Ак-чеку направляется прямо с востока к западу.
Впрочем, собственно говоря, разделение Ак-чеку продольной долиной Малого Караходжура на два хребта, с замыкающим долину третьим, поперечным, скорее кажущееся, чем действительное: долина Малого Караходжура - просто весьма неглубокая впадина на расширенной и пониженной в этом месте вершине Ак-чеку: углубляется эта долина менее, чем на 500 фут., но этим я уже забежал сильно вперед, вверх по Оттуку, а потому приходится вернуться к его выходу из горного ущелья.
Вёрст пять ниже этого выхода я поднялся на описанную выше возвышенность правого берега, с которой открывается обширный вид на при-нарынский мелкосопочник и на горы к югу от Нарына. Виден загиб Нарына от устья Джиргетала к юго-западу и за ним нижний конец ущелья, которым стекает Атбаши в Нарын.
Крутые края этой узкой атбашинской трещины, у самого выхода реки, расходятся; покатость их тут градусов 70; выше верхние края щели сближаются, а за седловиной хребта, прорываемого Атбаши, виден и Джиль-тегермен и прочие остроконечные снежные пики Уюрмень-чеку. Тут я разглядел и западный предел принарынских ельников; полоса их, прерывающаяся у Чар-карытмы, версты четыре западнее опять возобновляется, только суживаясь сообразно малой высоте хребта, но ельники не доходят до прорыва Атбаши.
Более восточные занарынские горы к устью Малого Нарына заслонены возвышенным левым краем долины Он-арчи; к западу горы Джиргетал также заслоняют поднимающиеся сзади более высокие горы у Сон-куля; к востоку видны мелкосопочник. между Оттуком и Он-арчей и в разрезе же - упомянутая продольная долина к востоку от последней.
Поднявшись на эту возвышенность, я продолжал ехать к северу по её гребню, часто оглядываясь на только что упомянутые виды. Отряд, между тем, шёл долиной Оттука вверх по течению. Наконец, я увидал перед собой заросшую елями, овражистую долину, по которой бежит ручей, левый приток Оттука. Тут я не без труда и отчасти назад, разными косогорами, спустился к Оттуку, у самого выхода его из гор, на высоте, по Рейнталю, 7 300 фут., т. е. 500 фут. выше устья Он-арчи.
Этот выход - тесное ущелье, между утесами тёмнокрасноватого и буроватого конгломерата, такого же, как на Чар-карытме; с обеих сторон тотчас спускаются к ущелью крутые овраги, заросшие ельниками. Лесисто и само дно ущелья, у реки, между тем как наружная покатость хребта, сразу от мелкосопочника начинающаяся крутыми утёсами, совершенно безлесна, но всего в полуверсте вверх от нижнего конца ущелья встречаются уже ели по реке.
Этим ущельем дорога идёт версты две, не более, прямо на север; ущелье больше и больше суживается, оставляя для дороги саженный или четырёхаршинный промежуток между утесами и рекой. Потом, тотчас за самым тесным местом, долина реки вдруг расширяется, сажен до ста, и вёрст десять выше Оттук течёт по продольной долине, уже упомянутой, между хребтами Кум-бель и Джиргетал. Направление этой долины к юго-востоку, следовательно, её правый или южный край обращен покатостью к северо-востоку.
Соответственно этому он покрыт дремучими ельниками, часто спускающимися и в долину; противоположный скат впрочем тоже не безлесен, только ельники на нём встречаются уже более узкими полосами по оврагам частых правых притоков Оттука. 
Между спускающимися в долину пролесками эта часть её покрыта великолепными лугами, не редки и сазы. То справа, то слева подходят вплоть к реке утёсы краёв долины, заставляющие дорогу переходить с одного берега на другой, но броды везде удобны, Оттук не шире 3 - 4 саж., глубина неровная, в ямах 4 - 5 фут., на более быстрых перекатах между ними не более 1 фута (в малую воду); следы высокой воды по берегам показывают, впрочем, что и тогда броды не глубже 3 – 3,2 фут.
Вода крайне светла и прозрачна и в ней довольно много рыбы, османов и вьюнков (Cobitis sp.). Мы часто останавливались на переходе, чтобы половить рыбы упомянутым уже первобытным способом -- волосяной петлей, навязанной на палке; и тут, как везде в тяньшанских речках, не пуганная еще рыба допускала надеть на себя петлю; тут и я, наконец, выучился быстро затягивать эту петлю, выкидывая рыбу на берег. Дно Оттука везде -- мелкая галька; есть, помнится, и гранитные валуны в его долине, но они немногочисленны и невелики.
Наконец, эта часть долины представляет несколько расширений, и между ними ущелья, хотя и не такие тесные, как самое нижнее. В этих ущельях на самых берегах реки обнажаются горные породы боков ущелья, между тем как в расширениях от займища реки к скалам поднимается небольшой уступ наносной почвы с ровной поверхностью.
Само течение тише, углубления речки с относительно слабым течением - чаще. Всё это показывает, что в этой части долины был ряд небольших горных озёр, теперь сбежавших. Впрочем, таковы же и расширения, например, в ущелье Барскауна, на Коре, близ Копал, немногие на Иссык-аты, на Тургени, на Джанышке, на Карабуре, на Каракыспаке и пр.
Вообще в большинстве тяньшанских долин, и продольных и поперечных, река течёт уступами; в расширениях долины наноса больше, течение слабее, в теснинах оно порожисто, так что эти мелкие горные озёра, которых следы особенно ясны на Оттуке, вероятно, были весьма многочисленны, да и теперь немногие еще остались: например, на Большой Алматинке, у северной Дюренын-су, притока Кебина.
Слышал я ещё о горном озерке у верхнего Пскема, одной из вершин Чирчика, а сам видел небольшие горные озерки только на нарынском сырту, где они уже не уцелевшие немногие из множества сбежавших, а остатки озёр более значительных.
Вообще же, всматриваясь ближе в образование тяньшанских долин и котловин, я должен был притти к заключению, что это нагорье, где озёра теперь довольно малочисленны, особенно мелкие, прежде, напротив, представляло их бесчисленное множество, от 1 до 200 вёрст длины и от 50 - 70 саж. до стольких же вёрст ширины, но всегда самым огромным из этих горных озёр был Иссык-куль, существующий и теперь, хотя и значительно уменьшившийся, судя по прежним озёрным осадкам у его берегов, показывающим, что его воды входили в низовья всех горных ущелий его притоков.
Это обилие озёрных осадков, по всем вероятиям, весьма различной древности, обещает хорошие открытия остатков сухопутных животных при основательном палеонтологическом исследовании Тянь-шаня; но возвратимся к Оттуку.
В только что описанную продольную долину Оттук вытекает из тесного ущелья, такого же лесистого, как и нижнее; но дорога и здесь ровна и удобна; тут Оттук всего более сближается с Джиргеталом; пройдя версты четыре этим ущельем, дорога выходит опять в расширение долины, где мы и остановились.
Вскоре к нам приехал и Умбет-ала, как уже упомянуто. Это был толстый, хромой старик, лет под 60; черты его широкого скуластого лица были типичные каракиргизские, выражение на первый взгляд добродушное и несколько вялое, но, всматриваясь ближе, можно было заметить на этой апатичной физиономии отпечаток хитрого ума и твёрдой воли.
Одет был просто, в армячинном халате сверх нагольного тулупа; слез с лошади при помощи двух киргизов. Он был болен, не помню уже чем, и лечился строгой диэтой  - вся его пища состояла из пшённой кашицы, варёной на айряне; этим он готовился к систематическому лечению настоем дорогой травы (Ephedra sp.) и, уже готовясь к этому лечению, воздерживался от мяса и водки, до которой прежде, подобно большинству каракиргизов, был великий охотник {Каракиргизы, подобно калмыкам, делают водку посредством перегонки кумыса в весьма первобытных кубах, из слепленных глиной котелков.
Их водка слабее калмыцкой, пахнет дымом и вообще плоха, хотя не особенно противна.
Они не охотники до быстрого калмыцкого опьянения и даже свою слабую водку пьют вперемежку с цельным кумысом, чтобы напиться побольше, пьянствовать подольше, целый день, а захмелеть окончательно и свалиться с ног не ранее вечера, начавши попойку с утра. Так, говорят, пил и Умбет-ала.}; не пил и кумыса, а только айрян.
Его вялость и апатический вид происходили, может быть, от болезни; во всяком случае наружность не показывала грознейшего из каракиргизских батырей, каким он, однако, был, и притом наследственно, по смерти своего отца Урмана.
Впрочем, он никогда и не был таким смелым рубакой, как его отец, а побеждал более военными хитростями, что видно и из рассказа Семёнова о подвигах отца и сына в баранте с богинцами. Хромым Умбет-ала был еще смолода и уже потому не отличался особенной физической силой и ловкостью, а потом отяжелел и отёк от кумыса и кумысной водки. В последнее время он не водил сам шаек барантачей, а рассылал их под предводительством опытных наездников, вроде присланного ко мне Байбагула.
Если Урман являлся в некотором роде Ахиллом Среднего Тянь-шаня, то его сын Умбет-ала скорее напоминал хитроумного мужа Одиссея. Набеги этого киргизского Одиссея были всегда удачны, а нападения на него богинцев, саяков и прочих - всегда неудачны: он заставал врагов врасплох, а его никогда - да и покорился он, как уже сказано, только предвидя вероятный разгром своих аулов, а не дождавшись его.
Потому его и уважали не одни сарыбагиши, вполне доверявшие его уму и распорядительности; при его приезде в отряд он был встречен с некоторым подобострастием и ненавидевшими его богинцами, не говоря уже о молдурах, некогда им покорённых.
Все в нём видели вождя вождей, хотя подвиги последних и ограничивались преимущественно удалым конокрадством. Его многочисленные дети, из которых я видел двух, Чекмак-таша и Кок-таша, были уже совсем не батыри.
Это были полные, румяные, черноглазые молодцы, все на одно лицо, с правильными и красивыми чертами, хоть и широкоскулого киргизского типа, но весьма кроткие и флегматические, что, может быть, было для их отца тоже побуждением покориться, чтобы они могли спокойно наследовать хоть часть, но уже бесспорную, награбленного добра и жить в мирном довольстве, что и исполнилось, так как народ-то они невоинственный.
Их было семь, и самое замечательное в них -- имена, все кончающиея на таш, т. е. камень; Чекмак-таш - огнивный камень, или кремень; Ак-таш - белый камень; Кок-таш - синий камень; прочих не помню. Все эти имена были даны отцом по какой-то прихоти, имена не мусульманские, да и вообще не обычные и у каракиргизов, у которых гораздо обыкновеннее имена вроде Бурамбая, Чалпанбая, Бочкая, Урмана, Джантая, Тюрюгильды, Чаргына, Маймула, Джангарача, Байтыка, Байджигита, Корчи и пр.
Читатель, может быть, найдёт, что я слишком распространяюсь об Умбет-але - может быть, но я признаюсь, что был подкуплен его зоологическими подарками - яками и годными в коллекцию шкурами тянь-шанской Mustela intermedia, средней формы между куницей-белодушкой и соболем; до него уже успел дойти слух о моих занятиях зоологическим, сбором, и он это принял к сведению.
Яки были добыты барантой у чириков, вне объезженной мной части Тянь-шаня; богинцы, сарыбагиши, султы, саяки и прочие каракиргизы разводят не их, а обыкновенных быков, малорослую горную породу, отлично ходящую под вьюком по самым трудным крутизнам; яков же, по словам Умбет-алы, разводят на Алтае, высоком плоскогорье у дороги из Коканда через Ош в Кашгар, и южнее, у вершин Яркенд-дарьи и Аму-дарьи.
Впрочем, и у богицев, и у сарыбагишей яки встречаются как редкость, их уже не раз приводили и в Верное. От Алая к юго-востоку як, как известно, распространён по всему Тибету, откуда поднимается к северо-востоку, в область вершин Хуан-хэ.
На только что указанном пространстве он везде житель высоких плоскогорий: в Тибете на высотах от 12 000 до 17 000 фут.; на плоскогорье у оз. Сары-куль (Sea victoria), из которого выходит одна из вершин Аму-дарьи, Вуд тоже нашел яков, зимой, на высоте почти 16 000 фут.; немногим ниже, вероятно, и Алай {Федченко на Алае нашёл 8 200 фут. высоты, но не на плоскогорье, а в долине стекающей с него Кызыл-су, северной вершины Сурхоба, притока Аму-дарьи.
Пастбища на Кчи-алае, немного севернее Кызыл-су, он же нашел до 13 000 фут.}, а подаренные мне яки жили совершенно привольно на занарынских сыртах Тянь-шаня, где, однако, как мы видели, этот вид животных встречается в весьма малом количестве, несмотря на благоприятные для него местные условия. Не знаю в какой связи с только что указанной областью распространения находится спорадическое местонахождение домашних яков в Забайкалье, у горной группы Чокондо. где их летние пастбища уже не выше 7 000 - 8 000 фут.; может быть, яки тут и акклиматизированы живущими в Забайкалье монгольскими племенами и, пожалуй, происходят от добычи, приобретённой в период чингиз-хановских завоеваний; тут родовое кочевье Чингиз-хана, которого походы доходили и до родины яка.
Как известно, это животное в последнее двадцатилетие обратило на себя внимание европейских обществ акклиматизации, так что о нём издано довольно много более или менее популярных статей, отчасти и с рисунками; именно потому считаю не лишними некоторые о нём замечания, так как, вероятно, всем моим читателям оно по имени известно, но многим, не менее вероятно, только по имени.
Многие зоологи относят его к буйволам, но едва ли справедливо; к буйволам яка приближает только положение рогов на самой задней части лба; зато форма этих рогов чисто бычья, их корни не расширены и не сближены, как у буйволов, это круглые, довольно тонкие, широко расставленные рога, да и склад тела вообще не буйволовый, а бычий.
Горб приближает яка к зубрам, длинная шерсть - к американскому полярному овцебыку (Ovibos moschatus), некогда жившему и на нашем материке, так как его кости, особенно обломки черепов, находятся в послеплиоценовых почвах Европы и, особенно, Сибири {На основании этих ископаемых черепов был установлен особый вид (Ovibos canaliculatus Fisch.), но большинство палеонтологов соединяют его с нынешним О. moschatus.
Однако ископаемые черепа крупнее нынешних, роговые стержни массивнее, так что это видовое тождество еще нельзя признать бесспорным по одним черепам и то неполным.}. Наконец, лошадиный хвост яка свойствен только ему и голос - не мычание, а свиное хрюканье, которое я слышал и от своих яков.
По этому оригинальному сочетанию признаков яка нельзя правильно отнести ни к буйволам, ни к быкам, ни к зубрам, ни к овцебыкам, а всего вернее составить для него особый, пятый род в семействе быков, которого единственный пока вид при ближайшем исследовании многих экземпляров из всех местонахождений, может быть, еще и распадётся, независимо от образовавшихся в домашнем состоянии пород.
Доселе изучены только домашние яки, дикие же известны только по азиатским рассказам, сообщённым чуть ли не в путешествии Марко Поло; да ещё Гюк и Габе видели стадо их, провалившееся при переправе и замёрзшее в зимнем льду верхнего Янцзы-цзяна, на Тибетском плоскогорье, и упоминают об охоте на них тибетцев.
От акклиматизации яка в Европе ожидали большую пользу: хорошая шерсть, вкусное мясо, превосходное, жирное молоко и, кроме того, - сильный и неутомимый рабочий скот, довольствующийся более дешёвым кормом, нежели наши быки.
Эта многосторонняя польза делает, действительно, яка драгоценным животным для тибетских и памирских высот, где он заменяет и быка, и лошадь, и верблюда, но мне кажется, что европейское хозяйство требует скот с более специализированным назначением.
На своей родине, в Тибете и у вершин Аму-дарьи, як, в качестве рабочего скота, ценится особенно как сильное вьючное животное, которому доступны самые трудные горные тропинки, но уже на посещённых мной частях Тянь-шаня, где его разведение, повидимому, вполне удобно, вместо него, для труднейших горных перевалов служит под вьюк особая горная, не крупная, но сильная порода простых быков с копытами стаканчиком, как у яка, и эти каракиргизские быки лазят по утесам и легко дышат разреженным воздухом высот в 12 000 - 13 000 фут. не хуже яка.
Может быть, конечно, что на высотах до 17 000 фут., где як и под вьюком дышит ещё легко и каракиргизские быки уже не годятся,-- но всё-таки до 12-тысячной высоты пастбищ каракиргизы, имея полную возможность, разводить яков, предпочитают заменять их, смотря по надобности, лошадьми, быками и верблюдами и, при возможности разводить эти три вида скота, яка считают почти что лишним, т. е. держат его изредка, и только за диковинную наружность, а не в качестве полезного скота.
Между тем, повторяю, акклиматизация его в Тянь-шане, всего в 100 - 150 верстах от Алая, очевидно, возможна и даже легка, и подаренные мне яки жили и плодились несколько лет у Умбет-алы, не страдая от жара в долине Нарына, где летом почти ежедневно 20 - 22° тепла, хотя жар им всего противнее.
Впрочем, их в начале лета стригут, и 24 октября, когда они мне достались, шерсть их ещё не вполне отросла. Но, с другой стороны, тяньшанские каракиргизы летом вообще поднимаются под вечные снега, что яку и нужно.
Из доставленных мне яков (по-каракиргизски кударов) бык был еще довольно крупен, длиной от конца морды до хвоста около 7,1 или 7,2 фут., вышиной до вершины горба в 4 фут.; коровы же весьма мелки, около 6 фут. длины или даже немного меньше, и не выше 3 фут.
Шерсть их, судя по уцелевшей нестриженной на брюхе, по своей 5 - 6-дюймовой длине правильноволнистого волоса, могла бы быть хорошей камвольной шерстью, если бы была потоньше; на моих экземплярах она была еще несколько грубее, чем у самых простых русских овец, и равнялась овечьей киргизской {И в Китае ценится только хвостовой волос, который много тоньше конского, для кистей на шапки. Из яковых же хвостов были взятые нами в Чимкенте и Ташкенте кокандские бунчуки.}.
Цвет их был самый обыкновенный для яка - чёрный, с белыми ногами, хвостом и горбом; у быка ещё с некоторыми белыми пежинами. Рога его были спилены и потом отросли до длины почти в фут, но не заострились; не спиленные рога одной из коров были вдвое короче, а другая корова была комолая.
И бык и обе коровы были вполне ручные и довольно кроткие; они без затруднения пошли с нашими вьючными быками, но сами к завьючке приучены не были, может быть, потому, что Умбет-але достались слишком молодыми.
Впрочем, белые пежины на спине быка указывали, вероятно, и на то, что он был когда-то потерт вьюком, но если так, то он давно успел от вьючки отвыкнуть, и Байбагул сказывал мне, что эти кудары у них жили так, без дела, шерсть их, однако, собиралась.   
Забайкальские яки крупнее алайских: по Дрентельну {Его описание приведено в Вестнике естественных наук, стр. 487, 1885.}, в горбу вышиной 2 арш. 1,2 вер., или 4 фут. 9 дм., корова - 1 арш. 9 вершк., или 4 фут. 3 дм.; следовательно, корова более алайского быка.
Дрентельн хвалит силу и неутомимость яка, который и летом в жар работает вдвое более простого быка, так что пара яков успевает более двух пар быков. Молоко жирно, но его мало, может быть, от трудности доить из небольшого вымени, спрятанного в густой шерсти, да ещё при нетерпеливом нраве яковой коровы.
Волос почти как конская грива, следовательно, ещё грубее, чем у алайских; мясо не лучше говядины, но сала больше. Дрентельн говорит, что чинданские казаки в Забайкалье (на Ононе) весьма ценят яка как рабочую скотину, но его же замечания объясняют, почему тяньшанские каракиргизы предпочитают, где можно, свою горную породу быков.
Доступный им алайский як мелок; в работе не лучше быка, а корова менее молочна. Волос яка они не бросают, но и не так им дорожат, чтобы из-за него разводить это животное. Всё это приводит к заключению, что акклиматизация яка, по крайней мере алайского, не особенно нужна для европейского хозяйства, но некоторый научный интерес в ней есть.
Любопытно проследить изменения этого горного зверя при приурочении его к равнинам, но для этого нужно несколько поколений и достаточно их разведения в небольшом количестве, в зоологических садах. Сколько мне известно, дальше и не пошла акклиматизация яка в Европе, да и в зоологических садах они, кажется, не особенно расплодились от 12 экземпляров Монтиньи; возможность же их приурочения к равнинам доказывается чинданскими яками в Забайкалье.
Первые тяньшанские яки, доставленные в Россию, были отправлены в 1866 г. из Верного в Семипалатинск генералу Колпаковскому, который их доставил в Московский зоологический сад; их была пара {Один и теперь жив, следовательно, уже 6 лет в Зоологическом саду.}.
Не знаю всех подробностей доставки; знаю только, что их через всю Западную Сибирь гнали с гуртом рогатого скота. За ними последовали мои, о судьбе которых расскажу теперь же. С Оттука до Токмака они без затруднения прошли с вьючными быками отряда в числе четырёх: бык, две коровы и телёнок; из Токмака я их отправил в Верное, где они благополучно перезимовали, а весной отелилась и другая корова, так что вышло всего пять голов.
Я назначал их для фермы великого князя Николая Николаевича, представляющей для их акклиматизации пастбища, которых нет в Московском зоологическом саду, и думал доставить в Петербург осенью 1868 г. Перезимовавши в Верном, они летом должны были подвигаться к северу всё горами, через Семиреченское Ала-тау и Кокбекты.
Степной переход по этому пути предстоял короткий, между Лепсинской и Урджарской станицей, а с августа - путь из Семипалатинска в Петербург. Таким образом, вся доставка должна была произойти при благоприятных для яка условиях.
Но этому помешал падёж рогатого скота в Туркестанском крае, от Ташкента до Копала, вследствие эпидемического воспаления языка, чем заразились в Верном и яки. Пали бык и корова; остальные были отправлены в Копал, с заменой павших ещё быком и коровой, приобретёнными в лето 1868 г. генералом Колпаковским.
Только эта последняя пара и дошла до Семипалатинска, уже в октябре 1868 г.; мои же все пали. А к весне 1869 г. погибли и последние, и мне кажется теперь, что я слишком заботился об удобной и неутомительной доставке яков и что, доставивши своих в Верное в ноябре 1867 г., я должен был бы не оставлять их там зимовать, а перегнать зимой хоть до Омска и весной далее, так как этот скот мороза не боится, на корм неприхотлив, и сено есть по всей дороге.
Конечно, я не мог предвидеть падежа скота в 1868 г. и опасался долгого зимнего пути не для старых яков, а для их телёнка, но, повторяю, в назидание для будущих доставок этого зверя из Туркестанского края в Россию, хотя бы только для европейских зоологических садов: дело было испорчено избытком предосторожностей, и гораздо лучше не затрудняться.
Всё, чего нужно избегать,- это продолжительного перехода через степь оренбургских киргизов в летние жары, а холод не страшен. Кроме подаренных яков, Умбет-ала хотел доказать искренность своего возвращения в русское подданство и немедленным принятием на себя подводной повинности: он предложил мне свежих верблюдов до Токмака, в замену несколько утомлённых иссыккульских.
Для сбора верблюдов он просил надежных казаков, и я назначил из своих стрелков Катанаева, Гутова и Пушева с препаратором Терентьевым: все четверо 25-го утром отправились с Умбет-алой и утром же 26-го доставили верблюдов на Караходжур.
Поехал и присланный накануне ко мне сын Умбет-алы, Чекмак-таш; вместо него остался при отряде его брат Кок-таш, приехавший с отцом, и Байбагул в жаком. Ночевавшему в лагере манапу я поставил особый кош; а для меня, помнится, была от него выставлена кибитка, которая и указала нам место ночлега.
Таким образом, мы 25-го утром разошлись.  

Источник:
«Путешествие по Туркестанскому краю и исследование горной страны Тянь-Шаня». Совершены по поручению Императорского русского Географического Общества.
Совершены доктором зоологии, членом Императорского Русского Географического Общества и других ученых обществ Н. Северцовым. С-Петербург. 1873 год.