Тур Средняя Азия - Таджикистан.

«Мы не любим войну, мы имеем дома, землю, лавки; мы работаем и можем быть сыты своими трудами. Война нас разоряет. Узбеки - дело другое! Они тогда только и сыты, когда ведут войну; война делает бедного богатым, и обратно. Наконец, мы не знаем: за что нам должно драться с другими?»

С занятием города Туркестана (1864 г.) мы вступили в страну таджиков, и чем далее с того времени подвигались на восток и юг, тем таджикское население встречалось чаще и чаще; наконец, в западных отрогах Тянь-Шана, из которых берут свое начало Чирчик, Ангрен, Сыр, Аксу и Заравшан, оно обратилось в преобладающее над тюркским, а местами - в совершенно сплошное таджикское, без примеси другой народности.
Итак, в течение шести лет мы, русские, уже имеем дело не с одним тюркским населением, но и с арийским; в течение шести лет мы имели полную возможность изучать остатки древних обитателей Средней Азии, исследовать ту форму, в которую изменилось это племя, некогда владевшее большею частию Азии, бывшее представителем цивилизации всего мира. 
Мы все свое внимание обратим исключительно на таджиков Заравшанского округа, и только изредка, для разъяснений или пояснений, будем говорить о таджиках других оазисов Средней Азии. Таджики имеют в Заравшанском округе три названия: общее - «таджик», частное для выходцев из Мерва - «тад» и бранное «сарт» или «сасык-сарт».
Название «таджик» туземцы производят от тадж и ли, т. е. «коронованный»; следовательно, это название они получили еще в отдаленные времена, когда их цари носили корону. Туркмены называют таджиков «тад».
Жители города Мерва, приведенные в Бухарское ханство эмиром Ша-Мурат-беком, называют себя «тад» и «ирани»; они говорят: «Мы род тад, племени персидского». В Мерве тад играли ту же роль, как и таджики в Самарканде, Бухаре и других городах Средней Азии. Замечательно, что из всех мервцев Самарканда одни «тад» имеют своим природным языком язык персидский; занятия их и тип - те же, что и у таджиков.
Теперь обращусь к третьему названию таджиков: «сарт». Этимология этого слова мне неизвестна. Туземцы тоже не знают прямого его значения, не знают его корня. Объяснения их слова «сарт» состоит из уподоблений, сравнений с разными ругательствами.
арт значит: баба, трус, барышник и проч. «Сасык-сарт (тухлый сарт)», - кричит кара-калпак, бранясь с таджиком. Во время войны, при осаде городов, узбекские наездники, подскакивая к стенам и махая плетью, кричат: «А-е-и сарт!» с прибавлением других бранных слов, которыми так богат их лексикон.
Наконец, узбек редко когда скажет: «таджик», а всегда: «таджик-сарт», причем слово «сарт» выговорит с особенным, язвительным выражением. Сами узбеки говорят: «Таджика мы называем таджиком, когда едим с ним, а сартом - когда браним его».
Таджики утверждают, что название «сарт» им передали русские и зависимые от русских киргизы, но сами они (заравшанцы) этого имени не признают. Нам кажется, что странный эпитет «сарт» распространен исключительно в тех местах, где кочуют киргизы.
Туркестан, Чемкент, Ташкент и другие города долин Туркестанского края окружены кочевниками, и в этих городах слово «сарт» - привычный уху звук. В горных же городах и кишлаках, где или нет вовсе или очень мало киргиз и узбеков, в Кураминском, Ходжентском и Джизакском уездах и в Самаркандском отделе, название сарт или вовсе не употребляется, или весьма редко.
Да и вообще, по мере удаления от берегов Сыра на юг, название сарт становится все более и более редким и уже в Шегрисябских владениях и в городе Карши нам не приходилось его слышать [Узбекский род митан имеет много песен, которые, по их преданию, сочинены еще в то время, когда они были в России.
В одной из них говорится: «В Самарканде попадешь в руки к проклятым сартам». Эту песню знают и на низовьях Урала.]. Таджики долины округа нигде не заселяют его сплошной полосой; они разбросаны по ней спорадически, отдельными группами, сосредоточиваясь в городах и кишлаках, как пригородных, так и в более или менее удаленных от городов. Кроме того, они живут по несколько или по одному семейству в чисто узбекских кишлаках.
Таджики заселяют пять городов: Самарканд, Ургут, Катта-Курган, Пенджекент и Пеншамбе и 52 кишлака. Горные же таджики округа, наоборот, имеют своею территорией сплошные пространства от Суджины и от Ургута на восток, вверх по Заравшану и его притокам.

Таким образом, таджики в округе размещены неравномерно; на западе и севере округа их нет; в средине же его, начиная от Катта-Кургана на Самарканд, и 6 верст за него, они наиболее распространены в долине; далее таджикское население поворачивает на юго-запад, чрез Тайляк и Джюма-Базар на Ургут, с которого уже становится горным и сплошным.
От Самарканда до Пенджекента, на пространстве 60 верст, нет таджиков; но начиная от названного города оно опять появляется, а с Суджины делается сплошным. По южной границе округа таджики живут только в нескольких деревнях; все они выходцы из Когистана.
О свойствах занимаемой таджиками территории мы не будем говорить: они, как видно из только что сказанного о их распространении, поселились в городах и кишлаках, разбросанных между узбекскими родами, которых территории в своем месте будут описаны.
Да, кроме того, таджик долин не прикреплен, подобно узбеку-земледельцу, к месту; он свободный и всегда стремится к переселению в города. Город и таджик так тесно связаны в понятии среднеазиатца, что узбеки, например, считают всех живущих в городах не иначе как таджиками.
«Кем населен Яны-Курган?» - «Таджиками», — отвечает узбек, и если усумниться в таджикском происхождении яныкурганцев, то узбек обидно-снисходительно заметит: «Почему же они не таджики? Ведь они живут в городе и занимаются торговлею?» Яснее этого аргумента для узбека ничего быть не может.
Город есть настоящее место жительства таджика, и только в городе таджик в своей сфере. Это стремление таджиков к торговым и промышленным центрам вытекает из склада их характера, из природной их любви к торговле, мелкому барышничеству, к суетливой жизни, что, в своей совокупности, дает жизнь и движение округу и делает таджика вполне необходимым для узбека, по крайней мере в настоящее время. Но если таджик по своей натуре горожанин и стремится поселиться в городах, то, с другой стороны, ему в этом часто мешают чисто физические условия: недостаток мест внутри городов и сплоченность узбекского населения кругом городских стен - извне.
Эти условия привели к тому, что азиатские города застроены весьма тесно, так что дом давит дом, и даже при весьма плохих строительных материалах дома вырастают двухэтажные, дворы бывают самых микроскопических размеров, а о площадях и помину нет! Если смотреть на азиатский город сверху, то кажется, что плоские крыши его строений сливаются, примыкают одна к другой, образуют одну сплошную крышу города.
Окончательный недостаток мест для построек в городе заставляет таджиков, помимо их собственного желания, селиться в кишлаках, и в этом случае они избирают для своих поселений места, ближайшие к городам, большим караванным дорогам и базарным местам или крепостцам, имея в виду при первой представившейся возможности переселиться в город или его предместье.
На обозначенной в общих чертах территории живут, совершенно различные по типу и языку, таджики, одинаковые только по своим духовным качествам. Туземцы округа говорят совершенно верно: «Всякий город имеет своих таджиков». Понятие, что каждый город имеет своих таджиков, так вкоренилось в них, что они всегда называют себя по городам.

Если спросить узбека, кто он такой, то он ответит: я узбек, ктай, катаган и т. п. Таджик же на такой вопрос скажет: я бухарец, ташкентец, ходжентец, самаркандец и проч., но не скажет или в редких случаях скажет: я таджик.
В Средней Азии принято, ввелось в обычай, что если кто называет себя по имени города, то он таджик. Сказать «таджик» - все равно что сказать «узбек». Не отличить узбека-катагана от узбека-ктая - невозможно. Точно так же, нельзя не отличить по достаточном изучении - таджика-пенджекентца от таджика-гисарца и т. д.
Таджики долины [о горных таджиках в этом очерке мы не будем говорить] не выражают собою какой-нибудь установившийся тип; это не то что родовитый ктай-узбек. Племя таджикское, если можно так выразиться, безлично или, лучше сказать, заметно выражает в себе типы всех племен, населяющих округ, так что сказать: «тип таджика такой-то» нет никакой возможности.
Таджик округа есть амальгама всех населяющих его народностей. Помесь, называемая таджиками, отражает в себе типы: узбекский, татарский, еврейский, цыганский, даже славянский, арабский, персидский, индийский, и у нее только одно общее - это духовная сторона: к какому бы племени ни относился таджик по лицу, он всегда и прежде всего торговец, легковерный и, в известных положениях, - трус.

В округе очень много пришлых таджиков из Ташкента, Ходжента,Кокана, Маргеляна, Андиджана, Карши, Гиссара, Бухары; короче сказать, почти из всех городов Средней Азии стекались таджики при заселении округа после последней катастрофы (120 лет тому назад случившейся).
Все эти пришлые, имея свои типичные отпечатки, столкнувшись в округе, перемешались между собою и еще более усложнили теперешний тип таджика. Он не поддается обрисовке несколькими чертами, а иногда и совершенно в них теряется.
Однако, несмотря на все вышесказанное, при достаточно внимательном наблюдении таджиков долины округа, они могут быть отнесены к двум, весьма характерным группам. В одной из них преобладает кровь узбекская; в другой кровь остальных народностей Средней Азии. Кроме того, одна группа отличается от другой языком и местом жительства, т. е. первая группа живет по преимуществу в деревнях и говорит преимущественно на узбекском языке, вторая же имеет местом своего жительства преимущественно города и говорит преимущественно на персидском наречии.
Таджики второй группы - цвет населения округа; по лицу и вообще по всему телосложению, а также и по уму они стоят выше всех остальных его народностей. В ней преобладают люди с нежными, правильными, чисто европейскими чертами лица, легкого, грациозного, но не сильного телосложения; с цветом лица белым, с чуть заметным оттенком смугловатости; с глазами большими, продолговатого разреза, черными, и только весьма редко голубыми.
Волосы у них по преимуществу черные, но встречаются, хотя и весьма редко, рыжие (наверно помесь с евреями или казанским татарином). Их брови бывают прямые, точно подведенные. Борода густая, формы от окладистой до того, что называется клином. Что касается до формы носа, то он лучше всего дает понятие, к какой помеси, еврейской, авганской и проч., принадлежит таджик, и переходит от чисто орлиного до формы носа, о котором говорят, что он «топором».

Еврейские и персидские черты преобладают в этой группе, особенно в Самарканде, так как в Самарканде много евреев и персиян, с которыми таджики весьма охотно вступают в брак. Кроме того, молодые евреи, вследствие особых причин, в прежнее время добровольно или по принуждению обращались в мусульманство, причисляя себя к таджикскому племени: еврей-мусульманин сам себя называет таджиком; так же называют его и прочие мусульмане.
Красивая еврейка, а таких между ними очень много, понравившаяся мусульманину, особенно знатному или духовному, делалась его женой, переменив первоначально веру, и делаясь вследствие этого таджичкой. Горожане, как более богатые, держали рабов и рабынь из персиян, что, само собою, оставляло заметные следы в нарождающемся поколении персидской крови. Родившийся от рабыни и таджика, если хочет отец, причисляется к семье и становится таджиком.
Индийцы, как известно, проживают в округе без жен и жениться не имеют права; такое безбрачное положение индийцев, живущих обыкновенно в среде таджикского населения, тоже не осталось без естественных последствий. Если еще прибавить, что откровенные таджики не стесняясь говорят, что они не знают, которые из детей их жен принадлежат им, то станет ясным, почему таджикский тип заключает в себе отпечаток всех народностей, среди которых они живут.
В Катта-Кургане и его окрестностях много арабов, что и отразилось на катта-курганских таджиках. В Пеншамбе есть евреи, и это тоже не прошло бесследно для пеншамбинского таджика. Ургутский таджик обновляется преимущественно кровью гальча, что выразилось в его резких, энергических чертах и сильном сложении [Около Ташкента есть деревня Ногай-Курган, заселенная почти исключительно татарами, выходцами из разных концов России.
Кроме того, в самом городе Ташкенте и его окрестностях много татар. Их тип и язык отразились на всем ташкентском населении, хотя в этом городе есть и чистые таджики, с правильным, персидским говором.]. Из сказанного о второй группе таджиков Заравшанского округа, из представленного выше очерка ее типа, не следует заключать, что в нем вовсе не заметна кровь узбека: таджики этой группы в большинстве случаев не свободны от этой примеси, но она, так сказать, только проглядывает, составляет побочную, а не характерную черту ее типа.

Совершенно не то мы видим в первой группе. Членов ее составляют по преимуществу таджики деревень, окруженных узбекскими деревнями. Эти таджики вполне поглощены узбекской средой; они слились с узбеками земледельцами, и главным занятием самих их служит земледелие; первый берет себе в жены дочь второго, и обратно. Язык персидский, как роскошь при подобной обстановке, почти совершенно изгнан из семейства таджиков этой группы.
Кровь монгольская, как кровь сильнейшего народа, стала настолько преобладающей над арийской в этой группе, что нужно много наблюдательности, чтобы отличить такого таджика от узбека. Однако насколько бы ни обузбечился, если можно так выразиться, таджик, ни один род, ни одно отделение узбеков не признает его за своего, за узбека, но всегда отличит его названием «таджик», а под худую руку - «сарт». Утеряв свой арийский склад лица, таджики деревень удержали некоторые из обычаев и занятий, свойственных всем вообще таджикам, и охоту к торгашеству.
Узбек при первой возможности обзаведется скотом, перейдет в степь к своим родичам и будет кочевать. Таджик-узбек, скопив деньги, в большей части случаев делается джaляб-сатаром (перекупщиком, кулаком), a потом и саудагаром (купцом); приобретет в городе или городском предместье лавчонку и прибавит к своему имени эпитет «бай» (богатый, значительный).

Узбек неохотно ткет; он выделывает мату, бузь, и редко - алачу. Таджик-узбек мату и бузь почти не ткет; он берется за выделку более ценных материй, требующих большого искусства; он производит адряс, алачу, каламу и хосу хорошего достоинства. Первый, говоря вообще, не любит пляску бачей; второй, и с лицом узбека, поклонник базымов и бачей.
Точно так же, узбек не любит мулл и не посылает -разве при исключительных обстоятельствах - своих сыновей в медресе. Для таджика-узбека мулла - всегдашняя мечта, он на муллу смотрит как на - саудагара своего рода, и очень хорошо понимает, что с этим званием связано тунеядство, зашибание ни за то ни за се денег, а потому при первой возможности отсылает своего сына в медресе.
Как упомянуто нами выше, по лицу, таджики первый группы - те же узбеки; только в них смягчено угловатое, резкое очертание лица узбека и оно перешло в более мягкое; скулы у них не так выдаются, глаза немного косо вставленные и больше, нос более прямой и лучшей, на взгляд европейца, формы.
Борода гуще и волоса растут на щеках, тогда как у здешнего узбека, хотя и бывает борода, но зато не бывает на щеках густых волос. Впрочем, между узбеками округа, о чем будет сказано в своем месте, встречается весьма много особей, положительно ничем не отличающихся от таджиков деревень. Прибавим еще, что таджики деревень стараются брать в жены узбечек, как женщин сильных и неутомимых работниц. Красота тут ни при чем.

Мы, описывая таджиков, разделили их на две группы, и это деление не совсем произвольное; по крайней мере, характерные особы каждой из них до того резко отличаются между собою, что нет места мысли о их смешивании. Но зато есть грань, на которой они сливаются, где одна группа уже переходит в другую.
Есть ли чистый таджик? Что такое таджик? - В Средней Азии происходит борьба, главным образом, между двумя племенами: арийским и монгольским, и в этой борьбе за тип выказывается вся органическая жизнь Средней Азии. Борьба эта вырабатывает особую породу людей, в которой будут соединены физические и духовные особенности обоих реагентов. Масса и цельность на стороне узбеков; развитие - на противной стороне. Поэтому нам кажется, что чисто физические свойства нового типа, свойства линий и размеров, будут, как оно уже есть и теперь, где соединение произошло, сильно напоминать монголов, духовная же сторона более склонится на сторону арийского племени, за которым давность духовного развития.
По нашим собственным, шестилетним наблюдениям, физическая сторона таджика чересчур слаба, неустойчива. От помеси таджика с другою народностью всегда является индивидуум с чертами этого второго элемента смеси. Для нас это служит признаком, что теперешний таджик Средней Азии (долин, а не гор) уже много принял в себя чуждой его коренному племени крови, что чистого таджика в долинах Средней Азии нет. Это наше мнение. Что такое таджик? Этот вопрос мы оставим вопросом.
Таджики не делятся на роды или отделения, подобно узбекам; они утратили деление. По поводу такого отсутствия между таджиками делений, узбеки смеются и говорят: «Таджики не знают своего отца, своей крови, у них нет родословной; они не люди, а сарты». Таджики же на эти насмешки возражают: «Мы народ отца, у которого был один сын, один внук и один правнук, а потому и разных делений, существующих у узбеков, у нас быть не может».

Несмотря на это, таджики, из подражания ли узбекам или по другим каким либо причинам, довольно строго сохраняют названия, присвоенные ими себе или по прежнему имени своего местожительства, или по исключительным занятиям, или, наконец, от предков.
Мы приведем для примера несколько подобных названий, известных только в Самарканде:
1) Таджики-джяусар; живут около ворот Пули-Сафит.
2) Сает (охотники) занимали самаркандскую цитадель; по занятии ее русскими, расселились по городу и его предместьям.
3) Баги-балянди и баги-майдани; носят названия по кишлакам, из которых они переселились в город, 60 лет тому назад.
4) Матрид называются по имени святого Матрид, их предка.
5) Махаллэ (квартал); приняли это название жители предместья Самарканда от Ходжа-Ахрарских ворот до канала Даргама, по Кара-Тюбинской дороге.
6) Муллиане — жители предместья города от ворот Календар-Хана до ручья Оби-Машат, по дороге на Ургут.
7) Ташкенди; заселяют целый квартал этого же названия.
8) Маликэ; считают себя потомками Александра Маликэ, которого, кажется, следует отличать от Искандера Зулькарнайна (Алекс. Макед.).
Приведенные названия таджики удерживают за собою в течение многих и многих лет; по большей части таджики одного названия составляют, если они многочисленны, квартал, деревню; в противном случае - приход, выселок. Они имеют свои мечети, из среды себя мулл, старшин (аксакалов), и все между собою самые близкие родственники.
При выдаче дочерей таджикам других названий, они непременно возьмут больший калым, нежели выдавая их в свою общину. На обрезание, свадьбу, похороны или базым приглашаются преимущественно одноименные. Поля у них вместе, нераздельные, скот пасется тоже вместе. Обидеть одного таджика, ташкенди например, значит обидеть всю общину Ташкенди.
На кулачных боях противные стороны состоят из разноименных таджиков. Одним словом, в некоторых местах, общие названия играют у таджиков ту же роль, как и роды, отделения и проч. у узбеков; они группируют таджиков в общины, через что сообщают им силу круговой поруки.
Вновь поселяющийся таджик между маликэ, например, не носит названия «маликэ». Он просто таджик, без эпитета. Язык таджиков - персидский, но, как сказано выше, на нем говорят далеко не все таджики. По причине преобладания в округе узбеков, необходимости частого сношения с ними таджиков и - с малыми исключениями - незнания первыми персидского языка, все таджики уже с малолетства говорят по-узбекски, и для них он такой же родной язык, как и персидский; он даже более употребительный: между собою таджики почти всегда говорят по-узбекски.

Персидский язык [может быть, было бы правильнее вместо «персидский язык» сказать «наречие персидского языка» или же «таджикский язык»?] - язык мулл, мударисов, казиев, мурз; на нем проходят науки в медресах [мы этим вовсе не хотим сказать, что на узбекском языке не преподают в медресе], на нем пишут письма, и в прежнее время на нем же производились сношения между беками округа и властителями Средней Азии.
Среди ученых округа и ак-сиаков (белая кость, дворянин) встречаются особы, презирающие узбекский язык; зная его, они никогда на нем не говорят. Между женщинами же таджичками много находится таких, которые или вовсе не знают узбекского языка, или знают его весьма плохо.
Заметим еще, что, по отзывам туземцев, в Самарканде насчитывается несколько говоров персидского языка. Таджики принадлежат к сунитскому толку, к которому, по крайней мере официально, принадлежит вообще все население округа, исключая евреев [индийцы не имеют оседлости в округе].
Среднеазиатцы чем более учены, тем более фанатичны и тем менее понимают истинное значение религии. Смысл названия «ученый среднеазиатец» будет объяснен в своем месте. Также следует разъяснить, что следует подразумевать под выражением «фанатизм» в применении к среднеазиатцу.
Ошибется тот, кто выражение «религиозный фанатизм среднеазиатца» поймет в обыкновенном, принятом всеми значении. Фанатизм, как бескорыстная религиозная ненависть к другому исповеданию и строгое последование своему из одного принципа, если и присущ некоторым мусульманам округа, то не иначе как в виде исключения; такие особы и вообще во всех странах составляют редкость, тем более в Средней Азии.
Вообще же таджик только кажется фанатиком, в тех видах, чтобы можно было поставить себя на ту точку, в глазах других, с которой уже легко будет ему достигнуть доходного места и эксплуатировать грубость и невежество толпы.
Для таких таджиков религия и деньги - синонимы. Они только надевают на себя маску фанатизма, но даже сами не верят, чтобы они и взаправду могли быть фанатиками; вернее сказать, они не понимают фанатического состояния человека.
Бывший рьяный антагонист русских во имя веры, получив от них доходное место или подачку деньгами, становится их защитником перед другими, одинаковыми с ним фанатиками. Он разъясняет им, в чем суть дела, а они, с своей стороны, хорошо его понимают и начинают заискивать расположение неверных, чтобы тоже не упустить возможности чем-нибудь от них попользоваться.
В округе религиозность есть профессия; чистое поклонение идеям Магомета не существует в массе, муллы же, казии, богачи и монахи смотрят на религиозность как на средство к обогащению, приобретению почета, а потому исполняют требования своей веры исключительно наружно, напоказ другим - перед толпой.
Истинно правоверный всегда сумеет выбрать место для молитвы и исполнения религиозных обрядов посреди народа. Чем моднее место, тем он долее будет совершать намаз. Мусульмане такое поведение молящихся объясняют подаванием примера другим.
Такое объяснение, при всей несостоятельности самого принципа, могло бы быть верно, если бы усердный богомолец, стоящий перед толпой, не получал за свою набожность материального вознаграждения, если бы он заранее не знал, что его ханжество доставит ему почет, место, вес его мнениям и тому подобные выгоды, и если бы он так же усердно молился и без свидетелей. А он все это знает и вне толпы забывает о молитве, если же и совершает ее, то как скучную обязанность, - спеша сократить трату на нее времени…
Масса таджикского народа не религиозна; она равнодушно относится к постановлениям своей религии, избегает намазов, хождения в мечеть, если видит, что от такого образа действия не пострадает материально. Но если толпа отличается такими нерелигиозными наклонностями в своей совокупности, если эти наклонности находятся в ней как присущие массе, то, с другой стороны, эта же самая толпа требует от каждого своего члена порознь полной религиозности и не терпит от них никаких упущений в отношении веры.
Масса не прочь уклониться от хождения в мечеть (что уже доказывается, помимо прямого наблюдения, существованием раисов), не посылать своих детей в махтаб-хана, иметь противузаконную связь с женой своего соседа или бачою, не совершать омовения и проч. Но если один из ее членов попался в одном из подобных проступков и наказан за него, то вся масса будет указывать на виновного пальцами, считать самым негодным своим членом, неверным.

Попался - следовательно, виновен; тайна, лицемерие в большом ходу у туземцев. Имамы рассказывают следующее: «До прихода русских, когда существовала должность раиса, в мечеть ходило из 30 прихожан 15 - 20; с занятием же округа русскими и с уничтожением раисов, из такого же числа прихожан являются в мечеть на молитву 5 или много-много 10, и то исключительно старики». Духовно-полицейская власть уничтожилась - прекратилось и хождение в мечеть.

То же самое следует сказать и об уменьшении учеников в махтаб-хана, а известно, что обучение детей у мусульман признается делом религии. Теперь уже, говорят жители, можно не посылать детей в школу, не тратиться на их обучение.
На духовенство таджик смотрит как на людей, живущих его трудом, обзывает его неприличными именами, но в присутствии духовных лиц показывает по большей части глубокое к ним уважение. Все желают, чтобы их сыновья были казиями или амлякдарами (сборщик податей), причем смешивают оба эти звания: и к казию, и к амлякдару относятся совершенно с одинаковым почтением.
Ходжей и сеидов таджики называют обманщиками, произвольно присвоившими эти звания; но завидуют им как лицам, больше их имеющим средств приобретать деньги без труда и пользующимся - хотя и не всегда - видимым почетом.
По базарам шляются проповедники, ораторы; они рассказывают перед народом истории про святых, про разные их чудеса, совершаемые этими святыми даже в настоящее время, и проч. Между подобными проповедниками есть обладающие увлекательным красноречием.
Но для таджика совершенно все равно, как бы рассказчики ни говорили: хорошо ли, дурно ли, - а всегда наберется вокруг его значительная толпа. В кругу этой толпы, жестикулируя и крича, расхаживает рассказчик, иногда с плачем рассказывая что-нибудь очень трогательное из жизни святого. Таджики слушают, внимательно смотрят на жестикуляцию рассказчика, но как только дело приходит к концу, толпа редеет, и рассказчику зачастую приходится конец передать пустому пространству.
Дело в том, что проповедники - о чем народ хорошо знает - оканчивают свой рассказ или проповедь обращением к карману слушателей, что не по душе таджикам; они слушают рассказчика - это правда, но смотрят на него как на томашиста (забавника), как на гаера, помогающего им веселее и бесплатно убивать свободное время.

Особенно таджики не любят монахов, мюридов и их главу ишана. Они называют их дармоедами, прощалыгами. Тем не менее и чернь, и муллы, и купцы жаждут выразить ишану публично свое расположение и преданность. Поклониться ишану, услышать от него привет себе при других считается верхом благополучия для правоверного.
Когда до взятия Самарканда ученики медресе (муллы) и духовенство подняли крики, призывая народ вступить с кафирами-русскими в священную борьбу, начали подстрекать самаркандцев, следовательно, по преимуществу, таджиков, к поголовному вооружению, то самаркандский бек приказал своим сарбазам усмирить оружием этот священный пыл духовенства.
Сарбазы перекололи на дворе медресе Тилла-Кары более 200 защитников веры, а народ не только не защищал их, но смеялся над ними и кричал: «Наши муллы хотели сделаться сильными». По-азиатски быть сильным и грабить - почти синонимы.
Вакф - установление религиозное, а между тем таджики говорят: «Почему с нас берут поземельную подать, а с вакфов - не берут? Брать, так поровну со всех». Мечеть, дом общественной молитвы, сами жители отводят нам, русским, для ночлега, когда русскому по какому-либо случаю приходится переночевать в деревне, в которой нет приличного и большого дома.
Самые священные места Самарканда и его окрестностей находятся в невообразимом запущении. О благолепии их никто не заботится. На каждое почему-либо священное для мусульманина место сами мусульмане смотрят как на статью дохода. У гробниц святых до тех пор только живут его потомки или монахи, пока она приносит прибыль, привлекает поклонников; иссякнет доход - исчезли и охранители гробницы.

Деньги, жертвуемые на исправление и поддержку замечательных мест, идут в карманы тех, кому их дали. Ходжа-Ахрар (мечеть и медресе) по общему уверению мусульманских ученых округа, владела святынею, Кораном Османа; листы этого корана омочены кровью халифа, убитого в то время, когда он читал этот коран. Преданию нельзя верить [на коране, впрочем, видно что-то похожее на следы крови]. Но не верим мы, европейцы, мусульмане же не имеют и тени сомнения в подлинности и священности ходжа-ахрарского корана.
И тем не менее муллы этого медресе не задумываясь продали свою святыню за 100 рублей, да еще впридачу к нему (100 руб. даже показалось им очень большою платою за Коран Османа) дали другой, небольшой коран, написанный тоже куфическими буквами и на коже газели.
Самаркандцы считают на своих кладбищах более 6000 святых; однако ничто у них не содержится в таком запустении, так небрежно, как наполненные прахом святых кладбища; они даже не огорожены; нечего и говорить, что они не посещаются с религиозною целью.
Что касается до знакомства таджиков с Кораном и шариатом, то в этом отношении, за весьма редкими исключениями, они полнейшие невежды. Коран и шариат плохо знают большинство мулл и казиев. Одни муфтии хорошо знакомы с шариатом, который дает им хлеб. Нам известно, что самые обыкновенные молитвы знают не все таджики.
Разбогатевшие купцы строят мечети и даже медресе исключительно потому, что о них по этому поводу будут долго говорить в народе; духовенство сделается их друзьями, народ будет относиться к ним с большим уважением и их торговые операции приобретут большую устойчивость; зякетчи не смеет не быть его другом, казий - покровителем. Постройки такие располагают в пользу жертвователя общественное мнение.
Таджики лучше других народов округа сознают выгоду казаться религиозными, и, по своей натуре, тоже лучше других умеют извлекать пользу из званий муллы, имама, казия, монашеского и проч. Таджик вмещает в себе лицемерную религиозность, царствующую в округе. Все, что есть пошлого, грубо-обманчивого, отвратительного в ханжах вообще, а у среднеазиатцев в особенности, все это сконцентрировано в таджиках духовных, из всего этого состоит их религиозность.
Насколько таджики овладели духовными местами в округе, лучше всего покажут цифры: в округе насчитывается свыше 2000 мечетей, в которых не больше 50 - 60 мулл и имамов не из таджиков. Что касается до должностей казиев, то они, исключая Пейшамбе, заняты одними таджиками.
Нам приходилось слышать следующее рассуждение таджиков: «Вы, русские, сильнее нас, и если бы приказали нам переменить веру, то мы должны были бы исполнить ваше приказание. Мусульманство между нами введено тоже силой. Наш народ податлив; разве муллы не были бы согласны на перемену веры; на то они много учились, мусульманство дает им хлеб. Но вы оставили нам нашу веру, и за это мы вам благодарны».
Все роды деятельности, имеющие место в округе, не только знакомы таджикам, но, в большинстве случаев, имеют в них лучших представителей, а по некоторым из своих отраслей - вместе с тем и единственных. Мы разберем таджика как земледельца, ремесленника, торговца и ученого.
I. Таджик-земледелец
Таджики, будучи разбросаны по различным местностям округа, занимаются всеми отраслями земледелия: они хлебопашцы, садоводы, огородники и скотоводы. Но во всех этих случаях они, при первой выдавшейся возможности, только предприниматели, затрачивающие капитал, а не непосредственные деятели и не работники.
Они сознают материальную выгоду владения землею и занятие земледелием, но сосредоточивать свои силы исключительно на нем, видеть все свое богатство только в земле - несообразно с их натурой, требующей большого круга деятельности и обладающей разносторонними способностями.
Труд пахаря не под силу горожанину, да и таджик деревни не всегда сам пашет. К тому же наем работника-узбека стоит недорого. Здесь мы сделаем небольшое отступление и скажем несколько слов о безземельных в округе, что будет относиться вообще ко всем народностям, его населяющим.
Во округе землевладельцев значительно меньше, нежели обыкновенно полагают. Отношение между поземельными собственниками и не имеющими земли для целого округа пока вывести нельзя, по неимению достаточного количества данных этого рода. В частности же это отношение приблизительно известно нам для нескольких тюменей.
В Чилекском, например, он равняется 3:1; в Ангарском - 4:1; в Шаударском[в Шаударском тюмене находится город Самарканд, жители которого, при вычислении этого отношения, не приняты в соображение] немного выгоднее, нежели в Чилекском.

Все безземельные нанимаются в работники к владеющим землею на условиях, по уговору. Условия найма работника зависят от средств нанимающегося. Если он имеет быков или быка, или же семена, то условия одни, в противном случае другие; имеющие что-нибудь из поименованного нанимаются в половинщики, черекары, десятинники и пр., т. е. они получают, по выделении подати, ½, ¼, 1/10 часть урожая. Половину получает тот работник, который затратил свои семена и вспахал землю своими быками.  
Кроме того, часть приходящегося работнику урожая уменьшается при большем количестве обработанной им земли.  Не имеющий ни быков, ни семян по преим
Узбеков, ищущих работы, весьма много в округе. Перейду к прерванному. Имея возможность дешево приобресть работника из узбеков, таджик всю тягость полевых работ сваливает на него и на жен, а сам руководит ими и занимается посторонними делами.
Сам таджик обрабатывает землю только в крайнем случае, когда у него мало земли. Между ними тоже есть безземельные, но мы не знаем примера, чтобы таковые таджики нанимались для земляных работ: они обыкновенно делаются садовниками, конюхами, водовозами, приказчиками, мастеровыми, ремесленниками или мелкими торгашами, с основным капиталом в рубль или два.
Пашни, принадлежащие таджикам, всегда лучше узбекских. Они унавоживаются, обновляются, взрыхляются и засеваются тщательнее узбекских, хотя работают те же узбеки. На своих полях таджики сеют все, что по свойству местности и по количеству оросительной воды возможно сеять.
У него незасеянных мест не бывает, чего нельзя сказать об узбеках. Кто бы ни был таджик: купец, духовное лицо или должностное, он, если есть к тому средства, наверно землевладелец; он отдает свою землю в аренду и часто по несколько лет ее не видит, но всегда постарается отдать ее таджику же.
Лучшие сады принадлежат таджикам, а виноградники, без преувеличения, одним им. Они разводят питомники, умеют делать прищепы и прививы, особенно тад. Они же разводят шелковичные деревья всех сортов, т. е. балхи, марваришак, хосак, патут и хоразмин, и занимаются выводкой шелкопряда. Огородные растения всех сортов, употребляемые в Средней Азии, а также картофель и капусту, можно встретить по преимуществу на таджикских землях.
Не упуская из виду ни одной отрасли земледелия, таджик, при благоприятных обстоятельствах, делается скотоводом; мы не говорим о гуртовщиках-таджиках, скупающих мелкий скот - это дело торговое - а о таджиках, занимающихся разведением скота, пасущих его и вместе с ним кочующих. Такие полукочевники-таджики находятся по южной границе округа и на восток от Пенджекента. Они исключительно разводят овец и коз. О количестве находящегося у них мелкого скота мы имеем весьма скудные сведения, а потому опустим цифры.

II. Таджик-ремесленник.
В Средней Азии вообще нет фабрик и заводов, нет мастерских на широкую ногу, с затратою большого капитала на постройку здания, приобретение машин и наем управляющих и т. п. Здесь всякое ремесленное производство ограничивается сравнительно микроскопическими размерами, разбивается по рукам, не сгруппировывается в одном месте.
Исключение в последнем смысле составляет Ургут, который всей своей массой населения обратился к одной отрасли ремесленного производства: выделке алачи; но и там нет мастерской, имеющей больше 10 ткацких станков.
Большая часть ремесл округа сосредоточивается в руках таджиков: они имеют в своих мастерских больше рабочих и больше машин, нежели другие народцы; кроме того, они не имеют, по некоторым ремеслам, не только соперников, но и подражателей из других народностей. Как ремесленники таджики выказывают себя положительно способным народом и, что весьма важно, у них заметно желание усовершенствовать свои работы, перенимать лучшие приемы, инструменты и подражать хорошим образцам.
По изделиям, обращающимся в округе, работы таджиков, нельзя судить об их искусстве. Они производят, как и должно быть, только то, на что имеется спрос; они удовлетворяют своих потребителей. У среднеазиатцев нет понятия о законченности, однообразии, красоте, гармонии и прочности вещи или, правильнее, обо всем этом у них есть свое собственное понятие, не совпадающее с европейским, не подходящее под нашу мерку.
Этому вкусу удовлетворяют таджики-ремесленники, и, кроме того, они удовлетворяют главному условию - дешевизне. Масса потребителей округа бедна, и ценные произведения ей не по средствам. Узбек купил зыбку: перекладины в ней точеные, раскрашенные полосками; она вся яркоцветная, стоимость ее самая незначительная, и он совершенно доволен своей покупкой. Какое ему дело, что в скрепах видна полнейшая небрежность со стороны мастера, что полоски несимметрично расположены, что стойки неровны и что вообще чистоты в отделке не видно.
Если дать таджику-усте (мастер) образец известному ремеслу, то он, несмотря на все несовершенство своих инструментов, на их грубость и недостаточность, на йоту не отойдет от образца. Таджик переменяет инструменты, манеру работы, в нем не заметна жилка рутинера.
О дешевизне их работы, сравнительно с работою русских мастеровых, и говорить нечего. Простой деревянный шкаф из тополевого дерева, заказанный русским мастеровым Самарканда, стоит 30 - 35 руб. Такой же точно шкаф, и даже более добросовестно и скорее сделанный, у таджикских мастеровых обойдется от 15 до 20 руб., а иногда и дешевле.
Таджики занимаются выделкой канауса (исключительно тад), адряса, бикасаба, алачи, каламы, хосы, дока, фоута, тибет-сали, бузи(всех сортов). Окраской бумажных ниток, шелка, шерсти и пуха таджики занимаются мало: они красят только в красные цвета.
Для продевания основы чрез ремизки и набильник, для наведения лоску на адряс, каламу, алачу и для размотки коконов существуют особые мастеровые; для набивки цветов на мату - особые, и все из таджиков же.
Кроме того, таджики занимаются: вышиванием по различным материям и по коже, шитьем платьев, туземной, а в последнее время и европейской обуви; выделкой кож, производством седел, свеч и мыла, шорным мастерством, литьем вещей из чугуна [льют колокола (в Каты-Кургане), плиты и проч.]; кузнечным, золотым, серебряным и медным мастерством; плотничными, столярными, токарными и гончарными ремеслами и проч.
Некоторые из перечисленных работ они производят на базаре, в открытых своих лавках, другие в домах. За работу они берут весьма мало. Если исчислить стоимость сырого материала и переработанного, получившего уже известную форму, то часто приходится удивляться: из-за чего таджики трудятся.
Правда, что в большей части случаев таджик в одно и то же время работник, предприниматель и продавец; следовательно, покупщику не приходится взносить за покупаемую вещь вознаграждение работнику, предпринимателю и купцу, или по крайней мере в меньшем размере; но все-таки эта лишняя плата покупщика весьма незначительна.
Занимающиеся одним ремеслом называют друг друга товарищами. Это товарищество выражается, между прочим, в том (так было до занятия края русскими), что они в известное время года, предпочтительно весною, когда начнут цвести розы, прекращая занятия в своих мастерских, делают (хозяева или усты) между собою складчину деньгами, покупают барана, рис, лепешки, чай и проч., нанимают бачей, музыкантов и, вместе с своими рабочими, как гостями, отправляются куда-нибудь за город, на день на два, томашиться, т. е. есть плав, пить чай, восхищаться пляской бачей и музыкой.
Здесь будет уместно сказать несколько слов о найме рабочих по некоторым ремеслам. Неизвестно, вследствие чего в Средней Азии ввелось в обычай, что работники-ткачи, гончары, кузнецы, свечники и булочники иначе не нанимаются, как получив первоначально от своих нанимателей известную сумму денег - бунак.
Величина бунака простирается от 4 руб. и до 40. Он зависит как от искусства работника, так и от рода работы. Бунак есть собственность рабочего до тех пор, пока он остается у нанимателя. Он может расходовать его как ему угодно.
Получив бунак, рабочий исправно получает от своего хозяина задельную, по уговору, плату по исполнении известного количества работы. Так, ткач получает плату за джюру сотканной материи, т. е. количество, потребное на 1 халат или 1 рубашку, гончар - когда выработает (сделает и обожжет) одну печь посуды и проч. Переходя к другому хозяину или вообще отходя от нанимателя, рабочий обязан сполна выплатить полученный бунак.
Происходит обыкновенно так: рабочий, сманенный другим предпринимателем, получает от этого последнего больший бунак, что дает ему возможность, уплатив прежнему своему хозяину, еще иметь свободные деньги. Туземцы рассказывают, что некоторые из рабочих, получив бунак в Самарканде, бегут в Бухару или другой город обратно. Кроме выдачи бунака и уговора о величине задельной платы, других условий между предпринимателями и рабочими не заключается, по крайней мере в Заравшанском округе.
О размере ремесленной деятельности таджиков в округе мы можем пока говорить только в общих чертах, не выражая ее в цифрах. Мы можем сказать, например, что таджики захватили в свои руки почти все ремесла в округе, но сказать, что они производят на такую-то сумму, мы не можем: у нас нет для этого достаточно данных.
Но все-таки мы хотим и можем дать несколько примеров, из которых можно будет извлечь читателю хотя слабое представление о размерах этой деятельности таджиков. Таджики в Ургуте выделывают в год алачи на сумму свыше 250 тысяч и ведут ею торговлю, кроме округа и Шегрисябского бекства, с Гисаром, Хулумом и многими другими местами бассейна Амударьи.
В Самарканде на 31 станке в год вырабатывается 108 т. аршин канаусу, на 200 станках - 360 т. аршин хосы и на 100 станках - 10000 фот. Кажется, что не будет преувеличением, если положим, что таджики округа вырабатывают в год на 750 т. рублей.
III. Таджик-торговец.
Уже несколько раз мы упоминали, что таджик, по своей натуре, весьма склонен к торговой деятельности. Он никогда не пропустит случая даже на время быть торговцем, хотя бы самым мизерным, таким, какой нигде не мыслим, кроме Средней Азии. Купить, что называется, на грош товару, достать на базаре место и сидеть с своим грошовым товаром по целым дням, выручая по нескольку чек в сутки, это такое наслаждение для таджика, которого не таджик и представить себе не может!
Жена и дети его сидят без куска хлеба, работают на сколько хватает человеческих сил, а муж или отец весь заработок берет себе, прикупает на него товару и еще с большим наслаждением сидит над ним. С тех пор как таджик сделался купцом или, вернее, - торгашом, торговля делается уже его манией, а прибыли и увеличение товаров - исходной точкой всех его помыслов. Он с нечеловеческим терпением чека за чекой сколачивает теньги (20 к.), пускает их в оборот, отказывая себе совершенно во всем самом необходимом.
Свой труд он ставит ни во что. Он переходит с базара на базар, странствует по всему округу, скупает на деревенских базарах или меняет на свой товар кур, яйца, деревянные ложки, нитки и проч., чтобы с барышом на чеку или на две перепродать все это на городском базаре.
Берет в долг за проценты товары в городах, а на деревенских базарах перепродает их иногда дешевле того, за сколько сам взял. Но зато на вырученные деньги он на этих базарах скупает по дешевым ценам арканы, мыло, веретена и тому подобное, и за все это на городском базаре выручит плату за забранный в долг товар и еще получит барыш.
Так или иначе изворачиваясь, не жалея себя, иногда голодая, таджик пробавляется с году на год; из копеек делает рубли, при счастье открывает свою лавочку, а не то - становится джалляп-сатаром от значительных городских купцов; ему верят товара на двести-пятьсот рублей. Он уже носит товар не на себе, а навьючивает его на лошадь и уже не ходит, а разъезжает по базарам округа, а с течением времени, сколотив капитал, прибавляет к своему имени эпитет «бай» (богатый) и делается настоящим купцом.
Большинство купцов округа прошли по описанной дороге. Многие из одержимых маниею быть купцом кончают свой век, не достигнув завидного положения «бая»; многие от усиленного желания поскорее разбогатеть и от рискованных променов разоряются в конец; их места занимают другие, а они обращаются в водоносов, мардекеров (работников) и проч., с затаенною мыслию опять когда-нибудь быть торгашом.
Желание торговать, пускать свои деньги в оборот так присуще таджику, что торговлей занимаются чрез других даже муллы, имамы, мударисы, ишаны, казии, амлякдары, аксакалы - одним словом, все лица, которые владеют известной суммой свободных денег.
Торгуют старики, молодые, торгуют десятилетние мальчики, торгуют, наконец, женщины-старухи. Поэтому самые незначительные города и базарные места поражают обилием лавчонок на своих базарах, обилием торгующего люда.
Быть купцом - значит быть почетным, пользоваться полным уважением от всех, кто имеет меньше денег, кто получает меньшие барыши, а таджики более всего любят и ценят почет. Мы считаем нелишним привести здесь несколько цифр, которые хотя немного очертят степень стремления к торговле в таджиках.
В округе 33 базарных мест, а в неделю бывает 36 базаров. Джалляп-сатары (кулаки) переезжают с базара на базар группами; каждая из таких групп успевает посетить в неделю три базарных места, быть на трех и в редких случаях на четырех базарах. Следовательно, всего подобных групп в округе 12.
Но в округе, исключая лавок Самарканда и Катты-Кургана, в разные базарные дни производится торговля 9500 человеками из таджиков, почему, считая, что на каждых трех базарах бывают одни и те же лица, приблизительно можно принять, что всего торгующих кулаков в округе не меньше 9500:3, т. е. 3166 человек.
Отличительный характер торговли таджиков - довольство весьма незначительным процентом прибыли, быстрая гуртовая распродажа и отсутствие больших складов для товаров. На таджикских лавчонках хотя и не видно объявлений «Без запроса», но торговцы редко когда запрашивают; правда, что горожанина-покупщика не надуешь: он сам хорошо знает цену товарам; приезжий же, если почему-либо боится, чтобы с него не взяли лишнего, имеет возможность купить товар не чрез хозяина лавки, а чрез его соседа по лавке.
Он берет вещь и просит соседа того торговца, у которого он ее взял, чтобы тот ему продал эту вещь; он при других обращается к совести постороннего торгующего лица, но хорошо знающего стоимость предмета, а кроме того, не заинтересованного в прибыли.
Сказать неправильную цену - почитается весьма неблаговидным: покупатель доверил ему, сделал его своим уакилем, т. е. совестным, обязанным говорить правду. Уакиль, набросив на вещь необходимый процент, продает ее покупателю, берет от него деньги и передает их настоящему продавцу.
Случается, что этот последний за такую продажу выбранит уакиля, но не согласиться продать вещь за назначенную цену - не может. Нам говорили, что прежде никаких стачек между соседями по лавкам насчет продажи товаров чрез третье лицо не бывало.
В торговле значительное участие принимают джаляли, служащие при некоторых видах торговли необходимыми посредниками между покупателями и продавцами; так, напр., при продаже свежих коконов джаляли присутствуют всегда и сводят в цене покупщиков и продавцов.
В этом случае вознаграждением им служит горсть коконов или чека, много две, смотря по тому, сколько взвешено коконов; платит всегда продавец. Джаляли не из таджиков мы не знаем и не слыхали, чтобы таковые были в Заравшанском округе.
Купец-таджик не столько заботится о высоких процентах, сколько о быстроте оборота капитала; в течение года он сумеет обернуть его раз десять и даже больше. Торговли определенными товарами, в большей части случаев, у него нет в течение года, да и в данное время он не торгует однородными товарами, а часто - самыми противоположными по своим свойствам.
В небольших лавках, например, рядом с шелковыми материями помещается мыло и чай, сера для жевания, лекарства, яды и лакомства. Впрочем соединение таких разнородных предметов в самаркандских таджикских лавочках бывает у небогатых продавцов, т. е. у 6/7 всего торгового люда города; у более же богатых вошло в обычай иметь несколько лавок для разных родов товара: в одной торгуют исключительно материями, в другой лекарствами, чаем и т. д.
Таджик, торговавший в этом месяце красным товаром, в будущем месяце будет торговать железом, медью, деревянной посудой и т. п. Все зависит от повышения или понижения цен на известные продукты, от спроса и подвоза.
Здесь мы говорим о незначительных торговцах, которые не имеют своих складов и комнат в караван-сараях и не имеют прямых сношений по торговым делам с подобными торговцами. Торговцы, что можно уже заключить из того, что их сравнительно весьма много в округе, не владеют большими капиталами и торгуют в долг. В их лавках трудно найти много товаров; если понадобится несколько штук сукна, то наверное придется набирать их в нескольких лавчонках, и притом где взять ¼ штуки, где полкуска.
Но зато, если нынче известный предмет торговли весь взят из лавки, завтра в ней его опять будет столько же. Это последнее обстоятельство зависит от того, что во времена правоверного управления опасно было прослыть богатым, иметь напоказ много товару, почему торговцы выставляли в своих лавках на вид не больше как недельную пропорцию товаров, а излишек прятали в домах; такое скрывание товаров вошло в обычай, и даже в настоящее время, когда причина подобного прятания уже уничтожилась, все-таки не выносят в лавки много товару.
Заметим еще, что лавки те, незначительной величины комнатки, которыми так обилуют базары и базарные улицы в городах Заравшанского округа, заняты только небогатыми сравнительно торговцами, торгашами. Богатый купец не станет от себя вести розничную продажу.
Вся деятельность богатых купцов сосредоточивается в караван-сараях; товары или прямо свозят в них, где они и лежат до распродажи партиями, или остаются до вывоза в караван-сараи других городов. Случается, впрочем, что оптовый купец (только таких торговцев называют саудагар; прочих же зовут по родам продаваемых ими продуктов) имеет под своим именем лавку для розничной продажи; но она только считается его лавкою.
Продажей же в ней занимается его сын, родственник или бывший его бача, или даже слуга. Он дает этим лицам товар, нанимает или строит вновь лавку для них; за все это они обязаны возвратить ему, уже по продаже, сумму, которая причитается за отданный им товар. Вся выручка идет в пользу торгующих и не входит в коммерческие расчеты самого купца, а служит для протежируемых им основанием их собственного капитала.
Многие из таджиков торгуют на тысячи, не имея почти ни гроша собственных денег; им верят на слово, потому что они приобрели почему бы то ни было репутацию честных людей. Получив на веру товар за известные (и в этом случае небольшие) проценты, такой торговец пускает ее на промены, на раздачу товара по малым частям другим таким же, как и он сам, безденежным людям. Капитал дробится все больше и больше, так как эти последние готовы, при первой возможности, в свою очередь, раздробить свой пай на части и отдать их на подобных же условиях в третьи руки.
В начале нашей рубрики о торговой деятельности таджиков уже разъяснено, каким образом мелкие торгаши изворачиваются, променивают и продают свои товары, перевозя их с одного базарного места на другое, а потому здесь мы только добавим, что, совершив известный оборот, раздробившись до мельчайших партий, товары, уже в виде денег, постепенно соединяются и наконец доходят до того капиталиста, который отдал их в долг первому члену из этой цепи торгашей.
Во всем этом круговращении товаров может поразить одно: ценность товара, перевезенного в течение месяца или двух на многие сотни верст, должна была бы весьма чувствительно увеличиться; а чрез изложенное выше дробление, и притом в большей части случаев, если только не всегда, отдачу этих дробных частей с барышом - и еще того более увеличиться; на практике же этого мы не замечаем.
В Самаркандском отделе, например, базарная цена Самарканда - служит руководящей ценою и для остальных базаров отдела, и к ней, и то не всегда, прибавляют чеку две на джюру какого-либо товара. Подобное явление может быть объяснено тем, во-первых, что мелкие торговцы часто с пользою променивают свои товары на продукты местного производства, во-вторых, трату времени на провоз и самый провоз они ставят ни во что, а в-третьих, наконец, они довольствуются самыми микроскопическими барышами, а зачастую и тем, что на выручку могут быть сытыми и кормить свою лошадь.
Ко всему сказанному о деятельности таджиков следует еще прибавить, что они занимаются извозом на арбах, ишаках и лошадях, постройкой домов, резьбой и раскраской стен в домах, обтесыванием камней, резьбой на мраморе и проч. и проч. Одним словом, таджик на все руки мастер.
Натура таджика при всех поименованных родах деятельности выказывает себя подвижной, сангвинической, суетливой и вместе с тем в известных случаях ленивой, беззаботной; обе крайности в ней уживаются как нельзя лучше.
Вот почему о таджиках составились два совершенно различные мнения между русскими Туркестанского края; одни говорят: таджик ленив, другие - что он до крайности деятелен. Одни говорят о нем как о поклоннике всяких удовольствий и забав; другие как о человеке скупом, вполне преданном расчету, делу. Как объяснить происхождение этой видимой разногласицы в мнениях о таджиках?
Когда таджик не имеет известного занятия, не получил товар, не устроился в том или другом отношении, когда он старается, например, что-либо приобресть, тогда он весь движение, весь упорная настойчивость; он не чувствует ни устали, ни жары, ни холода, и что особенно странно - он делается бесстрашным, действует, что называется, очертя голову. Он пешком или верхом переходит из города в город, из кишлака в кишлак, имея в виду только ту цель, которой он задался.
Но вот цель достигнута; деньги приобретены, товар куплен, сложен в лавчонку, осталось продать его. Тут таджик превращается в ленивого, неподвижного, совершенно апатичного человека. С утра и до вечера он, поджав под себя ноги, сидит в своей лавчонке; бесстрастно встречает и провожает своих покупателей; глаза у него, когда нет этих покупателей, бесцельно устремлены куда-то; он бессмысленно смотрит в пространство, он скорее в такие минуты похож на истукана, нежели на живого человека.
Ткач-работник с 3 - 4 часов пополуночи и до вечернего намаза нитка за ниткой выполняет свою работу. В день он отдыхает не более часу, и успевает при простом челноке и на первобытном станке соткать 4 аршина канауса. С такою усидчивостью и неутомимостью он работает пять с половиною дней в неделю.
С полдня же четверга и до позднего вечера пятницы он свободен от работы, отдыхает. В эти полтора дни он, как говорится, не ударит палец о палец. Он бесцельно слоняется по улицам, по базарам, по целым часам сидит у бассейнов, на площадях базаров, в чайных. Лень и беззаботность резко отражаются на его лице, во всех его движениях.
Таджик, апатично сидящий в лавке, рабочий, гуляющий бесцельно по улицам наводят русских на мысль, что таджик по природе своей ленив. Они видят часы его отдыха, наблюдают его в то время, когда ему не для чего тратить свои силы, и говорят: таджик апатичен, чего никогда не скажет тот, кто имел случай видеть таджиков в рабочие их часы, в те моменты, когда они еще только достигают чего-либо.
Нам приходилось слышать следующее: «Чтобы видеть, как таджик ленив, стоит посмотреть на одну его походку; приглядитесь, как он неумело ходит! Скажешь ему чтобы он поскорее шел, - он ни за что на свете не прибавит шагу».
Мы к этому совершенно верному замечанию насчет манеры ходить, составляющей, впрочем, особенность таджиков, укажем еще на другую их особенность: ни один таджик никогда не станет ходить по комнате из угла в угол, как делаем это мы, будучи взволнованы, обдумывая что-нибудь, или просто от нечего делать. Во всех подобных случаях таджик сядет и будет сидеть час или два без движения, и только при сильном волнении по временам хвататься за грудь.
Теперь, по заданной нами программе, следовало бы рассмотреть таджика как ученого, но мы считаем более удобным отнести эту рубрику к концу очерка таджиков; а теперь обратимся к характеру таджика, к его положению в обществе и в семействе и к отношениям его к другим народностям, живущим в округе.
Деспотизм управителей Самарканда, система шпионства, введенная во всей Средней Азии, а следовательно, существовавшая и в Заравшанском округе, произвол людей военных, чиновных и особенно полицейских, и беспощадная казнь всякого, на кого сделан донос, - все это сильнее всего давало себя чувствовать горожанам и жителям ближайших к городу деревень, т. е. отражалось на таджиках по преимуществу.
Совокупность всех этих давлений резко повлияла на склад характера таджиков, на их честность, нравственность, понятие об обязанностях, на любовь к жизни, на их семейную и общественную жизнь и т. п. Система такого давящего управления, веками действуя в одном направлении, выработала из таджика личность безотчетно скрытную, подозрительную до болезненности, дрожащую перед властями и влиятельными людьми, хвастливую, склонную к обману на каждом шагу, и притом какому-то детскому обману.
Если русский по какому-либо делу разговорится с таджиком и спросит: не может ли он, например, рассказать ему сказку, до которых таджики охотники, то он поклянется, что не только сам не знает ни одной сказки, но никогда, ни от кого не слыхал их, и даже не может указать на знающего сказки.
Но когда этот же самый таджик познакомился с русским покороче, убедился, что его расспрашивают без всякой задней мысли, а так себе, по их выражению, «для забавы», и он видит, что ему дают чай, да еще с сахаром, тогда он выскажется вполне, к сказкам прибавит кучу анекдотов, поверьев, и даже расскажет то, что слушателю вовсе не интересно.
Но конец концов всегда один: знакомый таджик зачастит ходить, будет приводить своих приятелей, рекомендовать их с самой хорошей стороны, сам станет угощать их чаем, советовать им брать побольше сахару и прятать его в карманы, жаловаться на казиев, полицейских и просить себе или своему приятелю хлебное местечко. Имея тамыром (приятелем) русского или туземца, но занимающего видное место, таджик хвастает этим перед своими знакомыми и приводит своих приятелей к тамыру собственно для того, чтобы убедить их, что он хорошо им принимается.
В чайных, на базарах, на гуляньях он с чувством собственного достоинства громко будет рассказывать окружающим его, и не всегда даже ему знакомым, как он запросто в этот день пришел к своему высокопоставленному другу, как тот бросился к нему навстречу, начал его обнимать и не знал, где бы усадить его, чем бы получше угостить.
Прощаясь же, он очень упрашивал почаще к нему заходить. Окружающие слушают рассказчика с завистью; в их глазах он становится лицом, которого расположение следует заискивать и знакомство с которым становится делом хорошим, пожалуй - и прибыльным. Рассказчик дает пищу толкам и пересудам, его начинают метить на вакантное место и проч.
Вы идете по базару, вас окружает толпа; с криком, с подталкиванием протискивается заметивший вас ваш тамыр, протягивает вам обе руки, захватывает ими вашу, и вы чувствуете, что он нарочно дольше удерживает ее в своих.
Это он делает не без цели; он потом будет говорить: «Видели, как обрадовался мне тюря, как он сжал мне руки и не выпускал их, не хотел меня отпустить от себя?» Сказав вам два-три слова, таджик-приятель объявляет вам, что у него много дела и что он, вследствие этого, дольше не может оставаться с вами.
Эта фраза произносится громко и служит для окружающих неопровержимым фактом, что он с русским тюрей находится на короткой, приятельской ноге; иначе он должен был бы ждать от тюри позволения уйти. Таджик льстив и никогда не преминет воспользоваться удобным случаем, чтобы наговорить кучу комплиментов.
Он говорит их или прямо, что называется, в глаза слушателю, или обращаясь к посторонним, присутствующим, выражается в третьем лице о том, про кого он говорит. Любовь таджиков к комплиментам и особенно к вычурным сравнениям, гиперболам и проч. весьма замечательна. Солоно иной раз приходится нашим переводчикам.
Нахальство и ложь таджика, как и вообще среднеазиатца, переходят все мыслимые границы, когда он является свидетелем из-за корысти, подкупленным. Следователь уличит его в одном несправедливом показании; он, взамен его, выставит десять таких же ложных показаний, и если следователь или вообще разбирающий дело будет настолько опытен, что постарается с помощью других свидетелей, различными сопоставлениями фактов и сторон дела доказать, что и эти десять показаний тоже неверны, то он выдвинет целую батарею новых, примет присягу в неподложности их и проч.
Ложный свидетель будет извертываться, путать все дело до тех пор, пока не выяснится, что он подкуплен, и зачастую за двадцать, за сорок копеек. Как только убедился он, что разбирающему дело известно о его подкупе, он спокойно сам сознается в том и даже объявит, что он бишара, не имеет на что купить себе лепешку, а потому хотел ложным свидетельством заработать немного денег.
На ложных свидетелей большинство туземцев смотрят как на своего рода промышленников, желающих трудом зарабатывать хлеб. На них не показывают пальцами их товарищи. Они торговцы - и больше ничего! Жизнь ближнего таджика (то же следует сказать и о других народцах округа) ставят туземцы ни во что. Убить человека, а потом мучиться угрызениями совести - немыслимо для всех таджиков вообще. Точно так же, таджики и на убийцу не смотрят как на человека, унизившего себя этим поступком.
Зарезать барана, зарезать человека - для них все равно. Без нужды никто не станет резать барана, следовательно, тем более человека, - так рассуждают среднеазиатцы. Палач, на руках которого при беках не высыхала кровь, пользовался от всех почетом и все считали за честь держать эти руки в своих руках.
Вид постоянной резни, бывшей при эмирском правлении, вид крови, трупов с перерезанными горлами до того приучил таджиков к насильственной смерти, так это сделал необходимым в их глазах, что они потеряли всякое поползновение к борьбе за жизнь; для таджика борьба немыслима, когда раз уже стало ему известно, что его зарежут. Никто, кроме разве диких американских воинов апахов или японцев, не расстается так спокойно с жизнию, как среднеазиатец.
Мы видели приговоренных к смерти и не замечали в их лице ни тоски, ни страха, ничего такого, что выражало бы желание избавиться от приговора; полное равнодушие, совершенная покорность постигшему - вот что отпечатлевается на лице приговоренного.
Но этот стоицизм, это пренебрежение к жизни не есть следствие глубокой веры в обещания Магомета, не есть продукт мусульманства, а давнего гнета, привычки видеть убийства, насильственную смерть вокруг себя в течение многих лет; это отсутствие мысли и невозможность ее зарождения при среднеазиатском управлении, мысли о том, что человек владеет своею жизнию и что никто не имеет права отнимать ее у него.
Пытки и истязания, которыми так щедро угощали правоверных их правители, притупили у них чувство, образовали сильную волю, научили скрывать в самих себя мучения физической боли: к чему их обнаруживать, когда известно, что окружающие могут только смеяться над страдающими, но не сочувствовать им!
Мы видели раненых, изувеченных язвами; один взгляд на раны и язвы этих несчастных леденил чувства европейцев. Но больные относились к своим ранам и язвам, как фельдшера на перевязочном пункте относятся к ранам жертв человеческого самодурства - войны.
Они бесстрастно ощупывали разможженные свои руки и ноги, грубо разворачивали раны и говорили: «Не заживет!» Ни стона, ни признака страдания не написано было на их лицах. Одно только можно подметить на лицах таких несчастных: это злость на что-то вообще, но ни на что в частности.
То, что сделало таджика легко смотрящим на свою жизнь, терпеливо переносящим физическую боль и устранило от него душевные страдания, то самое образовало из него труса, не способного сознательно хладнокровно смотреть в лицо смерти, когда есть выбор: оставаться на месте или бежать подальше от опасности.
Пример наших войн в Средней Азии достаточно убеждает нас, что таджик трус. Трусом его обзывают и узбеки, в сущности такие же трусы. Название «сарт», которое узбеки презрительно бросают в таджика, объясняется ими как равнозначущее с словом «баба».
Сами таджики говорят про себя следующее: «Мы не любим войну, мы имеем дома, землю, лавки; мы работаем и можем быть сыты своими трудами. Война нас разоряет. Узбеки - дело другое! Они тогда только и сыты, когда ведут войну; война делает бедного богатым, и обратно.
Наконец, мы не знаем: за что нам должно драться с другими?» Политика, подобно войне, мало занимает таджика, если результаты ее не могут отражаться на его благосостоянии; так же точно он мало следит и за административными переменами. Для него все равно: кто бы им ни управлял, лишь бы его материальные выгоды не страдали.
Вот почему купцы, ремесленники и прочие производители-таджики всегда будут на стороне русских; они уже узнали, что под русскою властью они более гарантированы от притеснений, разных несправедливых поборов, вообще от всего, что так или иначе может влиять на материальную сторону их быта. Духовные же из таджиков, тоже в силу своих материальных выгод, всегда противодействовали и будут впредь противодействовать русским.
Таджики так привыкли к тому, чтобы над ними властвовали пришлые, так часто переходили из города в город, из одной провинции Средней Азии в другую, что они считают себя каким-то наносным элементом, оторванным от почвы, бывшей когда-то их отечеством; то место, на котором зарыт прах их предков, имеет такую же цену в их глазах, как и то, где зарыты их кровные враги. Отечество - непонятно таджику как идея отвлеченная.
Он будет защищать свой дом, землю, капитал, может быть, даже жену и детей, от разграбления неприятелем; но узнав, что неприятель не имеет желания его грабить как частного человека, что дело идет о признании новой власти, он спокойно подчиняется новому правлению и обращается к своим прежним занятиям.
Может быть, таджик, спокойно, безучастно относящийся к перемене своих покорителей, интересуется их верой, и разница в вере может побудить его на борьбу, борьбу религиозную? У нас нет ни одного факта, на основании которого можно было бы решить этот вопрос утвердительно.
Отвлеченная идея, таджик, борьба - это все несовместимые понятия. К чему бороться таджику из-за религии, когда строгость постановлений ему в тягость, когда они как милость приняли от русских уничтожение раисов, когда он не уважает - в душе, разумеется, - свое духовенство? А по его понятию духовенство и религия - синонимы.
Нет, таджик не станет терять время и труд на то, что не приносит очевидной, материальной пользы. Мы говорим все это о массе, занятой полезным делом, а не о духовенстве, живущем трудами других, и не о той незначительной части таджиков, которые, с занятием русскими края, потеряли свое выгодное, административное положение.
Игра, пари сильно увлекают таджиков. В каждом городе Заравшанского округа есть особые дома и переулки, куда собираются таджики для игры. В домах играют преимущественно по ночам, а в переулках - днем. Игроки иногда проигрывают все; они играют с большим азартом: деньги, одежда, домашний скот, даже жена, сестра, дочь, сын - все идет на ставку. В игорных домах и местах воспитываются разбойники и воры. Играют в карты, кости, чет и нечет и в другие игры.
В этих же домах пьют арак, покупаемый у евреев, местное вино, бузу и отравляются курением кукнара, банга и тому подобным. Впрочем, для систематического отравления курением и напитками существуют особые заведения. Около игорных домов находятся публичные дома, дома бачей. 
Вообще, около них сосредоточиваются подонки общества. Игорные места и дома служат притоном не одним малосостоятельным, но и богачам; однако играют по преимуществу молодые из богатых. Нам не известен ни один богатый игрок, который был бы пожилых лет.
Из бедных же, кажется, чем старее, тем он более завзятый игрок. В игорных домах и на игорных местах можно встретить массу зевак, которые, так сказать, только выжидают удобного момента, чтобы самим наброситься на игру, поставить свою деньгу на карту.
Такие присутствующие иногда держат пари за кого-нибудь из играющих и, проигравшись на пари в пух и прах, сами начинают играть. До чета и нечета некоторые из таджиков и вообще из среднеазиатцев до того пристращаются, что не могут пробыть минуты, чтобы не играть в эту игру самим с собою.
Нам приходилось иметь дело с такими субъектами, по следственным делам. Сидя при допросе, они то и дело перебрасывают небольшие камешки из одной руки в другую и быстро сосчитывают, что вышло: чет или нечет? Они точно помешанные: на вопросы отвечают невпопад, потому что не слушают ничего, занимаясь игрой.
В числе игр мы помещаем и кулачные бои, так как при них азартно держатся пари за одну или другую из участвующих в бою сторон. Вдаваться в подробности относительно кулачных боев мы не будем; скажем только, что самые большие кулачные бои бывают на Новый год в Самарканде в Ходжа-Ахрарском предместье, а в Катты-Кургане - около арыка Нарупая. Вначале дерутся ногами, потом в ход пускаются кулаки, наконец - камни и палки. Побежденных обирают догола и исколачивают до полусмерти.
Зрители, как мы сказали, держат пари за сторону или за бойца. Больше других в таких боях отличаются татары (выходцы из России) и узбеки. Для пари таджики (то же следует сказать и о других народцах округа) держат в клетках перепелов и куропаток, и весною, во время спаривания, спускают их для боя.
Для той же цели служат петухи и верблюды. Пари держится всегда партией на партию. Пари, и притом самые оживленные, держатся на бачей и борцов. Бачи-плясуны выжимают из своих поклонников сравнительно большие деньги; из-за них спорящие готовы драться на ножах.
К победителю при борьбе подскакивает каждый из державших за него пари или вообще его сторонник, охватывает его обеими руками и вместе с ним подпрыгивает. При шахматных пари (в шахматы играют публично) каждый из держащих пари имеет право предлагать свой ход, который вслух обсуживается другими.
Удачный ход или промах противников вызывают взрывы хохота, крики удовольствия, остроты, за которыми нередко следуют потасовки с противной стороны. По мусульманскому праву, мусульмане все равны в гражданском отношении.
Но мы вовсе не желаем следить за мусульманами Заравшанского округа по их книгам. Мы пишем то, что есть, а не то, что должно быть. Таджики делятся на духовных и светских. Духовное звание или приобретается рождением (ходжи и сеиды) или должностью (казии, муллы, имамы, ишаны и проч.).
Как те, так и другие ставят себя выше всех остальных таджиков; они записные ханжи и имеют значительное влияние на общественное мнение. Представители их держат в своих руках остальных своих сотоварищей, знакомятся только с богатыми купцами или важными должностными лицами и выказывают полнейшее презрение к мелким торговцам, рабочим и небогатым земледельцам, которые за их грубое обращение платят им наружным почтением, унижением себя в глазах таких важных особ, и насмешками или сплетнями за глаза.
Светская часть таджикского населения имеет своими представителями богатых купцов и землевладельцев. Влияние этих представителей на массу опирается на более существенное, нежели влияние духовенства: на деньги. Ремесленники, мелкие торгаши и земледельцы всегда находятся в зависимости от капитала.
Редкий из них не обязан своим существованием значительному купцу: они или продают свою работу через посредство их, или получают от них в долг деньги для ее производства, выплачивая этот долг сработанным товаром, или же, пользуясь словом богача как рекомендацией, они работают для купцов второй руки. От купцов же в большинстве случаев получают деньги также и мелкие землевладельцы на расходы по земледелию.
Если еще прибавить, что многие богатые из купцов делают в известные праздники угощение народу, томаши, то станет очевидным для тех, кто хотя немного знаком с среднеазиатским населением, что первостепенное купечество известно массе, пользуется ее расположением, а вследствие этого, купечество имеет и значительное влияние на весь народ; так как в среде народа всегда находится много личностей, интересы которых тесно связаны с интересами купечества, то, следовательно, всегда есть и их агенты.
Весьма трудно проследить скрытную, но сильную борьбу купечества с духовенством, борьбу движения с застоем. А между тем борьба эта была и есть даже ныне. Если до 1864 года она имела исходной своей точкой одно влияние на массу, ради почета и надела по сборам податей, то с этого года в эту борьбу вошло устранение войны с русскими.
И, как известно, голос купцов не всегда заглушался криком мулл. Каждая из этих партий защищала и защищает в такой борьбе свои денежные интересы. Выгоды купеческой партии идут в разрез с выгодами партии духовных.
До занятия нами Заравшанского округа народ стоял за купечество, а люди служилые (не всегда, впрочем) - за духовенство. В этой борьбе купечеству необходимо было вести дело свое очень и очень осторожно: они играли с огнем; противники их, прикрываясь религиею, основывали свои доказательства в пользу войны с русскими на указаниях Корана, и могли всякого открыто идущего против их мнений уличить в измене религии, в переходе на сторону кяфиров.
Но в купеческой партии сосредоточивалась вся интеллигенция Средней Азии и все капиталы, что много уравновешивало силы боровшихся. С занятием округа русскими, борьба между купечеством и духовенством далеко не прекратилась, а напротив, приобрела большую энергию. Но теперь перевес видимо на стороне купцов.
Духовенство шипит, изливает всю желчь на русских, но может этим заниматься, так сказать, келейно, в ограниченном кружке. Народ им не доверяет и в большинстве случаев рад-радехонек, что с приходом русских может на них меньше тратиться.
Дети богатых купцов и духовных редко когда переменяют профессию своих отцов. Дети же незначительных купцов, ремесленников и земледельцев при первом удобном случае, при достаточности материальных средств и возможности получить образование в медресе, выходят или муллами, или муфтиями и мирзами [вот почему мы придаем большое значение зачатку доброго дела: устройству в Самарканде русскими школы для туземцев, где совершенно устранено влияние духовенства].
Высшее духовенство и купечество, вместе с должностными лицами: амлякдарами, зякетчами, курбашами, аминами и проч., составляют аристократию округа. Знакомство аристократия ведет только со своим кругом, разбиваясь все-таки на много кружков.
Народ аристократию знает, приходит к ней в дома по делам, на званые томаши, хвастает в своей среде знакомством с аристократией, но в своих домах ее не видит. Разве нечаянно какой-нибудь важный духовный или богатый купец заедет на минутку к обыкновенному смертному; и тогда осчастливленный таким посещением таджик долго-долго будет всем рассказывать про знаменитое посещение и про любезности, которые ему говорила «особа», хотя эта особа, ради сохранения своей важности, почти все время глубокомысленно молчала, в любезностях же рассыпался сам осчастливленный хозяин.
Соседи с завистью узнают о приезде особы, сбегаются во двор к счастливцу, но взойти в комнату, где особа сидит, было бы чересчур невежливо. Поэтому они и ограничиваются только тем, что, сложив накрест руки на груди, подходят к дверям комнаты, занятой особой, и, кланяясь в пояс, произносят: «Ассалям-алей-кум».
На это особа делает чуть заметный кивок головою и отвечает: «Алей-кум-ассалям». Получив ответ, таджик не разгибаясь пятится назад и входит в толпу. Посидев немного, особа уходит. С надутой важностью, медленным шагом он подходит к своей лошади, среди безмолвной толпы, пораженной его величием.
Все кланяются ему низкими поклонами, хватаясь обеими руками за живот, как требует среднеазиатский этикет. Особа осматривает присутствующих… Вдруг ему почему-нибудь захотелось обратить на одного из среды их свое внимание; он делает ему кивок головой и протягивает руку.
Почтенный такою явною, публично выраженною благосклонностью, точно ужаленный, вырывается из толпы, сгибается в три погибели, протягивает обе руки вперед, схватывает ими руку особы, прикладывает ее к губам и ко лбу и держит у лба некоторое время. Потом оставив руку особы, он шепчет молитву и не разгибаясь пятится в толпу. Окружающие, вся толпа, смотрят на эту сцену с умилением, а осчастливленного, когда он втиснется в толпу, непременно двое или трое потреплют по спине.
Особа подходит к лошади и хочет на нее садиться. Все бросаются к ней: одни поддерживают его под руки, другие держат стремя и вкладывают в него ногу. Хозяин же левой рукой держит лошадь под уздцы, а правой - помогает особе сесть на лошадь.
Гость на лошади.
Если он первостатейная особа, то хозяин и многие из присутствующих следуют за его лошадью и по сторонам пешком, и провожают таким образом почетного гостя до его дома. В противном случае проводы оканчиваются у угла квартала или даже в конце переулка того дома, который был посещен особою. Этикет таджикский не позволяет важному лицу ехать по городу без сопровождения пеших служителей, скороходов. Если лицо имеет палку, то ее несет главный скороход.
Когда высокий гость едет по улице, на крышах домов стоят и отвешивают поклоны все желающие в свою очередь быть когда-нибудь осчастливленными. В щели дверей, заборов, ворот смотрит не одна пара черных глаз таджичек. Особа проехала, но квартал все еще находится в волнении, томашится.
Идут россказни, подробно передается, что гость говорил, на кого обратил внимание и проч. Каждый уверяет, что он именно смотря на него больше нагнул голову, делая поклон всем, причем даже улыбнулся, иные не нахвалятся его объемистой чалмой, уверяют, что только праведные могут иметь такой важный вид, каким Аллах одарил особу.
Женщины-соседки бегут к жене взысканного милостями особы, засыпают ее вопросами, расспрашивают: что она подсмотрела особенного в важном лице и тому подобное; сообщают друг дружке, как было бы приятно быть женой такого лица, причем высказывается, что жена подобного почетного правоверного не может носить ничего другого как канаус и материю фаренге. Только и слышатся возгласы да вздохи: «Хаир, хай!..»
Сыновья аристократов составляют цвет молодежи округа: они законодатели мод, дают реноме лавкам, чайным, парикмахерам, бачам и проч. и проч. Они тратят отцовские деньги и делают долги. Им верят в долг не меньше, чем прежде верили деткам европейских аристократов, тузов.
Все их знают, все готовы им услужить, разумеется, в надежде около них поживиться. Они играют в разные игры, пьют, ухаживают за чужими бачами и имеют на содержании своих. Красотою своих бачей и искусной их пляской они гордятся между собою. Отбить у других, переманить к себе какого-нибудь известного бачу составляет шик.
Все разговоры этих аристократов вертятся на похождениях бачей; они хвастаются победой над известным мальчиком-танцором, точно так же, как европейская избалованная и богатая молодежь известного закала хвастается своими победами над знаменитыми танцовщицами.
Сплетни про ночные похождения бачей составляют любимую тему их разговоров, и только изредка, мимоходом, в него входят сплетни про женщин. На таких сынков с завистью смотрят сыновья небогатых и незнатных таджиков, а подчас — и узбеков, которым не по средствам тянуться за ними.
Но они все-таки тянутся; отцы бьют их за трату денег, за долги и стараются как можно скорее женить, отделить от себя. Каждый молодой таджик - не аристократ заискивает расположение аристократа, старается втереться в его кружок, а бачи из кожи вон лезут, чтобы только приглянуться аристократику.
В праздничные и базарные дни часто можно встретить идущими по самаркандской площади или по базарным его улицам партию молодых аристократов - таджиков. В такой толпе всегда есть бача, разодетый в пух и прах. Он гордо выступает, делает глазки направо и налево и ведет своих спутников - поклонников куда сам хочет, приказывает им покупать себе лакомства и бросает их народу. Бесцеремонно берет он у своих обожателей деньги и также кидает в толпу.
За такие поступки толпа восхваляет его, со всех сторон сыплятся на него комплименты; его глаза сравниваются со звездами, поцелуй с жарким дыханием жгучего мекского ветра. Бача и его обожатели, слушая эти комплименты, находятся на верху блаженства, ощущают еще больший прилив гордости и тщеславного самодовольства, толкают простолюдинов и не дают спуска людям почетным.
На их головах наверчены цветные, яркие, большие чалмы, на плечах их по нескольку шелковых или полушелковых халатов. Кушаки - или в серебряных с бирюзой бляхах, или из кашемировых шалей. Сапоги с зелеными каблуками.
Навстречу одной из таких партий идет другая. Тут уже приходится обеим партиям раскошеливаться. Уступить одной партии перед другой в щедрости к своим бачам - значило бы опозориться, сделаться предметом насмешки для всего города, никуда не показываться в течение недели или месяца.
Хитрый, опытный бача пользуется подобным случаем; он делается необыкновенно нежным к своим обожателям, восхваляет их красоту и щедрость и подводит к лавкам. Подходят обе встретившиеся партии. Бачи начинают смотреть наряды, чалмы, халаты и тому подобное.
Один из них говорит другому: «Эта чалма очень бы шла к твоему лицу, но у тебя, кажется, такой нет». - «Да, это правда, - отвечает пылкий поклонник, - у него такой чалмы еще нет; но душа моих желаний, цветок Могамедова рая не может не иметь чалмы, которая идет к его красоте». Чалма куплена.
Тоже проделывает и другой бача, и так далее. Народ толпится вокруг этих двух партий, восхваляет щедрость молодых людей, говорит стихи, часто экспромтом (отдельная личность, разумеется) отпускает самые пошлые сальности, весьма сочувственно принимаемые в подобных случаях.
Но не всегда так мирно обходится встреча одной партии среднеазиатских ловеласов с другой. Если бачи встретившихся партий почему-либо в ссоре (а они могут быть в ссоре между прочим оттого, что обоим бы им хотелось быть на содержании у одного и того же лица, или один перебил у другого выгодного содержателя), - то бачи встретившихся партий начинают бранить друг друга самыми оскорбительными в данном случае, не подлежащими печати прозвищами, ругательствами, плюются и даже порываются вступить в рукопашную.
Обожатели их тоже начинают ругаться. Драка при подобных столкновениях почти всегда неизбежна. Праздник, томаша - для всех, и для бедных и для богатых, для знатных и для черни, одинаково любезна; все с одинаковым нетерпением поджидают праздника. К годовым праздникам каждый таджик, будь он старик или мальчик, непременно купит себе какую-нибудь обнову для своего туалета; в крайнем случае - застежку, но все же купит что-нибудь. А чуть позволяют средства, он обновляет и весь туалет.
Опишем праздничный день:
Утром, часов в 7 таджик начинает одеваться. Окатившись холодной водой, он надевает чистое белье, сурмит брови, подводит глаза. Жена или сестра помогают ему одеваться, прикрашиваться. Халат, пояс не так сильно занимают таджика, как чалма.
Он повязывает ее перед зеркалом, переменяет повязку несколько раз; советуется с женой или сестрой по нескольку раз: к лицу ли ему такая-то повязка чалмы, и только убедившись, что чалма навернута на голову совершенно к лицу, он выходит из дому.
По улицам он идет, закинув голову кверху (мы говорим о таком таджике, который купил к празднику весь новый туалет), причем сильно размахивает руками, но шаги делает маленькие и идет медленно, что делает походку его неестественной и смешной.
Встречая знакомых, хуже его одетых, он не узнает их и проходит мимо. Дороги он никому не уступает, почему то и дело сталкивается с проходящими. Выйдя из переулка на площадь, наш гуляющий таджик напускает на себя еще больше спеси, если только это возможно.
Он заходит к знакомому купцу в лавку, садится в ней и посылает за чаем в чайную. Чай принесен. Таджик пьет его, презрительно посматривая на проходящих. Халат у него полуспущен с плеч, видна белая рубашка.
Время от времени он снимает чалму, потряхивает тюбетейку над головой и опахивается рубашкой, как веером: это все делается для того, чтобы показать проходящим, что он не в меру выпил чаю и чувствует необыкновенную жару. Если в это же время в лавку войдут старые, уважаемые лица, он непременно выставит ногу и будет ею шевелить - неуважение полнейшее! Подобный поступок может, по таджикскому этикету, позволить себе только старший перед младшим.
Проходящие рассматривают наряд нашего гуляки, толкуют о достатках владетеля подобного костюма, перебирают шикующего по косточкам, одним словом, обращают на него внимание, чего и добивается каждый таджик. Посидев достаточно долго в одной лавке, таджик переходит в другую, где повторяется то же самое.
Так же точно, с несущественными изменениями, поступают и все купившие себе обнову, т. е. все достаточные люди из таджиков. Уже под вечер, выпив не одну дюжину чашек чая, вдоволь натешив свое самолюбие, намозолив своею особою глаза всем, вызвав достаточно зависти, показавший себя таджик идет домой.
Дома, вертясь в своем наряде перед женой или сестрой, он, с мелочною подробностью и с огромными прибавлениями против действительности, рассказывает им: как он шел по улице, по площади, сидел в лавке, сколько выпил чаю с сахаром (хотя, может быть, пил и без сахару), как прохожие удивлялись ему, костюму его и важному виду, как он известному лицу за то, что тот не дал ему дороги, наговорил дерзостей и заставил при всех его извиняться перед собой и проч.
Жена только успевает делать возгласы: «Хаир! хаир!» и временами прибавлять: «Да я всегда была уверена, что ты знаешь, как себя держать; ты не похож на своих соседей». А выслушав все от мужа, она спешит к соседке, чтобы с прикрасами передать ей невероятно замечательные похождения своего мужа. И долго после этого события ни муж, ни жена не дают никому покоя своими рассказами, а им другие о том же предмете.
Наряд, одежда в таджикской среде играет весьма важную роль, служит оценкой деятельности, положения в обществе. Таджик по платью встречает, по платью же и провожает. Кто всегда одевался хорошо, щеголял своим платьем, и вдруг появился на гулянье в старом, тот вызовет на счет себя со стороны его знающих или только видевших его хотя бы один раз самые щекотливые замечания и пересуды. Сейчас же пойдут предположения о его мотовстве, игре в карты, пьянстве и проч.
Предположение переходит в уверенность, с прибавлением сомнения о достоинстве его как мусульманина: «Пока он был добрым правоверным, до тех пор пророк был щедр к нему, не лишал его богатства, предохранял от пороков», - говорят досужие языки.
Вот почему таджик будет отказывать себе в пище, в поправке своего жилища, но постарается появляться в людном месте в праздничные дни в обнове, одетым не хуже того, как его привыкли обыкновенно в такие дни видеть. В будний день, за малыми исключениями, таджик ходит в отрепьях.
Семейная жизнь таджика почти во всем сходна с семейной жизнью остальных народцев Заравшанского округа, исключая евреев; потому мы описание ее, а по той же причине и описание обычаев, намерены изложить, познакомив предварительно со всеми племенами округа.
Теперь же скажем несколько слов об отношениях таджиков округа к остальным его народностям. На словах узбеки пренебрегают таджиками, а некоторые их роды хвастаются тем, что они не отдают своих дочерей замуж за таджиков.
Таджики же с улыбкой относятся к тому, что узбеки смотрят на них свысока, и говорят: «Узбеки без нас жить не могут, а потому мы их держим в руках — они варвары, неучи, даже сами за себя думать не могут. Мы им даем одежду, учим что и с чем лучше есть, как прилично одеваться, обучаем их в махтуб-хана, в медресе, даем им казиев, мулл, святых [таджики полагают, что святым может быть только человек таджикской народности], учим их мастерствам и снабжаем их всякими товарами.
Правда, в междуусобное, военное время узбеки нас бьют и грабят; но когда все успокоится, мы свои убытки умеем вернуть. Узбек очень прост», - так всегда почти заканчивают таджики. Число таджиков в округе - свыше 38.000 душ обоего пола.

Источник:
А. Д. Гребенкин. «Таджики». Сборник, изданный по поводу Политехнической выставки. Выпуск второй. Статьи по этнографии, технике, сельскому хозяйству и естественной истории. - М., 1872.