Путешествие по долине реки Ванч. 

  «Любимая, под вечер,
     Ты вспомни обо мне.
     Пойди тогда на ветер
     К Варзобу и к луне.
     Дыши, мой друг, легко там,
    Не плачь, что ты одна,
   Не думай, что заботам
  Навек ты отдана.
 Придумывай такие
 Хорошие слова,
Чтоб у меня, в России,
 Кружилась голова»

Павел Лукницкий. «Племя достойных». 1941 год.

Река Ванч - большой приток Пянджа, вытекающий из ледника Географического общества и других примыкающих к нему ледников. Мне привелось посетить долину Ванча четыре раза - последний раз в 1952 году, а до этого трижды в первых моих экспедиционных странствиях по Памиру, когда Ванч еще причислялся к Дарвазу, входил в Кала-и-Хумбский район и когда в этой долине еще не существовало ни одного колхоза, а истоки реки были пройдены только немногими первыми их исследователями.
Долина Ванча, ограниченная Дарвазским и Язгулемским хребтами, в наши дни - один из наиболее плодородных районов Горно-Бадахшанской автономной области. В административном отношении этот район (созданный в 1937 году) охватывает и всю тесную, доныне
В 1930 году я еще видел в административном центре Ванча, кишлаке Рохарв, остатки цитадели феодализма - старинной крепости Кала-и-Ванч, посещенной в 1905 году и позднее подробно описанной Д. И. Мушкетовым.

Эта крепость, столица древних правителей Ванча - «ша», расположенная над мостом, за которым начинается тропа к перевалу Гушхон, запирала собой единственный в ту пору конный путь на Язгулем, в Рушан, на Памир. Она потеряла свое значение только тогда, когда головоломная тропинка по Пянджу была настолько улучшена русскими саперами, что по ней стало возможным проводить лошадей.
В наши дни от крепости не осталось и следа.
На ее месте стоят здания клуба, райкома партии, базы райпотребсоюза и метеорологической станции. В райцентре много организаций и учреждений, в том числе средняя школа имени Ленина (ставшая десятилеткой в 1943 году), редакция газеты «Хакикати Ванч» («Правда Ванча»), больница с хирургическим отделением и родильным домом, библиотека, столовая, магазины, кино, почтово-телеграфное отделение, радиоузел, электростанция, управление одной из постоянно работающих в высочайших горах над истоками Ванча геологических экспедиций.
Начальником партии в этой экспедиции работает мой старый памирский приятель, ныне горный директор II ранга, Е. Г. Андреев, до сих пор не боящийся ни арктического климата ледников, ни разреженного воздуха четырех- и пятикилометровой высоты.
Только изредка удается геологам спускаться с ледников к ожидающему их в верховьях Ванча автомобилю, чтоб приехать на несколько дней в районный центр Ванч, где высота над уровнем моря всего 1 800 метров, где климат великолепен, где в любом плодовом саду можно отдохнуть от ледяного дыхания ураганных ветров, от шелеста лавин, треска льда, грохота камнепадов...

Первый в средних широтах мира.

Куда бы, находясь в районном центре, ни обратить взор, всегда в ясный день увидишь снеговые вершины. Повернувшись лицом к низовьям реки, видишь горы Ку-и-бараси. Так называют ванчцы снеговые гребни Афганистана. Взглянув же на северо-восток, вдоль долины, туда, где верховья реки, над темнеющими вдали бесчисленными зубцами различишь в небесах бледные, призрачно-белеющие пятна. Они не похожи на облака, они скорее похожи на легкое бесцветное пламя. Местные жители называют их Ку-и-кашола-ях.
В 1952 году секретарь Ванчского райкома партии, местный житель Аскарбаев, перевел мне это название словами: «Горы Ледяная завеса». И добавил: «А еще точнее: «Горы нависающих льдов».
Но людьми, не знавшими местного языка, это название в старину было произнесено, как Кашал-аяк, в таком начертании перешло к географам и стало с тех пор общепринятым.
На листах десятиверстной карты, напечатанных в 1925 и 1927 годах, в верховьях Ванча значился кишлак Ванван, в десяти верстах выше - кишлак Пой-Мазар, и этим кишлаком кончался мир: на три стороны света отсюда начинались фантастика, белое пятно, много тысяч квадратных километров территории, никем не исследованной.
Там, наугад поставленные на карте, значились слова: «Пик Гармо», «Ледник Гармо», «бывший перевал Кашал-аяк» и «бывший перевал Танымас». Верховья других больших рек, расходящихся во все стороны света, тянулись от этого пятна неопределенными пунктирными линиями. На севере из этого пятна выдвигалась надпись: «ледник Федченко (Сель-Дара)».
Эти овеянные легендами названия попали на карту с тех пор, как в 1878 году энтомолог В. Ф. Ошанин сделал неожиданно для себя свое замечательное открытие. С группой казаков и местных киргизов он поднимался по реке Мук-су, впервые исследованной за два года перед тем участниками военной экспедиции Л. Ф. Костенко и топографом Жилиным и бегло описанной в 1877 году геологом И. В. Мушкетовым, видевшим ее с перевала Терс-Агар.

Ошанин продвинулся на юг дальше Жилина и на пути вдруг, как пишет он в своем сообщении «На верховьях Мук-су», «разглядел, что поперек долины проходит какой-то вал, который нигде не представлял значительного понижения, и я недоумевал, каким образом река не размыла этого, по-видимому, ничтожного препятствия. По мере того как мы подъезжали ближе, на темной поверхности этого вала стали выделяться белые блестящие пятна и в одном месте виднелось углубление, похожее на вход в пещеру.
Я был сильно заинтересован этим странным образованием и долго не мог понять, что бы это могло быть. Наконец, когда мы приблизились на какие-нибудь полверсты, дело разъяснилось. Перед нами был конец громадного ледника».
Изучая окрестные горы, гигантские обломки скал, покрывавших язык ледника, шестидесятиметровые обрывы обнаженного зеленоватого льда, Ошанин решил, что судить об истинной длине ледника он не может, но думает, что этот ледник не короче пятнадцати-двадцати километров, а значит, по мощности один из первых в Средней Азии.
Никакая фантазия не подсказала осторожному в своих выводах исследователю, что в действительности он открыл величайший в средних широтах мира ледник, истинные размеры которого были определены только пятьдесят лет спустя!
После неудавшейся попытки продолжать дальше путь с караваном В. Ф. Ошанин двинулся обратно по реке к урочищу Алтын-Мазар, и здесь старик киргиз рассказал путешественнику, что знает этот ледник, потому что в юности ходил туда охотиться на козлов. Что ледник тянется вверх верст на тридцать-сорок и что где-то в его верховьях существует перевал Кашал-аяк, которым в далекие прошлые времена изредка пользовались люди, ходившие в долину Ванча.
Увлеченный этим рассказом, В. Ф. Ошанин, взяв с собою двух спутников, вернулся к леднику, с трудом поднялся на его язык, но, не имея опыта восхождений по ледникам, вернулся вниз, справедливо впоследствии приравняв стремление изучать ледник без такого опыта к попытке «отправиться на тигра без всякого оружия».
И все же через тридцать один год нашелся смельчак, рискнувший без всякого опыта восхождения на ледники подняться на ледник Федченко и изучать его в поисках легендарного перевала Кашал-аяк. Таким смельчаком оказался топограф Н.И.Косиненко. С группой казаков верхами, перевалив в июне 1908 года перевал Терс-Агар, он по крутым зигзагам тропы спустился к Мук-су у Алтын-Мазара. Он так описывает свой путь:
«С перевала долина Муук-Су представляется громадным провалом, глубиной около трех тысяч футов, по дну которого разбегаются многочисленные рукава Муук-Су. Впереди за нею возвышаются три пика высотою не менее двадцати тысяч футов, более чем наполовину покрытых снегом. Здесь, южнее подошвы перевала Терс-Агар, имеется обширный тугай из тала, облепихи и шиповника с разбросанными по нему ветхими зимовками Алтын-Мазара.
В нем находятся пятнадцать кибиток киргизов, на лето откочевывающих на северный склон Терс-Агара. Они занимаются скотоводством и земледелием, и поэтому необходимое в поездке продовольствие у них достать возможно.

Летом здесь жарко, но зимою (декабрь - март) снег до пояса, хотя сама река льдом никогда не покрывается. Киргизы заверили меня, что далее пройти летом невозможно: в Сель-Даре (верховья Муук-Су), благодаря сильному таянию ледников, так много воды, что переправиться нельзя ни под каким видом, - такая попытка допустима только позднею осенью, когда таяние прекращается и вода в реках спадает до минимума.
«Дороги нет, вода глубока», - был один ответ киргизов на просьбу проводить хотя бы только до ледника Федченко. Пришлось до ледника произвести самому предварительную разведку, налегке, без вьюков, с трудом убедив одного престарелого киргиза, Махмет-куль-бая, сделать только попытку.
Широкая стремительная река действительно представляет серьезное препятствие. Она разбилась на множество рукавов на мелкокаменистом речном ложе шириною более двух верст. Прохождение, каждого рукава сопряжено с большою опасностью.
Оступись лошадь, и спасения почти нет, а оступиться легко, потому что течение непрерывно ворочает по дну большие камни. Махмет-куль-бай останавливался перед каждым таким рукавом, со слезами на глазах упрашивая вернуться, тем более, что вода прибывала с каждой минутой.
Тем не менее рекогносцировка была удачна: хотя с большим трудом, но по
ле полудня мы дошли до конечных морен ледника Федченко, из-под которых вырывается, обильная водою, мутная Сель-Дара; от русла ее конца моренному нагромождению не видать. Обратный путь пришлось уже карабкаться по скалистой почти козьей тропе правого берега реки вследствие большой прибыли воды.
После дневки рано утром 1 июля выступили с вьюками и проводниками по усеянному щебнем и гальками дну долины. Двигались быстрее - путь был уже знаком. Но на одном из рукавов шедший отдельно начальник отряда неожиданно попал на такое глубокое место, что погрузился с лошадью в ледяную воду.
Лошадь опрокинулась, и, отделившись от нее, разведчик был увлечен быстрым течением Сель-Дары. Совершенно изнемогший и почти теряющий сознание, он был вытащен из воды казаками и киргизами другого разведочного отряда (капитана Романовского и кн. Трубецкого), случайно шедшего в полуверсте сзади в этот единственный совместный переход.
Через час, под самым ледником Федченко, потерпевший аварию еще раз встретился со своими спасителями. Рукав Балянд-Киик, впадающий здесь в Сель-Дару, оказался вброд непроходимым и преградил дорогу к левому его берегу. Пришлось подниматься прямо вверх по отвратительной гальке и щебню конечной морены ледника Федченко.
Подъем на ледник крут и труден. Попытка пройти по левой боковой морене не удалась: «хаос» глыб и скал преградил нам дорогу. Пришлось заночевать под ледником. На следующий день снова двинулись по моренному нагромождению оконечности ледника, но по середине его ложа. Лошади скользили по обнажавшемуся от мелкого щебня льду и падали, с трудом поднимаясь. От острого щебня кровавые следы их ног обозначали наш путь.
Часа четыре мы шли, ведя в поводу своих лошадей и поднимаясь с одного гребня морены на другой. Верст через шесть с конечной морены ледника мы вступили на чистый лед, где можно было сесть на коней, хотя с ежеминутным риском кувыркнуться. Впереди расстилалась пустынная ледяная поверхность. Жутко было ступать по этой неведомой, никогда не знавшей человеческих следов области, где ожидало нас много опасностей, свойственных этому царству льда.
Все чаще и чаще наш путь преграждали ледяные трещины шириною от фута до сажени, но пока обходить их было легко. Затем снова пришлось двигаться между грядами морен и колоссальными ледяными пирамидами. Количество трещин так увеличилось, что на 25-й версте от бивака мы попали в целую сеть их, преградивших нам путь на все стороны, и едва удалось найти обратный выход - следы копыт на льду были почти незаметны.
Тогда свернули в правый боковой ледник, весь загроможденный моренами, но по бокам ложа которого на скалах зеленела трава. С большим трудом мы пересекли несколько мощных морен, прежде чем попали на этот ледник, и только к вечеру, после невыносимо трудного перехода, мы расположились на бивак, верстах в шести от слияния ледников, и простояли на нем целую неделю, за что и самый ледник получил название «Бивачного».
На биваке днем, благодаря таянию льда, - непрерывный треск и грохот от скатывающихся галек и щебня в ледниковые трещины и озера. У ледников не видно и следа древесной растительности, но, к счастью, предвидя отсутствие топлива, мы захватили с собой небольшие запасы его, дней на пять, при условии, что чай можно себе допустить только раз в день - во время варки пищи.
Отсюда был предпринят ряд разведок без проводника, для отыскания пути в долину Ванча. На другой день возобновили попытку пройти без вьюков к пер. Кашал-аяк левою стороною ледника Федченко, но верстах в десяти от Бивачного ледника опять целый лабиринт трещин преградил нам дорогу, причем одна лошадь едва не погибла, попав в трещину, - с трудом вытащив ее, вернулись на ночлег.
На следующий день отправились втроем налегке вверх по Бивачному леднику. Движение было очень трудным. Сначала двигались крутым щебнистым косогором правого берега ледника, прошли несколько грязных оползней, на которых люди и лошади сползали вниз вместе со щебнем...»
Косиненко описывает дальнейшие поиски перевала, страшную одышку и сердцебиение от высоты, падения лошадей в глубоком снегу, незатихающий гул и грохот от массовых каменистых и снежных обвалов, снежную пургу, ночевку на камне и рассвет, при котором он увидел под собою пропасть: «отвесные скалистые и снежные обрывы в глубочайшую котловину, а впереди, кроме гор, ничего не было видно. О спуске не могло быть и речи.
Был ли это перевал Кашал-аяк? - трудно сказать... Он не вполне соответствует положению своему на существующей карте. Солдаты назвали его перевалом Разведчиков. Итак, все возможные попытки найти путь в долину Ванча через этот «Ледовитый океан» потерпели неудачу. В общей сложности здесь по ледникам было сделано свыше полутораста верст...»
Косиненко вернулся обратно, к Балянд-Киику, затем другим путем проник на ледник Танымас, по которому продвигаться оказалось еще трудней, чем по леднику Федченко. Попытка пройти через Танымас в Язгулем также окончилась неудачей, и Косиненко спустился вниз по реке Танымас в Кудару, а отсюда прошел в верховья реки Бартанг.
С тех пор стало известно только, что ледник Федченко имеет не меньше тридцати километров в длину, что среди его притоков есть другой мощный ледник - Бивачный и что легендарный перевал, должно быть, «где-то там» действительно существует.
Но еще девятнадцать лет никто не вступал на этот ледник. И только в 1928 году оправдалось удивительное по своей научной проницательности предположение, высказанное русским ученым еще в 1885 году, на которое, к сожалению, никто в свое время не обратил внимания и которое было забыто позже.
Ученым, высказавшим это предположение, был Г. Е. Грумм-Гржимайло, который пытался, но не мог проникнуть в загадочную область с западной стороны. В своем докладе в общем собрании Русского географического общества 4 декабря 1885 года * замечательный ученый говорил:

* Опубликован в 1886 году под названием «Очерк припамирских стран» (оттиск из т. XXII «Известий Русского географического общества»).
«...В особенности любопытна северная часть этих нагорий, любопытна потому, что здесь мы должны предполагать громаднейшее поднятие, узел, от которого, как от центра, во все стороны разбегаются громадные кряжи неравной длины.
Этот узел у туземцев носит название Сель-тау, что значит «Ледяная гора». С нее то к северу, то к югу и к западу спускаются ледники, о грандиозных размерах которых мы можем судить только приблизительно. Северный из них назван В. Ф. Ошаниным ледником Федченко, повидимому, самый длинныйиз них и находится в полной связи с другим ледником, идущим на запад (выделено мной. - П. Л.) и, по-видимому, замкнутым между упомянутой выше Сель-тау и горой Узтерги, что значит в переводе «болит голова», «кружит голова», название, которое прямо указывает на замечательную высоту этой горы. И действительно, туземцы уверяли меня, что выше этой горы нет в мире другой влезть на нее невозможно».
Г. Е. Грумм-Гржимайло приводил слышанные им от горных таджиков утверждения, что от верховий долины Ванча существует трудный, но доступный человеку перевал, после которого, пройдя десять «ташей» по ледникам, можно достигнуть реки Сель-су.
«Таш» («камень») - это примерно восемь километров - мера длины, а река Сель-су (иначе Сель-Дара) есть верхний приток Мук-су. И только почти через полвека, в 1928 году, стало ясно, какая огромная научная ценность заключалась в высказывании Г. Е. Грумм-Гржимайло.
Участник Памирской экспедиции Академии наук 1928 года топограф И. Г. Дорофеев первый, вступив в верховья огромного неизвестного ледника и пройдя его до середины, установил, что находится на леднике Федченко и что, следовательно, этот ледник громаден.
И когда И. Г. Дорофеев исходил его во всех направлениях и первый прошел его весь - сверху донизу, то оказалось, что длина ледника превышает семьдесят километров. «По-видимому, самый длинный» ледник, по точным измерениям Р. Д. Забирова (1951 г.) имеющий 71,2 километра длины, оказался величайшим в средних широтах мира, которому уступают в длине даже все ледники Гималаев и Гиндукуша и за которым на втором месте стоит тянь-шаньский ледник Инылчек.
В период же древнего оледенения, по исследованиям Н. Л. Корженевского, изучавшего Мук-су еще в 1904 и в 1910 годах, а затем и в следующих годах, ледник Федченко достигал длины в сто семьдесят пять километров. Мощность его ледового тела, достигающего в наши дни семьсот метров (три четверти километра толщины!), в древние времена была не меньше километра.
Вспомним и сообщение Г. Е. Грумм-Гржимайло: «туземцы уверяли меня, что выше этой горы нет в мире другой... влезть на нее невозможно». Пик Сталина, открытый в этом районе, оказался высочайшим в СССР, и только утверждение, что влезть на него невозможно, было опровергнуто советским альпинистом Евгением Абалаковым, взявшим эту вершину 3 сентября 1933 года, и группой других советских альпинистов, повторивших восхождение на пик Сталина в 1937 году.

В Ванване и Пой-Мазаре.

Хлопотливое поручение - провести по всем пянджским оврингам, от Хорога до Ванча, основной караван ТКЭ - мне удалось выполнить. 26 сентября 1932 года на двенадцатый день мучительного пути все шестьдесят две лошади каравана с десятью караванщиками, все научные работники, ехавшие с караваном, художник Н. Г. Котов, фотограф В. Лебедев, завхоз экспедиции и несколько русских рабочих были благодари помощи, оказанной местным населением в пути на пянджских оврингах, благополучно приведены мною в Кала-и-Ванч.
В караване было много образцов горных пород, гербарий, зоологические коллекции, собранные в разных местах Памира, сотни непроявленных фотонегативов. Кроме того, была большая этнографическая коллекция, больше трехсот предметов материальной культуры горных таджиков, собранная мною в Вахане, Шугнане, Рушане; эту коллекцию позже, в Ленинграде, я сдал в Совет по изучению производительных сил Академии наук.
Словом, в большинстве вьюков каравана были результаты многомесячных работ центральной группы экспедиции. В труднейшем - для такого огромного каравана - пути по оврингам ни одна из лошадей не погибла, ни один вьюк не разбился, не утонул, не пропал. Только я один знал, каких сил и нервного напряжения это мне стоило!
В Кала-и-Ванче (Рохарве) я не задержался и на полдня: на своей усталой лошади выехал в верховья Ванча. Мне предстояло через ледопад Кашал-аяк подняться на ледник Федченко. В августе - сентябре 1932 года перевал Кашал-аяк (после открытия его в 1928 году снова не посещавшийся никем) стал вдруг «торной дорогой» Таджикской комплексной экспедиции. 
Этой «дорогою» должен был пройти и я для того, чтобы на леднике Федченко сомкнуть свой маршрут с маршрутом группы Н. П. Горбунова, которая, поднявшись на ледник с севера, искала подступы к высочайшему в Советском Союзе пику, в том году позже названному пиком Сталина.
Было условлено, что вместе с группой, которой я шел навстречу, мне, как ученому секретарю экспедиции, нужно будет участвовать в осмотре места, выбранного у борта ледника Федченко, для строительства высочайшей в мире гидро-гляцио-метеорологической обсерватории.
Перехожу к записям в моем путевом дневнике:
...27 сентября. Еще при солнце, проехав узкую осыпь, я достиг Ванвана - второго, верхнего Ванвана, ибо их, маленьких одноименных кишлачков, на Ванче два. Здесь, под громадным деревом, грецким орехом, наши: геолог А. А. Сауков со своими сотрудниками Голубевым и Каргиным; альпинист Коровин и переводчик Азиз, только что пришедшие за мною с ледника Федченко; художник П. Староносов, с которым я расстался в Вахане, и другие.
Я подъехал как раз в момент, когда дружно опустошался огромный котел супа. Прежде всего - взаимное фотографирование, потом сумбурные расспросы, а после супа я с Сауковым пошел через мост в самый верхний кишлак Ванча - Пой-Мазар, до которого отсюда километра полтора.
Сегодня в Пой-Мазар, в одно время со мной, с разных сторон явились: геолог Д. И. Щербаков с молодым геохимиком Н. В. Тагеевой и топограф-геодезист И. Г. Дорофеев со своим юным помощником, которого зовут Леней.
Встреча замечательная, сошлись, словно не на краю земли, а в городе, на одной квартире. Кстати, «квартиры» местных жителей здесь тоже замечательные: буквально избушки на курьих ножках, - свайные постройки, шалаши на высоких столбах, как в фильме «Чанг». Высоко от земли, между деревьями и на деревьях живут люди.
Не хватает только кремневых топоров, даже луки есть, из которых дети охотятся на птиц. Есть тут, конечно, и каменные жилища - это зимние обиталища людей, а шалаши на столбах - это, так сказать, летние «дачи». Это одно из самых далеких от культуры селений в Советском Союзе.
Усталость незаметна, хоть я и проехал сегодня километров шестьдесят пять. До полуночи - разговоры и чаепитие. Узнал все новости о последних открытиях на ледниках, об отрядах экспедиции там работающих. Сообщил все, что знаю сам.
Решили: для подъема на ледник Федченко я объединяюсь в одну группу с А. А. Сауковым и его помощниками, с Н. В. Тагеевой, а из своей группы приглашаю ботаника Л. Б. Ланину и завхоза (к которым завтра посылаю гонца с письмом в Рохарв). Поведут нас Коровин и Азиз. Выходим 30 сентября.
Ночью я с Сауковым вернулся в Ванван. 28 сентября. День — в Ванване. У нас Д. И. Щербаков. Вечером отправился с ним «в гости» в Пой-Мазар. Карабкались в темноте на береговой откос, сквозь кустарник. У костра разговоры до ночи. Возвращался ночью, один, и чуть не утонул в реке, выйдя по ошибке на старый, разрушенный мост и провалившись в воду... А потом «дома» сушился у костра и, пока все спали, делал долгие записи.
29 сентября. В Ванване, сборы. Скверное самочувствие, воспалены гланды, сильно простужен. Спать было очень холодно. Тучи, днем холодно даже в свитерах. Сегодня Щербаков, Дорофеев, весь пой-мазарский лагерь ушли вниз по Ванчу, «сдав» нам Надежду Викторовну Тагееву.
30 сентября. Ванван. Около полудня — всадники: Ланина, Каргин, завхоз и другие с двумя лошадьми, навьюченными продовольствием и снаряжением. Завхоз «забыл» привезти карту ледника Федченко, запас сухого спирта; кроме того, на последней ночевке, в Сетарге, забыл мешок с веревками и рюкзаками. Поразительная небрежность! Пришлось за этим мешком сейчас же послать караванщика. Без сухого спирта как-нибудь обойдемся: у Саукова есть немного бензина. По всем этим причинам выступление пришлось отложить до завтра.
Неожиданно с ледника Федченко явились два молодых альпиниста Гог и Птенчик, бодрые и веселые, - они посланы в Хорог и дальше - на месторождение ляпис-лазури. Дал им денег, двух лошадей с седлами, кучу советов, записку в Рохарв о продовольствии из моего каравана — и через два часа они отправились вниз по Ванчу.
Завтра выходим на ледник Географического общества и дальше — к легендарному ледопаду Кашал-аяк. О хорошем, настоящем исследователе. Но сначала я хочу рассказать, как легенда о Кашал-аяке рухнула. Ледник Федченко был открыт с северного конца.
Все позднейшие исследователи ледника направлялись к нему также либо с севера (от реки Мук-су), либо с востока (от реки Танымас). Кажется, никто из исследователей, кроме астронома Я. И. Беляева и сопровождавшего его геоморфолога П. И. Беседина, поднимавшихся по Ванчу в 1916 году и установивших в Пой-Мазаре астрономический пункт, не пытался искать подступы к леднику с юго-запада из ванчской долины. Горцы Ванча привыкли считать, что существующая над верховьями их реки таинственная область закрыта от них недоступною «Ледяною завесой». Они, были твердо убеждены, что человеку в наши времена пути сквозь эту «завесу» нет.
Правда, русский путешественник Кузнецов в своем труде «Дарвоз» передает рассказ ванчцев о том, что «лет сто пятьдесят назад управитель Ванча Шабос-Хан ходил через единственный здесь доступный перевал Кашал-аяк грабить киргизов, но с тех пор ледники значительно увеличились и теперь доступ к перевалу преграждается совершенно отвесным ледником».
Правда также, Н. И. Косиненко передает сообщенную ему в 1908 году алтын-мазарским киргизом, семидесятилетним стариком Махмет-Куль-баем легенду, которую тот, «не допускавший и мысли о возможном когда бы то ни было прохождении этого ледника», слышал однажды в детстве. Легенда гласила, что «когда-то этими ледниками пытались вернуться в Дарваз таджики, пришедшие через Каратегин, но о них больше никто не слышал - все они погибли».
Это и все, что можно было услышать у ванчских таджиков и у восточнопамирских киргизов о Кашал-аяке. Но однажды в 1928 году случилось невероятное. Дело происходило так. Пастухи из последнего ванчского кишлака Пой-Мазар пасли скот у летовки на верхнем пастбище; в конце августа ночью здесь, было холодно, пастухи в джангале - в зарослях колючек набрали сухих ветвей, разожгли костер. Вскипятили воду, согрелись, поели лепешек, пощелкали камнем грецких орехов, которых в верхних кишлаках Ванча растет так много.
Один из пастухов отошел от костра, чтобы согнать с кручи овец. Зорко всматриваясь в кромешную тьму, обратив свой взор в сторону «Ледяной завесы», он неожиданно увидел высоко и далеко во тьме маленький огонек. Он долго всматривался, тер себе глаза, не веря недопустимому.
Но сомнений не было: там, где начинаются льды, мерцал небольшой костер. Испуганный пастух закричал, подбежал к своим, все вместе, суеверные, неграмотные пой-мазарские пастухи, стали вглядываться в таинственный огонек.
Ведь никто, ни один человек с Ванча, не проходил мимо них туда; а все свои были налицо... А ведь и духи гор - дэвы не разжигают костров. Что это могло бы значить? Может быть, оттуда на Ванч надвигается какая-то непонятная опасность? Надо было что-то решить, что-то предпринимать. Но что решили и что предприняли ванчцы, я скажу позже.
А сейчас расскажу о том, что в такую же ночь, 28 сентября 1932 года, расположившись у костра, в кишлаке Пой-Мазар, я впервые во всех подробностях услышал от Ивана Георгиевича Дорофеева. За полтора месяца перед тем я расстался с ним в Вахане, у подъема на перевал Шитхарв, куда я двинулся, чтоб закончить исследования района пика Маяковского. Он тогда со своим фототеодолитным отрядом ушел по Пянджу вниз, к Ишкашиму.
Теперь мы сошлись в Пой-Мазаре, двигаясь с разных сторон: я с низовьев Ванча, а он откуда-то с ледников, кажется от Язгулема. Здесь же, у костра, расположился, пришедший в этот день с третьей стороны, Дмитрий Иванович Щербаков, с ним была его помощница геохимик Н. В. Тагеева.
Я хорошо знал о замечательных исследованиях Дорофеева, произведенных им за четыре года перед тем в области ледника Федченко и продолжавшихся во все последующие годы. Простодушный, всегда удивительно скромный, даже застенчивый человек, рослый, сильный, выносливый и очень спокойный, он в тяжелых памирских странствиях был искренним тружеником, непритязательным, не считающимся ни с какими лишениями.
Он мог чуть не по нескольку суток не спать и не есть. Когда другие, больше заботившиеся о себе участники экспедиции питались специально приготовленными для высокогорных восхождений продуктами, он, не любя терять время, скажем, на ожидание их доставки, уходил в свой всегда опасный и трудный маршрут с двумя-тремя глубоко преданными ему красноармейцами, сунув в рюкзаки по куску вареной баранины и по две сухие лепешки.
Когда «завзятые» альпинисты спали в пуховых спальных мешках, в специальных шелковых «шустеровских» палатках, Иван Георгиевич Дорофеев и его верные помощники ночевали на льду в овчинных полушубках и при этом - удивительное дело! - не простужались, оставались полными сил, всегда энергичными, способными отказывать себе в самом необходимом отдыхе.
Впервые нанесший на карту несколько тысяч квадратных километров территории высочайших ледников, И. Г. Дорофеев только через двадцать три года - в 1951 году - решился опубликовать предельно сжатую и предельно содержательную статью; она называется: «По белому пятну Западного Памира». В предисловии к ней академик Д.И. Щербаков, сам один из наиболее смелых исследователей Памира, так характеризует сделанные И. Г. Дорофеевым (только в 1928 году!) замечательные географические открытия:
«Его съемкой по р. Кара-Джилга, впадающей в оз. Каракуль, и по ее притокам был добыт новый картографический материал, изменяющий прежние представления об этом районе. Было открыто много ущелий и 23 ледника, определено много новых высот. Выполнена съемка по долине р. Карачим, где открыто три ледника, и нивелировка от р. Кокуй-бель до р. Джир-уй на протяжении 16 километров.
Впервые произведено обследование и съемка верховья долины р. Танымас с ее ледниками, установлена возможность прохода от Танымаса по леднику Федченко в долину р. Мук-су. Открыто свыше 20 новых ледников в бассейне ледника Федченко.
Впервые были пройдены перевалы Кашал-аяк, Танымас и новые, ведущие из Абдукагора на ледники Федченко и Академии; произведена полуинструментальная съемка верховьев рек Ванч, Язгулем, Абдукагор. В низовьях ледника Федченко открыто, кроме заснятых мензулой, два новых больших ледника: один, стекающий со склонов пика Сталина длиной около 20 км, другой — с восточного хребта длиной также около 20 км.
Свыше 40 дней пробыл на ледниках И. Г. Дорофеев. На высотах, превышающих 4 км, он работал более 50 дней. Особая ценность работы И. Г. Дорофеева заключается в том, что им были пройдены «мертвые» пространства, которые не покрывались еще фототеодолитною съемкой, и, что еще важнее, результаты его съемки были готовы непосредственно после ее выполнения на месте и могли быть использованы для нужд других сотрудников экспедиции.
Таким образом, И. Г. Дорофееву принадлежит часть существенных географических открытий, его работа является примером самоотверженной деятельности исследователя-топографа в высокогорном районе...» Так вот... В тот памятный сентябрьский вечер 1932 года, когда перед восхождением через Кашал-аяк на ледник Федченко я особенно жадно расспрашивал о них людей, уже побывавших там, И. Г. Дорофеев рассказал мне много интересного и поучительного о своем путешествии 1928 года.
В подробностях узнал я тогда, как искал он легендарный Кашал-аяк, как разведывал гребень хребта Академии наук, через который, словно через край чаши, ледник Федченко переливается и круто, со страшной высоты, на полтора километра вниз, «дочерними» ледниками низвергается в долины Западного Памира.
Любуясь звездами, я слушал рассказ о восхождении по леднику № 8 (так обозначил его И. Г. Дорофеев на своей карте) и о том, как 20 августа 1928 года вместе с О. Ю. Шмидтом И. Г. Дорофеев впервые обнаружил перевал.

Это был Кашал-аяк!

Я узнал, как связанные обещанием вернуться с результатами географической разведки к основному лагерю, исследователи удержались от соблазна немедленно пойти вниз. И как, только выполнив обещание, И. Г. Дорофеев вновь направился к найденному им перевалу Кашал-аяк.
Первыми, кто 25 августа спустился с перевала в бассейн реки Ванч на другой неизвестный ледник, были два красноармейца из трех, сопровождавших исследователя. И вот причина того, почему этот ледник И. Г. Дорофеевым назван был Красноармейским.
Я смотрел на освещенное затухающим костром простое, русское лицо человека, который первым из всех людей земного шара ступал совсем недавно вот там..в ту минуту я сам находился в тех горах, которые вот там, чуть подальше, в нескольких километрах от меня, вставали высоко-высоко огромной, иззубренной тенью, отсекая собою все нижние звезды безмерно глубокого неба.
Я следил за короткими, не замечаемыми самим рассказчиком жестами, какими указывал он мне туда, где все для него было ясно и где я пока, уже хорошо изучив составленную им же, И. Г. Дорофеевым, карту, представлял себе только замысловатые линии горизонталей, только ветвистую схему топографических обозначений.
Вот где-то там, по леднику Красноармейскому, Иван Георгиевич со своими спутниками в тот же день дошел до третьего, большого неведомого ледника; ниже из него вытекала уходящая на запад река, та шумливая, быстрая река, на высоком берегу которой, в глухих верховьях долины, совсем близко от ледника, мы полулежали на траве у костра.
Но тогда И. Г. Дорофеев не знал, что это за река. Язгулем или Ванч? Как просто сейчас, найдя на карте ледник Географического общества, сказать, что из него вытекает Ванч! Но как невероятно трудно было разгадать тайну сплетения гор, ледников и хребтов, когда эту карту еще только нужно было составить, когда все названия еще только нужно было придумать!
Вокруг были льды, уже нависшие сверху; скалистые стены ущелья, нагромождение морен, и - под ледником - маленькая травянистая зеленая площадка, нежданная, благоуханная, густая трава, и цветы, и воздух, впервые за долгое время нежащий, теплый...
И, глядя на мерцание звезд, вот тех же, какие теперь видел и я, можно было забыть о всех нечеловеческих трудностях, о всех опасностях, оставшихся позади, даже о том, что все продукты уже на исходе, а людей, людей, никаких обитателей, вот все еще нет! Последние местные жители, каких видел И. Г. Дорофеев, были киргизы у озера Каракуль, - это было, кажется, месяц назад и, кажется, безмерно далеко отсюда!..
И все-таки Дорофеев не поспешил двинуться вниз... Он считал своим долгом прежде всего исследовать тот большой ледник, к которому они вышли. И на следующий день он отправился вверх по этому леднику, по его остро-каменистым моренным буграм, каждый из которых был высотою в полсотню метров.
И, только найдя в верховьях огромный ледопад, который, несомненно, был вторым перевалом Кашал-аяк (Дорофеев обозначил его на карте № 1, а пройденный накануне - № 2), Дорофеев к вечеру, при луне вернулся вниз, пройдя пятнадцать километров по отвратительным буграм и ямам морен, по снежным мостикам через тысячи трещин, к той травянистой площадке, где его дожидались красноармейцы.
Продукты кончились. Если здесь был Ванч, то до ближайшего кишлака Пой-Мазара оставалось итти недолго. Если здесь был Язгулем, положение могло оказаться катастрофическим, -кишлаки Язгулема, по всем сведениям, начинались очень далеко от истоков реки.
И вдруг красноармеец Гизятов, справедливо гордившийся своим зрением, увидел далеко внизу огонь. И закричал: - Огонь! Но, кажется, ему это только привиделось. Никто другой не мог во тьме разглядеть огня. И. Г. Дорофеев не обнаружил его даже в бинокль.
На следующий день исследователь со своими спутниками двинулся вниз по долине. Вся группа едва не погибла на переправе через неведомую реку, о которой позже стало известно, что у горцев верховьев Ванча она называется Абдукагор. И еще ночь - у неодоленной реки.
Теперь Дорофеев жег большой костер в надежде, что люди, которые - надо же думать! - есть где-то внизу, заметят огонь. И теперь уже все увидели: внизу сверкнул огонек. Кто-то, какие-то люди внизу зажгли ответный костер!.. Можно было не сомневаться: внизу, недалеко, есть люди!
Впрочем... В числе слышанных И. Г. Дорофеевым легенд была и легенда о существовании где-то среди этих гор дикого, враждебного цивилизованным людям племени. Утром 28 августа группа И. Г. Дорофеева, не в силах одолеть реку, вернулась к языку ледника, поднялась на него, обогнула сверху исток главной реки и вдоль другого - правого - берега, карабкаясь по отвесным скалам, двинулась вниз.
Когда путники огибали один из скалистых мысов, уходивших отвесно в воду и, как во льду, выламывали в нем ледорубом ступеньки, они вдруг увидели. Однако я расскажу об этом словами самого И. Г. Дорофеева:
« - И вдруг кто-то закричал: «Смотрите, люди!» По левому берегу на двух лошадях ехали люди по двое на каждой лошади, один шел пешком. В бинокль мы разглядели, что это таджики. Мы сигнализировали им, кричали, хотя и знали, что из-за шума реки они нас не услышат. Когда мы спустились со скалы, незнакомые люди подъехали к берегу и один из них что-то кинул в нас. Камни? Нет, яблоки! «Ура нашим спасителям!» - закричали мы».
И в ответ на вопрос, что это за река, люди ответили им: Ванч! И один из них переправился через реку на турсуке. Путешественники обнимали его, трясли ему руки. «- Это был председатель сельсовета кишлака Пой-Мазар в долине Ванч. Со своими товарищами он приехал узнать, что за огонь видели пастухи, пасущие стада в горах. Когда я рассказал, что мы спустились сюда именно через эти горы и льды, он был сильно поражен и не сразу поверил, что я говорю правду.
Узнав, что мы голодны, он знаками распорядился, чтоб, его товарищи ехали вперед в Пой-Мазар и сварили барана, а пока угощал нас яблоками и лепешками». К этому рассказу надо добавить, что, узнав от ванчцев о существовании перевала, ведущего в соседнее ущелье Язгулем, И. Г. Дорофеев на следующее же утро, не дав себе отдыха, отправился в путь и уже вечером того дня снова был на новом, дотоле науке неведомом, леднике, на водораздельном гребне.
А затем спустился в Язгулем, начал поиски перевала из Язгулема на ледник Федченко и через несколько дней труднейшего и опаснейшего пути оказался на высотах в пять с лишним километров, на неведомых фирновых полях исполинского ледникового цирка, который, - к счастью для исследователя и для его спутников, измученных и уже голодающих, - оказался верховьями ледника Федченко. Отсюда было недалеко до середины ледника, где О. Ю. Шмидтом был организован полный запасов продовольствия лагерь. Круг был замкнут, вся область большого белого пятна расшифрована!

По леднику Географического общества.

Ледник Географического общества назван так И. Г. Дорофеевым, который, спустившись с открытого им перевала Кашал-аяк (№ 2), впервые нанес этот ледник на карту. Для этой работы И. Г. Дорофеев 26 августа 1928 года прошел весь ледник снизу до ледопада Кашал-аяк и обратно.
Дорофеев определил длину ледника в восемнадцать километров, а площадь - в тридцать шесть квадратных километров. С тех пор ровно двадцать лет, до 1948 года, никто специальными исследованиями ледника не занимался, и всякий желавший что-нибудь узнать о нем должен был ограничиваться только данными И. Г. Дорофеева.
В 1948 и 1949 годах ледник, наконец, как и многие другие ледники этого бассейна, во всех подробностях был изучен экспедицией известного геоморфолога профессора И. С. Щукина. За двадцать лет конец ледника отступил на 2 600 метров от того места, где он был в 1928 году.
Длина ледника до ледопада Кашал-аяк оказалась 12,8 километра, а общая длина до верховий - 21,5 километра. Площадь же ледника со всеми фирновыми и снежными полями была определена почти в восемьдесят два квадратных километра. Средняя скорость течения ледника равнялась почти ста четырем метрам в год.
В 1932 году, поднимаясь по леднику Географического общества к ледопаду Кашал-аяк, я сделал в дневнике следующую запись:
1 октября. Встали с рассветом, напились чаю (получив каждый по два куска сахара и лепешке) и в 7 часов 40 минут утра вышли из Ванвана на ледник Федченко. Мы сразу же разделились: я с караванщиком Мирзоджаном и вьючной лошадью двинулся через кишлак Пой-Мазар по левому берегу, а все остальные - по правому. Уговорились встретиться на леднике, там, где его подмывает вырывающаяся сбоку река Абдукагор.
Я шел к переправе через Абдукагор до 12 часов 30 минут дня. Кустарник, а иногда густой джангаль - заросли колючки - постепенно редели. Миновал последнее человеческое жилье - одинокую, пустую хижину: летовку ванчских пастухов.
Перед долиной Абдукагора долина Ванча сузилась, начались морены и открылся вид на морены ледника Географического общества, захламленного, грязного и бугристого, по которому мы пойдем на ледопад. Ходят тучи, ими закрыты все вершины, солнце появляется только на короткие минуты. Прохладно.
И вот я у переправы. Четыре года назад здесь едва не погиб И. Г. Дорофеев со своими спутниками. На пути от ледника Красноармейского, стремясь в долину Ванча, его группа подошла сверху сюда, еще не зная, что это за река, - название Абдукагор тогда было миру неведомо.
Перед И. Г. Дорофеевым оказались четыре рукава реки, такой же бурной, какой два часа назад она предстала перед моими глазами. По сравнительно мелкой воде путники переправились через три рукава, а четвертый - вот тот, что сейчас передо мною был первым, — одолеть им не удалось: воды в нем было по пояс, она перекатывала по дну крупные валуны. Обессилев в борьбе с водой, Дорофеев и его спутники решили было отойти назад.
Но оказалось, что в трех пройденных рукавах воды прибавилось столько, что и обратный путь отрезан. Все четыре рукава, стремительно увеличиваясь, должны были вот-вот соединиться, поглотив тот галечный островок, на котором в плену оказались Дорофеев и его спутники.
Только героизм самого Дорофеева и его трех красноармейцев, спасавших друг друга с помощью веревки, помог им в последнюю минуту одолеть бешеное течение реки и вырваться из гибельного плена. В том же году здесь при переправе был сильно покалечен один из участников альпинистской группы. Ему потом пришлось лежать две недели.
Теперь испробовать эту переправу предстояло и мне. Я осторожно вступил в воду, но уже через несколько шагов понял, что еще шаг, и течение собьет меня с ног. Я вернулся и, обвязавшись веревкой, а другой конец ее передав Мирзоджану, сунулся в воду снова. Но... безуспешно.
В конце концов мне удалось перебраться через реку на вьючной лошади, разделив предварительно вьюк на две части. Переправившись, таким образом, дважды, сложив груз на камнях и погнав лошадь обратно, я крикнул Мирзоджану, чтобы он возвращался в Пой-Мазар, и мой испытанный караванщик уехал, оставив меня одного.
И вот уже 3 часа дня - никаких признаков нашей группы, хотя мы условились, что с ледника сюда спустятся носильщики за вещами и тогда я пойду дальше, вместе со всеми. Около часа столбом стоял на вершине моренного бугра, - никого не видно. Дал выстрел из нагана, - он только чуть слышно пикнул. Вернулся, ждал; ходил к мысу Абдукагор. Наконец услышал сзади свист. Азиз, переводчик, нашел меня. Оказывается, группа блуждала в моренных буграх.
На поиски и ожидание ушло четыре часа. Вместе мы прошли по буграм с полчаса, но двигаться дальше - поздно, и вскоре мы располагаемся на ночевку. Поднимая облако пыли, разравниваем моренный бугор ледорубами, палаток не расставляем, - для них нет места, расстилаем общее ложе - брезент.
Набрав среди морен обломки арчи, очевидно сброшенной обвалами со склонов, высящихся над ледником, разжигаем костер, спускаемся за водой по камням моренного бугра: в леднике - грот и ледяной мост и, если пробить ледяную корку, - вода.
Быстро темнеет. На ужин для всех две банки грушевого компота и чай с половиной лепешки на каждого. Нудная перезарядка пластинок в спальном мешке, когда все уже спят. 2 октября. Ночью был мороз, но в спальном мешке - тепло. Утром, до солнца, на морозце, каждому — по половине кружки чаю, по банке консервов и по три куска сахару.
Желание - сегодня дойти до ледопада, который хорошо виден был уже вчера. Обманчивое впечатление о его близости. Идем с частыми передышками, прыгая с камня на камень, по морене, закрывающей ледник. Постепенно раскрывается грандиозная перспектива на другие ледники, - системы пика Дарваз *, пика Коммунистической академии, Абдукагор а и Кашал-аяка: мы все глубже входим в мир льда.
* Этот пик при сличении всех топографических материалов экспедиций 1932 года оказался настоящим пиком Гармо, за который до того принимали другой пик - пик Сталина.
Справа и слева - отвесные стены, «обработанные» проползавшим ледником, который когда-то был метров на сто выше теперешнего. Левее нас - ледник обнажен, изборожден трещинами, покрыт фирном. Правее - громадные холмы, морены, ямы и трещины между холмами. Идем по гребню средней морены.
Нам не до разговоров, потому что легкие заняты трудным делом - дыханием. Хочется пить, пить; пью часто по одному, по два глотка. Рюкзак надоел, как легко было бы без него! Впрочем, итти по сравнению с прежними моими хождениями по Памиру не трудно.
Погода хорошая, но через пики перебираются облака, а от Абдукагора на ледник Федченко, минуя нас, ползут тяжелые тучи. Среди дня - остановка. Сауков, Голубев, Каргин, я и завхоз отправляемся влево, к правому борту, через фирн, трещины и ледяные глыбы, искать под осыпями дрова. Мы хотим взять с собой дров на вечер, на утро и, если удастся, наверх.
Высоко, на склонах боковых гор видна арча. Поиски, разочарование: дров нет, есть только сухие, ломкие куски стеблей ферулы, которых даже не соберешь, - они в руках рассыпаются. Поэтому разделились: я полез вверх по осыпи, откуда струится ручей, - по замшелому камню; думал вылезти, подобраться к арче. Оказалось, слишком круто и скользко. Спустился обратно и, набрав охапку веток, корней и стеблей ферулы, балансируя на гребнях ледяных холмов, выбрался к своим. Они за этот час хорошо отдохнули.
Двинулись дальше, немного поплутали среди трещин, через которые все чаще приходится прыгать, и перед самой темнотой стали на ледяном холме, у снежного бугра, против висячего ледника левого борта, следующего за ледником Красноармейским. До сверкавшей весь день стены ледопада осталось как будто совсем немного, но сегодня дойти все же не удалось.
Мороз - градусов десять, вода в кружках замерзает быстро. Всем нам пришлось вырубать себе в смерзшихся, схваченных льдом камнях спальные ложа. Ланина и Тагеева поставили себе белую палатку; для носильщиков мы расставили зеленую, шестиместную, а сами решили спать без палаток.
Сегодня какао на скудном, принесенном с собою топливе, по банке рыбных консервов и по половине лепешки. Носильщики не хотят есть рыбных консервов, ибо «никогда такой вещи не ели». Уговариваем, и наиболее смелые решаются.
Завхоз кипятит воду для какао, и все с затаенной жадностью следят за этим его занятием, сидя вокруг крошечного костра. Завхоз приступает к дележке, выдавая по полкружке на человека. После дележки с веселой перебранкой (настроение у всех отличное) получаем добавку: еще по полкружке, и забираемся в спальные мешки.

На ледник Федченко через Кашал-аяк.

3 октября 1932 года. Ночью над нами - звезды, глубокие и удивительно точные; под нами - неверный, трескучий и глубокий лед; вокруг - снег, и все это сковано тяжелым морозом. Отогревшись в мешке, перезаряжаю кассеты, курю трубку и - не сразу - засыпаю.
Перед темнотой я сосчитал окружающие нас ледники. Их со всех сторон около двадцати. Всю ночь трещит лед и где-то слышны обвалы. Проснулись рано, чтобы как можно раньше выйти. Мороз. Завхоз выдал по банке мясных консервов. Остатки дров ушли на кипячение чая, по полкружке на человека, на сей раз - строго. Двух носильщиков из шести, тех, кто по вине завхоза оказался без полушубков, мы отправляем назад. Перераспределение груза на четырех носильщиков и на каждого из нас, мужчин.
Оставляем здесь девятнадцать банок рыбных консервов в рюкзаке, соорудили над ним пирамиду из камней, запомнили место. Вышли в десятом часу. Погода хорошая, хотя с утра все небо было в тучах, на вершинах и на леднике Красной Армии выпал снег. К нашему выходу тучи рассеялись.
Идем медленно, все поднимаясь. Иногда забираемся в такой лабиринт трещин, ям и холмов, что приходится возвращаться и высылать разведку, обычно Коровина и переводчика Азиза. Меня поражает рюкзак Коровина: он больше, чем у всех других. Как можно тащить на эту высоту такую тяжесть?
Выходим к левому борту ледника, но не к самому борту, а к морене, последней в этой стороне. По ней добираемся до ледопада, минуем первый его язык и под вторым останавливаемся, дожидаясь носильщиков. Один из них, увидев, куда ему придется лезть, до крайности испуганный ледопадом, намазал себе назом (подъязычным табаком) глаза и ноющим тоном заявил, что он больной и итти не может. При этом он снял подбитые триконями ботинки и, сев на камень, хотел уже сбросить с себя рюкзак.
Я осмотрел его глаза и убедился, что зрение его не пострадало, а кроме того, понимая, что одного оставить его здесь нельзя, сурово заявил, что обманывать нас не позволю. Он потребовал себе очки, но когда ему дали очки-консервы, он надел их на лоб, а не на глаза, ноя, что, мол, очки мешают ему смотреть, а без очков он итти не хочет. Только когда другие носильщики, также получив очки, высмеяли его, он снова надел ботинки и двинулся к ледопаду.
Пройдя по низу мимо второго языка, мы начали подъем слева (вдоль правого его борта), по стыку ледника со скалой. Пришлось лезть по скале. В одном месте - крутом, сыпучем, трудном - нужно было пролезать, прижимаясь животом к скале.
Азиз, Коровин и завхоз вылезли вперед и наверх, а я застрял, зацепившись фотоаппаратом, съехавшим мне на живот. Сзади напирали все остальные, - им некуда было деться, они стояли на таком месте, где опасно было пошевелиться, поэтому я не мог отступить назад. Просил Азиза подать мне ледоруб, но он ушел вперед, сказав, что ему самому не на что опереться.
Точка опоры у меня была весьма относительная. Завхоз сверху спустил веревку, и мы все выбрались, держась за нее. Отказалась от веревки Ланина: смело и легко пролезла без посторонней помощи. Взобравшись выше, я размотал свою веревку, спустил ее носильщикам; пользуясь моей поддержкой, они пробрались благополучно.
Мы поднимались по осыпи, перерезая ее чуть выше перегиба, где она обрывалась отвесом. И там, где нам пришлось огибать мыс скалы над отвесом, оказалось следующее скверное место, которое каждый из нас одолел с большой осторожностью.
Мы вылезли на фирновую площадку между двумя ступенями ледопада; тут позволили себе краткий отдых: ледяной водой каждый из нас запил кусочек шоколада и несколько штук печенья. Занялись фотографированием, а потом, надев «кошки», двинулись к подножию верхней гряды ледопада.
Коровин, Сауков и завхоз впереди рубили ступеньки, а я, Каргин и Голубев помогали носильщикам, соединили их всех и себя с ними веревками и медленно поднимались, страхуя друг друга, руководя каждым движением носильщиков, потому что никаких альпинистских приемов они, конечно, не знали.
Затем я один без веревки полез вперед, рубя ступени и расширяя для носильщиков сделанные тремя моими товарищами. От ледопада я ждал больших трудностей, оказалось, что подъем с «кошками» вовсе не труден и прост. Главная опасность была в угрозе обвалов. Все нижнее поле фирна, далеко под нами, было сплошь завалено глыбами свежих лавин и ледяных обвалов, и каждую минуту мы могли оказаться сметены следующим.
Поднявшись по ледопаду, наперерез ему, к левому его борту, к скале, что высилась «островом» между двумя языками ледопадного потока и выдвигалась над ними острым черным балконом, все мы собрались вместе, сняли «кошки» и полезли вверх по каменной осыпи.
Она была предельно крута, но не опасна, и если б не тяжесть подъема с рюкзаками, то мы утомились бы гораздо меньше. Ушедшие вперед спустили вниз большой камень; он долго, большими скачками летел, направляясь на меня. Я стремительно отскочил в сторону, и он промчался, ударившись в то место, где я только что стоял.
Носильщики отстали опять. Пока мы поднимались по осыпи, солнце зашло за вершины гор. Выбравшись на голову скалы, после небольшого фирнового ската, мы оказались на превосходной, ровной, закрытой со всех сторон скалистой площадке.
Она походила на ладонь, услужливо протянутую нам гигантской скалой, чтоб мы, пигмеи, могли все спокойно на этой ладони расположиться. Она состояла из черного, затейливо отполированного ледником, монолитного скального выступа.
Мы решили на ней заночевать, потому что здесь были в безопасности от лавин и обвалов, - они обязательно прошли бы либо левее, либо правее нас. Примерно через час сюда поднялись носильщики. Женщины (очень смело и хорошо поднимавшиеся весь день) расставили себе палатку, носильщики сделали то же, завхоз, как всегда, устроил себе ложе из продовольственных рюкзаков, я с Каргиным, Сауковым, Голубевым и Коровиным, положив на скалу палатку, развернули на ней спальные мешки, решив спать под открытым небом.
Не было ни воды, ни огня, поэтому я изобрел такой ужин: по полбанке сгущенного молока и по две ложки сухого, замешанного в это молоко какао. Стемнело. Мороз усилился. Отогревшись в спальных мешках, я с Каргиным съели свои порции. Оказалось, очень сытно, но достаточно противно: женщины и завхоз возмущались такой едой. Я занялся перезарядкой пластинок, а потом созерцанием звездного неба, сопровождаемым подробными астрономическими объяснениями Каргина.
Высунув нос из спального мешка, я вижу и Кассиопею, и Пегаса, и Малую Медведицу, и Змею, и Полярную звезду, и какую-то, с правой стороны, звезду южного неба. Я уже давно не любовался столь удивительно чистыми звездами.
4 октября 1932 года. Ночью было холодно и сверху и снизу; гудели обвалы, внизу и вверху трещал лед, и сны были странными. Встали мы рано и вышли рано, ничего не съев и не выпив, решив отогреться подъемом. Сразу полезли по скале, без особых трудностей вылезли к верхнему фирну, где уже кончался ледопад.
Здесь, пробив ледорубами в трещине лед, обнаружили воду и пили ее из лунки в ожидании носильщиков. Вышли на фирн и двинулись по фирну, и тут появилось из-за гор солнце, осветив снег и лед, которые искрились вокруг, пленяя нас бесчисленными оттенками всех - и нежных и строгих - тонов.
Завхоз один ушел далеко вперед. Мы кричали ему, требуя, чтоб он остановился, подчинился альпинистской дисциплине. Шли, лавируя между трещинами и прыгая через них. Без труда добрались до перевала, почти неощутимого, здесь расселись на снегу отдохнуть. Я дрожал от холода, потому что, перед тем, выйдя на фирн, когда из-за гор показалось солнце, решил было, что будет тепло, снял ватник и свитер, шел в одной рубашке. Теперь же, сидя на снегу, одетый во все теплое, никак не мог отогреться.
Сидели мы с полчаса, делясь имуществом и продуктами: путь Саукоба, Каргина, Голубева и двух носильщиков лежал к Танымасу, а мы, остальные, направлялись отсюда по направлению к Бивачному леднику, чтобы встретиться у места, выбранного для строительства обсерватории, с группой, движущейся по леднику Федченко с севера; Коровин и Азиз спешат: они завтра должны быть в Алтын-Мазаре, где из Алайской долины ожидается караван со строительными материалами для обсерватории.
Разделившись на две группы, в каждой связавшись веревками, мы пошли в разные стороны. Я со своими пустился вниз, по фирну, сразу же пришлось прыгать через бесчисленные трещины. Многие из них были прикрыты снегом, поэтому приходилось прощупывать путь ледорубом и проваливать вниз карнизы обнаруженных под снегом трещин.
Дойдя до левого скалистого мыса — ригеля, на котором должна быть сооружена обсерватория, и не найдя здесь никого и ничего, мы сняли с себя веревку, немного отдохнули и, пройдя чуть дальше, увидели каменный тур. Под ним в консервной банке оказались записки двух незадолго до нашего прихода ночевавших здесь групп, в их числе Птенчика и Гора - двух молодых альпинистов, которым я в Ванване дал лошадей в Хорог.
Оставили свою записку и мы. Ледник Федченко, грандиозный, величайший в средних широтах мира ледник, лежал перед нами, не видно было только его верховьев за поворотом. Группа, с которой мы должны были встретиться, еще не пришла сюда.
Поэтому мы спустились на ледник Федченко и, выйдя на его середину, быстро пошли вниз, сначала по одной из моренных «дорожек», а когда ее стали беспрестанно перерезать непроходимые, глубочайшие трещины, по самому леднику, лавируя между трещинами и прыгая через те из них, ширина которых не превышала полутора метров. Шли очень быстро, торопясь сегодня дойти до Бивачного ледника, где, как мы знали, располагался большой альпинистский лагерь и где мы предвкушали горячую пищу и новости.
Раза два мы останавливались для короткого отдыха, а на третий раз, едва я остановился, кто-то громко крикнул, и я увидел идущую по морене к нам, снизу, цепочку людей. Я выхватил наган, дал в воздух три выстрела. Меня увидели. Мы быстро сошлись, и я сфотографировал момент встречи.
А Коровин (и тут только я понял, почему его рюкзак был так непосильно тяжел!) вынул из своего рюкзака огромную сочную ванчскую дыню, груду яблок и торжественно, со счастливой улыбкой положил их на лед перед своими товарищами, которые уже с месяц находились на ледниках.
И простецкое, добродушное, веселое лицо Коровина было таким хорошим, что я невольно залюбовался им!

Источник:
«Путешествия по Памиру». Павел Лукницкий. Издательство ЦК ВЛКСМ, «Молодая гвардия»
1955 год.