Путешествие из России в Центральную Азию.

«Хорошо быть в дороге, которую ты сам себе выбираешь»

Эдмон Жабес.

Поездка из Шымкента в окрестности Ташкента.

Народы, обитающие в средней части Азии, до сих пор остаются мало известными. Будучи к ним послан и задержан ими в продолжении полутора года, я старался замечать нравы, обычаи, положение мест и укрепления городов сих народов; а знание тамошнего языка как своего собственного доставило мне те средства, кои редко находят путешественники.
Сделав краткое о сем описание, я предпринял издать оное в свет, чтобы тем познакомить соотечественников моих с сими внимания достойными землями, из коих некогда вышли народы, поглотившие наше Государство.
Записки сии, представляемые мною на суд просвещенных читателей, остались бы неизвестными без великодушного содействия знаменитого в Государстве нашем мужа, споспешествующего новым открытиям, мужа почтенного характером и добродетелями, и кто из россиян не узнает в нем достойного сына героя Задунайского {Начало изданного текста совершенно отлично от рукописи, которая начинается следующим образом:
"По выпуске из Азиатского училища поступил я в 1804-м году переводчиком Тобольской губернии Иртышской линии Железинской дистанции в форпост Чарлаковской, откуда, будучи переводим в разные пограничные места и неоднократно командирован за границу, искал всегда случая показать ревность свою и усердие к службе его императорского величества, долгое время я просил неотступно корпусного командира генерал-лейтенанта Глазенала поручить мне особенную экспедицию, и к щастию в 1813-м году представился удобный случай к исполнению моих желаний".}.
Возвращавшиеся в 1812 году от высочайшего двора его императорского величества коканские посланники остановились в крепости Петропавловской; один из них в сем месте умер от болезни, а развратная жизнь другого среди распутных женщин завела его в сообщество сосланного на поселение солдата, который, заманив его в баню, убил в надежде воспользоваться его деньгами и кинул в реку.
Сие самое заставило корпусного командира, в отвращение различных толков, могущих дойти до Коканского владения, отправить в Кокант посланника. {В рукописи такое начало фразы: "От жестокого характера коканцов должно было ожидать, что за смерть посланника их они будут мстить нашему казнею, но с охотой желая жертвовать жизнию по данной мною присяге государю императору и желая отличить себя, я вызвался... (и далее, как в изданном тексте).}
Я вызвался принять на себя сие поручение, и корпусный командир немедленно отправил меня 16 майя 1813 года {в качестве посланника} к Коканскому владетелю с высочайшею его императорского величества грамотою и всемилостивейшими подарками {В рукописи далее следует перечисление подарков: "...состоящими из золотых часов, осыпанных бриллиантами, двух кусков богатой парчи, лучшего сукна и атласа, дав мне повеление проводить до места помянутых посланников".}.
Я должен был следовать под собственным прикрытием отряда Козаков с купеческим караваном, нарочно посланным в Коканию для открытия тракта. Караван сей состоял из 100 верблюдов и заключал в себе на 200 тысяч товаров.
Корпусный командир дал мне инструкцию: сохранить подарки в целости, обходиться с посланниками со всевозможною ласковостию, наблюдая, однако ж секретно, крайнюю осторожность, дабы они не могли тайно скрыться, и не подавая им никакого подозрения; на коканских границах отпустить отряд, а с посланниками и купеческим караваном следовать в самой Кокант; вручить самому владетелю подарки и испросить от него ответные письма к его императорскому величеству и государственному канцлеру; прилагать всевозможное попечение, дабы киргизы не покусились на грабеж каравана, и, естьли нужда потребует, отправить нарочного на линию с требованием секурса.
Я простился с женою и детьми, поруча их покровительству всевышнего провидения, и мы все выступили в поход из Омска чрез Петропавловскую крепость в Киргиз-Кайсацкую степь. <Степь сия примыкает с запада к реке Уралу, с севера до Уя и Сибирской линии от реки Тобола до Иртыша, к востоку граничит рекою Чуем, провинциями: Хивою, Туркестаном и проч., на юго-восток же и юг рекою Сыр-Дарьею, Оральским озером и Каспийским морем. Обширные степи сии состоят большею частию из открытых и сухих лощин с песчаными местами и солончаками, полей плодоносных мало, а лесистых мест и того менее.
Северная полоса оных находится в суровом климате. Там зима продолжается около 6-ти месяцов, морозы начинаются с октября; в марте уже показывается трава, а лето почти всегда жаркое. Тучные луга и безпрестанно встречающиеся ключи, речки и озера способствуют скотоводству.
Кочующие в сих степях киргизы по большой части среднего роста, смуглы, постоянный климат делает их здоровыми. Живучи целый век на воздухе и ведя кочующую жизнь, они способны переносить жар и холод; имеют грубую пищу, состоящую летом из кумыса и молока, а зимой из лошадиного мяса с разболтанною мукою.
Занимаясь скотоводством, они пренебрегают хлебопашеством. Киргизы все вообще славные наездники, ибо детей своих с 4-х летнего возраста сажают уже на лошадей. Чрезвычайно честны, никогда не нарушают данного слова, вспыльчивы, мстительны, сродны к хищничеству, и все страсти в них сильно действуют.
Говорят, что они потомки разсеявшихся моголов, кои некогда мнили завоевать всю вселенную. Народы сии, заставлявшие трепетать при одном своем имени, исчезли вместе с временем, оставя нам по себе одно только воспоминание о их злодеяниях; но, вступая в степь, при виде бродящего народа, разбросанных во множестве юрт и пасущихся стад и табунов лошадей, перегоняемых с места на место, как бы переносишься в те века и воображаешь видеть воинский стан сих моголов.
Киргизский народ разделяется на 3 орды: большую, среднюю и малую. Каждая орда разделяется на волости, заключающие в себе каждая от 3 до 5 тысяч юрт, под управлением султанов, а волость разделяется на аулы, имеющие каждый от 30 до 70 юрт, под управлением почетных биев2, или старшин.
Они не платят никакой дани: кочующая жизнь избавляет их от большой подчиненности, и право сильного господствует там во всей силе. Сие столь гибельное для общества право поселяет почти безпрестанную вражду между волостями.
Они часто ездят по ночам партиями к соседам для баранты или отгону скота, за который с обеих сторон дерутся с остервенением; жены их, будучи также хорошими наездницами, сражаются вооруженные кольями и бердышами4 и едва ли не превосходят в лютости мущин.
Киргиз имеет при себе ружье с фитилем, дротик, бердыш, саблю, лук и стрелы.Народ сей исповедует магометанскую веру, которая дозволяет им иметь столько жен, сколько кто в состоянии прокормить. Женщины их самым большим безчестием почитают безплодие; они статны, пригожи, сильны и здоровы.
Так как киргизы свято сохраняют данное обещание, то сватовство делается между отцами при самом младенчестве их детей. Отец мальчика посылает сватов с предложением сыновней руки, обещая дать за сие калым, состоящий из стольких-то калмыков, лошадей и рогатого скота, и будущий женихов тесть, дав на сие согласие, посылает ежегодно к своему свату для получения части обещанного калыма. Когда сговоренные подрастают, то их знакомят друг с другом, а потом жених ездит гостить на неделю и на две к невесте.
Будущий тесть за четверть версты от своего жилища становит для жениха особую юрту. Женщины на каждую ночь приводят к нему невесту и оставляют с ним наедине, но скромность, можно сказать взлелеянная между сими грубыми дикарями, не дозволяет жениху употребить и самомалейшую дерзость против невесты.
В назначенный для свадьбы день сбираются родственники; невеста сквозь решетку поднятых пол у юрты5 протягивает к жениху, который стоит под открытым небом, руку. Мулла спрашивает их о согласии и потом, соединяя руку жениха с невестиною, читает молитву. После сего они делаются уже супругами.
Есть ли бы узнали, что невеста не сохранила до брака свою непорочность (что слишком редко случается), то сваты убивают убранную женихову лошадь, раздирают в лоскутки его платье и осыпают невестиного отца ругательствами.
Законов никаких не имеют и утверждаются на одном Алкоране либо на естественном праве.> Целый день мы шли по проложенной через лес к Ишиму дороге, называемой Аблай-Ханскою, до урочища Коротумара, где встречали по местам6 в большом количестве разбросанные юрты и в великом множестве пасущиеся стада киргизов.
К ночи уже, около 11 часов, мы развьючили верблюдов, разставили тюки наподобие полукруга {полуциркуля}, сомкнув оный для безопасности отрядом Козаков. Несмотря на усталость людей, должно было {по обыкновению} вываживать верблюдов для отдохновения около 2 часов, а потом положили их в ряд, <что и в последствии времени всегда делалось>.
Лошади же, из коих не более 15 оставались не разседланными на случай опасности, загнаты были в середину. На другой день на разсвете, в 5 часов, мы пошли опять лесами на урочище Куктирек, оттуда степью, простирающейся на сто верст к урочищу Юскомыш, оттоль на Саратачь, на речку Чаглинку, изобилующую рыбами, при коей обитают в великом множестве разных волостей киргизы под управлением хана Валлия.
Мы видели разставленные по реке их подвижные юрты, сделанные из войлоков, натянутых на рамы; <у богатых оные [юрты] украшены были внутри пестрыми шелковыми материями. Перед юртами стояли оседланные лошади; внутри юрт лежали молошные мешки8, а на стенах висело оружие и конская збруя.
Киргизы сидели безпечно, поджавши ноги у курящихся огней, и разсказывали друг другу о временах, давно прошедших; некоторые, лежа уединенно на зеленеющихся пригорках и играя унылые песни на сывызге9 (инструменте наподобие флейты), пасли стада, а женщины выделывали кожи, ткали и валяли войлоки.
Разговаривая с ними и вникая в их характеры, мне казалось, что грабительство и жестокость сих народов отнести можно более к необузданному образу жизни и стремлению к мщению, нежели к чувствам природного их побуждения.
Ввечеру киргизы собрались толпою на берег, <боролись>, бегали взапуски, стреляли из луков в цель; иные из них играли подле юрт в домбру (инструмент, сделанный наподобие ковша со струнами), а молодые девушки, сидя в ряд у решеток в юртах и приподняв полы войлоков, сопровождали сию музыку голосами. Признаюсь, хотя она была не слишком привлекательна для слуха, но все сие заменялось веселым и безпечным видом жителей.
Мы простились с сими беззаботными обитателями и с Чаглинки отправились на урочище Чубар-Айгр, покрытое по сторонам высоким лесом, годным к строению. В сем месте земля весьма удобна к хлебопашеству, с большими сенными покосами при озерах. Сюда ходят киргизы на ловлю волков, лисиц и барсуков10 и добывают соль из находящихся в окружности небольших соленых озер, называемых Яман-Туз.
Они гоняются за зверями на лошадях, с собаками и обученным беркутом (орлом), которого сажают вместе с собою на седло, покрыв ему голову чехлом, дабы он не развлекался встречающимися ему предметами. При виде зайца, лисицы или дикой козы скачущий киргиз сбрасывает с беркута чехол; он с стремлением налетает на добычу, схватывает ее когтями и держит до тех пор, пока хозяин его не подоспеет.
Беркутов сих они столь дорого ценят, что за одного отдают по нескольку лошадей и даже пленных калмыков.> Отсюда пошли мы гористыми местами на урочище Машак-Камыш, покрытое лесами, при пресных озерах, до урочища Тетен-бет-Карасу, в котором месте высокие хребты гор, прилегающие к горе Кокчатау, пересекают дорогу.
Мы шли безпрестанно каменистыми местами, затруднявшими на каждом шагу путь наш. В правой руке, насупротив урочища Чакмаштау, синелась вдали, за три дня езды, ужаснейшей величины гора Кокчатау, <скрывающая в облаках свои вершины>.
Мы не встречали во все время ни одного человека, ибо киргизы в летнее время уходят кочевать на другую сторону горы сей. <Дикие места сии и царствующая в окрестностях тишина производят какое-то неизъяснимое уныние, а во время ночи освещаемые сиянием выходящей из-за Кокчатау луны цепи хребтов гор, отбрасывая по лощинам длинные тени, приводят путешественника в невольное содрогание.>
Подошед к горе, мы были поражены шумом бегущих из нее ключей, <которые, стремясь с вершин и разбиваясь о выдавшиеся скалы>, впадают в большое изобилующее рыбами озеро, из коего вытекает речка Янасу, пересекающая дорогу.
За несколько десятков лет тому назад киргизы {в круг} у подошвы горы сей копали медные и свинцовые руды, и до сих пор видны еще глубокие ямы. Сам хан Атагаевской волости Вали-хан кочует поблизости оной, от коего запрещено киргизам, под смертною казнию, открывать руским о сих рудах.
Киргизы занимаются ловлею хищных зверей, обитающих по сей горе в таком множестве, что <они> часто <причиняют безпокойства, а нередко и> {делают вред} вредят проходящим малым караванам.
Оттуда мы следовали на урочище Тур-Айгр, омываемое речкою Салентою, вытекающею за 500 верст извилинами из горы Ирейменя и впадающею в Кукчетавское озеро. Близ Тур-Айгра находится озеро, имеющее в окружности около 30 верст, под названием Кечубай-Чаркар, по средине коего вышли из воды два камня, наподобие небольших домиков; по одну сторону на крутом берегу сего озера видно кладбище киргизов, где над могилами построены деревянные четвероугольные надгробные памятники; у некоторых курганов мы видели воткнутые копья и сделанных из дерева ястребов; спросив на сие истолкования, узнали, что копье означало славного наездника, а ястреб птицелова.
Могилы они роют неглубокие, но зато сверьху наваливают груды земли и камней. Набожные киргизы тела богатых родственников своих летом увозят в Туркистан, чтобы там предать погребению у гробов святых своих, а в зимнее время, не имея средств без подножного корма туда уехать, вешают их на деревах, обвив войлоками и бязями, и по открытии весны увозят уже в Туркистан. Проезжая зимой по киргизским степям, с ужасом иногда встречаешь подобные развешанные на деревах, покрытые инеем, обледенелые тела, качаемые бурным ветром. 
Близ сего озера киргизы Атагаевской и Сибан-Киреевской волостей имеют зимовки, меняя проходящим караванам лошадей, верблюдов и баранов. Мы пришли в то самое время, когда они судили одного из своих собратий.
Собранные по повелению хана старые бии, сидя с важностию на разостланных по траве коврах, приговорили преступника к смерти. Приговор исполнен был в одну минуту: на шею нещастного накинули аркан, привязали конец оного к лошадиному хвосту, и всадник скакал по степи, влача его за собою до тех пор, пока он не испустил дух в ужаснейших мучениях.
Спросив о его преступлении, я весьма удивился, узнав, что его казнили за кражу двух в волости баранов, когда самые же сии киргизы по поводу частной ссоры с соседами ездят по ночам в чужие волости и отгоняют целые стада рогатого скота и табуны лошадей, возвращая оные не иначе как через выкуп посредством нарочно собираемых на тот случай с обеих сторон биев.
Баранты сии дозволяются по их обыкновениям и врожденному побуждению мстить за обиду и не вменяются в кражу. С растерзанным от сего зрелища сердцем мы отправились далее на урочище Карабатыр-Чука, называемое Яланды, что значит по-киргизски змей; ибо в сем месте их великое множество.
Мы шли от самого Тур-Айгра до урочища Домбралы, отстоящего на день езды, густыми лесами, имея по обеим сторонам крутые горы; <ветр с шумом потрясал листья дерев и завывал в ущелиях гор, разнося крики хищных зверей и воронов, гнездящихся в лесах сих.
В сем месте дорога весьма опасна по причине набегов киргиз, скрывающихся в окружности лесов; мы следовали с большею против обыкновенного предосторожностию, делая для устрашения хищников по временам выстрелы, и, к щастию, прошли благополучно, ибо, хотя некоторые из них и покушались украсть лошадей наших, но, как мы двоих поймали и высекли розгами, то другие уже нас и не обеспокоивали.
Оттуда мы пошли по тракту на урочище Кучаку, где, встретясь с средней ордой Туртаульской волости, оставались {остановились} на двое суток для промену усталых и неспособных верблюдов и запаслись к продовольствию баранами.
За два дни до прибытия нашего похоронили они старшего бия. Богатые родственники в память умершего сделали по обыкновению празднество, на которое приглашены были почетные люди поблизости кочующих волостей; разставили до 15 больших юрт; гости пили кумыс, а жены покойника завывали, драли на себе волосы и царапали лицо, <прославляя его храбрость, любовь к ним и верность.
Они выщитывали: сколь он был щедр, с каким старанием смотрел за табунами, сколько своим мужеством забрал невольников, сколько похитил скота и так далее>. Зарезано было для яствы до 80 лошадей и 60 баранов. После полудня, когда жар стал несколько уменьшаться, началось конское ристание.
Мета (или барьер) поставлена была чрез пространство 40 верст; за несколько верст до меты разставленные на лошадях киргизы коль скоро замечали, что у состязавшихся лошади на столь великом пространстве ослабевали, подскакивали к мчащимся всадникам, подхватывали их <для облегчения лошадей> под руки и по нескольку верст протаскивали за собою, зацепляя <задыхающихся> их лошадей арканами за повода и стремена.
Сквозь густую пыль, поднявшуюся до облаков от копыт несущихся коней, мы видели, что некоторые, желая пересечь путь своим соперникам, были с воплем опрокидываны. Иные лошади, не выдержа столь дальнего разстояния, издыхали у меты, а некоторые с переломленными ногами лежали посреди поприща вместе с своими всадниками {Многие из киргиз падали, некоторые лошади переломали себе ноги, а иные, не выдержа столь дальнего пространства, подыхали на месте.}.
На первую обогнавшую лошадь назначено было в награду 75 лошадей и 7 калмыков, на вторую 40 лошадей и 25 коров, на третью 30 коров и 20 баранов и так далее, на последнюю же лошадь полагалась одна кобылья голова.
По окончании конского ристания ели приготовленные кушанья, шумели, веселились и разошлись уже почти на другой день утром, <получа на память лоскутки разрезанного платья покойника.
Так как мы безпрестанно удалялись от границы, подходя к киргизам, не имеющим уже никакого сношения с Россиею, то, в отвращение могущих случиться нам притеснений от них и дабы не сбиться с тракта, разведывали, где кочует с Копытскою волостию султан Худай-Менда, славящийся неограниченным уважением и властию над соседственными киргизами, надеясь выпросить у него вожатых, которые знают водяные и безопасные места.
Нас уведомили, что он кочует за рекою Ишимом у реки Нуры, при урочище Акмуле. На другой день мы выступили к Ишиму, перешли реку вброд при урочище Хотай-Берген и остановились в сем месте на трое суток. Козаки ловили белую рыбу, и весь караван ею питался.
Сделав совет с караваном, мы послали к султану Худай-Менде, дабы он снабдил нас 2-мя вожатыми и позволил бы пройти с караваном по его волости. Мы ожидали ответа еще трое суток на одном месте и, наконец, не дождавшись оного, на 6-й день пошли далее, вырезывая по временам на деревах и камнях руские надписи и означая имена наши, год, месяц и число.
Близь речки Кузукуч, впадающей из Нуры в Ишим, мы встретили близь озера Маликуль проходящих киргизов, не имеющих никакого скота; все они были пешие, в разодранных рубищах и несли на себе детей.
Они с давнего времени разорены соседами от баранты и с большою нуждою пропитание имеют ловлею рыбы, которую для сохранения зарывают в землю. Будучи далеко от границ наших, они не могут иметь никакого сношения с Россиею.
Большая часть из них для снискания дневного пропитания находится у кочующих поблизости киргизов в услужении, которые заставляют их переходить на кочевье за собою пешими. Нещастные сии собственных детей своих, чтобы они не умерли с голода, продают проходящим караванам под видом калмыков.
Мы вступили в степь, занимаемую Корпутскою волостию, где от приверженных к нам киргизов были уведомлены тайно, что Куенстагай-Кирсенской и Кирней-Каракисецкой волостей киргизы хотят сделать на нас нападение при переходе чрез реку Нуру, близь урочища Акмулы.
Видя угрожающую опасность каравану и не имея средств избегнуть оной, я отправил тайно, по данной мне инструкции, к корпусному командиру с нарочным одним урядником при двух козаках рапорт, донося ему о злоумышлении киргизов и требуя помощи.
Сами же, пристраивая себя к той волости и переходя с ними с места на место, во ожидании подкрепления, принуждены были уклоняться безпрестанно от настоящего тракта. Какая была противуположность между нами и нашими новыми товарищами: они с торжественным видом перекочевывали с места на место; женщины их (по обыкновению в таких случаях), наряженные в самые богатейшие шелковые халаты, всегда ехали верхом на лучших конях, покрытых хорошими чепраками и украшенных перьями.
Мущины окружали их вооруженные; впереди дети и старики гнали тучные стада, а сзади шли навьюченные имением и юртами верблюды, прикрываемые также частью вооруженных киргизов. Напротив того, все купечество наше, можно сказать, было в отчаянии: все думали, что лишатся вместе с имением и жизни.
Одна надежда оставалась на отдаленную помощь с границы. Мы часто всходили на горы, смотрели в подзорные трубки в даль необозримых степей, разделяющих нас от России, не идет ли ожидаемый нами отряд; но оный не появлялся.
Иногда, видя подымающуюся вдали пыль, мы радовались, воображая увидеть русских, но приятные мечты сии часто нас обманывали. Придумывая, как бы доставить сведение о местопребывании нашем отряду, который, предполагали, следует уже по степям в подкрепление к нам, мы зарывали в пепел записки с означением, по какому тракту следовали; на деревах и на встречающихся развалинах пирамид вырезывали руские надписи, в ночи зажигали маяки, привязывали к стрелам горящие головни и, пуская их вверьх, мнили подать тем знак о себе.
Для устрашения хищников на вечерней заре делали по 20 и 30 выстрелов из большого ружья, которое, дабы издавало больший гул, вставливали в колесную трубицу, обшитую войлоками наподобие пушки. Хищные киргизы, узнав о сношении нашем с Россиею, хотя и были в заговоре с несколькими волостями, однако напасть не решились. Мы видели их большими толпами разъезжающих вблизи нас, вооруженных копьями, ружьями, саблями и бердышами. Причина намерения их разбить нас было мщение к русским за то, что посланным отрядом Козаков за несколько лет тому назад они были наказаны угоном скота за ограбление российского каравана купца Свешникова с товарищами.
В сие столь критическое для нас время, к довершению нашего отчаяния, султан Худай-Менда, страшась принятием нас к себе раздражить киргизов и чтоб, в случае разбития каравана нашего в окружности волости его, не пала на него вина, объявил нам через посланных от него теленгутов, дабы мы к его волости не приближались.
При сем известии мы уже совсем потерялись.
Наконец, по прошествии 29-ти дней, при переходе реки Кулан-Етмесь, близь древней пирамиды Бутагай-Там, подошла к нам часть столь нетерпеливо ожидаемого отряда, состоявшая из ста человек Козаков, под командою штабс-ротмистра Елгашкина.
Мы встретили их, как родных братьев, проливали от радости слезы, опорожнили с ними несколько мехов вина и пошли уже без боязни на реку Яснан-Кунь, где, дождавшись остального отряда под начальством поручика Лукина, оставались для переговоров с султаном Худай-Мендою тоое суток.
Днем для безопасности разставляли пикеты в 3-х верстах от лагеря разстоянием, а в ночи, снимая оные, составляли из двух сот человек цепь; при обозе также содержали караул до сорока человек, и кони были безпрестанно в коновязях.
Султан, узнав о прибытии отряда, назначил мне для переговоров место на реке Якши-Кунь, в 20 верстах от лагеря, объявя, чтобы я никого с собою не брал, кроме самых необходимейших. Положась на обещание его не причинить мне никакого вреда, я поехал к нему с 3-мя офицерами и 2-мя урядниками.
Султан разбил к приему нашему 10 палаток, вмещавших в себе каждая от 30 ло 40 человек. При нем было триста киргизов, вооруженных, в панцырях и кольчугах. Султан имел около 60-ти лет от роду, был росту среднего и видом мужествен.
Вошел в палатку, я увидел собранных почетных биев тех волостей, кои покушались напасть на нас. Султан объявил при них, что отклонил киргизов от намерения ограбить нас с тем условием, чтобы отряд Козаков был возвращен в Россию. Он подчивал нас чаем; вручил мне письменное обязательство помянутых биев не делать нам никакого вреда и, продержав нас у себя около двух часов, позволил пройти с караванов мимо его волости по реке Кунь, на урочище Айртау (раздвоившуюся гору).
В сем месте он лично осматривал караван. Проходя мимо волости, штабс-ротмистр Елгашкин, чтобы заставить хищных киргизов быть в почтении к нам, растянул при караване отряд разстоянием почти на полверсты.
Султан Худай-Менда дал нам проводниками 16-ти летнего сына своего, Султана Кунгур-Ульжа и племянника Балхаира Султана с теленгутами, сделав им нужные наставления и объявил желание свое, чтобы в продолжение 12-ти дней, то есть до того времени, пока мы с караваном выйдем из опасных мест, отряд, не возвращаясь в Россию, оставался на месте. Здесь купцы делали обмен верблюдов и лошадей, и многие брали их в наем до обратного пути.
Мы простились с султаном и пошли с новыми {вожаками} вожатыми нашими колодцами и небольшими речками, <на коих видели множество черных турханов, различных родов гусей, уток, куликов и лебедей>. До сих пор мы останавливались для отдыха большею частию при речках или колодцах, но в сем месте принуждены были от оных {отклоняться} уклоняться, ибо поблизости их скопляется множество змей и разных ядовитых гадов, <шипение коих мы издалека еще слышали.
Проходя мимо каменистых гор Октау и Уртатау, повстречали киргизов Юсун-Конрадской и Альчинской волостей, имеющих при себе разное оружие. Они столь зверски, что за отказ напойки табаку бьют и секут нещадно людей, проходящих мимо их с малыми караванами.
Нас самих отгоняли <они> безпрестанно от колодцев и не давали даром черпать воду, заставляя оную покупать. Чтоб не умереть от жажды, мы принуждены были из каравана отдавать им разные безделицы.
Близь реки Сарысу нашли <мы> на кочующую Ченгар-Каракисецкую волость, из коей киргизы вывозят на тракт к проходящим караванам выработанный свинец в слитках, который они достают поблизости гор сих в большом количестве.
Идя по течению реки сей трое суток, мы повернули с полудня на восток и пришли в песчаные сопки, называемые Джиты-Конгур, где дорогою находили алебастровые утесы наподобие стекла и известковый камень; на ровных местах видели самую мягкую растрескавшуюся красную землю (признак рудных мест), на коей, кроме 2-х родов полыню [полыни], не растет никакой подножный корм.
Один род полыню сего годен токмо для сварения кушанья, а другой служит сытным кормом для лошадей и верблюдов. Деревья в сем месте весьма мелки; терновник замедлял ход наш и царапал в кровь ноги лошадям <и верблюдам.
От самого урочища Кулан-Етмесь люди в караване нашем, не могши переносить <действия> вредной воды, страдали разслаблением, головной болью, животом и теряли аппетит. Одно средство излечать их от сей болезни было: растворять в воде взятую с границ наших землю, которую мы, опуская в котлы в узлах, варили; даже изнемогающим лошадям лекарство сие приносило большую пользу.
Песками чрез сопки мы шли <целые> 7 дней: пили из засоренных селитренных колодцев, выкопанных киргизами во время переходов на кочевье; колодцы сии, несмотря на усталость нашу, мы принуждены были очищать.
Здесь, кроме камышу, лесу вовсе нет; изредка пролегают луга, и кочующие поблизости киргизы Таминской волости, не имея средств пасти стада, занимаются одною ловлею диких коз и куланов, набегающих на сии колодцы.
По 7-ми дневном пути, пройдя мимо соленого озера Кукча-Туз, мы прибыли на необозримую безводную степь, где, кроме терновника, никаких <уже> растений не встречали. Будучи предуведомлены вожатыми о сем безводном пути, <мы> запаслись на полтора дни водою в кожаных мехах.
Тут видели мы древнюю каменную надгробную, называемую Уванас, в виде пирамиды, стоящую на возвышенном бугре сей безмолвной, никем не обитаемой степи. От сей надгробной, разстоянием езды на одни сутки, мы пришли на реку Чуй, изобилующую рыбами <как-то: щуками, сомами, язями и окунями>.
В камышах, простирающихся около 3-х верст в окружности берегов, обитают барсы, тигры, рыси и кабаны. Поблизости сих мест зимуют киргизы Алчинской, Конродской и Таминской волостей; они пристрастились к звериной ловле до такой степени, что проводят в сем занятии весь век свой.
Перейдя реку Чуй, отправились опять безводными песками до пограничного города Туркистанского владения Сузака. Туркистанское владение прежде сего имело особого владетеля, который управлял оным независимо; но в 1814 году совершенно покорено Коканиею, управляется ныне коканскими наместниками и влилось в состав Коканского государства.
Владение сие граничило к северу с киргизскими песчаными степями, к западу с Бухариею, к югу с черными закамененными киргизами, а к востоку с рекою Чуем. Здесь, по мере приближения во внутрь Туркистанской области, путешественник встречает более образованности в гражданской жизни; уже начинает видеть обработанные поля, постоянные селениями наконец представляются взору его красивые города, в коих находится множество памятников и гробниц, заключающих в себе прах их святых.
Сюда стекаются всех состояний соседственные азиатцы на поклонение угодникам, а богатые привозят тела родственников своих, дабы погребсти их вместе с оными. Климат гораздо лучший. Земля производит различные плодоносные дерева, и обильные поля украшаются душистыми цветами.
Здесь некоторым образом управляют законы, которые совершенно предоставлены в руки духовенства, оно разбирает все тяжбы, ссоры и определяет наказания; так видим мы право феодального правления в века младенчества всей Европы.
Туркистанца видишь уже не таким свободным, вскормленным природою среди степей человеком, каков киргиз,-- он сжат, скрытен, надменен и уже знает различные ухищрения и обманы, к нещастию столь тесно соединенные с гражданскою жизнию.
Жители сей страны также исповедуют магометанскую веру; в супружество берут по большей части соседственных киргизок, и каждую из жен своих помещают в особый дом.> Дорогою <к Сузаку мы> находили весьма много черепах.
<В исходе сентября> на разсвете караван остановился в 4-х верстах разстоянием от города. Я с чиновниками и султанами был приглашен к правителю, или губернатору города; он нас угощал чаем, виноградом, дынями; подчивал курительным табаком и потом позволил осмотреть город.
Сузак заключает в себе до 500 каменных домов, выстроенных столь плотно один к другому, что, войдя в улицу, думаешь видеть ее огороженную каменным забором; окна в домах выстроены <вообще> на двор, во всем городе одна токмо круглая улица {сделанная наподобие лабиринта}.
Город сей стоит на возвышенном месте, в яру обнесен высокою каменною стеною, внутри изобилует ключами; до 200 человек гарнизону охраняет город. В предместий его находятся пашни и рассеянные юрты бедных киргизов; жители трудолюбивы, занимаются хлебопашеством и {имеют мены} производят мену товаров с кочующими на Сарысеи Чуе киргизами.
Женщины их весьма ласковы и столь знакомиты, что приходили многие из них в караван наш. Брат Туркистанского владетеля Султан Шай-Темир управляет сим городом. Так как проводник наш, Султан Кунгур-Ульжа, был родственник управляющего городом, то сей последний, хотя и мог порученных моему надзору коканских посланников задержать, сделать своими пленниками, ибо туркистанцы имели тогда войну с Коканиею, однако, в угодность Султану, он не токмо не причинил им никакого вреда, но советовал еще для их безопасности, дабы Туркистанский владетель, брат его, не узнал о их присутствии, идти к стороне Черной горы, Каратау называемой, в 25 верстах от города отстоящей.
Он взял {пошлину} пошлины с каравана по оценке -- сороковую часть. Избегая могущих случиться с караваном неприятностей, <мы> приняли совет его и пошли степью, простирающеюся на пять суток езды.
Мы повстречали в сем месте киргизов, которые от набегов разбойников и черных <закамененных> киргизов имеют каменные укрепления, поблизости коих видны обработанные поля и подвижные юрты.
Они занимаются хлебопашеством, променивая хлеб кочующим киргизам на скот, который опять передают проходящим караванам за товары. В опасных случаях они в укреплениях своих скрывают стариков, жен, детей и скот, защищая их до последней капли крови.
По пятидневном пути дошли мы до урочища Чулак-Ашу, то есть короткий переход, где соединяется гора Алатавская, смежная с обитателями черных закамененных киргизов. Перешед гору сию, пошли ровными местами по протекающим ключевым речкам к каменной горе, называемой Арастан-Тау, то есть львиная пещера.
Привлекательное положение мест, запас ароматических трав и душистые цветы, коими усеяны были зеленеющие берега сих прохладных речек, сокращали для нас дорогу, соделывая оную весьма приятною. В горе Арастан-Тау находится пространная, ископанная природою пещера, имеющая с четырех сторон входы.
По одному из оных, который был отложе, я на лошади въезжал в пещеру, обросшую мхом и наполненную обломками камней и сухих прутьев; кажется, нога человеческая никогда не вступала в оную.
Взойдя на гору, мы могли обозревать на расстоянии 20-ти верст отдаленные предметы, <позлащаемые лучами восходящего солнца>. Вдали видны были впереди юрты большой Киргиз-Кайсацкой орды Юсун-Сыргалинской волости, кочующей при реке Буралтае, вытекающей из горы Алатау.
Для ночлегу мы пошли к сим юртам, и хозяева оных не причинили нам никакого вреда. Переночевав, отправились на туркистанский город Чимкет, завоеванный коканцами, близь коего видели обиталище прежних киргизов, их сады, курганы и поля.
Теперь все это запустело, ибо они перешли кочевать к китайским границам. Мы расположились ночевать на речке Аре, с шумом выпадающей с гор. <Опустелые места сии и курганы, по временам освещаемые бледным сиянием луны, проглядывавшей между гонимых бурным ветром тучь, живо напоминали о превратности времен и о гибельных войнах, поглощающих целые государства и народы.
В сих самых местах, где раздавались некогда по пригоркам клики тысячи людей, теперь нарушается безмолвная тишина одним шумом клубящейся с гор реки, и встревоженный обитатель давно покинул жилище, где некогда вкушал прелести беззаботной жизни.
На другой день мы дали знать о своем прибытии начальнику, который принял меня ласково, угощал бывшего со мною у него офицера и некоторых Козаков и дал для сопровождения до города Ташкента 200 человек войска.
Чимкет находится при реке Бодаме; выстроен на возвышенном месте и обнесен к яру весьма высокою стеною. Въезд в город со стороны реки по узкой дороге, не позволяющей ехать иначе, как в одну лошадь. Вода, пущенная из реки чрез сделанные в стене окошки, наполняет ископанные в городе каналы, на коих построены мельницы.
Домы выстроены из нежженого кирпича, наподобие китайских, без окон, почему для свету в квартирах везде видишь растворенные на улицах двери. Женщины их <довольно пригожи,> обходительны и не скрываются от мущин.
Для отдохновения лошадей и верблюдов мы пробыли с караваном на одном месте в 3-х верстах от города трое суток и потом пошли меж гор к помянутому городу Ташкенту. На другой день дошли до высочайшей горы Козы-гурт, на высоте коей, утверждают азиатцы, будто находится днище Ноева ковчега.
Так как гора сия имеет <безчисленное> множество хребтов и ущелий, в коих скрываются хищники, то я и не мог быть на ней. Ночевав на речке Калесе, выпадающей меж двух гор от черных киргизов, на 3-й день подошли к Ташкенту, и за 5 верст остановились на речке Каракамыш.
Ташкентское владение граничит к северу и западу с Бухариею, к югу с хребтом Кындыртауских гор, а к востоку с черными закамененными киргизами. Оно было сначала независимым, но теперь присоединилось также, к Кокании.
В сем месте самый лучший климат и, можно сказать, почти вечное лето. Земля производит все то, что может удовлетворять вкусу и взору самого роскошнейшего человека. Проезжая владение сие, везде видишь виноградники и фруктовые сады, в коих гранатовые, апельсиновые, персиковые и фиговые дерева сгибаются под тяжестию плодов своих, а безпрестанно встречаемые ключи, речки и искусственные водопроводы, осеняемые высокими тополами, кажется, призывают путешественника к прохладным струям своим.
Ташкенцы здоровы, безпечиы, роскошны, преданы до чрезвычайности веселостям, разнежены, любят музыку, ласковый страстны к женщинам. Въезжая в города, встречаешь жителей, безпрестанно толпящихся на улицах, пляшущих у ворот или увеселяющихся в садах своих музыкою; там кажется вечное празднество.
Кроме особенного класса ремесленников, они все вообще ведут праздную жизнь, довольствуясь изобилием садов своих: податей никаких не платят и идут в службу единственно по доброй воле. По случаю безпрестанно проходящих караванов там вечное стечение различных азиатцев.
Ташкенцы исповедуют магометанскую веру. Женщин запрещается видеть под строжайшим наказанием, даже родные не имеют права входить в комнату родственниц, - хозяева домов для приема гостей имеют отдельные комнаты.
Я женщин видел |токмо на базарах, но под покрывалом; они стройны и одеваются весьма богато, накидывают на себя халаты, на головах носят чалмы, а на лицо спускают волосяную сетку, которая пришивается к халату.
Когда мы уведомили о своем прибытии главнокомандующего, то он, выслав тамошних чиновников для взятия пошлины с каравана, пригласил меня с козацким офицером к себе, принял весьма ласково и просил с находящимся при нас из 40 человек отрядом идти в самый Кокант, обещая всякое с своей стороны пособие; каравану же предложил войти в город.
После мы уже узнали, что все сие делал он единственно для того, чтобы иметь случай предать нас всех владетелю своему. Он отвел нам по другую сторону города палатки, где мы с отрядом отставлены были четверо суток под благовидным предлогом дать отдых изнуренным лошадям нашим.
Когда же вздумали следовать далее, то, дабы обезсилить малый отряд наш, принуждал оставить для присмотра за присталыми (усталыми) лошадьми 15 человек козаков при одном уряднике, и задержал караван, хотя и взял с него пошлину.
Должно было повиноваться необходимости; я оставил в городе караван и помянутое число козаков, а с остальным отрядом и посланниками, коих он много распрашивал и почти силою вынудил отдать ему в подарок всемилостивейше пожалованные в Петербурге халаты, выступил в поход без проводников, не успев осмотреть города.
К щастию, один из бывших со мною посланников знал дорогу. Мы переходили с большим трудом вброд реку Чирчик; она так быстра, что увлекает за собою камни, и лошади едва в состоянии были идти через нее.
За 15 верст не доходя сей реки уже слышен шум ее, даже козы, барсы и тигры, страшащиеся сего шума, далеко бегут от нее в леса или скрываются по ущелинам гор. Она выпадает с стремлением с касающейся почти до небес горы Кындыртау, которая нам была видна еще из Ташкента, наподобие облака.
На вершине горы сей лежат вечные снега, а внизу видишь множество плодоносных дерев, лесов и ключей. Разительное положение сих мест, сия река с стремлением увлекающая за собою камни, и сии глыбы вечных снегов, грозящие как будто низвергнуться с вершины горы, дабы подавить зеленеющие долины, кажется, ожидают превосходной кисти Сальватор-Розы и Эвердингена.
Мы обошли гору и вошли близь реки Дарии в ущелие каменистых гор, которые, возвышаясь по обеим сторонам вверьх более нежели на 30 сажен, образовали дорогу, до 10-ти сажен широты имеющую.
Навислые камни, выросшие на крутых утесах гор сих, казалось, угрожали нам своим падением. Между сих гор разбросаны коканские селения восточных персиян, называемых гольчами, т. с. горскими народами, которые занимаются хлебопашеством и разведением фруктовых садов, лошадей не имеют и употребляют в работу одних верблюдов.
Жители сии весьма свирепы, обходились с нами очень грубо. Они весьма равнодушны к женщинам и, не подражая обыкновениям ташкентским, позволяют им ходить с открытыми лицами. По тракту на Кокант мы пошли мимо горы Ходжанд, в 15-ти верстах от горских жителей отстоящей.
По дороге находятся обработанные поля, а вкруг горы вырытые ямы, где ташкенцы добывают бирюзу. Не в дальнем от сего расстоянии видели поблизости ключей древний памятник, имеющий внутри отверстие, посреди коего выкладена каменная могила.
В сем месте мы останавливались и поили верблюдов и лошадей. Оттуда идучи близ переправы реки Сыр-Дарьи песками, усмотрели влеве на возвышенном месте стоящие каменные здания наподобие казарм, никем не обитаемые; судя по тому, что оные строены с известкою (которую вовсе не употребляют ни ташкенцы, ни коканцы, ибо они делают связи из глииы с хлебными пелевами), должно полагать, что здания сии построены прежде обитавшими в сих местах народами.
Остановись против маленького городка Камыш-Кургана, близь ключей, ночевали и на другой день уже пошли на самую реку Сыр-Дарью, имеющую около 150-ти сажен широты. Переправа через оную устроена на больших судах, наподобие садков, вмещавших в себе до 70-ти верблюдов; за отмелями суда сии не могли подойти близко к берегу, и мы принуждены были вести верблюдов до оных вброд, а потом с помощию людей втаскивали их в суда.
Лошади же наши переплыли реку вплавь. Для нас довольно странною показалась сня переправа: по вводе верблюдов с тюками коканцы к каждому судну привязали по пяти взнузданных лошадей за гриву к стегни, две из них были по сторонам носа, две по сторонам кормы, а одна привязана была сзади вместо руля.
Лошади сии пустились вплавь, заменяя греблю и таща вместе с собою судно; у каждой лошади приставленный особый человек управлял поводами так, чтобы все они вообще плыли несколько наискосок течения. Когда суда пристали к берегу, то лошадей отвязали и вывели на берег.
Несмотря на быстроту реки и на тяжесть груза, мы не приметили в оных никакой усталости. При сей переправе содержится караул из 20-ти коканцев. Так как нас на переправе сей встретил откомандированный от коканского владетеля чиновник, тo мы не заплатили за переправу той пошлины, которую обыкновенно берут с проходящих караванов.
Переправясь очень рано, пошли мы с провожатыми по лежащему тракту чрез песчаные горы, где на пространстве 20-ти верст совершенно никаких произрастений не встречали, и, подойдя к деревне Караполясам (Кара полясан, лежащей на речке), остановились ночевать.
Жители оной занимаются хлебопашеством, разведением садов, шелковичных червей и посевом хлопчатой бумаги. Деревня сия заключает в себе до тысячи домов, складенных из глины, без полов, окон и печей, в коих для холодного (токмо) времени сделаны камины.
В деревнях <коканских> женщины от мущин не скрываются. Поселяне живут без нужды, ибо никаких податей не платят, кроме того, что в проезд тамошних чиновников обязаны давать им содержание и квартиры; рекрутских наборов не знают и идут в службу единственно но доброй воле.
Земля у них хотя глинистая и солонцоватая, но весьма хлебородная. Мы шли целой день деревнями и при закате солнца, около 5-ти часов подошли к городу Коканту. Коканское государство, до присоединения к оному Туркистаиского и Ташкентского владений, граничило к северу с черными закамененными киргизами, к западу - кочевными арабами и трухменцами, принадлежащими Бухарин, к югу - восточными горскими персианами, называемыми гольчами или каратигинями, а к востоку - областию Кашкариею.
Ныне же, как уже выше сказано, помянутые два владения, поступя в состав Коканского государства, увеличили собою границы оного. Сии самые страны, известные европейцам под названием независимой Татарии, были тою колыбелию, из коей вышли все народы, погромившие почти весь тогда известный мир и коих потомки и поныне владычествуют над Азиею.
Большая часть народов, прилегающих с восточной и юго-восточной сторон к коканской порубежной линии, ныне подданные или данники китайцев, покоривших их силою оружия в 1789, 790 и 791 (1790 и 1791) годах.
Самые достопримечательные города, находящиеся поблизости Коканского государства, суть: Самарканд, столица славного Тамерлана; Балка и Бокара, известные безпримерною жестокостию Чингис-хана; Отрар, где умер Тамерлан, и Тонкат, в коем Чингисхан держал общий сейм всех ханов, правителей областей и военачальников своей империи.
На сем сейме представлялось ему тогда 500 человек посланников от покоренных им земель, а один из его сыновей сделал подарок ему, из 100 000 лошадей состоящий! В сем месте климат жаркий и, по мере приближения на восток, делается столь нестерпимым, что даже птицы, не будучи в состоянии переносить зноя, улетают далеко от сих мест; по сему самому здесь встречаешь только скрывающихся в камнях и камышах небольших степных куриц, называемых гагля, и фазанов. Жители много бы имели сходства в характере с ташкенцами, но победы сделали их весьма надменными.
Роскошь, нега и удовольствия, основанные на сластолюбивом свойстве, заставляют их изобретать различные способы к чувственным наслаждениям, и я не знаю, должно ли приписать скромности женщин их или чему другому, что во всем Коканском государстве нет ни одного публичного дома, ни одной женщины, торгующей своими прелестями.
Коканцы имеют торговлю с Кашкариею, Китаем, Хивою, Бухариею и восточными горскими персианами.> У заставы города Коканта мы одели козаков в полную амуницию. Войдя в город, проведены были мимо дворца с посланниками до назначенного нам места в конце города, где поставлены были в саду, не имеющем никакого другого жилища, кроме одной избы.
Здесь тот же час взяли от меня посланников и дали для козаков 2 юрты; я же для себя с сотником Безъязыковым разбил бывшую с нами палатку, а лошадей в саду развязали по коновязям. К нам приставили караул из 15-ти человек при 1-м чиновнике и не позволяли выходить вон из саду; лошади целые сутки не имели корму.
В ночи приехал ко мне визирь; сначала спрашивал: за чем мы приехали? Я отвечал ему, что мы прибыли для открытия с ними торговли и для препровождения посланников. Потом он сделал вопрос: где главные два посланника?
И я должен был объяснить, что они были милостиво приняты Российским императором и отпущены, наделенные подарками, в свое отечество, что один из них на возвратном пути в крепости Петропавловской, ожидая караванов, умер от болезни, а другой по развратной жизни своей свел непристойное своему званию знакомство с сосланным <в заточение> солдатом, следствием коего было то, что он убил его, что за сие преступление по повелению корпусного командира сей солдат содержится под караулом в оковах во ожидании строжайшего наказания от государя императора.
Наконец он спрашивал: где караван наш?
И я отвечал, что градоначальник Ташкента оставил его в городе Ташкенте, а я по высочайшему повелению государя моего приехал сдать посланников и вручить владетелю высочайшую грамоту и подарки.
Отобрав сии сведения, он от меня уехал. На другой день опять возвратясь, объявил, что владетель назначил для наших лошадей и верблюдов в сутки по 4 четверти белоярового пшена и по 200 снопов сена, полагая на каждую лошадь и верблюда по 2 снопа сена и по 10-ти фунтов пшена; для нас же всех на 30 человек приказал давать: по одному барану, по 50-ти белых крупичатых хлебов, весом каждый в 1 фунт, по четверику сарачпнского пшена, по полфунта низкого сорту чаю и по одной дыне.
Для лошадей и верблюдов продовольствия сего было весьма недостаточно, и мы принуждены были прикупать пшено сие (помянутое пшено) в дутках. Произрастение сие имеет вышины более двух аршин, а толщиною в три пальца, с большими листьями; на конце же оного большая кисть с пшеном: сии дуткн мы строгали ножами и клали в хрептухи. 

Источник:
«Записки о некоторых народах и землях средней части Азии Филиппа Назарова, Отдельного Сибирского корпуса переводчика, посыланного в Коканд в 1813 и 1814 годах».