Экскурсионные туры на Аральское море в Казахстане.

«Люди, знающие нашу Среднюю Азию, Закаспийский край, Туркестан, Фергану, собрались в небольшом числе, и я был среди них только гостем. Большинство нашей публики знает эти владения России по Щедрину, который много печатных листов исписал словом “ташкенец” и характеристикою этого слова. Край, приобретенный мужественным Черняевым, остается неизвестным целым слоям нашей интеллигенции»

Суворин о Средней Азии. «Новое время», 21 января (3 февраля) 1907 г., № 11085.

Поездка вокруг Аральского моря в Казахстане.

В первых числах мая я был официально извещен о том, что назначен командиром подразделения, которое должно было сопровождать посланников по Киргизской степи до Сырдарьи. Для меня началась активная жизнь.
В Оренбурге был набран отряд из 400 уральских казаков, который пока расположился на вышеупомянутом Маяке, так как трава в степи была слишком низкая и молодая, чтобы уже теперь выступать в поход. Кроме того, в Оренбургском гарнизоне была отобрана пехотная рота (160 человек); ей были приданы четыре 3-фунтовых орудия с прислугой.
Наконец, для перевозки пятимесячного запаса провианта, кибиток и багажа была выделена тысяча верблюдов, остаток тех 12 тыс. голов, которые участвовали в Хивинской экспедиции. Продукты питания состояли из черных сухарей, упакованных в прямоугольные ящики из древесной коры, из овса, крупы, муки в двойных мешках, из множества шестиведерных бочонков с крепкой водкой, а также из уксуса, табака, соли, перца и т. д.
Чтобы совершить длительный переход по бескрайней степи, с собой нужно было везти буквально все. Мы захватили сотню легких деревянных корыт, чтобы поить лошадей, верблюдов и убойный скот (150 голов) из колодцев пустыни Каракум; приобрели множество войлочных одеял для кибиток и джуламеек, лопат, мотыг, металлических ведер, веревок; у нас была полевая кузница с необходимым количеством древесного угля и другое снаряжение.
В то время такая военная колонна рассматривалась как кочевая колония, которая везла с собой все необходимое, даже мелочи. Назначенные в экспедицию офицеры получили вперед полугодовое жалованье; это дало им возможность приобрести измерительные приборы, а также обеспечить себя одеждой и всем необходимым на четыре-пять месяцев. Мне генерал-адъютант Перовский выдал на эти цели тысячу рублей серебром.
Сверх того я еще получил крупную сумму денег, чтобы во время экспедиции оплачивать обеды офицерам и ежемесячно выдавать жалованье многочисленным погонщикам верблюдов, проводникам, почтовым курьерам (исключительно киргизы) и на другие потребности. Кроме того, из фондов пограничной комиссии мне было выдано множество подарков для киргизских старейшин, султанов, баев, проводников и т. д.
Это были ткани для парадной одежды (кафтанов) разных расцветок, золотые и серебряные шнуры для их окантовки, киргизские табакерки в форме рогов-пороховниц c серебряным окладом, а также вещи, предназначенные для прекрасного пола, - плюш разных расцветок, различного вида носовые и головные платки, гребенки, маленькие зеркала, иглы для шитья, булавки, ножницы, ножи; наконец, нюхательный табак, который киргизы очень любят, хлопчатобумажные ткани для рубашек и штанов, серебряные кольца, бисер и другие вещи.
18/30 мая 1841 г., в воскресенье, на троицу, на левом берегу Урала военный отряд был построен в большое каре, в центре которого поставили полевой алтарь. В полдень состоялось богослужение. Священник со служкой шел вдоль, рядов и, по русскому обычаю, кропил святой водой солдат и казаков, которые при этом осеняли себя крестным знамением.
Затем я дал знак барабанщикам, и началось прохождение пехоты перед начальником нашего штаба генералом Рокассовским; за пехотой с громким пением под звуки тамбурина и треугольника следовали уральские казаки, далее четыре пушки и, наконец, караван из тысячи верблюдов с грузом по 14 пудов на каждом. Колонна двигалась вверх вдоль Урала. Мы прошли только 5 верст и расположились на ночлег на берегу реки.
Это была первая ночь, которую я провел в кибитке. Я с болью думал о своей молодой жене, которая осталась одна на долгие месяцы в еще мало знакомом ей городе. Грустные мысли бродили в голове, и лишь раздавшиеся на рассвете звуки барабана, игравшего зорю, вернули меня к действительности. 19-го утром было очень холодно, в 4 часа термометр показывал лишь 5° по Реомюру. Прошло много времени, пока была нагружена тысяча верблюдов, так как люди должны были сначала приобрести в этом навык.
Мы двигались на восток по волнистой, глубоко изрезанной оврагами равнине до Бердянска, казачьего поста на Бердянке, стеганой речушке, впадающей в Урал. В дороге мы попали под сильный дождь, и в полдень термометр показывал 7°. Ночью также шел сильный дождь, было холодно, и на рассвете температура упала до 2°. Пошел снег. По степи гулял ледяной ветер. Отряд прошел 21 версту и расположился лагерем у поста Ханский.
Рядом возвышался холм, на вершине которого я, к своему удивлению, обнаружил много ракушечника. В ночь на 21-е в лужах замерзла вода. Мы снова двигались на юг, миновали посты Озерный и Прохладный и расположились лагерем у казачьего поста Полукуралинский, пройдя за день 25 версты. Погода была ужасная. Неистовствовала снежная буря вперемешку с дождем, и я вынужден был отдать распоряжение, чтобы в мою кибитку поставили маленькую железную печку.
Ночью был только 1° по Реомюру, а между тем календарь показывал 21 мая/2 июня. Таков степной климат. 22-го я устроил дневку, чтобы подождать бухарскую и хивинскую миссии, члены которых постепенно присоединялись к нам.
Сами бухарцы и хивинцы прибыли в наш лагерь лишь 23-го и 24-го. Между тем снова установилась теплая погода. Термометр показывал 17° в тени. В Киргизскую степь был выслан вперед отряд из 50 уральских казаков во главе с офицером. Отряд расположился у так называемого Караван-озера.
23-го я отправил на это озеро поручика Емельянова от топографического корпуса в сопровождении уральских казаков, чтобы определить места съемки, которая должна была начаться на следующий день, так как мы намеревались теперь перейти пограничную линию и углубиться в собственно киргизские степи. Вечером он вернулся и рассказал, что в степи все спокойно и что им не встретилась ни одна живая душа.
Во время отдыха я произвел осмотр провианта, верблюдов, лошадей, быков и овец. 24-го с соблюдением всех военных предосторожностей колонна перешла так называемую Илецкую линию. Такая предосторожность не была излишней, ибо мы могли столкнуться с киргизами-разбойниками. И действительно, вскоре они нам встретились. Чтобы снять на местности путь нашей колонны, вперед и немного в сторону от него были посланы с эскортом казаков поручик Алексеев от топографического корпуса и несколько топографов.
Вскоре они скрылись из виду за небольшой волнообразной возвышенностью. Едва мы прошли несколько верст по степи, как услышали далекую стрельбу, и через некоторое время к нам на взмыленном коне подскакал казак, который сообщил, что на наших топографов напала, чтобы завладеть их лошадьми, толпа более чем из 100 киргизов (барантовщики, т. е. разбойники, занимающиеся угоном скота).
Поскольку топографы занимались в тот момент съемкой, т. е. были пешими, разбойникам удалось захватить их лошадей. Во время этой стычки они ранили нескольких казаков и самого Алексеева, разбили и увезли с собой его измерительный стол. В погоню за разбойниками была тотчас же отправлена сотня казаков во главе с опытным офицером. Однако догнать их было невозможно, потому что, по киргизскому обычаю, каждый из них уводил с собой под уздцы только одну лошадь для подмены и, естественно, быстро исчезал в степи.
Тем временем раненых доставили в лагерь. Поручик Алексеев получил огнестрельное ранение в икру, казаки были ранены пиками. Всех их немедленно отправили на пограничную линию, а оттуда - в Оренбург. Это была единственная в ходе всей экспедиции стычка с киргизами-разбойниками; последние не имели представления о том, что во время их нападения на топографов совсем рядом находился военный отряд, насчитывавший 570 человек.
Вся эта история была лишь несчастным случаем. 25 мая (в воскресенье) отряд оставался на Караван-озере. Было очень жарко: в 2 часа дня термометр показывал в тени 23°. 26-го двинулись дальше по холмистой местности, перешли притоки Илека - Жаксы Карабутак и Жаман Карабутак - и 28-го подошли к самому Илеку. 29-го переправились через него вброд и расположились лагерем в урочище Тенгри-Берген, где росла группа деревьев и кустарник.
До этого места на правом берегу Илека доходят последние отроги Губерлинских гор. Пастбища в целом были отличные; жара смягчалась легким ветерком. 30-го мы двигались вверх вдоль левого берега Илека и прошли 28 верст до Женичке. Степь и здесь представляла собой холмистую местность, изрезанную широкими ложбинами, а сами холмы имели очень пологие широкие склоны. Их вершины часто украшали киргизские могилы.
Здесь также росли группы деревьев и кустарник. Термометр показывал 25° в тени. 1 июня наш путь пролегал по волнистой степи, которая постепенно поднималась. Мы перешли ручей Батбакты и после короткого перехода в 18 версты расположились в урочище Бестамак (Пять устьев, потому что здесь сливаются пять речек, которые образуют Илек). Эта местность и плоскогорье известны по всей степи своими замечательными пастбищами и запасами воды.
Здесь обычно на несколько дней останавливаются караваны, следующие из Хивы и Бухары. Мы тоже сделали здесь однодневную остановку. Температура воздуха была 23° в тени. Здесь я сделаю отступление и расскажу о том, как совершил свой степной переход с довольно большим отрядом и множеством верблюдов. Еще на Кавказе, а позднее в Персии я понял, что для здоровья солдат целесообразно в жаркое время года не совершать утомительных дневных маршей и, кроме того, не придерживаться слишком суровой дисциплины.
Несмотря на то что дивизионный генерал генерал-лейтенант Т., командовавший частью, а позднее всем Хивинский военным отрядом, дал мне перед выступлением множество советов, как надо передвигаться в степи, чтобы не погубить людей и верблюдов, я все же следовал своей собственной методе и чувствовал себя прекрасно.
Как упоминалось выше, первые переходы из Оренбурга до Куралинской линии сопровождались задержками, потому что казаки и солдаты еще не умели быстро устанавливать кибитки и джуламейки и, что самое важное, нагружать верблюдов. Почти каждое утро я вынужден был ждать 1.5 часа, пока навьючат тысячу верблюдов, прежде чем отряд мог двинуться в путь. К. тому же казачьи лошади должны были привыкнуть к частому барабанному бою в лагере, чтобы не пугаться неожиданного шума, особенно по ночам, когда их ставили в центре лагеря, в два ряда, голова к голове, я привязывали к веревкам, прикрепленным к кольцам, которые надевались на вбитые в землю толстые колья.
Чтобы лошадь не оторвалась и не убежала, ей связывали ремнем переднюю правую и заднюю левую ноги, но так, чтобы она могла двигаться. Каждый казак, как и все, кто имел лошадей, в том числе наши киргизы, были снабжены такими путами. К табунам, пасущимся в степи, и к русским лагерям киргизские конокрады подкрадываются чаще всего темными ночами. Спешившись или оставаясь в седле, они высекают кресалом огонь.
Разлетаясь, искры пугают лошадей, и животные убегают. Грабитель быстро пристраивается в голове табуна и уводит его за собой в степь, а ты остаешься с носом, потому что не имеешь возможности, особенно ночью, организовать преследование и догнать его. Киргизы так угнали уже сотни лошадей. Подобный метод они применяют и в отношении друг друга во время баранты (или разбойничьих набегов) одного племени против другого.
Все богатство этого кочевого народа составляет скот, прежде всего лошади, часть которых при угоне у вражеского племени съедают. Поэтому следствием многолетних междоусобиц явилось всеобщее обнищание народа, и только благодаря энергичным действиям и вмешательству русского правительства был положен конец обоюдной баранте. Вот уже 25 лет в степи совсем тихо, и кочевники снова богаты скотом.
Об этом можно судить хотя бы по тому, что ежегодно пригоняют на пограничную линию 500 тыс. овец для продажи или обмена на муку, юфть, железные котлы, кувшины, треноги, хлопчатобумажные ткани и т. д. После того как люди приобрели навык в погрузке и разгрузке верблюдов и стали соблюдать порядок следования на марше, все пошло как по маслу. Каждое утро, на рассвете, т. е. в это время года в 3 часа утра, барабан возвещал общий сбор.
С этой целью около моей юрты спал барабанщик. Так как у меня еще с молодости выработалась привычка вставать рано, я был всегда первым в лагере на ногах, смотрел на хронометр и только после этого давал команду барабанщику, чтобы сразу же услышать ответ: «Слушаюсь», и барабан возвещал общий сбор. Мгновенно лагерь оживал. Снимались и складывались большие и малые юрты, а также войлочные одеяла, и все это готовилось к погрузке.
В это время верблюдов, быков и лошадей гнали на водопой. Мои слуги готовили чай. Потом офицеры-топографы, готовые к походу, собирались у меня, чтобы, стоя на открытом воздухе, выпить чашку чаю с сухарями. Слуги между тем складывали кровать, стол и табурет и упаковывали их в мафраши (большие мешки из войлока). Теперь я приказывал барабанщикам дать сигнал «к погрузке».
Верблюды со своими погонщиками были разбиты на отделения, и каждое отделение должно было за 10 минут навьючить 10 верблюдов. Поскольку у меня, включая погонщиков верблюдов, было 700 человек, погрузка шла быстро. После этого подавался сигнал «сбор». Люди и верблюды строились в ряды. Я садился на коня и ехал сначала к казакам, затем к пехоте, наконец, к артиллерии, желал людям доброго утра, на что они громко отвечали: «Здравия желаем!» Я громко приказывал: «Марш!», и барабанщики играли так называемый полевой марш, после чего вся колонна приходила в движение.
Впереди на расстоянии 200 – 250 саженей от основной колонны двигался конный авангард, состоявший из офицера и 12 казаков, за ним - взвод пехоты, потом три пушки, за ними под охраной следовал мой маленький тарантас, в котором находилась полевая касса, затем другие телеги (всего их было 10 – 12) с багажом офицеров и, наконец, две санитарные повозки - длинные легкие подводы с войлочным верхом.
По обеим сторонам колонны, на расстоянии приблизительно 120 шагов друг от друга, ехали две сотни уральских казаков. За ними следовала колонна навьюченных верблюдов, разделенная на 10 групп. Каждое подразделение состояло из 100 верблюдов по 10 ниток, т. е. один киргиз на коне вел цугом 10 верблюдов; через ноздри верблюдов продевали длинную хлопчатобумажную веревку (бурундук), которая крепилась к седлу впереди идущего или, скорее, переднего верблюда, и таким образом 10 ниток двигались рядом, ведомые 10 киргизами.
Если степь была ровная, то рядом всегда шли две колонны из 100 верблюдов, по 10 ниток в каждой; другие нитки следовали в том же порядке. За ними шли ненавьюченные верблюды, которых погоняли верховые киргизы. В полуверсте по обеим сторонам колонны ехали конные патрули, по два человека в каждом, которые следовали один за другим на расстоянии 100 – 150 шагов. Наконец, колонну замыкал арьергард - взвод пехоты, пушка и 50 казаков во главе с офицером.
Арьергард всегда следовал в полуверсте позади колонны и подгонял отставших верблюдов, потому что иногда требовалось поправить груз на каком-либо из животных. Чтобы не задерживать всю нитку, животное отвязывали. Два киргиза-погонщика поправляли груз и затем отправлялись дальше. Таким образом колонна, наподобие большой змеи, двигалась по необозримой степи. Такие переходы в ранние утренние часы при прохладном, освежающем степном воздухе, при чистом, безоблачном небе - одно удовольствие. Однако со временем, когда привыкнешь, они становятся монотонными, потому что впереди и позади видишь одну только бесконечную степь. 
Я не настаивал на соблюдении строгой дисциплины вовремя степного марша. Все офицеры носили легкую летнюю одежду - белый полотняный или хлопчатобумажный китель, к которому можно было крепить эполеты; они носили еще шарф через плечо. У солдат также были белые кители. От каждой сотни казаков, а также от пехоты и артиллерии ежедневно во время марша отряжались несколько человек, которые собирали в большие мешки высохший верблюжий и лошадиный навоз; его использовали как топливо для приготовления пищи днем и вечером, так как степь была почти совсем безлесная.
Я приучил свое войско проделывать за один переход 25 – 30 верст, и так как мы выступали из лагеря с восходом солнца, то могли пройти такое большое расстояние до полуденной жары; при этом не утомлялись ни люди, ни лошади и верблюды.
Последние благодаря длинным веревкам (бурундукам) могли прямо на ходу щипать траву. Обычно я разбивал дневной лагерь на реке или озере. Если близилось время привала, я скакал вперед, сопровождаемый несколькими киргизами-проводниками и казаками, и выбирал удобное место для лагеря; казаки втыкали затем в землю свои пики, чтобы отметить вехами лагерь. Мне оставалось только поджидать колонну, которая двигалась к лагерю с громким пением в сопровождении тамбуринов и треугольников.
Казаки располагались с обеих сторон по краям, пехота и артиллерия занимали фронтальную часть, а штатные юрты и юрты офицеров ставились вдоль берега реки или озера, сзади. Верблюды подходили длинными рядами и ложились по периметру лагеря на расстоянии четырех шагов от его границы. Быстро приступали к разгрузке; освобождали привязные ремни, и груз соскальзывал с обеих сторон верблюда на землю, в то время как животное оставалось лежать.
Юрты, малые и большие, развертывались и ставились солдатами в ряд: на отведенные для них места вдоль каждой стороны лагеря. Это занятие занимало всего 15 – 20 минут. Затем по команде «На выгон» погонщики отгоняли верблюдов в степь под охраной особого казачьего прикрытия; здесь животные разбредались на большое расстояние, так как верблюд пасется всегда: отдельно от своих собратьев.
По другую сторону лагеря под прикрытием казаков выпускали пастись коней и убойный скот. Каждый хозяин стреноживал свою лошадь при помощи вышеупомянутых пут, мешавших ей бежать, но не ходить. Между тем в лагере устанавливался порядок: забивали несколько голов скота и: распределяли мясо среди солдат. Теперь принимались за свое дело повара. На огонь ставили походные котлы; в них клали мясо, крупу, соль, лук.
Вокруг распространялся не слишком приятный запах от раскаленного навоза. В это время те, кто не был занят службой, спали или занимались рыбной ловлей, так как я разрешил взять с собой несколько больших сетей, и иногда солдаты и казаки вытаскивали, ликуя, из небольших степных озер или речек тяжелые сети с жирными карасями или другой рыбой, которая была вкусной прибавкой к еде.
В отряде было несколько егерей, и почти ежедневно я получал в качестве прибавки к моему столу пару диких уток, а иногда антилопу (сайгака). Эти красивые животные сотнями пасутся в степи, обычно стадами, но они такие быстрые и пугливые, что редко подпускают к себе егеря. Как часто мы видели вдали такое стадо, летящее с быстротой ветра по степи во главе с самцами, которые мчались впереди большими прыжками!
Обед я обычно откладываятие. Степь представляла собой, как уже неоднократно упоминалось, большей частью холмистую равнину с пологими склонами. Съемку ориентировали по многочисленным киргизским захоронениям, л до тех пор, пока из степи не возвращались мои топографы, которые ежедневно производили съемку маршрута по обе стороны от дороги на расстоянии 5 – 8 верст.
В сильную жару это было утомительное занкоторые, по тамошнему обычаю, расположены всегда на высшей точке этих пологих склонов и обычно представляют собой срезанные пирамиды из земли или веток высотой 6 – 8 футов. Каждая такая могила имела свое название, и это были единственные предметы, скрашивавшие монотонность степи.
Вечером, на заходе солнца, в лагерь пригоняли с пастбищ лошадей, быков и верблюдов. У каждого казака за седлом или на спине лошади была привязана большая охапка травы, которую давали животным на ночь.
Для заготовки кормов люди снабжались косами и серпами, по одному на пять-шесть человек. Верблюдов заставляли лечь между их вьюками и привязывали веревкой, продевавшейся им в ноздри, к длинному канату. Он тянулся по обеим сторонам вдоль каждого ряда верблюдов и был снабжен на конце кольцами и железными штырями, которые вбивались в землю.
Для лошадей в середине лагеря, между двумя кольями, на высоте 3 футов, натягивались параллельно две длинные веревки. Между ними казаки насыпали скошенную траву, а затем привязывали к ним лошадей головами друг к другу. К тому же их стреноживали, чтобы ночью они не могли убежать. Убойный скот ложился на отдых недалеко от лошадей. Тем временем мы устраивали чаепитие, в котором принимали участие мои офицеры-топографы и несколько киргизов-проводников.
Последние обычно выпивали по три-четыре большие кружки чаю, довольствуясь при этом одним куском сахара, остаток которого они, согласно обычаю, возвращали. Во время чаепития я расспрашивал проводников: интересовался направлением движения каравана в течение следующего дня, осведомлялся, какие овраги или речки нам предстоит преодолеть, какова почва - степная, песок, солончаки, каково расстояние до завтрашнего ночлега и т. д. Между тем солнце заходило, и барабанщик давал сигнал отбоя. Затем появлялся офицер, рапортовал, что в колонне все в порядке, получал от меня пароль, расставлял вокруг лагеря посты, и вскоре все погружалось в глубокий сон.
Тишина великолепной степной ночи нарушалась лишь перекличкой часовых, храпом лошади или жалобным криком вскочившего верблюда, которого погонщик принуждал снова лечь. Днем, в жару, солдатам разрешалось идти и стоять на часах в одной рубашке и брюках. Однако строго следили за тем, чтобы ночью каждый был укрыт своей серой суконной шинелью как на посту, так и в юртах, чтобы не простудиться. Во время дневной жары на привале края войлока, которым покрывали кибитки, загибали по окружности кверху от земли примерно на 2 фута, чтобы свежий степной бриз продувал юрту.
В великолепные летние ночи я приказывал снимать войлочные одеяла, покрывавшие верх моей юрты, чтобы не было душно и чтобы можно было любоваться прекрасным звездным небом. Довольствие и жалованье людей были щедрыми. Каждый солдат, казак и артиллерист получал ежедневно по 1 фунта сухарей, фунта крупы и фунта свежего, мяса; кроме того, три раза в неделю выдавались полчарки водки, пара золотников соли и в тех местах, где вода была плохой, немного уксуса, чтобы смешивать его с водой, а также листовой табак.
Офицерам полагался такой же рацион, лишь мяса они получали на фунта больше на человека. Киргизские погонщики верблюдов и проводники получали: 1 фунта крупы и 1 фунт лошадиного мяса на человека; кроме того, первые - 3 рубля, а вторые - 5 рублей серебром жалованья в месяц, которые я каждому регулярно выдавал на руки. Офицеры ежемесячно получали столовые деньги, а топографы - порционные деньги; но в степи их не на что было тратить.
Благодаря ежедневной выдаче продуктов многие верблюды, естественно, освобождались от груза, и вскоре образовалось стадо не навьюченных верблюдов. Они следовали за колонной или распределялись среди пехотинцев, которые ехали на них верхом по два человека, что вызывало иногда комичные сцены. Их впрягали также в пушки, чтобы поберечь артиллерийских лошадей, по четыре верблюда в каждую, и они очень хорошо тащили их по степи и пустыне.
Случалось, хотя и редко, что верблюды начинали хромать, тогда киргизы забивали их и с удовольствием ели верблюжье мясо. В хивинскую миссию входили капитан Генерального штаба Никифоров, поручик Аитов, который уже бывал в Хиве, два топографа, 12 казаков и один унтер-офицер. В бухарскую - подполковник горного корпуса Бутенев, штабс-капитан того же корпуса Богуславский, топограф Яковлев, немецкий ботаник и геолог Леман, который незадолго до этого совершил с академиком Бэром путешествие к Северному Ледовитому океану и на остров Новая Земля, и, наконец, востоковед Владимир Ханыков, который сопровождал Бутенева, потому что в совершенстве владел персидским языком. Ханыков был большой соня и ежедневно расстраивался по поводу того, что на рассвете у него над головой разбирали кибитку и ему поневоле приходилось вставать. Я посоветовал ему ночевать не в кибитке, а в тарантасе.
Он последовал моему совету и просыпался обычно уже на следующем привале. Мои отношения с ним были самые дружеские, и я оказывал ему всяческие услуги. Ботанику Леману я каждый раз давал казачье прикрытие, когда он желал совершить прогулку в степь или Мугоджарские горы. Здесь я окончу мое длинное отступление. Как упоминалось выше, 2 июня мы остановились на отдых. Термометр показывал 22° в тени.
Вечером была сильная гроза с ливнем. 3-го мы переправились через Иссенбай, одну из речек, которая образует Илек, а также через ручей Ащесай. Здесь мы встретили караван, шедший из Бухары в Оренбург, си позднее расположились на верхнем Темире, притоке Эмбы. Мы держали направление на юго-восток и прошли 20 верст. Во время марша по степи колонна часто двигалась по глубоким колеям, оставленным в грунте тысячами башкирских телег, которые летом 1839 г. доставляли во временные форты Эмба, на реке того же названия, и Чучкакал, недалеко от Устюрта, крупные партии провианта - сухари, муку, овес и т. д.
Эти форты служили складом продовольствия для войск Хивинской экспедиции и позднее были оставлены. 4-го колонна двинулась дальше по плато и расположилась у речушки Булаксай (23 версты). Здесь ко мне присоединился султан Бай-Мухаммед Айчуваков, управлявший тогда западной частью Зауральской киргизской орды.
По приказу генерал-адъютанта Перовского он должен был сопровождать меня до Яксарта и обратно. У него была свита из 200 киргизов и примерно 500 жеребцов и кобылиц. В его лице я нашел человека, который прекрасно знал степь и в совершенстве владел русским языком. Он ежедневно обеспечивал меня кумысом, т. е. перебродившим кобыльим молоком, которое является основной пищей киргизов в летнее время. Обычно он сопровождал меня в авангарде, при котором я находился.
За ним следовала большая свита султанов и баев, а также двухколесная повозка, на которой лежал огромный бурдюк с кумысом. На полдороге в стороне от колонны, которая продолжала свой марш, мы делали короткую остановку. Спешившись, садились по-восточному на зеленую траву степи и пускали по кругу огромную деревянную пиалу, наполненную кумысом.
Когда она возвращалась пустая, ее тут же наполняли снова. Количество кумыса, которое выпивали киргизы, было огромно. Это питье, если оно только что перебродило, может даже опьянить; оно очень освежает, утоляет голод и жажду, вызывает небольшой пот и делает сонливым после утомительной езды.
Жара поднялась до 26° в тени, но некоторую свежесть приносил дувший с юго-востока слабый бриз. Ежедневно проделанный нами путь определялся одометром, который был привязан к колесу моего тарантаса; одному из топографов было приказано по прибытии на ночлег отвязывать его и определять пройденное расстояние. Для благосклонного читателя было бы утомительно следить за моими ежедневными степными маршами, поэтому я ограничусь тем, что обрисую в общих чертах переход до пустыни Каракум.
9 июня мы пересекли холмы, которые образуют водораздел рек Орь и Иргиз и составляют часть Мугоджарских гор. Мы прошли 27 верст и расположились у ручья Тик-Бутак. Отсюда я послал поручика Генерального штаба Романова с отрядом из 100 казаков и пушкой вдоль западной стороны Мугоджарских гор на юг, чтобы произвести разведку той части степи и, если будет возможность, сделать ее съемку.
Для этой цели к нему прикомандировали двух топографов. Ему было приказано, следуя на юг, пересечь пески Барсуки и пустыню Каракум, снять северо-восточные берега Аральского моря и снова соединиться со мной на Яксарте.
Это поручение он выполнил блестяще. 13-го и 14-го колонна прошла 47 верст вдоль Талдыка. Степь здесь снова была покрыта травой (Stipa pennata); 14-го нас настигла гроза с дождем, и мы расположились на правом берегу Иргиза, довольно большой степной реки с чистой, хорошей водой, текущей вдоль Мугоджарских гор с севера на юг и юго-восток и позднее соединяющейся с Тургаем, чтобы исчезнуть в озерах и болотах в пустыне Каракум.
После 28-верстного перехода по равнине с рыхлой песчаной почвой мы сделали 17-го остановку в урочище Айри-Кизил. Термометр показывал 28°. Здесь мы обнаружили замечательные пастбища. Иргиз в этом месте образует маленькие озера, заросшие камышом.
Тут расположилось много аулов племени чикли. Султан Тиргази-хан нанес мне визит; он привел с собой даже свою семью. Впервые я угощал киргизских дам чаем и конфетами из Киева, которые им очень понравились. Я подарил им ножницы, зеркала, гребенки и иголки, и они покинули мою кибитку очень довольные. Вечером султан прислал мне в подарок двух овец. 18-го, при 29-градусной жаре, мы отдыхали. Я воспользовался этим обстоятельством и расспросил проводников о пути движения, так как мы приближались к большой пустыне Каракум, которую должны были пересечь с севера на юг на протяжении 300 верст, чтобы добраться до Сырдарьи.
19-го мы продолжали идти по рыхлой песчаной равнине, оставили справа аул из тысячи кибиток и, после того как прошли 28 версты, расположились снова на Иргизе, который и здесь зарос камышом. На той стороне, на высоком, правом берегу, находились киргизские захоронения Жар-Молла. Осматривая отсюда окрестности лагеря, я тогда не предполагал, что спустя четыре года мне будет суждено строить здесь, у могил, первый русский форт в Киргизской степи.
Погода изменилась, и всю ночь лил дождь. 20-го мы перешли Иргиз вброд, проделали 26 верст по волнистой песчаной равнине, миновали озеро Кара-Куха и расположились на озере Чалдырколь, где обнаружили хорошо возделанные киргизские поля. Бедняки-киргизы, называемые бойгуши, не имеют ни овец, ни крупного рогатого скота; они занимаются земледелием и выращивают просо и ячмень. Их земледельческие орудия — кирки и лопаты - очень примитивны.
Искусственное орошение полей, разделенных на небольшие квадраты, - весьма трудоемкий процесс. Маленькие канавы, прорезающие поля, необходимо заполнить водой, которую бойгуши носят в кожаных бурдюках из близлежащих рек или озер. Это очень изнурительная и тяжелая работа. Дождь лил целый день и следующую ночь, так что я был вынужден из-за плохой дороги объявить 21-е днем отдыха. Казаки использовали его, чтобы поохотиться на диких кабанов, которые во множестве обитали в густом камыше бесчисленных маленьких озер. Температура воздуха неожиданно упала до 11°, и стало по-настоящему холодно. 
22-го мы продолжили наш путь по песчаной равнине, песчаным холмам и высохшим соленым озерам (солончакам). Пустыня эта носит название Каракум (Черные пески). Солончаки представляют собой большие равнины с соленой кристаллической коркой ослепительно-белого цвета и без малейшей растительности.
Некоторые солончаки сухие, и их почва настолько тверда, что подковы лошадей не оставляют на них следов; в других - вязкая глинистая почва, смешанная с солью, и по ней нельзя пройти пешком, не говоря уже о том, чтобы проехать верхом на лошади и с нагруженными верблюдами.
Мы прошли 26 версты, все время держа направление на юго-восток, и расположились у озера Забин-коль, где обнаружили возделанные поля и оросительные каналы. Дул сильный северо-восточный ветер, и в 2 часа дня термометр показывал 14°. 23-го наши две миссии поехали вперед, сопровождаемые Бай-Мухаммедом и его киргизами.
24-го колонна следовала по песчаной равнине и по песчаным холмам, проделала 20 верст и расположилась у колодца Жеддиколь (Семь озер). Когда речь идет о колодцах в этой пустыне, благосклонный читатель не должен думать, что их можно сравнить с колодцами в Германии или во внутренней России. Добрая природа позаботилась здесь, как и везде, о том, чтобы путники не умерли от жажды. Песчаная почва и песчаные холмы располагаются на слое твердой глины, так что ее не может размыть дождевая и снеговая вода.
В определенных местах, которые хорошо известны киргизам и которые всегда находятся между песчаными холмами, достаточно лишь копнуть, и уже на глубине 2 - 3, самое большое 4 футов находишь свежую пресную воду. Нельзя только, чтобы вода долго стояла в этих колодцах, ибо она портится и принимает красноватый оттенок. Впрочем, остановившись у такого колодца, достаточно лишь вычерпать эту испорченную, красноватую воду, как тут же, на глазах собирается свежая.
Во время перехода по этой пустыне всегда высылают вперед около 20 казаков или солдат с лопатами и металлическими ведрами, чтобы на месте лагерной стоянки очистить колодцы и выкопать новые в таком количестве, чтобы напоить людей, лошадей, верблюдов и убойный скот. 25-го колонна двинулась в путь уже в 2 часа утра и прошла большую равнину, усеянную соляными лужами, в которых кое-где из-за частых дождей стояла вода. Солончаковое озеро, называемое Тентексор (Сумасшедшая, или Бешеная, соляная лужа), надолго задержало нас.
Преодолеть его было невозможно, и мы вынуждены были сделать большой крюк. После двух переходов, пройдя 54 версты, мы снова подошли к колодцам или, скорее, к озеру Мендиколь. Кое-где росла полынь. По пути мы миновали киргизские захоронения. Температура была равна 20°. 27-го снова совершили продолжительный переход по пустыне (41 верста) и расположились у колодцев Черекли, которых насчитывалось 15. Вокруг них росла трава. В этот день во время марша пал первый верблюд.
28-го мы смогли пройти только 16 верст, так как дорога вела по глубокому песку, по ложбине, поросшей камышом.
Мы расположились у колодца Уссулюс. Здесь я встретил Бай-Мухаммеда с его киргизами. Жара была мучительной, термометр показывал 28° в тени. У каждого колодца до прихода, колонны я выставил охрану, чтобы люди, обезумевшие от жажды, не устроили свалку. Потом напоили из корыт лошадей и убойный скот; животные с ржанием и ревом теснились у колодцев, и их пришлось останавливать силой, пока все они не напились. Для казаков и солдат это была тяжелая работа.
Песчаная почва была раскалена настолько, что жгла сквозь подошвы сапог, а бедные люди должны были часами стоять на самом солнцепеке, чтобы доставать из колодцев воду и наполнять ею деревянные корыта для скота. 29-го мы снова совершили утомительный марш в 35 верст по пустыне, обошли большие соляные болота я расположились у колодцев Кук-Кайбак, где нашли замечательные пастбища. Термометр показывал 25° в тени.
30-го я сделал дневку, чтобы осмотреть верблюдов и починить вьюки. 1 июля мы проделали тяжелый переход в 33 версты по песчаным холмам и пустыне. Колодцы Дёрт-Кудук оказались без воды, и мы лишь в полдень расположились у колодца Чирин, в окрестностях которого росло немного травы. Термометр показывал 26°. 2-го колонна выступила в 2 часа утра и прошла 31 версты.
Дорога на этот раз была тяжелой только в начале и в конце.
В 10 часов утра мы добрались до колодцев Алты-Кудук (Шесть колодцев). Здесь мы обнаружили хорошую воду. Однако травы не было, и лошадям пришлось дать овса. На западе мы увидели холмы Мерген-Чинк, которые образуют северный берег Аральского моря. Море было видно из нашего лагеря. Снова больших трудов стоило напоить верблюдов, лошадей и быков. По дороге мы увидели следы, оставленные отрядом поручика Романова, который опережал нас. 3-го мы опять выступили рано и проделали трудный путь по песчаным холмам.
Аральское море осталось примерно в 7 верстах от нас, но мы отчетливо видели залив Сары-Чаганак и крутые склоны северного берега моря, которые выглядели величественно. После утомительного марша в 23 версты мы расположились у колодцев Кули-Кудук. Мы обнаружили только два; я велел выкопать еще пять. Жара была мучительной; несмотря на то что дул свежий морской ветер, в моей кибитке было 29°. Поскольку нам предстоял теперь долгий переход, возможно, без воды, 4 июля мы выступили уже в час ночи при свете луны.
4 версты шли по глубокому песку, потом по холмистой равнине, оставив справа песчаные дюны, тянувшиеся вдоль Аральского моря. После того как колонна прошла около 30 верст, мы сделали остановку у названных дюн. Жара была мучительной, термометр показывал 30° в тени. Я спросил проводников, нет ли поблизости колодцев. Мне ответили, что один имеется в полуверсте справа от нашего лагеря в дюнах, но он очень глубокий и к тому же засыпан. Я тут же взял с собой 20 казаков с лопатами и ведрами и полез по песчаным холмам в долину.
Вокруг высились песчаные дюны. Обширная долина была сплошь покрыта волнообразными песчаными барханами, образовавшимися под воздействием ветра. Кругом никакой растительности, не видно и колодца. И тут я еще раз имел случай удивиться необычайному знанию местности нашими киргизскими проводниками. Один из них прошел в долине около 40 шагов, внимательно осмотрелся вокруг; затем сделал еще пару шагов вправо, снова осмотрелся; наконец, сделал еще несколько шагов, опять осмотрелся и затем указал на землю своим коротким кнутом (камча), произнеся только одно слово: «Здесь».
Я крикнул казакам: «Теперь за работу, ребята!» Люди сразу начали рыть. На глубине одного аршина появился влажный, потом мокрый песок, а еще через аршин - сам колодец. Его стенки были выложены ветками саксаула, чтобы предохранить от обвала. В одно мгновение мои бравые уральцы очистили колодец от мокрого песка, и вскоре его заполнила свежая вода.
Я тотчас дал колонне знак, что вода есть, и мне ответили громким «ура!». Я приказал людям идти к колодцу по отделениям, чтобы утолить сильную жажду, после чего напоили лошадей и убойный скот; что касается верблюдов, то эти животные могли терпеть жажду два дня и более. Лишь в 4 часа вечера мы отправились в путь, чтобы пройти еще 27 верст по песчаным холмам и равнине. Только в 10 часов вечера колонна расположилась на южной оконечности бухты Камыслыбас.
Люди были измучены и истощены. В этот день мы прошли 57 верст. Здесь я встретил хивинскую миссию и Бай-Мухаммеда, в кибитке которого выпил огромную пиалу кумыса, чтобы утолить жажду. Подполковник Бутенев обошел с бухарской миссией бухту с севера, а Романов за день до этого перешел дамбу, которая отделяет бухту Камыслыбас от Сырдарьи.
После форсированного марша, 5-го, я сделал, естественно, дневку. Тем не менее мне пришлось проводить капитана Никифорова, так как он хотел еще сегодня перейти Яксарт, чтобы продолжить путь в Хиву. В (полдень с почетным эскортом, состоявшим из казаков, пехоты и одной пушки, я совершил 9-верстный марш до Аман-Уткула, где можно было переправиться. Ширина реки составляла здесь 80 саженей при скорости течения 40 саженей в минуту.
Берега Яксарта, низменные и немного возвышающиеся над зеркалом воды, поросли местами высоким, густым камышом. Сперва переправили верблюдов и лошадей. С них сняли седла, и они поплыли через реку, подгоняемые киргизами. Верблюды плыли лежа на боку, несомые потоком. Плоскодонка, в которой переправлялся Никифоров с двумя топографами и казаками сопровождения, была изготовлена из кусков ивового дерева, скрепленных маленькими железными скобами; щели были законопачены смоченными нефтью тряпками. Ее владелец, киргиз, переправил сначала багаж, верблюжьи седла, провиант и т. д.; затем вернулся обратно, чтобы перевезти членов миссии.
Между тем мы выпили на прощание несколько бутылок шампанского; я приказал произвести три выстрела из пушки, и гром русского орудия впервые разнесся по течению древнего Яксарта. Лишь в 9 часов вечера я снова вернулся в лагерь и, так как жара поднялась до 30° принял освежающую ванну в мутной воде реки. 7-го и 8-го ночью была сильная гроза с ливнем. Мы совершили марш в 32 версты, обошли озера Макбулколь и Акубай и расположились на озере Айгирик, собственно бухте Сырдарьи.
Вдоль этого озера тянутся многочисленные оросительные каналы и возделанные поля, на которых киргизы племени чикли выращивают ячмень и овес. Эти киргизы очень бедны; их притесняют и грабят хивинцы. В лагере устроили с ними обмен, однако они не знали ценности русских серебряных денег и требовали хлопчатобумажные товары, зеркала, гребешки и т. д. 11-го, уже в 2 часа утра, колонна тронулась в путь, пересекла упомянутую волнистую песчаную равнину и после 23-верстного перехода прибыла в 7 часов утра к переправе у Майлибаша, где встретила поручика Романова с его отрядом.
Он находился здесь с 6 июля, а бухарская миссия присоединилась к нему еще 3-го у озера Ак-Бай. Бухарские посланники уже перешли Яксарт, который достигал здесь в ширину 180 саженей и имел сильное течение. Наши лошади переплыли рукав Сырдарьи; затем их согнали на остров, поросший травой и молодым камышом, где имелось много корма и где не требовалось надзора за ними, так как, кроме нас, во всей округе не было ни одного живого существа.
Вода реки, хотя и мутная, была замечательная; Яксарт в июле полноводен из-за таяния снегов у его истока. Жара была 29° в тени. 12 июля была дневка. От Оренбурга до этого места я прошел с отрядом по одометру 1138 верст и 326 саженей, проделав 42 перехода с 12 дневками. Я устроил членам бухарской миссии прощальный пир, насколько позволяла обстановка на пустынных берегах Яксарта. В большой кибитке был накрыт стол. Угощением служили хороший суп, замечательный плов с бараниной, осетр, выловленный в Яксарте, и жаркое из уток; на десерт — греческое печенье, называемое курабье, приготовленное моей женой в Оренбурге.
Из напитков были херес, портвейн и несколько бутылок бургундского. Обед прошел весело, и члены миссии пригласили меня на следующий день на прощальный пир на противоположный берег. Термометр показывал 30° в тени. 13-го (в воскресенье) мои офицеры и я переправились в киргизской плоскодонной барке через Яксарт. Барка, изготовленная из кусков тополя, имела 4 сажени в длину и 6 футов в ширину. Глубина реки составляла здесь 2 –3 сажени (или 7 английских футов).
Мы пообедали у подполковника Бутенева в веселом обществе. Затем были свернуты кибитки. На прощание выпили еще несколько бутылок шампанского. На правом берегу Яксарта были установлены две пушки, и когда миссия отправилась в Бухару, выпалили из них. Из лагеря напротив раздалось громкое «ура!». Мы сердечно проводили наших друзей. 15-го Романов продолжил свой путь вдоль правого берега Сырдарьи, чтобы снять местность до Кокандской пограничной линии, т. е. до кокандского форта Хош-Курган, расположенного на одном из островов Сырдарьи; затем он должен был повернуть на северо-запад, пересечь с восточной стороны пустыню Каракум и снова соединиться со мной на реке Тургай.

Источник:
Бларамберг И.Ф. Воспоминания. Москва, Наука, Главная редакция восточной литературы, 1978.- 357 с. Тираж 10000 экз. (серия «Центральная Азия в источниках и материалах XIX- начала XX века»). Перевод с немецкого О. И. Жигалиной и Э. Ф. Шмидта. Вступительная статья Н. А. Халфина. Комментарии О. И. Жигалиной. http://militera.lib.ru

Рисунки
Тараса Шевченко.