«Co стороны Джунгарии 1855 год застал русскую границу в следующем виде. Начиная от верховьев Каркары в Небесных горах она шла вниз по этой речке и потом по Чарыну до Или, пересекала эту реку и тянулась потом но вершинам хребта Джунгарского Алатау до меридиана Чугучака, вдоль по которому пересекала Тарбагатай и достигала западного конца озера Зайсана. Лучше этого государственного рубежа трудно было желать, ибо на значительном протяжении он обозначен естественными урочищами, иногда очень трудно переходимыми, что служило облегчением при охране наших пределов от вторжения кочевых хищников.»

М. И. Венюков. «Исторические очерки России со времени Крымской войны до заключения Берлинского договора».1855 – 1878 г.г. Том 1.

Такое обозначение границы по линии постоянных китайских пикетов имело для нас особенно важное значение еще и в том отношении, что при соблюдении этого условия в местности, сопредельной с озером Зайсаном, где постоянные пикеты от Тарбагатайского хребта следовали по прямой линии на север к пикету Маниту-Гатул-Хан и далее к Чингистаю, к владениям России должны были отойти богатый Курчумский и Зайсанский край с озером Зайсаном и низовьями реки Черного Иртыша.
Должно заметить, что хотя озеро Зайсан до заключения Пекинского трактата всегда находилось в черте китайских владений, но наши сибирские казаки, пользуясь миролюбием китайцев, свободно производили рыбную ловлю на озере Зайсан и р. Черном Иртыше.
Для уяснения этого любопытного обстоятельства позволяю себе сделать небольшое отступление и сказать несколько слов о начале и постоянном развитии рыболовства на озере Зайсан (Сведения эти заимствованы из заметок бывшего смотрителя Бухтарминской рыбалки сотника Недорезова).
Начало рыболовства на р. Белом Иртыше, вытекающем из западной оконечности озера Зайсана, и на самом озере относится к 1798 году, когда состоялся Высочайший указ об отнесении расходов по исправлению дороги между крепостями Усть-Каменогорской и Бухтарминской на счет сумм, выручаемых за право пользования рыбным промыслом по р. Иртышу выше крепости Бухтарминской.
Для этого был сделан по Тобольской губ. и по Сибирской линии вызов желающих взять на откуп рыбный промысел на р. Иртыше. По неявке же на этот вызов желающих, право рыбной ловли на упомянутой реке было предоставлено Сибирскому линейному казачьему войску, с обязательством исправлять за это дорогу между крепостями Усть-Каменогорской и Бухтарминской.
Лов рыбы начал производиться с 1803 г. сначала только казаками, а впоследствии были допущены и разночинцы. В этот начальный период времени рыбный лов производился по р. Иртышу выше крепости Бухтарминской до устья р. Нарыма.
Затем наши рыболовы постепенно передвигались вверх по р. Иртышу к Батовским пикетам (по-китайски Хой-Майлаху, Хони-Майлаху), и наконец тайком добрались и до озера Зайсана, находившегося в то время в китайском владении.
По словам сибирских старожилов, в те времена, т. е. вначале XIX ст., в р. Иртыше и в озере Зайсане было такое обилие рыбы, что промышленники пятьюстами рыболовных уд добывали в одни сутки до 1 тыс. осетров и стерлядей.
В период времени с 1803 по 1845 год от рыбного промысла на р. Иртыше и озере Зайсане поступило в войсковой капитал Сибирского казачьего войска 504888 рублей ассигн. Здесь вполне выказалось умение сибирских казаков применяться к местности и обстоятельствам и скоро сходиться на дружеской ноге с местным туземным населением.
Этому много содействовало и знание почти всеми казаками киргизского языка, а некоторыми и монгольского, а также и китайского разговорного языка. Знание же языка, как известно, составляет самое надежное средство к полному ознакомлению с внутренним бытом народа, его нравами и обычаями.
По своей природной ловкости и сметливости, свойственными нашим сибирским казакам, они вскоре сумели воспользоваться благоприятными обстоятельствами, и ватаги их рыболовов, добравшись до озера Зайсана и подвигаясь далее по озеру, вошли в устье р. Черного Иртыша.
Здесь оказался самый обильный улов рыбы, которая в этих местах находит скрытое пристанище в изгибах реки. По свидетельству бывшего смотрителя войсковой Бухтарминской рыбалки сотника Недорезова, лов рыбы в устье р. Черного Иртыша производился уже в двадцатых годах прошлого столетия при ген.-губ. Западной Сибири генерале Капцевиче.
В тридцатых годах наши рыболовы поднимались вверх по Черному Иртышу до устья реки Кальджира, а в сороковых годах доходили уже до р. Кабы, а иногда и далее, до р. Бурчума и Крана. При этом наши казаки производили и меновую торговлю мелочными товарами с местными инородцами, подвластными Китаю, - киргизами, калмыками-торгоутами и урянхайцами.
Пребывание наших казаков в таких отдаленных местностях речной области Черного Иртыша, по-видимому, их нисколько не смущало. Присущее русскому человеку чувство добродушия и симпатии к иноземцам, а также упомянутое мною умение сибирских казаков ориентироваться в каждой новой местности и скоро сходиться с туземным населением Внутренней Азии и, наконец, необходимость соблюдать, находясь в пределах иностранного государства, должную осторожность и осмотрительность в действиях, - все это благоприятствовало установлению миролюбивых отношений как с китайцами, так и с подвластными им инородцами.
Между этим туземным населением и нашими казаками не происходило никаких взаимных неудовольствий, ссор, а тем более враждебных столкновений, и в те времена на этой отдаленной окраине Китая царствовало полное спокойствие.
По-видимому, этими природными качествами, свойственными сибирским казакам, а также и миролюбивыми отношениями китайцев, и можно объяснить, что местное китайское начальство допускало нас свободно пользоваться рыбными промыслами не только в принадлежащем в то время Китаю озере Зайсане, но и почти на триста верст вверх по р. Черному Иртышу.
Такому благоприятному для нас положению дел содействовало и то обстоятельство, что смотрителями войсковой Бухтарминской рыбалки назначались, в большинстве случаев, способные казачьи офицеры, успевшие скоро ознакомиться с нравами и обычаями китайцев, приобрести навык и опытность в обращении с ними и внушить к себе их доверие.
Все это имело для нас особенную важность при частом общении с китайскими чиновниками, во время пребывания наших рыболовов в китайских владениях, а также и при свидании смотрителей рыбалки с начальствующими лицами Тарбагатайской и Кобдинской провинций Западного Китая.
Эти свидания происходили ежегодно в сентябре на Кальджирском пикете (на р. Кальджире) и в начале июня на Батовском пикете (Хой-Майлаху) на р. Белом, или Нижнем Иртыше. Перед приездом амбаней пикетная стража в числе от 10 - 40 человек, вооруженных луками, стрелами в колчанах и саблями, выстраивалась в пешем строю в одну шеренгу, имея впереди офицера, начальника пикетных солдат.
Амбань, подъезжая к строю, сходил с лошади и, по приближении его к фронту, весь выстроенный караул без команд моментально опускался на одно колено и затем вставал, сохраняя прежнее расположение в одну шеренгу. Тогда амбань осматривал оружие и опрашивал у солдат претензии, чем и оканчивалась вся церемония смотра.
К приезду амбаня киргизские старшины приготовляли ему богатую султанскую юрту, впереди которой на небольшом возвышении ставилось знамя с изображением дракона. Между тем смотритель рыбалки, получив сведение о приезде из Чугучака на пик. Баты (Хой-Майлаху) полномочного тарбагатайского хэбэй-амбаня, посылал урядника к зоргану (адъютанту амбаня) с просьбой сообщить о дне, в который амбань может принять нашего офицера.
В назначенный день смотритель рыбалки, в полной парадной форме и в сопровождении толмача, урядника и казаков, особо назначенных для несения подарков, на покупку которых ежегодно ассигновалось из войсковых казачьих сумм 200 руб., отправляются сначала к пикетному начальнику, а затем вся наша депутация, в сопровождении китайского пикетного начальника, или галдая, шла в юрту к зоргану, который, осмотрев предварительно подарки, вместе с смотрителем и в сопровождении всей упомянутой ее свиты, отправлялись к амбаню в занимаемую им юрту, перед которой к этому времени выстраивались шпалерами около 30 человек служащих при амбане.
При входе нашего смотрителя рыбалки в юрту амбань вставал со стула, приветствовал его дружеским пожатием руки и, пригласив сесть, спрашивал о здоровье нашего Государя, главных начальников Западной Сибири и, наконец, о благополучии Российского государства, а также и о том, не встречают ли наши рыбопромышленники каких-либо обид и притеснений со стороны китайских инородцев.
Получив на все эти вопросы благоприятный ответ, амбань выражал по этому случаю свое удовольствие нашему офицеру и искренние пожелания, чтобы подобные миролюбивые отношения продолжались и на будущее время, тем более что дружественные отношения между двумя могущественными империями существуют с самых отдаленных времен.
После того наши казаки подносили амбаню подарки, от которых он, по китайскому этикету, сначала отказывался, но только для виду, а затем принимал их и, поблагодарив смотрителя, приглашал его к столу, который к этому времени уже был установлен разными китайскими закусками.
После угощения, при прощании, смотрителю передавали подарки от амбаня, состоящие из кусков шелковых и бумажных материй китайского производства, чая и мелких китайских вещей. Сверх подарков амбаню, передавалась его зоргану рыба в количестве 800 стерлядей.
Бухтарминская рыбалка, начало которой относится к 1808 году, принадлежит к числу первых и наиболее значительных войсковых доходов. В течение 68 лет, с 1808 по 1876 г., она доставила войску более полумиллиона рублей.
Из приведенного краткого очерка войсковой Бухтарминской рыбалки видно, что владение озером Зайсаном и низовьями р. Черного Иртыша составляет для нас насущную потребность. В настоящее время, развитие рыболовного промысла на озере Зайсане и Черном Иртыше имеет важное значение в хозяйственном отношении как вообще для Сибирского казачьего войска, так и для всего окрестного населения Зайсанского края и Усть-Каменогорского уезда.
Все это и побудило наших комиссаров, при предстоящих переговорах с китайцами, всемерно домогаться и неукоснительно отстаивать озеро Зайсан, включив его и все низовье р. Черного Иртыша в район земель русского владения. Но осуществление этой цели на практике оказалось весьма затруднительным.
Прежде всего, нашим комиссарам предстояло в этом случае согласовать два противоположных требования: удержать по возможности все озеро Зайсан в нашей власти и, в то же время, приурочить это озеро к самой границе, как это настоятельно требовала 2-ая ст. Пекинского трактата, в которой сказано, что граница должна идти прямо к озеру Зайсану.
По внимательном и всестороннем обсуждении этого важного вопроса, наши комиссары решили дать такое направление границе, чтобы она упиралась одною точкою в восточную оконечность озера Зайсана, а затем, обогнув дельту р. Черного Иртыша, следовала бы к востоку, по правому берегу этой реки до пикета Маниту-Гатул-Хан (по-киргизски Ак-Тюбе).
Отсюда, делая крутой поворот на юг, направлялась бы к горам Тарбагатая. Таким образом, граница в этом месте образовала собою ломаную линию, исходящий угол которой упирался в восточную оконечность озера Зайсана. Из этого видно, что направление границы на восточный край озера Зайсана было логическою необходимостью при точном следовании 2-ой ст. Пекинского трактата.
Как ни желательно бы было избежать этого излома границы у озера Зайсана и дать ей более прямое направление, спустив границу с гор Большого Алтая прямо в долину низовьев р. Черного Иртыша к пикету Маниту-Гатул-Хан, - это оказывалось почти невозможным.
Отодвигая границу к востоку от оз. Зайсана, не упирая ее в озеро, было бы равносильно превышению полномочий, данных нашим комиссарам, и являлось бы прямым нарушением Пекинского трактата. Предпринять подобное отступление от трактата, как бы оно ни казалось нам выгодным, значило бы поколебать самый трактат и тем дать повод китайцам нарушать его в тех случаях, когда они находили бы это выгодным для себя.
Между тем значение Пекинского трактата во всем его объеме, обнимая собою важные государственные и торговые интересы России по отношению к Китаю, были настолько значительны, что всякое малейшее отступление от него могло бы неблаговидно отразиться на наших насущных интересах и выгодах, полученных от Китая удачным заключением Пекинского трактата.
Помимо всего вышеизложенного, вопрос об обладании нами озером Зайсаном и о соответственном проведении границы вблизи этого водоема осложнялся еще тем важным обстоятельством, что китайский текст Пекинского трактата, где говорилось об этом направлении границы, не согласовался с русским текстом.
В русском тексте было сказано, что «граничная черта на западе, доселе неопределенная, отныне должна проходить от последнего знака Шабина-Дабага на юго-запад до озера Зайсана». По буквальному же смыслу 2-ой ст. трактата по его китайскому тексту, граница от Шабина-Дабага должна идти на запад, прямо к озеру Зайсану.
Несмотря на то, что при первом взгляде на карту оказывается явная несообразность такого обозначения границы, должно было неминуемо ожидать, что китайские комиссары неотступно будут держаться буквального смысла Пекинского трактата по китайскому его тексту и всячески оспаривать проектированное нами направление граничной черты на восточную оконечность озера Зайсана.
При таком положении дела и в виду описанного выше важного для нас значения озера Зайсана в экономическом отношении и проистекающей вследствие сего необходимости удержать за собою исключительное обладание этим водоемом, наши комиссары решили с твердостью объявить китайцам на предстоявших переговорах, что против проектированной нами в зайсанской местности граничной черты, как основанной на Пекинском трактате, не может быть сделано ни малейшей уступки.
Самую же границу этой местности мы полагали вести от гор Большого Алтая на юго-запад, между двумя реками Хамоту на северо-восточную оконечность Зайсана. При таком обозначении границы она, согласно требований 2-ой ст. Пекинского трактата, хотя и была подведена к Зайсану, но за всем тем самое озеро переходило полностию во владение России.
Отсюда делается понятным, что изменить это направление границы и дать ей другое начертание, отодвинув ее на восток от озера Зайсана, можно было только в таком случае, если будет сделано соответственное изменение и во 2-ой ст. Пекинского трактата.
Впоследствии, при заключении с китайцами в 1881 г. нового, Петербургского трактата, эта статья, ввиду представленных неудобств, действительно была изменена, и тогда граница, будучи отодвинута на восток от озера Зайсана, получила новое, более прямолинейное очертание, о чем будет подробно изложено в своем месте.
Переходя затем к рассмотрению вопроса о народах, обитающих в районе пограничного пространства, прилегающего к западным пределам Китая, наши комиссары остановились на следующих соображениях: все инородцы, живущие в местностях, прилегающих к границе, по своему образу жизни, умственному развитию и внутреннему быту стоят на низкой степени культурного развития и принадлежат к кочевым пастушеским племенам, а частью и к кочевым звероловам, у которых охота и звериный промысел преобладают над скотоводством.
К первым, т. е. к кочующим инородцам, должно отнести киргиз, а ко вторым алтайских урянхайцев, называвшихся «двоеданцами», принадлежащих к монгольской народности. Эти урянхайцы имеют свои стойбища в окрестностях Телецкого озера и известны у китайцев под именем алтын-норских урянхайцев.
Районы летних киргизских стойбищ (джайляу), по самым условиям кочевого быта номадов, как известно, не имеют никакой устойчивости и часто меняются, в особенности при неурожае трав. Зимние же стойбища (кыстау) выбираются преимущественно в местах, удобных для зимних пастбищ, т. е. закрытых от ветров и буранов, как напр.: в глубоких лощинах, у подножия горных скатов, вблизи леса и т. п.
Но так как таких мест в степи немного, то киргизы дорожат своими зимовками и меняют их редко, сравнительно с джайляу. Но кроме этих частных изменений очертания районов киргизских кочевьев, наблюдается какое-то общее, так сказать, стихийное передвижение приграничных киргиз с запада к востоку, в своем роде «drang nach Osten».
Передвижение это началось еще с половины XVIII ст., вскоре по покорении Чжунгарии китайцами, когда, пользуясь позволением императора правления Цзянь-Лунь кочевать за озером Балхашем, киргизы самовольно перешли за передовую, или внешнюю линию пикетов (цзянь-цзэ) и постепенно стали подвигаться своими кочевками к линии постоянных пикетов (чан-чжу-карунь).
С начала же нынешнего столетия, пользуясь слабостью китайских властей в Западном крае, приграничные киргизы стали смело распространять свои кочевки и даже перешли за линию постоянных караулов, оттесняя к востоку калмыков и других инородцев, поселенных в местностях, ближайших к линии китайских пограничных караулов.
Во главе этого поступательного движения киргизов находились байджигиты, кызаевцы и кара-киреевцы. Последние, кочевавшие в половине XVIII ст. в западной части нынешнего Кокпектинского округа, перенесли свои стойбища почти на 500 верст за линию постоянных китайских пикетов.
Также и кызаевцы, кочевавшие в Барлыкских горах, перешли не только за эти горы, но даже за массивный горный хребет Алатау и спустились в долину р. Бороталы. С своей стороны, и адбановские киргизы Большой орды, перейдя за Алтын-Имельские горы, заняли Илийскую долину до самой р. Куйтун, а киргизы сувановского рода распространили свои кочевья до селения Чэдзи.
Хотя появлением киргиз за китайскими пограничными караулами и нарушался коренной закон Срединной империи, по которому ни один иностранец не мог проникнуть вовнутрь страны, но местное начальство, не имея в своем распоряжении достаточных средств, ограничивалось только одними предписаниями ближайшему начальнику пограничных караулов о недопущении киргиз переходить за пикетную линию.
Но исполнять эти предписания, при слабом численном составе пикетной стражи, было решительно невозможно. Из этого видно, что очертания киргизских кочевых районов, помимо частных изменений, подвергаются в приграничной части Степного края и более резким коренным переменам при влиянии описанного выше поступательного движения племен к востоку в пределы Западного Китая.
Таким же коренным изменениям подвергаются кочевые районы и во время волнений в степи или в сопредельных провинциях Западного Китая. Так было во время упомянутого выше кенисаринского бунта (1837 – 1839 г.г.), а в особенности во время дунганского восстания (1864 - 1867 г.г.). 
В конце чугучакских переговоров, когда вспыхнуло это восстание, существовала полная свобода перекочевок, и наши приграничные киргизы, пользуясь полным безначалием и отсутствием всякой власти в Западном Китае, устремились туда в значительном числе кибиток.
Понятно, что очертания кочевых районов киргизских родов при таких массовых передвижениях не только радикально изменялись, но и до крайности перепутались. При таком положении дела вести границу по землям, занимаемым кочевыми инородцами, руководствуясь при этом экономическими соображениями, т. е. поземельными пользованиями и владениями их родов, т. е. желанием отделить чертою государственной границы кочевья одного рода от другого в силу приведенных исключительных местных условий кочевого и звероловного быта этих инородцев, оказывалось совершенно неприменимым на практике.
Требовать, подобно некоторым степным администраторам, совершенно не знакомым с делом, чтобы государственная граница по Чугучакскому протоколу отделяла один род или одно инородческое поколение от другого, - значило бы требовать невозможного.
Если даже допустить, что наши комиссары каким-нибудь путем и могли бы добиться проведения такой государственной границы, которая в некоторых частях своих совпадала бы с чертой этнографическо-хозяйственной, т. е. отделяющей роды и поколения приграничных номадов и звероловов, то в каком бы ложном положении оказались наши комиссары спустя год по подписании ими Чугучакского протокола, когда все кочевые районы приграничных киргизских родов, вследствие восстания дунганов, до такой степени были исковерканы и перепутаны, что разобраться в этом хаосе было до крайности затруднительно.
Верную картину тогдашнего хаотического положения поземельного вопроса у кочевых степных инородцев на западной китайской границе изобразил Л. Ф. Костенко в его «Военно-статистическом очерке Чжунгарии». По его словам (стр. 97), «постоянные междоусобные распри, борьба разных народностей, перемена господства одного племени над другим служили причинами постепенного уменьшения населения Чжунгарии.
Побежденные народности в какие-нибудь два-три года вырезывались и истреблялись не только десятками, но даже сотнями тысяч. Теперь, после недавнего нового восстановления китайского владычества в Чжунгарии, не только трудно определить количество всего населения в описываемой стране, но даже невозможно точно уловить места обитания разнообразных племен, ее населяющих».
К этому нужно добавить также и массовые переселения в наши переделы китайских инородцев, вскоре после восстания дунганов. Так, после передачи Кульджинского края китайцам, значительная часть населения этого края, в числе 56720 человек таранчи и дунганов перешли в наши пределы.
Затем, в течение 10 лет, с 1867 - 1877 г.г., по официальным данным, прибыло в один Туркестанский край из независимых владений на восточной и южной границах его, т. е. в Семиреченскую область, а также переселено из смежных степных областей до 40 000 киргиз обоего пола.
При таких массовых переселениях заграничных инородцев в Степной край, а также водворении в нем вооруженного населения и русских крестьян, колонизации и эмиграции в Китай наших киргиз по разным причинам и, главным образом, по случаю неурожая трав, и, наконец, переходы киргиз из одной области в другую, вопрос о поземельном пользовании и владении в Киргизской степи, повергаясь беспрерывным колебаниям, очевидно, не может иметь никакой устойчивости.
Став на точку зрения вышеизложенных соображений, должно притти к заключению, что проведение государственной границы на землях, занимаемых кочевыми племенами или звероловами, по своим исключительным местным условиям и особенностям, требуют предварительного специального изучения этих условий, а вместе с тем и соблюдения некоторой осторожности и осмотрительности.
Все это по возможности и делалось нашими комиссарами. Но нельзя упускать из виду, что они, в силу данных им инструкций, прежде всего были обязаны, при проектировании черты государственной границы, неукоснительно следовать указаниям Пекинского трактата, т. е. руководствоваться исключительно топографическим характером местности и ее природными условиями.
Принимать же в этом случае в соображение поземельные владения приграничных кочевых инородцев - не было оснований. Нельзя связывать главный и существенный вопрос об определении черты государственной границы на громадном ее протяжении от гор Алтая до одного из высочайшим горных хребтов Центральной Азии - Тянь-Шаня с второстепенным, по-видимому, совершенно посторонним и, можно сказать, почти случайным вопросом о поземельном пользовании и владении приграничных киргизских родов.
В этом отношении наши комиссары, обязанные руководствоваться государственными соображениями, имели главным образом в виду, что частные интересы, при столкновении их с государственными, должны уступать последним еще и потому, что самые земли, занимаемые киргизами, по закону считаются государственными.
А потому, строго говоря, и нарушение прав частной поземельной собственности не могло иметь в данном случае никакого юридического значения. Отсюда видно, что проложение на землях, занимаемых кочевыми племенами, такой пограничной черты, которая по своим топографическим свойствам, удовлетворяя условиям прочная естественная рубежа и имея все удобства в топографическом смысле, в то же время соответствовала бы и экономическим потребностям кочевого населения, было не только затруднительно, но и совершенно невозможно на практике.
Известно, что наиболее удобною государственною границей, в особенности в азиатских странах, при громадности обнимаемых ею пространств, считается та, которая проходит по резким естественным рубежам: первостепенным горным хребтам или широким и глубоким рекам.
Но в среде кочевых племен подобная граница не всегда может совпадать с границей этнографической, резко отделяющей племена приграничных инородцев и соответствующей условиям их экономического быта и образа жизни.
Ведение же границы по первостепенным горным хребтам по линии горного разлома или водораздела, выгодное в топографическом отношении, будет стеснительно для экономического быта номадов, которые, для прокормления своих стад, вынуждены переходить с одной местности на другую, и самые пределы кочевок при таких переходах, находясь в зависимости от урожая трав, естественно, должны изменяться и, следовательно, образуют подвижные линии.
Подобно пастушеским племенам, и звероловы, преследуя зверя, добыча которого составляет единственное средство их существования, в случае удачной охоты незаметно для себя переходят с одного ската горного хребта на противоположный, пересекая линии водораздела и, следовательно, нарушая границу, которая в горных странах совпадает с линиею водораздела.
Такая естественная граница собственно для зверолова, при его образе жизни и существующей обстановке его хозяйственного быта, будет, очевидно, невыгодна, хотя, в то же время, она удовлетворяет всем условиям прочной государственной границы.
Приведенные соображения находят себе наглядное подтверждение и в сравнении быта народов кочевых и земледельческих. По весьма основательному замечанию А. С. Хомякова, «пастух и зверолов не дорожат своей родиной. Почва не улучшена их трудами, лесные трущобы не созданы их неутомимой борьбой с природой. 
Нет у них цепей, связующих человека с землею, на которой он родился и жил. Когда наступают враждебные племена, пастух и зверолов сражаются, и в случае поражения охотно бегут в другие края. Им везде хорошо, где есть простор, луга для пастбища, да лес для добычи.
Участь народа земледельческого совсем иная. Приходит время, когда общественное просвещение соединяет его в массу крепкую и ненарушимую. О него разбивается завоевательный натиск дикаря кочевого и удачный отпор мало-помалу расширяет вечно угрожаемые границы.
Такова судьба России и Китая, которые мирной сохой победили мечи соседних племен» (А. С. Хомяков. Т. 5. стр. 94 - 95.). Соответственно кочевому образу жизни киргиз и потребностям их экономического быта, наиболее удобною границею могли бы служить голые и сухие возвышенности, которые, не привлекая к себе кочевников, остаются незанятыми.
Но подобная граница, не образуя сплошной гряды, тянется участками и, не всегда совпадая с линией водораздела, оказывается неудобною в топографическом отношении. Наконец, если допустить возможность на нашей восточной азиатской окраине дать такое направление границе, чтобы она совершенно отделяла крайние киргизские кочевья от поземельных владений монгольских племен, подвластных Китаю, то, при таком соседстве и при известной многовековой ненависти обоих народов трудно ожидать, чтобы спокойствие на границе могло окончательно и твердо упрочиться.
А потому такая граница, хотя и будет удовлетворять условиям этнографическим, но зато потребует более средств для его охраны и постоянного поддержания на ней надлежащего порядка и спокойствия. Вникая в это дело глубже, нельзя не придти к окончательному заключению, что при проведении границы в среде кочевых племен весьма трудно соблюсти, чтобы эта граница, вполне обеспечивая экономические интересы кочевых обитателей степи, в то же время удовлетворяла бы в полной мере и видам государственным.
Направление государственной границы зависит от политических соображений, и, ввиду важности интересов государственных, приходится по необходимости жертвовать местными интересами, в сущности, самой ничтожной части приграничных жителей.
В этом отношении разъединение границею киргизских родов, как по-видимому оно ни казалось бы неудобным в хозяйственном отношении, является неизбежным в силу политической необходимости. К такому же выводу пришла и Степная комиссия, составлявшая положение об управлении областями киргизских племен. По ее заключению, заселение казаками границы нашей с Западным Китаем, разъединяя подвластных нам киргиз от их соплеменников, находящихся в иностранных владениях, важно в политическом отношении.
Из приведенных соображений видно, что наши комиссары, в силу данной им полномочной инструкции, обязаны были определить прочную и устойчивую границу, соображаясь с характером местности и ее природными условиями, были поставлены в совершенную невозможность соблюсти, в то же время, в полной мере и требования этнографические и экономические по отношению к приграничным инородцам.
По всестороннем обсуждении этого вопроса о народах, обитающих вдоль границы, комиссары пришли к заключению, что при предстоящих переговорах было бы с нашей стороны более соответственно не возбуждать с ними этого вопроса, тем более что такой образ действия вполне согласовался с указаниями упомянутой выше инструкции, данной нашим комиссарам.
Если же о подданстве приграничных инородцев последует заявление со стороны китайцев, то объявить им, что с нашей стороны полагалось бы постановить правилом, что к какому государству отойдут по разграничении земли, тому же государству должны принадлежать и народы, обитающие на этих землях.
Этим решением признавалось возможным дать окончательную постановку вопроса о приграничных инородцах. Таковы были руководящие начала, принятые нашими комиссарами в основание при предстоящих переговорах с китайцами, а также и при составлении проекта государственной границы, который предположено было предъявить китайским уполномоченным.
По этому проекту, граница наша с Западным Китаем, начинаясь от пограничного знака Шабина-Дабага, следовала по гребням горных вершин Малого Алтая до верховьев реки Бухтармы и Нарыма. Оттуда, спустившись с гор на равнину, граница направлялась на юго-запад и упиралась в северо-восточную оконечность озера Зайсана, затем она следовала на восток, направляясь вверх по р. Черному Иртышу до китайского пикета Маниту-Гатул-Хан (Ак-Тюбе).
Отсюда, делая крутой поворот на юг, граница направлялась к горам Тарбагатая. По достижении Тарбагатайского хребта, при проходе Бургусутай, граница поворачивала на запад и направлялась по альпам Тарбагатая до прохода Хабар-асу.
Здесь граница снова делала крутой поворот на юг и следовала на пикет Бахты и далее вдоль линии постоянных китайских пикетов до северной оконечности массивного горного хребта Алатау, и далее по гребню этого хребта до его юго-западной оконечности.
Спустившись с гор Алатау на равнину, государственная граница направлялась по р. Тургеню и далее на юг по линии постоянных китайских пикетов к р. Или, которую пересекала у пикета Или-бирай-цикин и следовала затем прямо на юг к пикету Чун-Чжи и от него к истокам реки Темерлика.
Отсюда граница проходила по хребту Темерлика до истоков р. Кегена, а затем, сделав поворот на юго-запад, направлялась по хребту Кара-Тау и по р. Дарату до р. Текеса. За р. Текес граница следовала вверх по р. Нарын-гола (по-китайски: Нарын-халга), где и упиралась в Тянь-Шаньский горный хребет.
Далее она следовала до хребта Цун-Линь (по-китайски), на бывшей кокандской (ныне туркестанской) границе.
Сопоставляя этот проект границы с теми, которые были составлены генерал-губернаторами Западной Сибири Гасфордом и Дюгамелем, оказывается, что существенное различие этих двух проектов от нашего заключалось главным образом в обозначении границы в районе тех местностей Степного края, которые оказываются сопредельными с озером Зайсаном.
По проекту Г. X. Гасфорда, граница от устья р. Нарыма, направляясь вверх по течению р. Иртыша до выхода ее из озера Зайсана, огибала это озеро с западной и южной стороны до впадения речки Джимыарала. Вследствие чего весь юго-западный берег озера до впадения означенной речки должен остаться в русском владении, чтобы иметь полную свободу ловить рыбу не только в самом озере, но и в Черном Иртыше, как предполагал Г. X. Гасфорд, хотя проектированная им граница не доходит не только до Черного Иртыша, но и до восточного берега Зайсана.
От устья р. Джимыарала генерал Гасфорд предполагал направить границу на проход Хабар-асу и далее по линии постоянных китайских пикетов по главному гребню хребта Алатау к проходу Уан-Таш, откуда граница должна выйти к р. Или, против устья р. Чарына, и следовать далее по Чарыну до устья р. Кегена, затем к верховьям р. Текеса и отсюда на юг, к Тянь-Шаньскому хребту.
По проекту генерала Дюгамеля, озеро Зайсан предполагалось разделить на две части или сделать его нейтральным с тем, чтобы как в том, так и в другом случае рыбный промысел остался свободным для подданных обоих государств.
Кроме того, против упомянутого выше проекта границы, составленного нашими комиссарами, генерал Дюгамель предлагал сделать некоторые уступки китайцем земель на юго-восток Заилийского края. По мнению Дюгамеля, китайцы никогда не согласятся уступить нам долину р. Кегена, где у них есть озеро, доставляющее соль всем окрестным жителям, и сребро-свинцовые рудники, ими разрабатываемые, и что для присоединения к Империи этой части китайских владений нам пришлось бы прибегнуть, по его мнению, к силе оружия, что вовсе не входит в виды нашей политики.
Поэтому генерал Дюгамель полагал, что к югу от р. Или граница наша должна следовать не по линии постоянных китайских пикетов, как полагали наши комиссары, но к западу от этой линии по р. Чарыну и Большой Каркаре, т. е. по тому направлению, которое и обозначалось на всех наших картах в виде условной границы.
Таким образом, Сан-Ташский проход и путь, ведущий к озеру Иссык-Куль, остаются в наших руках, что, по мнению Дюгамеля, совершенно достаточно. Кроме того, генерал Дюгамель находил, что проведение пограничной черты в 15 верстах от Чугучака непременно даст повод к столкновениям на будущее время и что надобно иметь в виду, по возможности, удалить эту границу более на запад.
Из приведенного описания границы, предложенной ген.-губ. Гасфордом и Дюгамелем, видно, что эта граница оставляла в китайском владении не только озеро Зайсан, но и сопредельные с ними местности Зайсанского и Курчумского края. По проекту же наших комиссаров, граница была направлена таким образом, что мы оставляли за собой неукоснительное обладание как этим озером, так и всем Зайсанским и Курчумским краем.
Точно так же эта граница, проектированная нашими комиссарами, на юго-востоке Заилийского края отмежевывала к владениям России не только верховья р. Кегена, но и всю речную область р. Чарына.

8. Переговоры в Чугучаке.

Предъявление китайским комиссарам нашего проекта границы оказывалось тем более необходимым, что на первой же конференции, которая состоялась 22 июля, китайцы, узнав, что обозначенная на наших картах государственная граница проведена по линии их постоянных пикетов, заявили нам свои обширные и в то же время неосновательные притязания на земли, занятые киргизами не только Большой, но и Средней орды.
При этом китайские уполномоченные отвергнули действительность 2-ой и 3-й ст. Пекинского договора, сославшись на указ, полученный из Пекина вследствие донесения илийского цзянь-цзюня об удалении китайского отряда генерала Хабцисяня из окрестностей озера Иссык-Куль.
В заключение китайцы предложили нам просить новых инструкций из Министерства иностранных дел, на что мы поставили на вид китайцам всю неосновательность их требования, а в особенности о недействительности 2 и 3 ст. Пекинского трактата.
Мы разъяснили китайцам, что Пекинский трактат должен служить главным основанием в переговорах о границе для обоих государств, тем более что о ненарушимом его соблюдении указано в самом трактате. Сначала китайцы удовлетворились этим объяснением и перешли к обсуждению значения слов «постоянный пикет».
Мы выставили как примеры этих пикетов Чингистай и Бахты. Согласившись с нами относительно первого, китайцы назвали Бахты внутренним пикетом, прибавив, что внешними пикетами должны считаться наши города Сергиополь, Лепсинск и друг.
На это мы подробно и точно по китайскому тексту разъяснили китайским уполномоченным точное значение выражения «постоянных пикетов, ныне существующих». После краткого перерыва, в течение которого китайские комиссары вели между собою оживленный разговор, они коснулись вопроса о народах и утверждали, что все киргизы принадлежат Китаю. После такого заявления, мы не знали, чему более удивляться - тупому ли невежеству китайцев или их беззастенчивой наглости.
Понятно, что это заявление было нами опровергнуто без труда. Но китайцы не унимались; они снова предложили нам вопрос: чьими подданными мы считаем алтайских урянхайцев? На это мы отвечали им, что не имеем притязания на те племена урянхайцев, которые кочуют по хребту Танну-Олла.
Но когда они назвали урянхайцами племена, живущие около Телецкого озера и известных у нас под именем телеутов, то их же кобдинский чиновник, находившийся в свите улясутайского цзянь-цзюня - Мина-И, вполне подтвердил наши слова, добавив при этом, что два знамени телеутов, иначе называемые двоеданцами, принадлежат им, а третье знамя - нам.
Заявление это вполне согласуется с 3-ей статьей Кяхтинского договора, заключенного 21 октября 1727 г., в которой сказано: «А урянхи в которую сторону платили по пяти соболей, впредь оставлены по прежнему у своих владетелей, а которые по одному соболю давали, впредь не возмется с них вечно, с которого дня пограничный договор установился, и что так решено, о том подтверждено письменным свидетельством и каждой стороне вручено».
Из этого видно, что вопрос о подданстве урянхайцев был решен еще в 1727 г. на основании Кяхтинского трактата, а Пекинский трактат подтвердил лишь обязательную силу ранее установленного порядка. После того, старший китайский комиссар цзянь-цзюнь Мин снова возбудил вопрос о землях, сказав, что Чжунгария принадлежит Китаю по праву завоевания, а потому, если в ней проживают подвластные России инородцы, то мы вправе их выселить в свои земли.
На это мы заметили, что по покорении Чжунгарии, для ограждения западных пределов их империи от враждебных покушений со стороны кочевых обитателей степи, была устроена оборонительная линия, состоящая из ряда так называемых постоянных караулов, которые были тогда же заняты китайскими войсками.
Эта-то линия, говорили мы, и образовала собою государственную границу на западных пределах Срединного государства. Но так как граница, по Пекинскому трактату, должна быть проведена по линии постоянных пикетов, то все земли с местным их населением к западу от этой линии должны быть признаны принадлежащими России.
Но китайцы с тупым упорством и заносчивою самонадеянностью продолжали оспаривать наше мнение, утверждая, что нынешние постоянные пикеты есть внутренние, а под внешними нужно разуметь Аягуз (Сергиополь), Лепсинск и друг.
На такое непомерное требование китайцев мы были вынуждены поставить им на вид, что в местностях, где, по их словам, находятся внешние пикеты, уже давно построены наши города и селения, следовательно, об этих местностях не может быть и речи.
В заключение этого заседания, цзянь-цзюнь Мин-И предложил при дальнейшем обсуждении вопроса о направлении граничной черты рассматривать ее по трем главным отделам:
1) от знака Шабина-Дабага до озера Зайсана,
2) от него до Илийского округа и
3) на остальном протяжении границы до кокандских пределов.
Из приведенного выше описания переговоров с китайцами, происходившими на первом заседании, видно, что китайские комиссары, обсуждая вопрос о направлении граничной черты, коснулись также и некоторых частностей границы, как, напр., об обитающих в приграничной местности кочевых инородцах.
Между тем, на последующих конференциях китайские комиссары совершенно неожиданно заявили, что указом пекинского Государственного совета они назначены только вести переговоры о границе, но не могут постановить что-либо о границе, не имея на это установленного полномочия.
Другое, еще более неожиданное заявление, сделанное нам китайцами, заключалось в том, что они не могут вести переговоры на основании Пекинского трактата на том основании, что он заключен пекинскими сановниками, не знавшими местных обстоятельств.
Вследствие сделанного об этом местным пограничным начальством представления в Пекин, китайское правительство дало им предписание вести переговоры по соображению местности. Китайцы высказали также, что они должны представлять своему правительству на утверждение все то, что будет говорено на взаимных совещаниях.
Из этого видно, что руководящие начала, положенные в основание для ведения нами переговоров о границе, совершенно расходились с воззрениями китайцев на дело установления государственной границы на западных пределах их империи.
В то время, когда Высочайше дарованными полномочиями нам предоставлялось право не только вести переговоры о границе, но и выражалось согласие утвердить граничную черту в том объеме, в каком она будет определена на месте в Чугучаке, по взаимным совещаниям полномочными обеих сторон, - китайцам предоставлено было только право рассуждать о ней.
Это обстоятельство, а равно и явное отрицание китайцами обязательной силы для них Пекинского трактата, возбудило в наших комиссарах сомнение в правильности этих заявлений китайских уполномоченных и в желании их все проектированные на переговорах статьи предполагаемого договора о границе представлять на редакцию пекинского правительства, а быть может, также и европейских посланников.
При таком положении дела, наши комиссары пришли к убеждению в бесполезности вести переговоры на таких основаниях, которые противоположны нашим. Но чтобы китайцы не могли впоследствии отказаться от того, что они нам говорили, а именно: что они не имеют полномочия определять границу, но должны предварительно представлять в Пекин, а также, что они при переговорах не могут руководиться Пекинским трактатом, мы на взаимном совещании между собой решили официально запросить китайцев о значении данных им пекинским правительством полномочий, указав при этом китайцам на силу наших полномочий, чтобы, по удостоверении в обоюдных равносильных полномочиях, могли немедленно приступить к взаимному совещанию об определении и проведении границы, согласно точному смыслу 2-й и 3-й статей Пекинского трактата.
В случае, если бы китайцы дали отрицательный ответ, т. е. что они не могут следовать при переговорах указаниям Пекинского трактата, то нам ничего бы не оставалось делать, как trancher le mot, т. е. объявить китайцам также официальным отношением, что на этих основаниях дальнейшие переговоры состояться не могут, и наши комиссары будут вынуждены прекратить их и выехать из Чугучака.
В полученном нами ответе на это наше заявление, китайские комиссары, хотя и снова утверждали, что они не имеют звания полномочных, однако же, не могли сказать того, что говорили прежде, т. е. будто бы они уполномочены только трактовать о границе, а все постановления на общем совещании наперед обязаны представлять на утверждение в Пекин.
Напротив, из сего ответа оказалось, что они уполномочены не только вести переговоры о границе и постановить определение оной, но и еще более: китайское правительство теперь же предписало им о всех последующих распоряжениях, какие должны быть сделаны, решить также на взаимном совещании в Тарбагатае.
Из того же ответа оказалось, что китайское правительство сначала предполагало вести дело разграничения на основании Пекинского трактата, но что вследствие представления илийского цзянь-цзюня, оно, прислав карту с обозначением на ней желтою краскою граничной черты, предписало улясутайскому цзянь-цзюню при переговорах о границе держаться этой карты.
Отсюда видно, что возбужденный нами вопрос о значении полномочий, данных китайским комиссарам, разрешался в положительном смысле. Из ответа китайских комиссаров мы удостоверились, что пекинское правительство вполне уполномочило своих представителей в Тарбагатае на определении границы, и притом на основании Пекинского трактата. Упомянутое же выше распоряжение его, чтобы держаться присланной из Пекина карты, было нами отклонено и оставлено без внимания как не заявленное предварительно нашему правительству.
В день, назначенный нами для следующей конференции, а именно 12-го августа, мы, по взаимному совещанию, условились принять за правило: при первом удобном случае дать понять китайцам, что правительство наше не очень интересуется проведением границы с Западным Китаем.
А потому, прибыв 12-го августа на конференцию в гун-фан, мы почли за лучшее, после взаимных приветствий, не начинать первыми разговора о границе и выждать, пока начнут говорить китайские комиссары, и тогда уже отвечать им. Между тем, китайцы тоже с своей стороны хотели выдержать и, ожидая первой речи от нас, молчали. Такое молчание длилось более получаса.
Наконец улясутайский цзянь-цзюнь Мин-И первый начал разговор о границе, заявив нам, что переговоры о проведении граничной черты могут быть ведены ими только на основании указа, полученного из Пекина, и присланной при нем карты.
Трактовать же о границе на основании Пекинского договора они не могут, потому что постоянные пикеты (чан-чжу-ка́рунь) образуют собою линию внутренних пикетов и слишком близки к их внутренним землям. Между тем, за этой линией, по направлению к западу, есть еще другая линия внешних пикетов (цзянь-цзэ). В прежние времена, по словам китайцев, эта линия образовала собою западную окраину чжунгарских владений, за которой уже начинались земли, занятые киргизскими ордами.
Впоследствии, киргизам дозволено было китайским правительством, при императоре правления Цянь-Лунь, переходить за эту линию и кочевать на пространстве между цзянь-цзэ и чан-чжу-ка́рунь. За право свободного кочевания китайцы получали с киргиз в оброк лошадей.
В заключение всего этого китайцы утверждали, что во 2-й ст. Пекинского трактата сказано, что «западная граница еще не определена», значит, нельзя сказать, что ее нужно вести по линии постоянных пикетов. Следовательно, должно посоветоваться, где и как ее вести. На это мы были вынуждены снова повторить китайцам все то, что нами было высказано на прежних конференциях и сообщено им в официальной переписке. Сущность нашего заявления заключалась в том, что переговоры о границе могут быть ведены нами не иначе как на основании Пекинского трактата.
Полученный же ими из Пекина указ мы не считаем для себя обязательным на том основании, что он предварительно не был сообщен нашему правительству и не одобрен им. Упоминаемая же ими карта также не может быть принята нами во внимание, потому что она уже утратила свое значение, будучи составлена, по их же словам, сто лет тому назад, и вследствие указаний 3-й ст. Пекинского трактата, который определяется совокупно на общем совещании составить нам карты окончательно определенной границы.
Точно также не может быть принято нами в уважение и выставляемое ими неудобство вести границу по постоянным пикетам ввиду того, что они близки к их внутренним землям. Правительство Срединного государства, говорили мы, лучше понимало дело, когда постановило в трактате вести границу по постоянным пикетам.
Если бы оно желало направить граничную черту по внешним пикетам, в таком случае в трактате было бы написано: вести границу по цзянь-цзэ, а не по чан-чжу-ка́рунь. Переделать же трактат никто из нас не имеет права, так как он утвержден правительствами обоих государств.
Что же касается до чжунгарской границы и киргиз, кочующих ныне на прилегающей к ней полосе земли бывшей Чжунгарии, то это не имеет для нас никакого значения и не может быть принято нами во внимание, потому что в данном случае весь вопрос заключается в начертании границы по местным урочищам, т. е. горам, рекам и линии постоянных пикетов.
Принимать же при этом в соображение киргиз и место их кочевания нет оснований: нельзя связывать существенного вопроса о проведении границы с посторонним, так сказать, случайным вопросом о киргизах, и только потому, что они имеют свои кочевки в приграничной местности.
Все земли, находящиеся вне линии постоянных пикетов, занятые киргизами, им и принадлежат. При настоящих переговорах, когда идет дело о разграничении земель двух великих государств, о киргизах не может быть и речи. Когда же, по взаимному соглашению комиссаров, будет окончательно определена граница, тогда киргизы, так сказать, сами собою со своими землями отойдут к тому государству, к которому, по указанию пограничной черты, отошли и земли, на которых они теперь кочуют.
Приведенные выше нами доводы произвели, по-видимому, благоприятное для нас впечатление на китайцев. Под конец заседания, они сделались уступчивее и начали часто повторять, что они не смеют сказать, будто они отвергают Пекинский трактат. Вследствие чего мы предложили китайцам: предварительно посоветовавшись между собою, в последующих заседаниях вести переговоры по определению границы не иначе, как на основании Пекинского трактата.
Следующее заседание назначено было нами 18-го или 19-го августа. Но китайцы просили отложить его до 21-го. Причина этой отсрочки, по всему вероятию, заключалась в том, что китайские комиссары послали в Кульджу сообщение о несогласии нашем вести переговоры на основании присланной карты ввиду того, что проект о подобном проведении границы, возник по мысли илийского цзянь-цзюня и, по мнению наших комиссаров, находится в прямом противоречии с Пекинским трактатом.
Обещание, данное нам китайскими комиссарами, вести переговоры на началах, изложенных в Пекинском трактате, подавали надежду, что на следующем заседании, назначенном на 21-е августа, будут достигнуты вполне благоприятные результаты.
Предположение это не оправдалось. В самом начале заседания, цзянь-цзюнь Мин-И предложил, не упоминая о карте, послужившей к разногласию между нами, вести переговоры на основании Пекинского трактата. Но при последующих рассуждениях, китайские комиссары, а в особенности таргабатайский хэбэй-амбань, уклонились от своего заявления, упомянутого выше, и снова начали доказывать, что только карта, присланная из Пекина, может служить руководством при определении границы, хотя, в то же время, они не утверждают, что не следуют Пекинскому трактату.
По мнению китайцев, определение границы должно начать с пограничного знака Шабина-Дабага, как составляющего конечный пункт, до которого была доведена в 1728 г. кяхтинская граница. Отсюда, говорили китайцы, согласно трактату, должно вести границу прямо на запад к Телецкому озеру (по-китайски Алтын-нор), где живут подвластные Китаю урянхайцы, и далее, на р. Катунь, по которой китайские пограничные начальники ежегодно совершают объезды для осмотра границы.
В этих местах живут монголы, которые никогда не были русскими подданными, но находились под властью китайских чиновников и получали жалованье и подарки от китайского правительства. Поэтому, говорили китайцы, при рассуждении о проведении границы нельзя не принять во внимание народов, обитающих в приграничной местности.
По мнению китайских комиссаров, все это ясно указывало на необходимость вести переговоры на основании присланной из Пекина карты. Ввиду же замеченного ими несходства и разногласия их карты с нашею, было бы необходимо командировать чиновников с каждой стороны для поверки карт на местности; и затем уже по карте определить границу.
Обозначать же ее, согласно трактату, по горам, рекам и пикетам, не зная, какие именно горы, реки и пикеты, - невозможно. На это мы объяснили китайцам, что вести границу на запад прямо к озеру Зайсану невозможно, потому что оно находится, по отношению к пограничному знаку Шабина-Дабага, не на запад, а на юго-запад. 
Притом, направляя границу на запад, не только нельзя притти к озеру Зайсану, но при таком очертании границы должны отойти к Китаю наши города Томской губ. - Бийск и друг. Затем, в трактате слово «прямо» поставлено после слова: «на запад», а это означает, что граница, поведенная на запад, должна упереться прямо в озеро Зайсан.
Поэтому мы, держась буквально Пекинского трактата, полагаем, что граница от Шабина-Дабага должна быть ведена - на юг по линии водораздела к хребту Танна-Олла, а от него на запад прямо к озеру Зайсану. Что же касается до урянхайцев, или так называемых «двоеданцев», платящих подати обоим государствам, то земли, ими обитаемые, не были окончательно размежеваны.
А потому, эти инородцы вместе с землями должны отойти к нам. Если же урянхайцы и другие инородцы захотят признавать по-прежнему вашу власть, то переселите их к себе. При этом мы заметили китайцам, что за преданность урянхайцев и киргиз ручаться нельзя, т. е. что эти инородцы, по своему легкомыслию, признают власть то одного государства, то другого.
Затем мы поставили на вид китайцам, что так как в силу Буринского трактата двоеданцы находятся в подданстве обоих государств, то они не имели права назначать своих чиновников без предварительного соглашения с нашим правительством. Предложение китайцев вести границу по их карте мы положительно отклонили, потому что это противоречило бы Пекинскому трактату.
Притом китайская карта, составленная лицами, не имеющими даже элементарных познаний в картографии, не могла служить руководством при настоящем деле. В подтверждение неумения китайцев составлять карты, мы указали китайским комиссарам на то обстоятельство, что при императорах правления Кан-Си и Цянь-Лунь китайское правительство дело составления карт в Империи поручило европейцам.
Относительно командирования в настоящее время чиновников для проверки карт, мы заявили китайцам, что находим это совершенно излишним. Неоспоримо, что на обширном пространстве границы могут быть участки малоизвестных местностей, которые было бы полезно и необходимо проверить, но все это может быть сделано чиновниками, на которых будет возложена постановка границы на самой местности по окончательном определении ее на съезде в Чугучаке и по подписании протокола.
Следовательно, проверять карты во время переговоров, при обширном протяжении границы, не представляет никакой необходимости. Это может быть допущено только в местностях, ближайших к г. Чугучаку. В заключение, мы поставили на вид китайским комиссарам, что, судя по заявлениям, сделанным нам их чиновниками от имени комиссаров, мы пришли к заключению, что на конференции 21-го августа не будет говориться о карте, присланной из Пекина, и самое совещание об определении границ будет происходить на началах, изложенных в Пекинском трактате.
То же самое повторил и цзянь-цзюнь Мин-И при открытии заседания. Между тем, при дальнейшем ходе переговоров, они, сославшись на необходимость определить границу по карте, этим самым по-прежнему уклонились от установления ее на основании трактата.
«Другими словами, отказываясь от Пекинского трактата, - говорили мы китайцам, - вы отвергаете его. После этого мы должны вам сказать, что продолжать дальнейшие переговоры будет бесполезно и нам следует разъехаться.
Да и самая карта ваша не так несходна с нашими, чтобы не имела с ними ничего общего». Чтобы удостовериться в этом, мы предложили китайским уполномоченным прислать в нашу факторию их чиновников, которым для примера мы дадим список гор и рек от Шабина-Дабага до озера Зайсана, и они увидят, что те же самые названия обозначены и на их карте.
Следовательно, руководствуясь Пекинским трактатом и справляясь со своей картою, они могут вести переговоры о границе и определить ее. Из вышеизложенного описания переговоров наших с китайцами, происходивших на конференции 21-го августа, видно, что они также кончились ничем: китайские комиссары не только уклонялись от проведения в исполнение Пекинского трактата, но даже во все время ведения переговоров старались показать нам, что они вовсе не интересуются делом разграничения и как будто очень рады, если им придется разъехаться с нами.
На другой день, несмотря на данное ими обещание, они не прислали своих чиновников в нашу факторию, для сличения наших названий гор и рек в Алтайском крае с китайскими. Только на следующий день приехали в нашу факторию китайские чиновники, которым были предъявлены наши карты с маньчжурскими надписями местных урочищ, для сличения этих надписей с означенными на китайской карте.
Но китайские чиновники объявили, что они не могут взять нашей карты без предварительного позволения на то своих амбаней. После того, в течение последующих двух дней китайские чиновники не являлись к нам с ответом. Таким образом, с самого открытия переговоров в Чугучаке о границе, китайцы всемерно старались затягивать эти переговоры, откладывая, под разными предлогами, а иногда и без всякого повода, дни, назначенные для конференций, - на более продолжительное время.
Когда же мы посылали за их чиновниками, то они являлись на другой или на третий день. В то же время и, по-видимому, самими китайскими комиссарами распространялись в городе, между народом самые нелепые слухи: что, с целью принудить нас к соглашению на их предложения, вызываются в Чугучак войска из Лан-Чжоу (за 3 000 верст) и что местное начальство в Кульдже распорядилось выставить против нас войско, силою более 5 тыс. солдат, и что, наконец, в Кульдже уже сожгли нашу факторию.
Все эти слухи не произвели на нас никакого действия, тем более что по сведениям, полученным из Пекина, нам было известно о восстании в Лан-Чжоу китайских магометан, в числе около 100 000 После того, китайцы, видя, что мы не придаем никакого значения этим слухам и относимся к ним с полным равнодушием, стали распространять другие слухи: будто переговоры потому замедляются, что на днях они ожидают почты из Пекина, которая разрешит: отдать ли нам все, согласно нашему требованию на основании трактата, или вовсе отказать.
Последний слух имел некоторое основание, потому что, по дошедшим до нас сведениям, китайские комиссары 10-го июля, после удаления с озера Иссык-Куль китайского отряда под начальством Хабцисяня, о чем было подробно изложено выше, послали доклад в Пекин и на этот доклад ожидали ответа.
При таком положении дела, наши комиссары на общем совещании решили: не подавая вида китайцам, что мы заинтересованы делом разграничения, ожидать, когда они первые пригласят нас на совещание. Но если и затем до 15-го сентября китайцы не согласятся вести рассуждения о границе и определить граничную черту на основании Пекинского трактата, то прекратить переговоры и разъехаться. Перед отъездом же, в официальном отношении, отнести причину несостоявшихся переговоров на ответственность китайских комиссаров.
Следующие переговоры наши с китайцами, по обоюдному соглашению, состоялись 5-го сентября. Отправляясь в гун-фан на эти переговоры, мы приняли, по взаимному соглашению, намерение сделать это заседание окончательным, в том случае, если китайцы будут по-прежнему всячески уклоняться от рассуждения о границе на основании Пекинского трактата.
Вскоре по открытии заседания оказалось, что мы не ошиблись в своем ожидании. Сославшись на 200-летнюю дружбу между правительствами обоих государств, китайцы заявили, что при переговорах не должно возникать никаких затруднений.
- «Но во всяком случае, - говорили они, - необходимо иметь в виду прежнюю внешнюю линию (цзянь-цзэ), но не линию постоянных караулов (чан-чжу-ка́рунь), за которыми живут киргизы и буруты, платящие нам ясак лошадьми.
Если вы, - заявляли китайцы, - считаете этих киргиз принадлежащими вашему Высокому Государству, то кокандцы, такие же инородцы, тоже не ваши ли подданные? Если вы станете утверждать, что земли, лежащие к западу за нашими постоянными пикетами, должны быть отмежеваны к Высокому Государству, то мы не можем продолжать переговоров, и можно ли вести с вами переговоры, когда вы считаете в ваших границах озеро Алтын-нор (Телецкое), где живут два знамени подвластных нам урянхайцев, а урочище Лебсу (Лепсинск) и озеро Иссык-Куль не считаете ли тоже принадлежащими Высокому Государству?
Вы осуждаете нас, что мы не соглашаемся с вашими мнениями вести границу по постоянным пикетам, и что этим мы нарушаем Пекинский трактат. Но мы действуем так на основании данного нам указа, - значит, не мы, а наш Император нарушает договор?
Если же мы не нарушаем Пекинский договор, а только расходимся с вашим мнением и снова повторяем, что если вы будете настаивать провести граничную черту по постоянным пикетам, то нам необходимо предварительно донести об этом нашему Императору. Сами же мы не имеем такого полномочия, коим облечены вы».
На это мы отвечали китайцам: «Нет сомнения, что при нашей двухсотлетней дружбе было бы легко провести границу, но для этого должно действовать согласно с Пекинским договором. На основании этого договора, за постоянными пикетами (чан-чжу-ка́рунь) нет уже более ваших земель, нет и прежней пограничной, т. е. внешней (цзян-цэ).
Правда, лет 50 тому назад жившие за постоянными пикетами киргизы и буруты признавали вашу власть, и мы тогда не входили в ваши отношения к ним. Но теперь, когда вы утратили свою власть над ними и уже не в силах усмирить киргиз, мы, чтобы водворить порядок и спокойствие в степи, равно необходимый для того и другого государства, должны были, по необходимости, сами взяться за это дело.
Таким образом, эти инородцы признают над собой нашу власть и считаются нашими подданными. Дела же наши с кокандцами до вас не касаются и мы справимся с ними без вас. Озеро Алтын-нор всегда было не ваше, а нейтральное, и теперь, по Пекинскому трактату, должно отойти к владениям России.
Лепсинские урочища, как находящиеся к западу от линии постоянных пикетов, очевидно должны отойти к нам, тем более что на них кочуют подданные нам киргизы. А утверждение, что вам принадлежит озеро Иссык-Куль, - совершенно неосновательно».
Затем, относительно заявления китайцев, что договор нарушают не они, но будто бы их правительство, мы заметили, что как в том, так и в другом случае договор в конечном результате будет все-таки нарушен, но мы будем всегда строго держаться его, и согласитесь ли вы на разграничение или нет, во всяком случае мы считаем, что земли за вашими постоянными пикетами, на основании трактата, принадлежат нашему государству.
А потому, коль скоро встретится надобность поставить на этих землях пикеты или устроить наши поселения, наше правительство не будет спрашивать на это согласия вашего правительства.
Во избежание же дальнейших взаимных недоразумений и потери времени в продолжительных и бесполезных рассуждениях об одном и том же предмете, и чтобы не оставлять китайцев в неизвестности относительно нашего мнения, как должна быть проведена граница согласно точному смыслу Пекинского трактата, мы заявили китайцам, что составим к их сведению записку, в которой, согласно с Пекинским договором, будет изложен проект направления границы.
Если по рассмотрении этого проекта, который будет послать китайским комиссарам, они согласятся с ним, то мы просим их прислать нам ответ не позже 10 дней. В заявлении мы поставили на вид китайцам всю неосновательность их ответа, что будто бы они обязаны спрашивать особым докладом у своего правительства разрешить провести границу по постоянным пикетам.
Имея полномочия от своего правительства и занимая важные и ответственные должности правителей края, они, уже в силу этого, должны пользоваться особым доверием правительства и вовсе не обязаны при каждом встречном и самом незначительном недоразумении обращаться в Пекин.
Хотя, для передачи китайцам нашего проекта границы, мы просили их прислать к нам чиновников на другой день, т. е. 6-го сентября, и они обещали исполнить наше предложение, но между тем снова затянули дело, так что уже на третий день, по вторичному призыву нашему, присланы были чиновники за получением упомянутого проекта.
В этом же проекте было обозначено, согласно подробно описанному выше в этой главе, направление границы. На полученный китайцами наш проект границы, хотя и посланный без формального отношения, китайские комиссары признали за нужное ответить нам формальным отношением.
В этом отношении, как и при всех предыдущих переговорах, китайские уполномоченные старались обойти Пекинский трактат в отношении обозначения по оному черты государственной границы. При этом китайцы выказали совершенное бессилие в оправдании своих действий против нарушения постановлений Пекинского трактата. По всему было видно, что такой образ действий китайских комиссаров обусловливался предписанием их правительства.
Пекинское же правительство, по всему вероятию, имело в виду: или действительно устраниться от исполнения 2-й ст. трактата, главным образом в той ее части, где говорится о проведении границы по постоянным пикетам, что было сопряжено с уступкою России земель, прежде принадлежавших Китаю, или же, прежде подписания протоколов о проведении западной границы, представить бывшие переговоры на свое обсуждение.
Этим китайцы, по-видимому, надеялись замедлить окончательное решение пограничного вопроса и тем скрыть свою слабость перед приграничными инородцами, которые до сих пор, хотя, в сущности, и номинально, признавали над собою власть Китая, но, в силу Пекинского трактата, должны были на вечные времена отойти под власть России.
Следовательно, в этом случае дело шло о сохранении наружного достоинства Срединного государства и об отсрочке времени к уступкам. На это отношение китайских комиссаров мы, по общему совещанию, нашли необходимым с своей стороны ответить таким же отношением, и на этот раз мы снова повторили все то, о чем производились неоднократные суждения на прежних наших конференциях, т. е. настаивая на том, что по смыслу Пекинского трактата граница должна быть определена так, как мы предложили в своем проекте, а не иначе; что от такого проведения границы не только не предвидится каких-либо затруднений для Срединного государства, но, напротив, последует выгода, и, наконец, что несогласием своим на наш проект границы китайские комиссары и само их правительство выказали только одно желание уклониться от исполнения Пекинского договора.
В заключение было высказано в означенном официальном отношении, что мы уполномочены вести переговоры только на основании сего договора. А так как они, - китайские комиссары, - хотят обойти этот договор, давая ему ложное толкование, то мы не можем продолжать с ними дальнейшие суждения о границе.
Вследствие сего, прервав переговоры, уезжаем 29-го сентября и к этому же сроку просим их краткого ответа: согласны или не согласны они на наш проект границы. Убедившись, таким образом, в бесполезности дальнейших переговоров с китайцами и ввиду невозможности держать наш отряд у Чугучака по случаю наступивших холодов, мы, начиная с 30-го сентября, начали постепенно выезжать из Чугучака, не выждав ответа от китайских комиссаров, хотя они и обещали прислать его ко дню нашего выезда.
При этом нами сделано было распоряжение, чтобы ответ китайцев был передан в наше консульство, для пересылки его нам в г. Омск. Из приведенного подробного описания хода наших первых переговоров с китайцами, происходивших в Чугучаке в 1862 г., видно, что дело о проведении границы не было окончательно решено на этих переговорах.
С другой же стороны, происходившие совещания, выяснив притязания китайцев, указали на то, какой системы действий должно держаться на будущее время для успешного достижения цели. Главный же результат, достигнутый этими переговорами, состоял в том, что самый пограничный вопрос был поставлен нашими комиссарами благоприятным для нас образом в том отношении, что дальнейшие совещания о проведении границы могли состояться не иначе, как только по принятии китайцами предложенного им нами проекта границы, вследствие чего мы сразу делались хозяевами положения, хорошо понимая, что китайцы будут всячески стараться возобновить временно прерванные переговоры.
Такая постановка пограничного вопроса нашими комиссарами была одобрена Министерством иностранных дел, как об этом будет подробно изложено ниже.

9. Неприязненные столкновения на границе.

Одновременно с ходом описанных выше переговоров с китайцами в Чугучаке, было признано необходимым произвести инструментальную съемку приграничной полосы, прилегающей к западным пределам Китая, и прежде всего тех местностей в ее районе, которые оказывались наименее исследованными в топографическом отношении.
Подпоручику Стрельникову было поручено произвести съемку южного побережья озера Зайсана от р. Куянды к востоку до устья р. Черного Иртыша, а по возможности и далее вверх по этой реке до пикета Маниту-Гатул-Хан. Затем повернуть на юг и, следуя вдоль линии постоянных китайских пикетов к проходу Бургусутай в Тарбагатайских горах, открыть сообщение со съемочной партией штабс-капитана Нифантьева.
Последнему было поручено продолжать съемку к северу от г. Чугучака, следуя вдоль линии китайских пикетов по направлению к горам Тарбагатая навстречу партии Стрельникова, стараясь открыть с ним сообщение при первой к тому возможности.
По случаю производства партией Стрельникова топографических работ вдоль южного берега озера Зайсана и в долине Черного Иртыша на значительном расстоянии от крайнего нашего опорного пункта г. Кокпектов, служившего базисом для всех наших отрядов, высылаемых в северо-восточную часть Киргизской степи, признано было необходимым усилить небольшой казачий отряд, выставленный с этого времени (1862 г.) на реке Куянде, близ озера Зайсана, по крайней мере полуротою пехоты. 1-го августа эта полурота под начальством штабс-капитана Ковтунова прибыла из Кокпектов на р. Куянды.
С прибывшим ее казачий куяндинский отряд был распределен мелкими частями в непосредственное прикрытие съемочных партий, производивших работы к востоку от р. Куянды, постепенно подвигавшихся в долину левого берега нижней части р. Черного Иртыша.
Для более же удобного прикрытия съемочных работ, производившихся в этой местности, я приказал штабс-капитану Ковтунову следовать также на Черный Иртыш и оставаться вблизи китайского пикета Маниту-Гатул-Хан, отнюдь не переходя за линию китайских пикетов.
Вскоре после прибытия нашего отряда на Черный Иртыш, к отрядному начальнику явился стражник с китайского пикета и объявил, что он послан своим офицером спросить о цели прибытия нашего отряда и имеет ли отрядный начальник наш письменное дозволение китайского начальства, прибавив:
- «Что сделает штабс-капитан Ковтунов, если его попросят удалиться с занятого места?» На это китайскому чиновнику было объявлено, что отряд не имеет дозволения китайских властей, потому что находится на своей земле и прибыл по распоряжению своего начальства, без разрешения которого не может оставить занимаемых мест.
Тогда китаец с видом сожаления отвечал:
- «Делать нечего, надо посылать в Чугучак донесение о прибытии русских». Между тем, китайское начальство в Чугучаке, хотя, несомненно, и получало такое донесение, но комиссары их показали себя тонкими дипломатами и ни разу не заявляли нам об этом обстоятельстве.
Только Чугучакский пристав торговли Cà, присланный во время Чугучакских переговоров от цзянь-цзюня и амбаня, чтобы условиться с нами о времени для конференции, между прочим разговором как бы случайно заметил, что им известно о появлении русских на Черном Иртыше.
На это мы отвечали, что наши люди находятся в тех местах собственно для исправления карт, необходимых при настоящем разграничении земель, как для них, так и для нас, и что во всяком случае нет необходимости выводить из этого каких-либо заключений, противных дружественным отношениям между двумя государствами. Китайский чиновник, по-видимому, удовольствовался этим ответом и более не возобновлял разговора об озере Зайсане и Черном Иртыше.
Но при всем равнодушии, с которым, по-видимому, относились китайцы к появлению наших съемочных партий на Черном Иртыше в местности, сопредельной с озером Зайсаном и линией постоянных китайских караулов, замыкающих собою с востока Зайсанскую долину, в действительности же они старались через посредство пограничных киргиз всячески противодействовать нашим съемщикам в успешном и безостановочном производстве ими топографических работ на Черном Иртыше и к югу от него, вдоль китайской пикетной линии.
Не подлежит сомнению, что в этом случае и были даны соответствующие указания всем подвластным Китаю старшинам Зайсанского края. Подтверждением этому может служить попытка киргизских хищников произвести внезапное нападение на пехотный отряд штабс-капитана Ковтунова во время движения его к Черному Иртышу.
Попытка эта, однако же, не имела никакого успеха, ввиду полной боевой готовности нашего отряда отразить это нападение. К сожалению, пехотный отряд штабс-капитана Ковтунова не мог долго оставаться на занятой им позиции в долине низовьев р. Черного Иртыша.
Вследствие категорического приказания генерала Дюгамеля, отряд наш был возвращен в Кокпекты. Дюгамель, как уже было упомянуто в III главе, находил, что китайцы никогда не решатся уступить нам не только низовья Черного Иртыша, но даже и все озеро Зайсан.
А потому, присутствие наших отрядов и наших съемщиков в Зайсанском крае, считал как бы нарушением китайской территории, и тем более неосновательным, что, занимая своими войсками этот край, мы, таким образом действий, впадали в ту же ошибку, в которую вдались китайцы, когда отряд их под начальством генерала Хабцисяня появился у озера Иссык-Куль, где и был остановлен отрядом штабс-капитана Проценко и вынужден удалиться в свои пределы.
Считая необходимым остановиться на этом мнении Дюгамеля, я прежде всего должен разъяснить, что его преждевременные опасения происходили от одностороннего взгляда на дело вооруженного занятия нами границы. По-видимому, он упустил из виду, что наши отряды и съемщики, находясь в районе Зайсанского края на основании данного им мною приказания, не переходили за линию постоянных китайских караулов и, следовательно, были в пределах той местности, которая по Пекинскому трактату должна была отойти к владениям России.
Хабцисянь же не только перешел с китайским войском линию постоянных пикетов, но, подойдя с отрядом к озеру Иссык-Куль, находился в пределах Заилийского края, уже фактически принадлежащего России. Удаление пехотного отряда с Черного Иртыша парализовало все мои распоряжения и до крайности неблагоприятно отразилось на дальнейшем производстве съемочных работ в этой местности.
Приграничные киргизы, узнав об уходе пехотного отряда, сделались смелее и нахальнее в обращении с нашими съемщиками и, пользуясь своею многочисленностью, они даже отважились вступить в драку с казачьим конвоем при наших съемочных партиях и, наконец, с беззастенчивой наглостью заявили, что они не допустят дальнейшего производства съемки в их кочевьях.
При таком враждебном настроении киргиз, когда можно было неминуемо ожидать повсеместного восстания приграничных киргизских волостей, подстрекаемых китайскими властями, положение подпоручика Стрельникова и наших съемщиков, удаленных более чем на 300 в. от нашего крайнего опорного пункта г. Кокпектов и, можно сказать, совершенно отрезанных от цивилизованного мира, было до крайности затруднительно. Все это заставило Стрельникова прекратить дальнейшее производство топографических работ и возвратиться в Кокпекты.
Таким образом, оказалось невозможным закончить в полной мере предположенный в 1862 г. съемочные работы на всем пространстве Зайсанского края от озера Зайсана и Черного Иртыша до Тарбагатая и примкнуть их на востоке к линии постоянных китайских пикетов.
Вследствие сего, для окончательной съемки всего Зайсанского, а также и Курчумского края оказалось необходимым снарядить в следующем 1863 г. особую экспедицию к озеру Зайсану и Черному Иртышу, под прикрытием более сильного и вполне самостоятельного отряда.
Необходимость выдвинуть такой отряд на Черный Иртыш обусловливалась не только потребностью обеспечить беспрепятственное производство топографических работ в означенном выше пограничном районе, но вызывалась также соображениями политического характера.
Нам необходимо было заранее показать китайцам, что мы решительно и неотступно считаем Зайсанский край принадлежащим России на основании Пекинского трактата. Приведенные соображения побудили меня энергично взяться за дело организации Зайсанской экспедиции и принять в ней личное участие.
В течение зимы 1862 - 1863 г.г. мною были сделаны все подготовительные распоряжения, чтобы иметь возможность раннею весною 1863 г. открыть топографические работы на всем пространстве пограничного района к северу и югу от озера Зайсана и, в то же время, предпринять движение с более самостоятельным отрядом в долину Черного Иртыша к китайскому пикету Маниту-Гатул-Хан.
В ряду этих мер особенно важное значение имело устройство пароходного плавания по озеру Зайсану и Черному Иртышу. Удачный сплав 2½ рот 6-го Западно-Сибирского линейного батальона вверх по р. Иртышу от г. Омска до г. Павлодара на пароходе купца Беренс подал мне мысль исследовать озеро Зайсан и р. Черный Иртыш относительно возможности устроить по этим водным путям пароходное сообщение.
Еще в Чугучаке, во время моих бесед с тамошним нашим консулом К. А. Скачковым, нами неоднократно обсуждался вопрос об изыскании и устройстве лучших и удобнейших коммерческих путей из России в Чугучак для развития нашей торговли с Западным Китаем.
Ввиду возникшего в то время предположения о проложении железной дороги от г. Перми до Тюмени, оказывалось возможным отправлять товары от Нижнего Новгорода почти до самого Чугучака по искусственным путям, а именно: по рекам Волге и Каме до г. Перми, оттуда по железной дороге до Тюмени и затем по рекам Западной Сибири - Туре, Тоболу и Иртышу и, наконец, по озеру Зайсану и Черному Иртышу до пикета Маниту-Гатул-Хан. Отсюда оставалось только 80 верст караванного пути до г. Чугучака.
Вспоминая мои продолжительные диспуты на эту тему с уважаемым К. А. Скачковым, я решился безотлагательно воспользоваться благоприятными обстоятельствами для осуществления этой мысли. Прежде всего, я предложил купцу Беренс сделать на принадлежащем ему пароходе «Ура» пробный рейс по озеру Зайсану и Черному Иртышу.
После продолжительных объяснении моих с Беренсом, он согласился на мое предложение. Оставалось испросить разрешение у генерал-губернатора Западной Сибири А. О. Дюгамеля. На этот раз Дюгамель, с особым вниманием выслушав мой доклад, склонился на представленные мною доводы.
Так как из лиц, состоявших его распоряжении по особым поручениям был, между прочим, полковник Зряхов, служивший прежде в Балтийском флоте, то Дюгамель приказал мне возложить на него наблюдение и руководство при предстоящем плавании, которое, представляя собою первый опыт парового плавания по озеру Зайсану и Черному Иртышу, требовало особой осторожности и осмотрительности.
Соблюдение этих указаний более всего было необходимо на пространстве между гор. Усть-Каменогорском и ст. Бухтарминской, где река Иртыш, стесняясь высокими горами, имеет значительную быстроту течения, могущую воспрепятствовать пароходному плаванию.
Одновременно с появлением парохода на озере Зайсане и Черном Иртыше, мною было предположено двинуться с отрядом по южному берегу Зайсана также к Черному Иртышу. Начатые в 1862 г. топографические съемки было предположено распространить к северу от озера Зайсана и Черного Иртыша до Средней Бухтармы и Нарыма.
Все пространство, предназначенное к снятию, было разделено мною на три участка:
1) долина северного берега Зайсана,
2) долина р. Курчума и
3) долина левого берега Средней Бухтармы и Нарыма. Съемка каждого из этих участков была поручена мною опытному офицеру корпуса топографов. Одновременно с топографическими работами предполагалось произвести и астрономические определения пунктов на озере Зайсане.
Производство этих наблюдений обязательно принял на себя правитель дел Пограничной комиссии К. В. Струве. Комиссар и астроном экспедиции капитан Голубев обязался, с своей стороны, производить астрономические определения на южном участке границы от китайского пикета Борохуцзир до р. Или, от р. Или до р. Кегена и далее на юг.
Покончив все распоряжения по организации и снаряжению, главным образом, Зайсанской экспедиции, должно было озаботиться о вооруженном занятии границы с целью показать китайцам, что фактически занятые нами местности должны принадлежать России на основании Пекинского трактата.
Опыт минувшего 1862 г. показал необходимость выставить отряды на приграничных пунктах ранней весной, чтобы иметь возможность заблаговременно предупредить китайцев в случае, если бы они. В этих видах еще в половине марта были сделаны окончательные распоряжения о передвижении отрядов к границе.
Наибольшие опасения китайцев возбудили наши отряды, расположенные на р. Бахты, против г. Чугучака и на озере Зайсане. В Бахтинский отряд несколько раз ездил китайский пристав торговли Cà с просьбою отступить хотя до первой реки, объясняя, что в противном случае чугучакское начальство не может удержать киргиз и калмыков в случае, если они предпримут неприязненные действия против нас.
В сущности же китайцы старались поколебать твердость и настойчивость нашего отрядного начальника и, в случае малейшей уступки, выставили бы ее как факт своего превосходства над нами. Все требования чугучакского пристава были отвергнуты нашим отрядным начальником есаулом Барановым, которому я заблаговременно дал надлежащие инструкции.
И хотя после того небольшой китайский отряд показался в виду нашего, стоящего на р. Бахты, но по требованию есаула Баранова отошел назад и был распущен по своим пикетам. О всех вышеизложенных распоряжениях по снаряжению Зайсанской экспедиции и по занятию границы нашими отрядами мною было сообщено генерал-адъютанту Н. П. Игнатьеву, бывшему в то время директором Азиатского департамента Министерства иностранных дел.
Спустя некоторое время по занятии нашими отрядами означенных выше позиций на южном участке границы, сопредельной с Илийской областью, произошло вооруженное столкновение наших войск с китайцами. Поводом к столкновению послужило следующее обстоятельство.
31-го мая 1863 г. наш комиссар, капитан А. Ф. Голубев, предполагая произвести астрономические наблюдения на китайском пикете Борохуцзир, передвинул туда казачий отряд с позиции на ур. Айдарлы-кум и затем прибыл сам к означенному пикету с отрядом в числе роты пехоты, взвода конной казачьей артиллерии и 25 казако
В тот же день, по приглашению китайских чиновников, капитан Голубев выслал для объяснения с ними поручика Антонова и хорунжего Елгина с 9 артиллеристами. Означенные офицеры были дружелюбно встречены китайцами и приглашены на пикет.
Но едва наши офицеры, в сопровождении конвоя, въехали на пикет, как совершенно неожиданно подверглись нападению китайцев. При этом трое нижних чинов остались на месте, а остальные, осыпаемые стрелами, успели пробиться.
Из них начальник отряда поручик Антонов, молодой способный офицер, подававший большие надежды, получив восемь ран стрелами, вскоре умер. Хорунжий Елгин был тяжело ранен, а из нижних чинов пять были тяжело ранены и один легко.
Китайцы, преследуя наш отряд, открыли огонь, что заставило капитана Голубева ответить тем же. Тогда китайцы прекратили преследование и наш отряд в полном порядке достиг Киш-Муруна. Спустя две недели, китайцы снова предприняли наступление к Киш-Муруну, но были разбиты нашими войсками и потеряли до 50 человек убитыми и до 15 малых орудий.
Вслед за тем, 22-го июня произошло новое столкновение с китайцами, поводом к которому послужило открытие китайцами огня против нашего отряда, во время производства рекогносцировки начальником отряда подполковником Лерхе.
При этом китайцы были выбиты из Борохуцзирского пикета и толпы их, пытавшиеся охватить наши фланги, были рассеяны. На этот раз потеря китайцев простиралась до 400 человек убитыми и ранеными. С нашей стороны был убит один и ранено двое.
Неприязненные столкновения на границе прекратили наше сообщение с Кульджой и сделали небезопасным положение нашего консульства. Претерпевая притеснения от местных жителей и получив сведение о намерении ссыльных напасть на нашу факторию, управляющий консульством хорунжий Сибирского казачьего войска Колотовкин неоднократно обращался к кульджинским властям с просьбою о содействии.
Просьбы эти не были даже приняты кульджинским правительством, что заставило хорунжего Колотовкина выехать из Кульджи с казачьим конвоем, состоявшем при консульстве. Китайский отряд преследовал наших, но наступившая темная ночь и сильная буря заставили китайцев прекратить преследование, и наши казаки, благодаря врожденной им сметливости и умению ориентироваться, успели пробраться за линию китайских пикетов и благополучно возвратились в Копал.
29 июня китайцам было нанесено еще другое поражение отрядом майора Еленского на р. Каркаре. Вследствие сего, китайцы, пытавшиеся пройти из долины р. Кегена к озеру Иссык-Куль и успевшие снять наш пикет из трех казаков, были обращены в свои пределы и отступили за пикетную линию.
Но, получив подкрепление, этот отряд в числе 7 тыс. китайцев, калмыков и киргиз снова двинулся в долину р. Кегена и подошел к реке Чалкоды-су, где стоял отряд майора Еленского. Наш отряд небольшой 24-го июня был окружен китайскими войсками со всех сторон, но, благодаря удачным действиям артиллерии и стрелков, был отброшен в горные ущелья близ озера Бородабсун.
Вторжение китайцев в северо-восточной части Киргизской степи из-за линии их постоянных пикетов со стороны Тарбагатайской области также не имело успеха. Начальник Бахтинского отряда есаул Баранов остановил китайские войска силою до 1800 человек, намеревавшихся пройти через горный проход Тарбагатайского хребта Хабар-асу к западной оконечности озера Зайсана и далее на Нижний Иртыш.
В то же время, хорунжий Андреевский с небольшим отрядом казаков вытеснил китайцев с пикета Хони-Майлаху (Баты) на Нижнем Иртыше. Наконец, на самой северной части китайской границы, в пределах Алтайского горного округа, на землях, занимаемых калмыками-двоеданцами, появились небольшие китайские команды.
Китайцы заявили калмыкам, что они отойдут по трактату в китайское подданство и даже поставили на их землях межевые столбы. Все эти замыслы и происки китайцев на этой далекой северной окраине пограничного района не имели никакого успеха, вследствие благоразумных мер, принятых на месте Томским губернатором д. с. с. Лерхе и Генерального штаба штабс-капитаном Принтцем.
Вооруженное столкновение наших отрядов с китайскими войсками на юго-востоке Заилийского края, требовавшее быстрых и, в то же время, осмотрительных распоряжений для воздержания китайцев на будущее время от самовольного вторжения в наши пределы, не дозволило мне предпринять движение на Черный Иртыш раннею весною, а потому Зайсанскую экспедицию пришлось отложить до конца лета, когда, получив разрешение генерала Дюгамеля отправиться на китайскую границу, я поспешно выехал из Омска в Кокпекты, куда и прибыл 1-го августа.
Здесь мне было необходимо пробыть несколько дней, чтобы сделать окончательные распоряжения о снаряжении Зайсанской экспедиции, собрать сведения о положении дел на самой границе у Черного Иртыша и заручиться содействием некоторых почетных и влиятельных лиц туземного населения.
Из них особенно пользовался большим влиянием в среде приграничных киргиз Кокпектинского округа султан Тани Тлемисов, который и был вызван мною в г. Кокпекты. Тани ознакомил меня с положением дел в соседних китайских владениях и в приграничной местности к югу от Черного Иртыша.
Он выразил полную готовность всячески содействовать экспедиции и обещал склонить к тому же и прочие роды киргиз с ручательством, что я буду встречен в их кочевьях с полным доверием и почетом соответствующими моему званию полномочного комиссара. С своей стороны я тогда же высказал Тани полную уверенность в его содействии и обещал, что его заслуги и преданность нашему правительству будут оценены по достоинству главным начальником края.
Затем я поручил Тани немедленно отправиться в кочевья неподданных нам киргиз, кочующих к востоку от озера Зайсана и у низовьях Черного Иртыша, где и ожидать моего прибытия. Выше было упомянуто, что сильный китайский отряд, выступившей из г. Чугучака для осмотра границы, вознамерился перейти Тарбагатайские горы через проход Хабар-асу для дальнейшего следования по обычному пути, по которому, в прежнее время ежегодно ходили китайские амбани из Чугучака, пролегавшему помимо западной оконечности озера Зайсана на север к пикету Хой-Майлаху (Баты).
Впоследствии, по полученным мною сведениям, оказалось, что этот отряд, под начальством китайского комиссара Болгосу, после неудачной попытки перейти горы по проходу Хабар-асу, повернул вправо, т. е. на восток, и решился перейти Тарбагатайский хребет через проход Бургусутай (Кубсун-асу), находящийся на линии постоянных китайских караулов.
Отсюда амбаню Болгосу предстояло два пути к пикету Хой-Майлаху, на Нижнем Иртыше:
1) помимо западной оконечности озера Зайсана, т. е. по пути, по которому ежегодно производился осмотр границы и
2) через Черный Иртыш в долину р. Курчума. Желая удостовериться в возможности пройти по первому пути, китайцы послали своих лазутчиков, успевших проникнуть под видом купцов до р. Базарки, находящейся к югу от озера Зайсана.
Убедившись на месте, что Карауткульский брод на р. Кокпектинке, через который проходит ближайший путь мимо западной оконечности озера Зайсана к пикету Хой-Майлаху, занять нашим отрядом с артиллерией и все паромы на Нижнем Иртыше отведены вниз по этой реке и находятся в нашей власти, комиссар Болгосу принужден был отказаться от своей попытки пройти на Нижний Иртыш по западную сторону озера Зайсана.
А потому, он потянулся со своим отрядом от Тарбагатайского хребта к северу на Черный Иртыш к пикету Маниту-Гатул-Хан (Ак-Тюбе). Дальнейшее же следование по северному берегу озера Зайсана он также не решился предпринять по трудности движения через Курчумские горы и из опасения столкновений с другим отрядом из сотни казаков, находившихся в Курчумском крае для прикрытия наших съемочных партий под руководством корпуса военных топографов штабс-капитана Нифантьева.
Вследствие сего, простояв некоторое время на Ак-Тюбе, Болгосу возвратился тою же дорогою в Чугучак. Таким образом, заблаговременно и вполне согласно с обстоятельствами и современному положению дел на границе, занятие нашими отрядами наиболее важных пунктов, находящихся на пересечении путей, ведущих к озеру Зайсану, воспрепятствовали китайцам предпринять практиковавшийся ими в прежние годы осмотр границы к западу от озера Зайсана.
Хотя, таким образом, цель, с которою были выставлены все эти отряды, и была достигнута, т. е. китайцы не были допущены к переходу за черту их постоянных пикетов в нашу сторону, но при тогдашнем тревожном положении дел на границе, ввиду недавних кровавых столкновений наших отрядов с китайскими войсками, необходимо было озаботиться об обеспечении пароходного плавания по озеру Зайсану и Черному Иртышу от всяких случайностей и враждебных действий местного полудикого населения и затем дать более прочную и вполне надежную охрану как нашим съемщикам, так и нашим рыбопромышленникам, против которых китайцы также начали выказывать враждебные отношения.
Для осуществления всех вышеизложенных соображений я находил необходимым: одновременно с движением Зайсанского отряда по южному берегу озера Зайсана, направить по северному берегу озера сотню казаков под начальством штабс-капитана Нифантьева.
Нифантьеву мною было приказано: достигнув северо-восточной оконечности озера Зайсана, перейти в долину Черного Иртыша и, переправясь на левый берег реки при ур. Чингильды, примкнуть к моему отряду и затем следовать далее по этому берегу до пикета Маниту-Гатул-Хан (Ак-Тюбе), где и остановиться в виду линии постоянных китайских пикетов.
По слухам, на этой линии находился значительный отряд калмыков. Чтобы остановить их попытки к переходу этой линии на нашу сторону, я, по прибытии к Карауткульскому броду на р. Кокпектинке, где был сосредоточен Зайсанский отряд, немедленно направил первый эшелон отряда в числе одной роты к озеру Зайсану, а сам со вторым эшелоном, составленным из сотни казаков и 2-х орудий конной казачьей артиллерии, выступил по тому же пути 13-го августа.
По соединении обоих эшелонов, я следовал далее по южному берегу Зайсана, а казачьему отряду, передвинутому мною ранее с ур. Чингистай на устье р. Курчума, поручил прикрывать партию прапорщика Вязовского, производившего топографическую съемку Курчумской долины.
Таким образом, все отряды, двинутые в пределы Зайсанского и Курчумского края, получили более сосредоточенное расположение. Это обстоятельство доставило возможность не только быть в полной готовности ко всяким неожиданностям, столь обычным в степных экспедициях, но и действовать решительно, в случае каких-либо враждебных покушений со стороны приграничных китайских инородцев - калмыков и киргиз.
Между тем, движение наших отрядов по обоим берегам озера Зайсана и затем в долине Черного Иртыша, а также первое совершенно неожиданное появление нашего парохода на водах озера Зайсана на этой далекой окраине северо-восточной части Средней Азии, бывшее для полудикого кочевого прибрежного населения неведомым дотоле зрелищем огненной лодки, произвело сильное, можно сказать, ошеломляющее впечатление на киргиз и, в то же время, озадачило самих китайцев.
По-видимому, они решились отказаться от намерения воспрепятствовать нашему движению в долину р. Черного Иртыша к линии их постоянных пикетов, что и подтвердилось впоследствии, по прибытии моем на р. Джерму и Кендерлик, впадающие в юго-восточную оконечность озера Зайсана.
В этой местности, еще на далеком расстоянии от предположенной остановки отряда, я был торжественно встречен султанами, биями и почетными людьми киргиз байджигитовского рода поколения джумук и его отделений тауке, сайбулат, ситы, коджан, караша и друг., а также рода тор-тоул и кожембет.
По показаниям киргизских старшин, весною 1863 г. действительно носились слухи о сборах на границе калмыков, но о переходе их, а также и других, собственно китайских войск за линию постоянных пикетов в нашу сторону не имелось никаких положительных сведений.
Точно так же и при дальнейшем движении Зайсанского отряда от р. Джермы и Кендерлика в долину Черного Иртыша, я был неоднократно встречаем киргизскими султанами и почетными людьми, так что движение моего отряда в этой местности походило более на какое-то торжественное шествие.
Киргизы радушно предлагали нашему отряду юрты, кумыс и баранов. С нашей стороны киргизские старшины были угощаемы чаем, пилавом и разными сластями. Эти приемы и угощения, после утомительных переходов по страшной, почти тропической жаре до крайности меня утомляли, так что под конец я не знал, как от них отделаться.
Понятно, что при моем положении отказаться от этих торжественных приемов и собеседований с киргизскими султанами и почетными людьми было невозможно по многим соображениям, и я был вынужден подчиниться этой тяжелой обязанности.
Продолжая таким образом дальнейшее движение, отряд 16 августа прибыл к пикету Маниту-Гатул-Хан. Вскоре по прибытии нашем на Черный Иртыш, в наш отряд явился китайский чиновник с пикета Маниту-Гатул-Хан и объявил, что он приехал поздравить начальника русского отряда с благополучным прибытием на Черный Иртыш.
Китаец был дружелюбно принят в нашем отряде, хотя и нетрудно было догадаться, что он послан с специальной целью осведомиться о силе и составе русского отряда. Еще на марше к р. Джерме, я получил от генерала Дюгамеля предписание остановить дальнейшее следование моего отряда к Черному Иртышу.
Дюгамель находил совершенно излишним и бесполезным движение Зайсанского отряда, которое могло бы повести к новым столкновениям с китайцами в особенности ввиду того, что сообщенный мною сведения о сборах калмыков на границе подтвердились и донесением военного губернатора Семипалатинской области Панова.
В заключение Дюгамель присовокупил, что на днях он получил депешу от Министерства иностранных дел, в которой князь Горчаков просит всячески уклоняться от неприязненных столкновений с китайцами. По-видимому, Дюгамелю под влиянием описанных выше недавних кровопролитных столкновений наших войск с китайцами, в пределах южного пограничного района все еще казались какие-то черные точки на горизонте китайской границы.
С другой стороны, при тех обстоятельствах, в которых я тогда находился, и вообще при тогдашнем положении дел на границе, исполнить предписание Дюгамеля оказалось решительно невозможным. Остановить отряд и предпринять обратное движение в то время, когда я уже подходил к Черному Иртышу, значило бы пожертвовать существенными интересами экспедиции, выказать свою слабость и уронить собственное достоинство в глазах китайцев, а в особенности киргиз, султаны и почетные люди которых уже ожидали моего прибытия на Черный Иртыш.
Ввиду приведенных соображений я решился безостановочно продолжать дальнейшее следование и дать Дюгамелю уклончивый ответ, сославшись на невозможность исполнить данное мне предписание, по случаю получения его в то время, когда отряд уже находился на Черном Иртыше, в виду китайской пикетной линии.
Вскоре по моем прибытии на Черный Иртыш к пикету Маниту-Гатул-Хан, я произвел рекогносцировку этого пикета и прилегающей к нему местности до горы Ак-Тюбе. Во время пребывания Зайсанского отряда на Черном Иртыше, были закончены все топографические работы, произведенные в северо-восточном пограничном районе степи с весны 1863 г. 
Независимо от топографической съемки по обоим берегам оз. Зайсана и р. Черного Иртыша предпринято было исследование фарватера Верхнего и Нижнего Иртыша в отношении устройства по этим рекам и соединяющему их водоему Зайсану пароходного сообщения.
С этою целью, как упомянуто выше, состоялась особая речная экспедиция под руководством полковника Зряхова. 30-го мая экспедиция отплыла из Омска на пароходе «Ура» и, после довольно благополучного плавания, полковник Зряхов достиг пикета Маниту-Гатул-Хан на Черном Иртыше.
От этого места, в августе 1863 г., Зряхов предпринял обратное плавание и, пройдя озеро Зайсан, спустился вниз по р. Иртышу, осмотрев попутно низовья рек Курчума и Букони. Результатами этого плавания было исследование фарватера Нижнего и Верхнего Иртыша, выбор места для пристаней и составление карты всего плавания.
Вместе со съемкою местности к северу от озера Зайсана, участвовавший в экспедиции правитель дел комиссии К. В. Струве определил географическое положение пикета Маниту-Гатул-Хан, независимо от 18 других определений в этой местности и соседнем крае.
Кроме того, была произведена съемка в масштабе 200 саж. в дюйме долины левого берега Черного Иртыша до горы Ак-Тюбе к западу на 10 верст, и составлена расспросная карта местности верховьев Черного Иртыша и прилегающей к нему страны.
Произведенные съемки дали точное очертание берегов озера Зайсана, определили его вид и величину, а астрономические определения впервые доставили возможность прочно установить это озеро в географическую сеть. Все это в совокупности образовало собою солидный материал для составления более верной карты Зайсанского края.
Зайсанская экспедиция имела также и немаловажное значение в политическом отношении. Объявив китайцам на переговорах, происходивших в Чугучаке, что мы считаем границею между двумя государствами линию их постоянных пикетов, нам необходимо было не ограничиваться только одним этим, так сказать, голословным заявлением, но и в действительности занять приграничную местность Зайсанского края нашими отрядами.
Такое вооруженное занятие северо-восточного пограничного района Киргизской степи в связи с движением Зайсанского отряда, при внушительной военной обстановке на Черный Иртыш и расположение у Маниту-Гатул-Хан в виду китайской пикетной линии, неоспоримо, произвело сильное впечатление на китайцев и ясно показало им, что озеро Зайсан и вся местность к востоку от него до линии постоянных китайских караулов, как фактически занятая нами, отныне окончательно перешли в сферу исключительно русского преобладающего влияния и затем будут присоединены к владениям России на основании Пекинского трактата.
Но, кроме того, такой образ действий с нашей стороны в данном случае, т. е. вооруженное занятие Зайсанского края, оправдывался в высшей степени поучительным для нас примером той системы, которой держался в совершенно однородном деле на нашей восточной китайской границе, на реках Амуре и Уссури граф Муравьев-Амурский.
Он находил необходимым поддерживать дипломатические требования наши фактическим занятием страны. Так, Амур, прежде нежели сделаться русскою рекою на основании Айгунского трактата 1858 г., уже фактически принадлежал России, будучи занят еще ранее почти по всему своему протяжению нашими войсками.
Во все время пребывания Зайсанского отряда на Черном Иртыше, я не встретил, сверх ожидания, никаких враждебных действий не только со стороны китайцев, но и калмыков, о сборах которых на границе Зайсанского края ходили упорные слухи в течение лета 1863 г.
Причина эта, по-видимому, заключалась в том, что разгром китайских войск нашими отрядами в приграничной местности Заилийского края, сопредельной с Кульджинским районом, отразился и на северо-восточной окраине степи и неоспоримо произвел сильное впечатление на китайцев и калмыков, в особенности при тогдашнем тревожном положении дел в самом Западном Китае.
Должно сказать, что в то время, когда на его западных пределах по всему протяжению границы стояла грозная сила русских отрядов, а с востока надвигалась другая гроза - восстание дунганов, положение китайцев сделалось до крайности затруднительным, и они не могли уже помышлять о каких либо враждебных против нас действиях.
Что же касается до приграничных киргиз, то, почувствовав над собой русскую силу, они, по обычным приемам азиатской политики, стали выказывать внимание и предупредительность и вообще относились ко мне с полным доверием.
При таком положении дел в Зайсанском крае я имел возможность окончить все предположенные топографические работы и затем, ввиду упомянутого выше предписания Дюгамеля, решился предпринять обратное движение в Кокпекты по тому же пути, который с тех пор киргизы стали называть Урус-джоль (русская дорога).
По прибытии моем к Карауткульскому броду на р. Кокпектинке, я получил новое предписание генерала Дюгамеля немедленно отправиться в Чугучак, откуда было получено заявление китайских комиссаров о желании их возобновить переговоры, прерванные в прошлом 1862 году.

10. Пекинская дипломатия.

По прибытии в Чугучак, я занялся составлением отчета о Зайсанской экспедиции, который вместе с картою представил генерал-адъютанту Н. П. Игнатьеву.
По возвращении из Чучучака в Омск, я получил от него ответ следующего содержания:
- «С особенным удовольствием прочел я письмо ваше, написанное еще во время чугучакских переговоров и полученное мною в прошедшем ноябре месяце. Сведения, сообщаемые вами об успешной рекогносцировке, произведенной на восточной стороне Зайсана и по берегам Черного Иртыша, весьма любопытны.
Они сообщены в извлечении Императорского Русского географического общества для напечатания в годичном отчете и служат лучшим свидетельством полезной деятельности вашей в течение минувшего лета».
Результаты переговоров, происходивших в Чугучаке в 1862 г., были повергнуты государственным канцлером на Высочайшее воззрение, генералом Игнатьевым и князем Горчаковым, сообщившим по Высочайшему повелению генералу-губернатору Западной Сибири Дюгамелю, что по отъезде наших комиссаров из Чугучака, пограничный вопрос, по мнению Министерства иностранных дел, был поставлен надлежащим образом.
Китайские полномочные не были в состоянии совершенно отвергнуть ясно высказанное в Пекинском трактате начало, что граница должна проходить по линии постоянных китайских пикетов. Хотя китайские комиссары и уклонились от принятого их правительством обязательства, но окончательное и для нас удовлетворительное разрешение пограничного вопроса может быть только делом времени.
Нам необходимо при настоящих обстоятельствах оградить нашу границу от новых произвольных вторжений китайских отрядов. По возможности заняв фактически всю граничную линию, согласную с нашими видами, мы можем спокойно выждать удобное время для возобновления переговоров.
Между тем, расположение наших отрядов на границе с одной стороны может содействовать к поддержанию наших требований в пограничном вопросе, а с другой - доставит возможность наблюдать за киргизами и спокойствием в степи.
Министерство иностранных дел находило также, что способ ведения переговоров в Чугучаке китайскими комиссарами достаточно ясно определяет те меры, на которые нам должно обратить особое внимание, для придания пограничному делу надлежащего направления в будущем.
В этих видах государственный канцлер полагал воздержаться на некоторое время высказывать перед китайцами готовность с нашей стороны возобновить переговоры о разграничении, и с этой целью избегать всякого рода объяснений пограничного вопроса с местными китайскими властями.
Если же китайское начальство само вызовется и письменно отнесется к нам о возобновлении переговоров, то на это предложение следует дать согласие, но только в таком случае, когда со стороны китайцев будет представлено удостоверение, что возобновляемые переговоры будут ведены на основаниях, ясно выраженных в договорном постановлении, т. е. что граница пойдет по линии постоянных караулов и что, следовательно, обоюдным комиссарам не предстоит надобности в предварительных соглашениях относительно общего направления границы, и весь пограничный вопрос решится согласно предъявленному нашими уполномоченными плану.
Прежде чем перейти к описанию переговоров, происходивших в Чугучаке в 1863 г., необходимо предварительно упомянуть о том, как отразился в Пекине неудовлетворительный исход чугучакских переговоров предыдущего года, а также и последних событий на границе, ознаменованных рядом кровопролитных столкновений наших отрядов с китайскими войсками и взгляд на эти события пекинского правительства.
Медленный ход переговоров о границе, производившихся в Чугучаке, а в особенности кровопролитные столкновения наших отрядов с китайскими войсками на юго-востоке Заилийского края, отразились и в Пекине. Китайские комиссары, посылая донесение пекинскому правительству, постоянно жаловались на чрезмерные требования русских комиссаров.
С своей стороны и илийский главнокомандующий (кульджинский цзянь-цзюнь), в своих донесениях в Пекин, представил в совершенно превратном виде предательское нападение китайцев на наших офицеров и казаков при Борохуцзирском пикете, которое, как сделанное без всякого повода с нашей стороны, не могло быть ничем оправдано.
В таком же ложном свете были представлены местным китайским начальством и все последующие кровопролитные столкновения на границе наших отрядов с китайскими войсками. Одновременно с упомянутыми донесениями китайских комиссаров и местного илийского начальства, и с нашей стороны посылались по делу о проведении западной китайской границы подробные и обстоятельные сообщения нашему министру-резиденту в Пекине, полковнику Баллюзеку.
Так, генерал Дюгамель, по ходатайству наших комиссаров, просил полковника Баллюзека оказать с его стороны возможное содействие делу проведения государственной границы с Западным Китаем, и при этом упомянул, что нам, по-видимому, было бы необходимо в Пекине следить и принять соответствующие меры на случай могущего быть вмешательства французов и англичан в дело разграничения с Западным Китаем.
На это наш министр-резидент сообщил генералу Дюгамелю, что тотчас по получении уведомления из министерства, чтобы при проведении западной границы в основание была принимаема линия постоянных китайских караулов, он имел по сему случаю свидание с членами китайского министерства иностранных дел и объявил им, что по смыслу 2-й ст. Пекинского договора под линиею ныне существующих китайских пикетов следует подразумевать линию постоянных китайских караулов, а не временных, выдвинутых в наши пределы по распоряжению местного пограничного начальства даже без ведома китайского правительства, чему доказательством может служить то обстоятельство, что по нашему требованию подобные временные пикеты были всегда удаляемы.
Китайские сановники, соглашаясь с мнением нашего министра-резидента, вместе с тем чистосердечно признались полковнику Баллюзеку, что они не имеют никакого понятия о западной границе, но обещали предписать своим комиссарам иметь в виду вышеизложенное обстоятельство и вообще строго держаться смысла 2-й ст. Пекинского трактата.
Нет сомнения, что они также предписали комиссарам не упускать из виду и собственных интересов. По мнению полковника Баллюзека, удачный ход дела о разграничении будет зависеть от умения наших комиссаров расположить в нашу пользу китайских сановников, назначенных для разграничения, так как, что бы ни говорилось в Пекине насчет этого, китайцы никак не возьмут на себя ответственности решить что-либо там и давно предоставили все на усмотрение своих знакомых с местными обстоятельствами комиссаров, действия которых они непременно будут отстаивать и поддерживать.
Что же касается до принятия мер для наблюдения за действиями французов и англичан, могущих помогать китайцам советами в деле проведения границы нашей на западе, то полковник Баллюзек находил, во-первых, что он лишен возможности помешать китайцам принять совет от кого бы то ни было, а во-вторых, что дело это, по его мнению, еще мало знакомо представителям иностранных держав, чем китайским сановникам, и что первые делом этим никогда не интересовались и не интересуются, и вряд ли подозревают о том, что граница эта еще не проведена.
Затруднения, если они происходят или произойдут, не будут следствием какой-либо европейской интриги, а произойдут от настойчивости китайского характера. Находя справедливым замечание А. О. Дюгамеля, что Китайская империя находится ныне в расслабленном состоянии, и хотя внутри страны ведется междоусобная война, финансы расстроены и ей невозможно рассчитывать на силу, но все это нисколько не исключает желания и законности опираться на право, и всякий китайский сановник, подобно европейцу, ежели он уверен в своем праве на что бы то ни было и не желает от него отказаться, может отстаивать свое дело без необходимости для этого какой-либо посторонней поддержки.
При этом надо заметить, что как бы высоко ни стоял чиновник Дайцинской империи, но за упущение государственного интереса он отвечает своею головою перед правительством. В заключение, полковник Баллюзек выразил свое мнение, что китайцы будут менее уступчивы, чем когда-либо, при разграничении в настоящем случае.
Не надо упускать из виду, что Китаем управляет регент, который со временем должен будет отдать отчет богдыхану. А потому и правительство Гун-Цин-вана не может действовать так самостоятельно, как прежнее, ибо трудно предвидеть, как будет смотреть Богдыхан на все настоящие действия регента, в особенности же касающиеся вопросов целости земель, коим китайцы придают большое значение и где всякая уступка может быть представлена друзьями старого порядка незаконным отчуждением китайской территории.
Приведя этот взгляд на дело разграничения нашего министра-резидента в Пекине полковника Баллюзека, я должен оговориться, что высказанное им мнение по некоторым приведенным выше соображениям политического характера не нашло себе подтверждения в последующих событиях, как это и будет видно из дальнейшего изложения.
Хотя переговоры в Чугучаке между нашими и китайскими комиссарами были прерваны, но дипломатические сношения между ними и генерал-губернатором Западной Сибири, а также между нашим министром-резидентом в Пекине и китайскими министрами продолжались весьма деятельно.
Так, в первых числах июня 1863 г. наш поверенный в делах в Пекине Н. Д. Глинка при официальном визите китайскому министру, по случаю вступления его в новую должность, узнал, что он имеет намерение обратиться к нему в скором времени с просьбою.
Действительно, 10 июня Н. Д. Глинка получил от китайских министров сообщение, в котором они жаловались на занятие русскими войсками всей приграничной местности от гор Алтая до Тянь-Шаньского хребта и на удаление нами из этих мест китайских отрядов, а также на медленность наших комиссаров, не приезжающих в Чугучак для переговоров.
Вслед за тем, наш поверенный в делах имел свидание с китайскими сановниками, которые с первых же слов начали наводить разговор на толкование Пекинского трактата. Но наш поверенный в делах решительно отклонил это, сказав, что комиссары наши более чем достаточно разобрали уже действительный смысл статьи, служащей основанием разграничения, что наше правительство вполне вникло в сущность дела и пришло к тому убеждению, что проект наших комиссаров составлен согласно с Пекинским трактатом и что поэтому переговоры могут быть возобновлены только в том случае, ежели китайское правительство выкажет готовность при определении государственной границы на западе их владений взять за основание буквальный смысл трактата или, что тому равносильно, проект наших комиссаров.
Но, китайцы, по-видимому, желали поставить вопрос так, что еще подлежит сомнению, где именно должна пройти граница, и что требования наших комиссаров крайне преувеличены. На это наш поверенный в делах заметил китайским сановникам, что переговоры в 1862 г. были прерваны вследствие несогласия китайцев придерживаться буквального смысла трактата.
С другой стороны, китайские комиссары, не будучи в состоянии опровергнуть полное соответствие нашего проекта границы с тем, что постановлено в трактате, - основывали все свои доводы главным образом на том, что строгое соблюдение трактата будет не выгодно для Срединного государства.
При этом Н. Д. Глинка поставил на вид китайским сановникам, что, заключив однажды по добровольному соглашению обоих правительств трактат, было бы неуместно рассуждать, выгодно ли для той или другой стороны приведение его в исполнение.
Наши комиссары требовали только буквального исполнения трактата и уехали, видя, что комиссары Срединного государства упорно уклоняются от этого. Таким образом, - прибавил наш поверенный в делах, - от министров Срединного государства зависит решение вопроса, должно ли разграничение на западе быть произведено в скором времени или отложено на неопределенный срок.
А потому и прибытие наших комиссаров в Чугучак для подробного определения границы может состояться только в том случае, если со стороны китайского министерства последует заявление нашему правительству о принятии проекта границы, предложенного нашими комиссарами.
После того наш поверенный в делах снова имел свидание с китайскими сановниками, сначала в здании китайского министерства иностранных дел, а потом в нашем Южном пекинском подворье. Во время этих переговоров, китайцы при первом удобном случае опять навели разговор на свою любимую тему - толкование слов «прямо на запад до озера Зайсана».
Вместо ответа наш поверенный в делах попросил их сказать: каким образом комиссары Срединного государства объясняют эти слова? Сановник Даусель немного замялся и сказал, что переписка комиссаров ничто иное, как перебранка, а потому лучше оставить ее в стороне.
Тогда Н. Д. Глинка прямо попросил его приказать принести эту переписку, так как она ему известна и в ней особых неприличных выражений он не встретил, и затем прибавил, что может только указать нам на проект наших комиссаров как на основание, которым следует руководствоваться при проведении границы и на сознании самих китайских комиссаров, что от Шабина-Дабага до озера Зайсана общее направление границы может быть только юго-западное.
Тем не менее китайские сановники не согласились показать нашему поверенному в делах донесений своих комиссаров. Судя же по некоторым обстоятельствам, во время этих переговоров, можно было по некоторым вопросам притти к заключению, что китайцы не настаивают на решении вопроса в Пекине, а скорее уклоняются от этого.
Расчет их в этом отношении понятен. В Пекине они не могут долго тянуть дело и должны ответить положительно. Комиссарам же они могут предписать не уступать и под предлогом, что переговоры еще ведутся и не окончены, протестовать против вооруженного занятия границы нашими войсками, которые для этой цели будут придвинуты к линии постоянных китайских пикетов.
В противном случае, если китайские министры пожелают уступить нам, то предоставят своим комиссарам полную свободу действий, а впоследствии, когда придется отдавать отчет в регентстве, то эту уступку всегда могут отнести к вине своих комиссаров, проводивших границу.
Китайский сановник Вэнь-Сянь передал нашему поверенному в делах, под видом частного замечания, что если бы китайцы заранее знали, как договор для них невыгоден, то они никогда бы его не заключали. Это показывает, что постановление трактата касательно западной границы они сами не считают удобным для себя и, по-видимому, сознаются, что слишком поспешили заключением Пекинского трактата к явной своей невыгоде.
16-го июля 1863 г. члены китайского министерства иностранных дел приехали в наше Южное подворье, и на этот раз нашему поверенному в делах удалось изложить им вкратце, на чем остановился вопрос о проведении западной границы.
Наш представитель в Пекине объявил китайцам, что возражения китайского правительства касаются двух мест трактата: во-первых, слов «прямо на запад», и во-вторых, значения «постоянных пикетов». Относительно этих выражений не может быть никакого сомнения.
Озеро Зайсан лежит на юго-запад от Шабина-Дабага, и чтобы дойти до него, нужно принять это направление. Оно так ясно, что сами их комиссары признали необходимость юго-западного направления. Так оно и обозначено в проекте наших комиссаров.
Но если бы даже китайские комиссары и не согласились на то, что направление это должно быть не какое-либо другое, но именно юго-западное, то в русском тексте договора сказано очень ясно, что «граничная черта на западе, доселе неопределенная, отныне должна проходить, следуя направлению гор, течения больших рек и линии ныне существующих китайских пикетов от последнего знака Шабина-Дабага на юго-запад… и т. д.».
Китайцы, - говорил наш поверенный в делах, - могут отговариваться незнанием русского языка и утверждать, что китайский текст служит для них руководством, хотя в трактате сказано, что он перевод с русского текста. Но, во всяком случае, русский текст Пекинского договора есть подлинный, которым и руководствуются русские комиссары.
При переводе же русского текста договора на китайский язык произошла явная ошибка при переписке. Возражение комиссара Мин-И, что граничная линия от Шабина-Дабага до озера Зайсана не совершенно прямая, а идет с кривизнами, весьма слабое и только показывает желания тянуть бесполезные прения.
Сообразуясь с трактатом, наши комиссары предлагают вести границу по направлению гор и течению больших рек, причем весьма естественно, что некоторые повороты и изгибы граничной черты, соответственно излому самой местности, оказываются неизбежными.
Общее же направление границы в означенных выше пределах - юго-западное, как это и обозначено в проекте русских комиссаров. Слова «постоянные пикеты» равным образом весьма ясны. Китайское правительство может подразделять теперь свои пикеты на сколько угодно разрядов и объяснять, что у него все без исключения пикеты постоянные.
Тем не менее, в трактате остаются слова «постоянные пикеты». Понятно, что они названы так в различие от непостоянных, которые выставляются временно. Если, по их мнению, все пикеты постоянные, то пусть они укажут, где у них непостоянные.
Дело идет не о том, как бы следовало лучше назвать различного рода пикеты, а какие именно пикеты постоянные в отношении к временным. При решении этого вопроса не должно быть никакого разногласия, так как существует только одна линия постоянных пикетов, которая и упомянута в трактате.
Китайское правительство жалуется теперь, что русское правительство не ответило ему на прошлогоднее его сообщение и как бы преднамеренно затягивает проведение границы. На это замечание наш поверенный в делах заявил китайским сановникам, что если русским посольством не было передано Пекинскому кабинету все то, что ему было известно о ходе переговоров в Чугучаке, то, во-первых, потому, что оно само не было ознакомлено со всеми подробностями дела, а во вторых, оттого, что пограничный вопрос рассматривается и решается на границе, а не в Пекине и, следовательно, комиссары Срединного государства были обязаны доносить своему правительству обо всем происходящем в Чугучаке.
Китайскому министерству, по словам самих сановников, известны к тому же и проекты граничной черты, представленные обеими сторонами и доводы как тех, так и других комиссаров. Ему же равномерно должно быть известно, при каких условиях наши комиссары вынуждены были прервать переговоры и выехать из Чугучака в прошлом году, а также что генерал-губернатор Западной Сибири писал комиссару цзянь-цзюнь Мин-И, что переговоры могут быть возобновлены только тогда, когда китайские комиссары изъявят согласие на принятие проекта русских комиссаров.
Русское правительство, после внимательного рассмотрения всего дела, не исключая и объяснений китайского министерства, посланного в Петербург в ноябре 1862 года, пришло к заключению, что проект наших комиссаров вполне соответствует буквальному смыслу Пекинского трактата.
Наш поверенный в делах заявил при этом китайским сановникам, что, говоря это, он передает не свое личное мнение, а окончательный взгляд русского правительства. Если же они сомневаются в истине этих слов или питают надежду, что русское правительство переменит свое мнение, то пусть напишут министру иностранных дел и повторят то, что уже раз ему говорили.
Против этого, - заявил китайцам наш представитель в Пекине, - он ничего не имеет, но предупреждает их, что они другого ответа получить не могут. Русское правительство не отказывалось и теперь не отказывается от проведения западной границы, но оно желает исполнить это по однажды принятому обязательству и не намерено изменять трактат или допускать превратное его толкование.
Из двукратных разговоров с членами китайского министерства иностранных дел Н. Д. Глинка не мог вывести окончательного заключения, чтобы китайское правительство желало возобновить переговоры на принятых нами основаниях, подробно изложенных выше.
Оно настаивало на возобновлении переговоров на границе, но, по-видимому, не выказывало желания давать трактату правильное толкование. Имея в виду, что при подобных условиях съезд комиссаров будет совершенно бесполезен, наш поверенный в делах заявил китайским сановникам, что этот съезд может состояться только тогда, когда мы получим какое-нибудь ручательство, что разграничение может состояться в действительности. Независимо от личных объяснений, наш поверенный в делах вел постоянную и весьма сложную переписку с китайским министерством иностранных дел.
Таким образом, бесконечные споры и недоразумения, возникшие между нашими и китайскими комиссарами во время переговоров в Чугучаке, отразившись в Пекине, повторились и там почти с буквальною точностью, во время происходивших конференций между представителем России и китайскими министрами.
При этом министры богдыхана видимо старались поддерживать своих комиссаров и, подобно им, объясняли значение 2 ст. Пекинского трактата в совершенно превратном виде, а также прибегали и к другим своеобразным приемам и ухищрениям китайской дипломатии.
При внимательном рассмотрении этих разнообразных мнений о проведении западной границы, высказанных как на конференциях, так и в письменных соображениях китайских сановников, нельзя не остановиться на следующих обстоятельствах, которые наиболее выпукло выделяются из прочих.
Говоря о встреченных недоразумениях при сличении русского и китайского текстов 2-й ст. Пекинского договора, китайские сановники заметили, что перевод первоначального русского текста заключенного трактата сделан русским правительством, а не китайским.
В то время, т. е. при самом заключении трактата, последовало и соглашение, вследствие которого в трактате и было ясно написано: «на запад прямо до…» Если бы в китайском тексте трактата было сказано: «на юго-запад», то китайское правительство никогда не заключило бы договора.
Китайское правительство должно руководствоваться китайским текстом, тем более что самый перевод был сделан людьми Российского государства и обе стороны могли его подписать и утвердить печатью только тогда, когда каждое слово, каждое предложение его были согласны с русским текстом.
В международных отношениях договор ставится важнее всего. А теперь совершенно неожиданно произнесено слово «ошибки». Если это дойдет до сведения других государств, то они могут это отнести к намерению русских не соблюдать трактата.
Наше желание, - писали китайские сановники, - чтобы с вашей стороны не употребляли бы слово «ошибки», дабы не возбудить со стороны посторонних лиц разных превратных толков. Переходя затем к рассмотрению вопроса о значении слов «постоянные китайские пикеты», китайские сановники, чтобы вывернуться из неловкого положения, в которое они были поставлены, согласившись вести границу по постоянным пикетам (чан-чжу карунь), как это было обозначено в китайском тексте трактата, вздумали прибегнуть к своеобразному приему, обычному китайской дипломатии, для объяснения значения по-китайски слова «чан».
Китайцы утверждали, что слово «чан» не всегда имеет значение понятия «постоянный». Наконец, слова трактата «и по постоянным пикетам» указывают, что граница должна быть проведена не вообще по постоянным пикетам, но главным образом по направлению гор, течению больших рек, а также не возбраняется вести границу и по постоянным пикетам.
При этом китайцы ехидно прибавили: «напр., по пикетам Хой-Майлаху и друг.». Должно заметить, что, направляя границу на этот пикет, она пройдет к западу от озера Зайсана, которое в таком случае должно полностью отойти к китайским владениям.
Далее китайские сановники заявили, что ответ нашего министра иностранных дел, содержание которого было передано им нашим поверенным в делах, будто бы не заключает в себе подробного, справедливого и точного объяснения трактата.
Но этот ответ ограничивается только словами, что проект комиссаров русского государства составлен вполне согласно со 2 ст. трактата. По поводу вооруженного занятия нами западной китайской границы, китайские сановники отозвались, что с их стороны был предпринят только обычный осмотр границы на основании издревле существующих на этот предмет постановлений.
Между тем, прибытие и захват земли русскими войсками совершенно противозаконны. Если говорить, что все эти земли подлежат разграничению, то следует выждать, чтобы разграничение было произведено, и затем взаимно охранять границу.
Притом трактат изменить невозможно, а, руководствуясь им, определить границу и тем устранить неправильные толки со стороны других держав. Ваши же местные власти, - писали китайские сановники нашему поверенному в делах, - придвинув к границе войска и заняв приграничную местность, принимают такое положение, которое вынуждает и китайские власти выслать на границу свои отряды.
Все такие действия могут нарушить существующие дружественные отношения между двумя государствами. На все вышеизложенные протесты китайских сановников наш поверенный в делах заявил китайскому министерству иностранных дел, что так как в 1862 г. в Чугучаке уже происходили совещания между уполномоченными обоих государств и последствием этих совещаний было представление нашими комиссарами проекта как вести границу, то самое естественное, что в подобном случае предлежало русскому правительству, так это рассмотреть, составлен ли этот проект согласно с буквальным смыслом Пекинского договора или в чем-либо с ним рознится. Русское правительство это и сделало.
Оно нашло, что русские комиссары, при составлении своего проекта, руководствовались в точности трактатом. Затем наш поверенный в делах заявил китайским сановникам, что сделанные им объяснения слов «на юго-запад до озера Зайсана» и «постоянные пикеты», против которых главным образом были направлены их возражения, и составляют сущность ответа русского правительства.
Вполне соглашаясь с мнением китайских сановников, что если трактат не может быть объяснен, то и граница не может быть проведена, наш поверенный в делах поставил на вид китайцам, что в объяснении трактата не встречается ни малейшего затруднения, если только не стараться давать ему такое толкование, которое в нем не заключается, а понимать его так, как он написан.
Для достижения этого следует взять первоначальный текст и по нем судить, какое значение имеют слова перевода. Русское правительство, - сообщал в своем ответе китайским министрам наш поверенный в делах, - поступило таким образом, и наш министр иностранных дел отозвался, что 2-ая ст. Пекинского трактата может быть понимаема только следующим образом: прежде всего поставлены слова «граничная черта на запад, доселе неопределенная, отныне должна проходить, следуя направлению горных хребтов, течению больших рек и линии ныне существующих китайских пикетов».
Это показывает, что при постановлении о западной границе вообще приняты за основание естественные рубежи, т. е. хребты гор и рек, как самые удобные и лучше всего определяющие бесспорность границы. Слова «ныне существующие кшпайские пикеты», поставленные после, вместе с тем указывают, что горы и реки не следует искать где-нибудь в стороне, а должны быть приняты те из них, которые не удалены от постоянных пикетов, и что в тех случаях, когда не встречается гор или больших рек, то вести границу по самим постоянным пикетам.
Определив, таким образом, первоначально, чем следует руководствоваться при проведении западной границы, трактат потом уже постановляет с большею точностью, между какими пунктами следует ее вести. Во-первых, от Шабина-Дабага на юго-запад до озера Зайсана, а оттуда до гор, проходящих южнее озера Иссык-Куль и называемых Тенгри-Шань или Тянь-Шань-Нан-Лу (южные отроги Небесных гор), и по сим горам до кокандских владений. Далее наш поверенный в делах заявил китайским сановникам, что он не может согласиться с их мнением по поводу оказавшейся ошибки при переводе русского текста трактата на китайский язык.
В трактатах действительно не допускается ошибок, но это в тех случаях, когда обменные экземпляры трактата написаны на одном и том же языке. Когда же какой-нибудь трактат написан на языке одной стороны, а перевод его составлен на языке другой стороны, то в таком случае в подлинном тексте ошибок, конечно, не может быть.
В переводе же могут оказаться места, не вполне соответствующие первоначальному тексту, и это несмотря на все старание переводчика передать весь трактат со всевозможною точностью. В особенности же это затруднение увеличивается еще при таком языке, как китайский.
При заключении трактата китайским сановникам был словесно объяснен точный смысл первоначального текста, и, подписывая перевод, они, конечно, хорошо знали его настоящий смысл. Если же теперь китайские сановники находят возможным дать другое толкование этому смыслу, то русское правительство со своей стороны на такое изменение никак не может согласиться.
«Спрашивается только, - писал далее наш поверенный в делах, - какая сторона права: та ли, которая, взяв первоначальный текст, может прямо определить буквальный смысл трактата, или та сторона, которая, взяв один перевод и давая ему другое значение, чем то, которое имелось в виду первоначально, думает соблюдать трактат, совершенно изменяя его значение?»
В заключение своего сообщения, наш поверенный в делах заявил китайцам, что «русское правительство, не желая нарушить дружественных отношений, не настаивало до сих пор на немедленном проведении границы, желая дать время китайским министрам вникнуть как следует во все подробности дела и решиться определить границу согласно с трактатом.
Между тем, мы никак не можем допустить, чтобы ваши пограничные власти, пользуясь случаем, что вопрос не решен, высылало вперед отряды в наши пределы, несмотря на то, что шли переговоры. И если наши власти приняли теперь меры, чтобы остановить дальнейшее наступление ваших отрядов, то этому удивляться нельзя.
Если же при этом произойдут столкновения, то это повлечет за собою такие неприятности, которые могут повредить нашей долголетней дружбе».
Описанный выше ход переговоров с китайцами об определении западной границы, производившийся в Пекине и состоявший из личных объяснений нашего поверенного в делах с китайскими министрами, а также из веденной им с ними обширной и сложной переписки, наконец, и предшествовавшие этому переговоры и такая же переписка между нашими и китайскими комиссарами в Чугучаке в 1862 г., в достаточной степени выяснили пограничное дело до самых мельчайших подробностей, вследствие чего и самый вопрос об определении государственной границы на западных пределах Китая казался, по-видимому, совершенно исчерпанным.
После всего этого, китайцы должны были бы, так сказать, на самом деле притти к убеждению, что Пекинский трактат был торжеством русской дипломатии и что во всяком случае они вынуждены в силу этого трактата сделать нам важные территориальные и другие уступки.
Однако же, несмотря на то, они все еще медлили дать свое окончательное согласие на наш проект границы. Только после самых настойчивых, смелых и решительных усилий, наш поверенный в делах в Пекине успел ловким образом дать делу такое направление, что вопрос о проведении западной границы Китая с Россией получил желаемый нами оборот.
Китайские министры наконец убедились, что всякие дальнейшие настояния с их стороны, направленные с целью ослабить или умалить сделанные нам по трактату уступки, оказываются решительно невозможными. Тогда они решились уступить требованиям России и признать, что проект наших комиссаров составлен на основании Пекинского трактата.
Уведомляя об этом генерала Дюгамеля, наш поверенный о делах в Пекине весьма предусмотрительно приложил к своей официальной депеше по этому важному делу и полученное им подлинное сообщение китайских министров для предъявления этого документа китайским комиссарам в случае каких-либо новых притязаний с их стороны.
Из полученного из Пекина упомянутого выше официального сообщения оказалось, что китайское правительство приняло проект наших комиссаров без всяких оговорок. Но так как в пункте 2-го нашего проекта было предложено от пикета Маниту-Гатул-Хан два направления граничной черты - одно по постоянным пикетам, а другое по Тарбагатайскому хребту до прохода Хабар-асу, то выбор одного из этих направлений предоставлялся усмотрению китайских комиссаров.
Вместе с тем китайское правительство предписало старшему комиссару улясутайскому цзянь-цзюню Мин-И условиться с генерал-губернатором Западной Сибири о времени и месте съезда комиссаров, который, по взаимному соглашению в Пекине нашего поверенного в делах с китайскими министрами, должен состояться при первой возможности.
В сообщении своем о принятии нашего проекта границы, китайские министры коснулись еще двух вопросов:
1) об оставлении приграничных инородцев на прежних местах их жительства и
2) по поводу продолжающегося занятия границы нашими отрядами.
По первому вопросу наш поверенный в делах объяснил китайским министрам, что русское правительство, разделяя их мысль об инородцах, не встречает со своей стороны никаких препятствий к оставлению сих инородцев на прежних местах жительства.
Это заявление китайцы, по-видимому, сделали из опасения, чтобы приграничные инородцы не перешли потом в китайские владения, а также из желания не иметь с ними никакого дела. По второму вопросу, относительно вооруженного занятия нами границы, наш поверенный в делах объяснил китайским министрам, что занятие границы нашими войсками было сделано с миролюбивою целью и вовсе не имело характера угрожающей меры.
Но китайцы домогались совершенного снятия наших отрядов с занимаемых ими позиций на границе и удаления их вовнутрь края, к местам постоянного квартирного расположения.
По всему вероятию, эти настояния китайцев у нашего поверенного в делах делались потому, что при продолжающемся вооруженном занятии нами границы согласие китайцев на предложенный нами проект разграничения на западных пределах их империи имело бы вид вынужденной с их стороны уступки.
Сначала китайские министры хотели было поставить условием для принятия ими нашего проекта границы, чтобы отряды наши были отодвинуты от границы вовнутрь края. Но наш поверенный в делах энергично отвергнул домогательства китайцев дать на это письменное согласие.
Получив решительный отказ, китайцы удовольствовались словесным обещанием нашего поверенного в делах просить свое правительство отодвинуть отряды от самой границы, если она уже занята ими. Но давая китайцам это обещание, наш поверенный в делах имел в виду, что во всяком случае оно не могло иметь для нас обязательной силы на том основании, что он не поручился китайцам в приведении его в исполнение.
Тем не менее, Н. Д. Глинка находил полезным отодвинуть наши отряды хотя на некоторое расстояние от границы, чтобы не давать китайцам повода упрекать нас в насильственном завладении местностями, хотя и принадлежащими нам по трактату, но не вполне еще определенных формальным разграничением.

Продолжение следует.

Источник:
Санкт-Петербург, Россия.
Иван Федорович Бабков. «Воспоминания о моей службе в Западной Сибири. 1859 - 1875 г.г. Разграничение с Западным Китаем 1869 год.». СПб., 1912 год.
https://rus-turk.livejournal.com/510106.html